Читать книгу Только хорошие индейцы - Стивен Джонс, Стивен Грэм Джонс - Страница 8

Дом, который стал красным
Та суббота

Оглавление

Небо плевалось твердыми маленькими снежками, которые все время застревали в девчоночьих ресницах Льюиса, которые он всегда считал нормальными.

– Ты накрасила ресницы, принцесса? – все равно сразу же спросил Гейб. – Стоит только глазом моргнуть, и все парни сбегутся к твоей двери?

– Кто бы говорил, – парировал Льюис, выпятив подбородок в сторону таких же заиндевевших ресниц Гейба.

За границей резервации люди всегда ошибочно принимали их с Льюисом за братьев. Гейб был всегда чуточку выше ростом, но во всем остальном – как две капли воды. Во времена Джона Уэйна[17] их с Гейбом согнали бы вместе с другими индейцами и расстреляли из пулемета, они стали бы номерами 16 и 17 из сорока. Но Касс скорее принадлежал к типу индейца, сидящего перед хижиной, типу, скроенному для двадцатого века, может быть, он бы уже носил одну из первых моделей темных очков Джона Леннона. Рикки был вылитый Блуто[18] из «Морячка Попая», только более смуглый; если поставить его перед камерой, то он мог надеяться сыграть только бессловесного индейца-головореза, никто не поверил бы, что он способен запомнить хоть половину реплики. Тем не менее в компании Льюиса, Гейба и Касса он был единственным, кому удавалось отрастить хотя бы половину бороды, если он выдерживал зуд первых дней и если у него в то время не было подружки.

– Какая-никакая, зато борода, – вот что он всегда говорил, поглаживая свои четырнадцать редких волосков на щеках, будто он Гризли Адамс[19].

Гейб наклонился к Льюису, вытянул губы, как для поцелуя, и сказал:

– Немного заигрывания может сработать лучше, чем… – Но тут впереди возле грузовика Касс поднял левую руку, призывая их замолчать.

– Что тут у вас? – спросил Рикки, возвращаясь.

Он всегда уходил куда-то в сторону, уверенный, что они пропустили все стадо, что все вапити идут мимо цепочкой, вне поля их зрения, пригнув головы, чтобы их рога не выделялись на фоне снега.

– Ш-ш-ш, – прошипел Касс, опускаясь на колено, чтобы прочитать следы как настоящий индеец.

Следы.

Вапити рылись носами в полотне дороги, наверное они понимали, что некоторые грузовики возят сено, а груз сена никогда не доезжает до места целиком, и не без помощи высоких вапити, которые своими длинными шеями дотягиваются через борт грузовика и даже забираются под ящик с инструментами, чтобы подобрать все соломинки.

– Тяжелые ребята, – сказал Гейб, присел и сунул указательный палец в глубокий отпечаток копыта. У него был какой-то сложный метод определения веса самца: если палец погружается до второго сустава, то он весит столько-то, если еще на полсустава – столько-то, но Льюис в это никогда не верил.

– Говорил вам, что они здесь, наверху, – сказал Рикки, оглядываясь по сторонам, словно вапити могли обнаружиться у опушки, как глупые белохвостые олени, махать хвостами и наблюдать за ними.

«Здесь, наверху» означало не «высоко-высоко», где передвигаются на снегоходах или на конях, а на полпути туда, чуть ниже Бабба, по направлению к Утиному озеру. Так как надвигалась непогода, вапити должны были уже спускаться из леса, чтобы переждать большой снегопад. Замысел заключался в том, чтобы встретить их на полпути.

– Вот дерьмо, – произнес Касс, как обычно, и Рикки отозвался непременным уточнением:

– Бычье дерьмо, – тыча носком сапога в свежую черную кучу какашек, заостренных с одного конца, а не с обоих.

В девяти случаях из девяти это указывало на самца, не на самку.

– Они с нами играют, – заметил Гейб, поправляя ремень ружья на плече.

– Поймай меня, если сможешь, – сказал Льюис, а затем они выстроились в цепочку вдоль уходящих прочь следов и прошли по ним вниз по склону, еще ниже, до…

– Дерьмо, – произнес Касс, повернулся назад и пнул ногой снег.

