Читать книгу Секс, ложь и фото (сборник) - Светлана Алешина - Страница 4

Предупредив Кряжимского, что задержусь, я решила повторить вчерашний вояж к Шилкину. А что, если его уже задержали? Я почувствовала, как в груди сосет от страха за него. Но мне-то что? А то, – мысленно возмутилась я, – что он не виноват. Ясно как день. На кой черт ему убивать проституток? Он – человек спокойный, преуспевающий… Да мало ли кто мог убить этих проституток. Может, маньяк какой-нибудь, вообразивший себя народным мстителем за поруганное женское достоинство? Может, клиенты такие попались. Мало ли психопатов, извращенцев да просто неуравновешенных типов?

Я распахнула шкаф и принялась рыться в барахле. Достала черное, как испанская ночь, платье, ажурные чулки, норковое манто. Неплохо. Легкий макияж. Лицо свежее, отдохнувшее. Так, Матильде – мяса, мне – кофе, и по коням.

Я вылетела из квартиры, как пробка из бутылки шампанского. «Никон», конечно, был со мной. Природа и не думала меняться: снег, заиндевелые ветви, бледно-серое небо, морозный воздух. Подождав, пока прогреется двигатель, я выехала со двора и направилась на Соколовую гору.

Гоню, тороплюсь… Вдруг Шилкин уже в милиции? Так ты что, думаешь, у него связей нет, знакомств, что он позволит так легко себя сцапать? – пробовала успокоить я себя. Вид у него больно равнодушный, отрешенный. Такие субчики смотрят на происходящее как на некий спектакль, имеющий к ним слабое отношение. А когда попадают в какую-нибудь историю, недоумевают, как это произошло, а потом со свойственной им отчужденно-философической манерой плюют и на это. Непротивление злу насилием, как говаривал Лев Николаевич. Возвышенная обломовщина, в любой час готовый к смерти стоицизм… Что еще? Я остановилась у знакомого дома. Сердце сжалось. Ну-ка, брось сантименты!

Я нажала на кнопку звонка. Минуты через полторы дверь дома открылась – и на пороге появилась худощавая фигура Шилкина. На нем были джинсы и серый однотонный джемпер.

Ну, слава богу! Не ровен час, в объятия к нему бросишься! Не знаю почему, но он казался мне почти родным, хотя я и чувствовала некоторое раздражение из-за его позавчерашнего ухода по-английски.

Он с невозмутимым видом, как будто ждал меня, подошел к калитке и отпер ее.

– Привет, – дрожащим от волнения голосом произнесла я, – решила тебя проведать.

Я неловко улыбнулась. Он тоже улыбнулся, с мягкой снисходительностью. Мотнул головой.

– Ты и вчера ведь приезжала. – Он лукаво посмотрел на меня.

– Приезжала, – промямлила я, – откуда ты знаешь?

– Видел, – равнодушно произнес он, – из соседнего дома. Был приглашен на шашлык.

Кровь во мне закипела: вот как, видел и не соизволил выйти навстречу. Я, понимаешь ли, еду его спасать, утешать, переживаю из-за сюжета в «Вестях», а он шашлык жрет да посмеивается. Первым импульсом было развернуться и уйти. Молча так, гордо, сжав кулаки и поборов желание высказать ему все, что я о нем думаю. Но вовремя я вспомнила, с кем имею дело. Оригинал, маргинал, художник. А все художники, как известно, немного сдвинутые. К тому же меня распирало любопытство: как он живет и тому подобное. Не забыла я и про свою благородную миссию – спасти, так сказать, талант от несправедливой клеветы.

– Мило. – Я все-таки не смогла скрыть обиды и разочарования. Губы помимо моей воли вытянулись в язвительную усмешку.

– Хотел и тебя пригласить, но ты уже уехала.

Врешь, брат.

– Досадно. Вчера у меня со временем был напряг. А сегодня…

– И поэтому ты заходила в «Гриву»? – с недоверием спросил он.

– Тебе и это известно? – почувствовала я раздражение, – у тебя хорошие осведомители.

– Ксюша сказала. Мы с тобой разминулись буквально на несколько минут.

– Надо же! – Я надулась.

– Но все можно исправить… – с таинственным видом сказал Александр, – прошу.

Я уже говорила, что ничто ему так не шло, как широкая улыбка. Я переступила порог его владений со смешанным чувством: проигрыш или победа?

