Читать книгу Перстень сирены, или Как убить ангела. Петербургский роман - Светлана Анатольевна Макаренко-Астрикова, Светлана Анатольевна Боголюбова, Светлана Анатольевна Счисленко - Страница 3

Джованни Болдини. (?) Портрет неизвестной. Авторство – спорно.

«Светлана, поклон Вам низкий!.. Сегодня с телефона начала читать Вашу новую книгу…

Диву даюсь на Ваш дар, стремительный и богатый язык, на Ваше умение творить романтические миры, в которых хочется дышать, жить…»

Ольга Флярковская – Левкина, искусствовед (Москва) Россия

…«Не касайся моего крыла!» Она вполне могла бы сказать, что нибудь такое, кусая ручку, карандаш, итальянский, твердый, в черной оправе, со съемным стержнем, прячась вечерами от него за шторой, на подоконнике, широком… итальянской врезки, с толстым простенком…

Она и не думала, что окна могут быть такими. В детстве она видела другие. Деревянные, мокнущие от сырости, с шелушившимися густо – синими румянами – потеками старой краски.

На них время от времени вскарабкивались, впрыгивали, взбирались или грузно садились лохматые тени с сигаретами в руках, с палочками губной помады или стаканом в руке Пустым, резко пахнущим сначала мартини, виски, потом дешевым портвейном, неразбавленным спиртом… Мать и ее друзья пили много, много кричали, дергали разбухшие рамы, грифы раздерганных гитар, пыльное тряпье мало похожее на гардины..

***

Хрипели, прокурено и, завороженно, голосами, в ночь с пустым глазом желтой луны. Она и засыпала под это хрипение, храп, вскрики и оборванные аккорды.. И ей все казалось диссонансом, и когда она пыталась писать что то на смятых листах бумаги, желтой, как масло – завалялась где то на дне старых шкафов со скрипучими дверцами, то это почти ей не удавалось, нотный ключ обрывался, ломался в середине тетради… Да она и не знала к нему шифра… Не знала условного знака, формы…

Кто – то в снах, ловил ее, маленькую, снова и снова, подбрасывал вверх и сердце замирало от восторга, падало вниз, взлетало, бухало во рту, не карамелью, а – маленьким колоколом, и ей казалось, что звезды близко… И она летела к ним, раскинув ладони в разные стороны.. Но почему ему, именно ему, она кричала: «не касайся моего крыла?»

…Именно ему, во сне, разметав волосы по подушке, темные, с рыжими кончиками, пахнущие травой и пеплом…

***

Убить ее… Убить тотчас, не целуя, не прикасаясь губами к мрамору щек, к нежной ямке на шее, с синей жилкой, уходящей куда то под подбородок.. Убить ее.. Не касаясь. У нее шрам за ухом. В виде кривой молнии – зигзага.. Сколько раз она падала на асфальт? Два? Три? Дура! Никто не узнает.. Никто не подумает, что это он мог убить ее.. Сделать так, чтобы она исчезла. Накрыть ее тенью своего тела…

…По ночам она кричит так, что иногда он оглядывается пугливо: не прибежал ли на крик ангел, охраняющий ее сон.. Ее бред… Но не было никого. Мсье Фабри, ухмыляющийся вежливо – презрительно в окладистую бороду по утрам мерно покачивал перед ее лицом луковицу старинного брегета, а рядом мерцал экран ноута, черт бы его подрал, и что то нудно гудело в плоской коробке принто – сканера, и оттуда – все ползли корявые полосы диаграмм: картина работы Пикассо.. Ее мозг… Какого рожна! В нем, мозгу, ничего же не было, кроме красок и винных паров… А ему вечно хотелось ее, вечно. Пахнущую дымом. Осенью, кленовыми листьями, вишневым уксусом, радугой… Радуга разве – ароматна? Наверное, да… Он не знал.. С ней ведь никогда ничего нельзя знать наверняка. Никогда…

***

…Обнимаю ее… Легкий, влекущий запах ее духов, белый палантин с широким капюшоном закрывает лицо, правую половину, на шов сбоку упала снежинка. Сегодня с утра идет снег… Легкий запах ее духов, дразнящий, как сигарета. Сто лет не курил! Анька не разрешает дома, после того, как Лешка захандрил и нудно, бронхитно, кашлял целый месяц, и мы по очереди обтирали его то скипидаром, то барсучьим жиром, то настоем сосновых шишек, липким и противным…

Снег. Снег идет с утра, не долетая до земли, и тут же превращаясь в слякоть.

