Читать книгу Парадокс близнецов - Светлана Еремеева - Страница 3

1

– «Моя царица… Смерть ждет меня. И я ей докучаю промедленьем…»2

– Нет. Подожди. Всё не так!

– Что именно?

– Да всё. Всё не так! Зачем ты размахиваешь руками? Зачем прикладываешь ладонь к сердцу? Здесь это совершенно не к месту. Неужели ты не понимаешь? Привстань. Посмотри на меня… Здесь нужно говорить тихо и не жестикулировать. Здесь нужно выражать печаль, грусть… Поменьше жестов. Можно немного приподнять руку. Антоний умирает, прощается с Клеопатрой, еще мгновение, и он никогда ее больше не увидит. Понимаешь?! Никогда! «… Моя царица… Смерть ждет меня. И я ей докучаю промедленьем…» Здесь еще тише и нежнее… Голос угасает, силы покидают его. «Лишь для того, чтоб на твоих устах сверх многих тысяч прежних поцелуев запечатлеть последний поцелуй…» А твои резкие, неуклюжие движения головы, рук, туловища не согласуются ни со словами, ни с самой ситуацией.

Актер, изображающий Антония, поднялся и подошел к порталу сцены:

– Ну, хорошо. Попробую по-другому.

– Нет. Подожди… Подумай об этом дома. Пересмотри видеофайлы, которые я тебе присылала. Изучи жесты актеров, сопровождающие различные эмоции, пересмотри записи, в которых они рассказывают о боли, печали, трауре, грусти, смерти. Проанализируй. Прочувствуй!

– А как?! Что значит «прочувствуй»?! И я не до конца понимаю, что такое боль, печаль, грусть?

– Это отдельный разговор. Я надеялась, вы уже хоть что-то усвоили из тех записей, что я вам зачитывала, из тех отрывков спектаклей, которые мы смотрели вместе на семинаре… Я предлагала вам попробовать сравнить это с поломкой системы ПУОР… Если бы… вам отключили функцию, отвечающую за дыхание, например… Но, по-видимому, это и есть самое сложное… сопоставить чувства, описываемые Шекспиром, с каким-нибудь происшествием из нашей жизни… мы просто не мыслим подобными категориями…

Она сидела рядом с подмостками, сколоченными из темно-серых досок. На сцене, у самого портала и рампы, сбившись в кучу, стояли пять человек – три девушки и двое юношей. Они внимательно смотрели на нее и молчали. С потолка бил яркий свет софитов. Оставшаяся часть помещения, та, где обычно в театре находятся партер и амфитеатр, была погружена в кромешную тьму.

– На сегодня все, – сказала она. – Мне тоже надо подумать. Мы ставим «Антония и Клеопатру»! Ставим Шекспира!.. Вдумайтесь! А знать не знаем, как его нужно играть. Точнее, как его должны играть актеры-люди. Люди!.. А не андроиды, фемботы, гиноиды или диджитал-модели. Просто копировать чувства недостаточно. Я имею в виду не рефлексы, не реакцию человека на информацию, получаемую посредством органов чувств, а эти самые чувства и эмоции, о которых писали или говорили во время репетиций Станиславский, Товстоногов, Любимов, Гилгуд, Оливье, Годар, Куросава, Феллини… Нужно понимать, что такое чувства. Мне прежде всего нужно понимать. А уже через меня – вам…

– Мы будем ждать, – сказал актер, играющий Антония. – Мы ходим сюда, Алекс, только ради того, чтобы ты это поняла и мы это поняли.

– Не знаю, Дэн. Я ничего не знаю. Достаточно ли только понимать?

– Но ведь нам удалось поставить «Дядю Ваню». У нас получилось. И какой был успех! А главное, какой был скандал! Помнишь, как нас разгоняли полиция и члены Общества защиты виртуального театра?!

Актеры засмеялись. Сцена весело заскрипела под ногами.

– Вы зря радуетесь. По сути, у нас ничего не получилось. Разве мы смогли точно передать характеры? Разве у Дэна получился уставший, отдающий всю свою жизнь людям Астров? Разве Артур сумел воплотить в жизнь образ бунтующего Войницкого?

Дэн и Артур отрицательно покачали головами.

– Лика вообще не смогла перевоплотиться в пожилую Марию Васильевну… – продолжила Алекс. – Это сложно, я понимаю. Но наша основная задача – абсолютное перевоплощение.

– Понимаю… – тихо ответила Лика, хотя по растерянной интонации было ясно, что она ничего не понимает.

– И разве Виктории удалось сыграть Елену Андреевну?

– Не думаю, – честно призналась Виктория. – Я была слишком серой, безликой.

– А Соня?.. Разве это была Соня?.. Маша, извини, но увы… Ты сама все знаешь.

Актеры молчали.

– Нас разогнали, – сказала Алекс, – просто из чувства протеста… Вот и все. Неужели вы этого не понимаете? Эх… Я бы все отдала, чтобы понять, как они это делали! Как они играли раньше? Я много раз пересматривала версию БТД с Лавровым в роли Астрова, спектакль МХАТа с Борисовым, Малого театра – с Соломиным, постановку в «Олд Вик» с Оливье… А если бы была возможность посмотреть версию со Станиславским! А?

– Это какой год?

– 1899-й.

– Да, Алекс. Это все можно было бы понять по записям… буквально скопировать… но их осталось так мало. Они всё уничтожили.

– Ничего. Найдем. Можно попробовать что-то отыскать там… В Зоне старых ценностей… Но тише. Не будем об этом здесь… Если хотим искать – найдем… Сейчас же пора расходиться. Не хватало, чтобы нас и здесь застукали.

– Да… Пора…

– Как всегда, выходим по одному. До субботы! – Алекс махнула рукой вслед уходящим актерам.

– До субботы, Алекс!

Она вышла позже всех, плотно закрыла за собой дверь заброшенного склада и зашагала по длинному узкому коридору, погруженному во мрак, куда-то вперед, туда, откуда пробивался тусклый, грязновато-серый свет. Выйдя из здания, она села в черный скайкар, припаркованный посреди обветшалых старых сараев и заброшенных складов, пристегнулась и долгое время сидела, не решаясь вставить ключ в замок зажигания. Ее мучила тоска. Вот уже три года, как она пыталась воссоздать в рамках своей маленькой труппы драматический театр, театр, в котором когда-то играли люди. Но за всё это время она не видела ничего, кроме препятствий, гонений, неудачных постановок, следовавших одна за другой, перспектив не было никаких. Ни актеры, ни она сама не могли понять, что такое системы Станиславского, Мейерхольда или Брехта. Что такое театр «переживания», что такое театр «представления»? Да и вообще, что такое чувства и эмоции? Что некогда подразумевалось под подлинным, обоснованным, целесообразным действием? Она догадывалась, что дело не только в самой игре, не только в правильно скопированных по записям жестах и интонациях. Было еще что-то, нечто важное, чего они, возможно, были лишены уже генетически. Все книги Станиславского, Михаила Чехова, Мейерхольда, Брехта были под запретом, наложенным Обществом защиты виртуального и автоматического театра. На земле не осталось ни одного представителя старой школы. Последний русский актер, который играл когда-то в Большом драматическом в Петербурге, по официальным данным, умер десять лет назад. Последний английский актер из Королевского национального театра, работавший под руководством самого Лоуренса Оливье, скончался на сто восемнадцатом году жизни пятнадцать лет назад. А больше никого не осталось ни в Зоне толерантности, ни в Зоне старых ценностей. Она какое-то время надеялась, что в Зоне старых ценностей еще были те, кто помнил старую традицию, но, по слухам, там давно уже забыли о театре, обратившись к религиозным мистериям и к церковным песнопениям. К тому же в Зону старых ценностей не было возможности проникнуть. Туда не выдавались визы, а с проводниками оттуда было связаться неимоверно сложно. Там нужен был свой человек.

