Читать книгу История Лизи - Стивен Кинг - Страница 40

Когда они вновь на кухне, она разматывает блузку и осматривает раненую руку. Глядя на неё, вновь чувствует, что готова плюхнуться в обморок. Свет над головой становится очень ярким, с тем чтобы погрузить её во тьму. Но она борется, пытается не потерять сознание, и ей это удаётся, потому что она говорит себе: «Я ему нужна. Я ему нужна, чтобы отвезти его в отделение неотложной помощи в Дерри-Хоум».

Каким-то образом ему удалось не порезать вены, которые находятся у самой кожи на запястье, но глубокие раны рассекают ладонь в четырёх местах, кое-где кожа висит, как отклеившиеся обои, а кроме того, порезаны, как говорил её отец, «три толстых пальца». Ещё одна рана – жуткий порез на предплечье, из которого, как акулий плавник, торчит треугольник толстого зелёного стекла. Она слышит, как с её губ слетает беспомощное: «О-ох», – когда он выдёргивает осколок (небрежно так, словно мимоходом) и бросает в мусорное ведро. При этом пропитанную кровью блузку он держит под кистью и предплечьем, определённо стараясь не запачкать кровью пол кухни. Несколько капель всё-таки падают на линолеум, это такая малость в сравнении с количеством вытекшей из ран крови. На кухне у неё есть высокий стул, на котором она сидит, когда чистит овощи или моет посуду (когда человек на ногах по восемь часов в день, он использует каждую возможность присесть), и Скотт подвигает его к себе одной ногой и садится так, чтобы кровь с руки капала в раковину. Он говорит, что объяснит ей, как и что нужно сделать.

– Ты должен пойти в отделение неотложной помощи, – говорит она ему. – Скотт, прояви благоразумие. В руке полно сухожилий и ещё много чего. Ты хочешь потерять возможность пользоваться рукой? Потому что такое может случиться! Ты останешься без руки! Если ты беспокоишься из-за того, что они скажут, придумай какую-нибудь историю, в этом ты мастер, а я тебя поддержу.

– Если завтра ты захочешь, чтобы я пошёл в больницу, я пойду, – говорит он ей. Теперь он уже совершенно нормальный Скотт, и его обаяние действует гипнотически. – От этого я сегодня не умру, кровотечение уже практически прекратилось, а кроме того, ты знаешь, что такое отделение неотложной помощи в ночь с пятницы на субботу? Пьяницы на параде! Прийти туда в субботу утром куда как лучше. – Теперь он уже улыбается, его улыбка однозначно говорит: «Родная моя, у меня всё хорошо», почти что требует ответной улыбки, она пытается не поддаваться, но проигрывает эту битву. – А кроме того, все Лэндоны поправляются очень быстро. По-другому нам нельзя. Сейчас я расскажу тебе, что нужно делать.

– Ты ведёшь себя так, словно вышибал стёкла в десятке теплиц.

– Нет. – Его улыбка немного вянет. – До этой ночи никогда не вышибал стёкла в теплице. Но я многое знал о ранах и травмах. Мы оба знали, Пол и я.

– Он был твоим братом?

– Да. Он умер. Набери таз тёплой воды, Лизи, хорошо? Тёплой, но не горячей.

Она хочет задать ему всякие и разные вопросы о его брате (Отец говоил Полу и мне снова и снова), раньше она и не подозревала, что у Скотта был брат, но сейчас не время. Не собирается она и уговаривать его ехать в отделение неотложной помощи, во всяком случае, немедленно. Во-первых, если он согласится, за руль придётся садиться ей, а она не уверена, что справится, потому что внутри всё дрожит. И он прав насчёт кровотечения, оно уже далеко не такое сильное. Возблагодарим Бога за маленькие радости.

Лизи достаёт белый пластмассовый таз (купленный в гипермаркете «Маммот-Март» за семьдесят девять центов) из-под раковины и наполняет его тёплой водой. Он опускает в воду порезанную руку. Поначалу всё в порядке: щупальца крови, которые тянутся к поверхности, её не смущают. Но когда он начинает второй рукой потирать раненую, вода становится розовой, и Лизи отворачивается, спрашивая его, почему, во имя Господа, он вновь вызывает кровотечение.

– Я хочу точно знать, что раны чистые, – отвечает он. – Они должны быть чистыми, когда мы… – Пауза, потом он заканчивает предложение: – Ляжем в постель. Я могу остаться у тебя, могу? Пожалуйста!

– Да, – кивает она, – конечно, ты можешь. – И думает: «Ты собирался сказать совсем другое».

Когда он приходит к выводу, что рука в достаточной степени отмокла, то сам выливает кровавую воду, освобождая Лизи от этой обязанности, потом показывает ей свою руку. Влажные и блестящие порезы выглядят уже не такими опасными, и одновременно они ужасны, чем-то напоминают рыбьи жабры, розовые сверху, в глубине переходящие в красноту.

– Могу я воспользоваться твоей коробочкой с пакетиками чая, Лизи? Я куплю тебе новую, обещаю. Я вот-вот должен получить чек за потиражные. Более чем на пять тысяч долларов. Мой агент поклялся честью своей матери. Тот факт, что у него была мать, сказал я ему, для меня новость. Это, между прочим, шутка.

