Читать книгу Двуликий ангелочек (сборник) - Светлана Алешина - Страница 4

Двуликий ангелочек
Глава 4

Оглавление

К моему удивлению, адрес, по которому был зарегистрирован номер телефона, начинающийся на сорок четыре, оказался не в Заводском районе, где располагалась АТС с таким номером, а в центре города. Как могло такое случиться, я, честно говоря, не представляла, а потому решила не удивляться. Я и сама-то с этим человеком с телефонной станции познакомилась тогда, когда мне нужно было установить еще один телефон в редакции, и меня вывел на него один наш общий друг. Мне сразу была названа конкретная, хотя и не астрономическая сумма, я заплатила и через два дня в редакции стоял еще один телефон со своим номером. А то, что номер этот был подключен не к Волжской АТС, как наш первый редакционный номер, а к находящейся на другом конце города Кировской, меня вообще никак не интересовало. Телефон работал, и это главное.

Подруга Гели Серебровой Вика жила в центре Тарасова, в здании, где располагаются предварительные кассы Аэрофлота. Это в двух шагах от самого густонаселенного места в Тарасове – Центрального универмага и даже в пределах пешеходной зоны, тарасовского Бродвея, или, по-нашему, улицы Турецкой, где открытых кафе было, наверное, больше, чем уличных фонарей. Дом, адрес которого мне дали на телефонной станции, занимал целый квартал, на первом этаже располагались штук десять всевозможных магазинов и магазинчиков, а остальные семь были заняты жилыми квартирами. Дом был не стандартный, восьмиэтажный, постройки примерно пятидесятых годов.

Я решила не предупреждать Вику о своем визите, люблю, знаете ли, заставать людей врасплох, когда они на ходу пытаются сообразить, что мне от них нужно и все ли мне можно говорить. Но выяснить, дома ли она, не мешало.

Подойдя к нужному мне подъезду, я набрала номер телефона и после продолжительного ожидания услышала наконец тот же самый голос, который был записан у Ксении Давыдовны:

– Алло?.. Кто это?.. Рустам, ты?.. Чего ты молчишь? У тебя телефон не работает!.. Если это ты, можешь не волноваться! Я одна, никого у меня нет. Я же тебе обещала… Давай приезжай скорей. У меня уже есть тут несколько человек… Ждут. И я жду… Если это ты, повесь трубку, когда я досчитаю до трех. Раз. Два. Три.

Я нажала кнопку отбоя. Оно и лучше, что эта Вика приняла меня за какого-то Рустама. Тем меньше шансов у нее будет связать мой визит с предварительным звонком. Мне не хотелось бы ее настораживать раньше времени.

Снаружи дом был покрашен, подремонтирован, особенно с выходящего на Турецкую фасада, словом – приведен в порядок, а вот внутри его не ремонтировали, похоже, с тех самых пятидесятых годов, когда он был построен. Краска на стенах в подъезде облупилась настолько, что трудно было угадать цвет, в который были выкрашены стены. Лифт был вообще исторической достопримечательностью, такие в Тарасове нечасто встретишь – с железной сетчатой дверью снаружи и с двустворчатой деревянной внутри. Кнопки пульта управления лифтом были наполовину выломаны, наполовину сожжены, наружу торчали голые контакты. Поразмышляв пару секунд, не слишком ли опасно для жизни нажимать такие кнопочки пальцем и не лучше ли мне отправиться пешком по лестнице, я достала авторучку и нажала ее пластмассовым корпусом на кнопку пятого этажа. Лифт содрогнулся, вверху, на восьмом, что-то жутко лязгнуло, загудело, и кабина медленно поползла наверх. Я тут же сообразила, что пешком я добралась бы даже быстрее, но отступать было уже поздно. Пришлось терпеливо дожидаться, когда перед моими глазами проползут бесконечные четыре этажа и лифт все с тем же зловещим лязгом остановится на пятом.

Звонка на двери не оказалось, и пришлось стучать кулаком, так как дверь была обшита снаружи дерматином. Стучала я долго, и, если бы не уверенность, что Вика находится в квартире, я бы давно повернулась и ушла.

Но вот раздались шаги за дверью, и я услышала вполне естественный вопрос, на который у меня уже был заготовлен ответ. Не все, знаете ли, любят пускать в дом незнакомых людей, время сейчас не то.

– Кто там?

– Ну что же вы делаете! – воскликнула я возмущенно. – У меня вода с потолка течет! Это же безобразие, в конце концов! Ну сколько можно! У вас что, труба лопнула? Когда же это прекратится наконец! Откройте, или я с милицией сейчас приду! Я только недавно после вашего прошлого потопа потолок побелила!

