Читать книгу Третья альтернатива: Решение самых сложных жизненных проблем - Стивен Кови, Тони Шварц, Stephen R. Covey - Страница 18

В знаменитой книге «Я и Ты»{14} великий философ Мартин Бубер учил, что мы слишком часто относимся друг к другу как к объектам, а не людям. Объект – это Оно, но личность – Ты. Если я обращаюсь с человеком так, будто передо мной Оно, объект, которым я могу пользоваться в собственных интересах, я и сам превращаюсь в Оно – я уже не живое существо, а механизм. Отношения между Оно и Оно – не то же самое, что отношения между Я и Ты. «Человечность простого Оно, чисто воображаемое… не имеет ничего общего с живой человечностью, – говорит Бубер. – Если человек допустит его господство, то постоянно разрастающийся мир Оно перерастет его и лишит реальности его собственное Я».

Мы полагаем, что если низвести человека до положения вещи, то его будет легче контролировать. Поэтому компании обозначают своих сотрудников презрительным термином «трудовые ресурсы», словно это не более чем очередная строчка в финансовом отчете, наряду с налогами и кредиторской задолженностью. Поэтому большинство людей в большинстве организаций воспринимаются исключительно с точки зрения их функции, хотя у них гораздо больше креативности, изобретательности, находчивости, ума и таланта, чем требует или даже позволяет выполняемая ими работа! Тот, для кого люди – вещи, несет огромные потери от упущенных возможностей. Никакой финансовый отчет не отразит эту колоссальную потерю – нераскрытый потенциал людей, их не проявленные возможности.

Напротив, Бубер говорит: «Если в моих глазах человек – это Ты… то он не вещь среди других вещей»{15}.

Бубер использует местоимение «ты», потому что оно подразумевает нечто большее, чем внешнее уважение, в нем звучит благоговейное отношение к другому человеку. Оно предполагает интимность, открытость и доверие. Взгляд же на другого как на Оно предполагает отстраненность, равнодушие и подталкивает к эксплуатации.

Я искренне сочувствую несчастным душам, не испытывающим почтения к человеку. Научиться понимать другого, не стремясь контролировать его или манипулировать им, – все равно что ступить на священную территорию. Это невероятно обогащает душу. Карл Роджерс красноречиво описывает собственный опыт такого рода:

Одно из чувств, дающих наиболее глубокое удовлетворение… я испытываю, когда восхищаюсь человеком так же, как восхищаюсь закатом. Люди могут быть столь же чудесны, как закат солнца, если дать им такую возможность. Пожалуй, причина нашего неподдельного восхищения закатом заключается в том, что мы не можем его контролировать. Созерцая закат, я ведь не говорю: «Пригаси-ка оранжевые сполохи в правом углу, подбавь пурпура над горизонтом и еще немного розового в оттенке облаков». Я этого не делаю. Я не пытаюсь контролировать закат солнца. Я благоговейно смотрю, как оно садится{16}.

Утрата способности испытывать это благоговение при виде другого человека – возможно, величайшая трагедия человечества.

В 1964 г. борец за свободу Нельсон Мандела начал отбывать 27-летний срок заключения в одиночной камере на острове Роббен. Молодой правовед, он взбунтовался против системы апартеида, подавлявшей таких, как он, чернокожих африканцев. «Тысячи проявлений высокомерия, тысячи унижений и тысячи ситуаций, уже стершихся из памяти, пробудили во мне гнев, бунтарский дух, стремление побороть систему, закабалившую мой народ», – объясняет он{17}. В тюрьме Мандела испытывал то же чувство еще острее и поначалу еще больше ожесточился.

Но постепенно его сердце смягчилось. Через многие годы после освобождения Манделы я лично встречался с ним. Я спросил: «Сколько времени понадобилось, чтобы преодолеть ожесточенность в отношении надзирателей – людей, которые мучили вас и обращались с вами с таким чудовищным пренебрежением?» Он ответил: «Около четырех лет». Я спросил о причинах этой перемены и услышал в ответ: «Они говорили об отношениях друг с другом, о своих семьях, и я осознал, что эти люди – тоже жертвы системы апартеида».

