Читать книгу Бесплодные земли - Стивен Кинг - Страница 3

1

В течение трех недель Джон «Джейк» Чемберс храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно. 29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его.

Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому.

Джон Чемберс – «Джейк» для тройки-четверки мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку) – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, если вообще не восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постриг свои кудри «ежиком». С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: «Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше».

Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же – просто «моим малышом».

Прошлым летом (в то лето как раз справляли двухсотлетнюю годовщину Американской Декларации Независимости – все было в знаменах и флагах, а в Нью-Йоркской Гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера это Черт-Возьми-Самая-Лучшая-Школа-в-Стране-для-Мальчика-Твоего-Возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту Черт-Возьми-Самую-Самую-Школу, не имеет ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чемберс… то есть, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец сам себя убедил в обратном, превратив желаемое в действительность, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в Пайпере. Лучшая-Черт-Возьми-Школа-в-Стране-для-Мальчика-Его-Возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо мозги у тебя, либо гуляй, парнишка».

Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чемберса грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, «фактунчиками». Его любимая фраза, произносимая с этаким даже благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались: «Факт в том, что».

«Факт в том, что никто не поступит в Пайпер из-за денег», – сказал ему папа в то лето, когда Америка справляла двухсотлетнюю годовщину своей Декларации Независимости – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых новоявленных дарований. «В таких школах, как Пайпер, смотрят только на то, что ты сам из себя представляешь». Перегнувшись через стол, Элмер Чемберс постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. «Понимаешь меня, малыш?»

Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает процесс, результатом которого является стопроцентный успех у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал.

«Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных термоядерных сигарет „Camel“. – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственоручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на „отлично“. Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни „пятерки“, считай, что поездка в Дисней-ленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш?»

И Джейк постарался. Учился он на «отлично» – по всем предметам (по крайней мере, так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайней редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – экономки и домоправительницы – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихонечку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними «пятерками», задаваясь вопросом, нужно это кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.

В этом году он уже вряд ли поедет в обещанный Дисней-ленд.

Скорее всего он поедет в психдом.

Утром 29 мая, ровно в 8:45, едва он прошел сквозь двойные двери в вестибюль школы Пайпера, Джейку явилось жуткое видение. Он увидел отца в его офисе на Рокфеллер-Пласа 70. Перегнувшись через стол, с неизменным «Camel-ом» в уголке рта, он что-то вещал одному из своих подчиненных сквозь клубы голубого дыма. За окном, как на ладони, распростерся Нью-Йорк, но гул громадного города не проникал в кабинет, защищенный двумя слоями толстого термостекла.

Факт в том, что никто не пролезет на Саннивейльский Курорт из-за денег, отчитывал папа беднягу-служащего тоном этакого мрачного удовлетворения. Перегнувшись чуть дальше через стол, отец постучал своего собеседника пальцем по лбу. В такие места тебя пустят только в том случае, если в твоем выдающемся котелке что-то действительно повредится. Так и случилось с моим малышом. Но он все равно очень старается, очень. Лучше всех плетет эти их гребаные корзины, как мне сказали. А когда его выпустят… если выпустят… он поедет в одно интересное место. Поедет…

– …на дорожную станцию, – выдавил Джейк, прикоснувшись дрожащей рукой ко лбу. Голоса возвращались снова. Орущие, спорящие голоса, которые сводят его с ума.

«Ты умер, Джейк. Тебя задавила машина – ты умер.»

«Не будь идиотом! Смотри… видишь этот плакат? Написано: ЗАПОМНИ ПИКНИК СВОЕГО ПЕРВОГО ГОДА В ШКОЛЕ ПАЙПЕРА. У них что, на том свете, бывают школьные пикники?»

«Не знаю насчет пикников, но тебя задавила машина».

«Нет!»

«Да. Случилось это 7-го мая в 8:25 утра. А через минуту ты был уже мертв».

«Нет! Нет! Нет!»

– Джон?

Он оглянулся, перепугавшись до полусмерти. Перед ним стоял мистер Бизе, преподаватель его по французскому, и вид у него был встревоженный. За спиной у него в коридоре все остальные ученики уже проходили в актовый зал на общее утреннее собрание. Если кто-то из них изредка и отмачивал шутку, дурачась, то уж не орал благим матом никто. Должно быть, этим ребятам – как и самому Джейку – родители тоже прожужжали все уши о том, как крупно им повезло, что их приняли в школу Пайпера, куда никого не принимают за деньги (хотя плата за обучение составляет $22 000 в год) и где смотрит только на то, есть у тебя в черепушке мозги или нет. Вероятно, многим из учеников Самой-Самой-Школы тоже были обещаны увеселительные поездки, если они будут прилично учиться. Вероятно, некоторые родители этих ботанов-счастливчиков даже сдержат свои обещания. Вероятно…

– Джон, ты как себя чувствуешь? – спросил мистер Бизе.

– Хорошо, – сказал Джейк. – Спасибо. Сегодня я «переспал» немного. Наверное, еще не проснулся как следует.

Мистер Бизе улыбнулся, расслабившись.

– Со всеми бывает.

Только не с моим папой. Мастер «убойной силы» никогда не позволит себе «переспать».

– Ты готов к своему экзамену по французскому? – спросил мистер Бизе. – Voulez-voux examiner a moi cette midi?

– Думаю, да, – бодро ответил Джейк, хотя, если честно, он просто не знал, готов он к экзамену или нет. Он даже не помнил, готовился он по французскому или нет. В те дни для него почти все перестало иметь значение… все, кроме этих голосов в голове, сводящих его с ума.

– Хочу еще раз тебе сказать, Джон, что я очень тобой доволен. Я хотел сказать то же твоим старикам, но они не пришли на Родительский Вечер…

– Они очень заняты, – сказал Джейк.

Мистер Бизе кивнул.

– Ну так вот, ты меня очень порадовал. Я просто хотел, чтобы ты это знал… и я очень надеюсь, что на следующий год ты возьмешь второй курс по французскому и мы снова с тобой увидимся.

– Спасибо.

А про себя Джейк подумал, что бы сказал сейчас мистер Бизе, если б услышал такое: «Но, мне кажется, что на следующий год я при всем желании не смогу взять второй курс французского, разве что только заочно… если в старом – добром Саннивейле школьникам разрешают учиться по переписке».

