Читать книгу У каждого свое проклятие - Светлана Демидова - Страница 2

Нонна была старше сестры Марины на пять лет, но замуж не спешила. Глядя на ее яркую красоту и поражаясь неуемному темпераменту, никто не посмел бы назвать ее старой девой. Было совершенно очевидно, что этой деве стоит только свистнуть, как претенденты на ее руку и сердце сбегутся со всех сторон и тут же вступят между собой в самую жесточайшую драку. Нонна не свистела, потому что вдоволь насмотрелась на семейную жизнь своих подруг и сестры и себе такой незавидной участи не желала. Она всегда крутила романы с несколькими молодыми людьми одновременно, никогда никем всерьез не увлекаясь. При этом она была поглощена не столько выбором достойного претендента из нескольких, имеющихся на данный момент в наличии, сколько математическим расчетом: как построить свои отношения с молодыми людьми таким образом, чтобы они нигде друг с другом не пересеклись и продолжали пребывать в счастливом неведении о существовании конкурирующих сторон.

Правда, стоит заметить, что в последнее время эта беготня по молодым людям Нонне как-то опостылела, и она затянула нудноватые (с ее, почти стопроцентного холерика, собственной точки зрения) отношения с Александром Лукьяновым. Шурику уже перевалило за тридцать, он был глубоко женат и даже имел семилетнего сына Вадика. После того как Нонна запросто уложила в собственную постель женатого мужчину, о браке она уже и вообще не помышляла. Кому он нужен, этот брак, если, того и гляди, нагрянут другие бойкие Нонны, с которыми, хочешь не хочешь, а придется мужем делиться?

Шурик был хорош тем, что не маячил постоянно у Нонны перед глазами и не надоедал. С ним всегда можно было договориться о встрече, которая каждый раз проходила на высшем уровне – с цветами, шампанским, коробками шоколадных конфет и резиновыми изделиями определенной конфигурации и назначения, которые в советские времена не так-то просто было достать.

Нонна иногда задумывалась над тем, что Шурик плетет своей жене, встречаясь с другой женщиной, но никогда на этих мыслях не зацикливалась. Какое ей, собственно, дело до Шуриковой жены! Пусть о ней у него голова болит! Судя по всему, у Шурика по этому поводу голова вообще никогда не болела. Он всегда был в хорошем настроении, весел и готов к исполнению половых обязанностей. Нонна хорошо проводила с Шуриком время и никогда не нудела над его ухом, чтобы он развелся с женой и как можно скорее женился на ней. Таким образом, они всегда оставались довольными очередной встречей, друг другом и окружающим миром.

Последнее время Нонне уже несколько раз приходила в голову мысль о том, что и постоянная веселость любовника может показаться пресна, если ее ничем и никогда не разбавлять. Хоть бы Шурик с ней когда-нибудь поскандалил для разнообразия жизни или, например, приревновал бы к кому-нибудь! Так нет же! Тишь да гладь да конфетки в постель! В общем, Нонне захотелось шекспировских страстей, которых сестре Маринке хватало в избытке, а ей за все почти тридцать лет не перепало и с гулькин нос. Она посмотрела вокруг и поразилась тому, что всех приличных мужчин подходящего возраста уже сводили под венец более расторопные бабенки и не у дел остались одни лишь с разных сторон ущербные. Приглядевшись повнимательнее к женатым, отбросив Шурика (разумеется, фигурально), Нонна сразу выделила одного – старшего брата Маришкиного мужа Бориса Епифанова. Борис понравился Нонне еще на свадьбе сестры, но, во-первых, ей тогда еще не опостылел Шурик, а во-вторых, Маринка порвала с Епифановыми в первую же ночь после свадьбы, и образ Бориса довольно быстро изгладился из Нонниной памяти.

Когда Нонна с родителями подошла к роддому, чтобы встретить Маринку с новорожденным сыном, она опять увиделась со старшим братом Павла, взглянула ему в глаза, и ее кожу продрал такой лютый мороз, которого она не знавала раньше. Марининой сестре захотелось любви, но она не догадалась об этом. Она думала, что жаждет безумной страсти. Такой, чтобы с дрожью в руках и театральными объяснениями с епифановской женой. Чтобы они с Борисом (уже, конечно, без жены) рыдали в голос и рвали на себе одежды, потом сливались в экстазе и расставались со словами: «Нам не суждено быть счастливыми!», потом снова встречались и вновь расходились... встречались и расходились... встречались и расходились вплоть до тех пор, пока... в общем, не надоест...

За праздничным столом по поводу рождения Маришкиного сына Нонна как следует разглядела Бориса, и он понравился ей еще больше. Два брата Епифановых, Павел и Алексей, были похожими на отца, Аркадия Матвеевича: простоватые, чуть с рыжинкой и с легкими веснушками на худощавых щеках. Борис пошел в красавицу Галину Павловну – такой же темноволосый и яркоглазый, с бровями, которые в народе называют соболиными, и полными сочными губами.

Нонна, как могла себе позволить в предложенных обстоятельствах, выпрыгивала из юбки, чтобы Борис обратил на нее особое внимание. И он обратил. Она это чувствовала всем своим взбудораженным организмом. Борис без остановки крутил в пальцах фужер, время от времени бросая на нее очень красноречивые взгляды. Дальше взглядов дело, само собой, не пошло, потому что куда же ему идти, когда надо заниматься новорожденным младенцем, синюшной молодой мамашей и совершенно спятившим от умиления папашей.

Нонна думала, что в объятиях веселого Шурика забудет соболиные брови старшего из братьев Епифановых, но не тут-то было. Когда Шурик страстно целовал ее в губы, Нонну трясло осиновым листом, потому что она представляла на месте постылого любовника темноглазого Бориса.

– Ну... ты, мать, сегодня прямо сама не своя, – заметил обрадованный ее осиновым трепетом Шурик. – Дрожишь, прямо как в первый раз! Я, понимаешь, просто расту и расту в собственных глазах!

Нонна не стала объяснять дураку, что дело вовсе не в его стараниях. Она еще крепче зажмурила глаза, чтобы не видеть, кого обнимает. Она заткнула бы и уши, чтобы не слышать идиотских разглагольствований Шурика, но тогда обнимать его будет нечем и пропадет сладкая иллюзия тесного слияния с Борисом Епифановым. Провожая в этот вечер своего любовника, Нонна уже знала, что не успокоится до тех пор, пока не положит руки на плечи Борису.

Сама не до конца отдавая себе во всем отчет, она ловила любые сведения о Борисе, исходящие от сестры. Она чувствовала напряжение во всех мышцах тела, когда узнавала, что старший брат Маринкиного мужа очередной раз поссорился с женой. Ей тут же хотелось бежать в дом Епифановых, чтобы предстать перед Борисом и бросить ему в лицо:

– А вот и я! Как раз та, которая тебе больше всего нужна.

Нонна не бежала. Она копила силы для броска, который непременно переиначит их жизни, и ждала благоприятного момента, который обязательно наступит. И он наступил, поскольку Нонна в этом нисколько не сомневалась. После смерти своего Ванечки Маринка все-таки сблизилась с мужем. Их отношения с большой натяжкой можно было назвать любовью. Нонна определила бы их как братство по партии «Потерявшие ребенка».

В один из субботних вечеров Маринка со своим партайгеноссе Павлом отправились на органный вечер в филармонию. Они намеревались на пару часов унестись в запредельные пространства фуг и пассакалий, возможно надеясь встретить там заплутавшую душу Ванечки. Нонна подозревала, что Епифанов с большей пользой для себя провел бы время на футбольном матче, но пока еще до этого не додумался. Галина Павловна увезла своего Аркадия Матвеевича в какой-то санаторий для поправки пошатнувшегося здоровья, а еще один брат Епифановых – Алексей – находился в командировке в Киеве. Таким образом, Борис должен был остаться дома совершенно один, поскольку его Надя в очередной раз уехала к маме «навсегда», прихватив пятилетнюю дочку Аленку.

