Читать книгу Сладкая приманка (сборник) - Светлана Алешина - Страница 2

Знала бы я, что буквально через пять минут сама окажусь в положении своего знакомого майора Нестерова, над которым только что иронизировала, и буду думать о нем уже как о коллеге.

Принять участие в разборе завала мне так и не удалось. Народа там было вполне достаточно, и народа очень грамотного и опытного в такого рода делах… Но это меня не остановило бы, я все равно полезла бы в первые ряды и в самые узкие щели, такой уж характер… Чужую беду я воспринимаю как свою собственную. Наверное, поэтому и в спасатели попала.

Поработать в завале мне не дало неожиданное появление Григория Абрамовича, которого, честно говоря, мы не ждали раньше чем дня через три. Но он тем не менее стоял во дворе роддома и что-то резко выговаривал Кавээну, который разводил руками и явно оправдывался. Я поспешила узнать, что случилось.

Еще не дойдя нескольких шагов до нашего командира, я почувствовала, что зол он чрезвычайно. И на Кавээна накинулся, наверное, просто потому, что тот под руку попался. Что-то мне подсказывало, что наверняка сейчас и мне достанется.

– Ну что, экстремальный психолог второго разряда, дня не проходит, чтобы вы в какие-то контакты с ФСБ не вступили?

Уже по первому, столь ехидному вопросу Григория Абрамовича мне стало абсолютно ясно: так и есть, пришла моя очередь.

– Григорий Абрамович… – начала я недоумевающим тоном, но продолжить мне он не дал.

Если уж Грэг тебя перебивает, да еще не называет ни по фамилии, ни по имени, да еще на «вы» к тебе обращается, значит, он не просто зол, а зол просто-таки чрезвычайно. Интересное дело. Что бы это могло его так здорово разозлить?..

– Обращайтесь по форме, – раздраженно оборвал меня Григорий Абрамович, – мы с вами не на посиделках в сельском клубе, в конце концов, или, как это сейчас называется, не на дискотеке!

Он даже покраснел весь и без конца протирал платочком вспотевшую лысину…

– Товарищ подполковник…

Но он снова меня перебил:

– Товарищи в советской России остались, а такой страны больше не существует.

– Господин подполковник… – начала я и невольно улыбнулась.

Какой из него господин! Ну, не вяжется это слово с Григорием Абрамовичем, и все тут! Он больше на школьного учителя истории похож, причем истории именно той страны, которой, как он только что сказал, уже не существует, – советской истории.

– Что вы смеетесь надо мной, Николаева? – возмутился Григорий Абрамович. – Это возмутительное неуставное отношение к своему командиру! Распоясались тут, стоило мне только уехать ненадолго. У нас в группе безобразное отношение к дисциплине!

«Зря вы так, Григорий Абрамович, – подумала я. – Я ведь и обидеться могу, в конце концов! Мало ли за что вы там от своего начальства нагоняй получили, а мы-то с ребятами тут при чем?»

– Советской России и правда больше не существует, – сказала я. – Но люди, которые в ней выросли, остались. И она из них иногда лезет наружу, как язвы у больного проказой.

Я смотрела Грэгу прямо в глаза, и он смутился… Он, наверное, все же сумел увидеть себя со стороны, чего я и добивалась своей фразой. Я знаю, что Грэг – хороший командир и просто так, ради собственного удовольствия, никогда не станет выплескивать на друзей собственное раздражение. Я искренне считаю и его, и Кавээна с Игорьком своими друзьями… В конце концов, мы спасатели, а не армия и не ФСБ, и это очень много значит. Я не умею служить, то есть формально подчиняться уставу и выполнять свои обязанности, я умею, хочу и могу работать, помогать, спасать. Поэтому я сейчас здесь, поэтому я – спасатель. И я не понимаю, в чем меня сейчас упрекают.

Григорий Абрамович, как мне показалось, прекрасно понял, о чем я подумала, но вслух не произнесла. Он аккуратно свернул свой платочек, сунул его в задний карман комбинезона и, жестом позвав нас за собой, направился к нашей машине.

«А почему, собственно, он в комбинезоне? – задала я себе вопрос и тут же на него ответила: – Значит, он успел заехать в управление. Нас там, естественно, не застал. Переоделся… И что же могло там-то случиться, что его так разозлило?»

– Григорий Абрамович, а разве что-нибудь случилось? – спросила я, сделав наивное выражение лица. – Мы же выполняем свои прямые обязанности.

– Нет, Оленька, не выполняете, – ответил Грэг, уже взяв себя в руки и разговаривая своим обычным спокойным и убедительным тоном. – Кроме ЧП, есть еще и повседневная текущая работа, которую тоже кому-то нужно делать… Это для вас она повседневная и, может быть, даже скучная, может быть, даже смешная и несерьезная по сравнению со взрывами, катастрофами, врезавшимися в мосты теплоходами и слетевшими в реку поездами. А для человека, который попал в безвыходную, по его мнению, ситуацию, – это трагедия. И помочь ему, показать, что выход есть и достаточно сделать шаг в нужную сторону, чтобы спастись.

Он замолчал, и я подумала:

«Это все правильно, но это мы и сами прекрасно знаем. Зачем об этом сейчас говорить?.. Это же прописные истины».

Григорий Абрамович выдержал многозначительную паузу и продолжил:

– Я и в самом деле был не прав, когда позволил себе упрекать вас в том, чего вы скорее всего не совершали… Вы тут, конечно, ни при чем, наши, я имею в виду МЧС, отношения с ФСБ сложились без вашего участия. Отношения эти мне, например, очень не нравятся, но мнение мое имеет, к сожалению, слишком малый вес для людей, принимающих кардинальные решения.

Видя недоумение, отчетливо отразившееся на наших лицах, Григорий Абрамович поспешил продолжить, уводя нас от странной темы его взаимоотношений с высшим руководством нашего министерства:

– Объясню сразу и раскрою карты, потому что все козыри не мои, я предпочел бы в эту игру вообще не играть… Наше руководство всерьез собирается создавать из наших спасательских подразделений структуру, которая могла бы в случае необходимости заменить собой другие силовые структуры – будь то армия, или ФСБ, или МВД, или Служба безопасности президента… Зачем это делается, я не могу вам объяснить, сам я этого не понимаю и не принимаю… Но приказ этот я выполнять должен, хотя он мне и не по нутру… Хотя и не настолько, чтобы из-за этого подавать в отставку. На «зимние квартиры» мы всегда успеем, как сказал как-то Михаил Юрьевич…

– Кто? – переспросил Кавээн.

– Да служил в южном округе один такой младший офицер. Давно, еще до того, как МЧС организовали… Умный был человек…

Григорий Абрамович вздохнул и вновь полез в карман за своим платочком.

– Новые звания получать, конечно, приятно, но активность в булгаковских событиях сослужила нам и не очень, на мой взгляд, хорошую службу… Нам вменяется в обязанность проводить постоянную профилактическую работу, направленную на то, чтобы снизить число чрезвычайных происшествий на нашей территории.

– Это что же – успокаивать ураганный ветер, укрощать смерчи, предотвращать наводнения и засухи, проверять состояние газо– и нефтепроводов, ловить падающие самолеты? – попытался сострить Игорек.