В дверях актового зала появилась Джоанна Френкс, школьный секретарь, со своим серебряным колокольчиком в руке. В школе Пайпера все звонки отзваниваются вручную. Джейк допускал, что для богатых родителей сие обстоятельство придавало дополнительное очарование. Сладкие воспоминания о маленьком школьном здании из красного кирпича и все такое. А самого его это бесило. И особенно в последнее время, когда звон серебряного колокольчика отдавался болезненно прямо в мозгу…

«Долго я так не выдержу, – сказал он себе в отчаянии. – Мне очень жаль, но, по-моему, я съезжаю. То есть, действительно я съезжаю».

Заметив мисс Френкс, мистер Бизе повернулся к дверям, потом – снова к Джейку.

– У тебя все в порядке, Джон? А то в последнее время ты, кажется, чем-то обеспокоен. Что-то тебя тревожит?

Джейка обезоружила неподдельная доброта в голосе преподавателя, но он тут же представил себе, как будет выглядеть мистер Бизе, если он сейчас скажет ему: «Да. Меня кое-что тревожит. Один небольшой, черт возьми, фактунчик. Видите ли, я тут недавно умер и попал в другой мир. А там умер снова. Вы мне скажете, что такого не может быть, и вы будете правы, и я знаю, что вы безусловно правы, но в то же время я знаю, что вы ошибаетесь. Так оно все и было. Я умер. Действительно умер».

Но если бы он залепил такое, сейчас мистер Бизе уже бы названивал Элмеру Чемберсу, а Саннивейльский Курорт для психов показался бы Джейку воистину райским местечком после всего того, что ему выскажет папа по поводу переучившихся школьников, затеявших вдруг отпускать идиотские замечания как раз накануне Экзаменационной Недели. По поводу мальчиков, что выкидывают номера, о которых отцу потом будет стыдно упомянуть за ланчем или на коктейле. По поводу сыновей, Которые-Позволяют-Себе.

Джейк заставил себя улыбнуться мистеру Бизе.

– Просто немного волнуюсь перед экзаменами.

– Все ты сдашь, – ободряюще подмигнул ему мистер Бизе.

Мисс Френкс зазвонила в свой колокольчик, объявляя начало утреннего собрания. Джейк едва не поморщился – каждый его перезвон больно бил по ушам и проносился в мозгу точно маленькая ракета.

– Пойдем, – сказал мистер Бизе, – а то опоздаем. Не хорошо было бы опоздать в первый день Экзаменационной Недели, верно?

Они проскользнули в зал мимо мисс Френкс и ее грохочущего колокольчика. Мистер Бизе поспешил к рядам кресел, гордо именуемому Преподавательскими Хорами. В школе Пайпера было немало таких остроумных названий: актовый зал называли Общей Палатой, обеденный перерыв – Свободным Часом, седьмые и восьмые классы – Старшими Мальчиками и Девочками, а ряд откидных кресел на сцене у пианино (по которому мисс Френкс скоро вдарит с таким же немилосердным остервенением, с которым сейчас звонит в колокольчик), само собой, именовался Преподавательскими Хорами. Все это тоже – в честь старой-доброй традиции. Если б вы были любящими родителями, осознающими, что драгоценное ваше чадо вкушает в Общей Палате свой ланч в течение Свободного Часа, а не просто жует себе сэндвич с тунцом в столовке, вы бы, наверное, тоже пребывали в блаженной уверенности, что в области среднего образования у нас все О'КЕЙ.

Джейк уселся в свободное кресло подальше от сцены и уставился в никуда – поток утренних объявлений окатил его, как водой. В мозгу у него поселился ужас, долгий, нескончаемый, так что Джейк начал чувствовать себя подопытной крысой, пойманной в колесе. Он попытался себя убедить, что настанут еще лучшие, светлые времена, но как бы ни тщился он заглянуть в будущее, впереди ему виделась только тьма.

Его здравый рассудок был точно корабль, но корабль сейчас шел на дно.

Мистер Харлей, директор школы, поднялся на кафедру и выдал краткую речь насчет исторической значимости начавшейся сегодня Экзаменационной Недели с упором на то, что оценки, которые выставят ученикам, явятся еще одним важным шагом на Великой Дороге Жизни. Он проникновенно вещал о том, что школа очень рассчитывает на своих славных питомцев, он лично рассчитывает на них и их родители тоже на них рассчитывают. Он, правда, не упомянул в этой связи весь свободный демократический мир, но дал однозначно понять, что так оно и есть. Закончил он сообщением о том, что на время Экзаменационной Недели все звонки отменяются (первая и единственная за все утро хорошая новость для Джейка).

Мисс Френкс, которая давно уже маялась за пианино, взяла первый призывный аккорд. Ученики – семьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, все в опрятных и строгих костюмах, свидетельствующих об изысканных вкусах и стабильном финансовом положении их родителей – поднялись как один и грянули школьный гимн. Машинально выпевая слова, Джейк размышлял о том странном месте, где очутился он после смерти. Он поначалу подумал, что это ад… потом, правда, засомневался, но когда заявился тот страшный дядька в черном плаще с капюшоном, все сомнения рассеялись, обернувшись уверенностью.

А потом пришел тот, другой, человек. Которого Джейк почти полюбил.

Но он дал мне упасть. Он убил меня.

Он почувствовал, как затылок его и лопатки покрылись неприятной испариной.

«Господи, что за дерьмовая песня», – подумал Джейк, и ему вдруг пришло в голову, что отцу бы она понравилась.

2

Первым по счету шел экзамен по английскому письменному. Единственный экзамен, проходящий не в классе – им на дом задали сочинение. Обычное сочинение объемом от полутора до четырех тысяч слов на тему «Как я понимаю правду». Мисс Авери, их училка, предупредила, что оценка за это экзаменационное сочинение на четверть определит общую табельную оценку за семестр.

Джейк вошел в класс и сел за свою парту в третьем ряду. Всего у них в классе было одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, первый учебный день – именуемый, разумеется, Ориентирующим, – когда мистер Харлей с гордостью им сообщил, что у них в Пайпере Самый-Высокий-Коэффициент-«Учитель к Ученику»-из-Всех-Лучших-Частных-Средних-Школ-на-Востоке, при этом он время от времени потрясал кулаком, как бы подчеркивая значимость именно этого обстоятельства. Правда, на Джейка сие откровение не произвело особенного впечатления, но он передал речь директора папе, полагая, что папа действительно «впечатлится». И Джейк не ошибся.