Нонна очень долго думала, под каким предлогом лучше всего заявиться пред яркие очи Бориса. Отбросив несколько неплохих, но замысловатых вариантов, она остановилась на довольно примитивном. Бориса непременно надо было вытащить из епифановской квартиры, поскольку фуги и пассакалии конечны, а разгоревшаяся страсть границ не имеет, и потому предаваться ей лучше всего в комнате, которую Нонна снимала уже около двух месяцев, отделившись наконец от родителей.

Достав с полки большую дорожную сумку, с которой обычно ездила в отпуск, Нонна принялась заполнять ее первым попавшимся под руки барахлом, а также томами подписных изданий русских классиков, чтобы она стала потяжелее. В своей деятельности она настолько преуспела, что сумку буквально было не оторвать от пола. Нонна вызвала такси. Ей очень повезло – машина приехала через двадцать минут, что Нонна посчитала хорошим знаком. У дома Епифановых она хорошо приплатила парню-водителю, чтобы он поработал еще и носильщиком. Когда она осталась один на один со своей сумкой у дверей квартиры Епифановых, вдруг почувствовала такую робость, которую последний раз испытывала в тот момент, когда родители вели ее за руку в первый класс. Робость никак не вязалась с образом, в котором она собиралась предстать перед Борисом.

Надо сказать, что у Нонны было несколько ипостасей. Она работала начальником бюро в одном из цехов на Кировском заводе и там всегда держала марку деловой женщины. Ходила на работу в строгих костюмах немарких тонов и светлых блузках. Длинные волосы гладко зачесывала назад и заворачивала на затылке в прическу, которая называлась ракушкой. Впоследствии такой стиль назовут секретарским, но в советские времена, о которых идет речь, секретарями служили чаще всего женщины пенсионного возраста в реденьком седеньком перманенте и в сарафанах, перешитых из ставших тесными платьев, или дебильные молодухи, которые более ни на что не годились, кроме как стучать пальцами с обгрызенными ногтями по тугим клавишам пишущих машинок. Таким образом, Нонна в своем бюро выглядела строго и одновременно стильно. Она называла собственный стиль «лэди». Именно так, через «э» оборотное. Так уж ей нравилось.

Когда начальство цеха вдруг собиралось на незапланированный сабантуйчик, Нонна вынимала из ракушки шпильки и распускала волосы по плечам. Светлая блузка расстегивалась так, что дальше некуда, а из выдвижного ящика стола доставались клипсы и кольцо со вставками из искусственного жемчуга. Этот стиль Нонна считала промежуточным между «лэди» и еще одним, под условным названием «фря». Очень возможно, что словечко «фря» было блатным и имело несколько иной смысл, нежели тот, который вкладывала в него Нонна. Ее это не волновало.

Она творила из себя «фрю», встречаясь со своими многочисленными поклонниками. Для создания этого образа надо было завить русые волосы плойкой и накрасить губы польской помадой тона «слива». Ресницы следовало сначала покрыть слоем рассыпчатой пудры и только после этого красить самой лучшей тушью ленинградского ВТО, ценою сорок копеек. Вместо светлой блузки Нонна надевала мохеровый джемпер в тон помаде, с очень глубоким вырезом, и вельветовые брюки, собственноручно сшитые по выкройке из западного журнала.

Именно в образе под кодом «фря» Нонна сейчас и находилась перед квартирой Епифановых. Конечно, на ней был еще и голубой импортный плащик, который она удачно перекупила у цеховой экономистки, но она его предусмотрительно расстегнула, чтобы виден был и мохеровый джемперок, и в особенности то, что так удачно открывал его красивый вырез.

По глубокому убеждению Нонны, молодые женщины «фря» никогда не робеют, а потому ей нужно было немедленно взбодриться. Она еще раз представила яркие глаза старшего брата бледноватого Маришкиного мужа и, глубоко вздохнув, нажала кнопку звонка. Разумеется, открыл сам Борис. Нонна вежливо поздоровалась и тут же попросила помочь ей внести сумку в квартиру. Епифанов напряг свои могучие бицепсы и легко поднял сумку. Нонна вошла вслед за сумкой и, встав у порога, сказала:

– Я к Маришке... – и даже слегка спустила с плеч голубой плащик.

– А... Марины нет... – развел руками Борис. – Они с Пашкой на какой-то концерт уехали.

– Как нет? – Нонна очень достоверно разыграла удивленную растерянность. – Мы же с ней договаривались... ну... что я заеду прямо к ней из... впрочем, не важно откуда...

– Возможно, ваша сестра забыла о договоренности, – предположил Епифанов. – Но ее можно простить... Они с Пашкой никак еще не очнутся от горя... Да вы же знаете...

– Да-да... конечно... – пролепетала Нонна. – А я таксиста отпустила... Мне ни за что не дотащить самой эту сумку... Я думала, что потом мне Паша поможет, понимаете?!

Это ее «понимаете» прозвучало очень натурально и естественно. Нонне действительно было важно, чтобы Борис все правильно понял про сумку. И он кое в чем разобрался, потому что сказал:

– Не волнуйтесь... Нонна, кажется? – Она согласно кивнула, и он продолжил: – Я помогу вам... только переоденусь, а то... – И он показал ей на свою домашнюю футболку с оттянутым воротом.

– Но... такси можно прождать до утра...

Епифанов махнул рукой, и уже из комнаты донеслось:

– Я сам отвезу вас. Хорошо, что машину в гараж не поставил... – и через пару минут: – А вы пройдите куда-нибудь... присядьте пока... я сейчас...

На такое везение Нонна и не рассчитывала. Она думала, что придется уговаривать Бориса, чтобы он согласился поехать с ней в такси, чтобы потом добросить сумку до квартиры, где она снимала комнату. Поехать на «Волге» Епифанова – не подарок ли это судьбы? Воистину – сегодня ее день! И она не должна ударить в грязь лицом. Возможно, Борис понял вопрос гораздо глубже, нежели хочет показать. Нонна помнила, как он поглядывал на нее поверх фужера на торжестве по случаю рождения Маринкиного Ванечки.

Понять, в чем еще сумел разобраться старший из братьев Епифановых, сразу не удалось, потому что дверь в комнату Нонны была открыта. Разъяренной волчицей она ворвалась в свои съемные апартаменты и обнаружила там Шурика, мирно дремавшего на диване под газетой «Советский спорт».

Борис внес в комнату сумку, поздоровался с моментально очнувшимся Шуриком и сказал:

– Ну... я пошел...

– Подождите, Борис... – задержала его Нонна, встав перед своим любовником в боевой позе, уперев руки в бока. – Это он сейчас уйдет!

Всякая робость слетела с Нонны, как сухой лист с дерева под порывом ветра. Более чем когда-нибудь она была похожа на ту самую «фрю», которую сама себе придумала. Она разодрала пополам ни в чем не повинный «Советский спорт» и зычно рявкнула:

– Какого черта ты здесь разлегся?

Шурик удивленно оглядел обрывки любимой газеты и ответно спросил:

– А в чем, собственно, дело, Нончонок?!

– Я тебе не Нончонок! – все так же грубо ответила она и жутко покраснела, застеснявшись варианта своего имени, от которого за версту несло интимом.

Борис опять попытался уйти, но уже совершенно отчаявшаяся, а потому бесстрашная Нонна схватила его за рукав и попросила:

– Не уходите, прошу... Я же специально привезла вас сюда, понимаете?

– Не очень... – покачал головой Епифанов.

– Брось, старик, – усмехнулся Шурик и встал с дивана, все еще сжимая в руках обрывки «Советского спорта». – Ясно же как день: моя звезда закатилась, твоя – взошла. Передаю тебе... так сказать... эстафету... Она... – и он указал рукой с клочком газеты на Нонну, – любит, чтобы с шоколадом и шампанским... У-у-у-у... – дурашливо протянул он, оглядев руки Бориса, в которых тот крутил ключи от машины. – Гляжу, у тебя нет ни того ни другого. Но так и быть, дарю, что сам принес. Не пропадать же добру.

Шурик бросил наконец на пол газетные обрывки, схватил со стула куртку и, не глядя на молодую женщину, вышел за дверь. Борис слегка посторонился, чтобы пропустить его, а потом уставился на Нонну. Она в страшном волнении потупила взор и, еще более разрумянившись, сказала в пол:

– Вы мне очень нравитесь, Борис...

– Это я заметил, – последовало в ответ.