– Они знают, – хихикнул пораженный Рикки.

– Вот ведь озорники… – сказал Льюис, чересчур громко причмокивая, и Касс искоса взглянул на него, не уверенный, что правильно расслышал, но не желая переспросить.

Гейб ничего не сказал, просто продолжал смотреть туда, куда ушли крупные самцы, и туда, где они были до этого.

– Кто-нибудь прихватил с собой седые косы? – произнес он наконец со своей фирменной ухмылкой, той самой, которая обычно заканчивалась для него хорошей трепкой в конце вечера или тюремной камерой. Иногда и тем и другим. Сто лет назад он был бы тем парнем, который всегда пытается сколотить банду налетчиков, вместе с ними пересечь границу, повеселиться от души и утром примчаться обратно домой сломя голову, преследуемый по пятам половиной населения Америки.

– Нет, приятель, – возразил Рикки, глаза его горели, так что он, наверное, говорил серьезно, хотел настоять на своем. – Если нас там поймают, это…

– Так не дадим себя поймать. Что скажете? – спросил Гейб, переводя взгляд с одного лица на другое, будто спрашивал мнение присяжных.

– Нельзя, – ответил Льюис Гейбу, имея в виду участок старейшин. – Рикки прав, если Дэнни снова нас поймает, он…

– Только это несправедливо, – заскулил Касс, кончиком пальца стряхивая какую-то пылинку и следя за ее полетом. – Этот участок отвели старейшинам, но никто из них на нем даже не охотится.

– Старые люди просыпаются рано, – вставил Гейб, будто только что нашел этот веский аргумент. – Если бы они собирались охотиться сегодня на своем участке, они бы уже побывали здесь и ушли. Мы просто подберем тех, которых они не собирались убивать. Не крупных. Кассиди прав.

– Касс, – поправил Касс.

– Как себя ни называй, но ты прав, – поправил сам себя Гейб, расставляя пошире ноги, чтобы устоять после толчка локтя Касса.

И дело было не в том, что весь участок старейшин находился на запретной территории, но только старейшины – плюс один, и только один человек, – могли приехать сюда и уехать отсюда на грузовиках. Всем остальным приходилось топать пешком, а местность состояла из подъемов и спусков, пока не доберешься до его дальней стороны, а это, по крайней мере, два часа ходьбы, и уже прошло полтора часа после ланча, и солнце заходит сразу после четырех часов, а вместе с солнцем клонится книзу и столбик термометра.

– Не только у старейшин в морозильниках пусто, – заметил Касс, пожимая плечами.

– В любом случае это мой грузовик. Вас троих выпустят под залог, я все возьму на себя.

Рикки ничего не ответил, а Льюис просто отвел глаза и снова посмотрел вниз, на участок старейшин.

Территория вокруг Утиного озера была что надо, сомневаться не приходится. И Гейб знал все дороги лесозаготовителей, все двухколейные дороги, все старые звериные тропы, которые благодаря полноприводным автомобилям и бензопилам значительно расширились. И ему было очень досадно, что он – единственный индеец, не добывший вапити.

– Последний день сезона… – Гейб умоляюще смотрел на них всех.

Формально этот день не был последним, но это был последний день, когда они могли выбраться на весь день вместе. У них еще будут совместные перерывы на ланч, когда можно поесть и прокатиться в лес, и кто-то мог бы увидеть вапити, идущего вдоль дороги. Еще можно было бы опоздать на работу, заметив цепочку глубоких следов, уходящих от одной придорожной канавы до другой. Но Льюис слышал, что говорит Гейб, о чем он спорит: последний день сезона, другие правила. Сгодится все, что угодно. Все, что наполнит морозильник. Ты провел достаточно дней на холоде и в снегу и почти считаешь, что вапити перед тобой в долгу.

И в их число входит любой лось или олень-мул, на которых можно наткнуться по дороге.

– Черт, – произнес Льюис, потому что почувствовал, что начинает прогибаться.

– Это там, в глубине, где ты нашел Младшего? – спросил Касс у Рикки, но Рикки снова наблюдал за деревьями, среди которых он всегда видел шевелящееся ухо там, где не было никаких ушей.