– Если ты, Игорь, покажешь на деле, что все это умеешь, – не принял Грэг его шутки, – то не сомневайся, что и это со временем станет твоей обязанностью. К моему сожалению, мы уже показали, что кое-что умеем. И теперь нам поручают расследовать причины взрыва второго тарасовского роддома.

Мы все потеряли дар речи.

– А мы-то при чем? – пробормотал Кавээн. – Мы это… людей спасаем.

– Вот чтобы некого было спасать следующий раз, – терпеливо объяснял Грэг, – мы должны найти того, кто этот взрыв устроил.

И он показал рукой на центральную часть здания, к которой подогнали подъемный кран и снимали плиты перекрытия между третьим и вторым этажами, которые держались на честном слове и в любую минуту грозили обрушиться и увеличить число жертв, прибавив к ним кого-нибудь из особо рьяных и неосторожных спасателей.

– Так они же ищут террориста… – сказала я, вспомнив разговор с Нестеровым. – Мы, значит, тоже должны его искать, параллельно с ними. Кто первый найдет, так, что ли?.. Соревноваться нам с ними, что ли, придется? А зачем нам это нужно?

– С кем с ними, Оля? – быстро спросил Грэг. – Кто собирал там спасателей и какую информацию хотел от них получить?

Я пожала плечами.

– Следователь областной прокуратуры майор Нестеров, – ответила я. – Он очень осторожно, деликатно пытался выяснить – не заметил ли кто-нибудь посторонних людей на территории роддома.

Пока я говорила, Грэг кивал головой, а потом неожиданно уточнил:

– Все так, кроме одного. Майор Нестеров уже полгода как работает в службе безопасности, а не в областной прокуратуре, руководит опергруппой, занимающейся особо важными преступлениями.

Лицо мое вытянулось.

– А зачем же тогда он столько болтал в разговоре со мной, – спросила я, – выкладывал информацию, которая у него есть?

– Думаю, он хотел тебя проверить, убедиться – какой информацией обладаешь ты… Или вообще не обладаешь… – предположил Грэг. – Ты ему что-нибудь сообщила из того, что он хотел узнать?

Я покачала головой:

– Нет. И никто из спасателей пока не сообщил, но он дал всем свои координаты… Кто-то из спасателей к нему обязательно придет и расскажет, что вспомнил… И мы не сможем этому воспрепятствовать. Не можем же мы объяснять каждому из спасателей, что Нестеров не тот, за кого себя выдает, и не нужно давать ему никакую информацию. Хотя, конечно, из наших никто ФСБ не любит.

– Мы просто не сможем этого сделать, – согласился Грэг. – У нас нет оснований просить людей не общаться с ним. А Нестеров между тем фактически добился одной из своих истинных целей – перехватил у нас столь обширный источник информации, как спасатели. Ход наглый, но очень в духе ФСБ. Нужно приготовиться к тому, что это негласное соревнование они и дальше будут продолжать в том же направлении. Их истинная цель, как я подозреваю, – не столько найти этого полумифического-полуреального террориста, столько дискредитировать наши способности к оперативно-розыскной работе. А шире – показать неспособность МЧС выступить в качестве альтернативы ФСБ. Вот так-то, дорогие мои. Не больше и не меньше.

– Едрена-матрена! – суммировал как умел, по-своему, наши общие впечатления Кавээн. – Опять нам с этими… с этими, блин…

– Саша, спокойнее! – вставил Грэг.

Кавээн быстро взглянул на него и решил обойтись без эпитета.

– …опять кулаками махаться! То-то у меня руки чешутся.

– И чтобы без всяких там кулаков! – с ясно ощутимым металлом в голосе приказал Григорий Абрамович. – Даже если будут провоцировать. Мало вам того, что Игоря в Булгакове ранили.

Он нахмурился и добавил:

– Полковник Краевский, кстати, вышел сухим из воды. Его причастность к запутыванию расследования причин булгаковской катастрофы не доказана. Можно сказать – сухим из воды вышел или специально его кто-то вывел, хотя временно он от дел отстранен. Но чувствую я, нам с ним еще придется встретиться.

– Я вообще не понимаю теперь, – подал голос Игорек, – мы спасатели или детективы?

– Мы, Игорек, спасатели, – ответил ему Григорий Абрамович. – Но поручено нам найти этого гада, который людей взрывает. И обезвредить его, чтобы ни одного взрыва больше не было. Это даже не поручение, это приказ нашего командования.

Грэг достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, в котором нетрудно было угадать факс, развернул его, но Игорю в руки не дал, а прочитал сам, чего обычно не делал. Он никогда не скрывал от нас содержания приказов, которые получала группа, чтобы не подрывать доверие, установившееся в нашем маленьком коллективе. Грэг даже гордился этим доверием.

– Командиру ФГС-1 подполковнику Воротникову, – прочитал Грэг, близоруко щурясь на лист бумаги. – Приказываю обеспечить проведение группой оперативно-розыскных мероприятий, направленных на установление личности и поимку преступника, организовавшего взрывы поликлиники и роддома в Тарасове, мединститута в Волгограде, убийство профессора математики Тарасовского госуниверситета Мартыненко и покушение на убийство аспиранта политехнического института Гусева. Материалы по данному делу получить у майора ФСБ Нестерова. О ходе расследования докладывать с периодичностью в три дня мне.

Я обратила внимание, что Грэг будто проглотил фамилию, готовую сорваться с его языка. Не знаю, что меня толкнуло, но я заглянула через его плечо в бумагу, которую он читал, и, прежде чем он сложил лист бумаги, успела заметить фамилию человека, который подписал приказ. К моему большому удивлению, это оказался не генерал Кольцов и не начальник штаба Медведев, а… Чугунков. Тот самый Чугунков, который чуть не арестовал меня в Булгакове и который потом сам предлагал мне перейти в спецразведку МЧС, где, судя по всему, занимал не последнюю должность.

Но больше всего меня поразило его звание. В Булгакове на его форме не было знаков различия; когда он разговаривал со мной по телефону, он тоже мне своего звания не сообщил. Теперь же я своими глазами увидела подпись под приказом – «генерал Чугунков»! Вот это да! Чугунок, который гонял нас по полосе препятствий на сборах в спецлагере, – генерал! С ума сойти можно!

Вопрос уже готов был сорваться у меня с языка, но Грэг заметил мой взгляд на бумагу в его руках и так посмотрел на меня, что всякое желание задавать вопросы у меня пропало… А через секунду я уже забыла об этой странности, так как Грэг, оказывается, еще не закончил перечисление наших неприятностей.

– Теперь о дисциплине, – сказал он, и по его тону было понятно, что ничего обнадеживающего о ее состоянии в нашей группе мы не услышим. – Александр Васильевич уже слышал мое мнение об офицерах МЧС, которые оставляют вверенный им пост и устремляются как рядовые спасатели на место происшествия, забывая, что их главная обязанность – руководить, а не стремиться в первые ряды, где народу и без них хватает… Вместо того чтобы, оценив ситуацию, оставить капитана Николаеву на своем месте в управлении продолжать оперативное дежурство, майор Маслюков снял всю группу и направился во главе ее на объект. Да еще сам фактически направил ее на беседу с представителем ФСБ, который очень внимательно следит за нами и собирает информацию о наших действиях. Ну да ладно, с этим мы уже разобрались. Главная его ошибка привела к тому, что группа не смогла, по сути дела, выполнить своих обязанностей.