– Да? – удивилась она, потому что, как ей казалось, ее чувство не слишком бросается в глаза.

Он, продолжая крутить ключи, молча кивнул, и Нонна вынуждена была задать следующий вопрос:

– Ну... и... вам совершенно нечего мне сказать в ответ?

Борис сунул в карман ключи и заявил:

– Я женат.

Нонне хотелось сказать, что ей к подобному положению дел не привыкать, но промолчала. В конце концов, она и так уже сказала ему все. Пусть решает сам, как выпутаться из этой щекотливой ситуации. Если он сейчас сочтет, что жена не является препятствием, то, таким образом, вина по расшатыванию ячейки общества ляжет на них обоих поровну. Приняв такое важное для себя решение, Нонна совершенно успокоилась, перестала понапрасну краснеть и спокойно ждала решения Бориса. Епифанов вытолкнул изо рта что-то, вроде «фрррр» или «брррр», подошел к Нонне, взял ее лицо в свои горячие ладони и сказал:

– Ты мне тоже сразу понравилась, как только я тебя первый раз увидел на Пашкиной свадьбе.

– Но ты женат...

– Да... нам будет непросто, но...

Борис не договорил и впился своими яркими губами в чуть приоткрытые Ноннины. Она тут же обхватила его шею руками и страстно ответила. Этот человек должен стать ее мужем! И он непременно им станет! Именно в ожидании его она встречалась с пошлейшими шуриками, так и не влюбившись ни в одного. На шуриках она оттачивала свое мастерство любовницы. Он, Борис, никогда не пожалеет, что... А жениться он просто поторопился. Не зря же они все время ссорятся с женой. Нонна никогда не будет с ним ссориться. Она будет ему угождать... Она будет ему подчиняться... вот как сейчас...

* * *

Мать Марины с Нонной на пару с Галиной Павловной проводили долгие воспитательные беседы со своими временно (как они считали) спятившими детьми. Нонна молча выслушивала их увещевания и в ответ твердила только одно:

– Я люблю его.

Ей очень нравилось слово «люблю». В свои почти тридцать она произносила его впервые. Повторенное раз десять подряд перед престарелыми (как считала Нонна) женщинами, оно звучало как молитва, как заговор. Она закрывалась им как щитом, пила дивные звуки этого слова, как целебный бальзам. Две мамаши пытались оскорбить ее, унизить, изранить ее душу и тем самым заставить отказаться от Бориса. Слово «люблю» врачевало Нонну и придавало ей силы.

Борис отмалчивался. Он ни разу не проронил ни единого слова в ответ на вопросы и обвинения собственной матери и матери Нонны. Слово «люблю» он берег для нее. В отличие от своей новой возлюбленной он уже не раз клялся в любви. Не только Наде, ставшей его женой, но и всем девушкам без исключения, которые нравились и с которыми целовался. Он был ветераном любовных признаний. До встречи с Нонной Борис считал, что сам выбрал себе в жены Надю. Теперь же понимал, что тогда именно Надя выбрала его. Борис уже нечетко представлял, как эта темноглазая девушка впервые очутилась в его постели, зато очень твердо помнил, что она совершенно не растерялась, когда их застукали родители. Она, чуть прикрывшись одеялом, приветливо поздоровалась и сказала:

– Я Надя. Мы с вашим сыном любим друг друга.

После этого свадьба была уже неизбежна. Неизбежным оказалось и рождение дочери Аленки. Аленку Борис полюбил всем сердцем. Но это была совсем другая любовь. Особая. Отцовская. С примесью гордости, умиления и постоянного страха: как бы с девочкой чего не случилось. То, что он испытывал к Нонне, было другим. То есть вообще другим. Совсем. В принципе не тем, что он раньше считал любовью. То, что творилось с ним сейчас, было мукой. Борис мучился в отсутствии Нонны, он всем существом был настроен на ее волну и, казалось, ловил ее колебания, находясь в любой точке огромного города. Мука отпускала его только в тот момент, когда он целовал Нонну и говорил ей «люблю», полное особого сакрального смысла. Стоило ему покинуть комнату Нонны в коммуналке, как мука ожидания новой встречи с еще большей силой обрушивалась на него. Борису будоражило душу даже одно только ее имя – Нонна. Странное... строгое... колдовское... Нонна... Зашифрованные, соединенные вместе местоимения – он... она... Борис – он и она... онна... Нонна...

Надя плакала и называла его подлецом и предателем. Борис молчал и в ответ на слезы жены. Он сказал ей всего одну фразу:

– Надя, прости, я полюбил другую женщину.

Он бы и сказал, если бы мог объяснить словами то, что с ним творилось. Но разве расскажешь, что только от запаха волос Нонны у него кружится голова, чего никогда не бывало с ним прежде ввиду очень крепкого вестибулярного аппарата.

Надя подсылала к нему пятилетнюю Аленку, которая не очень понимала, чего от нее хочет заплаканная мама и куда собрался уйти папа. Если на работу, так он все равно вечером придет обратно. Та, другая тетя, про которую твердит мама, конечно же отпустит папу к дочке. Да и папа говорит, что очень любит свою Аленку, так чего же плакать и капризничать.

* * *

– Надя ни за что не даст мне развода, – сказал Борис Нонне с самым удрученным видом.

– Она так сказала или ты так думаешь? – спросила она.

– Сказала. Еще она сказала, что постарается стойко перетерпеть мое увлечение ради дочери...

– Только ради дочери?

– Не только. Но она знает, что Аленка – очень важный для меня человечек.

Нонна обняла Бориса за шею и, заглядывая ему в глаза, спросила:

– А она сможет перетерпеть?

– Не знаю... – все так же потерянно отозвался он.

Нонна отшатнулась. Руки ее безвольно повисли вдоль тела.

– То есть ты допускаешь, что между нами все может вдруг... взять и кончиться...

– Я этого не говорил...

– Говорил!

– Нет!

– Да! Ты только что сказал, что Надя сможет дождаться...

– Я сказал, что не знаю, сколько она станет терпеть... и вообще... что еще выкинет мне назло! Не передергивай, пожалуйста!

Нонна зябко поежилась и обняла себя руками.

– И что же нам делать... – проговорила она без всякого вопроса в голосе, потому что понимала: у Бориса ответа нет.

Он действительно отвечать не стал. Подошел к молодой женщине, без которой уже не мыслил свое существование, и принялся покрывать поцелуями ее лицо, приговаривая:

– Никто не сможет помешать нам с тобой, понимаешь, никто... Даже Надя... Я чувствую перед ней вину, но... даже это чувство вины... очень острое... оно все равно не может пересилить другое... Я люблю тебя... Так люблю, что даже Надя... бессильна...

– Знаешь, Боря... я сейчас скажу тебе одну вещь... а ты сразу не злись... не отказывайся... Ты сначала выслушай...

– Ну? – произнес Епифанов, с неохотой отрывая губы от теплой кожи любимой женщины.

– Мы с тобой можем обвенчаться...

– Прости, но я опять должен напомнить тебе, что женат.

– Но ведь не обвенчан же!

– Какая разница?

– Огромная! Что есть такое жалкая бумажка из ЗАГСа по сравнению с клятвой, данной Богу?!

– Что-то раньше я не замечал в тебе такого религиозного фанатизма, – удивился Борис.

– Да... так бывает, Боря, что к Богу приходят... с отчаяния... Когда больше неоткуда ждать помощи...

– Ты с ума сошла, Нонна! За это... венчание можно в два счета и с работы вылететь!

– Но ведь никто не узнает!

– Об этом почему-то всегда узнают. Похоже, что церковь сама доносит... Может, их вынуждают... не знаю... Две недели назад у нас в отделе провели показательное комсомольское собрание, на котором исключили молодую мамашу за то, что окрестила ребенка.

– Из комсомола исключили?

– Вот именно!

– Но мы же уже не комсомольцы. И в партии не состоим. Или ты состоишь?

Борис покачал головой. Нонна задумалась на минуту, а потом спросила:

– Борь, а ты в Бога веришь?

– Не знаю... Скорее нет, чем да. Меня всю жизнь воспитывали в атеизме.

– Меня тоже... Но иногда... знаешь, кажется, что какая-то особая сила все-таки нами руководит... Она и нас с тобой соединила...