Касс говорил о том случае, когда Рикки нашел Большое Перо-младшего, плавающего лицом вниз в Утином озере, и в те выходные прославился на всю резервацию.

– Заткнись, – бросил Рикки, он уже надел на лицо выражение охотника, которое было, в сущности, просто маской индейца из магазина сигар. Но Касс не стал продолжать.

Гейб воспользовался молчанием и внимательно оглядел все лица, все глаза, все их тщедушные спины.

– Ну, вапити сами себя не перестреляют, джентльмены, – произнес он наконец, очевидно удовлетворенный увиденным. Он повертел в руках ружье, чтобы очистить патронник. Касс ввел правило это делать после того, как в полу его грузовика появилась новая дыра. Гейб настаивал, что Касс будет благодарить его за нее летом. Именно на этом месте Льюису хотелось бы заставить тот день замереть, просто полностью остановить, повесить этот кадр на стенку и назвать «Охота», или «Снег», или «За пять дней до индейки и футбола», да без разницы.

Но он не мог. Остальная часть дня уже шла своим чередом, уже довольно много произошло именно в тот момент, когда Гейб смотрел вниз со склона туда, где, по его словам, находились вапити.

– Он был прав? – задает вопрос Шейни, она сидит, подобрав под себя согнутые в коленях ноги, в традиционной позе.

Льюис спрашивает с тоскливым смешком:

– Насчет того, что олени сами себя не перестреляют?

Шейни кивает, и Льюис отводит взгляд, говорит, что Рикки тоже был прав.

– Насчет чего? – спрашивает Шейни.

– Что нас поймают.

Поскольку в квадратной кабине Касса не было домкрата, всякий раз, когда он не мог разглядеть дорогу и проваливался в рыхлый снег, всем приходилось вылезать и по очереди работать вытянутой рычажной лебедкой, а другие двое при этом выкапывали из-под колес снег досками, пытаясь сотворить чудо этими подручными средствами. При этом один сидел за рулем, осторожно жал на акселератор или на рычаг коробки передач, раскачивая грузовик взад и вперед.

По крайней мере четыре раза им грозила смерть, но или неустойчивый подъем заканчивался падением в пушистый снег, а не на твердый лед, или крюк лебедки соскакивал и попадал в кабину грузовика, а не кому-то в лицо.

Это было так смешно, что даже Льюис смеялся.

Никто не предчувствовал, что что-то может пойти не так.

Да, конечно, ему нужен был вапити, очень нужен, но все равно именно в этом и заключается прелесть охоты: ты с приятелями пробираешься по глубокому снегу, дыхание превращается в морозный пар, перчатка с правой руки вечно теряется, сапоги внутри промокли, а гора Чиф смутным пятном маячит на северо-западном горизонте, будто наблюдает за этими идиотами черноногими.

По крайней мере, так было до тех пор, пока они не добрались туда, где все произошло.

Это была крутая гора, примерно на расстоянии полумили от озера. Уже начинался большой снегопад, который гнал впереди себя ветер. Только этим Льюис мог объяснить то, что вапити не слышали, как «шеви» Касса пробирается сквозь снег. Об этом трещали белки, несколько еще оставшихся птиц раздраженно отлетали все дальше, но вапити, возможно из-за дующего им в морды ветра, просто пытались схрупать что можно до того, как все занесет снегом.

Вспоминая тот день, Льюис говорит Шейни, что оленей могли бы спасти дикие лошади, которые всегда появлялись в самых неожиданных местах резервации, с широко открытыми, безумными глазами, с лохматыми, спутанными гривами и хвостами. Если бы четыре-пять лошадей проскакали мимо по своим важным лошадиным делам, они могли бы спугнуть вапити или по крайней мере, заставили бы их прислушаться и принюхаться повнимательнее, насторожиться.

Но в тот день лошадей там не оказалось. Только вапити. Произошло то же, что происходило на последней половине мили: Касс опять потерял дорогу, несмотря на то что Гейб гарантировал – она поворачивает здесь, именно здесь. Но вместо того чтобы попытаться вернуться обратно и снова найти дорогу, Касс поехал в неверном направлении, вжимая педаль в пол, хотя колеса уже буксовали в снегу и грузовик двигался только по инерции, увязая все глубже.

