Читать книгу Арт-галерея - Светлана Данилина - Страница 7

– А что, душа моя, – удобно развалившись в просторном малинового цвета кресле, сказал как-то после завтрака помещик Р. своей супруге Марии Фёдоровне, – а не съездить ли мне в дворянское собрание в С.?

Сидевшая напротив него в таком же кресле Мария Фёдоровна, встрепенулась:

– Воля твоя, душа моя, – в тон мужу ответила она, – поезжай в С.

Собрания дворянства устраивались нечасто, поэтому присутствие на них было важной и приятной частью помещичьей жизни.

Далее Мария Фёдоровна сделала паузу, подбирая слова и доводы.

– Но достаточно ли установился путь, Генрих Карлович? – с едва заметной укоризной и явно проскальзывающим нежеланием отпускать мужа в путешествие спросила она.

Марии Фёдоровне совсем не хотелось оставаться дома без супруга, а отправиться за компанию с ним в путешествие в уездный город она не могла.

К тому же за Генрихом Карловичем водилась страсть к карточной игре. Хотя эта распространённая забава и оценивалась в обществе как милая и приятная, в случае с помещиком Р. таковой считаться не могла. Будучи азартным игроком, он не делал мелких ставок. И почти исступлённое увлечение его иногда оборачивалось проигрышами – не то, чтобы глобально разорительными, но подчас вполне ощутимыми, к тому же выбивавшими помещика Р. из душевного равновесия, вызывавшими у него раздражение и недовольство всем и вся. И вообще, Мария Фёдоровна не жаловала поездок мужа в дальний уездный город С.

Сама она не была поклонницей длительных зимних путешествий. Вот принимать соседей-гостей в своём доме она любила – со всем хлебосольством и изобретательностью на угощения и развлечения. Но лично предпочитала не покидать своего имения, где всё было обжито, налажено и удобно устроено. И не нравилось ей расставаться с тремя маленькими погодками-детьми, да и появление четвёртого младенца уже было не за горами – к началу весны семья ожидала прибавления. Так что мысль о необходимости смотреть на дорогу почти шестьдесят вёрст даже на лёгком морозе была Марии Фёдоровне не по душе, да и не по силам.

Она перевела озабоченный взгляд с мужа за окно и увидела запорошённые снегом ветви яблонь и сугробы в саду.

– Но душенька, – сразу почувствовал настроение жены загоревшийся своим планом Генрих Карлович и, не желая показать, что заметил волнение в распахнутых синих глазах, резонно и убедительно произнёс, – уже морозы стоят с неделю! И санная дорога наверняка наладилась!

Мария Фёдоровна поняла, что её возражения приняты не будут.

– Поеду! – решительно воскликнул помещик Р., не допуская никаких возражений, и громко позвал. – Гришка!

Далее он резко поднялся, а через пару минут уже размеренно ходил по комнате и давал прибежавшему слуге распоряжения о закладке кибитки.

На следующее утро хорошо выспавшийся и воодушевлённый Генрих Карлович Р. после завтрака отправился в путь.

Мороз пощипывал щёки, солнце искрилось на снегу, три гнедые лошади с гулким топотом бежали по мёрзлой дороге, из их широко раскрытых влажно-чёрных ноздрей валил белый пар, поднимавшийся вверх небольшими облачками, бубенцы послушно многоголосо и весело позвякивали в такт копытам, а кучер, приговаривая «а ну-кася!», поддавал кнутом по окладистым крупам.

Ещё дома Генрих Карлович приказал приоткинуть кожаный верх кибитки, а теперь, покорно принимая всем телом дорожные потряхивания, взирал сначала на просёлки, а потом на наезженный тракт, до которого они вскоре добрались, и с любопытством оглядывал окрестности – в основном застланные снежным пологом поля. Полость, шуба, меховая шапка, валенки – всё это не давало ему замёрзнуть. И помещик Р., щурясь на солнце, крутил по сторонам головой, следил на дорогой и кучером.

