Читать книгу Восхождение к власти: Падение «ангелов» - Степан Витальевич Кирнос - Страница 8

Утро следующего дня. Великий Коринф.

Уже давно рассвело и город, огромный конгломерат мегаполисов, освещён тусклым солнцем, скрывшимся за неплотной пеленой серой облачной вуали. Огромные небоскрёбы, «царапающие» верхушками небесную твердь и лачуги с трущобами в пригороде – все они под мрачным светом унылой вуали.

Невообразимо огромный град, раскинувшийся на месте былого Коринфа и расположившийся на север и юг, поглотив более мелкие городки, местом сосредоточения власти и силы Империи на Балканах, вобрав в себя и Лутраки. Это выражается в исполинских административных зданиях, величественных нетронутых небоскрёбах на севере, частично сохранённой историчности на юге, огромной армии и множества статуй, что в камне и бронзе увековечили память героев и святых, которых чтит Рейх. В сердце города, на месте, где некогда был пролив, соединяющий два залива, теперь монументальное строение, целый дворцовый комплекс и ансамбль красивейших строений в неоготическом стиле, устремлённых пиковыми башнями к небесам. Именно там сосредоточена вся власть императора, им отображено вся могущество и сила Рейха и показана милость Канцлера.

Однако небольшой семье, живущей в двухэтажном бело-кирпичном доме, близко к южной окраине города, нет дела до того, как и чем выложена неоспоримая слава правителя страны.

– Сейчас-сейчас, подожди пару секунд, – сказала женщина, продолжая копошиться в небольшом ящичке комода, что-то ища.

В прихожей, вытянутой в форме трёхметрового коридора, стоят двое – девочка, лет семи и её мать. Стены, обклеены приятными обоями цвета сухого лаврового листа, слабо освещены слабо светящей диодной лампы под потолком. Чёрный, подстриженный под каре, волос женщины аккуратно обрамлял её утончённый аристократичный мраморно-бледный лик. На женщине чёрная кожаная короткая куртка, подчеркнувшая стройность девушки, поверх тканевого платья цвета угля.

– Мама!

На девочку, стоящую у железной двери, устремился тёплый взгляд выразительных светло-голубых глаз, подчёркнутых тушью, а рельефные губы растянулись в улыбке, и последовала бархатная приятная речь:

– Да, Марта.

Девочка с длинным чёрным волосом, одетая в чёрную школьную форму, с округлыми очертаниями лица, пухлыми губами и ясными изумрудными глазами, звонким голосом вопрошает:

– Что ты ищешь?

– Сейчас-сейчас… только найду.

Девушка, перебрав кучу карандашей, ручек и прочей канцелярии нашла небольшой баллончик и, подцепив его утончёнными длинными пальцами, спрятала в кармане.

«Ох, Сериль-Сериль, нужно быть осторожнее» – сказала себе женщина.

Каждый выход на улицу в Великом Коринфе это всегда опасность. Сериль помнит, что город, как весь юг Балкан вошёл в состав Империи без войн, без сражений и это не могло отразиться на правопорядке. В остальных регионах, в послевоенное время, всё моментально под контроль брала Имперская Полиция, Инквизиция и Армия Рейха, которые до этого полностью вычищали инакомыслие, а тут все силы, которые выступали против власти Императора, просто смолкли и ушли в подполье, тайно накаляя обстановку.

– Мам, я не хочу в Схолу! – заявила девочка.

– Почему, миля моя?

– Там Анастас. Он как узнал, что мой папа – военный, стал обзываться.

– Как?

– Говорит, что я «выводок тиранов». Говорит, что мой папа забрал у них свободу.

– Ничего. Я поговорю с вашим руководителем в классе, чтобы Анастасу сказали, что так нельзя говорить.