Она наконец вставила ключ в замок зажигания. Скайкар медленно поднялся над землей, повисел над крышами старых заброшенных зданий в районе бывшего Апраксина двора и медленно полетел в сторону Гостинки, затем заскользил над Невским по направлению к Дворцовой, потом к стрелке Васильевского острова, к Малой Неве. Ее черная смарт-одежда, графеновая, из двумерной модификации углерода, куртка и узкие джинсы с антенными швами, засветилась множеством маленьких экранов. Алекс обнаружила пропущенные звонки по скайпу, удалила назойливую рекламу, настроила линзы «дополнительной реальности» на работу навигатора, автоматически включилась система визуальной идентификации и распознания образов. Каждый предмет, возникающий впереди, внизу, наверху выделялся квадратными, прямоугольными или круглыми рамками системы наведения. Она смотрела вниз, по Неве проплывали катера, на набережных гуляли люди, текла спокойная жизнь. Июньский вечер был теплым, располагающим к прогулке, к встрече с друзьями на террасе кафе где-нибудь на берегу залива, но мысли были сосредоточены лишь на работе, точнее, на том, что не получалось, что не давало покоя.

Скайкар приближался к Лахте. Там, посреди целого леса небоскребов, похожих на разноцветные, нависающие над Невой и Финским заливом гигантские кристаллы, уже светились окна ее апартаментов. Она занимала весь сороковой этаж в здании под названием «Большой грифон». Квартира Алекс состояла из пяти комнат и огромной кухни. Все внешние и межкомнатные стены были полупрозрачными, из мутного стекла. И только ванная, находящаяся в центре, была обнесена по кругу плотной стеной, которую украшала мозаика в виде голубой розы, выложенной так искусно, что была похожа на фотографию – длинные стебли с шипами и бутон, с которого стекали капельки воды. Вся мебель в квартире, стены, стеллажи, посуда, техника – все было либо прозрачным, либо полупрозрачным, отчего пространство казалось единым и как будто бесконечным, сливалось с небом. Все поверхности, стены, пол, окна, потолок были снабжены специальными устройствами, стирающими пыль и грязь, убивающими запахи, а также сверхтонкими прозрачными гибкими дисплеями, так называемыми паутинками – телевизионным экраном, скайпом, компьютерами, различными бытовыми системами, которые загорались и начинали работать при голосовом вводе или при сигнале, который исходил от заменяющих мышь иннеров-передатчиков, введенных под кожу над суставами ее правой руки. Днем апартаменты заливал солнечный свет, а в ночное время были хорошо видны, совсем близко, звезды, луна, пролетающие мимо, сияющие всеми цветами радуги скайкары, скайридеры, паралёты, Лилиум-Джеты последнего поколения, почтовые дроны. При желании внешние и внутренние стены апартаментов, изготовленные из нано- и пикостекла, затемнялись с помощью либо особой светодиодной подсветки, либо межстекольных виртуальных систем жалюзи.

Алекс жила одна. Она была единственной наследницей своих родителей, погибших двадцать один год назад во время Большой войны 2066—2067 годов, поделившей мир на две Зоны – Зону толерантности и Зону старых ценностей. До войны все ее родственники проживали в Великобритании, и она сама родилась в Лондоне. Теперь же из родни у нее остался лишь двоюродный брат Ник, который тоже родился в Лондоне, но после войны вместе с ней перебрался в Петербург. Единственное, что Алекс знала точно, получив данные из архивов Лондона и Петербурга, мать ее, Анастасия Журавлева, была русской: прапрадедушка и прапрабабушка эмигрировали в конце 2000-х годов, в эпоху так называемой развивающейся глобализации, в Британию из города на Неве. Отец Алекс был англичанином, звали его Адриан Филип Джеймс Крейн. Он так же, как и сама Алекс, был театральным программистом, а мать разрабатывала компьютерные программы, способные самостоятельно писать сценарии для телевидения: реалити-шоу, ток-шоу, развлекательных программ. Отца Ника звали Виктор Джулиан Джеймс Крейн, и он был родным братом отца Алекс. Известно о нем было мало. Алекс знала лишь, что он был талантливым физиком, даже получил престижную премию незадолго до войны, во время которой тоже погиб. Мать Ника умерла при родах.

Наследство Алекс включало в себя коллекцию картин ее прапрадеда Андрея Журавлева, а также крупное состояние, оцененное в несколько десятков миллиардов толерантов. Однако Алекс знала, что прапрадед не был миллиардером, и для нее, потерявшей родителей в возрасте четырех лет, по сути, ничего не помнящей о них, происхождение такого огромного состояния оставалось загадкой. По требованию завещания, составленного бабушкой, мамой и отцом Алекс перед самой войной, она могла стать наследницей всей коллекции картин, а также всего прочего имущества семьи только в том случае, если бы переехала в Петербург и организовала там музей Андрея Журавлева. В случае нежелания выполнить условия завещания Алекс получала внушительное ежемесячное пособие, а осуществление миссии было быть возложено на ребенка Алекс… И так по цепочке, до первого желающего. Прапрадед Алекс был знаменитым художником – концептуалистом и абстракционистом, его картины можно было и по сей день увидеть в лучших музеях мира, собиравших произведения художников-людей. Родители хотели, чтобы картины ее предка, а также других знаменитых художников XX и XXI веков, включая первые, довоенные работы художников гиноидов и биороботов, принадлежавших бабушке и маме, вернулись на родину Андрея Журавлева. Алекс, несмотря на малолетний возраст, согласилась на все условия. А потому опекуны Алекс и Ника, за выделенное по завещанию вознаграждение, переправили детей в Петербург, где они несколько лет провели в специализированном интернате, расположенном на берегу Финского залива. Ник поехал с сестрой в Петербург, так как родственников в Британии у него не осталось, да и по тому же самому завещанию он получал большое ежемесячное пособие, оставленное ему дядей и тетей. Помимо картин Алекс унаследовала элитную недвижимость, которую сдавала в аренду, а также стала держателем акций предприятий и банков во всех странах Зоны толерантности. Достигнув совершеннолетия и вступив в права наследования, она действительно организовала музей имени своего прапрадеда Андрея Журавлева (во многом только благодаря тому, что в коллекции нашлось немало работ раннего периода «гиноидного реализма»). Со временем музей стал одной из достопримечательностей Петербурга. В коллекцию входили работы «Небесного периода» художника Журавлева, изображающие облака самых разнообразных форм, его «Геометрический год» с разноцветными треугольниками, ромбами, кругами, квадратами, «Анимационный период», когда прадед увлекся героями мультфильмов и изображал их на съездах народных депутатов, майских демонстрациях, трибуне мавзолея, и, наконец, его самая знаменитая, даже скандальная «Голая серия» с обнаженными моделями, несущими бревно Ильича, читающими пламенные речи с броневика на Финляндском вокзале, собирающими с пионерами металлолом и макулатуру. Кроме того, было несколько картин кисти прерафаэлитов, а также относящихся к периоду ар-деко и раннего поп-арта. Наконец, были в коллекции широко представлены абстракционисты, ранний гиноидный и андроидный реализм.