А. Т. Зверев. «Асеевский цикл». Акварель. Мокрая бумага.

Грэг стоит, чуть поодаль, и щурится правым оком своим, всевидящим, карим глазом, словно коньяк расплескался на дне бокала или – солнце распласталось там, как краб… Ленивый, разнежено – хитрый. Обнимаю ее.

– Приехала, моя королева!

…Наконец – то. И не веришь что надолго, что почти – навсегда… Два месяца это же – навсегда? Ровно столько Грэг будет читать на кафедре института искусств лекции перед отъездом в Италию. Италия.. зачем она ему? Ей? Поможет ли она ей? Не поверю же я, и Анька не поверит, что она едет туда.. Черт… зачем эти мысли?!

– Ну, что ты, как? – тормошу ее, хватаю за руки пляшущую рядом от нетерпения и восторга Никушу. Девчонка вытянулась заметно, для шести лет, на ее пепельных кудряшках, накрытых капюшоном, и – длинопалой, властной и широкой в запястье, дланью Грэга, не тает снег.

– Как доехали? Замерзли? Поезд задержали, черт, два часа торчу уже тут, Анюта телефон извела… Никион, принцесса, выросла то как, молодец! А у нас тут, представляете, выставка Зверева чуть не накрылась, не было эксперта.. Вот теперь хорошо, вы здесь, может быть, что то с места сдвинется..

– Я болтаю, болтаю что то, без пауз, не выдыхая и не вдыхая, лишь бы не смотреть ей в глаза или, вернее, не смотреть на эти запавшие усталые ободы, в синих тенях, на тающий абрис щеки…

– Хорошо. Хорошо все, Миша.. Тесно только в купе, как то, душно было… – она поправляет рукой капюшон и шарф, смотрит сквозь тени ресниц, не перекрикивая шума от перрона, ищет глазами его.. всегда – только Его…

– Cherie,1 здесь я, здесь! Не спеши, Бога ради! – Грэг сдержанно кашляет в кулак, бережно и твердо подхватывая ее под руку, а другою рукою – ловя чемоданы. Бежим к машине.

…Никуша восторженно, музыкально тараторит. У нее очень музыкальный голос… Она то и дело взмахивает ручками. Пожимает плечиками. Знакомые жесты… Знакомый выговор, всплеск эмоций. Большое – в малом. Или – наоборот?

– Какой большой же этот город мамин! Как и много воды, да? – Девчушка ловит снежинки на мех варежек, растирает их по щекам. А Ланушка, она – неожиданно смеется, чуть хрипло, осевшим в снег колокольчиком. Серебром надтреснутым.

– Что это ты, детонька! Грязный ведь снег в городе… Простудишься! – Никушка в ответ только прижимается к ее коленям, глядя в глаза – тревожно, ловя кисть, худенькую, выпавшую из муфты тонкой нитью, прижимаясь губами к ней – осторожно, боязливо.

– Мамочка, нет, все хорошо, просто – жарко… Едем, да? Папочка, а куда мы едем? Это новый наш дом будет, да?

– Новый, новый, солнышко! – Бархатистое, шмелиное гудение голоса Грэга слегка смягчает острую колкость снега.

