Читать книгу Команда скелетов (сборник) - Стивен Кинг, Клайв Баркер, Stephen King - Страница 11

Я пошел вслед за Олли. Он направлялся к складскому помещению и, проходя мимо пивного охладителя, схватил банку пива.

– Олли, что случилось?

– Я хочу, чтобы ты сам увидел.

Мы прошли за двойные двери, и створки закрылись за нами, чуть всколыхнув воздух. Здесь было холодно. Место это совсем не нравилось мне после того, что случилось с Нормом. Кроме того, я вспомнил, что где-то здесь все еще валяется отрубленный кусок щупальца.

Олли убрал закрывающую отражатель кофточку и направил луч фонарика вверх. В первый момент мне показалось, что кто-то подвесил на обогревательную трубу под потолком два манекена. Что они висят на тонких струнах… Знаете, детские шуточки в канун Дня Всех Святых?..

Затем я увидел ноги, болтающиеся в семи дюймах от бетонного пола, и две кучи разбросанных картонных коробок. Я взглянул вверх, и в горле у меня начал подниматься крик, потому что там были лица, но не манекенов. Обе головы свернулись набок, словно их хозяева смеялись над какой-то жутко забавной шуткой, так смеялись, что лица аж посинели.

Тени. Длинные тени на стене позади них. Высунутые языки.

Оба были в военной форме. Те самые молодые солдаты, которых я заметил еще вначале, но потом потерял из виду в сутолоке событий. Солдаты из…

Крик. Я ощущал, как он поднимается у меня в горле, словно визг полицейской сирены, но тут Олли схватил меня за руку над локтем.

– Не кричи, Дэвид. Кроме нас с тобой, никто еще не знает. И лучше будет, если так и останется.

Как-то я справился с собой и проговорил:

– Это солдаты…

– Из «Проекта “Стрела”», – сказал Олли. – Точно.

Что-то холодное ткнулось мне в руку. Банка пива…

– На, выпей. Полегчает.

Я осушил одним глотком, и Олли начал рассказывать:

– Я пришел посмотреть, нет ли здесь еще баллонов для гриля мистера Маквея. И увидел их. Как я понимаю, они сначала сделали петли, а потом забрались на сложенные одна на другую картонные коробки. Должно быть, связали друг другу руки… Ну, знаешь, чтобы были за спиной. Затем, я думаю, сунули головы в петли, затянули, дергая ими из стороны в сторону. Возможно, один из них сосчитал до трех, и они вместе прыгнули. Не знаю…

– Такого не может быть, – сказал я, чувствуя, как пересохло у меня во рту. Но руки у них действительно были связаны. Я не мог оторвать взгляда от их рук.

– Может. Если они сильно хотели, Дэвид, то может.

– Но почему?

– Я думаю, ты знаешь почему. Конечно, летние туристы вроде этого парня, Миллера, не поймут, но здесь есть и местные, которые вполне могут догадаться.

– «Проект “Стрела”»?

– Я целыми днями стою у касс, – сказал Олли, – и многое слышу. Всю весну до меня доходили разные слухи про эту чертову «Стрелу», но ни одного хорошего. Черный лед на озере…

Я вспомнил, как Билл Джости наклонился к окну моей машины, дохнув мне в лицо теплым алкогольным перегаром… Не просто атомы, а другие атомы. А теперь эти тела, свисающие с трубы под потолком. Склоненные набок головы…

С ужасом я начал осознавать, что где-то во мне открываются новые двери восприятия. Только новые ли? Скорее старые. Двери восприятия ребенка, еще не научившегося защищать себя тоннельным зрением, которое не позволяет видеть девяносто процентов окружающего. Дети видят все, на что падает их взгляд, и слышат все, что находится в пределах слышимости. Но если жизнь – это рост сознания, тогда она еще и сужение восприятия.

Страх расширяет перспективу и обогащает восприятие, и мне было страшно осознавать, что я погружаюсь туда, откуда большинство из нас уходят, когда из пеленок перебираются в ползунки. Я видел то же самое на лице Олли. Когда рациональное рушится, происходит перегрузка цепей человеческого мозга. Нервные клетки раскаляются добела и начинают вибрировать. Галлюцинации превращаются в реальность: в том месте, где перспектива заставляет сходиться параллельные линии, действительно появляется ртутная лужа; мертвые встают и заговаривают; розы начинают петь…

– Я слышал кое-что. Сразу от нескольких человек, – продолжил Олли. – Джастин Робардс, Ник Точай, Бен Майклсон. В маленьких городках секретов не бывает. Что-то обязательно всплывет. Иногда это как родник: он просто выбивается из-под земли, и никто не знает, откуда он взялся. Ты что-то услышал в библиотеке, передал кому-то другому. Или на пристани в Харрисоне… Бог знает, где еще или почему. Но все лето я слышу: «Проект “Стрела”», «Проект “Стрела”»…

– Но эти двое… – сказал я. – Боже, Олли, они еще совсем мальчишки.