Несмотря на материальное благополучие и возможность не работать (управлением ее бизнеса занималась специальная компьютерная программа), Алекс не представляла себя сидящей в четырех стенах или проводящий время в путешествиях, на приемах, модных тусовках и открытиях выставок. Она закончила Институт театрального программирования им. Ива Кляйна, основанный в Петербурге в 2035 году, и осталась преподавать там собственно театральное программирование. Кроме того, Алекс пыталась стать режиссером, окончила отдельный курс в Москве и посещала так называемую школу актерского мастерства, где, правда, обучали совсем не актеров и вовсе не актерскому мастерству, а преподавали рендеринг электронных диджитал-актеров, визуализацию сцен спектаклей, а также обучали изготовлению актеров роботов, гиноидов, фемботов и андроидов. По разработанным Алекс программам были небезуспешно поставлены «Ромео и Джульетта» Шекспира, «Оглянись во гневе» Джона Осборна, «Медведь и Луна» Поля Клоделя.

Возможно, Алекс никогда бы и не задумалась над тем, что был когда-то на земле театр, в котором играли люди, что было кино, в котором снимались живые актеры… Но совершенно неожиданно она испытала потрясение. Можно сказать, в одночасье переродилась. Произошло это за три года до описываемых событий, во время обычной вылазки в город, которую она вместе с друзьями частенько устраивала по вечерам. Они садились в скайкары, включали на всю громкость психоделическую музыку, написанную искусственным интеллектом, и устраивали гонки над ночными улицами. Кровь стыла в жилах, когда они проскальзывали между летящими не спеша воздушными такси, кружили вокруг ангела на шпиле Петропавловского собора, проносились мимо скульптур на фасаде и крыше Эрмитажа. От возможных столкновений их защищали компьютер беспилотника и навигатор. Алекс испытывала особые ощущения, когда мчалась на чудовищной скорости над линиями Васильевского острова или лабиринтами улиц Адмиралтейского и Центрального районов. Она ложилась на сиденье и закрывала глаза. Ей хотелось в те минуты никогда не останавливаться, вечно лететь, слиться воедино с этим стремительным потоком воздуха и ночных огней.

И вот как-то раз, пролетая перед фасадом какого-то старинного дома в Адмиралтейском районе, где-то на Казанской улице, она увидела в окне старушку, маленькую, с короткими седыми волосами. Одета она была в черное платье с белым кружевным воротником. Старушка сидела в кресле и задумчиво смотрела перед собой, на ее лице блуждала теплая, нежная улыбка. Алекс остановила скайкар и замерла недалеко от окна, горящего в темноте, словно сенсорный экран. Старушка, такая нездешняя, такая нетипичная для современного мира, в котором человек был тесно соединен с роботом и компьютером, смотрела перед собой, не замечая, что Алекс подглядывает за ней. На ее коленях лежал альбом со старинными фотографиями. Линзы дополнительной реальности, которые носили все граждане Зоны толерантности, увеличили размер фотографий, и Алекс смогла разглядеть, что на них изображено. Это были снимки сцены Большого драматического, знаменитого когда-то БДТ, актеры на них кланялись публике, люди преподносили им цветы. Кем была эта старушка? Актрисой или просто любительницей театра?

Спустя несколько дней Алекс вернулась к этому дому, вычислила по окну номер квартиры и решила позвонить в домофон. Вдруг ей повезет и старушка примет ее? Но вместо старушки ей ответила молодая женщина. Она сказала, что бабушка умерла три дня назад. Отключила Пульт управления организмом и разумом, так называемую систему ПУОР, имплантированный компьютер, отвечающий за здоровье человека и его интеллектуальное развитие, к которому были присоединены все «сингулярные люди», то есть обитатели Зоны толерантности (термин «singularity humanity» – общество единичных (или уникальных) людей – был предложен для обозначения постчеловека еще на заре ХХI века разработчиком системы ПУОР американцем Куртом Николсом). Спасти старушку не удалось. Еще женщина сказала, что старушка была актрисой БДТ, последней из оставшихся в живых. Ей было сто тридцать пять лет.

Именно с того дня Алекс утратила всякое желание совершать ночные прогулки, носиться над городом в скайкаре, придаваться пустым развлечениям. Что-то с ней произошло. Случился какой-то сбой в программе, отвечающей за работу разума. Она впервые познала боль от ощущения упущенной возможности, более того, испытала чувство вины, ведь она могла пообщаться с человеком, который когда-то давно играл на сцене. Заговори Алекс с ней тогда, тем поздним вечером, может, старушка и не совершила бы то, что совершила. Алекс впервые увидела себя со стороны, причем не только саму себя, но и ту жизнь, которая бурлила вокруг. Никчемные посиделки в ресторанах и кафе, общение с людьми, которые либо не привыкли работать (государство гарантировало им так называемые «бесплатные деньги», базовые социальные выплаты, на которые можно было неплохо существовать), либо, как и она сама, посвящали все свое время развитию мира роботов – актеров, танцоров, пекарей, певцов, строителей, учителей и так далее. Жизнь эта возводила машины на самый высокий пьедестал, тесно соединяла робота, компьютер и человека, вытравляла чувства, способность переживать, испытывать боль, душевный дискомфорт или, наоборот, радость и счастье. Ей вдруг нестерпимо захотелось жить иначе, полностью изменить себя, чтобы на ее пустом, не выражающем эмоций лице заиграла такая же теплая улыбка, которая освещала лицо той маленькой, словно явившейся из сказок Гофмана, таинственной старушки.