– Нас с тобой соединили Пашка с Мариной, когда решили пожениться, – улыбнулся Епифанов. – Если бы не они, то мы, возможно, никогда и не встретились бы.

– Нет, Боря! Дело не в них! Я чувствую, что мы должны были встретиться! Понимаешь, должны! Не могли не встретиться! Это судьба! В это я твердо верю! Давай обвенчаемся!

– Нонна! Я думаю, что надо просто немного подождать... Надя свыкнется с тем, что... И мы сможем пожениться самым обыкновенным образом...

– Я бы не свыклась... – заявила Нонна и прижалась к нему как можно теснее.

– Еще неизвестно, что ты будешь испытывать ко мне через год или... даже через месяц...

– Что ты такое говоришь, Боря! – Она даже всхлипнула от переизбытка чувств. – Я же никогда... ты же знаешь, что не девочка уже... но до тебя... я даже не знала, что могу так любить...

– Как? – спросил он особым интимным голосом. Ему вдруг захотелось забыть все проблемы, спрятаться от них внутри того огромного чувства, которое с такой силой захлестнуло их обоих.

– Так, что... умру без тебя... Перестану существовать... Сразу, как только... Не допусти этого, Боренька...

– Милая моя, любимая... не надо говорить таких слов... Все будет хорошо...

Борис гладил Нонну по волосам, как маленькую дочку Аленку, прижимал к себе, и уже только эти почти невинные прикосновения были до того интимны и эротичны, что у него набатом бухало сердце. И потом, когда поплыла и размазалась действительность, когда они с Нонной оказались внутри огненного зарева, на ее вопрос: «Мы обвенчаемся?» – Борис Епифанов легко и свободно выдохнул:

– Да-а-а...

До поселка Малые Сельцы Борис с Нонной долго ехали сначала на электричке с Витебского вокзала, потом на раздолбанном поселковом автобусе. В маленькую церквушку, которая была расположена в лесу, как избушка Бабы-яги, добирались своим ходом около часа. Та женщина, которая посоветовала Нонне именно эту церковь, дала ей еще и адресок в Малых Сельцах. Сумрачный хозяин добротного дома с деревянным кружевом под крышей и на ставнях окон, узнав, от кого приехали городские, сказал, что обо всем уже договорился с батюшкой, и послал с ними своего сына-подростка. Сами приезжие ни за что не нашли бы притаившуюся среди елей церквушку.

Церковь была небольшая, обшитая серым от времени и дождей тесом. Купол, когда-то выкрашенный зеленой краской, пооблез и пооблупился. Венчающий его крест был темен и казался тяжелым, будто выкованным из чугуна.

Провожатый парнишка у церковного входа перекрестился, отдал почти земной поклон, сказал:

– Отец Михаил сейчас наверняка в сторожке, – и юркнул в какую-то небольшую постройку в церковном дворе.

– Надо же, – шепнула Нонна Борису. – Я и не думала, что сейчас есть всерьез верующие, да еще среди молодых. Мальчишке лет пятнадцать, не больше...

Борис не успел ничего ответить, потому что навстречу им из сторожки вышел тот самый отец Михаил, который, как обещали Нонне, проведет обряд венчания. Он был одет в простые черные одежды, названия которых не знали ни Нонна, ни Борис. Красив был только наперсный крест, украшенный серебряной сканью и поблескивающими камнями. Мальчишка-провожатый что-то тихо сказал батюшке. Тот так же тихо ответил ему и перекрестил. Мальчик еще раз с почтением склонил голову и повернул светловолосую голову к приезжим.

– Сами-то обратно доберетесь? – спросил он.

– Конечно, – ответил ему Борис.

– Ты... ты... иди... с-спасибо... – срывающимся голосом добавила Нонна. Ей хотелось, чтобы они с Борисом поскорее остались с отцом Михаилом наедине.

– Иди с Богом, – низким красивым голосом отпустил мальчика отец Михаил и обратился к Нонне с Борисом: – Венчаться, значит, хотите?

– Да... – с трудом выговорила Нонна, которая уже начала дрожать от волнения. Им с Борисом предстояло совершить нечто такое, чего не делали люди из их окружения, то, что преследовалось и часто наказывалось обществом. И это запретное, что сейчас над ними совершат, навсегда соединит их жизни. Эту связь ничем нельзя будет прервать. Они умрут в один день. Только вместе.

Нонна вцепилась подрагивающими пальцами в руку Бориса. Она была ледяной. Это означало, что он тоже очень волновался.

Отец Михаил слегка улыбнулся в свою черную с проседью бороду и спросил:

– Вы крещеные?

Нонна растерянно помотала головой и жалко промямлила:

– Я... нет... не крещеная...

– Крещеный, да... – ответил Борис. – Только крест никогда не носил. Даже не знаю, жив ли он...

– Ты крещеный? – ахнула Нонна, и ей сразу сделалось страшно. Она не подходит Борису. Это ужасно и так несправедливо, хоть плачь.

Заметив ее сразу повлажневшие глаза, отец Михаил сказал:

– Это ничего... Сначала окрестим...

– А как же? – испугалась Нонна. – Нужны же крестные...

– Когда крестятся во взрослом состоянии, крестные не нужны. Только вот еще что... У вас есть свидетельство о браке?

– К-какое свидетельство? – выдохнула Нонна.

– Из ЗАГСа. Венчание обычно проводится после гражданской процедуры.

– Нет! Как же так?!! – гортанно крикнула Нонна, стараясь не смотреть на Бориса. Она нутром чувствовала, что он уже готов был бежать от лесной церквушки со всех ног. Этого она никак не могла допустить. – Нет у нас из ЗАГСа, понимаете... Зачем эти бумажки... когда любовь... такая, что хоть на смерть... Мне говорили, что если приедем сюда, далеко... то вы сможете совершить венчание, потому что мы из другого района... вам ничего не будет... никуда не надо будет сообщать... мы не ваши... мы случайные приезжие... Пожа-алуйста... – Нонна уже не говорила, она выплакивала слова. Слезы выползали из ее глаз и медленно стекали по побелевшему лицу.

Борис нервно кусал губы, мучаясь виной перед Надей, с которой так и не развелся. Все происходящее уже опять казалось ему обманным и неправильным. Он готов был просить прощения у отца Михаила за то, что они с Нонной по сути собирались его обмануть и напрасно побеспокоили. Он уже почти собрался увезти Нонну от этой церкви, но увидел, что она находится на грани обморока. Ее залитое слезами несчастное лицо было одновременно таким просветленным и дышало такой надеждой на скорое свершение чуда, что Борис сдался. Он действительно любил эту женщину. Не Надю. Пусть отец Михаил соединит их с Нонной пред небом или... как там у них принято говорить... Надя давно не жена ему. Развод – всего лишь дело времени.

Борис подошел к Нонне и крепко обнял ее за плечи. По его глазам священнослужитель видел, что этот мужчина тоже готов пойти на любые муки ради этой женщины, и не стал больше ничего у них спрашивать.

* * *

Все, что происходило дальше, воспринималось Нонной несколько размытым и нечетким. Возможно, оттого, что ее глаза так и застилали слезы. Они, не проливаясь, стояли прозрачной дрожащей пеленой. Проходя сквозь нее, пламя каждой свечи двоилось, троилось, четверилось. От многократно размноженных слепящих язычков в разные стороны расходились длинные блестящие лучи, в перекрестьях которых оказалось все маленькое помещение церквушки. Иногда сквозь лучи и перекрестья в лицо Нонны внимательно вглядывались продолговатые глаза ликов со старинных потемневших икон, и ее сердце сразу тяжко ухало, и из глаз выплескивалась влага. Иногда ее взгляд останавливался на странном, чуть кривоватом лице помощника отца Михаила. У него был полуприкрыт веком один глаз, и от этого казалось, что сухонький юркий мужичонка совершенно некстати подмигивает. Удушающе пахло ладаном. То есть Нонна не знала, чем пахнет, но должно ведь именно ладаном. Тонкие дымные струйки от кадильницы, которой размахивал отец Михаил, свивали причудливые узоры. Молодая женщина действительно была близка к обмороку и, возможно, потеряла бы сознание, если бы на ум не пришла история Марьи Гавриловны из «Метели» Пушкина, чему Нонна не могла не улыбнуться. Нет... ее история куда лучше... Она четко знает, с кем ее венчают... с рабом божиим Борисом... На всю жизнь... До самой смерти...

