Читать книгу Кровавая бойня в Карелии. Гибель Лыжного егерского батальона 25-27 июня 1944 года - Стейн Угельвик Ларсен - Страница 21

Яснее всего первый этап наступления описал Вольфганг Виндингстад. Мы приведем здесь несколько отрывков из книги «Забытый солдат» (1983/2008), изданной под именем Сигурда Сенье, но в действительности написанной Виндингстадом, который тогда еще не мог издать ее под своим именем (несколько отрывков с. 9–23). В 2008 году, когда это стало возможным, вышло 2-е издание под его именем.

Виндингстад рассказывает: «Нервы крайне напряжены, и это довольно мягко сказано. Вот уже второй день мы сидим втроем с ручным пулеметом [Вилли Кнутсен, Сверре Торгерсен и Вольфганг Виндингстад) в одном из передовых окопов – в маленькой норе. Почти все время слышны “хлопки” русских минометов с лесной опушки в нескольких сотнях метров от нас. Мы сидим спиной к краю окопа, держа палец на спусковом крючке в ожидании “коричневых человечков”.

В первый день они попробовали подойти, но вскоре оставили эти попытки. Несколько “темных мешков” остались лежать на очищенной от леса полосе перед нашей колючей проволокой. Но скоро нам придется размяться. Минометы систематично перепахивают почти каждый квадратный метр земли на высотке, которую защищает наша рота…

Первый номер поднимает голову и выглядывает из-за бруствера окопа. Это наш первый пулеметчик. Второй номер – второй пулеметчик, а я – ротный снайпер, присланный для поддержки расчета на пулеметной позиции номер два.

– Они совсем близко! – кричит нам первый номер.

У нас от грохота заложило уши, и мы едва его слышим.

– Пулемет к бою!

Я вскидываю пулемет на бруствер, а первый номер обхватывает приклад, готов к стрельбе… (Первый номер это Вилли Кнутсен, второй – Сверре Торгерсен.)

Опушка леса напротив нас вдруг оживает. Кусты и подлесок начинают ползти на нас. Русские хорошо замаскировались. Прикрывшись ветками и вереском, кто-то уже почти заполз на наши позиции. Самые первые уже на расстоянии 20–30 метров от нас.

…Застучал ручной пулемет. Вдруг первый номер падает спиной в окоп. Очередь идет слишком высоко и срезает вершину березы, которая падает на первых атакующих русских.

– Черт возьми, я забыл про отдачу, – ухмыляясь, кричит мне первый номер.

Я сдерживаю улыбку. Почти смешно…

Позади нас из окопа раздается голос. Мы узнаем голос командира взвода Ингвара Кофоеда:

– Привет второму расчету, как у вас тут дела?

– Отлично, – отвечаем мы хором. – Здесь все в порядке.

– Снайпера ко мне! – приказывает он. – Вы тут и вдвоем справитесь.

– Иду, – кричу я с некоторым облегчением и без сожаления покидаю тесную пулеметную позицию. Я наспех прощаюсь с товарищами и ползу назад. У нашего окопа довольно большой уклон вверх в эту сторону, и он тесный и неглубокий. Я ползу очень осторожно, чтобы меня не заметил русский снайпер. Ползти неудобно, я перевожу дух, но медленно продвигаюсь. Становится немного просторнее.

– Отлично, что ты здесь, – говорит комвзвода. – Там в деревьях один или два снайпера. – Он указывает на рощицу на расстоянии примерно 150 метров от нас.

– Двоих наших они уже уложили. [Виндингстад полагает, что одним из убитых был Ханс Герхардсен.]

Дежурный [Ингвар Кофоед] внимательно изучает в бинокль каждое дерево на опушке. Ничто не шевелится. Он просит меня забраться на крышу позиции, откуда лучше видно. Я повинуюсь. Там наверху тепло и приятно лежать на солнышке. После ночи, проведенной в холодной норе, я с удовлетворением воспринимаю полученный приказ как поощрение. На крыше установлен небольшой бруствер. Я ложусь, раскинувшись за бруствером, подставив тело под солнечные лучи. Затем беру у дежурного бинокль и смотрю в него.