– Идем на рекорд, идем на рекорд… – сказал Гейб, приподнимая зад над сиденьем, как будто это его вес мешал им ехать, а сидящий сзади Рикки подался вперед на сиденье, пытаясь помочь грузовику продвинуться вперед. Сидящий рядом с ним Льюис думал о том, какой положен штраф за одно только пребывание на участке старейшин. Но он понимал: никакой, пока тебя не поймали с ружьем. А если поймают с добычей? Дэнни посадит под замок и выбросит ключ.

– Прорвемся, прорвемся! – твердил Касс, держа одну руку на баранке, а вторую на переключателе коробки передач, чтобы включить большую скорость, если им повезет и она им понадобится. Но он совсем ненамеренно направлял машину с одной части зигзага дороги на другую, снег летел со всех сторон, вращающиеся шины выбрасывали вверх огромные петушиные хвосты снега, часть его, вероятно, даже не падала на землю, а улетала по ветру и выпадала над Кат Банк или Шелби[20] – где-то так далеко от этого места, что сейчас эти города казались почти легендой.

– Черт, черт, – произнес Льюис, продевая вторую руку под страховочный ремень и упираясь прямыми ногами в пол кабины, хотя и знал, что это неправильный способ противостоять толчкам. Но он просто повиновался инстинкту. Уже три раза они едва не врезались в покрытый лишайником валун, оставленный каким-то ледником двадцать тысяч лет назад. Рано или поздно они непременно налетят решеткой радиатора на один такой валун.

Вместо этого гранитного знака «Стоп» они наткнулись на пустоту и чуть было не рухнули вниз с обрыва.

Кассу даже не пришлось ударять по тормозам, он просто прекратил гнать вперед.

– Что за черт? – спросил Рикки, который ничего не видел с заднего сиденья. Льюис тоже.

Грузовик фыркнул, и они погрузились в мертвую тишину.

– Хороший черт, – произнес Касс с отвращением, пытаясь протереть лобовое стекло со своей стороны, потом вместо этого опустил стекло, и Льюис возблагодарил всех богов, которые вмешались в этот момент: они бы превратились в дымящиеся обломки, свалившись с этой скалы.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – велел всем Гейб и нагнулся над приборной доской, глядя вниз.

А потом…

– Что? – спрашивает Шейни.

Потом Гейб потянулся за своим ружьем.

Его пальцы легли на приклад пистолетного типа один за другим, очень осторожно, будто одновременно все четыре пальца создали бы слишком много шума.

Яснее всего из следующих шестидесяти секунд, а может, из двух невероятных минут, Льюис запомнил то, как сердце сжалось в груди, как в его горло хлынул… ужас? Не в него ли превращаются слишком большая радость и изумление, когда они полностью тебя охватывают? Его мгновенно прошиб пот, голова заполнилась звуками, глаза ослепил слишком яркий свет, и голова не могла это усвоить. Это было похоже… он действительно не мог найти слов.

– Этот стремительный прилив «бей или беги», – объясняет он Шейни, только бегство полностью исключалось. Так он всегда представлял себе войну: слишком много происходит всего сразу, руки действуют почти помимо его воли, потому что они так долго ожидали этого момента и не собирались позволить ему упустить его.

И Гейбу тоже.

Он дернул ручку своей дверцы и очень плавно скатился в снег, таща за собой ружье.

Вслед за ним, не говоря ни слова, вылезли все остальные. Рикки выскочил из своей двери, Касс пытался поставить грузовик на тормоз, чтобы он не свалился с края скалы, на котором балансировал.

Дверь со стороны Льюиса открылась тихо, подобно шепоту, подобно судьбе, и когда он опустил ногу на сыпучую поверхность, которая оказалась глубиной в два фута, он просто продолжил падать, и его подбородок погрузился на ширину ладони в пудру, взбитую передними колесами. Однако он не остановился. Он пополз дальше, как солдат, подтягиваясь на локтях и держа ружье перед собой, чтобы ствол остался чистым.

И… именно тогда его накрыла волна безумия.