…Он то приближается, то отдаляется – город под крылом ангела, на шпиле крепости. На куполе собора. На площади с колоннадой. И снег кружится, и длинная вереница машин и фары, и редкие фонари… Здесь рано темнеет и сиреневый сумрак разбавлен этим кипящим янтарем подсветки, миганием полу – габаритных огней, грязным осевшим в соль, кашеобразным снегом…

Санкт – Петербург.. Современный вид. Из коллекции фотооткрыток и слайдов автора

.

***

…Убить ее. О, черт! Я поскальзываюсь на ступенях. Не счищено почему то.. Странно. В таком большом городе..

Она опять сидит в углу. Скрючив пальцы. Рыжие волосы – по плечам. Щека измазана тушью Сангиной. Лист лежит перед ней измятый, залитый кофе, обкрошенный сыром. Укрощенный сангиной.

– Что ты? Пила кофе? Нет? Заказать? – Она протестующе качает головой, карандаши слетают на пол.. Торопливо запихиваю в планшет что то, остро пахнущее сыром бри и сахаром, расплавленным в кофе.

…Тут все – таки подают ячмень вместо кофе! Третий сорт. Морщусь. Черт! Официант запомнил ее. Он может узнать. Потом. В газетах. Здесь ведь тоже есть криминальные газеты? Надо подумать. Потом… В дверях сталкиваемся со стильной парой: взлохмаченный, а la bochema, высокий мужчина, с корейскими скулами, в стильном кашне, с распахнутым апаш – воротом пальто, ногти, изъеденные краской, и женщина в темных очках, без возраста, гибкая, как змея, серебристые волосы, твердые скулы и подбородок, перстни на пальцах, закрывающие полфаланги, в греческом стиле, плоские, дизайнерские, должно быть.. Так и есть… Алла Леонидовна… Демирова.

«Фея». Карандаш. Уголь. Автор – Василиса Коверзнева. Из личной коллекции автора. Подарок.

.

Актриса модного молодежного театра «Луна – бренд», недавно возникшего на окраине, почти у залива, и взбудоражившего весь город своими премьерами… Сторонимся. Рыжие кудри моего ненавистного эльфа вздрагивают восхищенно, но пара, не замечая нас, стремительно проходит в зал.. И я узнаю Михаила Ворохова, его выставка в Белом зале института искусств и головокружительные, резкие рецензии в журнале «Арт – стиль» притягательны и держат мозг в напряжении, как электрический разряд.

.. Впрочем, говорят, что пишет их не он, а кто то из его многочисленных поклонниц, любовниц… У него их – не счесть.. Вот и сейчас – очередной роман… Очередной… С Демировой?! Быть того не может! Ей ведь почти что…

Портрет А. Демидовой с ее личным автографом. Из коллекции автора.

***

– У Мишки – роман! – встречает меня, отуманенная новыми духами и тонким вишневым кашемиром пончо, Анюта, слегка отстраняясь от колкости моей небритой щеки и холода губ.

– Да что ты! – Заламываю бровь, хмуриться, даже нарочито, нет сил. Усталость, едва мы входим, накатывает шквалом, вводя в оцепенение, такое, что не хочется ничего… Кроме одного: обнять плечи моей любимой, дуть ей осторожно в затылок, целовать волосы, ямки лопаток. Ощущать, что ладонь прочно дает опору ее спине, а глаза отражают ее взгляд, и ее бедро скользит, едва задевая твою горячую плоть, и ты угадываешь, в смятении ожидания, насколько она нервна сегодня, и как далеко ты сможешь войти в нее.. Как далеко? Очередной заплыв.. Еще одна ночь! Еще один подарок Бога. Что то скучен Бог.. Слишком долго беседует с нами.. Стеклянная, зеркально холодная, квартира, полупустая.. Целое блюдо марципанов на мраморно – пестрой столешнице… Запах арабики и персиков…

****

– Королева, будешь? – мягкая, матовая ворсистость плода лета почти не катится по стеклу… Лана слабо кивает, смотря в огромное окно, у которого – тонкая нить залива. Чайки, редкие. Резкие выкрики бьются в стекло. Птицы голодны. В заливе – лед… Сахаристо – ломкие куски. И в окно это – хорошо видно. В этом году ранняя зима… И мы теперь живем – у залива.