Генрих Карлович был весел и полон ожиданий, равно как и одушевлён, и движим азартом. Ему давно хотелось покинуть наскучившую листопадной тоской усадьбу, отдохнуть от детского плача, забыть об осенних раскисших и расплывшихся полях, оказаться в пути – на вольной дороге, окунуться в зимний пейзаж, услышать посвистывание скользящих по зимнику полозьев. Нравилось ехать и замечать то высоко поднимающийся дымок над укутанными в снежные перины крышами в деревеньке, то далёкую заметно подросшую за лето рощу за холмом, то скованную льдом неширокую речку.

Помещику Р. хотелось поскорее оказаться в городе, в обществе, увидеть знакомые лица. Ему, ценителю продолжительных разговоров, слывшему хорошим собеседником, не терпелось обстоятельно поговорить о серьёзных делах и праздно поболтать о мелких пустяках, пошутить, посидеть за ломберным столом и поиграть в вист, бостон или ералаш. Да и шахматную игру Генрих Карлович жаловал, и не отказался бы от партии-другой с достойным противником.

Карточные же игры были в ту пору в большой моде, Генрих Карлович любил их и по праву считался неплохим расчётливым игроком. Умел он увлечённо просчитывать ходы, детально продумывая их порядок. Случались у него, правда, и досадные промахи, но ведь в игре главной была благосклонность фортуны, неожиданная удача. На сей раз Генрих Карлович предчувствовал счастливый расклад и триумфальную викторию.

Сладко ныло и радостно пело в душе у него ощущение неминуемой победы.

В предвечерних сумерках он остановился перекусить и переночевать на постоялом дворе, готовый утром опять двинуться в путь на отдохнувшей тройке.

И уже на другой день, подъезжая к городу С. и минуя небольшую деревеньку, Генрих Карлович увидел на белом пригорке за околицей высокую деревянную ветряную мельницу. Новое крепкое строение казалось красивой затейливой игрушкой, вольготно раскинувшей четыре решётчатых крыла, сквозь которые светило солнце с бездонного бирюзового неба.

– Ах ты! – тотчас восхитился он волшебной картинкой, приказал кучеру остановиться и принялся разглядывать недавно появившуюся и доселе не известную ему постройку.

«Это Афанасий Герасимович у себя поставил! Его владение!» – сразу понял Генрих Карлович и, прикинув, что и ему самому в хозяйстве тоже пригодилась бы ветряная мельница, наметил себе цель выспросить у Афанасия Герасимовича, как и откуда появилось у него такое сооружение.

Через какое-то время Генрих Карлович прибыл наконец в гостиницу города С., снял шубу, отогрелся с мороза, вкусно отобедал горячими жирными щами с кислой капустой, румяной курицей с гречневой кашей, сытной кулебякой, напился чаю, после чего с удовольствием улёгся на перину и уснул в своей комнате. А на следующий день свежим, бодрым и полным приятных предчувствий отправился в Дом дворянского собрания.

Мероприятие, на которое съехались помещики со всего уезда, носило увеселительный характер, не предвиделось на нём обсуждения серьёзных вопросов. Заскучавшие в осеннюю распутицу окрестные дворяне, важные и мелкие, устремились по установившемуся пути в город рассеяться и развлечься.

Генрих Карлович издали увидел в зале своего давнего приятеля Афанасия Герасимовича, раскланялся, поприветствовал его и тотчас же, не откладывая в долгий ящик, перешёл к делу, задав вопрос прямо в лоб.

– Видел-видел твою мельницу! Хороша! – сразу начал он, обращаясь к другу и отмечая, что тот за лето и осень, в течение которых не доводилось им встречаться, несколько раздался в объёмах. – Рассказывай, откуда взял, кто и как её поставил!

– Ну откуда-откуда, – невинно опустил глаза и развёл руками не желавший разглашать секретов и хвастаться успехами Афанасий Герасимович. – Построил.

– Кто же тебе её построил? – не унимался Генрих Карлович, задавшийся целью выведать, позаимствовать и воплотить в жизнь идею.