Вот он! Я моргаю и снова смотрю в бинокль. Так и есть. Первое, что я вижу, это – русский, который тоже смотрит на меня в бинокль. Вот удача! Русский наверняка увидел человека, который загорает, и это не вызывет у него беспокойства. Их там несколько человек, вот он поворачивает голову и с кем-то разговаривает.

Я докладываю дежурному. Вариант только один. Русскому слишком хорошо видна наша позиция. Его надо убрать. Я медленно поднимаю снайперскую винтовку. Расстояние – 120–130 метров. Из такого точного оружия невозможно промахнуться. Мой выстрел вызывает настоящий переполох. С руганью выбегают солдаты и занимают позиции. Большинство из них в надетых в спешке касках. Меня посылают к командиру роты для доклада…

Затем я неспешно возвращаюсь к бункеру и наслаждаюсь обедом. Давно уже гороховый суп не казался таким вкусным. И кто знает, когда это будет в следующий раз.

Когда я съел половину тарелки супа, начинает строчить ручной пулемет. Одна очередь, вторая. Я выскакиваю из бункера. Что-то происходит на высоте два. Появляется Гёдике и передает приказ спешно бежать на пост. Гороховый суп остается стоять на столе. Я набиваю карманы карамельками и хватаю несколько шерстяных одеял. Я ведь помню, как холодно было прошлой ночью. И вылетаю в дверь…».

Добежав до позиции командира взвода [передовой позиции], Вольфганг начинает искать в прицеле русских снайперов на опушке леса. Он помнит все случившееся, как будто это было вчера:

«На позиции комвзвода я снова берусь за бинокль. Надо внимательно осмотреть каждое дерево. Посередине ствола огромной березы я замечаю что-то странное. Какое-то черное пятно. Но оно не движется. Ко мне подходит связной роты Ян Кнут Йоргенсен [пропал без вести на Капролате 25 июня, получил ранение в грудь во время попытки прорыва]. Я хорошо знаю этого парня. Мы с ним земляки. Я спрашиваю его о новостях на нашем фронте. – Ты ведь слышал вчерашнюю стрельбу, – говорит он. – Русские обошли вокруг Сапожного озера [вероятно, Бананового озера] и напали на наших постовых сзади. Они появились внезапно. Одного убили [неужели Янсена убили?], а пулеметчику прострелили легкое [Хансен из Тромсё?]. И все равно он стрелял как одержимый, пока ствол не накалился. Под прикрытием его огня остальные ребята смогли отойти обратно на высоту. Ему тоже удалось уйти. Сейчас он лежит в санитарном бункере вместе с еще шестью или семью ранеными.

– Так вот оно что! Значит, мы как будто окружены?

– Да, но связь с тылом сохранилась. Когда я был последний раз в ротном бункере, командиру доложили, что к нам идет подкрепление. И пусть тогда русские попробуют…

Когда он ушел, стало как-то одиноко. Я снова взглянул на березу. Черное пятно исчезло. Странно. Я стараюсь держать бинокль неподвижно и смотрю на ствол. Проходит минута, затем еще пять минут. Вдруг пятно возвращается. Я киваю командиру взвода.

– Вроде бы я его засек.

Комвзвода подползает ко мне и берет бинокль.

– Похоже на сапог, – говорит он. – Как ты думаешь, ты попадешь в него отсюда?

– Попробую.

Расстояние чуть больше ста метров, и моя цель – нижняя часть сапога. Этот парень на березе сидит неудобно, и, наверное, ему приходится время от времени менять позу. Тогда он обнаружит себя. Я проверяю упор винтовки – все под контролем. Комвзвода внимательно следит за моими движениями. Сапог сейчас посредине крестика в оптическом прицеле. Я нажимаю на спусковой крючок. В листве что-то зашевелилось, соскользнуло вниз вдоль ствола и шлепнулось на землю.

– Отлично! – комвзвода хлопает меня по плечу. – Этот парень нас в ближайшем будущем не потревожит.

