Читать книгу Красное и черное - Стендаль (Мари-Анри Бейль) - Страница 3
Часть первая
Глава 3. Попечение о бедных
ОглавлениеUn curé vertueux et sans intrigue est une Providence pour le village.
Fleury
Добродетельный кюре, чуждый всяких происков,
поистине благодать божья для деревни.
Флери
Следует сообщить читателю, что священник Верьера, восьмидесятилетний старик, обладавший, благодаря живительному горному воздуху, железным здоровьем и железным характером, имел право посещать во всякое время тюрьму, больницу и даже дом призрения. Так вот, ровно в шесть часов утра господин Аппер, с рекомендательным письмом к священнику, прибыл из Парижа в этот маленький любопытный город. И тотчас направился к дому священника.
Во время чтения письма, написанного ему маркизом де Ла Молем, пэром Франции, самым богатым местным землевладельцем, священник Шелан пребывал в задумчивости.
– Я стар и здесь меня любят, – сказал он, наконец, вполголоса, – они не осмелятся… – и устремил на приезжего из Парижа взгляд, в котором, несмотря на преклонный возраст, горел тот священный огонь, который возвещает об удовольствии совершить хороший, хотя и слегка опасный поступок.
– Отправимся вместе, сударь, но прошу вас, в присутствии тюремщика и в особенности смотрителей дома призрения, не выражайте вашего мнения относительно вещей, которые мы увидим.
Господин Аппер понял, что он имеет дело с благородным человеком; он последовал за почтенным священником, посетил тюрьму, больницу, дом призрения, задавал множество вопросов и, несмотря на странность ответов, не позволил себе выразить ни малейшего осуждения.
Осмотр длился несколько часов. Священник пригласил господина Аппера пообедать, но тот отказался под предлогом писания писем: он более не желал компрометировать своего великодушного спутника. Около трех часов пополудни эти господа отправились довершать осмотр дома призрения и затем снова возвратились к тюрьме. Там они встретили у дверей тюремщика, огромного человека ростом в шесть футов, с кривыми ногами; его гнусная физиономия от страха сделалась крайне отвратительной.
– Ах! сударь, – сказал он священнику, лишь только увидел его, – господин, который с вами, и есть господин Аппер?
– Ну так что ж? – сказал священник.
– А то, что со вчерашнего дня я имею самый точный приказ, присланный господином префектом с жандармом, скакавшим всю ночь, не допускать господина Аппера в тюрьму.
– Объявляю вам, господин Нуару, – сказал священник, – что путешественник, сопровождающий меня, – господин Аппер. Признаете ли вы, что я имею право посещать тюрьму во всякое время дня и ночи и приводить с собой кого я хочу?
– Да, господин священник, – ответил тюремщик тихо, опустив голову подобно бульдогу, который смиряется под угрозой палки. – Но, господин священник, у меня жена и дети, если узнают, что я его пустил, – меня уволят; а я только и живу на жалованье.
– Я тоже не хотел бы лишиться своего прихода, – возразил добрый священник взволнованным голосом.
– Вот уж сравнили! – возразил тюремщик с живостью. – Известно, господин священник, что у вас восемьсот ливров ренты.
Таковы были события, которые, комментируясь и искажаясь на множество ладов, волновали уже два дня обитателей Верьера. Теперь они послужили предметом беседы господина де Реналя с его женой. Утром в сопровождении господина Вально, директора дома призрения, господин де Реналь отправился к священнику, чтобы выразить ему свое живейшее неудовольствие. Господин Шелан покровителей не имел, и он хорошо почувствовал намек.
– Ну что ж, господа, я буду третьим восьмидесятилетним священником, которого сместят в этой округе. Я служу здесь пятьдесят шесть лет; я крестил почти всех жителей города, который был лишь поселком, когда я сюда приехал. Ежедневно я венчаю молодых людей, а когда-то венчал их дедов. Верьер – моя семья; но даже из страха потерять ее я не пойду на сделку с совестью и не изменю своему духовному наставнику; я сказал себе, увидав приезжего: «Этот человек из Парижа, быть может, и вправду либерал, но какой вред может он причинить нашим беднякам и нашим заключенным?»
Упреки господина де Реналя и в особенности господина Вально, директора дома призрения, становились все ожесточеннее.
– Ну что ж, господа, велите меня сместить, – воскликнул престарелый священник дрожащим голосом. – Я все равно останусь здесь жить. Сорок восемь лет тому назад мне досталась но наследству земля, приносящая восемьсот ливров, – я буду жить этим доходом. Я не имею побочных доходов на этом месте, господа, и, должно быть, потому я не пугаюсь, когда мне угрожают его потерей.
Господин де Реналь жил дружно со своей женой; но не найдя что ответить на робко повторяемый ему вопрос: «Какой вред этот парижский господин может причинить заключенным?» – он готов был окончательно рассердиться, как услышал ее крик. Второй из ее сыновей вскарабкался на парапет и побежал по нему, хотя стена террасы возвышалась более чем на двадцать футов над виноградником, находящимся по другую сторону. Боязнь, что сын испугается и упадет, мешала госпоже де Реналь позвать его. Наконец ребенок, радовавшийся своей удали, взглянул на мать и, увидев ее побледневшее лицо, спрыгнул с парапета и побежал к ней. Его разбранили.
