Читать книгу Дневник дочери врага народа - Светлана Алексеевна Малимонова - Страница 3

2 июня 1940 года

Сегодня в воздухе пахнет летом. Лето началось. Мы гуляли во дворе, Надюшка бегала босиком, пела какие-то песни.

Миша подрался с мальчишками. Пришёл домой с разбитой губой.

– Они сказали, что наш папа враг народа, – сказал он.

Я попросила его дать мне слово больше не драться. Некоторые очень любят бить младших ради самоутверждения, был бы повод.

18 июня 1940 года

Мы переезжаем.

Сегодня утром к нам пришли двое мужчин в фуражках и сказали, что мы больше не можем здесь жить. Они смотрели на нас, как на ненужные вещи, которые пора выбросить.

Мама не спорила. Мы собрали узлы с вещами – одежды у нас почти не осталось, а книги нам почему-то не все разрешили забрать, как и мебель. Когда мы выходили, я обернулась на свою комнату – комната была пустая, только на стене осталось пятно от папиной фотографии.

20 июня 1940 года

Наш новый дом – деревянный, старый, темный, весь покосившийся. Он стоит на краю города, в переулке Красном. Раньше этот переулок назывался Боголюбовским, но теперь так говорить нельзя.

Мы живем на втором этаже. Лестница скрипит, как будто тоже жалуется на жизнь. Половицы в квартире тоже скрипят. Я попробовала пройти тихо, на цыпочках, но все равно пол застонал под ногами.

Комната одна, кухня общая. Мама сказала, что мы все поместимся. Надюшка ничего не понимает, смеется, бегает по голому полу.

25 июня 1940 года

В нашей новой квартире холодно, даже летом. Что же будет зимой? Стены сырые, в углах темнеет плесень. Окно выходит во двор, где ничего нет, только пыль и редкая трава.

Соседи не здороваются. Внизу живет толстая женщина с дочкой, они увидели нас в коридоре и сразу ушли, не сказав ни слова.

3 июля 1940 года

Мама забила щели в окнах, но ночью все равно дует. Я просыпаюсь и слышу, как ветер шепчет под дверью.

Сегодня мама сказала:

– Здесь теперь наш дом. Привыкайте.

Я не хочу привыкать.

10 июля 1940 года

Иногда мне кажется, что папа вернется, просто задержался где-то. Я закрываю глаза и вижу, как он сидит за столом, рисует что-то на обрывке газеты.

– Смотри, Аня, вот так. – Он легко проводит карандашом линию, и вдруг появляется лошадь. Живая, с развевающейся гривой.

Я пробую повторить, но не получается, карандаш рисует что-то корявое.

– Главное – не бойся. Рука должна быть свободной, как птица, – говорит папа.

Я тогда думала, что он умеет все.

Когда он заканчивал, я всегда просила:

– Папа, нарисуй меня!

Он смеялся и рисовал. Сначала нос, потом глаза, а потом вдруг – я, только на бумажке.

Мама убирала рисунки в ящик комода, и я иногда заглядывала туда. Теперь я не знаю, где они. Все пропало.

20 июля 1940 года

Раньше по вечерам мы пили чай из самовара. Папа наливал всем, даже Надюшке, хоть она только делала вид, что пьет. На столе стояли горячие пироги с картошкой, а иногда – с брусникой.

– Кто первый загадку загадает? – спрашивал папа.

Я старалась придумать сложную, но он всегда разгадывал. Потом мама начинала петь. Она знала столько песен, что мне казалось, что они у нее внутри, как вода в реке.

Теперь у нас нет самовара. Мама кипятит воду в кастрюле, а чай пьем из старых жестяных кружек.

5 августа 1940 года

Зимой папа катал нас на санках. Он бегал по двору, тянул санки за собой, а мы кричали от радости.

– Держись, Надюшка! – смеялся он.

Надюшка кричала, но не отпускала варежками веревку.

Папа всегда привязывал к санкам веревку крепко, «по-морскому», как он говорил. Ему можно было доверять.

Когда снега было много, он ставил меня и Мишу на лыжи и показывал, как правильно идти. А потом мы забирались в сугроб, и он нас выкапывал.

Я не помню, чтобы мне когда-то было так тепло, как тогда.

15 августа 1940 года

Папа делал нам игрушки. Из дерева, из проволоки, даже из газет.

Однажды он выстругал мне маленькую куклу. Она была гладкая, с тоненькими руками и вырезанным личиком. Он сказал, что я сама нарисую ей глаза.

Я долго водила карандашом, старалась сделать красивые ресницы, но вдруг рука дрогнула, и один глаз вышел больше другого.

– Ну вот, – расстроилась я.

Папа посмотрел и сказал:

– Значит, она такая. Все люди разные, и куклы тоже.

Я так привыкла к ней, что потом мне казалось, будто все настоящие куклы некрасивые, потому что у них одинаковые лица.

Я не знаю, где теперь эта кукла.

Все, что было от папы, исчезло. Остались только воспоминания.