Читать книгу Сияние - Стивен Кинг, Клайв Баркер, Stephen King - Страница 6

В четверть пятого Дэнни сдался и отправился наверх за печеньем и молоком. Он быстро расправился с едой, неотрывно глядя в окно, а потом подошел поцеловать маму, которая прилегла отдохнуть. Она предложила ему остаться дома и посмотреть «Улицу Сезам» – так время пролетит незаметнее, – но он решительно помотал головой и вернулся к своему посту на краю тротуара.

Начало шестого. Хотя у Дэнни не было часов, да он и не слишком умел определять по ним время, мальчик видел, как удлиняются тени, а лучи клонящегося все ниже солнца приобретают золотистый оттенок.

Он крутил в руках планер и мурлыкал себе под нос:

– Иди ко мне, Лу, прыг-скок… хотя мне все равно… иди ко мне, Лу… хотя мне все равно… я остался один, так иди ко мне, Лу… прыг-скок…

Эту песенку они распевали хором в детском саду «Джек и Джилл», который он посещал в Стовингтоне. В Боулдере он уже не ходил ни в какой детский сад, потому что папа не мог за него платить. Он знал, что папа с мамой переживали, тревожились, что ему совсем одиноко (а пуще всего, хотя они никогда не говорили об этом вслух, – что Дэнни винит их), хотя на самом деле ему не хотелось ходить даже в «Джек и Джилл». Там все было для малышей. Сам он еще не стал большим мальчиком, но и малышом себя не считал. Большие мальчики ходили в большую школу и ели горячее на обед. Первый класс. На будущий год. А нынешний получается ни то ни сё. Промежуточный между малышом и настоящим школьником. Но он ни о чем не жалел. Конечно, иногда он скучал по Скотту и Энди – особенно по Скотту, – но все было в порядке. Одному даже лучше дождаться и посмотреть, что будет дальше.

Он очень многое понимал в поведении своих родителей, знал, что часто им не нравилась его излишняя проницательность, а еще чаще они попросту отказывались верить в его способности. Но однажды им придется поверить. Он готов подождать.