– Заходи, заходи, – торопливо сказал он, пропуская меня вперед.

Я очутилась в просторном, чудовищно просторном холле, свидетельствующем о пристрастии хозяина к пустому пространству. В глубине маячил камин. Паркетный пол был застелен ковром. Кое-где на грязно-белой поверхности стен висели огромные черно-белые фото в рамках и деревянные маски, воспроизводящие застывшие лица египетских фараонов.

– Пошли, – Александр, видя мое замешательство, неожиданно взял меня за руку и подвел к камину.

Камин, распростертая перед ним шкура белого медведя, пара диванов с причудливо скошенными спинками, тонконогий столик и несколько авангардных стульев наподобие деревянных гармошек с прорезями в виде египетских иероглифов напоминали оазис в мрачной пустыне холла.

Я адресовала Александру непонимающий взгляд. На его губах заиграла снисходительная усмешка.

– Садись. – Он подвел меня к одному из стульев, а сам подошел к стене и открыл саркофаг.

Да, да, не удивляйтесь, настоящий саркофаг. Я не обратила на него внимания сначала – так захватила меня космическая пустота холла.

– Что это? – удивилась я, показывая на саркофаг и чувствуя под ягодицами неприятную твердость деревянной поверхности стула.

– Из музея спер, – засмеялся Александр.

– Что?

Я понимала, что он шутит, но хотела получить вразумительный ответ.

– Холодильник в виде саркофага – мое изобретение. Изготавливали на заказ. Что будешь пить?

– Сок или кофе, – неуверенно сказала я.

– Может, «Рене Мартен»?

Неплохо живет фотохудожник.

– Хорошо, – поддалась я искушению.

Я расслабилась. Мой взгляд стал осваивать интерьер. Второй этаж наподобие террасы выступал над первым: их разделяли металлические перила. На фото, развешанных в холле, воспроизводились два равновеликих мотива – Древний Египет и средневековая готика. Я заметила, что у фараонов и царей были женские лица. Моделями явно служили наши современницы. На некоторых фото были запечатлены мумии и доподлинные саркофаги, а также произведения древнеегипетского искусства. Но преобладали, как я догадалась, собственные работы Шилкина, на которых обычные девушки усилиями его творческой фантазии превращались в царственных правителей и правительниц Египта. Меня заинтересовали не лица и фигуры этих девушек, стилизованные под Древний Египет, а большое цветное фото готического собора.

Александр достал из бара-саркофага пузатую бутылку «Мартена», принес из столовой, помещавшейся за перегородкой в правом от камина углу, две объемные рюмки, нарезанный лимон, пористый шоколад, фрукты на керамической тарелке и, расставив все это на столике, принялся разливать коньяк.

– А это что? – Я указала на фото, где роскошной черной короной посреди розовых крыш неведомого городка, с дальней перспективой синей горы возвышался поразивший мое воображение собор.

– Собор Вольвик в Оверни, – на секунду замер и улыбнулся Александр.

– Ты сам фотографировал?

– Я не раз бывал во Франции.

– В Париже? – наивно спросила я.

– Париж – это далеко не вся Франция, – добродушно усмехнулся он и прошел в столовую.

Оттуда Шилкин принес стул диковиннее того, на котором я сидела. Мне вначале даже стало как-то не по себе. Он навеял мне воспоминания об эпохе инквизиции. А может, это отдаленная пародия на электрический стул? Две ассоциации слились в кольцо гнетуще-странного впечатления. На стыке этих смыслов и зависло мое вибрирующее, как электрический провод, воображение. Каркас чудовища щерился выступающими рейками квадратного сечения. Плоская спинка и сиденье не располагали к вальяжной позе.

– Тебе не страшно на нем сидеть? – вымученно улыбнулась я.

– Страшно? – приподнял брови Александр, – скорее не очень удобно.

– Зачем же ты приобрел этот стул? – с недоумением посмотрела я на него.

– Это мой любимый стул, – невозмутимо отозвался Александр, – для творцов нет ничего важнее и ценнее эстетики, – гордо изрек он, но тут же рассмеялся нарочитой серьезности собственного тона.

– Любимый? – Я заерзала на жестком деревянном сиденье.