Именно тогда, три года назад, Алекс погрузилась в историю театра и кино ХХ века. Она отыскивала на YouTube чудом сохранившиеся записи фильмов и спектаклей. Завороженно следила за игрой великих актеров прошлого. С восторгом наблюдала за тем, как искренне Одри Хепберн играла Наташу Ростову и Элизу Дулитлл, как математически точно Арнольд Шварценеггер изображал робота, как виртуозно дрались Брюс Ли или Джекки Чан… Ее покорила игра Вивьен Ли в «Унесенных ветром», Донатаса Баниониса в «Солярисе», Сергея Юрского в «Золотом теленке», Жана Маре в «Орфее»… С каждым днем она все глубже погружалась в театр и кинематограф прошлого. За три года Алекс пересмотрела великое множество фильмов и постановок – от русских до японских, от польских до французских, от немецких до итальянских, от американских до британских. Сотни имен и неповторимых образов врезались в ее память навечно и теперь будоражили воображение. Но все же самым любимым ее актером с первого же месяца погружения в мир старого театра и кино стал британец Питер Дэвис, сыгравший во множестве спектаклей в «Олд Вик» и Лондонском драматическом театре, а также снявшийся в нескольких десятках фильмов. Он был не такой, как все, выходил за общие рамки. В нем было что-то неуловимое, не поддающееся осознанию, что завораживало раз и навсегда. Алекс особенно полюбила сериал «Дорогой начальник…», где Дэвис сыграл роль инспектора лондонской полиции Эдмунда Рида. Она пересмотрела все восемьдесят серий сериала раз десять, внимательно следила за его игрой, отличавшейся какой-то особенной достоверностью воплощаемого персонажа, но так и не смогла до конца понять, в чем была загадка его мимики, жестов, изменяющегося голоса… Это был талант. Она это понимала. Но вместе с тем и полагала, что во всем этом волшебстве, в этом синтезе психологии и биомеханики, должен был присутствовать какой-то четкий, понятный принцип, какой-то рычаг, который позволяет так виртуозно использовать свои мозг, тело, речевой аппарат. Однако, сколько бы Алекс ни пересматривала его фильмы, сколько бы ни вглядывалась в экран компьютера, ответ на этот важный вопрос так и не находила.

И вот однажды, программируя очередного актера-робота, Алекс подумала: а для чего все это? Разве это и есть «актерское мастерство»? Нет, тут была явная подмена понятий. Мастерство проявляли актеры-роботы, а не те, кто их создавал и программировал. Она предложила руководству школы актерского мастерства переименовать курс на «Мастерство изготовления актеров-роботов». После этого Алекс отчислили с курса и пригрозили увольнением из института. С того самого дня она решила уйти в подполье вместе с небольшой группой энтузиастов.

Увольняться из Института Ива Кляйна Алекс не хотела, считала, что лишь здесь она имеет возможностью высказывать свою точку зрения, доносить до студентов правду об актерском мастерстве, рассказывать им о старой школе, великих актерах и режиссерах, а также пытаться отстаивать свои убеждения в статьях и на площадках международных конференций. Алекс говорила со студентами об актерах ХХ века, золотого века кино и театра, она собрала огромную коллекцию записей спектаклей, фильмов, небольших сохранившихся эпизодов. На ее факультатив об актерах старой школы ходило несколько десятков молодых людей, в основном таких же фанатиков, как и она сама, преследуемых за их взгляды. Некоторые из них, когда не хватало артистов для постановки, по ее большой просьбе присоединялись к немногочисленной труппе. Они ловили каждое слово, записывали видео, приносили редкие фильмы. Но помимо студентов ее деятельностью, темами лекций интересовались и коллеги, которые то и дело доносили на Алекс в деканат, устраивали налеты на факультатив, конфисковывали некоторые записи, даже вызывали полицию и представителей Общества защиты виртуального театра.

В Зоне толерантности старый драматический театр был практически под запретом. Человек на сцене или в объективе камеры был пережитком довоенного прошлого, одним из символов старого времени. После войны началась эпоха «ускоренного времени», в котором несовершенный, медлительный, склонный к меланхолии, физическим заболеваниям человек был вынесен за рамки действия. Человек больше не писал книг, не преподавал математику или иностранные языки, не рисовал картин, не лечил, не сочинял музыку, не играл в шахматы, не тушил пожары… Критиками-ботами (роботами искусствоведами и литературоведами) была объявлена «эпоха окончательной десакрализации автора-человека», эпоха смерти человеческого искусства – литературы, театра, кино, живописи… Все, что делал человек, было объявлено неинтересным, деградирующим, окончательно себя изжившим… Конечно, человек совершенствовался, с каждым годом все больше походил на робота, но машина все равно его во всем опережала. Поэтому человек лишь потреблял и в особых случаях способствовал развитию компьютера и робототехники. От всего остального он был отстранен.

Любые поползновения человека, пытавшегося вернуться на сцену, пресекались крупными корпорациями, занимающимися изготовлением актеров роботов и андроидов для театральных постановок, а также программированием телесериалов, телефильмов, художественного кино с участием нарисованных с помощью компьютерной графики диджитал-актеров. Индустрия производства роботов-актеров (гиноидов, фемботов, андроидов, биороботов, гуманоидов) приносила колоссальный доход. Роботы были более продуктивны, дисциплинированны, их – танцоров, певцов, комедийных актеров, трагиков – изготовляли под определенные функции. Роботы раскупались сотнями каждый месяц, их заказывали все театры и киностудии Зоны толерантности. Большой популярностью пользовались актеры-симулякры – роботы-двойники знаменитых актеров прошлого – Мэрилин Монро, Арнольда Шварценеггера, Чарли Чаплина, Вивьен Ли, Андрея Миронова, Александра Абдулова, Джульетты Мазины и так далее. Кроме того, электронные диджитал-актеры, нарисованные человеком или компьютером, пользовались популярностью у зрителей, так как фильмы с их участием часто представляли собой игру или «незавершенное действие», которое каждый человек при желании мог досоздать самостоятельно. Все сценарии к фильмам и спектаклям писали компьютерные программы. Все классические пьесы – Шекспира, Мольера, Чехова, Брехта – интерпретировались роботами, переформатировались, доводились до смыслового абсурда. Среднестатистический сингулярный человек был лишен фантазии, он лишь с удовольствием смотрел или читал то, что придумывали компьютер или программисты. Он с интересом участвовал в VR-спектаклях и фильмах, погружаясь в мир, придуманный компьютером, входя в запрограммированные «предлагаемые обстоятельства» вместе с роботами и диджитал актерами. Основным органом, транслирующим позицию производителей актеров-роботов, было Общество защиты виртуального и автоматического театра, ревностно следящее за тем, чтобы права корпораций не нарушались.

Скайкар Алекс приземлился на площадке, которая окольцовывала сороковой этаж Большого грифона и служила одновременно лоджией, обзорной площадкой, а также парковкой для двух ее скайкаров, а при необходимости там легко помещались и три-четыре машины гостей. Войдя в квартиру, в которой тихо играла электронная симфония программы «Ямус», Алекс отправилась на кухню, чтобы заказать себе ужин. Как и многие обитатели Зоны толерантности, Алекс не умела готовить, все делала за нее система «Умная кухня», которая называлась «Мой нежный цветок» или, по-японски, Watashi no yasashī hana (私の優しい花). Ее кухня была заказана в Японии, принадлежала к самому последнему поколению разработок в этой области и каждый месяц проходила процедуры обновлений. Подобная система была способна не только первоклассно готовить, но и убирать, мыть, заказывать нужные продукты в супермаркетах, в отсутствие Алекс принимать товары по специальному лифту для доставки, расплачиваться. Кухня даже говорила с Алекс, давала советы, интересовалась, понравилось ли ей блюдо. По сути, дома это был ее единственный собеседник.

Кухню создал знаменитый японский инженер, почти что художник, прекрасный знаток своего дела. Во время бесед с программой Алекс обнаруживала ноты философии, меланхолии, «кухня» разбиралась в вопросах не только кулинарии, но и литературы, истории, живописи и музыки. Программа стала для Алекс практически членом семьи, точнее, чем-то, семью заменяющим, так как общение с братом, который был выдающимся программистом и работал на оборонку, сводилось к редким, раз в два месяца, встречам или коротким беседам по скайпу.