«Почему же Империя ничего не делает?» – возмутилась в мыслях Сериль, вспоминая, что нападки в Схоле это одна из самых безобидных проявлений ненависти здешнего населения к сторонникам Канцлера, ибо большинство коринфян думают, что у них Рейх отобрал законную свободу.

«И в чём была их долбанная свобода?» – вопрошает у себя Сериль, воспоминая, что до этого в Великом Коринфе в парламенте состояло не менее полусотни различных партий и движений, а теперь, согласно «Договору покорности», только одна политическая сила – Имперская Монархическая Партия.

«Договор о покорности… видимо им само это название покоя не даёт», – усмехнулась Сериль, понимая, что это соглашение беспрецедентное для Империи, ибо оно дало широкую автономию региону, от своего парламента до того, что у южных Балкан есть свой Протоканцлер, входящий в Координационный Совет, где собраны все владыки департаментов власти. – «И чего им не радоваться этим подаркам? Такого нет ни в одном клочке земли Империи… совсем мозги забродили после кризиса».

– Мама!

– Идём-идём!

Взяв всё необходимое, девушка взяла дочь за руку, открыла полупрозрачной карточкой дверь и та со скрипом отворилась и так же её закрыла.

– Доучь! – раздался крепкий возглас посреди серого подъезда и Сериль обернулась. На ступенях стоит высокий мужчина в летах, на котором серое пальто, чёрные брюки и округлые туфли. Сериль приятно смотреть на седину коротких волос этого человека, на слабые морщинки и доброту в глазах; из её ладони выскальзывает рука дочери, но она не пытается остановить её.

– Дедушка Карлос! – радостно закричала Марта. – Дедушка!

– Ох, внученька, – обрадовался мужчина, подняв девчушку на руки.

– Осторожнее пап! – обеспокоилась Сериль. – Вы же на лестнице! Прошу, поставь её обратно.

– Хорошо-хорошо, – согласился Карлос и опустил внучку на каменную лестницу. – Не даёшь мне с внучкой поиграть.

– Скоро Данте приедет. Я вам её отдам на выходные… там и наиграетесь, – улыбнулась девушка. – А теперь нам нужно идти.

Сериль ощутила, как её нечто в груди обволок тяжёлый змей волнения, сжимаясь и сдавливая всё. Она знает, что это из-за того, что она уже давно не получала вестей от Данте, а тревога за него каждый раз терзает её душу с непередаваемой силой. Девушка почувствовала покалывание в животе, и как её дыхание сбилось от того, что словно железная ладонь стразах за мужа давит на её грудь. Но она тряхнула слегка головой и попыталась вернуться к ситуации.

– Ты…

– Да, пап, я хочу отвести её в Схолу а затем мне нужно на работу. Сегодня вроде как должны выдать зарплату. Да и со мной всё в порядке. Просто надо выпить седативных.

– Давай тогда я её отведу в Схолу, а ты пойдёшь на работу… и выпросишь там отпуск. Просто сейчас в городе не слишком спокойно и думаю Марте будет безопасней со мной.

– Да, давай. Ох, где мой Данте… кто бы меня защитил в этом городе, – сказав, девушка потёрла себя за плечи, будто её стало холодно и Сериль действительно касается рука хлада от осознания, что в городе, который готов взорваться мятежами её никто не может и прикрыть и тот единственный сейчас бьётся с врагом далеко отсюда.

– Не бойся, мам. Папа скоро вернётся, я чувствую.

Трое вышли из подъезда на улицу. Лёгкий ветер подхватил короткие волосы Сериль, развивая их, а прохлада ветра рассеяла остатки сонности, гнавшие девушку в объятия сна.

– Ты передавай Данте, что как только он приедет, мы махнём с ним на рыбалку. Я тут присмотрел одно место на пляже.Там рыба идёт как милая.

– Так, сначала мы с ним с ним должны сходить.

– Вот ты мужика держишь в ежовых рукавицах. Ты помнишь, как он ради тебя того Кумира покромсал, а ты его…

– Покр-карамсал, – попыталась выговорить слово девочка. – Это как?