Он открыл свою школьную сумку, осторожно достал голубую папку с экзаменационным сочинением и положил ее на парту, собираясь еще раз проверить ошибки, но тут его взгляд случайно упал на дверь слева. Он, разумеется, знал, что ведет она в гардероб, и сегодня ее закрыли, потому что на улице – семьдесят по Фаренгейту и вряд ли кто-нибудь из учеников придет в пальто или плаще. За дверью нет ничего, только ряд медных крючков на стене и длинный резиновый коврик для обуви на полу, и еще в дальнем углу несколько ящиков с канцелярскими принадлежностями – мел, тетради для письменных экзаменационных работ и тому подобное.

Ничего интересного.

Но Джейк все равно поднялся из-за парты – папка с его сочинением так и осталась лежать нераскрытой – и подошел к двери. Он слышал, как шепчутся между собой одноклассники, слышал шелест страниц, это они проверяли свои сочинения на предмет неправильной постановки определения или корявой фразы, которые могли оказаться решающими, но все эти звуки доносились как будто издалека.

Все внимание его захватила дверь.

В течение последних дней десяти, когда голоса у него в голове стали громче, двери стали оказывать на него пленяющее, гипнотическое воздействие… любые двери. Только за последнюю неделю он открыл и закрыл дверь между своей спальней и коридором верхнего этажа, наверное, раз пятьсот, а между спальней и ванной – не меньше тысячи. И каждый раз, когда он брался за дверную ручку, у него перехватывало дыхание, надежда и предвкушение теснились в груди, как будто решение его проблемы скрывалось за этой… или за этой дверью, и он обязательно его найдет… рано или поздно. Но каждый раз дверь открывалась в обычную ванную, в коридор, или на улицу, или куда-то еще.

В прошлый четверг он вернулся домой из школы, бросился на кровать и заснул… сон, похоже, остался последним его пристанищем. Не считая того обстоятельства, что когда он проснулся три четверти часа спустя, он не лежал, где заснул, в кровати, а стоял у стены рядом с книжным шкафом и сосредоточенно рисовал на обоях дверь. Хорошо еще – часть своего «произведения».

Вот и сейчас, подойдя к двери в гардероб, он снова почувствовал этот наплыв надежды, от которого у него кружилась голова и перехватывало дыхание… убежденность, что дверь распахнется не в темную раздевалку, где нет ничего, кроме стойких запахов зимы: фланели, резины и влажного меха, – а в какой-то другой мир, где он снова сможет стать целым. Горячий, головокружительный свет ляжет на пол классной комнаты расширяющимся треугольным клином, и он увидит там птиц, кружащих в бледно голубом небе цвета (его глаз) старых линялых джинсов. Ветер пустыни взъерошит ему волосы и высушит нервную испарину у него на лбу.

Он войдет в эту дверь и исцелится.

Повернув ручку, Джейк открыл дверь. Внутри была лишь темнота и ряд тускло мерцающих медных крючков на стене. Чья-то забытая варежка одиноко лежала у стопки тетрадей для экзаменационных работ.

Сердце Джейка упало, и внезапно ему захотелось спрятаться в этой темной комнате с ее горькими запахами зимы и меловой пыли – потрогать варежку, пристроиться где-нибудь в уголке под медными крючками на резиновом коврике, куда зимой ставят обувь, и сидеть там, засунув в рот большой палец и подтянув колени к груди… закрыть глаза и… и…

Он сумел себя перебороть.

Такая заманчивая была мысль… облегчение от этой мысли. Это будет конец его страхам, смятению и неуверенности. От последнего Джейк страдал больше всего – его донимало настойчивое ощущение, что вся его жизнь превратилась в этакий лабиринт из кривых зеркал.

Но у Джейка Чемберса был сильный характер… как был он у Эдди и у Сюзанны… внутренний несгибаемый стержень, который налился теперь мрачным голубоватым светом, точно маяк во тьме. Он не сдастся так просто. Быть может, в конце он сойдет с ума, но бороться будет до последнего. Он не позволит безумию себя одолеть.

«Никогда! – в ярости думал он. – Никогда! Ни…»

– Я смотрю, ты там в гардеробе увлекся инвентаризацией, Джон, школьное имущество надо, конечно, беречь, но, может, ты все-таки к нам вернешься, когда закончишь, – проговорила у него за спиной мисс Авери своим сухим, неизменно вежливым голосом.

Джейк отвернулся от двери. По классу прошел смешок. Мисс Авери стояла за своим столом, легонько поглаживая журнал длинными тонкими пальцами. Лицо ее оставалось спокойным и как всегда интеллигентным. Сегодня она пришла в синем костюме, а волосы зачесала назад и уложила в пучок, как обычно. Со стены у нее за плечом сурово взирал Натаниэль Готорн, хмурясь на Джейка со своего портрета.

– Простите, – пробормотал Джейк, закрывая дверь. И тут же ему захотелось открыть ее снова, просто на всякий случай, чтобы еще раз проверить… а вдруг тот, другой, мир с его жарким солнцем и безбрежным простором пустыни все-таки будет там.

Но он не поддался порыву. Отошел от двери и направился к своей парте. Петра Джессерлинг тихонько шепнула ему:

– Возьми меня тоже в следующий раз. – В глазах у нее заплясали веселые огоньки. – Когда тебе будет на что посмотреть.

Джейк рассеянно улыбнулся и сел на место.

– Спасибо, Джон. – Голос мисс Авери оставался все так же непробиваемо доброжелательным и спокойным. – А сейчас, дети, пока вы не начали проверять свои экзаменационные сочинения, которые, я в том ни мало не сомневаюсь, все будут хорошими и каждое – в чем-то особенным, я вам раздам список литературы, рекомендованной Министерством Образования для летнего домашнего чтения, и скажу пару слов хотя бы о некоторых из представленных там изумительных книг…

Попутно она протянула небольшую стопку отпечатанных на мимеографе листов Дэвиду Сари. Тот принялся их раздавать, а Джейк открыл свою папку, чтобы еще раз перечитать, что он там накатал на тему «Как я понимаю правду», причем – с искренним интересом, потому что он просто не помнил о том, как вообще писал это самое сочинение… ни как писал сочинение, ни как готовился к экзамену по французскому.

С изумлением и нарастающим беспокойством смотрел он на титульный лист. «КАК Я ПОНИМАЮ ПРАВДУ, Сочинение Джона Чемберса» – аккуратно напечатанное по центру страницы заглавие, тут все в порядке, но под ним он зачем-то приклеил две фотографии. На одной была дверь… скорее всего, решил Джейк, дом № 10 по Доунинг-стрит в Лондоне, на второй – большущий электровоз. Цветные фотки, вырезанные, вне всяких сомнений, из иллюстрированного журнала.