В старых домах такие случаи – далеко не редкость, это мне прекрасно было известно. И, наверное, все соседи хоть раз, но затопляли друг друга. Единственной неточностью в моих фразах было утверждение, что опять случилась какая-то авария. Но поскольку на самом деле никакой аварии не было, меня должны были впустить, чтобы я убедилась, что я не права и никакая труба в этой квартире не лопнула.

Дверь действительно немедленно открылась, и я увидела замотанную в махровую простыню девушку с мокрыми волосами. Вид у нее был несколько растерянный.

«Сейчас ты у меня еще больше растеряешься! – подумала я. – Как только узнаешь, что это все – спектакль».

– У нас никакого потопа нет! – сказала девушка, отступая передо мной и пропуская меня в квартиру. – Это не мы вас затопили…

Я вошла в коридор, спокойно закрыла за собой дверь, накинула цепочку, обнаруженную мной на двери и, повернувшись к девушке, с тревогой глядящей на меня, сказала:

– Я знаю, что это не вы…

– Что вам нужно? – возмущенным, но заметно дрожащим от страха голосом спросила девушка, отступая передо мной по коридору. – Кто вы такая?

– Ну, сначала я хотела бы узнать, кто ты такая? – спросила я сурово.

– А меня Рустам попросил квартиру посторожить, пока он уехал, – бросилась Вика объяснять. – Он скоро вернется. Через пару дней. Вы заходите через два дня. Он приедет. А я не знаю ничего про его дела. Он меня попросил только пожить здесь несколько дней и все…

– Да ты присядь. Что ты трясешься-то! – сказала я. – Я же тебя и не спрашиваю пока ни о чем. Не волнуйся.

Мои фразы, как я и предполагала, ее не успокоили, а взволновали и испугали еще больше. Она уже успела пройти в кухню, уперлась ногами в табурет и, не глядя, села на него, едва не промахнувшись. Сидела она молча и только моргала округлившимися от страха глазами. Я давно сделала для себя вывод: если человек что-то скрывает и боится что-то рассказывать, то все остальное он мне обязательно выложит, нужно только вовремя его подталкивать.

– О Рустаме и его делах мы с тобой поговорим потом и не здесь, – многозначительно произнесла я. – К сожалению, дело не только в Рустаме.

Глаза Вики еще больше округлились. Она вцепилась руками в край табурета и не замечала даже, что простыня распахнулась и раскрыла ее небольшие, но очень соблазнительные, торчащие вперед груди.

– Так вот, Вика…

– Откуда вы знаете мое имя? – вздрогнула она.

Я усмехнулась.

– Я знаю не только это, – сказала я, внимательно и строго глядя ей прямо в глаза, словно следователь на допросе. – Я хотела бы услышать от тебя…

Я произнесла «от тебя» с подчеркнутой многозначительностью.

– …когда ты в последний раз видела Ангелину Олеговну Сереброву?

Взгляд Вики заметался по кухне, видно было, что она в полной растерянности. И с Гелей, и с неведомым Рустамом ее связывало что-то такое, что она предпочла бы скрыть.

«Ну нет, милая, – подумала я, – ты мне сейчас все расскажешь!»

– Заранее предупреждаю тебя, – продолжала я на нее давить, – чтобы ты не пыталась ввести меня в заблуждение, многое мне уже известно. Но меня интересуют подробности. О чем вы говорили? Слово в слово. Весь разговор. И главное – как расстались? И где?

– Ну, да! Да! Мы с ней поругались! – воскликнула девушка. – И даже подрались немного. Она мне деньги принесла. Долг. Но не все. А мне самой нужно долги через два дня возвращать. Я настаивала…

– На чем? – спросила я резко.

Она опять вздрогнула и что-то забормотала нечленораздельно.

Я встала, подошла к ней вплотную и рывком сбросила простыню с ее плеч. Вика тут же съежилась на табуретке, словно ей стало очень холодно. Она тоскливо посмотрела на лежащую у ее ног на полу простыню, но не сделала попытки ее поднять. Просто сидела передо мной обнаженная, вцепившись пальцами в край табуретки, и дрожала.

– Откуда у тебя эта царапина? – крикнула я и ткнула пальцем в ее шею, где и в самом деле видна была свежая красная полоса. – Это следы от ногтей Серебровой? Это она держалась за твою шею, а ты разжимала ее руки, чтобы сбросить ее вниз?