– Дедушка неправильно выразился. Я потом тебе расскажу эту историю, – девушка повернулась к Карлосу. – Пап, давай поменьше вспоминать о том, что было тогда… не самые приятные воспоминания.

Поговорив и обнявшись напоследок, Сериль и Карлос разошлись, когда вышли за пределы здания. Дед повёл внучку налево, через небольшую тропинку между стеной и клумбами с цветами на остановку, а женщина двинулась направо.

«Ох, милый Данте, как же ты там?» – вспомнила о муже девушка. Каждый день она с содроганием вспоминает, что сейчас её благоверный на самом краю боевых действий, защищает родину и с честью и доблестью сражается за всех граждан Рейха. Так, по крайней мере, она говорит дочери, чтобы та гордилась отцом и с поднятой головой рассказывала о папе одноклассникам, только всё получается иначе. Это Сериль – приезжая, тут им выдали квартиру, а большинство родителей в классе – это коренные жители, которым не особо нравится положение дел в Великом Коринфе. А кто-то ещё состоял в крупнейшей партии – Республиканский Левый Либерально-Демократический Фронт Великого Коринфа, которую Канцлер распустил, и она тихо уползла в тень, посвятив себя делу разжигания ненависти к имперцам.

«Так почему же Империя ничего не делает?» – снова рождается немой вопрос и с болью девушка находит ответ – Рейху нечего сюда отправлять. Части Инквизиции и Корпуса Веры растянуты по всей Империи, Гвардия Трибунала только должна через неделю закрепить здесь первые подразделения и единственной существенной силой стали ордена, которые ничего не делают.

Подходя к площади имени Аврелия Августина[1], Сериль смогла разглядеть, что по каменным плитам ступают поборники мятежа – люди с плакатами, кричащие и орущие нечто странное и сумбурное. Человек пятнадцать, в разноцветных лохмотьях и драными баннерами, не более того. Девушка смогла разглядеть, что на полугнилых досках и кусках бумаги, на новоимперском намалёвано красными, синими, чёрными и жёлтыми маркерами: «Долой Рейх», «Вставай четной народ за нашу свободу», «Поднимитесь коринфяне, во имя нашей свободы!», «ЯМЫ – коринфяне!»

Множество людей с сокрытым сожалением относятся к этим людям, облачённых в нищие одежды мятежа. Сериль видит по глазам проходящих, что они рады бы поддержать митингующий люд, но бояться полиции и немногочисленных инквизиторов.

Сериль не стала смотреть на это безобразие, понимая, что скоро этих мятежников заберут в участок, где скорее дело передадут в суд и отправят их в колонию. Но всё равно это не даёт спокойствия и Сериль чувствует, что некое напряжение повисло в воздухе, кажется, словно город вот-вот готов взорваться от мятежных настроений.

Минуя площадь, женщина вышла на небольшую улицу, образованную между двух линий высотных зданий и ведущую на прямо в какой-то парк, чьи зелёные образы манят через прохладный переход.

– Подайте бедному нищему, – пристал тут же к девушке старый оборванец в лохмотьях.

– Ты не для себя берёшь, – Сериль потянулась к карману, одновременно смотря на нашивку синего цвета, украсившую плечо полудырявой сине-джинсовой куртки. – Ты сторонник бывшей партии.

– И чё? Ты хоть знаешь, что мы стоим за великое дело.

– Видела я таких, – фыркнула Сериль, вспоминая детство, проведённое в Пиренейской Теократии, и толпы фанатиков, которые ради «свободы от испанской диктатуры» готовы были рвать и метать. – Вы на всё пойдёте ради мнимой свободы.