Наши лица в очередной раз вытянулись…

– Но… – замычал Кавээн, – мы же работали тут…

– Я и не говорил, что вы тут отдыхали, – ответил Григорий Абрамович. – Но через десять минут после вашего выезда из управления поступил звонок из городского управления коммунального хозяйства. Глупейшая ситуация – женщина застряла в лифте.

– А мы-то тут при чем? – пробормотал Кавээн. – Мы лифты не ремонтируем.

– Оправдываться будешь перед прокурором, – оборвал его Грэг, – а я в другом ведомстве работаю. Так вот. Коммунальщики сообщили нашему диспетчеру, который переключил наш телефон на себя после вашего отъезда, что у застрявшей в лифте женщины начался какой-то психический припадок. По их предположению, она страдает сильно развитой формой клаустрофобии.

Я прикусила губу. Прав Грэг, это как раз тот случай, когда необходимо вмешательство экстремального психолога. Хорошо представляя природу заболевания, я могла бы облегчить ситуацию, в которой оказалась несчастная женщина, приходящая в ужас от замкнутого пространства. Разумным решением было бы оставить меня в управлении продолжать дежурство, а самому с Игорьком отправиться на ЧП.

– В результате диспетчер, не обнаружив штатного психолога на месте и не сумев установить с ним связь по мобильному телефону, вынужден был коммунальщикам в помощи отказать.

Я вздохнула. Конечно, это прокол для всей тарасовской службы МЧС. Такие случаи создают репутацию. И не стоит себя утешать, что все произошло случайно, что мы были заняты делом. Думать, как распорядиться людьми, которыми ты руководишь, – это тоже дело.

– Но и это не самое неприятное, – продолжал нагружать нас Грэг. – Самое неприятное, что коммунальщики, получив наш отказ, обратились со своей просьбой в ФСБ, и оттуда им в считанные минуты направили психолога, который взял ситуацию под контроль и помог женщине прийти в себя и продержаться, пока не исправили лифт. Я думаю, комментировать здесь нечего. Еще пара таких случаев – и мы можем смело подавать в отставку, а наши дела перейдут в ведение ФСБ. Оно, кстати, очень радо будет такому повороту. Они об этом только и мечтают.

Григорий Абрамович посмотрел на каждого из нас по очереди. Мы стояли, опустив головы, как провинившиеся школьники перед учителем.

– Поэтому приказываю, – сказал он, – немедленно покинуть объект, вернуться в управление и ждать моих указаний. Инструктаж по делу о взрывах назначаю через полчаса. Проводить его буду я. Садитесь в «рафик» и отправляйтесь обратно.

Григорий Абрамович посмотрел на мрачного Кавээна, пальцы которого выбивали частую дробь на капоте нашей машины, и добавил:

– За руль сядет Игорь. Спокойно, Саша, спокойно, – добавил Грэг, заметив, как напряглись мускулы Кавээна. – Я хочу, чтобы сегодня вы без происшествий до управления добрались.

…До управления мы, как и хотел Григорий Абрамович, добрались без происшествий, правда, в подавленном настроении. Слишком много на нас обрушилось новостей, которые, мягко говоря, энтузиазма не вызывали. Одно дело, когда в Булгакове мы как-то само собой оказались втянутыми в поиск причин трагедии, другое – сейчас. Расследовать происшествие, не имея достаточного опыта, не имея практически никакой информации, да еще в условиях жесткой конкуренции со службой, отношения с которой у нас, мягко выражаясь, не складывались. И делать это предстояло по приказу, обязательному для исполнения, иначе мы просто расписались бы в своем непрофессионализме, хотя, объективно говоря, заниматься следствием никогда не входило в наши профессиональные обязанности. Ведь мы спасатели, а не сыщики. О чем они только думают там, в министерстве?

Я уже сильно пожалела, что в Булгакове спровоцировала всю группу на поиск организаторов катастрофы. Недаром говорят, что инициатива наказуема. Теперь, пожалуйста, расхлебывай!

В управлении я сварила кофе, и мы молча выпили по чашке крепкого, ароматного, густого, прочищающего мозги и поднимающего тонус напитка. Кавээн опять уцепился за телефон, который он столь опрометчиво оставил, но тот вновь молчал. Дядя Саша сидел перед ним в задумчивости и разглядывал безмолвствующий аппарат. Игорек улегся на стульях, заложил руки за голову и уставился в потолок. Наверняка обдумывал ту информацию по взрыву в роддоме, которая у нас уже была, и строил всевозможные версии. Я к его занятию относилась скептически: какие версии можно строить, когда информации нет почти никакой? Остается одно – фантазировать на вольную тему.

От кофе я немного повеселела, а размышления над упражнениями Игоря в дедукции напомнили мне о Ларисе Чайкиной. Она-то кое-что могла бы рассказать, поскольку, как я поняла из ее реакции, присутствовала при взрыве. Только вот расспрашивать ее об этом без ущерба ее психическому здоровью нет пока никакой возможности.

Я позвонила в больницу, куда отвезли женщин из роддома, и спросила, не родила ли еще Чайкина. Мне долго не хотели отвечать, но после того, как убедились, что я не родственница, а психолог-спасатель, попросили приехать. Встревоженная, я помчалась в больницу.

Меня встретил дежурный врач. Он был сильно обеспокоен. Лариса не подпускала к себе никого из врачей и медсестер, твердила, что она вовсе не беременна, требовала, чтобы ее отпустили домой. Осмотреть ее так и не удалось. По ее карточке выходило, что срок родов у нее уже прошел. Она вела себя очень беспокойно и все просила пригласить ту девушку, с которой они вместе спускались из роддома по пожарной лестнице. Я попросила немедленно отвести меня к Ларисе Чайкиной.

Меня привели в палату, где, кроме Чайкиной, находились еще три женщины, и поразилась психологической неграмотности наших медиков. Я не в первый раз сталкиваюсь с этим, но сейчас это выходило за все рамки. Лариса ходила по палате и говорила практически непрерывно, а три женщины, тоже еще не родившие, жались по своим кроватям и смотрели на нее испуганно и озлобленно. А Лариса со своим огромным животом ходила от окна к двери и обратно и очень искренне возмущалась безответственности тех женщин, которые решились рожать детей.

– …Я ненавижу детей! – заявляла она, поворачиваясь от окна к двери и обводя своих соседок невидящим взглядом. – Нужно быть сумасшедшей, чтобы сейчас рожать! Ребенок убивает женщину. Я несколько раз видела маленьких детей. Это хитрые и жестокие существа. Они думают только о себе и о том, как замучить свою мать. Они ждут момента, когда она расслабится, и начинают кричать тонким противным голосом, специально не давая матери отдохнуть. Я знаю, что ни одна женщина не хочет их рожать. Я, например, не хочу. Я же не сумасшедшая.