«Зачем я их сюда налепил? И когда?»

Джейк перевернул страницу и тупо уставился на первый лист своего экзаменационного сочинения, не веря тому, что он видит, и не понимая. А потом, когда сквозь пелену потрясения пробились первые искорки понимания, его обуял настоящий ужас. Это все-таки произошло – теперь все увидят, что он рехнулся.

3

КАК Я ПОНИМАЮ ПРАВДУ

Сочинение Джейка Чемберса

«Я покажу тебе страх в горстке праха».

Т. С. «Мясник» Элиот

«Моей первой мыслию было, что он каждым словом мне лжет».

Роберт «Солнечный Танец» Браунинг

Стрелок – вот правда.

Роланд – вот правда.

Узник – вот правда.

Госпожа Теней – правда.

Узник и Госпожа поженились. Вот правда.

Дорожная станция – правда.

Говорящий Демон – правда.

Мы вошли в тоннель под горами, и это правда.

Там были чудовища, под горами. И это правда.

Один держал между ног шланг бензоколонки «АМОКО» и притворялся, что это член. Это правда.

Роланд позволил мне умереть. Вот правда.

Я люблю его до сих пор.

Это правда.

– И еще очень важно, чтобы все вы прочли «Повелителя мух», – продолжала мисс Авери своим чистым, но бледным голосом. – А когда вы прочтете, вы должны будете поразмыслить и постараться ответить на некоторые вопросы. Хорошая книга – всегда как загадка, за которой скрывается много еще загадок, а это действительно очень хорошая книга… одна из лучших, написанных во второй половине двадцатого века. Во-первых, подумайте и ответьте, какой символический смысл заключен в образе раковины. Во-вторых…

Далеко. Далеко-далеко. Трясущейся нетвердой рукой Джейк перевернул страницу своего экзаменационного сочинения, оставив на первом листе темное пятнышко пота.

Когда человек – дерево? Когда он со сна. Это правда.

Блейн – это правда.

Блейн – это правда.

Что это такое: о четырех колесах и летает? Мусорная машина. И это правда.

Блейн – это правда.

Не сводить с Блейна глаз. Блейн – это боль. Вот правда.

Я уверен, что Блейн опасен, и это правда.

Что это такое: черная, белая и вся красная? Зебра, краснеющая от смущения. Вот правда.

Блейн – это правда.

Я хотел бы вернуться, и это правда.

Мне придется вернуться, и это правда.

Если я не вернусь, я сойду с ума. Это правда.

Но я не сумею вернуться домой, пока я не найду, камень, розу и дверь. Это правда.

Чу-чу – это поезд, и это правда.

Чу-чу. Чу-чу.

Чу-чу. Чу-чу. Чу-чу.

Чу-чу. Чу-чу. Чу-чу. Чу-чу.

Я боюсь. Это правда.

Чу-чу.

Джейк медленно поднял голову. Сердце бешено колотилось в груди – так сильно, что с каждым его ударом перед глазами у Джейка зажигались пляшущие огни, точно остаточные изображения фотовспышки.

Он явственно представил себе, как мисс Авери отдает сочинение папе с мамой. Рядом с мисс Авери с грустным видом стоит мистер Бизе, а она говорит своим чистым, но бледным голосом: «Ваш мальчик очень серьезно болен. Если нужны доказательства, почитайте его экзаменационное сочинение».

«Я заметил еще, что в последние три недели Джон сам не свой, – добавляет мистер Бизе. – Иногда он как будто испуган и все время слегка заторможенный… отрешенный, если вы понимаете, что я имею в виду. Je pense John est fou… comprenez-vous?» [1]

«Может быть, – это опять мисс Авери, – у вас дома в доступном месте хранятся какие-нибудь седативы, которые Джон потихоньку от вас принимает?»

Насчет седативов Джейк не был уверен, но доподлинно знал, что у папы в нижнем ящике стола припрятано несколько грамм кокаина. И отец, без сомнения, решит, что там-то Джейк и «попасся».

– А теперь я скажу пару слов насчет книги «Захват-22», – продолжала мисс Авери. – Для шести-, семиклассников эта книга действительно сложная, но она все равно вам покажется изумительной, надо только настроить себя на ее специфичное очарование. Если вам так удобнее, можете воспринимать ее как комедию сюрреализма.

«Только мне не хватало об этом читать, – подумал угрюмо Джейк. – Я в чем-то подобном живу… и это отнюдь не комедия.»

Он обратился к последней странице своего экзаменационного сочинения. На ней не было ни единого слова, только еще одна вырезка из журнала, аккуратно приклеенная посередине листа – фотография падающей Пизанской Башни, закрашенной в черный пастельным мелком. Темные восковые линии переплетались в безумных изгибах и петлях.

Раскрасил ее, вероятно, сам Джейк… больше некому.

Но он не помнил, как делал это.

То есть, абсолютно.

Теперь он представил себе, что ответит отец мистеру Бизе: «Жпх. Да, мальчик определенно fou. Ребенок, которому выпала исключительная возможность проявить себя в школе Пайпера, а он пустил ее псу под хвост, ДОЛЖЕН БЫТЬ fou, вы со мною согласны? Ну… предоставьте это мне, а уж я разберусь. Справляться с проблемами – это моя работа. И я уже знаю решение. Сеннивейл. Ему надо какое-то время пожить в Сеннивейле, заняться… не знаю… плетением корзин и прийти в себя. Вы не волнуйтесь, ребята, за нашего мальчика. Он может, конечно, бежать… но ему не укрыться».

Неужели его действительно отправят в дурдом, когда выяснится, что его лифт, скажем так, больше не едет на верхний этаж? Джейк, кажется, знал ответ. Уж будьте уверены! У себя в доме отец не потерпит какого-то полоумного, пусть даже им будет родной его сын. Его увезут не обязательно в Сеннивейл, но там, куда его заботливо поместят, обязательно будут решетки на окнах и крепкие дядьки в белых халатах и ботинках на каучуковой подошве, с крепкими мышцами, настороженными глазами и набором шприцов для подкожного впрыскивания искусственных снов.