– Мнимой!? Мнимой!? – разъярённо стал вопрошать нищий, почёсывая себя за чумазую грубо стриженую бороду грязной рукой. – Почему я не могу молиться своим богам? Почему я не могу заказать себе наркоты, сколько хочу? Почему я не могу вызвать себе… кхм… девок? Почему вдруг это стало преступлением!?

– Вот она ваша свобода, – усмехнулась Сериль. – Наркотики, интим и язычество… не слишком впечатляет.

– У нас был свой парламент, а не кучка марионеток на подачках у Канцлера! У нас был свой либеральной президент и независимый суд! – нищий опустил голову вниз, скорбно покачивая и приговаривая. – Всё это похерил твой Канцлер. Он отобрал у нас нашу свободу.

– Вспомните, как вы жили? – Сериль ускорила шаг, пытаясь как можно скорее миновать переулок, стуча каблуками невысоких туфель по асфальту.

– И-и-и? – возопил нищий. – Зато у нас была наша свобода!

– Ты вообще откуда взялся?

– Меня ваш Канцлер сделал таким! – нищий схватился за свою одежду. – Раньше я был крупным торговцем медпрепаратов… а теперь, – всхлипнул бедняк.

– А, это вы втридорога продавали медикаменты, а на самые простые лекарства задрали цен раз в десять.

– Это сущность капитализма и свободного рынка. Ты ничего не понимаешь!

– Теперь непонятна ваша ненависть к Канцлеру. Рейх вам не даёт обдирать людей, не даёт опуститься на самые глубины похоти и распутства.

– Твой Рейх ничего не стоит. Скоро вся власть снова окажется у нас. Все диктатуры обречены, – окончив тираду, бедняк сделал голос более умилительным и снова решил давить на жалость, протянув руку. – Так ты не дашь ничего старому нищему… как же твой Бог такое оценит?

Сериль положила что-то на тканевую перчатку, с обрезанными пальцами что-то и ускорила шаг, вырываясь из объятий холодного и мрачного перехода. Гримаса лёгкой злобы скривила грязнённый лик нищего, когда он увидел, что на его ладони не звонкие яркие монеты, а всего лишь пара конфет в серебристой обёртке.

Впереди её ждёт парк, представленный небольшим круглым участком земли, прерванным двумя дорожками. Вокруг фонтана, украшенного бронзовыми статуями двуглавых орлов, всё выложено брусчаткой, которая упирается в высокий бордюр, за которым проросла зелёная изгородь из деревьев и кустарников. Сериль так и хотела бы присесть на одну из гранитовых лавок и послушать журчание воды, посмотреть как в величественных бронзовых изваяниях отражается растительный каскад, но ей нужно идти на работу.

И даже тут ревнители былой свободы не смогли удержать порыв души нечестивый от того, чтобы не измалевать одну из статуй орла надписями мятежа. «Смерть тирану», «долой Рейх и Канцлера», «Верните нам нашу свободу и богов», – прочла Сериль на одной из статуй, понимая, что эти записи долго не продержаться и скоро их сотрут.

Миновав парк, она выла на ещё одну улицу, уложенную бетонными плитами красно-зелёной покраски и устилающих подножье трёхэтажных зданий. Тут она стала свидетелем ещё одной сцены, которую развернули митингующие:

– Разойдитесь, иначе к вам будет применена сила! – раздался голос одного из пятнадцати полицейских, которые выстроились напротив двадцати митингующих.

«Верните нам свободу», «Допустить партию свободы в парламент!», «Свободу вероисповеданий!», «Заберите вашего Христа и дайте нам богов!», «Верните индустрию интима!» – такие речи Сериль смогла прочесть на плакатах, и ей стало не по себе того, насколько люди могут держаться за ветхий закон кризиса.

– Огонь! – приказал начальник полиции.

Стража порядка положила на плечо дробовики, и раздался оглушительный залп, секундная вспышка промелькнула и мгновенно двадцать человек упали как подкошенное снопом сено, плакаты и знамёна рухнули наземь. Гражданские стали разбегаться с криками и воплями в сторону, но Сериль остановилась, продолжая краем глаза всматриваться в то, что происходит дальше. Люди не умерли, лишь с криками и стенаниями елозят и катаются по земле, держась за брюхо.