– Алекс, придется подождать, ты не предупредила меня о возращении, – проворчал Мой нежный цветок.

– Ну извини… Не смогла.

Алекс перешла в гостиную и села на диван, на стене тут же вспыхнул огромный экран телевизора, точнее, прозрачная пленка, на которой транслировались девятичасовые новости. Сначала прошел блок политических новостей, посвященных встрече глав стран Зоны толерантности. Затем показали блок о достижениях в сфере пикотехнологий. Потом речь зашла о культуре, в том числе показали репортаж из Эрмитажа, куда привезли выставку картин известного художника-андроида XZ. Упомянули новую постановку «Щелкунчика» во Французской опере, в которой все роли исполняли биороботы-танцоры, разработанные в Корее. В английском Королевском национальном театре поставили «Кориолана» в исполнении гиноидов и фемботов, появляющихся на сцене, и диджитал-актеров, игра которых демонстрировалась на пяти огромных экранах, размещенных по всему залу. Реквизит в этом спектакле был полностью виртуальным, костюмы и декорации заменены цифровой подсветкой.

Неожиданно раздался звонок в домофон. Это был Дэн Витковский, один из актеров ее маленького театра.

– Привет, Дэн! – сказала Алекс, увидев изображение на экране домофона. – Поднимайся.

Дэн был совсем молодым сингулярным человеком. Ему имплантировали систему ПУОР всего год назад, в данный момент он проходил период студенчества или обучения. Он был типичным представителем своего времени, худым, высоким, с бесцветными глазами, закрытыми от всеобщего обозрения линзами дополнительной реальности, волосами золотистого цвета, на лице ярко выделялся большой рот с розовыми губами, за которыми прятались идеально белые, ровные зубы. Но никто из окружающих сингулярных людей, включая Алекс, не мог видеть настоящего цвета его губ или волос, так как линзы дополнительной реальности не позволяли различать оттенки цвета, они лишь сообщали информацию: на экране всплывали соответствующие надписи – «губы розового цвета», «зубы белые», «кожа светлая», «волосы светло-русые»…

Дэн был из однополой семьи, точнее, однополого союза сингулярных людей, а значит, у него было два родителя мужского пола. В Зоне толерантности законодательно были запрещены такие слова, как «мужчина» и «женщина», «мать» и «отец». Допускались лишь нейтральные определения, такие как «человек», «сингулярный человек», «сингуляр», «родитель». Мужчины и женщины были практически лишены вторичных половых признаков и считались бигендерами. У женщин специальными препаратами и стабилизаторами приостанавливали развитие груди, отчего грудная клетка и плечевые суставы у них стали шире, чем у женщин прошлых десятилетий. У мужчин блокировали рост волос на ногах, руках и лице. Также генетики практически сблизили тембры мужского и женского голосов, и они стали средними, ни низкими, ни высокими. Однако первичные половые признаки сохранились. Также осталась традиция женских и мужских имен. Кроме того, женщинам позволялось носить длинные волосы. Все это пока еще давало возможность разделять людей по признаку пола.

Дэн, рожденный из пробирки, воспитывался двумя строгими родителями, против которых постоянно бунтовал, так как по натуре был человеком сомневающимся, сложным, хорошо копирующим любые жесты и звуки, что, в свою очередь, делало его неплохим актером. Но главное – он так же, как и Алекс, по каким-то своим личным причинам стремился узнать больше о театре людей, ему тоже многое не давало покоя. Особенно эти пресловутые чувства и эмоции.

Дэн поднимался на лифте, и минуты через две Алекс открыла дверь. Парень был одет в облегающую смарт-одежду, весь его комбинезон представлял собой сплошной экран без единого шва, на котором то появлялись, то гасли всевозможные дисплеи – увеличенный экран системы ПУОР, скайп и другие источники передачи информации. Когда Дэн вошел в холл, он погасил экраны, и комбинезон стал черным, как угольная пыль.

– Проходи, Дэн. Мой нежный цветок как раз готовит ужин.

– Мне нравится его стряпня.

– Приятно слышать, – отозвался Мой нежный цветок. – А то век похвалы не дождешься.

– Протри руки, Дэн, и на кухню, – сказала Алекс.

– Там внизу, у самого входа, робот-консьерж гоняет пса.

– Я знаю. Он часто приходит. Откуда только взялся? Ведь бродячих собак давно убрали с улиц… Они живут в приютах и зоопарках.

– Да. Странно. Лохматый такой рыжий пес… – Дэн прошел в гостиную. – Я не просто так пришел. У меня очень серьезный разговор к тебе.

– Хорошо, но давай все же вначале поужинаем.

Дэн отправился в ванную, протер руки антибактериальным гелем, затем прошел на кухню. На ужин был суп-пюре с гусеницами, а также несколько блюд молекулярной кухни – макароны из генно-модифицированных апельсинов, икра из грибов, шоколадный ветер на десерт и кузнечиковый чай. Все продукты, включая воду, фрукты и овощи, в Зоне толерантности были либо искусственными, либо генно-модифицированными, либо изготовленными из вторичного сырья. Сингулярные люди привыкли к такой еде, практически лишенной вкуса и запаха, впрочем, им не с чем было ее сравнивать. Никто из них не помнил тех времен, когда блюда ценили не за внешний своеобразный вид, а за вкус или аромат. Те сингулярные люди, у которых недоставало времени или не было средств на умную кухню, питались пищевыми таблетками.

– Ты пришел порепетировать? Не понимаешь, как играть сцену смерти Антония? – спросила Алекс, когда они поели.

– Нет. Я пришел по другому поводу… Появился человек…

– Тише! Давай перейдем на лоджию.

Они вышли на террасу. Уже стемнело. Небо покрылось звездами, мимо пролетали скайкары, ослепляя огнями и громко сигналя. Над скайтрассами светились звезды созвездий Дракона, Ящерицы, Малой Медведицы и Жирафа. Мерцала Полярная звезда. Шипела раскаленным белым светом металлическая Луна. Линзы дополнительной реальности четко расчерчивали звездное небо, подробно перечисляли звезды, туманности, созвездия и планеты.

– Ты что, боишься, что кухня может услышать и выдать нас?

– Кухня – это умная система. Она слышит, видит, передает информацию вне своего желания. Так что да, она невольно может выдать нас. Ты же знаешь, что мои апартаменты прослушиваются по инициативе Общества виртуального театра.

– Ты права.

– Ну так что? О каком человеке ты говорил?

– Есть проводник в Зону старых ценностей. Он из Ставрополья. У него четкий, продуманный маршрут.

Алекс нахмурилась, посмотрела вдаль на проплывающие по заливу корабли. Из-за тучи выглянули созвездия Кассиопеи и Рыси, все звездное небо, покачиваясь, отражалось в воде Невы и залива.

– А ты уверен в нем? Моя последняя попытка проникнуть в Зону старых ценностей, как ты знаешь, окончилась ранением. В плечо попала пуля. Притом пуля старая, довоенная, ее с трудом смогли извлечь из кости. Операция была не из легких.