Хотя все же жаль, что они пока не верят ему по-настоящему, особенно в такие моменты, как сейчас, например. Вот мама лежит на своей кровати и чуть не плачет, до того волнуется за папу. Некоторые проблемы, тревожившие ее, были слишком серьезными, чтобы Дэнни мог в них разобраться, – что-то смутное по поводу безопасности и папиного самомнения, чувство вины и злость, а еще страх, что будет с ними всеми. Но две основные мысли, глодавшие ее сейчас, заключались в опасении, что у папы в горах сломалась машина (тогда почему он до сих пор не позвонил домой?) и что папа мог снова сорваться и приняться за Скверное Дело. Дэнни отлично знал, что это за Скверное Дело, с тех пор как ему все объяснил Скотти Аронсон, который был на шесть месяцев старше. Сам Скотти знал много, потому что его папа тоже занимался Скверным Делом. Однажды, как рассказывал Скотти, его папа ударил его маму прямо в глаз и сшиб с ног. В результате между папой и мамой Скотти из-за Скверного Дела случился РАЗВОД, и когда Дэнни с ним познакомился, Скотти жил с одной мамой, а с папой виделся только по выходным. С тех пор самым страшным в жизни Дэнни стал РАЗВОД – слово, которое мысленно рисовалось ему написанным крупными красными буквами, каждую из которых обвивали шипящие ядовитые змеи. При РАЗВОДЕ твои родители больше не живут вместе. Они обращаются по поводу тебя к судье (Дэнни слышал только о спортивных судьях, но поскольку его папа с мамой в Стовингтоне играли и в теннис, и в бадминтон, и всякий раз на вышке непременно сидел судья, он точно не знал, о котором из них речь). Почему-то только этот судья мог решить, с кем ты останешься жить, и тогда своего другого родителя ты почти совсем не видел. А потом, если ему вдруг приспичит, тот родитель, с которым ты жил, мог привести в дом нового мужа или жену, совершенно незнакомого человека. Но страшнее всего в РАЗВОДЕ было для Дэнни то, что он явственно ощущал, как это слово – или понятие – крутится в головах его родителей. Иногда расплывчато и неопределенно, а иногда пугающе четко и даже ослепительно, как проблеск молнии. Именно так обстояло дело после того, как папа наказал его за беспорядок в своем кабинете, и доктору даже пришлось наложить ему на руку гипс. Воспоминание об обиде и боли давно померкло, но память о слове РАЗВОД оставалась устрашающе отчетливой. Тогда оно читалось в основном в голове у мамы, и Дэнни какое-то время жил в постоянном ужасе ожидания, что она выловит это слово из своего мозга, вытащит через рот и сделает чем-то совершенно реальным. РАЗВОД. Это слово постоянно присутствовало в мыслях обоих родителей и было одним из немногих, что Дэнни улавливал без малейшего труда, как ритм немудреной мелодии. Но как и всякий ритм, центральная мысль становилась лишь основой для более сложных вариаций, в которых он путался, ничего не понимая вообще. В этих хитросплетениях ему удавалось улавливать по большей части только цветовые гаммы и различия в настроениях. У мамы РАЗВОД обрастал размышлениями о том, что папа сделал с его рукой, и о случае в Стовингтоне, когда папа потерял работу. О том парнишке. О Джордже Хэтфилде, который разобиделся на папу и наделал дырок в колесах их «жука». Мысли отца о РАЗВОДЕ читались намного хуже. Они были окрашены в темно-фиолетовый цвет с пугающими вкраплениями совершенно черного. Порой у него мелькала мысль, что жене и сыну станет только легче, если он уйдет. И тогда перестанет быть так больно ему самому. А папе было больно почти все время, и его влекло к себе Скверное Дело. Это Дэнни тоже улавливал без труда: папино чуть ли не постоянное желание отправиться в одно темное место, чтобы смотреть цветной телевизор, есть жареный арахис из миски и предаваться Скверному Делу до тех пор, пока у него совершенно не онемеют мозги и черные мысли не перестанут терзать его.

Но сегодня у мамы не было причин волноваться, и оставалось только пожалеть, что нельзя пойти и успокоить ее. «Жук» не сломался. Папа не свернул с дороги, чтобы заняться Скверным Делом. Он уже почти добрался до дома, и «жук» пыхтит сейчас по шоссе между Лайонсом и Боулдером. В этот момент папа даже не думает о Скверном Деле. Он думает о… Думает о…

Дэнни украдкой бросил взгляд себе за спину на окно кухни. Иногда, если он сосредотачивал чересчур много внимания на какой-то мысли, с ним происходило нечто необъяснимое. Окружавшие его вещи – реальные вещи – исчезали, и он видел то, чего на самом деле не было. Однажды, вскоре после того, как ему на руку наложили гипс, это случилось прямо за столом во время ужина. Родители тогда не слишком охотно разговаривали друг с другом. Зато они много думали. О да! Мысли о РАЗВОДЕ повисли над кухонным столом подобно темной грозовой туче, готовой в любой момент обрушиться дождем на их головы. Дэнни чувствовал себя от этого так плохо, что не мог есть. Его даже подташнивало, когда он пытался заставить себя взяться за еду под гнетом черного слова РАЗВОД. А поскольку это показалось ему очень важным, он полностью сфокусировался, и с ним снова случилось странное. Очнулся он, лежа на полу, с размазанными по брюкам бобами и картофельным пюре. Мама обнимала его и плакала, а отец говорил по телефону. И хотя Дэнни сам испугался, он все же попытался объяснить им, что ничего страшного не произошло, что так с ним бывало и раньше, когда он силился понять вещи, не доступные пока его уму. Попытался рассказать им о Тони, которого они прозвали его «невидимым дружком».

Папа говорил в трубку: «У него была Га-Лу-Цы-Нация. По-моему, он пришел в себя, но я все равно хочу, чтобы его осмотрел врач».