«Резиновые», – сказала себе Сериль о пулях, подкосивших народ, но девушка не полна иллюзий. Она знает, что теперь этих людей отправят отрабатывать вину на рудники шахты, а там им придётся не легко.

Мрачное лицо Сериль обратилось к дверце справа, и её крашеные губы тронула лёгкая улыбка. Она поднялась по двум ступеням и зашла внутрь, ощутив любимый аромат пряностей и сладостей, втянув лёгкими как можно больше душистого и приятного воздуха. Тут на белых кремовых полках, закрытых полотном прозрачного стекла она увидела ряд красивых пирожных. Поджаристые и запечённые различного теста складываются в удивительные формы и образы, внутри которых самая разнообразная начинка, покрытые шоколадом и глазурью, кремом с орехами и мармеладом.

В тёмно-багровых стенах кондитерской пекарни Сериль чувствует,как внутри неё разливается приёмное тепло, ей тут намного приятнее, чем на улице, где отовсюду доносится слабое завывание непокорного народа, грозящего мечтами о независимости. Из пары десятков круглых столиков занято всего три, и за ними девушка увидела одну знакомую рыжеволосую женщину, но это приятных ощущений не вызвало, и она резко отвернулась.

– Вам что-то подать? – вопросила продавщица в белом фартуке и колпаке.

– Да, дайте, пожалуйста, мне два пирожных, – Сериль показала на печёные сладости, покрытые шоколадом. – Вот этих.

– Хорошо.

Ничего не предвещало беды, но тут на всю кондитерскую раздался неприятный пронзительный возглас:

– Сериль, ты ли это!?

– Ох, нет, – прошептала девушка, смотря, как в её сторону топает рыжеволосая дама, облачённая в длинное кожаное пальто, совершенно не подходящее к её среднему росту и простодушно-крестьянским лицом.

– Вы что-то хотели, Элизабет? – спросила Сериль.

– Да так… посмотреть на оккупантскую дрянь, – с ненавистью заявила женщина в пальто. – Ты же у нас жена военного. Ты же прислуживаешь тем

– Послушай, тебе в прошлый раз выбитого зуба мало было, – Сериль убрала сладости в сумку. – В школе нас, слава Богу, разняли, а здесь я могу всю челюсть вычистить от зубов.

– Ничего не давать этой имперской суке! – закричала как раненный альбатрос женщина. – Гнать тебя тварь надо и выводок твой поганый!

И тут же раздался смачный шлепок, Сериль со всей силы приложила ладонью о щёку Элизабет, и та аж скрючилась, придерживаясь за лицо.

– Ох… ух, ты ответишь за это!

– А ну заткнулись! – в спор вступила и крупная продавщица. – Если собрались кудахтать курочки, то делайте это не здесь, иначе ментов вызову.

– Мы ещё поговорим, имперская поскуда.

Сериль быстро покинула заведение. Не впервой раз она сталкивается с приступами ненависти к себе и её подруги, тоже жёны военных и госслужащих имперской бюрократической машины, сталкивается с выпадами. Не такими стервозными, но всё равно от них остаётся неприятный остаток.

Сериль продолжила путь. Её ждут бумажки и кипа электронных документов, заваливших рабочий стол компьютера, ибо работа в Управлении Статистики Статистической Службы Министерства Сбора Информации Рейха по городу Великий Коринф всегда сопряжена с работой, наполненной неисчислимым количеством разного рода документации.

– Не хотите ли поговорить о спасителях наших – великих богах?