Отец Михаил наотрез отказался брать деньги, которые ему после обрядов пытался всунуть Борис.

– Плата за венчание должна пойти в пользу церкви, – сказал он и показал на сундучок с крестом на крышке и прорезью для денег, которую уже давно и прочно заткал паутиной толстый паук с черной головой и противным белым брюшком.

Борис, испортив без всякой жалости паучье ткачество, затолкал в прорезь чуть ли не всю свою месячную зарплату.

* * *

– Не понимаю, почему он все-таки согласился венчать нас без бумаги из ЗАГСа... – задумчиво проговорил Борис, когда они с Нонной уже ехали обратно в электричке.

– Ты имеешь в виду отца Михаила? – шепотом отозвалась она.

– Да. Почему он не отказался венчать? Мне как-то не по себе...

– Ты уже жалеешь?

– Нет... то есть... тут другое... Я скрыл от него, что вообще-то уже женат, а он не допросил с пристрастием, хотя не мог не видеть моего беспокойства. Почему?

– Во-первых, он наверняка был уверен, что мы оба не женаты или... ввиду не слишком юного возраста... разведены. А во-вторых, с точки зрения церкви, свидетельства о браке из ЗАГСа – действительно всего лишь жалкие никчемные бумажки. Церковь отделена от государства, но кое в чем вынуждена ему подчиняться. Ты же видел, что таинство венчания не содержит каких-то клятв и присяг. Я читала, что венчание, в сущности, – это крещение и миропомазание Христом в Святом Духе человеческой любви! Так-то вот! Браки совершаются на небесах... Ты теперь мой муж... пред небесами...

Нонна тесно, насколько позволяли приличия, придвинулась к Борису и уткнулась носом ему в шею. Он невесомо поцеловал ее в висок и шепнул:

– Я и без этих... небес... твой... Люблю тебя... страшно... Только вот перед Надей все равно чувствую себя скотиной. И перед Аленкой...

– Аленку никто не отменял. Она навсегда останется твоей дочерью. Тут уже не имеет значения вообще ничто: ни свидетельство о рождении, ни даже отсутствие его. Она твоя дочь.

– Слушай, Нонна, а может быть, ее тоже окрестить... на всякий случай...

– Аленку? Как ты себе это представляешь? Выкрадешь ее у Нади?

– Почему обязательно «выкрадешь»? Надя – неглупая женщина. Не думаю, что она запретит мне видеться с дочерью.

– Может, и не запретит, но не везти же малышку в такую даль.

– Да-а-а... – протянул Борис. – Слишком далеко для пятилетней девочки... да еще на перекладных... Но ведь, наверно, можно это сделать где-нибудь и поближе.

– Опасно, Боря. Действительно могут донести, и тогда без резолюции общего собрания твоей конторы дело точно не обойдется.

* * *

То, что происходило ночью с этими людьми после поездки в Малые Сельцы, уже было освящено церковью. Так они считали оба. На шеях Нонны и Бориса тускло поблескивали дешевые крестики из нержавейки, которые им надел на шеи отец Михаил. Обручальных колец не было. Только эти крестики, которые они всю жизнь потом будут считать обручальными. О таинствах крещения Нонны и венчании не знал никто, и это добавляло остроты их и без того сильным чувствам друг к другу. Остроты и почему-то... боли. Нонна, целуя любимого, то и дело смахивала непрошеные слезинки.

Борис морщил нос, коря себя за бабскую сентиментальность, и все равно ощущал сильное теснение в груди, когда прижимал к ней свою... настоящую жену. С Надей надо срочно развестись. Развестись... да... Срочно... но, по сравнению с настоящим, это все-таки будет потом... А сейчас в этом мире существуют только они: Борис и Нонна, их горячие, свившиеся в тесный клубок тела. Маленькие легкие крестики смешно клацают друг о друга. Простые хлопковые шнурки путаются, и уже не понять, где крестик Нонны, где Бориса... где сам Борис, а где Нонна...

* * *

– Этого не может быть! – крикнул в телефонную трубку Борис, оторвавшись от Нонны, и глаза его налились кровью. – Это ты специально мне говоришь, чтобы я вернулся! Лучше сразу признайся, что ты говоришь это мне назло!.. Нет! Не верю!.. Да потому что этого не может быть, и все! Конечно же я сейчас приеду! Но если ты все сочинила, я... я... убью тебя, Надя!

– Что случилось, Боря? – встревожилась Нонна, когда ее венчанный муж положил телефонную трубку. – Почему ты кричал, что... убьешь Надю?

Борис обернулся к Нонне с таким перекошенным лицом, что она испугалась, резко отпрянула и даже свалила на пол стул.

– Она сказала... она посмела сказать, что Аленка... что с Аленкой... – Борис бросился в коридор и стал натягивать куртку.

– Да что с Аленкой, Боря?!! – крикнула Нонна, выбежав вслед за ним в коридор.

– Понимаешь... эта женщина... в общем, Надежда... Она специально... чтобы меня достать... сказала, что с девочкой... это... несчастье... Я даже не стал расспрашивать какое, потому что она врет! С Аленкой ничего не должно случиться!!!

Борис наконец справился с курткой и, не глядя на Нонну, вылетел из квартиры.

– Боря! Возьми такси!! – крикнула она ему вслед, захлопнула дверь и бросилась к телефону.

Та-а-ак... Кому ж позвонить? Галина Павловна, скорее всего, пошлет ее подальше и, в общем-то, будет права. Маринка! Да! Сеструха может знать, что там у них стряслось! Нонна набрала номер Марины и без всяких дежурных приветствий прокричала:

– Маришка! Что там с Аленкой?! Надя звонила... Борис умчался сам не свой, а я ничего не поняла! Ты ей дала мой номер телефона?

– Да... я дала... Потому что... нечего было затевать венчание, пока не...

– Не твое дело! – грубо прервала сестру Нонна. – Ты мне лучше скажи, что случилось.

– Да уж случилось... Аленушка... она... В общем, девочка сломала позвоночник...

– Как?!

– Упала с качелей. Хотела встать, а тяжелое деревянное сиденье, пролетая над ней, стукнуло ее по спине.

– Какой ужас!! А Надя-то где была?! Аленка же маленькая еще... Неужели одну отпустила гулять?

– Надя сейчас в невменяемом состоянии, чтобы внятно рассказывать, но думаю, там дело шло на секунды. Она могла и не успеть помочь дочке, если та неожиданно соскочила с качелей.

– И что теперь?

– Откуда же я знаю!

Сестры помолчали, потом Нонна деревянным голосом спросила:

– И ты, конечно, считаешь, что все это случилось из-за меня?

– Я, Нонка, действительно не могу понять, зачем вы с Борисом это сделали! Зная тебя, я прекрасно понимаю, чья была инициатива. Неужели нельзя было подождать, пока он разведется?

– Тебе, Маринка, не понять... В общем, не могла я больше ждать! Я и так его всю жизнь ждала... ждала... дождалась, а тут Надя между нами... А он порядочный, терзается... Дочку любит... Я не могла позволить, чтобы он от меня обратно к Надежде вернулся!

– А как ты сумела его в церковь-то затащить? Он хоть знал, зачем ехал, или ты его обманом?..

– Нет, Мариша... все было без обмана... Просто... он тоже... страшно влюбился... Страшно, понимаешь?! Мы оба чувствовали, что у нас не просто банальная связь, секс... Мы полюбили оба изо всех сил... Навсегда... И даже такой человек, как Борис, понял, что нашу любовь надо узаконить... и не в ЗАГСе... Она выше всех этих бумажек со штампами...

– Знаешь, Нонка, когда-то мне тоже казалось: моя любовь к Павлу Епифанову – не от мира сего! Что из этого получилось, ты знаешь. Думаю, каждый человек, влюбляясь, считает, что его любовь самая-самая... что ради нее можно все старое порушить... А на самом деле нельзя... Нельзя, Нонка! Расплата неминуема!