– Неудобство – мой жизненный и эстетический принцип, – Александр грел в руке рюмку, – в наш век, век приспособленчества и погони за моральным и материальным комфортом, я выбираю диаметрально противоположное тому, что занимает спекшиеся мозги посредственностей. И потом, представь себе, как сидят перед камином: развалясь, едва внимая собеседнику, нехотя посасывая коктейль. Такие стулья, – он указал глазами на свой и мой, – не дадут расслабиться, они призывают к дисциплине и вниманию.

«Довольно слабая концепция при всей ее оригинальности», – мысленно прокомментировала я тираду Александра.

Эклектика, которая показалась мне основополагающим принципом оформления причудливого интерьера, умело организованный хаос эпох и жанров наконец обрели в моем сознании верное толкование. И Египет, и готика, и медвежья шкура – все это было вариациями на тему ледяного порядка, застывшей строгости, выверенности поз и пропорций, благородной сдержанности, касалась ли она эмоций или творческой фантазии строителей соборов. Шкура белого медведя придавала обстановке не меховое тепло и уют, а скорее навевала антарктический холод, усиливавшийся подбором декора и предметов, отсылавших воображение к Египту и Средневековью. Прибавьте к этому софиты – и вы получите впечатление общего морального и физического неуюта.

– За что будем пить? – пристально посмотрел на меня Александр. – Ты какая-то задумчивая сегодня.

– Ты говоришь так, словно знаешь меня со школьной скамьи, – с иронией ответила я, – давай выпьем за то, чтобы неприятности прошли стороной, твои неприятности.

Мне почему-то захотелось вывести из себя этого улыбчивого и неуязвимого с виду «фараона».

– Ты говоришь о позавчерашнем убийстве? – не мигая, смотрел на меня Александр.

– Мне бы не хотелось, чтобы… – Я запнулась.

– Чтобы я последовал за Дени?

– Да, – нетвердо произнесла я. Волнение не давало мне говорить непринужденно.

– Ладно, давай выпьем.

Мы сделали по два глотка.

– Все-таки, согласись, странно посреди Тарасова встретить уголок Древнего Египта… не просто музей, а…

– Понимаю, что ты хочешь сказать. Видишь ли, непросто наблюдать все это не в музеях, а жить с этим. Конечно, у меня нет настоящей мумии, нет золотого трона, – засмеялся он, – но у меня есть воображение, восприимчивость… Я могу проникнуться этим… Ты знаешь, – глаза Александра запылали, – мне по ночам иногда представляется, что я мумия фараона, плывущая в саркофаге по волнам вечности. В прошлый раз ты сравнила жизнь с морем…

– Не очень оригинальное сравнение, – скромно сказала я.

– Дело не в его оригинальности, а в его верности, – увлекся темой Александр, – жизнь – море… Но смерть – океан!

Он был возбужден разговором.

– В Древнем Египте знали это! – воскликнул он, но, устыдившись своей восторженной одержимости, смущенно рассмеялся, – прости. Я, наверное, кажусь тебе чудаком. У меня ведь ни машины, ни телефона нет. Женщинам кажется это странным.

Александр пожал плечами.

– Понимаю, – пробормотала я.

– Что такое весь этот пластиковый комфорт перед искусством?! Прав был Шопенгауэр, когда сказал, что единственное, что может возвысить человека над проявлениями вечноалчущей воли и даровать ему безмятежную вечность созерцания, – это искусство! Были, конечно, и такие разочарованно-депрессивные типы в литературе, как Камю, считавшие искусство проявлением все того же неизбывного абсурда. Только я так не думаю, искусство выше жизни, жизнь смотрится в него как в зеркало. Иначе она утратит ясность и самосознание.

– Мне все-таки кажется, – осмелилась я возразить, – что жизнь богаче любого искусства. И дело творца учиться у нее…

– Дело творца – творить новую реальность! – торжественно, с лихорадочным блеском в глазах провозгласил Александр. Пойдем. – Он вскочил со своего «пыточного» стула и устремился ко мне.

– Куда? – испугалась я.

Я была ошарашена его эмоциональным подъемом. Спокойный и бесстрастный, он вдруг выказал такую неистовую увлеченность предметом.

– На второй этаж. Я покажу тебе мои работы.

По винтовой лестнице, находящейся сбоку от камина, мы поднялись наверх. Почти в самом центре такой же просторной комнаты раскинулась огромная кровать с закругленными металлическими спинками, покрытая шелковым бежево-абрикосовым покрывалом. Над кроватью и рядом с ней висели и стояли разного размера софиты. Этакий сексодром, совмещенный со студией. Александр смотрел на меня, наслаждаясь произведенным на меня эффектом. Я сделала вид, что кровать мало интересует, и прошла дальше, где за аркой был вход в следующее помещение.