Вика от моего вопроса резко качнулась назад и упала вместе с табуреткой на пол. Она не попыталась встать, а только прижалась голой спиной к батарее отопления под окном и сжалась в комок.

Я, конечно, сама нисколько не верила в такую версию. Дело в том, что Вика вряд ли смогла бы справиться со своей подругой. Человек, которого пытаются сбросить вниз с одиннадцатого этажа, не сопротивляется только в одном случае – если сам хочет умереть и только провоцирует кого-то другого сделать с ним то, что он не может сделать с собой сам. Если же он хочет остаться в живых, он отчаянно борется за жизнь. И далеко не каждый взрослый сумеет справиться с девушкой и без особого труда сбросить ее с лоджии. Тут пришлось бы потрудиться. Наверняка Геля цеплялась бы изо всех сил, удесятеренных близостью и страхом смерти. Попробуйте взять в руки кошку, выйти с ней на балкон и попытаться сбросить ее вниз. Даже не попытаться, а только сделать вид, что пытаетесь ее сбросить. Боюсь, что на руках у вас, а то и на лице живого места не останется от ее когтей… Человек не кошка и справиться с ним гораздо труднее, если, конечно, не застать его врасплох. Вика наверняка не смогла бы справиться со своей подругой.

– Экспертиза обнаружила у нее под ногтями остатки кожи. – Вику нужно было добить, и я добивала, она же сама сказала, что дралась с Гелей, царапина, похоже, и впрямь оставлена ногтями погибшей. – Я не завидую твоему положению… Можешь не отвечать, но не думаю, что этим ты улучшишь свои дела. Молчишь?.. Как хочешь.

Я вздохнула, словно была расстроена тем, что моя попытка хоть как-то облегчить ужасное положение, в которое попала Вика, провалилась, и достала из кармана свой сотовый телефон.

– Все! – заявила я. – Я вызываю опергруппу. Если хочешь молчать, то можешь молчать в камере сколько тебе захочется… Но учти, что в одиночку тебя не посадят. В сизо камеры переполнены. По двадцать человек находятся в камерах, рассчитанных на троих. И многие сидят там годами, пока идет следствие… Там любят красивых и свеженьких. Таких, как ты. Ты знаешь, что такое женщина, просидевшая пару лет в тюрьме? Знаешь, что тебя ждет в первые же часы твоего пребывания в камере? То же самое, что ждет каждую новенькую. Из-за тебя будут драться женщины. Из-за того, кому ты будешь принадлежать, чьей наложницей станешь. Тебя быстро научат быть послушной и ласковой, и ты поймешь, что лучше не сопротивляться и делать то, что тебе приказывают.

– Замолчите! Я прошу вас! Замолчите! Я не хочу этого слушать! Я все расскажу! Только замолчите! Замолчите! Я не хочу!

«Вот так-то лучше, дорогая моя! – подумала я. – Теперь ты мне все расскажешь. И о Геле, и о своем Рустаме».

Я достала пачку «Winston», закурила, подняла с пола простыню и швырнула ее Вике. Сотовый телефон я все еще держала в руке, как напоминание о грозящей ей опасности, от которой ее может сейчас спасти только абсолютная искренность и откровенность. Некоторые угрызения совести я, конечно, испытывала, запугивая эту неизвестно в чем виноватую девочку, но… Мне нужен был результат. Я не представляю, как добиться того, что тебе нужно, и остаться абсолютно чистым. Такое бывает только в наивных до тошноты книгах и фильмах, но не в жизни. Романтический период у меня давно закончился, розовые очки, в которых я появилась в Тарасове, приехав из своего родного заволжского Карасева, давно потерялись в гонке и давке современной городской жизни. И я нисколько об этом не жалею, выбрав для себя трезвый, хотя и не очень порой приятный реализм. В конце концов, девочке тоже неплохо было бы научиться отличать настоящие опасности от мнимых и не поддаваться, когда ее «берут на пушку», как это сейчас проделала с нею я.

– Хватит истерики! – жестко сказала я, зная, что малейшая мягкость с моей стороны тотчас спровоцирует ее на слезы, сопли и обмороки. – Если тебе есть что сказать, говори! Когда ты в последний раз видела Сереброву?