– Да так… – замялся и стал уходить от ответа скрытный Афанасий Герасимович.

– Нет, я от тебя не отстану! – воскликнул Генрих Карлович. – Говори!

– Ну, человека выучил, – начал порционно выдавать информацию о ноу-хау Афанасий Герасимович.

– Как же ты его учил? – был настойчив Генрих Карлович.

– Мужик у меня один есть, умный, смекалистый, очень сообразительный. Так я его и отправил учиться. Теперь есть свой мастер – ставит мельницы, хочешь – ветряные, хочешь – водяные. Всегда нужен такой человек в хозяйстве!

– А продай его мне! – сразу взял быка за рога Генрих Карлович.

– Нет, не продам, самому надобен! Да и деньги за учёбу плачены! – стоял на своём Афанасий Герасимович, предвидевший подобную просьбу.

– Какой ты, друг мой, несговорчивый! – чуть отступил и осадил натиск Генрих Карлович, при этом пристально и настойчиво посмотрев в глаза заупрямившемуся приятелю.

– Ни за что не продам! – был неумолим и категоричен Афанасий Герасимович.

– Так я у тебя его в карты выиграю! – нашёлся и засмеялся найденному решению Генрих Карлович. – Вот увидишь!

– Не выиграешь! Ты в прошлый раз подчистую проигрался! – напомнил досадное недоразумение Афанасий Герасимович.

В прошлый раз играли они на пару в «фараон», когда судьба выигрыша зависела только от удачи, но никак не от расчёта. Генрих Карлович выступал банкомётом, а Афанасий Герасимович – понтёром. И не повезло тогда бедному Генриху Карловичу – счастливый жребий достался его противнику, сорвавшему немалую сумму.

Теперь же одно азартное слово зацепилось за другое слово, жажда острых ощущений взыграла в сердцах обоих приятелей, и движимые идеей бурной схватки помещики пошли в зал играть в вист. Они уселись за квадратный покрытый зелёным сукном стол, к ним присоединилась ещё пара помещиков. Перетянутую крест-накрест бумажками новую колоду вскрыли, пустили в дело, и баталия готова была начаться.

– А давайте, господа, играть не на деньги, – якобы разнообразия ради провозгласил хитроумный Генрих Карлович.

– На что же вы предлагаете играть? – с интересом откликнулся сидевший рядом тучный Пётр Никодимович, неуклюже и тяжело повернув голову к Генриху Карловичу.

– Уж не на щелчки ли? – засмеялся сидевший напротив него сухощавый Николай Тимофеевич и, изображая готовность, энергично потёр ладони.

– Нет, отчего же сразу на щелчки, – серьёзно взглянув поочерёдно на Афанасия Герасимовича и на Николая Тимофеевича, ответил Генрих Карлович. – Давайте играть на крепостных!

– А давайте! – загорелся предложением и поддержал его Пётр Никодимович, улыбнувшись во всю необъятную ширину своих пухлых лоснящихся щёк.

Афанасий Герасимович, немедленно сообразив, в какую сторону дует ветер, закусил губу, развёл руками и должен был согласиться с мнением большинства.

Играли они долго, пересаживаясь и меняясь местами. И тут своенравная фортуна, так жестоко пошутившая над Генрихом Карловичем в прошлый раз, наконец разжалобилась, снизошла, милостиво подмигнула ему и обласкала со всей щедростью. Выиграл он и у Афанасия Герасимовича, и у Петра Никодимовича, и у Николая Тимофеевича – и у того, и у другого, и у третьего. И стал обладателем десятка крестьянских семейств, по несколько человек в каждом.

«Ай да молодец я какой! Целую деревню выиграл!» – мысленно хвалил себя Генрих Карлович, и звенела у него в сердце радость.

Афанасий Герасимович, похлопав победителя по плечу, не без досады, ревности и зависти признал:

– Твоя взяла! Поздравляю!