– Во Вьетнаме такие мальчишки отрезали у местных уши. Я был там. Я видел.

– Но… что заставило их сделать это?

– Я не знаю. Может быть, они что-то знали. Или только догадывались. Но они, видимо, понимали, что люди в конце концов начнут задавать им вопросы. Если мы доживем до этого конца концов.

– Если ты прав, – сказал я, – то это должно быть что-то действительно кошмарное.

– Буря, – сказал Олли мягким ровным голосом. – Может, там что-то повредило во время бури. Может, случилась какая-то катастрофа. Кто знает, чем они там занимались? Некоторые утверждают, что там экспериментировали с высокомощными лазерами и мазерами. А иногда я слышу про термоядерную энергетику. Вдруг они… Вдруг они прокололи дыру в какое-нибудь другое измерение?

– Бред, – сказал я.

– А они? – спросил Олли, показывая на трупы.

– Они нет. Но сейчас перед нами другая проблема. Что мы будем делать?

– Я думаю, надо срезать их и спрятать, – тут же предложил Олли. – Завалить чем-нибудь, что никому не понадобится. Собачьими консервами, стиральным порошком или еще чем. Если люди об этом узнают, будет только хуже. Именно поэтому я к тебе и пришел, Дэвид. Я никому больше не мог довериться.

– Как нацистские военные преступники, – пробормотал я, – которые кончали с собой в камерах, когда война была проиграна.

– Да. Я тоже об этом подумал.

Мы замолчали, и неожиданно снаружи из-за стальной загрузочной двери снова донеслись скребущие звуки щупалец, ползающих у входа. Мы невольно встали ближе друг к другу, и я почувствовал, как по коже у меня бегают мурашки.

– О’кей.

– Быстро закончим и обратно, – сказал Олли. В свете фонарика тускло блеснуло его сапфировое кольцо. – Я хочу убраться отсюда поскорее.

Я взглянул вверх. Солдаты воспользовались той же самой бельевой веревкой, которой я обвязывал мужчину в шапочке для гольфа. Петли врезались в распухшую кожу на шее, и я снова подумал: «Что же заставило их пойти на это?» Олли был прав, когда сказал, что будет только хуже, если об этом двойном самоубийстве станет известно другим. Мне уже стало хуже, хотя до этого я думал, что хуже некуда.

Олли со щелчком открыл свой нож, отличный тяжелый нож, удобный для того, чтобы вскрывать картонные коробки. И разумеется, перерезать веревки.

– Ты или я? – спросил он.

– Каждому по одному, – ответил я, проглотив комок в горле.

И мы сделали это.

Когда я вернулся, Аманды не было, а с Билли сидела миссис Терман. И он, и она спали. Я пошел вдоль одного из проходов и услышал:

– Мистер Дрэйтон. Дэвид. – Аманда стояла у лестницы, ведущей в кабинет менеджера. Глаза ее сверкали изумрудами. – Что там случилось?

– Ничего, – ответил я.

Она подошла ближе, и я уловил слабый запах духов. Боже, как я ее хотел.

– Ты обманываешь меня, – сказала она.

– В самом деле ничего. Ложная тревога.

– Как скажешь. – Она взяла меня за руку. – Я только что поднималась в кабинет. Там пусто, и дверь запирается. – Лицо ее было совершенно спокойно, но в глазах светился какой-то неистовый огонь, и на шее билась маленькая жилка.

– Я не…

– Я видела, как ты смотрел на меня, – сказала она. – Едва ли нам нужно об этом говорить. Терман побудет с твоим сыном.

– Да. – Мне пришло в голову, что именно так, может быть, не лучшим образом, но именно так я смогу снять с себя заклятие только что проделанной мной и Олли работы. Не лучший способ, но единственный.

Мы поднялись в кабинет по узкой лестнице. Как Аманда и сказала, он пустовал. И дверь запиралась. Я повернул ручку. В темноте она была лишь формой. Я вытянул руки вперед, коснулся ее и прижал к себе. Она дрожала. Мы опустились на пол, целуя друг друга, сначала на колени, и я положил ладонь на ее твердую грудь, ощущая через кофточку быстрое биение ее сердца. Я вспомнил, как Стеффи говорила Билли, чтобы он не трогал упавшие провода. Вспомнил синяк на ее бедре, когда она сняла свое коричневое платье вечером в день обручения. Вспомнил, как я, направляясь с папкой рисунков под мышкой в класс Винсента Хартгена, увидел ее в первый раз проезжающей на велосипеде мимо меня по аллее в университете в Ороно.