– Она приходила ко мне позавчера! – заторопилась Вика, почувствовав в моем голосе обещание избавить ее от грядущих ужасов. – Но мы встречались с ней здесь, в этой квартире! И она ушла от меня одна! Я не пошла с ней и не знаю, как она оказалась там… В том доме, на одиннадцатом этаже. Я только сегодня узнала о том, что она умерла, из новостей по телевизору. Я тут ни при чем! Мы подрались с ней здесь! Из-за денег. Она покупала у меня травку и кокаин. И часто брала в долг, когда не могла заплатить сразу…

«Вот так фокус! – Я едва сумела проконтролировать свое лицо, чтобы удержать брови от удивленного движения вверх. – Похоже, я не зря ее терзала. Ну-ка, ну-ка, давай, девочка, дальше!»

– Она принесла только двести долларов, – продолжала Вика, – а должна была – четыреста. А мне самой нужно отдавать Рустаму аванс за новую партию. Он через два дня привезет из Казахстана.

«Еще лучше! – подумала я. – По-моему, ты, милашка, получила по заслугам, а то еще и маловато. Во всяком случае, жалеть тебя не стоит».

– Ну, я ей предложила опять тот же самый вариант, – продолжала Вика, решившая, похоже, ничего теперь от меня не скрывать, – как со мной расплатиться. Она однажды жила у Рустама два дня, когда у нее денег не было. Ну, отрабатывала мне долг. Я Рустаму сказала, что я ей заплатила, что может пользоваться ею, как хочет. А ей не понравилось то, что он заставлял ее делать. Она вообще-то сама была такая – кого хочешь заставит делать то, что ей надо. Командовать любила. В тот раз я ее просто к стенке приперла, сказала, что родителям расскажу, что она торчит часто. Ей отец денег тогда перестал бы давать. Она и согласилась Рустама обслужить. Родителям сказала, что на Волгу поехала с друзьями, а сама здесь была – у Рустама. А я те два дня от него отдохнула, действительно на Волгу съездила. Он же такой козел ненасытный…

Она всхлипнула и уткнулась лицом в свою простыню. Но мне было недостаточно того, что она рассказала, и заканчивать нашу беседу я пока не собиралась. Кое-какие подробности взаимоотношений Гели с отчимом я уже уточнила. Например, он, сетуя на свои редкие встречи с приемной дочерью, так и не удосужился мне сообщить, что регулярно давал ей деньги. Для этого им как минимум нужно было столь же регулярно встречаться друг с другом. Интересно, – и много он ей давал на карманные расходы?

– Ты знаешь, какую сумму отец обычно давал Геле? – спросила я Вику.

Она подняла голову и кивнула.

– Конечно, знаю, – сказала она. – Геля последнее время все их мне приносила. За «дурь» расплачивалась. Каждую неделю – двести долларов.

«Неплохо, однако, – подумала я. – Двести баксов на карманные расходы для сопливой девчонки. Совсем неплохо. Что-то не похоже даже на карманные расходы. Может быть, тут что-то другое? Что? Может быть, он ей платил за что-то? Но за что? Гадать можно сколько угодно…»

– Но последнее время Геле не хватало двухсот в неделю, – продолжала объяснять Вика. – Она брала у меня в долг, а мне-то приходилось расплачиваться, Рустам в долг никогда не дает. Я уже у него и так постоянно живу. А он еще и следит за мной. Чтобы я ни с кем больше, значит, кроме него… Так что же! За нее расплачиваться! Один раз ее саму заставила, хотела опять то же самое сделать. А она меня сразу ударила. Ну, и подрались. А потом она сказала, что скоро пошлет меня… Ну, в смысле, перестанет со мной дело иметь. Ей нужно только какое-то дело провернуть, она сказала…

– Какое? – тут же спросила я. – Она сказала, какое дело?

Вика помотала головой.

– Нет, – ответила она. – Я даже не поняла, что она имеет в виду. Она вообще последнее время какая-то странная была. Уставится в одну точку и сидит так. По полчаса могла так сидеть, не двигаясь. И резкая стала, жесткая. Она и раньше, правда, была не подарок. А последнее время – совсем уж.

– Когда это началось? – спросила я.

– Недели три назад, наверное, – ответила Вика, которая заметно успокоилась оттого, что рассказала мне большую часть своих тайн и ничего страшного с ней пока не произошло. Остальное ей рассказывать теперь гораздо легче. На этот обман, заключающийся в разрыве во времени между признанием в преступлении и наказанием, следователи часто ловят неопытных и психологически слабых преступников. Но Вику я пока и в самом деле не собиралась сдавать милиции. Она мне могла еще пригодиться.

– Теперь о себе, – приказала я ей. – Кто такая? Где родители? Много ли у тебя клиентов? С кем из поставщиков, кроме Рустама, работаешь? И без вранья. Если хоть что-то не совпадет с той информацией, что у меня уже есть, я тебя выгораживать не буду.