– Я знаю, что это шутка, я не такая тупая…

– Ты совсем не тупая.

– Скотт, зачем тебе целая коробочка чайных пакетиков?

– Принеси, и ты всё узнаешь.

Она приносит заварку. Всё так же сидя на её высоком стуле и работая одной рукой, Скотт вновь наполняет таз тёплой, но не горячей водой. Потом открывает коробочку чайных пакетиков «Липтон».

– Это придумал Пол, – взволнованно говорит он. Детское волнение, думает Лизи. Посмотри на эту модель самолёта, которую я собрал сам, посмотри на невидимые чернила, которые я изготовил с помощью компонентов набора «Юный химик». Он опускает в воду пакетики, все восемнадцать или около того. Они немедленно начинают окрашивать воду в янтарный цвет, опускаясь на дно таза. – Немного пощиплет, но помогает действительно очень хорошо. Смотри!

Действительно, очень хорошо, думает Лизи.

Он опускает руку в слабый чай, который сам и заварил, и на мгновение губы его задираются, обнажая кривые и далеко не белые зубы.

– Больно, конечно, но помогает. Действительно очень хорошо помогает, Лизи.

– Да, – говорит она. Странно, конечно, но она знает, что чай то ли дезинфицирует, то ли способствует заживлению, может, и то, и другое вместе. Чаки Гендрон, повар блюд быстрого приготовления в ресторане, большой поклонник «Инсайдера»[41], и иногда она заглядывает в этот журнальчик. Так вот буквально пару недель назад она прочитала где-то на последних страницах статью о том, что чай помогает от всего. Но с ней, само собой, соседствовала другая статья, о костях снежного человека, найденных в Миннесоте. – Да, думаю, ты прав.

– Не я, Пол. – Он взволнован, на щёки вернулся румянец. Может сложиться впечатление, что эти порезы – первые в его жизни, думает она.

Скотт указывает подбородком на нагрудный карман.

– Дай мне сигарету, любимая.

– А стоит ли тебе курить, когда твоя рука…

– Ничего, ничего.

Она достаёт пачку из нагрудного кармана, даёт ему сигарету, подносит к ней огонёк зажигалки. Ароматный дым (она всегда будет любить этот запах) синей струйкой поднимается к грязному, в разводах протечек потолку. Лизи хочет спросить Скотта о булах, особенно о кровь-булах. Она уже начинает представлять себе общую картину.

– Скотт, тебя и брата растили отец и мать?

– Нет. – Сигарету он сдвинул в уголок рта и щурит от дыма один глаз. – Мама умерла, когда рожала меня. Отец всегда говорил, что я убил её, будучи лежебокой и очень большим. – Он смеётся, словно это самая забавная шутка в мире, но это и нервный смех, смех ребёнка над похабным анекдотом, смысл которого он до конца не понимает.

Она молчит. Боится что-либо сказать.

Он смотрит вниз, на то место, где кисть и нижняя часть предплечья исчезают в тазу, который теперь наполнен подкрашенным кровью чаем. Часто затягивается, и на конце «Герберт Тейритон» растёт столбик пепла. Глаз по-прежнему прищурен, отчего Скотт выглядит другим. Не то чтобы незнакомцем, не совсем, но другим. Как…

Ну, скажем, старшим братом. Который умер.

– Но отец говорил, не моя вина, что я продолжал спать, когда пришла пора вылезать. Он говорил, что матери следовало разбудить меня оплеухой, а она этого не сделала, поэтому я вырос таким большим, за что она и понесла наказание, бул, конец. – Он смеётся. Пепел с сигареты падает на разделочный столик у раковины. Он, похоже, этого не замечает. Смотрит на руку, кисть которой скрыта под поверхностью мутного чая, но больше ничего не говорит.

Тем самым ставит Лизи перед деликатной дилеммой. Следует ей задавать очередной вопрос или нет? Она боится, что он не ответит, что он рявкнет на неё (он может рявкать, она это знает, она иногда бывала на его семинаре «Модернисты»). Она также боится, что он ответит. Думает, что ответит.

– Скотт? – Имя это она произносит очень мягко.

– М-м-м-м? – Сигарета выкурена уже на три четверти, а то, что кажется фильтром, в «Герберт Тейритон» является мундштуком.

– Твой отец делал булы?

– Кровь-булы, конечно. Когда мы трусили или чтобы выпустить дурную кровь. Пол делал хорошие булы. Забавные булы. Как при охоте за сокровищами. Ищи ключи к разгадке. «Бул! Конец!» – и получи приз. Как конфетку или «Ар-си»[42]. – Пепел снова падает с сигареты. Скотт не отрывает глаз от кровавого чая в тазу. – Но папа целует. – Он смотрит на неё, и она внезапно понимает: он знает всё, о чём она не решается спросить, и готов ответить на все её вопросы, как только сможет. Насколько хватит смелости. – Это приз отца. Поцелуй, когда прекращается боль.