– Да, я уверен. Это путь через Северный Кавказ.

– Идея с Кавказом мне нравится. Туда можно проникнуть по земле. Я слышала, что чабаны из пограничных зон все еще водят овец до Кули и обратно.

– Именно! Это я и имел в виду!

– Но что мы там найдем? Не слышала, что там живут последние из могикан старого театра.

– Через Кавказ мы продвинемся дальше! Там же нет охраняемых внутренних границ, нет строгого паспортного контроля между зонами ислама, католицизма, православия и других религий. Там, как и у нас, единое экономическое и таможенное пространство. Выдают, правда, специальные разрешения для пограничных зон, но это препятствие вполне преодолимое.

Вот и добрались бы мы, притворившись местными, до Католической и Лютеранской Германии, а там нас будет ждать актер Гюнтер Бах. Он хочет пообщаться с нами. У них театр не в почете, ты знаешь, но хотя бы все, что связано со старым искусством, не преследуется. Нужно только все продумать: во что одеться, что взять с собой? Паспорта нам изготовят. Я договорился.

– Ну хорошо. Я подумаю. Когда нужно дать ответ?

– Желательно послезавтра. У нас есть всего месяц на подготовку.

2

Подготовка к переброске в Зону старых ценностей отнимала все свободное время. Алекс погрузилась в изучение основ религий, загрузила несколько энциклопедий в имплантированый в ее тело компьютер, управляемый через систему ПУОР.

Программа была временной, энциклопедии и книги, связанные с традиционными ценностями, подвергались цензуре и продавались на определенное количество недель или месяцев, затем самоликвидировались в назначенный срок. Перед глазами Алекс на огромном прозрачном 3D-экране, растянутом на всю стену ее кабинета, появлялись голограммы людей в традиционных одеждах, священнослужителей разных конфессий, 3D-изображения предметов культа, быта, украшений, средств гигиены, детских игрушек. Алекс прокручивала кадры обратно, учила названия, читала пояснения, возвращалась к уже пройденному, еще раз и еще раз.

Также она добавила в программу Translator дополнительные языки, на которых говорили в Зоне старых ценностей: например, лезгинский, аварский, азербайджанский, тюрки (тюркский литературный язык), персидский, баварский диалект и некоторые другие. Программа «Транслейтор», которая позволяла гражданам Зоны толерантности беспрепятственно понимать друг друга, была одной из обязательных. Она распознавала язык собеседника и автоматически переводила на него речь пользователя, точно имитируя его голос. Данная программа была включена в основной социальный пакет программ системы ПУОР, которые закачивались в пятнадцать лет каждому гражданину Зоны толерантности. Остальные же языки, употреблявшиеся исключительно в Зоне старых ценностей, можно было добавить платно, купив специальные пакеты услуг.

Война 2066—2067 годов произошла во многом по причине глобального ценностного раскола мира. Примерно пятьдесят процентов жителей планеты к 2050 году были против интенсивного соединения тела человека и цифровых девайсов (к чему человечество вынудили предшествующие бактериологические войны, буквально оторвавшие людей друг от друга, заставившие погрузиться в глобальный сетевой мир). При этом они не противились развитию высоких технологий как таковых, выступали в основном против новых европейских «ценностей», подавлявших любые виды «дискриминации», включая различие по признаку пола, возраста, религии, национальности, и многого другого. Сторонники всего старого выступали также против глобализации и перемещения народов по планете. Эти пятьдесят процентов стремились к восстановлению прежних традиций – религиозных, которые к тому времени были практически утрачены, культурных, национальных, – а также были за автономию и суверенитет отдельных государств.

Другие же пятьдесят процентов стремились к совершенно противоположному. Они хотели жить в мире развитых имплантационных технологий, в мире иннеров, наноимплантов, микрочипов, стать тем, что футурологи и ученые называли постчеловеком, сингулярным человеком или Homo Deus. Они хотели летать по воздуху, не болеть простудами, не умирать от рака, жить как можно дольше. Они были сторонниками объединения всего мира под единым началом, всей планеты под одним управлением, но с сохранением отдельных государств с открытыми границами.

К 2060-м годам обстановка накалилась до предела, и два этих противоборствующих мира схлестнулись. Сначала кибернетическое, провокационное противостояние троллей и ботов затянуло в свою воронку весь мир – от крупных городов до самой маленькой горной деревушки, от членов правительств до годовалых детей. Юзеры проклинали друг друга, распространяли фейковую информацию, унижали, клеветали. Затем началась гибридная война. С киберугроз переключились на кибератаки, от кибератак перешли к киберубийствам, от киберубийств постепенно докатились до наземных операций, от наземных операций дошли в итоге и до ядерной войны. Четыре ядерные бомбы полетели в разные концы планеты. Никакие системы ПВО не спасли от смерти миллионы жителей тех городов, куда они упали.

После войны произошло историческое событие – подписание мирного договора, поделившего мир на две Зоны, между которыми установились невидимые, но прочные цифровые границы. Каждая страна мира была поделена на Зону новых ценностей и Зону старых ценностей. С момента разделения планеты, а именно каждого бывшего государства планеты на две зоны, зародилась новая эра – Эра двух зон. И главные противоречия между этими Зонами были не столько политическими или экономическими, как раньше, в старом мире, сколько ценностными, культурными, религиозными.

Позднее Зона новых ценностей была переименована в Зону толерантности. В ней обитали все те, кто не представлял свое существование без компьютера, развития техники, кто хотел жить до двухсот лет. Но им приходилось со многим и мириться: например, здесь человек должен был забыть о различие полов, возраста, этноса, национальности, вероисповедания, о рождении детей и многом другом. Он не был больше ни мужчиной, ни женщиной, ни ребенком, ни взрослым, ни стариком, не принадлежал ни к одной этнической группе, ни к одной национальности – он был сингулярным человеком, частично роботом, частично компьютером, способным говорить на любом языке и гипотетически жить бесконечно.

В Зоне же старых ценностей, наоборот, стремились вернуться к утраченным корням, к возрождению всех религий, к строгому исполнению культа, к ношению национальной одежды и различных национальных атрибутов. Компьютеры, роботы, машины были, конечно, в ходу, но их использование допускалось исключительно за пределами человеческого тела. А вот иннеры, импланты, разного рода внутренние девайсы были строжайше запрещены. Тело воспринималось сосудом души, которую Господь вдохнул в человека. Любые упоминания о том, что когда-то мир был единым целым и обитатели нынешней Зоны старых ценностей когда-то подвергались имплантированию, вытравлялись из школьных учебников, никто не имел права упоминать об этом в публичных выступлениях. То есть законы в Зоне старых ценностей были не менее строгими, а порой и жестокими, чем в Зоне толерантности.

