Читать книгу Я —твои ДНК-ангелы, детка! - Суфьян Бё - Страница 4

Без пяти минут полдень.

Все еще неправдоподобно спокойно. Мне даже начинает, казаться, что непрекращающаяся чехарда событий предыдущих двух месяцев была не более чем просто сном. Бредом воспаленного алкогольными парами мозга.

Давлюсь яичницей, запиваю её жиденькой водицей. Подобную дребедень в пору нашей юности мы с Ладиславом называли CoffeeTea, а наши бесцеремонные и закадычные друзья морщась бормотали «ну и пойло».

Я все еще в пабе, за крохотным столиком в самом углу. По правую руку в пяти шагах – черный ход (скидка на непредвиденные ситуации), по левую руку, в пределах обзора – дверной проем входа. За ним все еще накрапывает дождь.

Напротив меня, оседлав колченогий стул, восседает Начо (имечко, звучащее как грёбаный мексиканский фаст-фуд: именно так, и никак иначе), мой бессменный и бессовестный партнер, скрывавшийся за псевдонимом «Son», если следовать причудливой логике самоназвания нашей предприятия.

Он покончил жизнь самоубийством (нервы не выдержали напряжения неотвратимо приближающегося апокалипсиса) и сейчас выглядел не самым лучшим образом. Хотя, если следовать сложившейся традиции преображений, в скором времени он будет выглядеть только хуже.

Никогда не доверял мертвецам. Все эти струпья, сладковатый запах цветочного мыла, мертвенная бледность в обрамлении трупных пятен – как будто бы они бросают тебе упрек в прегрешениях, которых ты, находясь в трезвой памяти и здравом рассудке, и вспомнить-то толком не в состоянии. Однако, с другой стороны, большинству откинувшихся случается демонстрировать и вполне себе позитивные черты характера. К таковым я отношу постоянство. В плане того, что, обыкновенно, ты знаешь, что всегда сможешь найти их в том же месте и в том же состоянии, в которых они находились в момент вашего прошлого свидания. Впрочем, это ни в коей мере не относилось к Начо. В последний раз мы с ним виделись в морге, непосредственно за пять минут до предполагавшейся кремации. И сейчас ему надлежало духом бессловесным носиться над Атлантикой, смешивая частички пепла, некогда обладавшие куда как большей телесностью и плотностью, с вулканической пылью Эйяфьятлайокудля.

Очевидно, у самого Начо на этот счет были совершенно иные планы.

Однажды маленькая заварушка на Гаити, совпавшая по всем возможным календарям (от лунного китайского до потаенного, приписываемого майя включительно) с моим четвертым днем рождения, из воспоминаний о котором у меня только и осталось, что тепло чьих-то больших, мускулистых ладоней, привела к грандиозному разгулу зомби. Первоклассные специалисты от зари до зари работали на совесть – по всем запатентованным вудуистическим канонам: выкапывали трупики прекрасных чернокожих революционеров, снабжали их солнечными батарейками и отправляли на подпольные плантации выращивать коноплю и батат. Когда революция завершилась, а экономика страны испытала на себе все прелести рыночной вседозволенности, зомби согнали в гигантскую деревянную хижину, сооруженную по случаю и во имя на главной площади, и там сожгли, а жрецов Вуду закопали в ямах, глубоких настолько, что даже сам дьявол не низвергался глубже. По крайней мере, я не смею исключать подобного сценария. Мое босоногое детство допускало возможность существования земли в качестве эдакого многоквартирного дома, населенного такой прорвой всякоразной чертовщины, по сравнению с которой персонажи видений средневековых мистиков вместе взятые – не более чем любительская иллюстрация к детской книжке-раскраске.

Во славу святой мученицы Сьюзен Аткинс, неужто кому-то из них удалось спастись, вплавь пересечь океан, и мистическим образом оказаться под окнами муниципального крематория за долю секунды до намеченного сожжения?

А ведь из Начо получился знатный покойник.

Ладненький и аккуратный – всем прочим на зависть.

Но сейчас этот покойник сидит напротив, гниет и потирает скулу своими желтушными пальцами. Алкоголь всегда считался славным спасением от реальности; в самом деле, я всегда полагал зеленых чертиков и штурмовиков СС, допускаемых белочкой в реальность по эту сторону зеркала, более приятными собеседниками, чем мертвые приятели.

Начо заказывает черничный пирог, кофе во френче и, в ожидании заказа, таращит на меня свои пустые глазницы.

– Вчера я съел проститутку, Суфьян. Купил, как дешевый рамен в китайской забегаловке, переспал и съел.

Мертвым не нужно дышать, и курение превращается в абсолютно бессмысленный перфоманс. Я смотрю на Начо, Начо «смотрит» на меня. В его пальцах зажата сигарета, губы – неправдоподобно белые – потрескались.

– Ты должен мне денег, засранец.

Щелк-щелк зажигалкой; даже интересно, как он умудрится от нее прикурить?

– Вчера я спускался в метро, представляешь, Суфьян? Не здесь, но за много миль отсюда, если взять к западу от Гринвича. Я шел пешком от самой обсерватории, пока не увидел океан. Я шел пешком, а после кто-то нес меня за пазухой. И пазуха была похожа на темный и тесный ящик, Суфьян, как каждая твоя каморка из тех, в которых ты прячешься от солнца, словно старый и мерзкий червяк. Даже та, другая, на задворках электростанций…

Обгорела бумага, табачная крошка просыпалась на его брюки. Костюм-тройка.

Ни разу за всю свою жизнь он не одевался настолько изящно и дорого.

У мертвых есть определенный шик, даже у таких подонков, как Начо.