Вдохновленная таким моим скрытым обещанием ее «выгораживать», Вика принялась вываливать мне все, что только можно было сказать о себе, не стесняясь подробностей.

Полное имя Вики – Виктория, «что значит – победа!» – добавила она мне с непосредственной наивностью. Но это ее не настоящее имя. На самом деле ее зовут Оксана Комарова. Приехала в Тарасов из Камышина Волгоградской области с четко сформулированной жизненной задачей – покорить мир. Начать решила с Тарасова. Поступила на физический факультет тарасовского университета потому, что в Тарасове конкурс был гораздо меньше, чем в Волгограде. С раннего детства считала себя звездой, которой скоро предстоит блеснуть. А вот где она будет блистать, Вика представляла себе очень туманно. Но обязательно там, где много денег и поклонников. Она еще не решила, по какой именно из лестниц она будет карабкаться на жизненный Олимп. Впрочем, «карабкаться» – это мое слово, она выразилась по-другому. «Я знаю, что я взлечу! Обязательно взлечу! Я еще не выбрала – как, но это будет! Я уверена». На физфаке Вика продолжает учиться только для того, чтобы получить диплом. Хотя ее гораздо больше интересуют дипломы совсем другого рода. Вика несколько раз принимала участие в конкурсах красоты разного уровня, но не выше регионального поволжского «Мисс Волга». Выше пятого места ни разу не заняла. Один из спонсоров, который финансировал ее участие в конкурсе «Мисс Тарасов», посадил ее на иглу. После этого она нашла Рустама и пристроилась к нему, расплачиваясь за наркотики частью натурой, частью тем, что перепродавала взятую у него в долг наркоту своим подругам, которых сама же и приучала. Так и Гелю на крючок посадила… Но даже сейчас, несколько раз испытав разочарование в своих планах, набив уже немало шишек, она не изменила своего мнения о себе. Она по-прежнему считает себя способной покорить весь мир только своим темпераментом и внешними данными. Это у нее, конечно, детское представление, сохранившееся с того возраста, когда ребенок считает себя подарком не только для своих родителей, но и для всех окружающих. Родители ее, кстати, остались в Камышине, мать – художник-оформитель на небольшом заводике, выпускающем крышки для консервирования, отец работает то сторожем, то дворником, то нанимается к кому-нибудь огород копать, а в общем-то пьяница. Ни капли любви к своим родителям в ее словах и интонациях я не заметила, только иронию и даже насмешку, пожалуй… Теперь у нее новый жизненный проект. После того, как из нее не вышла эстрадная певица, – оказывается, она и этот вариант пробовала – Вика решила стать артисткой и скоро уедет в Москву, на «Мосфильм», или в Сочи на «Кинотавр», да денег на билет пока нет. Но кто-нибудь этот ее проект обязательно профинансирует. Она вот только разделается с Рустамом и найдет себе кого-нибудь посолиднее и побогаче.

– Ладно, детка, – сказала я ей, решив ее еще немного успокоить и обнадежить, чтобы наше с ней расставание не вызвало у нее недоумения, – я тебе, пожалуй, верю, что ты не сталкивала Гелю с одиннадцатого этажа. Но мне нужно будет убедить в этом и других. А с теми уликами, которые против тебя имеются, сделать это очень трудно. Поэтому вспоминай очень подробно тот вечер. Любая ничтожная и неважная на первый взгляд мелочь может оказаться для тебя спасительной.

Вика помолчала минуту, но потом помотала головой и сказала:

– Я не знаю, что говорить. Вы спрашивайте, а я буду отвечать. Я так лучше расскажу.

– Хорошо, – вздохнула я. – Тогда скажи, как ты относишься к версии о самоубийстве Серебровой? Она могла сама это сделать?

– Гелька?! – искренне удивилась Вика. – Да никогда! Это мамаша ее тихоней считает. А эта тихоня одной девчонке с мехмата лицо испортила, когда они в туалете подрались. У той шрам теперь остался.

– Из-за чего подрались? – спросила я.

– Да в том-то и дело, что ни из-за чего. Гелька в туалет шла курить, а та в дверях стояла. Может, и нарочно. Тоже – крутую из себя строила. Ну, Гелька сказала, где ей больше подходит торчать. Та ответила. Гелька ей по морде дипломатом. Нос сломала. Разбираловка целая была. Но на Гельку никто не сказал из тех, кто видел, не хотели с ней связываться. А Гелька сказала, что она в это время с парнем была в спортзале. Парень подтвердил. Так та дура ни с чем и осталась.