За эти дни благодаря специальной компьютерной программе Алекс научилась готовить плов, мусаку, долмадес, бойшель, изготавливать белую колбасу, выпекать яблочный штрудель с изюмом и корицей. Она закачала национальные песни, поговорки, присказки, легенды в съемный диск, который можно было в любой момент вставить в пульт управления организмом и разумом, расположенный чуть ниже кисти левой руки и закрытый специальной гибкой крышкой, имитирующей кожу. Ее тело запомнило все виды существующих в этих странах танцев. С особым вниманием она отнеслась к программам по боевым искусствам, закачала все, даже самые экзотические. Изучила молитвы, прочитала Коран и Библию, попыталась понять разницу между шиитами и суннитами, христианами – католиками, лютеранами, протестантами и православными. Проявила особый интерес к культовым церемониям, атрибутам и символам, имеющим отношение как к исламу, так и к православной и католической церквям. Всей этой сложной информацией постепенно, день за днем, заполнялся ее мозг. Она постепенно стала частью этих культур, сроднилась с ними, думала как мусульманка, католичка и православная одновременно. Она могла в любой момент перевоплотиться в любую из придуманных ею женщин и без труда сойтись с жителями городов и деревень Зоны старых ценностей.

Алекс приготовила одежду, которую ей пришлось бы сменить во время предстоящего путешествия. Она числилась среди ненадежных, и ее лицо при прохождении пограничного контроля могли узнать. Кроме того, все тело сингулярных людей было буквально нашпиговано иннерами или имплантами – всевозможными девайсами, которые либо наклеивались сверху, либо вводились под кожу или в суставы. В Зоне старых ценностей имплантирование девайсов было запрещено законом. Поэтому для мусульманских стран она выбрала одежду ортодоксальной приверженки ислама – черную абайю и черный же никаб, скрывающие лицо и тело. Для Греции подготовила голубой национальный костюм, расшитый золотыми узорами, голову должен был украшать молочного цвета платок, которым при случае можно было прикрыть и лицо. В Германию она собиралась перебраться в костюме под названием Dirndl, включающим в себя пышную юбку, блузку, жилетку наподобие корсета со шнуровкой и расшитый национальным узором фартук. Чтобы закрыть лицо и плечи, она дополнила наряд национальным баварским платком.

В эти дни Алекс по-прежнему отдавала часть времени сцене своего маленького театра, прячущегося в недрах бывшего Апраксина двора, в лабиринте глухих закоулков, сформированных древними, как мир, пустыми складами, горами старых ящиков и ворохами старинных газет. «Антоний и Клеопатра» двигались от акта к акту, как «Слепые» Питера Брейгеля Старшего, с безнадежностью и обреченностью – прямо к пропасти. Чем дальше проговаривался текст, тем меньше Алекс была уверена в точности того, что она делает. Актеры слушали ее беспрекословно, но результат был более чем плачевным: пустая, бездушная, неискренняя игра. Ей казалось, что-то не так с глазами актеров, из них буквально изливается мрак, там нет света. Они, как и весь мир Зоны толерантности, стеклянные и прозрачные, казались ей мутными, серыми. В этом мире, как и в их глазах, не было красок. Линзы дополнительной реальности, которые заменяли естественный источник зрения каждому гражданину Зоны, притупляли способность точно видеть цвета. Алекс впервые осознала это и прочувствовала в те самые дни. Мутный мир за экраном линз смешивал все в общую прозрачную или, точнее сказать, бесцветную, цвета несвежей воды, массу, в нем не было оттенков, он был, возможно, в идеале серебристым, голубоватым, но на деле совершенно иным. «Умный» взгляд позволял точно распознавать предметы, их текстуру, историю, предназначение – вся информация тут же появлялась в виде текста перед предметом или озвучивалась голосом. Дополнительная реальность давала возможность избегать сложных ситуаций, быстро преодолевать пространства, подсчитывать точное количество того или другого, объемно видеть виртуальную реальность на 3D-экранах. Но этот «умный» взгляд не позволял видеть мир таким, какой он есть на самом деле. На всем лежала какая-то мутная пелена – на поверхностях предметов, зданиях, людях, актерах, да и на ней самой. Она впервые стала догадываться о существовании внутреннего зрения, зрения души, зрения чувств, которым не обладала. Предметы, возможно, и имели краски, но она их не видела. И скорее всего, никто не видел. А в старых книгах, спектаклях, фильмах все только и говорили, что о красках, об их колоссальном значении. Она почувствовала страшную тоску: за красками могло скрываться еще что-то, какие-то другие, наиважнейшие, но недоступные ее рецепторам раздражители, изысканнейшие ингредиенты бытия. А без этих ощущений, без глубокого погружения в земную и человеческую материю не могло быть никакого театра. После этого открытия Алекс предложила прервать на какое-то время репетиции. Ей нужно было хорошенько все обдумать, побывать в Зоне старых ценностей, и там, возможно, ей бы приоткрылась пока непостижимая истина, связанная с органами чувств, умением видеть краски, ощущать жизнь во всей ее полноте.

Тем временем Дэн через каких-то знакомых, связанных с Зоной старых ценностей, чьи имена даже для него самого остались тайной, подготовил для Алекс и себя паспорта и некоторые другие документы, без которых было не обойтись в тех странах, через которые им предстояло пройти. Сначала это была Россия, а именно Дагестан, затем Азербайджан, Турция, потом их должны были переправить по морю в Грецию, а дальше по специальному воздушному каналу, проходящему над морем и горами, им предстояла переброска в Христианские земли Германии. Путь был сложным, но только так можно было добраться до нужных земель с наименьшим риском для жизни и свободы. Их основной целью был тот самый старый актер Гюнтер Бах, который играл когда-то в Берлинском драматическом театре, а сегодня проживал в одном из баварских домов престарелых в общине Кохель-Ам-Зее. Актеру было сто тридцать лет, и Алекс по правде не надеялась, что он, будучи в возрасте, когда силы совсем на исходе, сможет рассказать что-то существенное. Но она рассчитывала хотя бы на то, что у него остались какие-то записи, фотографии, дневники. Все это можно было скопировать. А также она страстно желала узнать о каких-то других его коллегах, которые, возможно, еще жили где-то на просторах Зоны старых ценностей.

Паспорт Алекс получила на имя Ринаты Бериевой, жительницы небольшого аула в горах Дагестана, а в паспорте Дэна значилось имя Амина Бериева, который Ренате приходился родным братом и проживал в том же ауле. При этом Дэн был от природы блондином с голубыми глазами, у Алекс же были каштановые волосы и зеленые глаза, о чем и было записано в их настоящих паспортах. Однако на фотографиях в поддельных паспортах цвет глаз и волос был отмечен как темно-коричневый. В Зоне старых ценностей им предстояло снять линзы дополнительной реальности – там было запрещено носить подобные девайсы. Получив все необходимые документы и не имея возможности исправить ситуацию, обоим пришлось перекрашивать волосы в черный цвет и обзаводиться жидкими пигментными линзами темно-коричневого цвета, которые нужно было раз в два дня на протяжении недели закапывать в глаза, сняв «умные» смарт-линзы. Цвет сохранялся в течение месяца.

Если Дэн отправлялся в свое первое путешествие в Зону старых ценностей, то Алекс было с чем сравнивать. В первый, неудачный, раз она пыталась преодолеть границу зимой полтора года назад. Хотела проникнуть в Католическую зону Франции, где ее ждал престарелый актер «Комеди Франсез» Жак Ривьер. Встреча так и не состоялась. А сам Ривьер умер спустя полгода. На этот раз стояло лето, начало июля, в институте пора отпусков. Никто и не вспомнил бы о ней до сентября. Дэну тоже удалось уехать беспрепятственно: оба его родителя отправились в Венецию праздновать двадцатую годовщину бракосочетания.