– Ты всегда был брюзгой. При жизни – более обаятельным. Наши партнеры тебя любили… и женщины тебя тоже любили. Мои женщины. Теперь ты мертв. И, мне кажется, тебе стоило бы покончить с этим раз и навсегда. Ты должен был быть мельче воздуха, и болтаться где-то на уровне облаков. Ты – пыль, Начо, тебя больше не существует… и ты все еще должен мне денег.

Я всегда умел ценить своих друзей. В смысле потенциальных возможностей, извлекаемых из их наличия. Но отчего-то всегда получалось так, что большая часть возможностей поворачивалась ко мне задницей, и все положенные ей сливки обыкновенно снимались «друзьями» уже с меня. В виде услуг. Или денег.

Самая потеха заключалась именно в том, что им все это сходило с рук. Всегда. Потому как они всегда успевали вовремя скрыться, не заплатив по счетам. Пусть даже и таким вот оригинальным способом, как Начо.

Господи, да какие-то алкаши времен моей молодости, утонувшие на дне собственных кружек в «Frolic Room» были честнее и ближе, чем вся череда лучших моих друзей. Уж поверьте мне, я их всех раскусил… «Frolic Room» хорош именно тем, что никому не было абсолютно никакого дела до того, кто ты и каким таким ветром тебя занесло сюда.

Братство алкашей – самое преданное и сплоченное братство: мы жили тогда настоящим, теми двумя-тремя часами, что сводили нас вместе. Я превращался в слух и проживал тысячи жизней, пускай никчемных и растраченных впустую, зато искренних и правдивых.

Ай-яй, конечно же, нет ничего более жалкого, чем мужчина с пустым кошельком и разбитым сердцем. Добавьте к этому дорогу и любую из песен Джона Ли Хукера, и на выходе вы получите чудеснейший блюз.

Постоянным клиентам наливают «в долг», гитара и расстроенное пианино колобродят в пыли и смури обочин, я постепенно забываю, насколько я низок и беден, а сосед – гориллоподобный детина лет эдак тридцати-сорока отроду, с головы до пят равномерно покрытый седеющими волосками – мне активно не нравится. Скоро лопнет струна – на гитаре и в моей голове – и мы впадем в благостное взаимное беспамятство, которое вполне может закончиться славным мордобоем. Уже без моего сознательного в нем участия.

Что стало со мной?! Куда подевалась вся эта музыка?

Я сижу в пустом, вымирающем пабе, слушаю второсортный секвенсорный нью-эйдж, и выслушиваю оскорбления от трупа, который в посмертии, если верить его же словам, спал с лапшой быстрого приготовления. И активно потею подмышками.

– Твоей была только Мария, Суфьян. Да и она не протянула с тобой долго. Она была чудной женщиной, Суфьян, и я искренне жалею о том, что ты, а не я встретился с нею; я продолжаю встречать их, изо дня в день, даже сейчас: на поверхности и под землей, пространство кишит женщинами, Суфьян. Мы размениваем людей на воздух, которым дышим, через нас проходят толпы и толпы. Оглянуться не успеешь, а пол в прихожей уже грязен от тысячи оттоптавших его подошв. Но эти толпы – они для живых; они для реального пространства. А мне остается только цепляться за твою идиотскую фамилию, потому что только она достаточно реальна сейчас для того, чтобы удержать меня здесь.

– В метро я встретил женщину, Суфьян. Она была похожа на богомола. Она подкрадывалась ко мне, бочком, топорщась волосками и лапками, как самка сраного богомола. От нее за версту несло тленом и похотью – сдается мне, она была из наших… ну, ты понимаешь, о чем я. Ей нужна была моя плоть, Суфьян. И это было очень и очень страшно – крохотная, рыжеволосая фигурка, скользящая в плотном кольце человеков. Я столкнул ее под поезд.

Я спал на заправочной станции, под козырьком, у входа, чтобы дождь не намочил меня. Точнее, я думал, что я сплю – в моем состоянии эти действия не имеют под собой никакого основания и смысла. Я думал, что я боюсь. Я думал, что я голоден. Я думал, что я сплю.

Я думал, что я могу промокнуть.

– Отдай мне свой костюм, Начо. В счет всех твоих долгов. И иди на все четыре стороны. Насыщайся, совокупляйся, разлагайся и думай, пока еще можешь. А хочешь?…

…щелк-щелк…

– …а хочешь, я, наконец-то, сожгу тебя?! Вот, прямо здесь, на этом самом стуле?

В ту пору я жил в каких-то сраных, замызганных хостелах и сквотах, я снимал самое дешевое и задрипанное жилье в придорожных отелях – когда у меня были на него деньги. Все, что мне было нужно – крыша над головой и четыре стены вокруг. И никаких дверей и окон… впрочем, для дверей можно было сделать послабление.

Постепенно я превращался в горемычного хикки, но рядом не было никого, кто мог поддержать меня финансами и прочей требухой, навроде выпивки и еды. Мне нужна была работа. Любая работа. Желательно – надомная, и отвлеченная от всякого рода путешествий и пребывания на свежем воздухе. Я осознавал это достаточно четко – с тех самых пор, как очнулся в больничной палате, в пижаме, обнажавшей жопу, чтобы облегчить доступ возможным продуктов анаболизма к жестяной утке под кроватью, с единственной мыслью: «а не катиться ли этому небу к чертям собачьим?!». Я оказался на год старше, и мне предстояло учиться простейшим вещам, наподобие прямохождения и самостоятельного подтирания ягодиц после опорожнения кишечника. Такое второе детство, когда все умиляются твоим успехам, проявляя известного рода нетерпение в ожидании очередного оплаченного чека, мимими.