– Совсем с ума сошла! Вещаешь, как пифия, надышавшаяся ядовитых испарений! Мы не виноваты в том, что Аленка упала с качелей! Слышишь! Не виноваты! И не вздумай утверждать обратное!

Нонна так шлепнула трубкой об аппарат, что от нее отскочил кусок серого пластика. Тоже хорошего мало. Аппарат новый, кнопочный. Борис с последней получки купил. Радовался, как ребенок. А теперь его ребенок... Нонна запустила пальцы в волосы и просидела почти без движения битый час.

Борис вернулся к Нонне с дрожащими губами и седой прядью в черных густых волосах.

– Я не знаю, что мне делать, – сказал он, прямо в куртке опустившись на диван. – Отпусти меня, пожалуйста...

Нонна похолодела. Она с трудом разлепила вмиг смерзшиеся губы и сказала:

– Даже если ты уйдешь от меня, Аленка не поправится... так вот... сразу...

Борис нисколько не удивился тому, что она уже что-то знает про его несчастную дочь, и глухо произнес:

– Нам с тобой не надо было этого делать... Я чувствовал, но... Понимаешь, Нонна, я тоже как-то глупо поверил в нашу избранность... Никогда и никого не любил в своей жизни так, как тебя, а потому решительно отмел всяческие сомнения... А ведь они были, Нонна, были!

– То есть ты... – дрожащим голосом начала она, – теперь жалеешь... Может быть, ты считаешь, что ошибся... Ты меня больше не любишь, Борис?

Епифанов повернул к ней породистую голову, которую седая прядь только украсила. Лицо было искажено гримасой боли, но и она шла ему.

– Не знаю... – с трудом проговорил он. – Ничего не знаю, Нонна... Лучше и не спрашивай.

– Нет уж! – Нонна встала прямо перед ним. – Ты все-таки честно скажи: любишь или...

– Скорее всего, «или»... – не поднимая на нее глаз, ответил Борис.

– Тогда... уходи... – сказала Нонна, вышла из комнаты на кухню и встала лицом к окну.

Когда за Борисом захлопнулась входная дверь, она медленно опустилась на диванчик. Голова была пуста и гулка. Что ж, пожалуй, даже хорошо, что не надо больше думать ни о Наде, ни о бедной Аленке. Можно бездумно пить чай или смотреть телевизор. И Нонна пила чаи и смотрела по телевизору все подряд. Нет, она, конечно, ходила на работу, но так... без полного включения в производственные проблемы. Никакие проблемы ее больше не волновали. Больше всего Нонне хотелось принять какого-нибудь быстродействующего яда. Она, энергичная и жизнелюбивая, не смогла бы покончить с собой, выпрыгнув из окна или перерезав вены, потому что смертельный исход в этих случаях не обязателен. Жить инвалидом Нонна не желала. А вот быстродействующий яд – это совсем другое дело. Это – раз – и все! Но где ж его добыть, яд?! Это только герои детективов где-то умудряются их достать. На заводе, где работала, Нонна, конечно, могла бы выпросить у знакомых женщин из химической лаборатории какой-нибудь опасный для жизни реактив, но разве была она вправе потребовать у этих же женщин гарантий его быстродействия? В общем, приходилось существовать, раз не было возможности мгновенно свести счеты с постылой жизнью.

* * *

Когда через пару месяцев после того, как Нонна рассталась с Борисом, из полугодовой геологоразведочной экспедиции вернулся ее сосед по коммуналке Георгий Николаевич Викулов, он застал в кухне выцветшую вялую женщину в мятом халате и с неопрятным хвостом на затылке, перетянутым черной аптечной резинкой.

– Вы ли это, Нонночка? – удивился он. – Прямо не узнать... Вы тут без меня, похоже, переболели чем-то серьезным.

– Да, – согласилась Нонна, – кое-чем серьезным. Только не переболела, а все еще нахожусь в процессе.

– Ну это ничего! Это мы поправим! Я из тайги привез чудо-настойку на листьях богатырника. Не слыхали про такое растение?

Нонна покачала головой.

– Я тоже раньше не слышал. Наши ребята, которые уже не первый раз в тайге, про него чудеса рассказывали. В общем, если заблудишься в самой чаще и найдешь этот богатырник, то обязательно выберешься. Если питаться его листьями и корнем, то никакой другой еды не надо, а сил при этом раз в пять прибавляется. Мне самому посчастливилось на заросли богатырника напасть. Я целый мешочек насушил и настойку на спирту сделал. Вы погодите чуток! Я сейчас себя в порядок приведу, и мы с вами выпьем этой чудодейственной настойки.

Нонне было плевать на настойку и на Георгия Николаевича заодно. Она ушла из кухни, включила в своей комнате телевизор и стала смотреть какой-то нудный телеспектакль о роли социалистического соревнования в деле перевыполнения плана цехами ткацкой фабрики. Но Викулов о ней не забыл. Он просунул в дверь ее комнаты голову с влажными после душа волосами и предложил:

– Нонна Евгеньевна! Прошу к столу!

Она не сразу поняла, чего он от нее хочет. Потом вспомнила про богатырник и нехотя поднялась с дивана. На кухонном столе Георгия Николаевича в большой миске дымилась отварная картошка с пайковой геологической тушенкой. В трехлитровой банке медово поблескивала, очевидно, та самая чудодейственная настойка. С двух сторон от миски с картошкой Георгий Николаевич поставил две свои тарелки с синей полоской по ободку и надписью «Общепит». Возле тарелок высились толстостенные граненые стаканы.

– Ваш богатырник что, стаканами глушат?! – удивилась Нонна.

– Нет, но... у меня нет другой посуды, вы же знаете. Я редко дома бываю, – смущенно ответил Викулов.

– Зато у меня есть.

Нонна открыла свой шкафчик и вытащила две крошечные стопочки из цветного стекла. Викулову они не понравились:

– Ну-у-у... эти уж как-то... чересчур... маленькие совсем...

– Нормальные! – отрубила Нонна и заменила ими стаканы.

Картошка с тушенкой пошла хорошо. Настойка по вкусу напоминала календулу. Нонна даже спросила:

– А вы, случаем, не промахнулись со своим богатырником? Здорово напоминает обыкновенные ноготки...

– Какие еще ноготки?! – испугался Георгий Николаевич.

– Цветы такие... на газонах растут. Желтые и оранжевые. Когда я была маленькой, мы с подружками отрывали у цветков лепестки, слюнявили и на свои кургузые ногтишки пришпандоривали. Здорово получалось.

– Нет, – покачал головой Викулов. – Богатырник цветет маленькими светло-голубенькими цветочками. Сам видел.

– А зачем мы с вами, Георгий Николаевич, картошку трескаем? – опять спросила Нонна.

– То есть как зачем?

– Ну... вы же говорили, что можно вообще ничего не есть, а питаться одним только богатырником...

– Так это ж... живыми побегами и корнями... они такие... как клубни... А у нас с вами – настойка на спирту. Кстати, вы что-нибудь чувствуете?

– А что я должна чувствовать?

– Ну... опьянение... Настойка-то на спирту.

– Пока ничего не чувствую.

– Значит, закуска хорошая. Вам положить еще картошечки?

– Валяйте, – согласилась Нонна.

Они с Викуловым съели всю его картошку с тушенкой, а потом Ноннины голубцы, которые она с большим старанием навертела несколько дней назад, почему-то вдруг понадеявшись, что Борис возьмет да и заглянет в гости на это свое любимое блюдо. Епифанов, разумеется, так и не заглянул.

К настойке богатырника они с соседом прикладывались неоднократно, и в конце концов Нонна заметила, что интерьер кухни несколько изменился. Сначала стены сделались красноватыми и будто светящимися изнутри.

«Похоже, я здорово напилась», – подумала Нонна и улыбнулась.