Когда доктор уехал, мама заставила Дэнни пообещать, что больше он этого делать не будет, никогда не станет их так пугать, и ему пришлось согласиться. Он и сам перепугался до жути. Потому что стоило ему внутренне сконцентрироваться, как он проник в мысли отца и всего лишь на мгновение – пока не появился Тони (как всегда, окликнувший приятеля откуда-то издалека), пока странные видения не затуманили обстановку кухни и стоявшее на столе синее блюдо с жареным мясом, – на мгновение окунулся в темноту отцовского сознания и увидел непонятное слово, гораздо более страшное, чем РАЗВОД. И это было слово СУИЦИД. Позже Дэнни никогда больше не ощущал присутствия этого слова в мыслях папы и, уж конечно, не делал попыток намеренно разыскать его там. Он даже не хотел выяснять, что оно значит.

А вот концентрировать внимание ему по-прежнему нравилось, потому что тогда к нему мог прийти Тони. Хотя необязательно. Бывало, что окружающий мир лишь на минутку начинал выглядеть размытым, расплывался перед глазами, но потом все прояснялось. Так, кстати, получалось чаще всего. Но иной раз где-то на границе видения вдруг возникал Тони, окликая и маня за собой…

С тех пор как они переехали в Боулдер, это случилось дважды, и ему запомнилось, как приятно он был удивлен, поняв, что Тони проделал с ними весь долгий путь из Вермонта. Значит, он потерял не всех друзей, как думал прежде.

В первый раз он был на заднем дворе дома, и ничего особенного не произошло. Просто явился Тони, помахал рукой, а потом все окутала темнота, и через несколько минут Дэнни вернулся к реальности, запомнив лишь смутные фрагменты, как бывает с отрывочными снами. Зато во второй раз, пару недель назад, все получилось куда занимательнее. Тони снова манил его за собой, стоя совсем близко: Дэнни… Иди посмотри… Ему сначала показалось, что он поднимается, а потом он словно провалился в глубокую дыру, как Алиса в страну чудес. И вдруг очутился в подвале их многоквартирного дома, а Тони был рядом, указывал на стоявший в глубокой тени чемодан, в котором отец держал все свои самые важные бумаги и в первую очередь, конечно же, ПЬЕСУ.

– Видишь? – спросил Тони своим вечно далеким, но мелодичным голосом. – Он стоит под лестницей. Прямо под ступеньками. Грузчики поставили его… прямо… под лестницу.

Дэнни сделал шаг вперед, чтобы получше рассмотреть чудо-чемодан, но почувствовал, что снова падает. И действительно свалился с дворовых качелей, на которых все это время сидел. Причем со всей силы ударился о землю.

Спустя дня три или четыре папа вне себя от злости расхаживал по квартире, жалуясь маме, что перевернул вверх дном весь подвал, но своего чемодана так и не нашел. В ярости он грозился подать в суд на фирму, будь она трижды проклята, перевозившую их пожитки, которая наверняка потеряла чемодан где-то между Вермонтом и Колорадо. Как, скажите на милость, сможет он когда-нибудь закончить работу над ПЬЕСОЙ, если рукописи след простыл?

И тут вмешался Дэнни:

– Нет, папочка, все не так плохо. Твой чемодан стоит под лестницей. Грузчики поставили его прямо под ступеньки.

Джек окинул его странным взглядом и отправился вниз проверить. Чемодан действительно оказался в том месте, которое указал Тони. Тогда папа отвел сына в сторонку, посадил к себе на колени и строго спросил, кто впустил его в подвал. Уж не Том ли, который живет этажом выше? В подвале очень опасно, объяснил он. Поэтому домовладелец всегда держит его на замке. Если кто-то оставил замок открытым, папе необходимо знать. Он, конечно, был рад найти свои записи и ПЬЕСУ, но даже это не стоило риска для Дэнни упасть с лестницы и сломать себе… сломать себе ногу. Дэнни ответил совершенно серьезно, что никогда не входил в подвал. Дверь туда действительно всегда заперта. Мама подтвердила. Дэнни ни разу не спускался вниз к черному ходу, сказала она, потому что там темно, сыро и полно пауков. И он никогда не врал.