– Заткнись ты, дура! – не выдержала одна из беременных женщин. – Ты на пузо свое взгляни. Не хочет она! Раньше нужно было думать, когда с мужиком трахалась. Тогда небось хотела! А теперь тебя не спросят, хочешь ты или не хочешь.

– Нет-нет, вы не поняли, я вовсе не беременна. Я не могу быть беременной… Это было бы странно… Я поеду сейчас домой. За мной приедет моя подружка, мы с ней совсем случайно оказались в роддоме, просто мимо шли. Она заберет меня отсюда.

Меня она между тем не замечала, хотя я уже минуты три стояла у двери и смотрела на нее. Врач, который вошел вместе со мной, хотел подойти к Ларисе, но я его остановила, удержав за рукав.

– Сергей Александрович! – возмущенно обратилась к врачу еще одна соседка Чайкиной. – Уберите от нас эту идиотку. Она все уши прожужжала – не хочет она рожать. Ходит, пузом трясет, а сама: «Ненавижу детей! Ненавижу детей!» Твердит, как сумасшедший попугай какой-то.

– Ты, милочка, сама успокойся. Что это ты так волнуешься? Тебе рожать сегодня, нервничать не нужно. Животик-то у тебя у самой вон какой – постарался муж, не иначе как тройню тебе зарядил. Давай-ка послушаем, что у нас там.

– Сергей Александрович, – хихикнула женщина. – Это у меня, а не у нас. У самого-то у вас-то там пусто скорее всего.

Меня передернуло. Врач, по-моему, был абсолютно глухой и слепой. Этим женщинам действительно нельзя было находиться вместе с Чайкиной в одной палате. Ее нужно было срочно изолировать. Эта его «милочка» была совершенно права – Ларису нужно было забрать из этой палаты. И забрать срочно, пока не случилось какого-нибудь скандала, который может для Ларисы закончиться трагедией.

Она наконец узнала меня и поспешила ко мне, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу.

– Ну, наконец-то! – воскликнула она. – Я уже устала тебя ждать! Представляешь, они мне не верят. Знаешь, Наташка, я все никак не пойму, как я здесь оказалась. Я помню, как мы с тобой убежали с химии, как мороженое ели. А дальше?

«Господи, она школьница, что ли?» – подумала я, а женщины в палате засмеялись. Наверное, потому, что ко мне она обращалась как к подружке, а я на школьницу нисколько не была похожа. Я быстро взяла из рук врача Ларисину карточку и нашла в графе «год рождения» отметку – 1975. Так она моя ровесница! Какая же, к черту, химия!

– Потом какой-то кошмар в роддоме, пожарная лестница. Не помнишь, зачем мы с тобой туда пошли? Неужели кто-то из наших девчонок рожать собрался? Значит, они с мальчишками. Ну, это.

Лариса покраснела.

– Ну… давали им.

Женщины уже откровенно хохотали. Ситуация складывалась глупейшая. Я никак не могла понять, что происходит, врач давно уже, судя по всему, махнул на Ларису рукой. Женщины с удовольствием отыгрывались за свой недавний страх перед Ларисой.

– А это кто? – спросила у меня Лариса.

Она показала пальцем на врача, и я поняла, что пора активно вмешиваться. Ларису нельзя было предоставлять самой себе. Она явно вернулась в свое прошлое и меня принимает за одну из своих подружек. По ее самоощущению, она не только не беременна, она даже с мужчиной вроде бы ни разу не была. Ситуация, конечно, слишком уж дикая для женщины, у которой вот-вот должны начаться родовые схватки.

– Вы можете ее перевести в отдельную палату? – спросила я врача.

– Ты, милочка, с ума не сошла? – возмутился он, но быстро сообразил, что со мной не следует разговаривать как с подопечными женщинами, и сбивчиво забормотал извинения.

– Больница переполнена, – бросился он объяснять. – Мы дежурили в день, когда роддом взорвался, всех везли к нам, не заботясь о том, можем мы их принять или нет. Даже младенцев нам привезли!

Он возмущенно всплеснул руками.

– Ну, младенцев мы за пару часов распихали по роддомам. Так теперь скандал с роженицами – они-то здесь остались! Требуют своих детей. Вот где кошмар-то! Детей им подавай! Да кто ж теперь разберется, где чей ребенок! У многих бирки-то послетали, пока с ними возились на улице в суматохе, спроси у него теперь, чей он ребенок. Кроме того, один ребенок погиб, а мать до сих пор не знает об этом.

Он вздохнул.

– Здесь-то спокойно. Ну, подумаешь, нервничают слегка. Так это дело обычное. Перед родами всегда нервничают, а я всегда успокаиваю. Так уж заведено. Где ж я ей отдельную палату найду? И в психушку не отправишь, у них там родильного отделения нет, конечно.

– Главврач здесь? – спросила я.

Он помотал головой.

– Литвинова полчаса назад губернатор вызвал.

– Кабинет его свободен?

Врач молча хлопал глазами.

– Ключ можете найти?

– У Михайловны ключ есть, у уборщицы.

Он взглянул на часы:

– Минут через десять она как раз у Литвинова убирать начнет.

Выйти из палаты Ларису не нужно было даже уговаривать. Она живо вцепилась в мою руку, и мы втроем – я, Лариса и врач – направились по длинному коридору третьего этажа к лестнице. Но чем ближе мы подходили к ступеням лестницы, тем крепче и беспокойней сжимала Лариса мою руку. Я наконец сообразила, что не выяснила один очень существенный для Ларисы момент.

– На каком этаже у вас кабинет главврача? – спросила я.

– На первом. – Врач недоумевающе посмотрел на меня и пожал плечами.

«Вот черт! – ругнулась я про себя. – По лестнице она не даст себя свести».

Я немного растерялась.

«Сама же, между прочим, виновата! – ругала я себя. – Могла бы предусмотреть, что Ларису могут затащить на третий этаж, а спускаться она опять не сможет. Нужно было предупредить тех, кто ее сюда вез, или самой проводить».

Впрочем, она боится только лестницы, вернее – только спуска по лестнице.

– Лифт есть? – спросила я у врача.

– Конечно, есть! – пожал тот плечами, недоумевая, почему я спрашиваю о такой ерунде с таким серьезным волнением.

Я облегченно вздохнула. Иногда забываешь самые простейшие решения и начинаешь сама придумывать себе трудности. Это чаще всего говорит о настроении несколько депрессивной окраски. Мне нужно на себя обратить внимание. Я слишком поддаюсь эмоциям и начинаю совершать ошибки. Нет, это нужно прекращать, ведь я же умею контролировать свое эмоциональное состояние.

На лифте мы спустились спокойно. Не было перед глазами Ларисы ступенек, ведущих вниз, а движения лифта она, по-моему, вообще не заметила. Лариса болтала со мной как со школьной подружкой, называла меня Наташей и чувствовала себя, судя по ее настроению, превосходно. Только иногда она начинала морщиться и прикладывала ладони к животу, который начинал ходить ходуном.

– Подожди чуть-чуть, у меня с желудком что-то нехорошо. Сейчас пройдет.

Дверь в кабинет главврача оказалась не заперта, и едва мы туда вошли с Ларисой, дежурный врач потерялся где-то по дороге, а мы увидели сидящего за столом молодого мужчину. На уборщицу Михайловну он был явно не похож, и я поняла, что это и есть тот самый Литвинов, который как-то отвертелся от встречи с губернатором. Что ж, тем лучше. Не люблю действовать по-партизански, хотя иной раз и приходится, когда нет другого выхода.