Мы упали, и она сказала:

– Люби меня, Дэвид. Сделай, чтобы мне было тепло.

Чуть позже она назвала меня чужим именем, но я не возражал: это нас как-то уравняло.

Когда мы спустились вниз, уже, крадучись, подступала заря. Чернота в проемах между мешками с удобрениями очень неохотно уступила место гусиному серому цвету, потом желтоватому и, наконец, яркой безликой матовой белизне экрана кинотеатра на открытом воздухе. Майк Хатлен спал в своем кресле, которое он неизвестно где выкопал. Ден Миллер сидел неподалеку на полу и уминал пончик, посыпанный сахарной пудрой.

– Садитесь, мистер Дрэйтон, – пригласил он.

Я оглянулся на Аманду, но она была в середине прохода и шла не оборачиваясь. Наша близость в темноте уже начала казаться мне чем-то из области фантазии, чем-то, во что невозможно поверить даже при таком странном дневном свете. Я сел.

– Берите пончик. – Он протянул мне коробку.

Я покачал головой:

– Эта сахарная пудра – верная смерть. Хуже сигарет.

– Тогда возьмите два, – сказал он, рассмеявшись.

Я с удивлением обнаружил, что во мне тоже осталось немного смеха. Он выманил его из меня и этим мне понравился. Я взял два пончика, и они оказались довольно приятными на вкус. После них я еще выкурил сигарету, хотя обычно не курю по утрам.

– Мне надо к сыну, – сказал я. – Он скоро проснется.

Миллер кивнул.

– Эти розовые жуки… – сказал он. – Все исчезли. И птицы. Хэнк Ваннерман сказал, что последняя ударилась в окно около четырех. Видимо, этот зверинец гораздо активнее, когда темно.

– Брент Нортон так бы не сказал, – заметил я. – И Норм.

Он снова кивнул, помолчал, потом закурил сигарету и взглянул на меня.

– Мы не можем здесь долго оставаться, Дрэйтон, – сказал он.

– Здесь полно еды. И есть что пить.

– Запасы к этому делу не имеют никакого отношения, как ты сам прекрасно понимаешь. Что мы будем делать, если одна из этих больших зверюг решит к нам вломиться? Вместо того чтобы просто топать по ночам снаружи? Будем отгонять ее швабрами и угольной растопкой?

Конечно же, он был прав. Может быть, туман защищал нас в какой-то степени. Прятал. Но не исключено, что это ненадолго, и, кроме того, меня тревожили другие соображения. Мы пробыли в «Федерал фудс» примерно восемнадцать часов, и я уже чувствовал, как что-то вроде летаргии охватывает меня, что-то очень похожее на оцепенение, которое я ощущал, заплыв слишком далеко. Хотелось остаться, не рисковать, продолжать заботиться о Билли («…и может быть, еще раз трахнуть Аманду Дамфрис посреди ночи», – прошептал голосок в голове), подождать, вдруг туман разойдется и все станет по-прежнему.

То же самое я видел на других лицах, и мне пришло в голову, что сейчас в супермаркете есть люди, которые не уйдут отсюда ни при каких обстоятельствах. После того, что случилось, одна мысль о том, что нужно выйти за дверь, заморозит их.

Миллер следил, вероятно, как эти мысли отражаются на моем лице, потом сказал:

– Когда появился этот чертов туман, здесь было человек восемьдесят. Из этого количества вычти носильщика, Нортона, четверых, что были с ним, и Смолли. Остается семьдесят три.

«А если вычесть еще двух солдат, что лежат теперь под мешками щенячьей кормежки, остается семьдесят один».

– Затем вычти людей, которые просто свихнулись, – продолжал он. – Их человек десять-двенадцать. Скажем, десять. Остается шестьдесят три. Но… – Он поднял испачканный в сахарной пудре палец. – Из этих шестидесяти трех человек двадцать никуда не пойдут, даже если их тащить и толкать.

– И что это все доказывает?

– Что надо отсюда выбираться, вот и все. Я иду около полудня, я думаю. И собираюсь взять с собой столько людей, сколько пойдут. Я бы хотел, чтобы ты и твой парень пошли со мной.

– После того, что случилось с Нортоном?

– Нортон пошел, как баран на бойню. Это не означает, что я или люди, которые пойдут со мной, должны поступать так же.