Там было что-то вроде рабочего кабинета. Никакой вычурности или стремления удивить гостя, все направлено на организацию рабочего места. Первым делом бросались в глаза, конечно же, фотографии. Фотографии, фотографии и еще раз фотографии: ими были увешаны все стены. В основном это были снимки размером с печатный лист, воспроизводящие женщин, девушек, юношей и девочек. Снимки были аккуратно развешаны один под другим ровными рядами. В дальнем углу стоял узкий длинный стол светлого дерева, на котором разместился монитор компьютера, принтер и сканер, системный блок располагался под столом, чтобы не закрывать пространство с фотографиями. На двух открытых полках глубиной всего в несколько сантиметров были выставлены совсем небольшие снимки. Лицо на одной фотографии показалось мне знакомым, и я взяла ее с полки. Я не ошиблась: это был снимок Насти Беловой. Она лежала обнаженной на кровати-сексодроме и спала. Лицо ее было безмятежным.

– Жаль ее, – с грустью произнесла я, – найти бы этого урода, который лишил ее жизни.

– Все они рано или поздно плохо кончают, – Шилкин сочувственно покачал головой.

– Можно, я возьму ее себе?

– О чем разговор, пожалуйста, – быстро согласился Александр.

Я оставила фотографию у себя и перевела взгляд направо, где увидела огромное горизонтальное колесо вроде барабана из «Поля чудес». Внешняя часть этого барабана служила столом, а внутренняя, полая, была разделена на сектора, в которых тоже стояли фотографии. Внутренний барабан, как я поняла, мог вращаться, давая возможность стоя на одном месте достать снимки из любой ячейки.

– Сделано по моим чертежам, очень удобная штука, – сказал он, сделав глоток коньяка.

– Да, впечатляет, – без особого энтузиазма произнесла я, – а там что? – Я показала на дверь рядом с рабочим столом.

– Там моя лаборатория, ванна и туалет. Хочешь посмотреть?

– Там у тебя тоже стоят софиты?

Я думала немного подколоть его, но он ничуть не смутился.

– Да, и там тоже.

– Тогда пойдем смотреть.

Шилкин галантно отворил передо мной дверь, и мы вошли в широкий короткий коридор, который заканчивался узким стрельчатым окном.

– Ванная направо, – подсказал он.

Я открыла дверь, ожидая увидеть что-то вроде джакузи, но была разочарована: ванная комната представляла собой сплошь отделанное плиткой бежевых тонов большое помещение с высокими потолками, в углу которого сиротливо притулилась ванна обычных размеров. Она, правда, была фаянсовая, но суть от этого не менялась. Возле нее на никелированных штативах действительно возвышались два огромных черных софита. И никаких излишеств, только три вешалки в виде обычных плечиков для одежды на крючках. Мне стало скучно.

– Давай вернемся к камину. – Я поежилась, – что-то у тебя не жарко.

– Как скажешь, – Шилкин пожал плечами и, развернувшись, зашагал обратно.

* * *

Проведя у Шилкина в общей сложности почти два часа, я уехала из его эклектично-аскетичного дома со смешанным чувством восхищения и недоумения. Меня просто поразило качество снимков, сделанных Шилкиным. Все было выверено и рассчитано: и глубина резкости, и выдержка, и диафрагма, и, конечно, постановка кадра. Придраться не к чему. Совсем непонятно его стремление уединиться, жить без машины и телефона, хотя все это ему по средствам. Но на то он и художник! Художник, которого знают не только в России, но и во Франции, в Чехии, в Финляндии. Он сказал мне, что мечтает о том, чтобы его альбомы увидели свет и в других странах Европы.

Я смотрела на фотографию спящей на огромной кровати Насти, и мысль о том, что ее больше нет, не давала мне покоя. Кому она помешала? Кто мог хладнокровно задушить ее и еще трех девушек? Да, они занимались проституцией, этой древней, как мир, профессией, да, они нарушали общественную мораль, но это никому не дает права убивать. К тому же и Шилкин оказался под подозрением, а это, я отдавала себе отчет в собственных эмоциях, волновало меня ничуть не меньше, чем гибель четырех молоденьких девушек.

Решение было принято – я найду убийцу и тем самым сниму подозрения с Александра.