Я готова была пуститься в объяснения, но Литвинов не дал мне рта раскрыть. Он вежливым жестом пригласил нас с Ларисой сесть в глубокие мягкие кресла перед своим столом и заявил:

– Я вас уже жду.

Я посмотрела на него недоумевающе.

– Меня предупредил по телефону подполковник Воротников, что вы… – он кивнул головой в мою сторону, – … отправились в нашу больницу, и просил оказать вам содействие, если ситуация того потребует. Мне кажется, она уже требует. Осталось только выяснить, чего именно она требует.

– Наташк, ты его знаешь, что ли? – спросила Лариса у меня вполголоса. – Симпатичный.

Теперь Литвинов запнулся в некотором недоумении.

– Простите, – спросил он, – вы капитан МЧС Ольга Николаева?

Лариса внимательно прислушивалась к его словам и, едва он замолчал, сказала мне:

– Наташа, у него, кажется, с головой не все в порядке.

Я улыбнулась ей успокаивающе и повернулась опять к главврачу.

– Ситуация действительно требует вашей помощи. Мне трудно разговаривать сейчас, не создавая стрессовой ситуации для одного из присутствующих. – Я показала глазами на Ларису. Не могу же я при ней заявить, что у нее психическая травма и что она ощущает себя девчонкой-школьницей. – …В некотором смысле я, как это ни странно, сейчас Наташа, школьная подруга Ларисы Чайкиной. Хотя то, что сообщил вам подполковник Воротников, полностью соответствует действительности.

В глазах у него появилось какое-то нехорошее подозрение, и я поспешила добавить, надеясь, что ему в отличие от Ларисы знакома психиатрическая лексика:

– Я столкнулась со сложным случаем посттравматического невроза. Потеря идентификации, мемориальные пространственно-временные лакуны, регрессия на предгенитальную стадию психологического развития. Все это осложнено тем, что вы видите собственными глазами.

Я следила за его глазами. Кажется, он меня понял, поскольку взгляд его остановился на Ларисином животе. Лариса же смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она явно не поняла ни слова из того, что я сказала. Вот и отлично, я того и хотела.

– Сложность ситуации в том, что нельзя создавать излишней напряженности ввиду того, что скоро должно произойти то, что обязательно должно произойти.

Он кивнул головой – понял, что я говорю о предстоящих вот-вот родах.

– В роддоме мы с ней… – Я выразительно на него посмотрела, чтобы он понял, что я рассказываю, как Лариса видит сложившуюся ситуацию. – …Оказались случайно, после того как убежали с урока химии. Рожать мы с ней никого не собираемся и вообще знаем обо всем этом понаслышке.

Он даже сморщился. Я поняла, что до него дошла сложность психологической ситуации, в которой оказалась Лариса.

– Сейчас мы идем домой.

– Не смею задерживать… – пробормотал он, уже явно перестав понимать, что говорит.

Я улыбнулась…

– Проблема в том, что мы потеряли ключи от своих квартир. Это, конечно, не беда, мы остановимся у кого-нибудь из наших друзей.

Я давно уже сообразила, что далеко от больницы нам уходить нельзя, значит, ко мне домой я Ларису отвезти не смогу, так как живу на другом конце Тарасова. К ней домой я ее отпустить тоже не могу, мне трудно представить поведение ее родственников и их реакцию на ее теперешнее состояние. Остается одно – вспомнить, кто из наших живет недалеко от больницы. Ну, конечно же, Игорек. Отсюда до его дома можно дойти минут за пять.

– Разрешите воспользоваться вашим телефоном.

Литвинов рассеянно кивнул. Я набрала телефон управления и услышала голос Григория Абрамовича.

– Если вам нужна помощь, прежде всего сообщите свой адрес, – произнес он ритуальную фразу.

– Это я, узнали? – Я старалась не называть ни себя, ни его, чтобы не выводить Ларису из того относительного психологического равновесия, в котором она сейчас находилась.

– Николаева? Оля? – сообразил Грэг. – Что там у тебя? Наша помощь нужна?

– Да. Но не столько помощь, сколько ключи от квартиры Игорька…

– Что? – услышала я в трубке приглушенный, но явно возмущенный голос Игорька. – Это еще зачем?

– Подожди, Оленька, – сказал Григорий Абрамович. – Сейчас мы с ним договоримся.

Я перестала вообще что-нибудь слышать. Деликатный Григорий Абрамович явно зажал трубку ладонью. Ответил он мне секунд через двадцать. Спокойным и как всегда уверенным тоном.

– Жди там, минут через пятнадцать он сам привезет.

И повесил трубку. Я облегченно вздохнула. Главное удалось. Теперь нужно создать для Ларисы ту обстановку, которая ей кажется наиболее спокойной. Квартира Игорька для этого вполне подойдет. Вот только врача для постоянного дежурства с Ларисой нужно выбить из этого Литвинова.

К моему удивлению, сделать это оказалось гораздо проще, чем я предполагала. Литвинов сказал: «Конечно, конечно…», попросил оставить адрес и клятвенно пообещал через час прислать квалифицированного врача. Он еще заверил меня, что у него сейчас много свободных врачей. Я удивилась, не поверила ему, но не придала этой фразе особого значения и промолчала.

Минут пять мы с Ларисой ждали на улице у приемного отделения, Игорек приехал точно, как и обещал Григорий Абрамович… Он не сказал мне ни слова, лишь улыбнулся грустно и обреченно. Я не стала расспрашивать, чего это он так улыбается… Надо будет – сам скажет… У меня сейчас так голова была занята Ларисой Чайкиной и ее проблемой, что я даже про террориста, которого нам поручили найти, немного подзабыла. Очень, конечно, соблазнительно было бы расспросить Ларису, что же она все-таки видела. Но разве я смогу сейчас с ней об этом заговорить? Видно, придется обходиться без ее помощи.

Игорек вез нас до своей квартиры не торопясь, я подозревала, что пешком мы дошли бы быстрее. Но он очень боялся, что машину тряхнет и Лариса родит прямо в нашем «рафике». Поэтому плелся еле-еле, делая не больше двадцати километров в час.

Жил он на четвертом этаже, но лифт работал исправно, и я не боялась теперь, что у нас возникнут сложности, если придется Ларису срочно транспортировать в больницу. Я представила Игорька Ларисе как знакомого мальчишку из соседней школы, у которого родители уехали в командировку, квартира свободная, и там можно спокойно отдохнуть, пока я пойду искать ключи от ее дома. Лариса его приняла и через несколько секунд обращалась к нему без всякого смущения, называя его при этом почему-то Витей. Ну да ладно, Витя так Витя. Но я чуть не рассмеялась, когда увидела его реакцию на эту искаженную Ларисину реальность. Игорек словно подавился чем-то и никак не мог вдохнуть свободно. Ему потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к своей новой роли и отвечать Ларисе свободно и непринужденно.

Я уложила Ларису на Игореву постель и пошла к хозяину дома на кухню, дожидаться с ним обещанного Литвиновым врача.