А по всему собранию из уст в уста полетела-зашелестела весть: «Генрих Карлович сорвал большой куш!»

И почувствовал себя Генрих Карлович на вершине счастья, глаза у него горели, а в душе звучали бравурные марши с громким стуком барабанов и высокими торжествующими трелями флейты. Так и виделись ему и высокая бревенчатая мельница неподалёку от его Покровки, и новая деревня с системой прудов, с цветущими яблоневыми садами, полная верных и преданных трудолюбивых мужиков, платящих оброк и обрабатывающих его поля. Так и представлялись ему покадрово и пахарь за сохой, и стадо сытых усталых после дня выпаса коров, и табун красивых лошадей, и важно переступающие бело-серые гуси с оранжевыми клювами, и миловидные поселянки, водящие на июньском закате хороводы у реки и распевающие песни высокими звонкими голосами – «На окошке два цветочка, голубой да-а „синенькай“!»

На следующий день помещик Р. уже ездил по усадьбам своих поверженных соперников и выбирал в их имениях крестьян – самых лучших, здоровых, умных, работящих, красивых. Осматривал дома, хозяйства, разглядывал людей, оценивал, прикидывал, сопоставлял. Пришёл Генрих Карлович и в избу мастера, построившего так понравившуюся ему мельницу. Всё изучил, всё окинул придирчивым взглядом, посчитал и остался доволен. Хозяйство было в порядке, постройки крепки, скотина выглядела сытой и ухоженной.

Обитатели избы – вся большая семья – высокий крестьянин, его беременная жена и трое детей-погодков – мал мала меньше, старик-отец, младший брат с женой и тремя такими же крохами детьми, две младшие незамужние сестры с длинными русыми косами стояли перед господами, а с печки выглядывала седая худая старуха в белом платке. Они поначалу не поняли, что происходит. Впрочем, не понаслышке крепостные крестьяне знали, что к барским причудам привыкнуть и приноровиться трудно. А теперь к ним пришёл их погрустневший барин и привёл другого, весёлого, осанистого, напомаженного, принявшегося разглядывать их, осматривать все углы, выспрашивать.

«Не иначе как продали нас!» – вертелась страшная догадка в головах взрослых.

– Теперь я ваш хозяин, а вы мои люди, – наконец, подтвердив их тяжёлые мысли, важно объявил им жизнерадостный барин, стоявший посреди избы. – Поедете со мной. Теперь вы поступаете в моё распоряжение и будете служить мне, построите новую деревню. И землю я вам дам.

Угрюмые обречённые крестьяне смотрели на ликующего улыбающегося нового хозяина и на хозяина старого, молчавшего, уязвлённого, ни слова не произносившего, но всем своим видом дававшего понять, что сделка честная, а его собственность, по всем существующим законам, справедливо переходит этому помещику.

Стоявшая за плечом мужа беременная крестьянка непроизвольно тихонько охнула. Из глаз её, помимо воли, потекли две крупные слезы, но она, испугавшись, неприметно быстро смахнула их ладонью.

«Куда ж мы теперь? – отчаянно и панически думала она. – Дети у нас малые! И рожать мне скоро».

Она обвела избу потерянным взглядом и представила себе, как они погрузят все пожитки на воз, как соберут и погонят птицу и скотину, как уедут неизвестно куда и окажутся ни за что ни про что где-то в голом поле – на холодном ветру и морозе. Страхи так и бились молотком у неё в голове, и сдерживаемые слёзы вдруг вырвались и потоком бесконтрольно хлынули по щекам. А сгрудившиеся у ног матери дети, почувствовав её настрой, как по команде дружно заплакали.

– Ну-ну! Прекратить! – незлобно прикрикнул на них Генрих Карлович и обратился к взрослым. – Вы – моя удача! Я вас выиграл! А потому люблю! Теперь вы мои. Переедете в мои владения. Тут недалеко – шестьдесят вёрст. Берите пожитки, раскатывайте брёвна, разбирайте и перевозите дома, переводите скотину. Земля у меня хорошая – чернозём, выделю вам участок, стройтесь, сейте, растите хлеб, у меня работать будете. Помогу вам и лесом. Я вас полюбил и не обижу! Собирайтесь!