Он видел большие стада в парке возле равнины Двух Псов, видел их весной возле Бабба, скачущих через дорогу ночью, но он никогда не видел столь близко такого множества огромных, совершенных тел на фоне этой снежной белизны. По крайней мере, не с ружьем в руках и не в окружении туристов, щелкающих камерами.

Выстрел ружья Гейба прозвучал где-то далеко, где-то внизу, в другом конце какого-то очень-очень длинного туннеля.

Льюис, понимая, что именно так должен вести себя хороший индеец, вспомнил, как вставить патрон. Когда он закончил, то поднял телескопический прицел, приник к нему правым глазом и теперь тоже стрелял, и опять стрелял, пережидая только, пока в перекрестье прицела появится что-то коричневое. Или хотя бы возле перекрестья – как он мог промахнуться?

Не мог.

Он сделал три выстрела, потом перекатился, роясь в карманах штанов в поисках патронов, и для вапити, выросших на высокогорье, первым инстинктивным порывом было ринуться вверх по склону, где, как они считали, будет безопасно, так как от крутого склона, уходящего вниз перед грузовиком, звуки выстрелов отражались во все стороны.

С другой стороны грузовика Рикки издавал какой-то древний боевой клич, как и Гейб, и Льюис думает, что и он тоже что-то кричал.

– Ты не слышал, кричал или нет? – спрашивает Шейни.

Льюис качает головой – нет, не слышал.

Но он помнит, что Касс стоит за открытой дверью, высунув ствол ружья в открытое окно, и он все стреляет, стреляет и стреляет, останавливаясь только для того, чтобы вставить следующий патрон, и следующий, а один из них падает на приборную доску и со стуком катится по ней, потом шипит в снегу рядом с Льюисом.

– Мы могли бы неделю кормить все племя таким количеством мяса, – говорит Льюис, его глаза теперь горят. – Может, целый месяц. Или всю зиму.

– Если бы были такими индейцами, – говорит Шейни, когда понимает, о чем он говорит.

– Это еще не все, – произносит Льюис, наконец бросая взгляд на вапити из липкой ленты на полу гостиной.

В наступившей после этого ватной глухоте они вчетвером стояли на выступе скалы, мимо неслись снежные струи, буран уже почти настиг их, и Гейб – он всегда отличался самым острым зрением – насчитал внизу, в снегу, девять огромных туш, каждая весом фунтов пятьсот.

«Шеви» Касса весил полтонны.

– Будь я проклят, – произнес Рикки, тяжело дыша и расплываясь в улыбке.

Это была такая удача, с которой они никогда не встречались, о которой они только слышали. Но так – никогда. Чтобы целое стадо – никогда. Никогда столько вапити, сколько они смогли перестрелять.

– Все в порядке? – спросил Гейб у Льюиса, а Касс протянул руку и кончиком пальца потрогал правый глаз Льюиса.

Кровь.

Раньше, когда мальчишкой он поранил глаз оптическим прицелом – тогда из-за отдачи окуляр прицела воткнулся ему в глазницу – он почувствовал, как волна отдачи медленно прокатилась по его голове от глаза к затылку. От этого мозг на мгновение словно тает, в голове все путается, и ты потом не помнишь, что именно сделал, почему окуляр повредил глаз. Кроме очевидного: ты прижал прицел прямо к глазу и нажал на курок.

На этот раз Льюис помнил каждый выстрел, свинцовый удар каждой пули по мясу, но даже не почувствовал силы этой неожиданной отдачи, пронесшейся по голове от лба к затылку.

Спустя пять лет дантист посмотрел на рентгеновский снимок и обнаружил повреждение кости вокруг правого глаза, свидетельство этой травмы, и спросил, не результат ли это автомобильной аварии.

– Почти, – ответил Льюис. – Но это был грузовик.

В последний раз он видел «Шевроле» Касса на шлакоблоках возле ограды из колючей проволоки на холме к северу от Браунинга, лобовое стекло было разбито, а зияющий капот был похож на открытый в постоянном крике рот. Двигатель, должно быть, был еще в неплохом состоянии, иначе бы его оставили внутри. Колеса и шины тоже стащили. После того как Льюис покинул эту часть страны – навсегда, как он втайне надеялся, – он представлял себе, что первый шлакоблок, поддерживающий грузовик, очень скоро исчез, покрытый ржавчиной тормозной барабан провалился сквозь серый камень, и грузовик стал похож на стоящую на коленях лошадь, а после этого все быстро закончилось. Земля забирает то, что ты бросаешь.