– Объясни мне, Ольга, – спросил он меня, наливая мне крепкого чая, поскольку кофе не любил и дома его не держал, – почему, как только мне начинает казаться, что у меня с кем-то получается что-то серьезное, так каким-то странным образом вмешиваешься ты, и все рассыпается в какую-то смешную суету?

– О чем ты, Игорь? – Я, честно говоря, плохо его слушала, он любит распространяться о своих чувствах.

Раньше он говорил о том, как ему без меня плохо, теперь все чаще о своих отношениях с другими женщинами рассказывает. Как близкому другу… Дурачок! Не замечает, что мне это просто скучно. Ну и что, что я психолог! Не могу же я день и ночь только и делать, что решать чьи-то психологические проблемы… Для Игорька я, например, делать это просто отказываюсь. Не хочу помогать ему ни удержать какую-то женщину рядом с собой, ни оттолкнуть ее. Пусть он все это делает сам. Мне почему-то очень хочется видеть в нем мужчину, а не пацана, ищущего помощи у женщины, пусть даже и психолога.

Но сейчас он, как выяснилось, вовсе и не собирался посвящать меня в очередную свою любовную историю. Он хотел… на судьбу мне, что ли, пожаловаться. Или на меня саму, я так и не разобралась толком. Оказывается, он уже недели две ходил вокруг одной красавицы, с которой познакомился, когда лежал в больнице после булгаковского ранения. И как раз сегодня собирался проявить активность и привести ее к себе на ночь. А тут я со своей просьбой, которая в результате обернулась приказом нашего командира. Григорий Абрамович умеет так попросить.

Я, конечно, жалеть его не стала, иронически над ним хмыкнула и растрепала ему волосы. Какой он мужчина, хоть и старше меня!

– Все, Игорек, хватит жаловаться, – сказала я ему серьезно и без всякой насмешки. – Я тебе не мама, в конце концов… Давай-ка рассказывай, что там вам Грэг сообщил об этом террористе, что роддом взорвал. А может, это и не он вовсе… Может, это бомба взорвалась какая-нибудь, что со времен войны еще лежала. В Тарасове такие случаи были. Здесь в войну много бомбили.

– У тебя-то с головой все в порядке? – спросил Игорек. – Роддом построили всего десять лет назад.

– Почему десять? – удивилась я. – Я тоже там родилась – во втором, у вокзала.

– Старый роддом снесли десять лет назад, а перед тем как сносить, сожгли вместе со всем оборудованием… Там обнаружили стафилококк, вирусный гепатит и еще кучу какой-то дряни, которая никакой дезинфекцией не выводится. И за год новый построили. Поэтому забудь про бомбы, которые с войны в корпусе здания лежат.

– Значит, террорист? – спросила я.

Я нисколько не была смущена тем, что Игорек «посадил меня в лужу». Дело в том, что я сама в нее села специально для Игорька, чтобы он почувствовал себя уверенно и перестал расстраиваться из-за какой-то глупой любовной истории. Вряд ли у него это серьезно. А если и впрямь что-то важное у него с этой медсестрой намечается, так это судьба, и тогда уж ничто не помешает. Никакая Оля Николаева со своими неожиданными просьбами.

– Я в этом уже не сомневаюсь, – убежденно ответил Игорек. – Грэг нам столько информации про все это вывалил…

– А как же эти сволочи, что хотели детей похитить? – спросила я. – Может быть, Кузнец, который их послал, специально взрыв устроил, чтобы под шумок младенцев выкрасть? За Кузнецовым такие дела числятся, он вполне мог на это пойти.

– Ну нет, Оленька! – возразил Игорь. – Кузнецов поступил бы по-другому. У него свой стиль. Он взрывать не стал бы. Слишком высока вероятность того, что младенцев увезут прежде, чем он успеет вклиниться в это дело. Кузнец пришел бы с пятью автоматчиками, перестрелял бы врачей и забрал все, что ему нужно. Я уверен: врут эти гады, что на Кузнеца работают. Скорее всего это целиком их идея – украсть младенцев, воспользовавшись суматохой во время взрыва. Знают же, сволочи, что много неразберихи в этот момент на месте происшествия. Не узнай Кавээн Степаненко, им бы это удалось.

– Зачем им столько детей? – недоумевала я.

– А затем, чтобы продать их потом. Хоть тому же Кузнецу, по дешевке, а уж он найдет, как выгодно перепродать такой товар. Сейчас на Западе дети из России хорошо идут.

Меня передернуло от такого выражения, хотя по смыслу я ничего возразить не могла. Дети и в самом деле стали сейчас предметом купли-продажи, объектом подпольного бизнеса.

– Ладно, – сказала я. – Раз взрыв – это не их рук дело, давай теперь вываливай, что там Грэг вам рассказал? А то я тут делом занимаюсь, а они там без меня, значит…

– Во-первых, что ему в ФСБ сообщили… – оживился Игорь. – Все началось со странного случая в Тарасовском политехническом. Пять месяцев назад на столе комнаты номер двести пять в одном из его корпусов кто-то оставил коробку из-под блока сигарет «Петр I». Она пролежала там, как удалось выяснить позднее, три лекции, то есть часов пять. Наконец аспирант одной из кафедр с дурацким названием – не то ДДТ, не то ТТД – Владимир Гусев решил проверить, не осталась ли случайно в этой коробке пачка сигарет. Аспиранты, знаешь ли, народ небогатый, и такой находке он был бы рад. В коробке действительно оказалась пачка сигарет. Но когда обрадованный Гусев попытался достать эту пачку, раздался взрыв. Результат – выбитый глаз и изуродованное осколками лицо. ФСБ тут же обнаружила, что у них в архиве уже год лежит нераскрытое дело о взрыве в студенческом клубе Тарасовского педагогического института. Тогда не пострадал никто. На адрес клуба пришла посылка. Директор клуба, некто Сухарев, придя в клуб утром пьяным, получил ее под расписку о доставке от почтальона, решил на ощупь, что это какая-то книга, и швырнул ее от дверей актового зала на сцену, где стоял его рабочий стол. Едва посылочка шмякнулась на сцену, произошел взрыв. Последствий у взрыва было два – Сухарев протрезвел, а ректор пединститута отдал приказ о внеплановом ремонте клуба, который по плану делается там раз лет в пятьдесят. Наши доблестные коллеги из ФСБ обнаружили, что в обоих очень несложных взрывных устройствах использовались примитивные детали.

Игорек сделал паузу, чтобы закурить сигарету.