Хорошо, когда тебя хотя бы слегка хвалят, ведь обычно только ругают. Теперь надо срочно менять позицию для стрельбы. Русские наверняка отметили, откуда раздался выстрел. Я перемещаюсь как можно дальше и нахожу новое место с хорошим обзором для бинокля.

Вдруг позади нас раздается сильный грохот. Затем в воздухе над нами проносятся несколько снарядов и с грохотом падают в лесу впереди нас. Это артиллерийская поддержка, о которой мы просили [с южной стороны озера Капанец].

– Ну, теперь “товарищ Иван” получил по зубам, – говорит комвзвода с усмешкой. Отлично. Его улыбка становится шире и шире, по мере того как снаряды сыпятся на русских. Он еще раз усмехается, когда на опушку падает вторая порция гранат. Мне хочется вскочить и закричать от радости, но я сдерживаюсь…

Боже мой, да они бьют слишком близко! Комвзвода подбегает к корректировщику. Взрывов больше нет. Он кричит мне:

– Должно быть, они попали левее пулеметной позиции два. Ты что-нибудь видишь?

Чтобы увидеть позиции два и три, нужно высунуться из окопа за бруствер. Я решаю рискнуть. Вижу испуганные лица первого и второго номеров расчета. Значит, у них все в порядке. Но позиция три выглядит гораздо хуже. Один из парней лежит на краю окопа. Похоже, что ему оторвало голову.

– Попадание в третью позицию, – кричу я.

Жуть какая. Мы сидим молча, и каждый думает о своем. Наш боец убит залпом своей артиллерии…

С опушки леса снова начинают “шмалять”. Снаряды ложатся прямо вокруг нас. Сейчас русские сосредоточились на обстреле высоты два [передовая позиция]. Заработали минометы. Вдруг мы замечаем что-то новое. Более громкие звуки вплетаются в артиллерийский хор. Это тяжелые орудия. Снаряд разрывается в нескольких метрах от меня. Бревна, которые лежали по краям окопа, взлетают в воздух и падают на нас.

Комвзвода кричит: “Это настоящая артиллерия! Наши позиции на это не рассчитаны. Отступаем в бункеры на Капролате. Они лучше защищены”. Безусловно он принял мудрое решение. Здесь в этих окопах нет шансов остаться в живых.

– Первый и второй расчеты, назад! – кричит комвзвода между взрывами.

Артиллерийские снаряды производят жуткие разрушения. Раздается глухой грохот, сверкают красные и желтые вспышки с черным дымом и ломаются деревья, летят щепки. Как ни странно, я не обезумел от страха, а постарался вместе со всеми как можно быстрее убраться оттуда.

Первый и второй номера пулеметного расчета выскакивают прямо на нас. Двое бойцов бегут с позиции одни. Третьего не видно [это был Густав Бём, тело которого потом нашли на пулеметной позиции и опознали]. Сквозь дым видно, как в воздух взлетают бревна сруба. Видимо, было прямое попадание в бункер.

Мы пробираемся ползком по окопу назад. Во многих местах поперек окопа лежат бревна. Несколько бревен лежат и в самом окопе, загораживая дорогу. Не надо было укреплять окопы и позиции бревнами. Но сейчас главное – как можно быстрее продвинуться вперед. Наконец мы на зигзагообразной тропе, которая ведет к основной позиции на высоте Капролат.

– Бегите по одному! – кричит комвзвода.

Бежит первый боец. Я вижу, как вокруг него взлетают фонтанчики земли. Вот он уже нырнул сквозь светомаскировку и в безопасности. Выбегает следующий. Он падает посредине тропы и не встает. Это, кажется, один из новеньких. Он из полка Норвегии, был в отпуске в Осло и женился. Попросился на спокойный участок фронта и попал к нам.

– Не повезло! – говорит Вольфганг.

Теперь моя очередь. Я несусь как бешеный, перепрыгиваю через убитого, и вот я спасен. В ближайшем бункере поняли нашу ситуацию и прикрывают нас пулеметным огнем. Остальные также перебегают в безопасное место.