«А всем они скажут, что я уехал, – размышлял Джейк. Голоса у него в голове умолкли, заглушенные волной нарастающей паники. – Уехал на год в Модесто, погостить у тети с дядей… или в Швецию в рамках программы обмена учениками… или отправился на космическую орбиту чинить там спутник. Мама очень расстроится… будет плакать… но потом все же смирится. У нее есть любовники, чтобы ее развлечь… к тому же, она всегда соглашается с ним, с отцом. Она… они… я…»

Джейк вдруг почувствовал, как из горла его рвется крик, и плотно сжал губы, чтобы тот не прорвался. Опять тупо уставился на безумные черные штрихи – эти пляшущие изломы поверх фотографии Пизанской Башни и сказал себе: «Мне нужно отсюда уйти. Сейчас же».

Он поднял руку.

– Да, Джон, в чем дело? – Мисс Авери смотрела на него с выражением мягкого раздражения, которое приберегала специально для учеников, которые прерывали ее в самый неподходящий момент.

– Если можно, я на минуточку выйду, – пробормотал Джейк.

Вот вам, пожалуйста, очередной пример «Пайпер-речений». Ученикам школы Пайпера не «нужно в туалет», они не «ходят в уборную» или, упаси Боже, «справляют нужду». Предполагается, что все Пайперовские питомцы – создания столь совершенные, что просто не могут растрачивать себя на производство побочных продуктов в своем изысканно тихом и плавном скольжении по жизни. Время от времени кто-то из них справшивает разрешения «на минуточку выйти», и это все.

Мисс Авери вздохнула.

– А тебе очень нужно, Джон?

– Да, мэм.

– Ну хорошо, иди. Но возвращайся быстрее.

– Да, мисс Авери.

Он встал, закрыл папку, хотел было забрать ее, но потом передумал. Так не пойдет. Мисс Авери тут же заинтересуется, зачем ему брать с собой в туалет экзаменационное сочинение. Надо было их вынуть из папки, эти чертовы страницы, и потихоньку убрать в карман… но еще до того, как просить разрешения выйти. А теперь уже поздно.

Джейк направился по проходу к двери, оставив папку на парте, а портфель на полу под столом.

– Надеюсь, все выйдет нормально, Чесберс, – шепнул ему Дэвид Сари и фыркнул в кулак.

– Прекрати болтать, Дэвид, – едва ли не рявкнула мисс Авери, теперь уже по-настоящему рассердившись, и весь класс покатился со смеху.

Джейк на мгновение помедлил у двери в коридор, а когда взялся за ручку, в душе его вновь затеплились уверенность и надежда: «Сейчас это произойдет – обязательно произойдет. Стоит мне распахнуть эту дверь, и за ней будет солнце пустыни. Его свет ворвется сюда, а в лицо мне дохнет сухим ветром. Я войду туда и больше уже никогда не увижу этот дурацкий класс».

Он открыл дверь, но за нею был лишь коридор. Все тот же школьный коридор… Однако кое в чем Джейк оказался прав: ему больше уже никогда не придется увидеть класс мисс Авери.

4

Кажется, Джейк немного вспотел. Он медленно шел по сумрачному коридору, стены которого были отделаны деревом – мимо дверей. Он бы, наверное, открыл их все, если бы не прозрачные стекла, вставленные в каждую. Вот французский класс мистера Бизе, второй год обучения. Вот – мистера Кноффа, Введение в геометрию. В обоих классах ученики сидели, зажав в руках карандаши и ручки и склонившись над тетрадями в синих обложках для экзаменационных работ. Заглянув в класс мистера Харлея, Ораторское искусство и культура речи, Джейк увидел, как Стэн Дофман – один из тех самых знакомых ребят, которые были для Джейка почти друзьями – встает, готовясь произнести свою Экзаменационную Речь. Выглядел Стэн перепуганным до смерти, хотя на самом-то деле он и понятия не имел о том, что такое страх – настоящий страх, – а вот Джейк мог бы много чего интересного рассказать ему в этой связи.

«Я умер».

«Нет, я не умер».

«Умер».

«Не умер».

«Умер».

«Нет».

Проходя мимо двери с надписью «ДЛЯ ДЕВОЧЕК», он распахнул ее, ожидая увидеть там чистое небо пустыни и синюю дымку на горизонте – горы, но увидел всего лишь Белинду Стивенс. Она стояла у раковины и, сосредоточенно глядя в зеркало, выдавливала на лбу прыщ.

– Господи, ты чего? – всполошилась она.

– Прости. Просто ошибся дверью. Думал, здесь будет пустыня.

– Чего?

Но Джейк уже отпустил дверь, и она плавно закрылась на пневматической пружине. Обойдя питьевой фонтанчик, он открыл дверь с надписью «ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ». Ту самую дверь… он уверен, он знает… дверь, через которую он вернется…

Три писсуара блеснули безупречной, без единого пятнышка, белизной под лампами дневного света. Последние капли стекли в слив раковины, и затычка торжественно встала на место. И все.

Джейк закрыл дверь и пошел дальше по коридору, сопровождаемый стуком своих каблуков по кафелю. По пути заглянул в канцелярию, но увидел там только мисс Френкс. Она самозабвенно разговаривала по телефону, раскачиваясь взад-вперед на своем вращающемся стуле и накручивая на палец прядь волос. На столе перед нею стоял серебряный колокольчик. Джейк подождал, пока она не отвернется от двери, и тихонечко проскользнул мимо. А уже через тридцать секунд он стоял под сияющим утренним солнцем позднего мая.

«Я стал прогульщиком… я сачканул. – Джейк и сам не поверил. Даже тревога, паника и смятение не смогли перекрыть его крайнего – искреннего – изумления вследствие столь неожиданного поворота событий. – Минут через пять, когда я не вернусь из сортира, мисс Авери отправит кого-нибудь, чтобы проверить… и тогда все раскроется. Все узнают, что я сачканул, что я смылся с экзамена».

Тут он вспомнил, что папка с его сочинением осталась лежать на парте.

«Они прочтут его и подумают, что я спятил. Fou. Да, все правильно. Так они и подумают. Потому что я в самом деле спятил».

А потом у него в голове зазвучал другой голос. Голос того человека с глазами воина… который носил два больших револьвера на широких ружейных ремнях очень низко на бедрах. Холодный, суровый голос… но были в нем утешение и тепло.

«Нет, Джейк, – говорил Роланд. – Ты не спятил. Ты не можешь понять, что с тобой происходит, тебе сейчас страшно, но ты не рехнулся, и не надо боятся ни тени своей, что за тобою шагает утром, ни тени вечерней своей, что встает пред тобою. Просто нужно найти путь обратно домой, вот и все».