На этот раз к Сериль пристал коренастый пышнобородый черноволосый мужчина, в странном балахоне кремо-белого цвета, и размахивая какой-то книжкой продолжает её уговаривать крепким низким голосом:

– Великие боги некогда дали нам свободу… Коринфский Полис, Демократическая Эллада, Спарта – все они стали свободными, когда боги своим могучим дыханием сокрушили старый порядок.

– Кризис, разруха, алчность и жестокость – вот ваши боги, сокрушившие старый мир. Нет никоих богов, и ты это знаешь. Бог же – Един.

– А, ты боишься, что нас услышат имперские шавки и церковники. Не бойся, ибо боги зрят твоё сердце и ждут от тебя смелости. Мы проведём великий акт жертвоприношения, и они даруют нам победу нам ложным правителем.

К двум подошли сотрудники полиции в чёрных одеяниях и экипированных бронежилетами с касками, а на бедре у каждого висит небольшой автомат.

– У вас всё в порядке? – прозвучал грозный вопрос.

– Да, он всё говорит про каких-то богов, – тут же, без зазрения совести, сдала девушка язычника. – Заберите его от меня.

– Что? – ошарашенно заявил жрец. – Вы не смеете? Вы попираете мои права.

– Пройдёмте с нами в отделение, – тут же схватили под руки полицейские жреца.

– Не-ет! Не имеете права!

Язычник не долго брыкался и в один момент повис на руках полицейских и им пришлось тащить его до машины, чтобы запихать и увести. На глазах девушки развернулась не первая и не последняя сцена задержания, и Сериль остаётся только гадать, сколько пройдёт времени, прежде чем жители Великого Коринфа примет Рейх и перестанут лелеять безумную идею о независимости.

Сериль снова продолжает путь, напряжённо осматриваясь по сторонам, ведь с любой стороны может прыгнуть очередной последователь свободного духа южных Балкан и облик мятежа многолик – обычные люди и даже нищие, бредящие о несбыточном. Но пытливый ум девушки задаёт себе вопрос:

«Почему здешние власти ничего не предпримут? Почему они только по одиночке отлавливают отчаянных радикалов? Вот Фемистокл, ему сам Канцлер доверил следить за выполнением соглашений, почему-то не смотрит за тем, что происходит. Сериль невольно обращается к памяти, где звучат хвалебные фразы имперской пропаганды, которая ставила Фемистокла, как человека, второго «после Канцлера», ибо он смог целый регион привести под власть императора, без большой крови и выстрелов, а значит повелитель земель от Геркулесовых столбов до града Константина ему доверяет и вверяет попечение о землях балканских. Но ничего хорошего не произошло… полицейских, которые служат Рейху, становится всё меньше, а их место занимает Милиция Балканской Автономии, которая занимается преимущественно бумагомарательством; её знакомые с севера рассказывают, что появилось какое-то подпольное движение «Свободная Македония», которое устраивает саботажи и налёты, похищает людей и грабит магазины; ненависть местных продолжает увеличиваться – «истинные греки» могут нахамить в магазине или отвести за угол и избить. А Фемистоклу до этого нет дела, он продолжает рапортовать в Рим, что всё в порядке, уверяя Канцлера, что располагать на территории южных Балкан отделения Инквизиции и Культа Государства ещё рано, что нужно подготовить почву для их водворения на землю «греческую».

Но это ещё не всё, что беспокоит Сериль. Великий Коринф – огромный город, где есть несколько отделений орденов, но и они уподобились молчаливым статуям, которые не видят, не слышат и не говорят о том, что происходит. Воины Империи словно отступили от её проблем. Тут же на вторую чашу весов ложится мысль, что они и не должны заниматься этими проблемами – их дело вести войну, а не патрулировать улицы. Но всё же, одно наблюдение её настораживает – ещё два года назад большинство воинов орденов посещали воскресные службы и мессы, а сейчас количество молящихся сократилось едва ли не в десять раз. И единственным объяснением того, что эти люди нарушают постулаты Канцлера и Церкви может быть тяжёлый труд на благо Рейха, но они только и делают, что сидят на месте.