– Тогда как же ты узнал, док? – поинтересовался папа.

– Тони мне показал.

Мать с отцом обменялись взглядами поверх его головы. Время от времени такое случалось и раньше. И поскольку это их пугало, они стремились как можно скорее забыть обо всем. Но он знал, что Тони их беспокоил, особенно маму, и старался проявлять осторожность, не концентрируя мысли таким образом, чтобы Тони мог появиться там, где она могла увидеть его. Однако сейчас она отдыхала. По крайней мере в кухне ее не было, и потому он позволил себе усиленно сосредоточиться и попытаться понять, о чем сейчас думает папа.

Дэнни сдвинул брови, а не слишком чистые руки стиснул в кулачки на коленях. Глаз он не закрывал – в этом не было необходимости, – но прищурил их до узких щелок и постарался вообразить себе голос папы, голос Джека. Голос Джона Дэниела Торранса, низкий и ровный, иногда взлетавший выше от удивления или становившийся басовитым, когда он сердился. Но ровный, если он думал. Думал… Думал о чем? Думал…

(думал)

Дэнни тихо вздохнул, и все его тело обмякло на бордюрном камне, словно каждый мускул вдруг отказался ему служить. При этом он находился в полном сознании; он видел улицу, парня и девушку, которые шли по тротуару на противоположной стороне, взявшись за руки, потому что были

(?влюблены?)

рады солнечному дню и самим себе в нем. Он видел, как ветер несет вдоль водосточного желоба осенние листья, похожие на желтые шляпки неправильной формы. Видел дом, мимо которого проходила парочка, и заметил, что крыша его покрыта

(дранкой. с ней не должно возникнуть проблем, если гидроизоляция цела. да, тогда все будет о’кей. этот уотсон… Боже, вот это типаж. жаль, в ПЬЕСЕ нет места, чтобы вставить его. но с этим надо осторожнее, а то ты уже готов вывести в ней все чертово человечество. да, кстати, о дранке. а гвозди-то у них есть? дьявол, совершенно забыл спросить об этом. хотя их нетрудно добыть. в любом хозяйственном магазине сайдуайндера. и еще осы. в это время года они устраивают себе гнезда. наверное, лучше будет иметь при себе дымовую шашку от насекомых, если я напорюсь на них, снимая слой старого гонта. новая дранка. старая…)

дранка. Вот, значит, о чем он думал. Он все-таки получил работу и размышлял сейчас о крыше отеля и ее покрытии. Дэнни, разумеется, не знал, кто такой Уотсон, но все остальное ему было совершенно ясно. Папа наверняка найдет осиное гнездо. Он в этом не сомневался, как не сомневался в том, что его зовут.

– Дэнни… Дэнни-и-и…

Он поднял взгляд и увидел Тони в дальнем конце улицы, рядом со знаком «Стоп». Тони махал рукой. Дэнни, как всегда, ощутил прилив теплой радости, но на этот раз он сопровождался неприятным уколом страха, словно Тони пришел и принес за спиной какую-то черноту. Банку с осами, которые, если их выпустить, глубоко запустят в тебя жала.

Однако он не мог не пойти.

Дэнни еще сильнее сгорбился на краю тротуара, его руки бессильно соскользнули с коленей и повисли между ног. Подбородок упал на грудь. А затем он почувствовал смутный и безболезненный толчок, когда какая-то часть его поднялась и бегом устремилась вслед за Тони в туннель темноты.

– Дэнни-и-и…

И мрак пронзила волна ослепительной вихрящейся белизны. Раздался кашляющий, ухающий звук, и искривленные, дико изломанные тени постепенно стали елями, которые раскачивал завывавший в ночи буран. Кружился в танце густой снег. Снег был повсюду.

– Слишком глубокий, – сказал Тони откуда-то из темноты, и в его голосе звучала такая тоска, что Дэнни стало по-настоящему страшно. – Слишком глубокий, чтобы выбраться.