– Но куда мне идти? – прошептал Джейк. Он стоял сейчас на Пятьдесят-Шестой между Парком и Мэдисоном и смотрел на проезжающие мимо автомобили. Проехал автобус, оставив после себя едкий шлейф выхлопных газов. – Куда мне идти? Где эта чертова дверь?

Но голос стрелка уже замер.

Джейк повернул налево, к Ист-Ривер, и слепо пошел вперед. Он понятия не имел – куда. Ни малейшего представления. Он мог только надеяться, что ноги сами приведут его в нужное место… в хорошее место… как недавно они его завели в плохое.

5

Это случилось три недели тому назад.

Нельзя даже сказать: «Началось три недели назад», – потому что, когда «началось», это предполагает некоторое последующее развитие, а его не было. Развивались, единственно, голоса – по нарастающей. Крепли ожесточенность и ярость, с которыми каждый настаивал на своем варианте реальности, но все остальное именно «случилось» – в одно мгновение.

Он вышел из дома в восемь утра – он всегда выходил пораньше, когда погода была хорошей, чтобы пройтись пешком, а этот май в смысле погоды был просто чудным. Папа уже отбыл на телестудию, мама еще не вставала, а миссис Грета Шоу, обосновавшись на кухне, пила свой кофе и читала свою «Нью-Йорк Пост».

– До свидания, Грета, – сказал он ей. – Я пошел в школу.

Она махнула ему рукой, не отрываясь от газеты.

– Счастливо, Джонни.

Все – как всегда. Еще один день из жизни.

И так продолжалось еще двадцать пять минут. А потом все изменилось. Уже навсегда.

Он шел по улице (в одной руке школьная сумка, в другой – пакет с завтраком) и глазел на витрины. За двенадцать минут до конца его жизни – какой он всегда ее знал, – Джейк на минутку приостановился перед витриной «Брендио», где манекены в меховых шубах и стильных костюмах застыли в натянутых позах непринужденной беседы. Думал он только о том, как днем, после школы, пойдет в кегельбан. 158 – его рекорд. Очень неплохо для мальчика его возраста. Когда-нибудь он мечтал заняться этим профессионально и стать игроком на pro tour(если бы папа узнал об этом, он бы тоже рассвирепел не на шутку).

Оно все ближе и ближе… мгновение, когда разум его неожиданно помутится.

Он перешел через Тридцать-Девятую. До рокового мгновения осталось чуть меньше семи минут. На Сорок-Первой ему пришлось подождать у светофора, пока не зажжется зеленый – «ИДИТЕ». Осталось четыре с половиной минуты. Джейк помедлил у книжного магазина, что на углу Пятой и Сорок-Второй. Именно в этот миг, когда привычной размеренной жизни ему осталось чуть более трех минут, Джейк Чемберс ступил под сень той невидимой силы, которую Роланд называл ка-тетом.

Постепенно его захватило какое-то странное, неприятное ощущение. Поначалу ему показалось, что кто-то за ним наблюдает, но очень быстро он понял, что это не так… или не совсем так. У него было такое чувство, что все это с ним уже происходило… как будто – только теперь наяву – вернулся давнишний сон, который почти забылся. Он думал, что странное чувство сейчас пройдет, но оно не прошло. Оно стало только сильнее, и постепенно к нему примешалось еще кое-что… неподдельный ужас.

Впереди, на ближайшем углу Пятой и Сорок-Третьей, возился чернокожий торговец в смешной панаме, устанавливая тележку с напитками.

«Это тот самый, который сейчас закричит: „Господи, да его же убило!“» – подумал Джейк.

С той стороны к переходу приближалась толстая тетенька с блюминдейловским пакетом в руке.

«Она выронит свой пакет. Выронит его, поднесет руки ко рту и завизжит. Пакет раскроется, и внутри будет кукла, запеленутая в красное полотенце. Я увижу ее с дороги, когда буду лежать на проезжей части, а кровь просочится ко мне в штаны и разольется вокруг маленьким озерцом».

Сразу за тучной женщиной шел долговязый дядька, одетый в серый шерстяной костюм и с «дипломатом» в руке.

«Его стошнит прямо себе на туфли. Он уронит портфель, и его стошнит прямо себе на туфли. Что со мной происходит?»

Но ноги сами несли его к переходу – как раз зажегся зеленый, и толпа устремилась через улицу оживленным тесным потоком. Где-то сзади, неуклонно приближаясь к нему, шел священник-убийца. Джейк это знал, как знал он и то, что сейчас уже зажжется красный, и руки священника вытянуться к нему, чтобы толкнуть… но он даже не смог оглянуться. Как в кошмарном сне, когда понимаешь, что тебе угрожает опасность, но сделать ты ничего не можешь, потому что события во сне тебе не подвластны.

Осталось пятьдесят три секунды. Впереди чернокожий торговец открыл дверцу в боку тележки.

«Сейчас он достанет бутылочку „Йо-Хо“, – подумал Джейк. – Бутылку – не банку. Встряхнет и осушит одним глотком».

Торговец достал из тележки бутылочку «Йо-Хо», энергично ее встряхнул и сковырнул крышку.

Осталось сорок секунд.

«Сейчас переключится светофор».

Белая надпись «ИДИТЕ» погасла. Красными вспышками замерцала – «СТОЙТЕ». А где-то там, менее чем в полквартале отсюда, большой синий «кадиллак» вырулил в промежуток между Пятой и Сорок-Третьей. Джейк это знал, как знал он и то, что на водителе – тучном мужчине – будет синяя шляпа, точно такого оттенка, как и его машина.

«Сейчас я умру!»

Ему так хотелось выкрикнуть это вслух – этим прохожим, не подозревающим ни о чем, – но челюсть как будто свело. Ноги невозмутимо несли его к переходу. Надпись «СТОЙТЕ» перестала мерцать и загорелась своим ровным красным предупреждением. Торговец сунул пустую бутылку из-под «Йо-Хо» в урну на углу. Толстая тетка на той стороне встала на краю тротуара, держа магазинный пакет за ручки. Мужчина в сером костюме встал сразу за нею. Осталось всего восемнадцать секунд.

«Пора показаться фургону со склада игрушек», – подумал Джейк.

Подпрыгивая на выбоинах в асфальте, мимо проехал большой фургон с надписью «ТУКЕР. ИГРУШКИ ОПТОМ» и картинкой – радостный весь из себя «Джек-поскакунчик» – на борту. Джейк знал: у него за спиной человек в черном пошел быстрее, сокращая расстояние между ними… вот он уже тянет свои длинные руки. Но и теперь Джейк не смог оглянуться – как нельзя оглянуться в кошмарном сне, когда что-то ужасное начинает хватать тебя сзади.