– Следующим был мединститут в Волгограде. Информацию об этом взрыве Грэг получил по факсу прямо оттуда, используя наши каналы, а не от ФСБ. Там бомба была прислана тоже по почте. Существенным проколом неизвестного террориста оказалось то, что он не указал не только имени отправителя, что вызвало некоторое подозрение, но и конкретного получателя посылки, в результате чего ее никто не вскрывал три дня. Она была доставлена в пятницу на кафедру генетики, интереса особого не вызвала и пролежала все выходные нераспечатанной. В понедельник заведующий кафедрой, профессор Коновалов, поручил лаборанту Кучкову разобрать почту, тот начал вскрывать посылку, и раздался взрыв. Ему оторвало руку, но он остался жив. После этого террорист впервые избрал объектом своей изуверской деятельности медицинское учреждение… Главврачу поликлиники Заводского района Тарасова вместе с посылкой пришло письмо, в котором сообщалось, что некий преуспевший в делах бизнесмен, родившийся в Тарасове и в детстве лечившийся от различных болезней именно в этой поликлинике, обуреваемый ностальгическими чувствами, направляет в помощь врачам несколько сот ампул новейшего инсулина, произведенного его фирмой на космической орбите, на борту недавно запущенной орбитальной станции. Информация выглядела правдоподобно, станцию действительно совсем недавно запустили, вполне возможно, что уже успели доставить с нее на Землю первую партию веществ, производимых в условиях невесомости… Вероятно, так рассуждал главврач поликлиники. Что такое для врача подержать в руках инсулин, полученный по новейшей технологии, ты, наверное, представить себе не можешь. Каждая такая ампула стоит баснословно дорого…

Игорек вздохнул и затянулся сигаретой.

– В посылке оказалась взрывчатка, много взрывчатки. Главврача Ружевича разорвало на куски. Осталась молодая вдова, на пятнадцать лет его моложе, и двое детей. Маленьких. Кроме него, в кабинете никого не было. Пострадал один находившийся в поликлинике пенсионер: он умер во время взрыва от сердечного приступа. Впрочем, точно не установлено, случилось это до или после взрыва.

– Пока не вижу в его действиях никакой логики и никаких мотивов. Высшие учебные заведения, причем безадресно. Теперь – поликлиника, и тоже безадресно. Ведь посылка не была адресована именно главврачу?

– Она была адресована именно главврачу, но фамилия его указана не была. Думаю, что он не знал, кто ее откроет. Ему было важно, чтобы бомба взорвалась именно в поликлинике.

– Зачем это ему?

Игорек пожал плечами:

– У меня тоже нет пока ни одной более или менее правдоподобной версии. Кстати, на одном из фрагментов корпуса бомбы сохранилась часть букв. Написаны острым предметом по металлу корпуса. Буквы неровные. По предположениям экспертов ФСБ, это скорее всего буквы С, Б и О. Что они обозначают, неизвестно, скорее всего какая-нибудь аббревиатура. Слушай дальше. Месяц назад он точно таким же образом убил профессора математики нашего госуниверситета Мартыненко.

Игорь возмущенно вздохнул:

– Понимаешь, в его действиях должна быть какая-то логика. Не может даже самый последний псих рассылать бомбы наугад! Да еще так искусно их маскировать под посылки. Если мы эту логику не поймем, нам его не найти.

Игорек явно намекал, что мне нужно подсказать ему, чем руководствуется этот псих, убивая своими бомбами людей. Я же, мол, психолог! Это моя вроде бы прямая обязанность. Ни черта подобного, Игоряша! Моя обязанность – помогать людям, как Ларисе Чайкиной, например, а не психов ловить. Расскажи ему, чем этот придурок руководствуется, какая там у него в мозгу параноидальная идея засела! Да еще вот так вот, с лёта, выслушав от него несколько рассказов об отдельных эпизодах, о которых и сам он знает из третьих рук. Что-то Игорек торопливый слишком стал, раньше он меня в спину не толкал… Под профессионализм мой, что ли, подкапывается? Да нет, вряд ли – зачем это ему? Мы же с ним в этом не конкуренты. Мы с ним в другом конкуренты… Ну конечно! Он меня как соперницу воспринимает в раскрытии преступлений… Его же в Булгакове подстрелили, не дали фактически ему развернуться, блеснуть своими дедуктивными способностями. Вот, считает он, все лавры мне и достались. Теперь не хочет упускать инициативу из своих рук… Хочет быть первым… Да пожалуйста, Игорек, если можешь, будь.

– Игорь, давай договоримся сразу, что ты не будешь ждать от меня преждевременных выводов, – сказала я ему. – Ты же до конца мне факты еще не изложил, из чего же я его мотивы должна извлекать? Придумывать, что ли? Или тебе интересно послушать мои теоретические рассуждения о паранойе?

Игорь смутился:

– Нет, Ольга, я не то имел в виду. Я же не рассказал до конца, ты права. Так вот, с этим Мартыненко. Он тоже соблазнился. Ему прислали бандероль от имени директора Московского института общественных проблем, академика, известного российского правозащитника Ивана Федосеева, с сопроводительным письмом, подписанным лично самим академиком. Наш Мартыненко человек был хоть и талантливый, но провинциальный. Внимание столь известного человека ему было, конечно, лестно. Тем более что Мартыненко больше талантливый педагог, чем собственно ученый.

– Что было в письме? – спросила я.

– Несколько строчек всего. Оно, кстати, сохранилось, У Грэга есть ксерокопия. Написано, что Мартыненко – выдающийся ученый, выдающийся педагог, что от таких, как он, зависит будущее науки и, самое главное, как сказано в письме, – чтобы это будущее не было похоже на то, каким его изображает автор в своей книге.

– А что за книга?

– В письме не указано. От самой посылки остались лишь клочья упаковочной бумаги, на которых, кстати, вновь обнаружена надпись: СБО.

– Федосеевым много книг написано?

Игорь посмотрел на меня удивленно. Я прикусила язык. Да, свою некомпетентность мне лучше не демонстрировать, Игорек хоть и друг, но соревнуется со мной постоянно, любой мой промах он обратит в свою пользу. Я знаю, конечно, что он не сплетник и не будет распространяться за моей спиной, что человек я, мол, необразованный, многого не знаю, например, об академике Федосееве. Тем более что это не соответствует действительности. Нет, Игорь не интриган. Но на заметку это возьмет обязательно! Подумает про себя. И окажется не прав. Это мелочь, и значение она имеет только для самого Игорька. Так проявляются его стремления, желания, связанные со мной. Ему нужно обязательно одержать надо мной верх. По сути своей эти желания, конечно, сексуальные и агрессивные. Правильно я все же сделала, что в свое время, когда он так активно меня обхаживал, не заинтересовалась им как мужчиной. Пришлось бы заниматься его воспитанием. Намучились бы.

Хорошо, про Федосеева спрашивать не буду. Самой узнать нетрудно. Но мысль у меня мелькнула довольно интересная, хотя и не оформленная до конца. Что-то о том, что та самая руководящая террористом идея, о которой меня допрашивал Игорь, связана как-то с содержанием книги. Почему я так решила? Не могу толком ответить. Может быть, содержание письма меня подтолкнуло к этой мысли?

– Что еще по Мартыненко? – спросила я просто для того, чтобы прервать паузу, поскольку была уверена, что ничего интересного больше нет.

И оказалась не права.

– Один только факт. В день получения посылки у профессора Мартыненко был юбилей – тридцать лет преподавательской деятельности. Вечером его должны были поздравлять, банкет и тому подобное. А утром его взорвал какой-то маньяк.

– Игорь, тебе не кажется, что нужно ему придумать какое-то имя? – предложила я. – Пока он безымянный, мне, например, трудно представить его внутреннее состояние, а без этого я не смогу понять его мотивы. Мне нужно как бы влезть в его шкуру, стать им на какое-то мгновение.