В тот давний день, однако, когда они добыли столько вапити, «шеви» все еще жил своей первой или, может, второй жизнью, молодой и голодный, и всем своим видом показывал, что сможет перевезти столько вапити, сколько они смогут на него погрузить. На самом же деле даже три оленя в кузове полутонки грозили перевесом, от которого задняя часть грузовика просела бы на рессорах, а нос задрался бы к небу, приводя передние тормоза в бесполезное состояние.

И то, если эта дурацкая рычажная лебедка не выйдет из строя и втащит тяжелые туши вверх по склону, и четыре индейца, не имея распорок для туш и автогидроподъемников, смогут как-то затащить второго и третьего вапити поверх первого.

– И вот тут разыгралась метель, – рассказывает Льюис Шейни, прикасаясь к своему лицу кончиками пальцев, словно снова почувствовав холодные хлопья снега.

Она ничего не говорит, только смотрит, впитывая все это в себя. Не потому, что хочет знать, совсем нет, но… похоже, что она понимает – ему нужно все высказать. Рассказать хоть кому-нибудь.

– Древний прыжок бизона! – крикнул Гейб и прыгнул прямо с края обрыва, съехав на заднице вниз в месиво из мертвых и умирающих вапити.

Льюис, Рикки и Касс осторожно спустились вслед за ним, достали из чехлов пилы с ножами и принялись за работу. Через пять минут стало понятно, что придется забрать только задние ноги – крупные, мокрые хлопья уже проникали в красные полости туш и мгновенно таяли от их жара, превращаясь в пар. Но очень скоро хлопья снега начнут побеждать в этой маленькой войне, перестанут таять и начнут скапливаться внутри, а трупы станут похожими на гигантские вспоротые чучела животных с вываливающейся набивкой.

Гейб и Касс сосредоточились на одном убитом самце, стараясь снять кожу с головы, не повредив ее, потому что Гейб знал одного подпольного таксидермиста, который сделает чучело за часть мяса, если не будет порезов на шкуре. Рикки читал монолог о том, как этот четверг, День благодарения, будет в этом году индейским праздником, потому что они вчетвером привезут такую добычу.

– Классический День благодарения, – сказал Гейб, дав правильное название тому, что только что произошло.

Касс издал боевой клич, закрепив это название.

Льюис погладил себя рукой по голове в награду за самку, c которой только что разделался в рекордно короткое время – наследство участников родео, заложенное в его ДНК, – и перешел к следующей, молодой самке, но когда он опустился на колени, чтобы сделать первый разрез от промежности до грудины, она забила передними копытами, пытаясь выбраться из снега.

Льюис отпрянул назад, крикнул Кассу, чтобы тот дал ему ружье, ни на миг не отрывая глаз от этой самки. Ее глаза были… разве у вапити обычно не карие глаза? У нее они почти желтые, переходящие в ореховые по краям.

Может, потому, что она была в ужасе, потому что не понимала, что происходит, только чувствовала боль.

Сваливший ее выстрел попал в середину спины и перебил позвоночник. Поэтому у нее отнялись задние ноги, и внутренности тоже должны были превратиться в кашу.

– Тпру, тпру, – сказал ей Льюис и скорее почувствовал, чем увидел, как ружье Касса шлепнулось в снег возле его правой ноги. Он стал на ощупь искать его, а эта молодая самка все еще билась, выдувая красный туман из ноздрей, у нее были такие большие, такие глубокие, такие блестящие глаза.

– И я не мог найти патрон, – рассказывает Льюис Шейни. – Ты можешь… я думал, что патроны кончились, что я использовал последний возле грузовика, когда происходило это безумие.

– Но у тебя был один патрон, – говорит ему Шейни.

– Два, – отвечает Льюис, глядя вниз, на свои руки.