«Беги! Если не можешь бежать, то садись и держись за дорожный знак – „Парковка запрещена“! Делай, что хочешь, только не стой как овца. Не дай этому произойти!»

Но он был бессилен это остановить. Впереди, на самом краю тротуара, стояла девушка в белом свитере и черной юбке. Слева от нее – парнишка-чикано с включенным радиоприемником. Как раз заканчивалась композиция Донны Саммер. Следующей песней, Джейк знал, будет «Доктор Любовь» группы «Кисс».

«Сейчас они разойдутся в сторо…»

Не успел Джейк закончить мысль, как девушка отступила на шаг вправо. Парнишка-чикано – влево. Между ними образовалось место для одного человека. Предательские ноги Джейка сами сделали шаг вперед. Осталось девять секунд.

Отблеск ясного майского солнца сверкнул на фирменном значке кадиллака. Джейк знал, что это «Седан де Вилль» 1976 года. Шесть секунд. Кадиллак несся вперед. Сейчас для машин должен зажечься красный, и толстый мужик в «де Вилле» – в синей шляпе с пером за лентой – собирался проскочить, чтобы не ждать потом на светофоре. Три секунды. За спиной Джейка человек в черном рванулся вперед. в радиоприемнике молодого чикано кончилась композиция «Я люблю, бэби, любить тебя» и началась «Доктор Любовь».

Две секунды.

Кадиллак перестроился в крайнюю правую полосу – ближнюю к тротуару – и устремился на всех парах к переходу, скалясь убийственною усмешкой.

Одна секунда.

У Джейка перехватило дыхание.

Сейчас.

– Ой! – сумел только выкрикнуть Джейк, когда сильные руки ударили его в спину, толкая… толкая на улицу, под машину… выталкивая из жизни…

За одним небольшим исключением – не было никаких рук.

Но Джейк все равно пошатнулся и стал падать вперед, судорожно замахав руками. Губы сложились в черный «ноль» страха. Парень-чикано резко подался вперед, схватил Джейка за руку и дернул его назад.

– Осторожней, маленький герой, – сказал он. – А то размажет тебя по дороге на полквартала.

Кадиллак пролетел мимо. Джейк еще мельком увидел водителя – толстого дядьку в синей шляпе, – а потом его и след простыл.

И вот тогда оно и случилось: его как будто разорвало надвое, и стало два Джейка. Один лежал на проезжей части и умирал. Второй стоял на углу, в тупом потрясении глядя на светофор, где «СТОЙТЕ» переключилось опять на «ИДИТЕ», и поток пешеходов устремился по переходу как ни в чем ни бывало… как будто вообще ничего не случилось… и действительно ничего не случилось.

«Я жив!» – ликовала одна половина его сознания.

«Нет, я умер! – возражала другая. – Меня сбила машина. Они все столпились вокруг меня, а человек в черном, который меня толкнул, говорит: „Пропустите меня, я священник“».

Тошнотворной волной накатила слабость, обращая сознание его во вздымающийся парашют. Проходя мимо толстой женщины, Джейк тайком заглянул к ней в пакет и увидел ясные голубые глаза большой куклы, запеленутой в красное полотенце – точно, как он предвидел. Женщина проплыла мимо. Чернокожий торговец не кричал: «Господи, да его же убило!», – а продолжал заниматься своей тележкой, беззаботно насвистывая песенку Донны Саммер, которая только что прозвучала по радио у парнишки-чикано.

Джейк оглянулся, лихорадочно высматривая в толпе священника, который не был священником. Его там не было.

Джейк застонал.

«Перестань! Что с тобой происходит?»

Джейк не знал. Знал он только одно: сейчас он должен лежать на проезжей части и умирать, пока толстая тетка кричит, мужчина в сером костюме «пугает» свои же туфли, а человек в черном протискивается сквозь толпу.

И для одной половины его сознания так оно все и было.

Опять накатила слабость. Джейк бросил пакет с завтраком на тротуар и как можно сильнее ударил себя по лицу. Какая-то женщина, проходящая мимо, как-то странно на него посмотрела. Джейк, однако, не обратил на нее внимания. Оставив свой завтрак лежать на асфальте, он шагнул на переход, не обращая внимания и на надпись «СТОЙТЕ», которая вновь начала мигать на светофоре. Но это уже не имело значения. Смерть подступила к нему совсем близко… и прошла мимо, даже не оглянувшись. Так не должно было быть – и на каком-то глубинном уровне своего существа Джейк знал об этом, – но так оно все и было.

Быть может, теперь он уже никогда не умрет. Будет жить вечно.

От этой мысли ему опять захотелось кричать.

6

К тому времени, когда Джейк добрался до школы, в голове у него слегка прояснилось, и он погрузился в занятия, пытаясь себя убедить, что ничего не случилось, что все нормально – на самом деле. Может быть, что-то такое и было… немного странное… своего рода психическое озарение, мгновенный прорыв в одно из возможный будущих… ну и что с того? Подумаешь, большое дело! Мысль в чем-то даже крутая – подобные штуки очень любят печатать в этих бульварных газетках, посвященных всему таинственному и потустороннему, которыми зачитывается Грета Шоу – но только тогда, когда она твердо уверена, что мамы Джейка нет дома, – изданиях типа «Национальный Опрос» или «Внутренним Оком». Только в этих газетках все подобные озарения всегда сродни боевому ядерному удару – женщине снится сон, что самолет, на котором ей скоро лететь, разбивается, и она обменивает билет… или какой-нибудь парень видит во сне, что какой-то ублюдок посадил брата его на иглу, и так оно и выходит на самом деле. Вот это действительно кое-что. Но когда этот психо-прорыв связан со знанием того, какую песню «Кисс» будут играть по радио, что в блюминдейловском пакете у толстой тетки лежит кукла, завернутая в красное полотенце, а уличный торговец собирается выпить бутылочку «Йо-Хо» – бутылочку, а не банку… чего из-за этого так волноваться?

«Забудь, – сказал он себе. – Все уже кончилось».

Хорошая мысль, за одним небольшим исключением: на третьем уроке Джейк понял, что ничего не закончилось – все только еще начиналось. Он тихо-мирно сидел на алгебре, смотрел на доску, где мистер Кнофф решал простенькое уравнение, и вдруг с ужасом осознал, что память раздвоилась, разделившись на два не связанных между собой потока. Ему было странно воспринимать в себе эту новую цепь воспоминаний – точно смотришь на вереницу странных и непонятных предметов, медленно проплывающих перед тобой по поверхности мутных вод.