– Давно это было? – спросила я.

– Да с полмесяца уже, – сказала Вика, наморщив лоб. – Я же говорю, она последнее время совсем психованная стала. Правда, один раз я снимала ее с окна, когда мы вместе ширнулись, она вдруг заявила, что она ангел и полетит на небо. Сначала просто руками махала, а потом в окно полезла. Весь кайф мне сломала тогда, у меня даже прошло все, как я это увидела. Но только она потом улыбалась как-то нехорошо, когда я ее от окна оттащила. Может, и притворялась, спектакль мне устраивала. Она любила дергать за ниточки, управлять другими, как куклами.

– Ты сказала, что последнее время она была «психованная», как ты выразилась, – спросила я, вспомнив о Косовиче. – Она ни к какому врачу не ходила в связи с этим?

– Нет, – покачала головой Вика, – не слышала… Она говорила только как-то раз, что у ее отца есть какой-то врач, психолог. Или у матери, не помню точно.

– Ладно, оставим это, – перебила я ее. – У нее был парень? Ты говорила что-то о спортзале…

Вика округлила на меня глаза.

– Да у нее их больше, чем у меня, было! – воскликнула она, словно мне хорошо были известны все ее амурные дела. – А тот, в спортзале, это так… Она с ним только трахнулась пару раз за то, что он ее выручил. А так она всегда сама парней выбирала и брала их сама. Любого могла заставить с собой пойти, да и что их заставлять-то. Они всегда готовы… Правда, за Гелькой все они долго потом бегали и дрались друг с другом. А она последний месяц только с одним ходила. Какой-то американец, говорит. Трахается классно, у нее вроде бы еще не было такого парня никогда. Но это она, по-моему, меня дразнила. Она мне всегда в нос тыкала, что у нее все и всегда лучше получается и все лучшее – ей достается. Я, честно говоря, ее за это иногда просто ненавидела.

– Как зовут этого американца? – спросила я.

– Не знаю, – покачала головой Вика. – Я его видела всего один раз. Она приказала мне звать его «бой», и все. А он только смеялся и запросто отзывался на эту кличку. По-русски, кстати, этот американец говорит практически без акцента.

– Опиши мне, как он выглядит, – потребовала я.

– Ну… Высокий, волосы светлые, но не очень… – начала Вика и вдруг встрепенулась и попыталась даже вскочить на ноги, но тут же испуганно посмотрела на меня, словно спрашивая разрешения.

– Куда ты? – жестко спросила я.

– У меня фотография его есть, – пробормотала она. – Я хотела принести.

– Неси! – разрешила я, с трудом веря в свою удачу.

Фотографию Вика искала в каких-то книжках минут пять, переворошила всю свою одежду, но в конце концов разыскала ее в журнале «Космополитен». Я на всякий случай прошла с нею в комнату, где царил жуткий беспорядок, и не выпускала ее из своего поля зрения. Мало ли какие сюрпризы может преподнести мне это невзошедшее еще светило. Может быть, у нее не только наркотики, но и оружие имеется? Никаких дырок ни в одной части своего тела я не хочу иметь. Поэтому лучше для нас обеих, если я своим присутствием избавлю девочку от искушения.

Но фотография наконец отыскалась, и Вика протянула ее мне.

– Вот он! – сказала она. – Тот самый американец. Это мы две недели назад снимались, когда Геля им передо мной хвасталась. А это мы с Гелей. На Турецкой, возле фонтана.

Парня я узнала сразу же!

Секунды три я вспоминала, где я его видела, и у меня тут же в голове возник роскошный холл второго этажа в фирме «Терция» и уставившийся в пространство молодой человек, которого я приняла за охранника. Теперь я уже была не уверена, что он и в самом деле охранник. Просто есть такой факт – он сидел в приемной, вернее, рядом с приемной отца Гели. И он был тем самым парнем, с которым Геля – как это сейчас молодежь выражается, «ходила»? – так вот, с которым Геля ходила последнее время. Факт этот требовал осмысления и интерпретации, и пока больше ничего. Но до того, как я буду располагать необходимой информацией для того, чтобы понять этот факт, мне, пожалуй, следует воздержаться от выводов. Преждевременные выводы – самая типичная ошибка в любом расследовании, это я по себе знаю, уже прокалывалась на этом. Теперь стараюсь не спешить.