Красные стены ей нравились. Еще больше понравились окна. Стекла вдруг стали вогнутыми и испускали снопы разноцветных искр. Нонна поднялась со стула, потому что ей захотелось поймать руками эти разлетающиеся в стороны искры. Она удивилась, что вскочила очень легко и даже будто подпрыгнула. Все тело вообще сделалось легким и каким-то бескостно-пластичным. Нонна вытянула в сторону руку, и она, рука, сама собой начала плавно изгибаться, как у балерин, изображающих из себя лебедей. Она, Нонна, и есть лебедь... Только не белая, а... красная... Нет... не лебедь... Как же эти... другие птицы называются... Ах да... фламинго... Она теперь будет фламинго... Ей теперь вовсе не нужен этот глупый халат... На ее теле растут перья. Вот же... она чувствует, как они пробиваются сквозь кожу... Как же это томительно, но... приятно... У нее, Нонны, внутри разгорается жаркое пламя. Оно и рождает эти чудесные красные перья... Но одних перьев мало... Ох, как мало... Этот огонь внутри... от него так жарко... Он сейчас спалит Нонну... Спалит, и останется лишь горстка красного пепла... Не-ет... Она не хочет превращаться в пепел... Кто-нибудь должен спасти ее... непременно должен... Вот хотя бы эта огненная тень... Чья она? Ах да... она же знает его... Человек Огня... Он запросто справится с тем, что бушует внутри нее... Вот он уже обрывает Ноннины красные перья... Как же сладостно делается ей, когда он вытаскивает их из ее тела одно за другим, одно за другим... Огонь внутри съеживается, превращается в тугой шар, который перемещается по ее телу... И вот он уже внизу ее живота... Он уже больше не может сжиматься и потому опять начинает расти... Он сейчас разорвет Нонну, если только... если... только... Где же он, Человек Огня... Только он может помочь... Да-да... Именно так... Он один знает как...

Волна острейшего наслаждения накрыла Нонну с головой. Громкий душераздирающий крик сам собой вырвался из ее горла. Где он, Человек Огня? Где? Она теперь готова для него на все! Она хочет еще! Она непременно хочет еще! И он не отказывает ей, ее повелитель... Он никогда не откажет... И все новые и новые волны наслаждения накатывали на Нонну. Кричать она уже не могла, только протяжно охала. Последняя волна была самой чувствительной... Настоящий шквал, цунами... Нонна в кровь закусила губу, страшно дернулась и провалилась в небытие.

* * *

Заново обнаружила она себя в собственной постели с металлическим привкусом во рту и с такой головной болью, будто у нее температура за тридцать девять. Пожалуй, есть смысл эту температуру измерить. Чем черт не шутит... Конечно, сегодня... кажется... суббота... или, может быть, воскресенье... В общем, не важно... Она потом разберется, какой нынче выходной. Главное – это здоровье, которое вроде бы дало трещину.

Нонна попыталась подняться, но свинцовая боль в затылке придавила ее голову к подушке. Нет, лежать нельзя... Так можно вообще копыта отбросить... Боря! Где же Борис? Принес бы воды... Ах да... Он не принесет... Как же она забыла... Он теперь носит воду Наде и своей несчастной дочери... А что ей делать, если никак не встать... А-а! Кажется, вчера вернулся сосед... Разве что его позвать... Пусть вызовет «скорую помощь», потому что она совсем разваливается на куски. Такого с ней еще не бывало.

Все-таки хорошо бы сесть, а то что-то все тело ломит... Особенно поясницу... Надо срочно поменять положение.

Неимоверным усилием воли Нонна оторвала тяжеленную голову от подушки, кое-как подтянулась и села. Комната поехала у нее перед глазами, будто Нонна неслась на детской карусели. Она прикрыла глаза и подождала, пока под веками стихнет огненный вихрь. Потом осторожно открыла глаза. Первыми она увидела собственные голые ноги в каких-то диких синяках. Какой кошмар! С ней явно приключилась ужасная болезнь... Какая-нибудь сибирская язва, не иначе... Нонна поднесла к глазам ладонь. Ее тыльная сторона была нормальной, без пятен. Зато сквозь растопыренные пальцы она увидела, что на теле нет не только ночной рубашки, но и вообще ничего...

Нонна с ужасом ощупала тело дрожащими руками. Она действительно была полностью обнажена. Прикосновение к коже вызывало болезненное жжение. Голый живот представлял собой сплошной сине-фиолетовый синяк. Что же это? Что с ней произошло? Насмерть перепуганная Нонна попыталась вспомнить, что с ней было вчера. И что же было? Ах да... Явился Викулов из какой-то там... экспедиции. Они с ним по-соседски посидели... Чего-то пили... А вот что потом? Как ни силилась, Нонна вспомнить не могла. Может быть, они с Георгием спьяну впустили в квартиру каких-нибудь бандитов и те зверским образом отколотили ее... А может быть, даже... Черт... как же все болит... там... Неужели насиловали?! Похоже на то... Вон какой черный живот... А что же сосед? Должен же он был защитить ее? Так, может быть, его вообще...

Нонне было очень плохо, но мысль о том, что Георгия при таких обстоятельствах могли запросто убить, заставила ее кое-как сползти с дивана. Тут же был обнаружен и Викулов. На полу. Абсолютно голый, тоже в растерзанном виде и в самой отвратительной позе. Конечно же он убит... Иначе с какой бы стати ему валяться в комнате Нонны, да еще и голым! Он человек приличный, немолодой уже. Ему хорошо за пятьдесят. Если бы могла, Нонна закричала бы изо всех сил, но во рту было слишком сухо. Уголки губ тут же треснули, и она почувствовала во рту вкус крови.

Что же делать? Не оставлять же труп разлагаться посреди ее комнаты... Надо бы позвонить в милицию... Но как же добраться до телефонного аппарата? Всего-то сделать один шаг, но, черт возьми, как это трудно... Да еще и этот... лежит тут поперек... А если ей все-таки удастся доползти до телефона и позвонить в милицию, то эти... менты... они могут подумать, что она его как раз... того... и убила... Нонна, испуганная собственными мыслями, чуть не упала обратно на подушку, с которой с таким трудом поднялась. А что, если... А вдруг действительно она? Напилась с горя до чертиков и шандарахнула чем-нибудь по голове Викулова, вместо предателя Епифанова... Но тогда почему Георгий голый? А может быть... Нет... не может... Что за ерунда лезет в голову... А собственно говоря, почему бы и нет? Может быть, Викулов полез к ней с любовью, а она его... Нет, она никогда перед ним не разделась бы... Бред какой-то...

Преодолевая острые приступы накатывающей тошноты, Нонна все-таки сползла с дивана, стараясь не задеть труп соседа. Стоять вертикально ей было чертовски трудно. Ее качало и здорово вело в строну. Сделав над собой нечеловеческое усилие, она сделала шаг, будто бы впервые в жизни, и тут же повалилась ничком на кресло. Потом с большим трудом перевернулась, сняла трубку и, без конца соскальзывая пальцами с кнопок аппарата, все-таки набрала номер сестры. Она сказала Маринке одно слово:

– Приезжай...

Тошнота накатила с еще большей силой. Нонна хотела уже бросить трубку, поскольку самое главное сказано, но сестра, очевидно, не узнала ее хриплого голоса, потому что отчаянно кричала:

– Куда приезжать?! Кто это?! Что за идиотские шутки?!

С трудом удерживая остатки ускользающего сознания, Нонна прохрипела в трубку:

– Это... я... Нонна... сестра...

Трубка выпала из ее ослабевших пальцев, глаза закатились, и молодая женщина упала под бочок трупу соседа. Марина еще долго кричала в трубку:

– Нонна! Нонна! Что случилось?! Ты слышишь меня, Нонка?! Да отзовись же ты, наконец!

Потом валяющаяся на кресле трубка тревожно запищала зуммером.

* * *

– Ну простите меня, Нонна Евгеньевна, если сможете, – в десятый раз говорил Викулов, обхватив голову обеими руками и раскачиваясь на кухонном табурете из стороны в сторону.

– Да пошли вы... – очередной раз бросила ему она и отвернулась к окну.

– Я действительно не знал, что этот богатырник оказывает такое действие!

Нонна презрительно фыркнула и сказала:

– Как это не знали? Вы же говорили, что можно не пить и не есть, а только жевать этот чертов богатырник! Ясно же, что наркотик!

– Да я сам его жевал, честное слово! Силы действительно богатырские прибавляются, а никаких наркотических приходов у меня не было! Поверьте!