– Как ты можешь этому помешать? У нас всего один пистолет.

– Хорошо хоть один есть. Но если нам удастся пройти через перекресток, может быть, мы попадем в «Спорт-мэнс эксчейндж» на Мэйн-стрит. Там оружия более чем достаточно.

– Тут на одно «если» и на одно «может быть» больше, чем нужно.

– Дрэйтон, – сказал он, – мы вообще попали в довольно сомнительную ситуацию.

Это у него легко сошло с языка, но у него не было маленького сына, о котором нужно заботиться.

– Слушай, давай пока все это оставим, о’кей? Я не очень много спал сегодня ночью, зато имел возможность о многом подумать. Хочешь, поделюсь?

– Конечно.

Он встал и потянулся.

– Пойдем пройдемся со мной к окну.

Мы прошли вдоль касс, около хлебных полок и остановились у одного из проемов.

– Все эти твари исчезли, – сказал дежуривший там мужчина.

Миллер хлопнул его по спине:

– Можешь сходить выпить кофе. Я постою за тебя.

– О’кей. Спасибо.

Он ушел, и мы с Миллером подошли к проему.

– Скажи мне, что ты там видишь, – попросил он.

Я посмотрел в окно. Очевидно, одна из летающих тварей опрокинула ночью мусорный бак, рассыпав по асфальту бумажки, банки и пластиковые стаканчики. Чуть дальше исчезал в тумане ряд ближайших к магазину автомашин. Больше я ничего не видел и так ему и сказал.

– Вон тот голубой пикап «шевроле» мой, – сказал он, указывая рукой, и я различил в тумане намек на что-то голубое. – Но если ты помнишь, вчера, когда ты подъезжал, стоянка была почти полна, не так ли?

Я взглянул на свой «скаут», вспоминая, что мне удалось поставить машину близко к входу в магазин только потому, что кто-то освободил место, и кивнул.

– А теперь, Дрэйтон, – сказал Миллер, – присоединим к этому факту еще кое-что. Нортон и его четверка… Как ты их назвал?

– «Общество Верящих, Что Земля Плоская».

– Отлично. Прямо в точку. Они выбрались, так? И прошли почти всю длину веревки, а потом мы услышали этот рев, словно там бродило целое стадо слонов. Так?

– Это не было похоже на слонов, – сказал я. – Скорее на…

«На что-то из доисторических болот», – просилось на язык, но я не хотел говорить этого Миллеру после того, как он хлопнул этого парня по спине и отослал пить кофе, словно тренер, выводящий игрока из большой игры. Я мог бы сказать это Олли, но не Миллеру.

– Я не знаю, на что, – закончил я тихо.

– Но, судя по звуку, это было что-то большое.

– Да, пожалуй. И я полагаю, это еще мягко сказано.

– Тогда почему мы не слышали, как бьются машины? Скрежет металла? Звон стекла?

– Ну потому что… – Я замолчал. – Не знаю.

– Они никак не могли все выбраться со стоянки до того, как нас тряхнуло, – сказал Миллер. – Я вот что думаю. Я думаю, мы не слышали этих звуков, потому что машин просто нет. Сквозь землю провалились, испарились, как хочешь… Если уж перекосило эти рамы, с полок все попадало… И городская сирена замолчала в тот же момент.

Я попытался представить себе половину автостоянки. Представил, как я иду и подхожу к свежему провалу в земле, где кончается асфальт с аккуратно расчерченными желтой краской местами для автомашин. Провал, склон или, может быть, бездонная пропасть, затянутая ровным белым туманом…

– Если ты прав, – сказал я через пару секунд, – то как далеко, ты думаешь, ты уедешь на своем пикапе?

– Я про него не думал. Я думал про твою машину с четырехколесным приводом.

Об этом, конечно, стоило подумать, но не сейчас.

– Что у тебя на уме?

– Соседняя аптека, – не заставляя себя упрашивать, продолжил Миллер. – Об этом я тоже думал. Что ты на это скажешь? – Я открыл было рот, собираясь сказать, что не имею ни малейшего представления, о чем он говорит, но тут же и закрыл. Когда мы подъезжали к магазину, бриджтонская аптека работала. Прачечную закрыли, но аптека работала. Чтобы впустить свежий воздух, они открыли двери настежь и застопорили их резиновыми колодками, потому что кондиционеры у них, как и везде, остались без электричества. Дверь в аптеку должна быть не дальше двадцати футов от входа в магазин. Тогда почему…

– Почему никто из тех людей не пришел к нам? – задал за меня вопрос Миллер. – Ведь прошло восемнадцать часов. Они должны проголодаться. Не могут же они питаться «дристаном» и гигиеническими пакетами.