Я бегу к нашему бункеру вместе с моими старыми товарищами с пулеметной позиции два. Они бросаются в окоп рядом с бункером. Оттуда они могут прикрывать пулеметным огнем всю высоту два. К ним присоединяется прапорщик Коре Бёрстинг. Я нахожу себе отличную позицию для стрельбы у одного из углов бункера. Комвзвода бродит вокруг нас, как будто гуляет у себя в родном городе. Он машет автоматом как прогулочной тростью и распределяет всех по местам. Его задача теперь – поддерживать наш боевой дух. Он улыбается и кричит:

– Эту позицию русским ни за что не взять!

Но вот артиллерийский огонь ударяет по нам. Там, где я нахожусь – на углу бункера, я вне укрытия. Наверное, лучше зайти в бункер, открыть одну из амбразур и стрелять оттуда. У двери стоит боец. Он смотрит на меня стеклянными глазами и бормочет: “Я ранен, я ранен”.

– Если ты ранен, то не стой здесь, – говорю я и указываю в сторону санитарного бункера. – Иди туда, и тебя перевяжут.

Однако он в шоковом состоянии – движется как робот, а винтовка волочится по земле. Вдруг прилетает несколько снарядов. Треск деревьев и клочья земли, взлетающие до небес. Но он ничего не замечает, продолжая идти.

Совсем парень спятил, думаю я и стремглав бросаюсь в дверь бункера. Вокруг меня страшный грохот и все трясется, за воротник сыпется куча песка. В бункере уже кто-то есть. Это наш повар [Ханс Кристиан Руммеруд из Дрёбака, он впоследствии погиб]. На нем еще белая куртка, которая уже давно не белая. Мы обмениваемся парой слов. Я вспоминаю про свой котелок с гороховым супом. Да вот же он стоит на столе, там, где я его поставил два дня назад. Немного поесть сейчас очень кстати. Суп холодный и застывший, но все равно вкусный. Я проглатываю пару ложек, и вдруг у меня мелькает нехорошая мысль. Ранение в живот. Этого ужасно боятся все солдаты. Если это случится с тобой после того как ты поел, то ты умрешь в страшных мучениях. На пустой желудок у тебя остается шанс. Чувство голода вдруг пропадает. Артобстрел прекращается. Я никак не могу открыть амбразуру в бункере и выскакиваю наружу. Повар бежит за мной.

Вся высота два [передовая позиция] кишит русскими. Пустил в дело мой пулемет. Солдаты в коричневой форме падают с диким криком и воем. Я вскидываю винтовку к плечу. Целюсь в живот русскому, который, пригнувшись, бежит на меня. Он вскидывается и падает плашмя на землю. Высота перед нами теперь опять пустая. Стрельба прекратилась. Стоны и крики раненых доносятся до нас. Эти звуки невозможно забыть. Даже сегодня. Крики этих бедняг. Стоны из самого нутра людей в страшнейших мучениях. Но здесь нет места для сострадания. Через секунду возможно, что ты будешь лежать там и кричать».

Виндингстад продолжает свой рассказ: «Русская артиллерия заработала снова. На нас сыплется град снарядов. Положение становится критическим. Я слышу позади себя шаги бегущих людей. Оглядываюсь и вижу семь или восемь убегающих людей.

– Эй, вы куда? – кричу я.

Один из них оборачивается.

– Бежим! Попробуем пробиться к первой роте.

Не раздумывая, я кричу троим бойцам пулеметного расчета: “Все уходят. Они хотят пробиться к первой роте. Я иду с ними”.

Прапорщик смотрит на меня удивленно. Он говорит что-то о том, что так нельзя. Я его не слушаю. Паника охватила большинство из нас, свистят и с грохотом рвутся снаряды, осколки жужжат возле наших голов. Мне хочется только одного: прочь, прочь отсюда!

Длинными прыжками я начинаю сбегать вниз по склону. Вид бегущих товарищей сводит меня с ума. Теперь: спасайся, кто может. Мы будем отличной мишенью для врага, пока бежим вниз с высоты Капролат. Бегущий, охваченный паникой противник не отстреливается. Русские могут спокойно уложить всех нас. Я думаю, что большая часть роты здесь и погибла. Что-то просвистело у меня прямо между ногами и ударило в край скалы, так что искры полетели. Бойца, бежавшего впереди меня, ранило в спину. Он взмахивает руками, винтовка оказывается отброшенной на дерево. Я чуть было не спотыкаюсь о его безжизненное тело, скользя вниз через кустарник.