Один молодой охранник, Кристо Бранд, так описывал историю собственного перерождения: «Когда я поступил на работу в Роббен-Айленд, мне сказали, что люди, которых мы сторожим, ничем не лучше зверей. Некоторые тюремщики ненавидели заключенных и были с ними очень жестоки»{18}. Но затем ему поручили надзирать за Нельсоном Манделой. «Когда я пришел в тюрьму, ему уже было 60 лет. Он держался очень просто, по-свойски и вежливо. Нельсон Мандела относился ко мне с уважением, и мое уважение к нему росло. Понемногу завязалась дружба, хотя он и был заключенным».

Эта дружба полностью изменила жизнь Кристо Бранда. Он начал оказывать Манделе услуги, тайно проносил ему хлеб и передавал письма. Бранд даже нарушил правила – устроил Манделе встречу с маленьким внуком. «Мандела тревожился, что я попадусь и меня накажут. Он написал моей жене письмо, где убеждал, что я должен продолжать учебу. Даже будучи заключенным, он побуждал тюремщиков учиться».

Мандела очень привязался к маленькому сыну Бранда Райану – тому позволялось навещать его, и мальчик полюбил его как родного дедушку. В дальнейшем, когда Мандела был президентом Южно-Африканской Республики, его фонд поддержки образования предоставил Райану стипендию{19}.

И для Нельсона Манделы, и для Кристо Бранда их отношения перешли от Я – Оно к Я – Ты. Молодой человек, считавший чернокожих животными, в итоге полюбил старого заключенного и стал противником системы апартеида. Старик, считавший белых врагами, искренне привязался к молодому охраннику. Это был лишь один шаг в том, что Мандела называл «долгой дорогой к свободе» от собственных предрассудков.

Мандела пишет: «В эти долгие годы одиночества моя жажда свободы для собственного народа превратилась в жажду свободы для всех, белых и черных. Для меня было ясно как день, что угнетатель нуждается в освобождении столь же определенно, что и угнетаемый… Угнетаемый и угнетатель в равной мере ограблены, лишены своего человеческого начала»{20}. В силу этого мировосприятия банту сказали бы, что Мандела обладает Убунту.

Это превращение произошло, когда отношения стали по-настоящему личностными. Мандела и Бранд начали видеть друг в друге личность, а не представителя ненавистной противоположной стороны. Начав наконец действительно видеть друг друга, говорит архиепископ Десмонд Туту, «мы замечаем отблеск чего-то лучшего… когда весь мир оживляется духом сострадания и чудесными проявлениями великодушия, когда ненадолго мы оказываемся связанными друг с другом узами заботливой человечности»{21}. Такова сила парадигмы «я вижу тебя».

Если я следую парадигме «я вижу тебя», то испытываю к вам подлинное, а не деланное уважение. Я вижу вас, а не противоположную сторону в конфликте. Я знаю, что ваша повесть богата и многогранна, полна волнующих откровений. Согласно парадигме «я вижу тебя» вы и я вместе обладаем уникальной силой, потому что ваши и мои сильные стороны дополняют друг друга. Такая комбинация не имеет аналогов. Вместе мы можем подняться до Третьей альтернативы. Это невозможно, если мы действуем в рамках парадигмы стереотипного восприятия.

В парадигме «я вижу тебя» я обладаю Убунту; моя эмпатия распространяется далеко. Если я действительно вижу вас, значит, я предрасположен вас понять, почувствовать то, что чувствуете вы, а значит, свести конфликт к минимуму и добиться максимальной синергии между вами и мной. Напротив, если вы находитесь вне моего круга эмпатии, я не могу ощутить, что вы чувствуете, не могу увидеть то, что вы видите, и ни вы, ни я не можем быть столь же сильными, проницательными или передовыми, какими были бы вместе.

Я призываю вас серьезно отнестись к этой парадигме и в личной жизни действовать согласно ей. Вспомните одного-двух человек – это могут быть коллеги, друзья, члены семьи, – которых должны будете увидеть. Вы поняли, что я имею в виду. Есть ли у них основания считать, что вы их недооцениваете, игнорируете, имитируете уважение к ним? Вы обсуждаете их у них за спиной? Они для вас символы или реальные люди со своими достоинствами и недостатками, характерными особенностями и противоречиями, удивительными дарованиями и непознанными «белыми пятнами» – такие же, как и вы?