– Да куда ж, барин, зимой-то ехать? – осторожно сказал старик – отец семейства.

– Да, – согласился Генрих Карлович. – Зимой негоже. К весне! К весне и переедете!

Семья впала в бессловесное оцепенение, боясь не только произнести слово, но и выказать своё горе. И малые дети, видя тупой страх в глазах родителей, после окрика нового барина боялись всхлипывать. И лежавшая на печи старуха тоже молчала, с покорностью принимая поворот судьбы и опасаясь вызвать гнев нового хозяина, всё-таки обещавшего не обидеть и обласкать.

А новый барин вместе со старым покинул избу, сел в кибитку, крикнул кучеру «давай!» и поехал дальше получать свой счастливый выигрыш у побеждённых карточных противников.

И только тут жена второго брата заголосила, а её причитания подхватили и малые дети, и старуха на печи, и все женщины.

Генрих же Карлович нимало не медля обошёл к концу дня все избы в трёх деревнях Афанасия Герасимовича, осмотрел и выбрал крестьян в его владениях, на следующий день наведался в имение Петра Никодимовича, на другой день посетил усадьбу Николая Тимофеевича, назвал понравившихся людей и «получил своё». Набрал таким образом помещик Р. десять семей хороших работоспособных крестьян, чему был чрезвычайно рад. Рад удаче, крупному выигранному кушу, выгодному приобретению.

С тем и уехал удачливый и торжествующий помещик Р. домой, представляя себя основателем и владельцем ещё одной деревни – новой и крепкой, с видной за версту высокой и красивой мельницей, на которую станут съезжаться землепашцы со всей округи. А ему, Генриху Карловичу, пойдут дополнительный доход и слава.

И когда весной возы с переселенцами и их имуществом под началом управляющего прибыли в его вотчину, он с большим энтузиазмом лично сел в седло и поехал впереди прибывшего обоза в чистое поле.

Достигнув небольшого начинавшего наливаться весенними соками куста, служившего вехой, он остановился и подождал, когда подтянутся телеги.

– Вот, – громогласно и торжественно объявил Генрих Карлович представшим перед ним новым рабам и широко по кругу обвёл рукой пространство. – Живите здесь, стройтесь, обзаводитесь, радуйтесь. Вы – мои любимчики. И потому деревня будет называться Любимкой.

Крестьяне молча смотрели на нового барина и безропотно слушали приказания.

«Любимка так Любимка!» – вертелось в голове у мастера по строительству мельниц, стоявшего ближе всех к барину.

– А ты, – указал Генрих Карлович на него, – будешь старшиной. Отчёт за всех передо мной держать будешь. Да смотри, чтобы порядок строгий был!

Управляющий по приказу Генриха Карловича огласил список крестьян, приказав каждому откликаться на своё имя и выступать вперёд. Барин с удовольствием слушал имена и фамилии, смеривал оценивающим взглядом новых холопов и казался себе справедливым умным хозяином, основателем нового поселения и преобразователем земли. В конце переклички он гордо оглядел своё многочисленное счастливое приобретение, смиренно взиравшее на него, и сказал ещё несколько поощрительных слов о всеобщей радости. С тем чрезвычайно счастливый и воодушевлённый помещик Р. уехал домой, а крепостные стали оглядываться по сторонам, распрягать лошадей, разбирать привезённые брёвна, доски, скарб и обустраиваться в чистом поле на новом месте.

А потом и землю под пашню неподалёку от Любимки Генрих Карлович своим крестьянам выделил, как обещал, – сдержал слово. Однако, будучи человеком прижимистым, поскупился и сэкономил – так был мал этот кусок, что новоподданные, увидев его, вспомнили слова барина и подумали про себя: «Вот ведь радость какая!»

Так и называли они с тех пор со всем сарказмом этот земельный дар Радостью.