Еще очертания. Чего-то огромного и прямоугольного. Покатая крыша. Белые пятна во мраке снежной бури. Множество окон. Длинное здание, покрытое дранкой. Некоторые участки зеленеют ярче, потому что они новее. Его папа постелил их. Прибил гвоздями из хозяйственного магазина в Сайдуайндере. Но теперь на новую дранку ложился снег. Он ложился на все.

Зеленый колдовской фонарь ожил и засветился перед входом, помигал и превратился в огромный оскаленный череп над двумя скрещенными костями.

– Отрава, – пояснил Тони из колышущейся темноты. – Яд.

Перед глазами замелькали другие вывески, выведенные в воздухе зелеными буквами или написанные на досках на шестах, торчавших под разными углами из сугробов. КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО. ОПАСНО! ОГОЛЕННЫЕ ПРОВОДА. ЭТОТ УЧАСТОК ПОДЛЕЖИТ КОНФИСКАЦИИ. ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ. ВНИМАНИЕ – КОНТАКТНЫЙ РЕЛЬС! НЕ ВЛЕЗАЙ – УБЬЕТ! НЕ ВХОДИТЬ. ПРОХОД ЗАКРЫТ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. В НАРУШИТЕЛЕЙ СТРЕЛЯЕМ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ. Дэнни не мог их прочесть, но чувствовал их смысл, и страх стал медленно заполнять темные пустоты его тела, подобно болезнетворным коричневым спорам, которые способен погубить только солнечный свет.

Потом все померкло. Теперь он оказался в темной комнате, уставленной странной мебелью. Ветер швырял снег в оконное стекло, как пригоршни песка. У него пересохло во рту, глаза казались раскаленными камнями, сердце бешено колотилось в груди. Снаружи донесся громкий и гулкий звук, словно распахнули настежь какую-то ужасную громадную дверь. Шаги. На противоположной стене висело зеркало, и в его серебристой глубине появилось единственное полыхавшее зеленым пламенем слово: РОМ.

Комната вдруг пропала. Вместо нее появилась другая. Он узнал

(должен был узнать)

эту комнату. Опрокинутое кресло. Разбитое окно, сквозь которое внутрь набивался снег, уже намерзший на край ковра. Отдернутые шторы под кривым углом свисали со сломанного карниза. Приземистый шкафчик опрокинулся дверцами на пол.

Снова раздались громкие, гулкие, повторяющиеся, ритмичные, леденящие душу звуки. Разбилось стекло. Разрушающая сила приближалась. И хриплый голос, голос безумца, еще более страшный оттого, что казался таким знакомым:

Выходи! Выходи, ты, маленький говнюк! Я тебя проучу!

Хрясь! Хрясь! Хрясь! Раскалывается, разлетаясь в щепки, дерево. Яростный и довольный рев. РОМ. Все ближе.

Вихрь пронесся по комнате. Картины сорваны со стен. Проигрыватель,

(мамин проигрыватель?)

перевернутый, валяется на полу. Ее пластинки – Григ, Гендель, «Битлз», Арт Гарфанкел, Бах, Лист – разбросаны повсюду. Они разбиты, и зазубренные треугольные осколки напоминают куски пирога. Столб света проникает из соседнего помещения. Это ванная. Жесткий белый свет и слово, то вспыхивающее, то гаснущее в зеркальной дверце туалетного шкафчика, как красный глаз, – РОМ, РОМ, РОМ…

– Нет, – шепчет он. – Нет! Тони, пожалуйста…

А с белого фарфорового края ванны свисает рука. Свисает безжизненно. Тонкая струйка крови (РОМ) стекает со среднего пальца по безукоризненному ногтю и капает на кафельный пол…

Нет о нет о нет…

(умоляю тебя, Тони, ты пугаешь меня)

РОМ, РОМ, РОМ

(останови это, Тони, прекрати)

Мир темнеет.

В воцарившейся черноте гремящие звуки делаются громче, а потом еще громче, проникая повсюду, эхом отражаясь везде.