Только внимательно рассмотрев парня, я перевела взгляд на стоящих рядом с ним девушек. Интересовала меня, конечно, только Геля. Выглядела она совсем не так, как на фотографии, которую показывала мне Ксения Давыдовна. Это был другой человек, если можно так выразиться. Девушка, стоявшая с подругой и парнем между фонтаном и открытым кафе на улице Турецкой, не имела ничего общего с «тихим ангелочком».

Я хорошо помнила девушку на фотографии, которую показала мне мать погибшей. Я бы назвала ее красивой. Без преувеличения. Даже, пожалуй, очень красивой. Спокойные, мягкие черты, кроткое выражение лица, задумчивый взгляд, словно она видит то, что другим не дано видеть. Честно сказать, на той фотографии она очень была похожа на «ангелочка», красивого, осененного высшим, недоступным другим блаженством. Девушка с той фотографии не могла бы даже зло посмотреть на кого-нибудь, не то что ударить.

На фотографии, которую показала мне Вика, я в первый момент ее не узнала. Девушка, снятая на ней, сошла бы скорее за ее сестру. Очень похожее лицо, те же большие, слегка раскосые глаза, тот же высокий лоб, тонкий нос и полные губы, но выражение этого лица полностью его преображало. Никакой тихой благости на нем и следа не было. Девушка, стоящая между Викой и парнем, хорошо знала, что она красива, и знала, как это действует на окружающих. Это можно было прочитать по ее слегка ироничному и в то же время обещающему взгляду. Она была свободна и сильна в ощущении своей свободы. Свободна до жестокости, до безразличия к чему бы то ни было. Глядя на эту фотографию, я даже вспомнила какую-то не очень мне понятную фразу, связывающую свободу и самоубийство. Кто-то из философов говорил, что положительной формы абсолютной свободы не существует, а вот отрицательная ее форма – это самоубийство. Я в свое время долго билась над ней, пытаясь разобраться, но так и оставила эти попытки. А сейчас, когда я смотрела на фотографию Гели, мне показалось, что я что-то поняла, по крайней мере, вторую часть высказывания того философа: что эта умершая вчера девочка была свободна настолько, что ее ничто не держало в жизни. Впрочем, это мне могло показаться. Я слишком плохо знала, как и чем жила Геля Сереброва. Да и никто из окружающих ее людей, как я теперь начинала понимать, не знал ее достаточно хорошо, чтобы составить о ней полное, адекватное представление.

Стоящий справа от нее парень ни капли не был похож на американца. Он ничем не отличался от парней на Турецкой.

– Он в самом деле из Америки? – спросила я Вику.

– Откуда же я знаю, – ответила она. – Гелька не давала мне с ним говорить, все время его на себя переключала. Она это умеет… Умела то есть… Мне так и не удалось его расспросить. Хотя очень любопытно было. Гелька утверждала, что он из Америки… Только вот странно… Это она мне потом сказала, когда на следующий день пришла мои впечатления узнать. А тогда даже заикнуться об Америке мне не давала. А говорит он скорее как прибалт, и то с очень легким акцентом, не заметно даже. Если б меня Гелька не предупредила, что он американец, я и не заметила бы сроду.

– Как она относилась к матери? – спросила я. – Об этом у вас когда-нибудь заходил разговор?

Вика пожала плечами.

– Обычно, – сказала она. – С раздражением.

«Ничего себе, обычно! – подумала я. – Отстала я от жизни, однако. И слава богу, пожалуй!»

– Подробней! – потребовала я, напомнив Вике о распределении между нами ролей, о чем она, похоже, начала подзабывать.

– Я плохо помню, – забормотала она, наморщив лоб. – Говорила она когда-то, как только мы с ней познакомились, что не может чего-то матери простить. Что-то такое она не должна была делать… Ксения Давыдовна то есть. Но что именно, она мне не сказала. Это был ее секрет. А потом больше об этом не говорила, но про мать всегда с раздражением вспоминала.

– А про отца? – спросила я. – Про отца она что-нибудь говорила?

Вика усмехнулась.

– С чего бы это она стала про отца плохо говорить? – сказала она. – Не знаю, как уж она его уговорила, но он ей каждую неделю по две сотни баксов отваливал, а иногда и больше, как позавчера например. А она мне не захотела долг полностью отдать. Из-за этого и подрались.

– И сколько же у нее было денег? – спросила я, очень заинтересованная новым обстоятельством.

– Точно не знаю, – ответила Вика. – Но пачку мне она толстую показывала, дразнила. Несколько тысяч баксов, наверное.

– Их ей отец дал? – спросила я.

Вика кивнула.