Вверху: Вольфганг Виндингстад в 1944 году, когда он завербовался, внизу: когда он вернулся домой в 1953 году, похудев на 20 кг. Вольфганг Виндингстад, родился 4 января 1926 года, записался первоначально в германские военно-воздушные силы, но после случаев дезертирства датчан и шведов из подразделений Люфтваффе и бегства Рудольфа Гесса в Шотландию в 1941 году немцы больше не доверяли самолеты иностранцам. В книге «Забытый солдат» он рассказывает о пребывании в Восточной Пруссии и пишет в том числе следующее: «Впервые он услышал, как они убивают евреев. Ему рассказал об этом один немец, который был ранен и находился на лечении. Он был обер-ефрейтором ВВС во время восстания в варшавском гетто в мае 1943 года. Однажды они заперли большую группу евреев в подвал. Перед входом в подвал выкопали большую яму. Потом евреев выгоняли из подвала по одному. У выхода стояли двое с автоматами и стреляли в них. Жертвы падали в братскую могилу… Другой раненый был солдатом вермахта и воевал в пехоте на южном фронте. Он был свидетелем действий оперативных групп СС, которые шли вслед за ними. В одном городе они зарегистрировали всех евреев среди русских граждан и согнали их на базар. Их всех застрелили из ручного пулемета и сбросили в старый противотанковый ров. Слухи об этом доходили до солдат вермахта, но те не верили. А тут они все увидели собственными глазами» (с. 47). Эти строки свидетельствуют о том, что многие добровольцы Лыжного егерского батальона знали о том, что творят войска СС.

29 апреля 1947 года Турлейв Виндингстад, отец Вольфганга, написал письмо в МИД Норвегии. Он узнал, что его «сын не подлежит репатриации, потому что добровольно служил в войсках СС» (письмо из МИД Норвегии от 08.03.1947). В письме отец пишет о том, что его сыну было только 16 лет, когда он записался добровольцем. По его мнению, это могло бы послужить оправданием. Далее отец пишет о том, что Вольфгангу отказали в летном обучении и послали на трудовую службу рейха в Вормдитте. Он пишет: «Мы с женой неоднократно обращались как устно, так и письменно в различные германские военные инстанции с просьбой вернуть нашего сына в Норвегию, но безуспешно». В 1947 году они надеялись, что МИД Норвегии поможет вернуть их сына из советского плена.

После возвращения в Норвегию Вольфганг устроился на работу к своему брату Хокону Виндингстаду, в прошлом также фронтовому бойцу, который владел небольшим магазином косметики в Осло. Там он и проработал все послевоенное время. В 1985 году они лишились своего помещения, но открылись заново по другому адресу. Вольфгангу очень помогли его жена и семья. Постепенно забывались война и годы в советском плену. «Было очень хорошо встать на ноги и обрести самостоятельность, – говорит Вольфганг. – Кошмары прекратились, и меня уже не так мучает язва желудка».

Вольфганг был последним фронтовым бойцом, освобожденным из советского лагеря для военнопленных, в котором он провел больше 9 лет и выжил! Когда он вернулся домой в 1953 году, он был очень рад, прямо-таки счастлив (фото принадлежат Вольфгангу Виндингстаду).

И вот мы подбегаем с тыла к остальным бойцам нашей роты, защищающим наши фронтовые позиции с западной стороны. Они удивленно оборачиваются и хором спрашивают нас, что мы тут делаем. Я собираюсь с духом. Ясно, что мы вели себя глупо. Как трусы, ошалевшие от страха. Паника сменяется чувством стыда. Я обещаю сам себе, что такое больше не повторится. Там наверху все перепахано, как картофельное поле.

– Мы не смогли удержать позиции, – говорю я, – решили пробиваться к первой роте.