«Почему всё так?» – от накопившихся сомнений и мыслей рождается вопрос у Сериль, но он остался без ответа, и она продолжила идти на работу средь мрачного города, покрытого вуалью напряжённого ожидания. Внезапно раздалось звучание телефона в её сумочке и Сериль мгновенно его вынула, приложив к уху,

– Сериль, это Элизабет.

– Что, опять ругать будешь? – сделался грубый голос у Сериль.

– Нет-нет, просто прошу простить за тот инцидент. Я не хотела… просто ворвалось, ты прости мен.

– Хорошо.

Элизабет положила трубку и успокоилась. Нет, в ней играла не совесть, не какие-либо светлые чувство воззвали к тому, чтобы она отзвонилась и попросила прощение, а банальный страх наказания. В её сознании появилась мысль, что если Сериль жената на капитане одного из орденов, то только одной жалобы хватило бы, чтобы упечь её куда подальше.

Рыжеволосая девушка идёт по улице и видит то, что стало с её любимым городом, то, во что он выродился. Камеры наблюдения смотрят на неё взором тысячи очей, церковники и полицейские готовы оштрафовать за любое нарушение, будь даже самое незначительное. В её кармане её пальто до сих где-то валяется справка об уплате штрафа за то, что она посмела негативно высказаться об имперской образовательной политике. Её всего лишь не понравилось, что в школе её ребёнка заставляют переучиваться на имперский язык, и при этом заставляют отказываться повсеместно отказываться от родной речи.

– Ох, Линно и Дан, – тяжко выдохнула девушка, памятуя о тех временах, когда в Великом Коринфе была свобода и она вышла замуж сразу за двух мужчин; семейная жреческая политика «Храма Геры», да и светские власти не воспрещали этого. Она понимала, что это отступление от традиций их славных далёких предков, но что поделать – так истолковали волю богов жрецы, которые первые поспешили набить свои дома жёнами и мужьями.

Но после прихода Империи всё изменилось. Её браки были аннулированы, как незаконные, всё храмовой семейное управление разогнали и теперь рейховские священники и чиновники держат семейную политику в железной клетке. Горестный ком подкатил к девушке от ощущения одиночества, ведь её сердце не смогло выбрать с кем остаться.

– Лучше бы сразу одного выбирала и с ним жила, – выдавила из себя Элизабет, понимая, что теперь ей одной придётся поднимать ребёнка, однако чувствуя где-то в глубине души, что и сожительство с двумя мужчинами для выживания не есть нечто хорошее.

Однако больше всего молодую даму беспокоит не культурное «новшество» Империи и даже не то, что все они теперь часть механизма Рейха, а то, что им, их греческой гордой нации суждено раствориться в «Единой ромейской национальности». Да, пускай она не носит исконно греческого имени, но она родилась на этой земле, как и её родные. Согласно новым законам и имперским указам Канцлера любые признаки греческой национальности, в виде языческих памятников, кинофильмов, музыки и иных объектов искусства будут медленно вымываться из медийного пространства, пока их процент не станет около пяти.

Она взглядом прекрасных голубых очей посмотрела по улицам. Ещё недавно у многих зданий возвышались таблички, в честь каких героев Великого Коринфа были названы улицы, библиотеки, кинотеатры и школы, воевавших на множестве полей сражений, но ещё вчера их содрали и вот-вот начнётся тотальное переименование. Старый Коринф, до которого она добралась с северного района Нового Коринфа, построенного на месте города «Лутраки», не так давно веял духом древней Греции, и ему помогал контраст с севером, который застроен высотками, но сейчас он медленно вливается в «культуру Империи», в плавильном котле которой предстоит расплавится всему старому греческому самосознанию. Тяжело вздохнув, она пошла дальше, домой, лишь надеясь на то, что когда-нибудь всё станет как прежде.