«Я нахожусь сейчас в месте, которого я не знаю. То есть, теперь я его узнаю… узнал бы, если бы тот кадиллак меня сбил. Я сейчас на дорожной станции… но тот „я“ об этом еще не знает. Он знает только, что это где-то в пустыне, и там нет людей. Никого. Я плачу там, потому что мне страшно. Я боюсь, что оказался в аду».

В три часа пополудни, когда Джейк пришел на Мид-Таун Лейнс, он выяснил, что на заднем дворе за конюшней есть действующая колонка, где можно попить. Вода была очень холодной, и в ней чувствовался сильный привкус минеральных солей. Вскоре он войдет в дом и обнаружит там скудный запас вяленого мяса – в бывшей кухне. В этом он был уверен, как был уверен и в том, что торговец на углу возьмет бутылочку, а не банку, «Йо-Хо» и что у куклы, выглядывающей из блюминдейловского пакета, голубые глаза.

Он как будто вспоминал будущее.

В тот день Джейк выбил только две партии. Одну с результатом 96, вторую – 87. Тимми у себя за конторкой лишь мельком глянул на его лист, сложил его пополам и покачал головой.

– Сегодня ты, чемпион, что-то не в лучшей форме.

– Если б вы только знали, – пробурчал Джейк.

Тимми присмотрелся к нему повнимательнее.

– Ты хорошо себя чувствуешь? А то ты и в самом деле какой-то бледненький.

– Я, по-моему, заболеваю. Где-то, наверное, подхватил инфекцию. – И Джейк не солгал. По крайней мере, сам он не думал, что врет. Он что-то такое действительно подхватил.

– Придешь домой, сразу же ляжь в постель, – посоветовал Тимми. – И пей больше жидкости, только ни с чем не мешай… джин, водка, в общем, сам разберешься.

Джейк улыбнулся.

– Наверное, так я и сделаю.

Он медленно поплелся домой. Вокруг него простирался Нью-Йорк в своем самом соблазнительном обличие… конец теплого майского дня, серенада предвечерних улиц, где на каждом углу – музыкант, деревья стоят все в цвету, и у каждого из прохожих хорошее настроение. Джейк все это видел, но он видел и то, что таилось на той стороне: как он прятался в сумраке кухни, пока на заднем дворе человек в черном, точно оскаленный пес, жадно пил из колонки… как рыдал в облегчении, когда этот страшный черный человек – или, может быть, призрак – ушел, не заметив его… как забылся глубоким сном, когда село солнце, и звезды зажглись, точно льдинки, в багровом небе пустыни.

У него был свой ключ. Закрыв за собой дверь их двухэтажной квартиры, Джейк сразу пошел на кухню, чтобы чего-нибудь съесть. Скорей, по привычке, поскольку есть ему не хотелось. Он уже собирался открыть холодильник, как вдруг взгляд его остановился на двери в кладовую и внезапно Джейк понял, что дорожная станция – и весь тот, другой, странный мир, которому он теперь принадлежит – она там, за этой самой дверью. Всего-то и нужно перешагнуть порог и соединиться с тем Джейком, который уже существует там. И тогда память его перестанет двоиться… голоса у него в голове умолкнут, умолкнет этот их бесконечный спор, умер он или нет сегодня в 8:25 утра.

Обеими руками Джейк толкнул дверь в кладовку, на лице у него заиграла уже улыбка радости и облегчения… и тут он замер на месте, услышав крик миссис Шоу, что стояла на невысокой стремянке у дальней стены кладовой. От испуга она уронила банку с томатной пастой, которую только что сняла с полки. Банка грохнулась об пол. Миссис Шоу покачнулась, и Джейк рванулся вперед, чтобы успеть поддержать ее, пока она тоже не сверзлась на пол и не присоединилась к томатной пасте.

– Святые угодники! – задохнулась она, схватившись за живот. – Как ты меня напугал, Джонни!

– Простите, я не хотел. – Он сказал это искренне, но это не значит, что он не был горько разочарован. Всего лишь кладовка. Вот так. А ведь он был уверен…

– А ты почему, вообще, здесь? У тебя же сегодня кегельбан! Я так рано тебя не ждала… еще час, как минимум. У меня даже покушать тебе не готово, так что обеда сейчас не жди.

– Ну и ладно. Я все равно не особенно голоден. – Джейк поднял с пола банку, которую она уронила.

– Не сказала бы, если судить по тому, как ты сюда вломился, – проворчала миссис Шоу.

– Мне показалось, я слышал, как что-то скребется. Решил, что мышь. Но это, наверное, были вы.

– Уж наверное я, – она осторожно слезла со стремянки и забрала у него банку. – У тебя что-то вид нездоровый, Джонни. Ты не гриппуешь, случайно? – Она потрогала ему лоб. – Кажется, температуры нет, но это еще ничего не значит.

– Я, наверное, просто устал. – А про себя Джейк подумал: «Если бы только это». – Вы не волнуйтесь. Попью чего-нибудь, посмотрю пока телевизор, и все пройдет.

Миссис Шоу неопределенно хмыкнула.

– Были сегодня оценки? Хочешь мне показать? Если да, то давай быстрее – мне еще ужин готовить.

– Сегодня нет. – Джейк вышел из кладовой, взял в холодильнике банку содовой и ушел в гостиную. Включив «Обывателей Голливуда», он сел на диван и безучастно уставился на экран, а в голове у него продолжали звучать голоса и проявлялись новые воспоминания о том, другом, запыленном мире.

7

Папа с мамой и не заметили даже, что с ним что-то творится неладное – а папа вообще пришел домой в полдесятого, – но Джейк был этому только рад. Он лег в постель в десять и еще долго лежал без сна, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шуму города за окном: визг тормозов, гудки автомобилей, завывание сирен.

«Ты умер».

«Но как же я умер, когда вот он я – здесь, у себя в кровати, живой и здоровый».

«Это еще ничего не значит. Ты умер, и ты это знаешь».

Да, он знает. Но страшнее всего, что он знает и то, и другое.

«Я не знаю, который из вас говорит сейчас правду, но одно знаю точно: долго я так не выдержу. Так что умолкните, оба. Прекратите немедленно и оставьте меня в покое. О'кей? Я вас очень прошу. Пожалуйста».