Русские накрывают нас вдогонку артиллерийским огнем. Мы снова слышим вой снарядов в воздухе. Я бросаюсь на землю. Раздается оглушительный взрыв, и я чувствую, что меня слегка подбрасывает вверх. Стальная каска срывается с головы и исчезает навсегда. Я осмеливаюсь поднять голову. Прямо передо мной – большая дымящаяся воронка. Рядом возникает лицо моего соседа, совершенно черное, блестят лишь белые зубы. Нас здесь примерно 20–25 человек. Большинство сосредоточилось в самом начале тропы, ведущей к высоте Хассельман.

Вот летит новая порция артиллерийских снарядов. Я слышу звук выстрелов и знаю, когда они примерно попадут в нас. Унтер-офицер бежит по окопу и рычит:

– Рассредоточьтесь, черт возьми! Или вы все вместе окажетесь в преисподней!

Это чуть-чуть помогает. Когда снаряды взрываются прямо около нас, ущерб оказывается не таким уже страшным. Вдруг я обнаруживаю, что нахожусь за пределами маскировочной полосы. Видимо, я перепрыгнул сюда со страху.

– Спокойно! – говорю я вслух. – Перед тобой открытое пространство, за ним – лес и болото. Там лежат русские и ждут тебя. Отступать некуда. Надо идти прямо на них и надеяться, что тебе повезет.

Вон идет Гёдике, а за ним остальные. Они идут по тропе, ведущей к первой роте и высоте Хассельман. На ремне через плечо у него МГ 42, готовый к стрельбе. Патронная лента свисает вниз и почти касается земли. Я сразу же присоединяюсь к ним. Я ведь знаю, что русские уважают этот элемент “саги о Гитлере”. МГ 42 – страшное оружие.

Артиллерийский огонь прекратился. Видимо, они боятся попасть в своих. С натянутыми до предела нервами мы переходим прогалину перед лесом. В любой момент нас может накрыть залп. Входим в лес. Справа от нас – караульный пост, слева – Сапожное озеро. Идти по тропе очень опасно. Меня охватывает непреодолимое желание сойти с нее. Я отхожу чуть в сторону. Теперь я в десяти метрах от воды, слева от меня только прапорщик из второго пулеметного расчета. Вдруг раздается выстрел со стороны невидимого врага. Гёдике отвечает. Он длинной очередью опустошает всю патронную ленту, а потом вдруг падает и не встает. Я нахожу укрытие на кочке за деревом и делаю несколько выстрелов между деревьями в направлении стрельбы. Вражеские пули сдирают кору с дерева, за которым я спрятался. Я чувствую себя беззащитным без каски».

В интервью шведской газете «Экспрессен» Эдмунд Ролл изложил несколько иную версию этого бегства. [Похожее интервью появилось в газете «Даг ог тид». Первое из четырех интервью вышло 1 июля 1977 года. Эдмунд выступает здесь как «Осмунд».] «План состоял в том, чтобы выйти, развернувшись веером, так чтобы автоматчики находились между ручными пулеметами на флангах. Так их учили в Сеннхейме и в Австрии. Однако результат получился не как в учебнике. Один стрелок перебежал на несколько метров вперед, но, не успев броситься на землю, осел вниз, сраженный русской пулей. Следующий за ним побежал, и ему удалось справиться. Теперь попытка третьего. Раздалась автоматная очередь, и парень упал замертво. Когда он падал, его товарищи увидели, что у него отлетело полголовы. В него попала разрывная пуля. В те секунды, когда норвежцы лежали на земле, готовясь к перебежке, они ощущали, как будто над их головами работает сенокосилка. Автоматные очереди оставляли глубокие борозды в траве, и было такое чувство, что форма содрана со спины. Кто-то остался лежать на земле, крикнув остальным: “Мне скоро конец. Бегите дальше!” Другие были уже не в силах сказать что-либо. Оставшиеся норвежцы бежали дальше, бросались на землю, их догоняли вражеские пули. Через 200 метров из 27 человек в живых осталось двое».

Эдмунд Ролл при этом не присутствовал. Его рассказ кажется не очень достоверным. Тем не менее ясно одно – для большинства норвежцев это бегство оказалось фатальным.