– Ну и как же вы все это объясняете?

– Понимаете, мужики говорили, что, если сделать настойку этого растения на спирту и еще добавить туда несколько цветков майки таежной... майка – это травка такая с желтыми цветками, от этого напитка здорово растет... ну... половое влечение...

– Что вы и решили испытать на мне?! – криво усмехнулась Нонна.

– Да, скрывать не буду! Чего уж теперь! Вы всегда мне нравились... Более того, я все время думал о вас в экспедиции... Мечтал, как вернусь, как войду в квартиру, а вы выйдете в коридор, как... В общем, я понимал, что не герой вашего романа. Мне пятьдесят пять... Я старше вас на целых двадцать пять лет... Не красавец... На что мне было рассчитывать? А тут такой напиток соорудили... Он выстаиваться должен. Мы в экспедиции так и не приложились. А тут как раз срок подошел. Почему бы не попробовать, чтобы хоть один разок... с любимой женщиной, с которой больше никогда... Разве это такое уж страшное преступление? Я не знал, что нельзя так много. Я думал, чем больше, тем лучше...

Нонна молчала. Викулов тяжело вздохнул и спросил:

– А все-таки скажите, что вы испытали? Неужели нечто омерзительное?

– А вы? – вместо ответа спросила она.

– Честно говоря, впечатление незабываемое. Фантастическое наслаждение... Просто неземное...

– Ага, неземное... потустороннее... Наркотическое! Наверняка сродни героиновому! Смотрите не подсядьте, Георгий Николаевич!

– А вы... а вам, Нонна... простите, конечно, за этот вопрос... вам не хотелось бы повторить... нет-нет, не со мной... Конечно же с другим... В принципе не хотелось бы? Думаю, что и вы должны были испытать нечто феерическое.

– Я испытала феерическое послевкусие. Думала, конец мне пришел. А с живота синяки до сих пор не сошли... Один черт знает, что вы со мной делали!

– Я любил вас, Нонна... я и сейчас люблю... И если бы я только мог рассчитывать...

– Не можете! Особенно после того... что произошло...

– Да? То есть вы хотите сказать, что если бы не произошло, то вы могли бы, так сказать, снизойти...

Нонна с пристрастием оглядела соседа. Вообще-то он был ничего себе дядька: высокий, широкоплечий и не лысый. Она ужасно не любила лысых. Волосы Георгия Николаевича были почти совсем седы, но густы и красиво пострижены. Да и лицо, пожалуй, вполне приличное. Среднее такое лицо. Не молодое, но и не старческое. Нормальное. Не противное. Нонна никогда не воспринимала соседа как мужчину именно из-за большой разницы в возрасте. А теперь она даже припомнила, каким он лежал перед ее диваном... голым... Брррр! Какое отвратительное слово. Лучше сказать: обнаженным... Его тело было крепким и поджарым... В общем, если бы не Борис и не этот чертов богатырник...

Нонна пристально посмотрела в глаза соседа и с насмешкой сказала:

– Так вы без своего... богатырника... может быть, и вообще ничего не можете...

Викулов усмехнулся:

– А ты проверь.

– Мы на «ты»?

– Как хочешь, Нонна... или... как хотите... один черт...

– Знаете, Георгий... А ведь я вас... ну то есть именно вас – не помню... Мне виделся какой-то огненный человек... такой красный, пылающий... Так что вполне можно считать, что между мной и вами ничего не было. Я даже смущения перед вами не испытываю. Там... в том дурмане... были не вы...

– А я именно тебя помню, Нонна. Может быть, потому, что именно тебя и хотел.

– Прямо вот так... именно меня?!

– Не совсем... Мне, пожалуй, виделась... птица... Такая... как сирена... с женским лицом. Лицо постоянно меняло выражение, но я точно знал, что это была ты...

– Не может быть... – растерялась она.

– Почему?

– Потому что... это странно... А какого цвета было ее оперение?

– Яркого такого, красного... И вообще, все происходило будто бы внутри пылающего костра...

– Да-а-а... – протянула она. – Пожалуй, ощущения похожи... Но это все равно не дает вам права...

– Конечно, не дает, – согласился сосед. – Правами можешь наделить меня только ты.

– Вы! – сердито поправила его Нонна.

– Ну хорошо... вы...

– Не наделю, – бросила ему она и ушла из кухни в свою комнату.

* * *

Следующая за разговором с соседом ночь была для Нонны бессонной. Она совершенно не хотела думать о Викулове и о том фантасмагорическом происшествии, но мысли сами собой возвращались к соседу. Каким образом случилось, что их, совершенно посторонних людей, посетили одинаковые видения? Нонна действительно ощущала себя птицей с красным оперением, а он, то есть Георгий Николаевич, был человеком огня. И все между ними происходило внутри костра. Тогда она просто не сообразила, что это был именно костер. Да, сосед прав. Она помнит нечеловеческое наслаждение, которое при этом испытывала, но никогда в жизни не захочет его повторить. Эти «игрища в костре» чуть не стоили им обоим жизни. Хорошо, Маринка вовремя приехала. И слава богу, что у сестры нашлись знакомые в районной больнице, а то и Нонну, и Георгия точно повязали бы как наркоманов-суицидников. Вид у них был жуткий.

Маринка потом долго стыдила сестру и приставала к ней с вопросами, как она могла дойти до жизни такой, чтобы напиваться какой-то дрянью вместе с престарелым соседом. Что могла ей ответить Нонна? Она сказала, что ее бросил Борис, но Марина не посчитала это убедительным поводом к столь странным действиям.

* * *

А от Бориса между тем не было никаких вестей. Похоже, он окончательно выбросил свою венчанную жену из головы. Маринка говорила, что он днюет и ночует у постели Аленки, которая, скорее всего, на всю жизнь будет прикована к инвалидной коляске. На вопросы Нонны о взаимоотношениях Бориса с Надей сестра твердила одно:

– Мне ничего не известно. Возможно, что им вообще сейчас не до этого. Они оба заняты только дочерью.

Борис занят дочерью. Маринка – своими неслабыми проблемами. А ею, Нонной, никто не занят. Даже собственная мать звонит редко, потому что скачет вокруг папеньки, у которого вдобавок к постоянной сердечной недостаточности разыгрался еще и хронический панкреатит. В общем, всем на Нонну наплевать. Нет, конечно, если она опять что-нибудь ужасное прохрипит в телефон, кто-нибудь из них тут же примчится ее спасать. А если не спасать? Если просто... Никому она не нужна... Никому... Иди в свою комнату – и живи в ней, пока опять не приспичит умирать с черным животом...

С живота мысли Нонны плавно перетекли на соседа. Только ему она и нужна. Она вспомнила себя птицу и то, как в ней чуть не разорвался огненный шар. Потрясающее состояние. Жаль, что такое невозможно ощутить без богатырника... А вдруг можно? Для кого ей теперь себя беречь? Ждать Бориса? Он, похоже, не придет... Никогда...

Нонна встала с дивана, сбросила с себя халат и все, что под ним было, завернулась в связанную матерью бордовую ажурную шаль с длинными кистями. Из-под сетки ажура соблазнительно белело тело. Нонна посмотрела на себя, обернутую шалью, в зеркало и осталась довольна. Бордовый цвет всегда шел ей. Она развела руки в стороны, как огромные ажурные крылья. На шее блеснул крестик, и Нонна сникла. Ей нельзя быть бордовой птицей. Она обвенчана с Борисом... Но он ведь об этом не вспоминает!

Нонна решительно сняла маленький крестик на хлопковом шнурке и запрятала его в шкатулку с побрякушками, потом как следует расчесала щеткой волосы и вышла из комнаты. Она медленно, крадучись, прошла по коридору, остановилась у двери соседа и через мгновение резко ее распахнула. Георгий Николаевич выронил книгу, которую читал.

– Нонна? – удивился он и сразу соскочил с дивана.

Она кивнула. Ее руки безвольно упали вдоль тела. Тонкое ажурное кружево разошлось в стороны. Викулов опять осел на диван и чужим голосом спросил:

– Ты хорошо подумала, Нонна?

– Да, – ответила она и сбросила шаль на пол.

* * *

Через полтора месяца выяснилось, что Нонна беременна...