– Гелька сказала, что отец. Я еще спросила, как это он раскошелился? А она засмеялась и сказала, что просить надо уметь. И что я этому никогда не научусь, потому что…

– Что потому что… – подтолкнула я ее. – Потому, что я тупая дура, – пробормотала Вика.

Я засмеялась.

– Ну это она преувеличила. Правда – немного, самую малость. Наверное, ты и драться полезла потому, что почувствовала, что она в чем-то права.

Вика сверкнула на меня глазами, но ничего не сказала.

– Ладно, оставим это, – усмехнулась я. – Меня твои обиды не интересуют. Интересует меня вот что. Я уверена, что Геля не сама себя убила. Это было не самоубийство, а самое настоящее убийство.

Вика смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых я читала, однако, не удивление или несогласие, а желание высказать свою версию вчерашнего события. Я, конечно, предоставила ей возможность высказаться.

– Ну, что ты по этому поводу думаешь? Кто бы мог ей помочь вчера упасть с одиннадцатого этажа?

– Американец! – выпалила она. – Этот парень!

Она ткнула пальцем в фотографию.

– Объясни! – потребовала я. – Почему именно он?

– А что тут объяснять! – заволновалась Вика. – Гелька сама мне говорила, что встречается с ним несколько месяцев, хотя раньше я его никогда и не видела. Но она всегда скрытная была. Так вот после той прогулки, когда мы сфотографировались, она прибежала ко мне на следующий день ширнуться и сказала…

Голос ее почему-то понизился до шепота, наверное, она бессознательно воспроизводила то, как ей сообщала это сама Геля.

– …что беременна от него. Что заставит его на себе жениться и уедет с ним в Америку. У него, она говорила, денег навалом.

– И ты поверила? – усмехнулась я. – Обычный треп, чтобы тебя позлить.

– Может быть, и треп, – ответила Вика. – Но я помню, как она голову к потолку запрокидывала и как у нее глаза блестели, когда она про это рассказывала…

– Ну, хорошо, ладно, пусть не треп, – согласилась я. – Ну и что же из этого?

– Как – что! – возмутилась Вика. – Да на фига ему с его деньгами на Гельке жениться, она же отнимет у него все деньги и самого выгонит! Это же не трудно понять, когда ее узнаешь получше. А если она с ним несколько месяцев встречалась, он мог и сообразить, чего она от него хочет! Не совсем же дурак!

– Ну, это еще неизвестно, – пожала я плечами. – Мог сообразить, а мог и не сообразить. Кроме этих соображений, доказательства у тебя есть?

Она молча помотала головой.

– Ладно, – сказала я. – Тогда давай свой паспорт. Я тебе объявляю подписку о невыезде. Из Тарасова чтобы – ни ногой. Все равно не спрячешься. Сидеть будешь тихо и о нашем разговоре – никому! Поняла? Особенно Рустаму и родителям Гели. Ни слова! Ты мне сегодня помогла, и я помогу тебе, если ты будешь вести себя правильно. Надеюсь, ты хорошо меня поняла?

Окончательно поверившая в то, что отделалась легко, Вика расслабилась, разревелась и принялась растирать по лицу слезы кулаками.

– Паспорт! – напомнила я.

Продолжая всхлипывать и вздрагивать плечами, она достала из стоящей под столом сумочки свой паспорт и протянула мне.

– Жить пока будешь у Рустама, – сказала я ей. – Если он будет тебя выгонять, позвонишь «02» и сообщишь дежурному, что он наркодилер. Если не хочешь неприятностей, про свои дела с наркотиками не упоминай. Если мне понадобишься, я сама тебя найду. Все! Привет Рустаму!

Нагрузив ее таким образом, я поспешила из квартиры. Дверь за мной захлопнулась с треском, как будто Вика надеялась, что с закрытой дверью будет чувствовать себя спокойнее. Но я-то знала, что никакого спокойствия на душе она теперь не дождется. И не только потому, что теперь о ее делах с наркотой знает еще кто-то, кроме заинтересованных, так скажем, лиц. Очень скоро она сообразит, что даже не спросила меня, кто я и какую структуру представляю. И тут же сообразит, какую глупость сморозила, поддавшись моим угрозам. И, конечно же, вспомнит слова Гели о том, что она «тупая дура», и почувствует, что она была на сто процентов права. Какое уж после этого спокойствие…

Лифтом я, конечно, не воспользовалась, предпочтя спуститься по лестнице. Не люблю чувствовать себя в клетке, а его зарешеченная кабина очень напоминает клетку. Кое-что во вкусе свободы я тоже понимаю.

Двуликий ангелочек (сборник)

Подняться наверх