Генрих же Карлович, следуя своему плану, приказал немедленно строить мельницу. Принялись рубить деревья в лесу за Покровкой, мастер взялся за дело и возвёл её, высокую и видную издалека. А потом исправно служила она всей округе более века.

Крестьяне поставили перевезённые дома, начали пахать, сеять, собирать урожай и обжились на новом месте. Рождались дети, жизнь продолжалась. А сына мастера, тоже вслед за отцом исполнявшего обязанности старшины, потомок Генриха Карловича за какие-то общие крестьянские провинности в гневе приказал пороть кнутом. И запороли его до смерти.

Спустя некоторое время после александровской реформы 1861-го года, отменившей ужасы крепостной зависимости, крестьяне поднатужились и выкупили землю у правнука помещика Р. – чуть подальше от Радости, в паре километров от достопамятного куста, на берегу реки Рясы. И переехали туда, по традиции назвав свою деревню тоже Любимкой – любимчики ведь! Только стали называть её новой Любимкой. Была она прямой и ровной, проходила по ней дорога, обсаженная высокими вётлами, а дома по обеим её сторонам смотрели один на другой. И люди, жившие в ней, отличались особенным характером – добротой и отзывчивостью.

А было это всего-то немногим более каких-то полутора сотен лет назад, в то время, когда инженеры-изобретатели Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович Черепановы построили первый паровоз и железную дорогу в России, Георг Симон Ом в Германии открыл названный его именем закон, Юстус фон Либих в той же Германии заложил основы агрохимии, Джеймс Прескот Джоуль в Англии делал открытия в области термодинамики, разбуженный декабристами Александр Иванович Герцен разворачивал в Лондоне свою свободолюбивую агитацию, Николай Алексеевич Некрасов писал горькие песни о том, кому на Руси жить хорошо, а Карл Маркс и Фридрих Энгельс придумали, ни много ни мало, постулаты научного коммунизма.

Но всё это происходило где-то вдали от тихой красавицы-Любимки, ещё в том веке переименованной в официальных документах в Лю́блино.

На месте старой Любимки до сих пор в поле растёт большая раскидистая видная издалека ветла. И долгое время после Октябрьской революции при новой власти послушно и организованно ходили к ней жители новой Любимки на октябрьские и майские демонстрации с красными кумачовыми транспарантами – когда в дождь по непролазному чернозёму, а когда и в снег.

А теперь на месте новой Любимки – чистое поле – в ходе укрупнения и реорганизации колхозов в шестидесятые годы ХХ века все жители вынуждены были переселиться в соседнюю деревню. И дети их по велению времени уехали в города, в основном в Москву, до которой не так уж и далеко. Дома исчезли, словно растворившись в лазурной синеве неба, зелени растительности и жирном чернозёме, а колхозные трактора распахали яблоневые и вишнёвые сады, руководствуясь планами начальства устроить здесь поле. Но и эти прожекты рухнули вместе с исчезнувшим колхозом.

Только иногда приедет кто-нибудь из потомков обитателей Любимки в летний отпуск. Посмотрит вдаль на пшеничное поле и на место, где некогда стояли дома их предков, прикинет, где что было. Взглянет на затянутые тиной пруды и одинокую яблоню, единственную оставшуюся от большого дед-Захарова сада. Найдёт ярко-жёлтый черепок молочной крынки на месте бабушкиного и дедушкиного дома. Увидит на месте своей речки с необыкновенно мягкой и ласковой водой широкое водохранилище, затопившее заливные луга. Съездит к ветле-ориентиру и вспомнит историю любимчиков.

А однажды даже прилетали на небольшом самолёте авиаторы-любители из Москвы, покружили над родными местами, посмотрели сверху на округу, сели на люблинскую дорогу, заросшую травой-мурыжником, и сходили в соседнюю деревню в поисках односельчан.

И осталось только повздыхать и ещё раз рассказать друг другу о том, как приобрёл их предков помещик-игрок, селекционер.