Это маленькое происшествие изменило ход беседы.
– Решительно я хочу взять к себе Сореля, сына лесопильщика, – сказал господин де Реналь. – Он будет присматривать за детьми, которые становятся не в меру резвыми. Это молодой священник, а потому и хороший латинист, он заставит детей учиться; священник говорит, что у него твердый характер. Я дам ему триста франков и содержание. Я несколько сомневался на счет его нравственности, ибо он был любимцем этого старого лекаря, кавалера Почетного Легиона, который, считая себя кузеном Сореля, поселился нахлебником у него в доме. Разумеется, этот человек мог быть тайным агентом либералов; он говорил, что горный воздух полезен для его астмы; но это, однако, не доказано. Он сопровождал Боунапарте во всех его походах в Италии и даже, говорят, подавал голос против империи когда-то. Этот либерал обучал латыни сына Сореля и оставил ему множество книг, которые привез с собою. Конечно, я никогда не мечтал пригласить сына плотника к нашим детям; но священник как раз накануне события, рассорившего нас навсегда, говорил мне, что этот Сорель изучает уже три года теологию, имея в виду поступить в семинарию; значит, он не либерал, и, кроме того, знает латынь.
– Это устраивает нас как нельзя лучше, – продолжал господин де Реналь, поглядывая на жену с видом дипломата. – Вально очень гордится своими двумя нормандскими кобылами, которых он купил для коляски. Но у него нет воспитателя для детей.
– Но он может перехватить у нас его.
– Так ты одобряешь мое намерение, – сказал господин де Реналь, награждая свою жену улыбкой за прекрасную идею, пришедшую ей в голову. – Ну, значит, решено.
– Ах, господи, милый друг, как ты торопишься с решениями.
– Это потому, что у меня есть характер, и священник в этом убедился. Не будем скрывать от себя – мы здесь окружены либералами. Все эти торгаши мне завидуют, я не сомневаюсь; некоторые из них уже разбогатели; так пускай они посмотрят, как дети господина де Реналя идут на прогулку в сопровождении воспитателя. Это внушит им почтение. Мой дед часто рассказывал нам, что в молодости у него был воспитатель. Он обойдется мне в сотню экю, но на это надо смотреть как на необходимый расход для поддержания нашего положения.
Это внезапно принятое решение заставило госпожу де Реналь задуматься. Она была высокая, хорошо сложенная женщина, «краса нашего края», – как говорят здесь. Ее отличали простосердечный вид, моложавая походка, и в глазах парижанина эта наивная грация, полная невинности и живости, таила бы, пожалуй, сладострастие… Но получи она такую репутацию, госпожа де Реналь была бы этим весьма сконфужена. И кокетство, и притворство равно были ей чужды. Господин Вально, богатый директор дома призрения, считался ее безуспешным вздыхателем, что высоко вознесло ее добродетель в глазах жителей города, ибо господин Вально, высокий мужчина, статный, с румяным лицом и густыми черными бакенбардами, представлял собой одно из тех наглых и шумливых существ, которых в провинции называют красавцами-мужчинами.
Госпожу де Реналь, особу застенчивую и, по-видимому, характера очень неровного, особенно раздражали постоянная подвижность и громовой голос господина Вально. Отвращение, которое она питала к тому, что в Верьере называется весельем, снискало ей репутацию гордячки, кичащейся своим происхождением. Об этом она, впрочем, мало думала, но была очень довольна тем, что обитатели города стали меньше ее посещать. Не будем скрывать, что она слыла дурочкою в глазах местных дам, ибо не лукавила в отношении своего мужа и не пользовалась случаем получить восхитительную шляпку из Парижа или Безансона. Она ничего не просила, лишь бы ей не мешали бродить по ее прекрасному саду.
Это была наивная душа, не помышлявшая никогда осуждать мужа или сознаться себе самой, что ей с ним скучно. Она полагала, хотя и не слишком об этом задумываясь, что между мужем и женою не может существовать лучших отношений. В особенности она любила слушать, как господин де Реналь строил проекты будущего их детей, одного их которых он предназначал к военной карьере, другого – к юридической, а третьего – к духовной. Вообще, она находила господина де Реналя гораздо менее скучным, чем всех прочих знакомых мужчин.
Мнение супруги имело основание. Мэр Верьера обязан был своею репутацией остряка и в особенности светского человека полдюжине анекдотов, унаследованных им от дяди. Старый капитан де Реналь служил до революции в отряде инфантерии герцога Орлеанского и был принят в Париже в доме наследного принца. Там он увидал госпожу де Монтессон, знаменитую госпожу де Жанлис, господина Дюкре, изобретателя из Пале-Рояля. Все эти личности весьма часто фигурировали в анекдотах господина де Реналя. Но с годами рассказывать столь деликатные вещи становилось ему все затруднительней, и с некоторых пор он стал вспоминать только в самых исключительных случаях анекдоты из жизни дома герцога Орлеанского. К тому же он был всегда весьма учтив, за исключением тех случаев, когда речь шла о деньгах, и потому не без основания считался самым большим аристократом в Верьере.