– Ты сама-то не свихнешься от такой работы? – опасливо покосился на меня Игорек.

– Нет, конечно, – улыбнулась я. – У меня очень сильная психологическая защита. Все будет отлично. Я справлюсь.

И чмокнула его в щеку. Потому что он все же мой друг. Иначе он не почувствовал бы, что при погружении в чужую психику самая главная опасность – не вернуться обратно.

Игорь перестал дуться и улыбнулся мне в ответ. Вот и отлично. Дел у нас еще по горло, не время выяснять отношения.

– Я рассказал практически все. Григорий Абрамович, оказывается, уже сделал запрос в главный банк информации МЧС и получил ответ. Ему удалось накопать еще несколько эпизодов с похожим почерком.

– Стоп, Игоряша, – прервала его я. – Сначала сформулируй мне его, это самый почерк.

– Запросто! Во-первых, бомбы у него самодельные. Делает явно сам – из примитивных деталей, значит, особым металлообрабатывающим оборудованием не располагает. Человек явно небогатый. Богатый просто купил бы гранату.

«А вот и нет, – подумала я, – совсем не обязательно. В этом есть какой-то особый смысл – сделать ее самому. Самодельная бомба – это не оттого, что нельзя заводскую купить, и даже не для конспирации. Это что-то вроде личного присутствия. Убить своими руками».

– Во-вторых, он почти всегда пользуется услугами почты. Если рассуждать с его точки зрения, это очень удобно. Достигается чужими руками точность попадания по выбранной цели. Тот, кому адресовано почтовое отправление, чаще всего сам его вскрывает. Посылки и бандероли у нас ежедневно сдают тысячи людей. Вычислить человека, который ее отослал, нет практически никакой возможности. Особенно если человек не хочет, чтобы его выследили. Всегда можно воспользоваться гримом, переодеться, изменить внешность, воспользоваться вымышленным именем. Третье – этот псих-террорист явно озабочен какими-то идеями, хочет то ли подпись свою оставить, то ли… То ли просто дурак! Я имею в виду эти три буквы, которые он пишет на своих бомбах. Написаны они явно не случайно – по металлу случайно ничего писать не будешь.

«Ну почему же? – опять возразила я про себя. – Если женщины пишут на стеклах. Как там было-то? «… Задумавшись, моя душа, прелестным пальчиком писала на отуманенном стекле заветный вензель О да Е…» Почему бы мужчинам не писать на металле какой-нибудь вензель? Может быть, и вправду эти три буквы – инициалы? Но чьи? Любимой женщины? Чушь собачья! Писать имя любимой на бомбе! Нет, это могла бы сделать женщина, мужчина имя женщины писать не станет. Любовь – женщинам, а мужчинам – что? Политика? Но он же не взорвал ни одного политика. Нет, тут пока ничего не ясно…»

– В четвертых, – продолжал тем временем Игорек, – у него прослеживается определенное пристрастие к людям, связанным с наукой.

– Ты забыл про роддом и поликлинику, – перебила я его. – Какое отношение имеет к науке роддом?

– Никакого, – вздохнул Игорь. – Это пока загадка.

– В этом деле пока сплошные загадки, как я понимаю, – сказала я. – Свалилось оно на наши головы.

– Ну, в этом мы сами виноваты, – возразил Игорек.

Я видела, что он в отличие от меня горит энтузиазмом, ему хочется принять самое активное участие в расследовании. Продемонстрировать свои дедуктивные способности, доказать самому себе, что он талантливый сыщик. Иногда я просто недоумеваю – почему он оказался спасателем, а не следователем в уголовке? Кстати, в этом есть тоже какая-то загадка, то, что называют тайной личности. А у меня, интересно, есть какая-нибудь тайна? Кроме Сергея?

Углубиться в эту тему мне не дал звонок в дверь.

– Врач! – воскликнула я. – Тот, которого Литвинов обещал. Как раз час прошел.

Игорь пошел открывать, а я стала обдумывать, как нам лучше договориться с врачом о связи. Наверное, я дам ему номер мобильного телефона Грэга. А при необходимости буду звонить к Игорьку сама.

Игорь о чем-то говорил с врачом, причем почему-то уже на повышенных тонах. Вечно он сцепится с кем-нибудь по пустяку. Вот Кавээн – тот из-за ерунды никогда не связывается. А если уж связывается… Кулаки-то у него пудовые.

– Да ты на кухню проходи, – послышался голос Игорька, и вслед за этим он пропустил вперед мужчину. Тот шел, глядя под ноги и слегка наклонив голову. Знакомая, кстати, манера. Короткие волосы слегка топорщились на затылке. Я почувствовала, как мое спокойствие куда-то исчезло, и мне показалось, что я сижу не на своей табуретке, а словно на круглом вертящемся рояльном стуле, ножка которого поднята метров эдак на пятьдесят. Стоит мне пошевелиться, как я полечу вниз и непременно разобьюсь…

– Сергей… – пробормотала я. – Как ты здесь…

– Ольга? – Он резко остановился и посмотрел удивленно на меня, потом на Игорька. – Вы договорились с Литвиновым. Вы его попросили, чтобы он меня сюда…

Он резко замолчал и потер правой ладонью левую щеку. Еще один знакомый жест. По груди у меня разливалось что-то жгучее. Было больно и одновременно как-то сладко.

– Впрочем, вы, конечно, ни при чем. Я сам напросился, лишь бы из больницы вырваться. Но при чем здесь ты?

Сергей посмотрел на меня.

– Я спасла эту женщину в роддоме, – ответила я. – У нее психическая травма, а ей рожать. Она себя школьницей представляет, девственницей.

Мне казалось, он меня поймет. Он все же долго был со мной вместе, неужели он не знает, что я за человек? Почему он всегда задает такие вопросы?

– Тебе-то что до этого? – Он смотрел мне в глаза, и я не могла определить, с насмешкой он смотрит или с вызовом.

Волна какого-то тяжелого жара захлестнула ноги, поясницу, начала подниматься к груди. Я его уже совершенно искренне ненавидела. Какое ему дело, зачем это мне нужно?! Нужно! И все! Это мое! В этом моя суть! Ему не нравится? Ну и пожалуйста. Я вдруг почувствовала, что у меня сейчас слезы сами потекут из глаз и я не смогу их удержать.

– Объясни ему, Игорек, как со мной связаться, если ей потребуется помощь. Моя помощь! – Я сказала это Игорьку, уже отвернувшись от Сергея, чтобы тот не видел моих покрасневших глаз, и вышла в коридор.

Я даже к Ларисе заходить не стала. Она перенервничала и сейчас, наверное, спала. Мне нужно было уйти. Я не могла находиться в одной квартире с Сергеем. Не дожидаясь Игорька, я спустилась по лестнице, вышла из подъезда и направилась к машине.

Его не пришлось ждать долго. Он молча открыл машину, подождал, пока я усядусь, и включил зажигание.

– Григорий нервничает уже, наверное, – сказал он самому себе и больше за всю дорогу не произнес ни слова.

Игорек все же хороший друг. Понял, что не хочу я сейчас говорить ни о чем. Хотя о моих отношениях с Сергеем не знал абсолютно ничего. И видел его второй раз в жизни.