– Мишка, где достал? Зима ведь! – развожу руками, опускаюсь перед ней на колени, лбом – в прохладные прожилки руки.

– Сокровище мое, ты устала… Разуть тебя? – Из глубины меха достаю ее крошечные пальчики, растираю… Морщится. Ладонь теплым пёрышком ложится на плечо.

– Мне бы в ванную. Но, боюсь, я усну там. – Смеется тихо, прочти неслышно. Свирель так гаснет в полутоне, в полу – ноте, на ветру…

– Ну что ты, милая, что ты! – Касаюсь рукой щеки… Палантин тотчас сползает на роскошную кожу дивана, обнажая изысканный серый велюр. Полудлинное платье, с распахнутым рукавом и воротом, в стиле «ренессанс», в сотый раз, до нерва в виске, подчеркивает хрупкость шеи. Где то, там, две потайные застежки. Или молния? Не перепутать бы! Ах…

– Что Ты! Не дам, не дам моей голубке уснуть. -. Я улыбаюсь краем губ. – Пойдем. Вещи – завтра.. Аня уложит Никушу… Да? – смотрю на Мишку.

– Не вопрос, друже! – Хрипло хохочет тот, откидывая челку на лоб, и, когда проходим мимо, обжигающе шепчет в ухо, гортанно, с прононсом: «Что, не терпится? Понимаю. В купе неудобно было, конечно. Она же – королева!»

– Да, знаешь ли, – В тон ему отвечаю я… – Никушка рядом, и пульс – пятьдесят три. Два раза сознание теряла. И – духота такая, что у меня глаза ломило… Окно не открывалось… Я ее просто выносил в тамбур. С проводниками не поспоришь…

…Мишка в ответ только широко раскрывает глаза. Скулы его каменеют, и он порывисто несется вглубь холода, зеркальных дверей, окон, ниш..

– Вот, королева, сейчас тебе ванна будет.. Ты с чем хочешь: богемская соль, гиацинт, лаванда, фрезия, что?

– Лаванда. – Она осторожно сжимает мою руку двумя пальцами. – От головы хорошо, Миша.

– Сей момент, my lady, только кран открою… Грэг, вот термометр, воду потом проверишь, если…

– Разумеется, А ты, если что – в «скорую» – сразу.. – беззвучно, почти что – подбородком, шепчу я, ощущая на запястье, мельком, цепкие пальцы друга. Встретиться глазами – достаточно. Всегда. С детства.

***

Интересно, сколько раз в день, за ночь, он хочет ее? Сколько раз имеет? Эту маленькую колдунью – стерву, с огромными глазами, в собольем палантине.. Где она взяла соболий палантин в наше время, профессорская моль?!!…Нет, она не моль.. Говорят, писательница. Европейские бестселлеры пишет.. Стихи.. Какой то такой улет, что сметают из магазинов за ночь… Кто теперь в магазинах по ночам? Демирова, в своем скользящем плаще- пальто, с ухоженными руками и в темных очках.. А шея обвисла.. все равно… Неприятно. За ***десят.. не спрячешь…

Ну, да… А волхидка2 в палантине – соседка по площадке моей Годивы3 сонной, которую хочу все время, до мурашек в спине и кончиков стоп, до головной боли…

– Слушай, едем, может, хоть Эффи тебя растормошит? Сколько можно рисовать черт знает что?… Какие то линии, зигзаги…