– Там есть продукты, – сказал я. – Они всегда продают что-нибудь. Крекеры, выпечку и всякую всячину. Плюс кондитерский прилавок.

– Я не думаю, что они стали бы сидеть на такой диете, когда здесь столько всего.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что я хочу смотаться отсюда, но не хочу стать обедом для какого-нибудь беглеца из второсортного фильма ужасов. Четверо или пятеро из нас могут сходить и проверить ситуацию в аптеке. Своего рода пробный шар.

– Это все?

– Нет, есть еще одно дело.

– Что еще?

– Она, – сказал Миллер и ткнул пальцем в направлении одного из средних проходов. – Эта сумасшедшая стерва. Ведьма.

Указывал он на миссис Кармоди. Она уже была не одна: к ней присоединились две женщины. По их яркой одежде я заключил, что они из тех, которые приезжают сюда на лето, леди, оставившие, может быть, дома семьи, чтобы «сгонять в город и кое-что купить», и теперь снедаемые беспокойством за своих мужей и детей. Леди, готовые ухватиться за любую соломинку. Даже за мрачные утешения миссис Кармоди.

Ее брючный костюм высвечивался в темноте все с тем же зловещим великолепием. Она говорила и жестикулировала непрерывно с мрачным и твердым лицом. Две леди в ярких платьях (не таких ярких, как одеяние миссис Кармоди, которая все еще держала свою похожую на мешок сумку, прижимая ее к себе пухлой рукой) внимали каждому ее слову.

– Она – это еще одна причина, почему я хочу убраться отсюда, Дрэйтон. К вечеру рядом с ней будет уже шесть человек. А если розовые твари и птицы вернутся сегодня ночью, завтра утром у нее будет целая конгрегация. И тогда уже нужно будет беспокоиться о том, кого она прикажет им принести в жертву, чтобы результат был получше. Может быть, меня, или тебя, или этого Хатлена. Может, твоего сына.

– Бред какой-то, – сказал я.

Но так ли это? Холодок, пробежавший у меня по спине, подсказывал, что, может быть, он прав. Губы миссис Кармоди двигались и двигались, а дамы-туристки не отрываясь следили за ее морщинистыми губами. Бред? Я вспомнил пыльные чучела, пьющие воду из зеркального ручья. Миссис Кармоди обладала какой-то силой. Даже Стефф, обычно рациональная и рассудительная, упоминала ее имя с некоторой настороженностью.

«Сумасшедшая стерва, – назвал ее Миллер. – Ведьма».

– Люди, что остались здесь, испытывают на себе такое воздействие… Это как восьмой круг ада, – сказал Миллер и, показав жестом на выкрашенные красной краской рамы, обрамляющие стекла, перекошенные, выгнутые, потрескавшиеся, добавил: – Их мозги сейчас – как эти вот рамы. Уж про себя я точно могу сказать. Половину прошлой ночи я думал, что свихнулся, что на самом деле я в смирительной рубашке где-нибудь в Данверсе, что я просто вообразил этих розовых тварей, доисторических птиц, щупальца, и все это исчезнет, когда войдет хорошенькая медсестра и вколет мне в руку успокоительное. – Его маленькое лицо побелело и напряглось. Он посмотрел на миссис Кармоди, затем снова на меня. – Я скажу тебе, что произойдет. Чем больше люди свихиваются, тем лучше для некоторых она будет выглядеть. И я не хочу тут оставаться, когда это случится.

Губы миссис Кармоди продолжали шевелиться. Язык танцевал среди ее старческих кривых зубов. Она и в самом деле походила на ведьму. Надеть на нее черный остроконечный колпак, и это станет очевидно. О чем она говорит там с этими двумя пойманными пташками в летней расцветки перьях?

О «Проекте “Стрела”»? О Черной Весне? Об исчадиях ада? О человеческом жертвоприношении?

Чушь.

И все же…

– Что ты скажешь?

– Кое с чем я согласен, – ответил я. – Мы попробуем сходить в аптеку. Ты, я, Олли, если он захочет, еще кто-нибудь, один-два человека. Потом обговорим остальное…

Даже это вызвало у меня такое чувство, словно я иду по узкому бревну над бездонной пропастью. Я едва ли помогу Билли, погибнув. Но с другой стороны, я едва ли помогу ему, просто просиживая здесь зад. Двадцать футов до аптеки. Не так уж плохо.

– Когда? – спросил он.

– Дай мне час.

– О’кей.