Теперь он распластался на полу в сумрачном коридоре, прижавшись к синей ковровой дорожке с беспорядочным переплетением черных силуэтов, вслушиваясь в приближающийся громыхающий шум, потому что Фигура уже свернула за угол и начала движение к нему, пошатывающаяся, источающая запахи крови и неизбежной смерти. В руке она держала деревянный молоток и размахивала им (РОМ) из стороны в сторону, описывая в воздухе зловещие полукруги и обрушивая его на шелковое покрытие стен, вышибая призрачные облачка штукатурки.

Иди сюда и получи по заслугам! Веди себя как мужчина!

Фигура приближалась – гигантская, вся пропахшая чем-то кисло-сладким; головка молотка с угрожающим шипящим шепотом рассекала воздух, а затем раздавался гулкий грохот, когда она врезалась в стену и выпускала из нее белую пыльцу, запах которой тоже явственно ощущался в воздухе. Маленькие красные глазки светились в полутьме. Чудовище уже нависло над ним, нашло его, вжавшегося спиной в голую стену. А люк в потолке был заперт.

Темнота. Перемещение.

– Тони, прошу, верни меня обратно. Тони, пожалуйста, пожалуйста…

И он действительно вернулся на край тротуара Арапахо-стрит. Его мокрая рубашка противно прилипла к спине, и все тело покрывал холодный пот. В ушах по-прежнему стоял оглушительный контрапункт гремящих и гулких звуков, а в нос теперь ударял запах мочи, потому что Дэнни невольно опорожнил мочевой пузырь. Ему все еще виделась рука, беспомощно свисавшая с края ванны, и кровь, медленно струившаяся по одному из пальцев – среднему, – и еще это необъяснимое слово, куда более страшное, чем остальные: РОМ.

Теперь сияло солнце. И все вокруг было реальным. За исключением Тони, стоявшего на углу в шести кварталах от Дэнни и казавшегося крохотной точкой, чей голос звучал тонко, высоко и ласково:

Будь осторожен, док…

В следующее мгновение он пропал, а из-за угла показался папин потрепанный красный «жук» и затарахтел по улице, покашливая голубоватым дымком выхлопных газов. Дэнни мгновенно вскочил с бордюра, принялся размахивать руками, пританцовывать и кричать:

– Папочка! Эй, папа! Привет! Привет!

Папа прижал «фольксваген» к тротуару, заглушил двигатель и открыл дверь. Дэнни бросился к нему, но потом застыл на месте, похолодев и широко распахнув глаза. Его сердце будто подскочило вверх и камнем застряло в горле. Рядом с отцом на пассажирском сиденье лежал деревянный молоток с короткой рукояткой, покрытый кровью с прилипшими прядями волос.

Но почти сразу он превратился в пакет из продуктового магазина.

– Дэнни! Что с тобой, док? Все хорошо?

– Да, со мной все в порядке.

Он подошел к отцу и зарылся лицом в подбитую овчиной джинсовую куртку, обнимая его крепко-крепко. Джек обнял сына в ответ, несколько удивленный.

– Эй, парень, да ты явно пересидел на жаре. Смотри, с тебя пот льет градом.

– Должно быть, меня сморило в сон. Я люблю тебя, папочка. Я так ждал тебя.

– Я тоже тебя люблю, Дэн. Вот, купил кое-что для дома. Как думаешь, ты уже достаточно большой, чтобы затащить это наверх?

– Конечно! Запросто!

– Док Торранс – самый сильный человек в мире, – объявил Джек и потрепал сына по голове, – у которого, правда, есть странная привычка засыпать прямо на улице.

Потом они вместе направились к двери, а мама спустилась, чтобы встретить их. Дэнни стоял на второй ступеньке и смотрел, как родители целуются. Они были рады видеть друг друга. От них исходила такая же любовь, как от тех юноши и девушки, что прошли по улице, держась за руки. Дэнни тихо радовался.

Бумажный пакет с продуктами – всего-навсего пакет с продуктами – хрустел у него в руках. Все складывалось прекрасно. Папа приехал домой. Мама любила его. Ничего плохого случиться не могло. И не все, что показывал ему Тони, непременно сбывалось.

И тем не менее страх угнездился в его сердце глубоко и неистребимо. Дэнни пугало то загадочное слово, что отразилось в зеркале его души.