На таком близком расстоянии ему не нужен был ни оптический, ни простой прицел.

– Прости, девочка, – произнес он и, стараясь не задеть свой опухающий глаз, прицелился и нажал на курок.

Оглушительный выстрел эхом прокатился вверх по склону, а потом отразился обратно, вниз.

Голова вапити откинулась назад, будто прикрепленная на шарнире, и она обмякла на снегу.

– Прости, – снова произнес Льюис, уже тише, чтобы не услышал Касс.

Но это же просто охота, сказал он себе. Вапити просто не повезло. Они должны были спуститься вниз с попутным ветром. Они должны были пробраться в тот сектор, к которому у охотников нет доступа, – во всяком случае, куда не могут добраться грузовики.

После выстрела Льюис огляделся вокруг в поисках куста, на который можно повесить ружье, но какой-то звук снова заставил его посмотреть на молодую самку.

Хруст снега.

Она опять смотрела на него. Не мертвая. Она дышала хрипло и неровно, но каким-то чудом была жива, но ведь этого никак не могло быть. Ей ведь сломали спину и размозжили половину головы.

Льюис невольно шагнул назад и упал, прижав приклад ружья к снегу перед собой, чтобы точно знать, где находится ствол, потому что не хотел случайно отстрелить себе челюсть.

Она опять старалась подняться, невзирая на то, что у нее отсутствовала верхняя часть головы, что у нее была перебита спина, несмотря на то что ей уже следовало умереть, что она должна была умереть.

– Какого черта? – крикнул ему Касс. – Мое ружье не в таком плохом состоянии, парень.

Он рассмеялся, снова нагнулся над крупной самкой вапити, которую считал своей добычей, а Льюис сидел, вытянув правую ногу в снег, шарил в карманах в поисках еще одного патрона и молился, чтобы он нашелся.

Он нашел его, вставил в патронник, передернул затвор, чтобы убедиться, что пуля сидит правильно. На этот раз, не переставая разговаривать с молодой самкой, обещая ей, что использует каждый ее кусочек, если она только умрет, пожалуйста, он приставил ствол прямо к ее морде, так, чтобы пуля вышла из нижней части ее черепа сзади и вошла в спину, куда уже попал один выстрел.

Ее желтый глаз все еще смотрел на него, а правый глаз, с безумно расширенным зрачком, уставился непонятно куда, в такое место, которое он не мог увидеть, не обернувшись.

– Вот куда я приставил ствол на этот раз, – говорит Льюис Шейни. – Я считал… не знаю. Та первая пуля, наверное, скользнула по черепу и отскочила. Рана выглядела хуже, чем была на самом деле. Поэтому на этот раз я не хотел дать ей шанса отскочить. Я хотел выстрелить ей прямо… в глаз.

Шейни не моргает.

– Решила быть крутой, да? – сказал тогда Льюис, у него задрожала нижняя губа, а потом он спустил курок.

Ружье Касса вырвалось из его руки, и молодая самка опять упала, а он все повторял про себя, говорил себе, несмотря на то что был индейцем, таким великим прирожденным охотником, он повторял себе, чтобы все уладить, чтобы он смог пережить следующую минуту, и следующий час, что застрелить ее – это все равно что пустить пулю в тюк сена, все равно что срезать травинку на поле или наступить ногой на кузнечика. Молодая вапити даже не понимала, что происходит, ведь животные не сознают этого так, как люди.

– Ты в это тоже верил? – спрашивает Шейни.

– Десять лет, – отвечает Льюис. – Пока не увидел ее снова, прямо вон там.

– По-прежнему мертвую? – спрашивает Шейни, она теперь сидит на второй ступеньке лестницы, положив ладонь на его колено в трениках, и так она сидит, и так сидит Льюис, когда в дом входит Пита.

17

Ссылка на актера вестернов Джона Уэйна и сцену расстрела индейцев в одном из фильмов о борьбе с индейцами команчи.

18

Один из самых узнаваемых злодеев из мультфильмов и комиксов.

19

Адамс, Джон (Гризли). Калифорнийский охотник и дрессировщик медведей гризли. Носил густую бороду.

20

Города в штате Монтана.

Только хорошие индейцы

Подняться наверх