…Я выдираю из под ее локтей бумагу, сминаю верх, и тут только замечаю, что из волн, линий, зигзагов и штрихов на меня смотрит лицо.. Точнее, дерзновенный лик.. Ангела.. С переливающимися глазами и персиковым овалом щеки… Что глаза меняют цвет переливаются.. это я знаю точно.. Сапфир.. Аметист, аквамарин.. Когда страсть настигает ее, накрывает с головой, как волна – цунами, она не кричит, просто кусает губы до крови… Раскрытое, влажное, капельками, ее лоно.. На этой белой кровати… Тахте. Я видел, как вносили мебель на второй этаж. Белую, в стиле кубов и пирамид… Совсем немного. И – книги… Рамы, картины… За месяц до их приезда… Я тогда еще не знал, что это – она. И что она не кричит во время занятий любовью.. А просто – выдыхает его имя… А моя рыжая лиса не выдыхает. Чертит что то, коготком, на моей спине и сплетает ноги… И, молча, остановившимися зрачками, смотрит в потолок.. И тогда я врываюсь в нее. Грубо, по волчьи, зверино… Остервенело… И в этот момент мне хочется ее Не – бытия.. Так что под ложечкой сосет… И я ловлю губами желанный стон.. Не ее стон. А тот легкий полу – выдох, который доносится из соседней квартиры… За стеной…

– Слушай, а кто эта женщина? Наша соседка? Познакомь меня с ней – роняет Лисса внезапно, вцепившись в мой локоть, пока я кутаю ее в енотовый мохнатый вытертый кусочек роскоши. -Это какая то танцовщица?

– Ты что! – я медленно тяну губы в улыбке гоблина. – Она маленькая для балерины. Это писательница, Лана.. черт, как ее? Яновская, Яровская.. Ну, еще ты в «Литресе» ее книгу хотела скачать, «Зеркальное танго», помнишь?

– Да? Это она?! Офигеть… Какая стильная! Улёт! А этот бретонец, такой худой, красавец, глаза, как коньяк, это ее любовник, да?

– Это ее муж, кажется.. Профессор Яворский. У них крупная галерея в Н – ске, а сюда они приехали.. не помню, зачем. Кажется, он читает лекции в учебном центре, при Эрмитаже. И какая то экспертиза… Не помню…

– Муж? Фу – уу! Не может быть!! – Лиса пожимает плечами, тянет у меня из пальцев сигарету… – Он не похож на мужа… Любовник – зуб даю просто! Он ее глазами прямо прожигает насквозь. Я ее рисовать хочу. – Лисса почти притоптывает, в нетерпении, отыскивая брошь застежки на енотовом затертом манто… Хо – чу!. познакомь меня… Тебе что стоит? Что глаза узишь? От тебя бабы – тают…

– Тают то, тают, да она – не баба! Не ш***ди! – Резко ломаю сигареллу, невпопад засовываю ее в карман пальто – и зло шиплю, охватив ладонью голову Лиссы и прижимая ее к груди, кадыку. – Пойдем, Эффи ждет, черт, и так уже на час опоздали…

***

Эффи не ждет… Эффи никогда не ждет.. Я чертыхаюсь. Мое любимое состояние сейчас, любимое словцо…

– Ну, что? Еще не решился? – Эффи, нервно похохатывая, все крутит и крутит бокал с вином: шабли, белый виноград, пятьдесят там какого то, и алый тюрбан искривленно скользит на дне бокала.. Давай скорее, мне принесли только на два дня, что ты тянешь…

И половецкая, дикая, ее пляска вперемешку с острыми нотами Пьяцоллы, продолжается, и гибкие ноги – выше головы и юбка – пламенем вдоль бедер, а потом вдруг ее нет уже, юбки, а только легкое парео, и она – сама парит, и пола не касается… и музыка нервна, у бабочки так трепещут крылья, которые она обожжет… на огне… Горит керосиновая лампа.. Почему – керосиновая? Ли – сса утопает в глубоком кресле, закусив губами карандаш, измяв серебряный стержень. Пол, скользкий паркет, усеян клочками бумаги.. Она мнет ее, прежде чем нарисовать.. фрротирует.. Сколько раз.. я ей говорил, чтобы она не делала этого.. Иначе не будет похоже на… Ее убить мало. Я хочу убить ее. Черт возьми!