***

Преодолев на скайкаре небыстрый путь до аула Бакрес на востоке Ставрополья, на самой границе с Зоной старых ценностей, Алекс и Дэн были переданы проводнику из Дагестана. Он должен был вести их по горным тропам вместе с чабанами, перегоняющими овец, в дагестанский поселок Кули. Затем Алекс, Дэн и проводник из Бакреса должны были отделиться от погонщиков примерно за сорок километров от Махачкалы, недалеко от Буйнакска и горы Кавалер-Батарея.

Путь предстоял крайне тяжелый – примерно четыреста километров от Бакреса до Махачкалы по горным дорогам и тропам, по берегам рек и озер, под ветром и дождем. Транспортом служили ослы и мулы, груженные мешками с едой и теплой одеждой. Алекс сразу почувствовала, как из века высоких технологий они перенеслись в далекие времена, чуть ли не в Средневековье, хотя эта горная дорога и сам Бакрес находились еще на территории Зоны толерантности. Ее, закутанную в теплые одежды, с лицом, плотно закрытым никабом, посадили на крупного осла, обвешанного разноцветными мешками. Дэн, в одежде чабана, с длинной герлыгой в руке, в теплой куртке, кожаных сапогах и бараньей шапке-папахе, шел рядом. Ветер дул так сильно, что Дэн, высокий, сильный, широкоплечий парень, несколько раз чуть не упал прямо под копыта осла. Но он держался мужественно, даже самоотверженно. Чабаны же всю дорогу громко кричали, ругались, подгоняли отстающих животных.

В поход с ними отправились еще две женщины, присоединившиеся к пастухам уже в Зоне старых ценностей, около одного горного аула, хотя сами были из Ставрополья. Одна из них – молодая девушка, еще не достигшая пятнадцати лет. Ее хотели выдать замуж за какого-то богатого торговца из Махачкалы. А вторая – ее мать, типичная жительница пограничных территорий, желавшая любой ценой перебраться в Зону старых ценностей по религиозным и морально-этическим мотивам. На ее руке не было системы ПУОР, что являлось грубым нарушением основного закона Зоны толерантности. Девушка плакала, упиралась, даже предпринимала попытки сбежать обратно, но ее руки были связаны, а голова и все тело плотно укрыты национальной одеждой. Алекс то и дело посматривала в ее сторону и иногда переглядывалась с Дэном. Он тоже понял всю сложность ситуацию, в которую попала девушка, но приходилось молчать и лишь упорно, медленно, но неотступно продвигаться вперед. Выдать себя неосторожными действиями они не могли. От любой их оплошности непременно пострадали бы люди, помогавшие им с переброской.

Пастуший караван медленно продвигался среди заснеженных камней, кричали ослы, блеяли кудрявые овцы, розово-красное солнце постепенно скрывалось за облаками, небо заволакивало черным как смоль покрывалом. Наступала ночь. Когда идти вперед стало практически невозможно, решили остановиться и разбить лагерь. Два пастуха разжигали огонь, женщин, шедших в Махачкалу, поместили в палатку. Собаки, овцы, ослы и мулы разлеглись прямо на мокрой от дождя земле. Алекс и Дэн тихо перешептывались, делая все возможное, чтобы их никто не услышал. Один из чабанов принес им похлебку из мяса и овощей. Человек, который должен был передать их в руки другого проводника, сидел отвернувшись, всеми силами демонстрируя свою отстраненность. Никто из пастухов не должен был узнать истинную цель перехода девушки и молодого человека из Зоны толерантности в Зону старых ценностей. Для пастухов была озвучена самая простая причина – желание жить по истинным религиозным законам. Впрочем, пастухи и не задавали лишних вопросов – им хорошо заплатили. Паспорта, согласно которым Алекс и Дэн якобы проживали в горном дагестанском ауле, не проверяли. Каждый занимался своим делом. Нужно было покормить ослов и мулов, напоить их водой, проверить копыта. Никто не обращал внимания на то, о чем переговаривались Алекс и Дэн. А говорили они о той самой девушке, которую прятали в палатке.

– Надо что-то придумать, – шептала Алекс.

– Но что мы можем? – тихо отвечал Дэн.

– Дождемся, когда все уснут…

– Хорошо…

Когда пастухи разбрелись по палаткам, ослы уснули, а овцы тихо бренчали своими колокольчиками, убаюкивая монотонным звуком уставших путешественников, Алекс и Дэн отправились к той палатке, где ютилась невеста торговца из Махачкалы. Девушке явно не хотелось провести остаток дней за запертыми дверями в каком-нибудь неприступном доме над горной пропастью. По всей видимости, это была инициатива матери.

Просунув головы в палатку, Алекс и Дэн увидели, что несчастная невеста бодрствовала. Мать же безмятежно спала. Они сделали знак рукой, чтобы девушка молчала. С трудом преодолевая неудобство от стянутых веревками запястий, она встала на четвереньки и поползла к выходу. Когда девушка выбралась на воздух, Алекс разрезала путы. Все трое молчали и многозначительно переглядывались. Алекс и Дэн проводили девушку до ближайшего поворота, та быстрым шагом, не оборачиваясь, стала спускаться вниз. В черно-кобальтовом небе светила луна, яркими линиями прорисовывались созвездия Змееносца и Скорпиона, теплым светом струила свои лучи одна из звезд созвездия Индейца. Где-то во мгле кричала хищная птица.

Алекс и Дэн еще долго смотрели вслед удаляющейся фигурке, освещаемой лунным светом, но в конце концов она исчезла среди камней и скал, тьма поглотила ее.

3

На следующее утро Алекс проснулась от душераздирающего крика:

– Карина! – Грубый женский гортанный голос разносился над горами. – Где Карина?

Женщина визжала, шипела, выла. Она носилась по лагерю, разбрасывала вещи, толкала пастухов, била ногами приходящих в себя собак и овец. Солнце поднялось уже высоко, а значит, девушка наверняка была вне досягаемости.

Когда Алекс с Дэном выбрались из палатки, женщина повернулась к ним, пристально посмотрела на Алекс и погрозила ей кулаком:

– Посмотришь у меня! Это все ты. Я знаю!

Пастухи стали уговаривать женщину вернуться обратно в Бакрес, но та категорически отказалась. Она объяснила, что должна встретиться с людьми торговца в Махачкале и сообщить им все при личной встрече, иначе они будут мстить.

Позавтракав и разложив вещи по мешкам, путники отправились дальше. Дорога шла по берегу реки, а затем поднимался высоко-высоко, туда, откуда были видны темно-синие скалы и изумрудные кряжи гор. Река серо-зеленой шелковой лентой скользила где-то далеко внизу, в ложбине дымился маленький аул. Над головой пролетали бородачи и клушицы. Небо было завораживающе синим, от него нельзя было оторвать глаз. Сквозь коричневые линзы Алекс могла наконец видеть настоящие цвета, хотя на всем и лежал едва отчетливый охровый на лет. Тем не менее окружающий мир поражал, ее переполняло странное чувство счастья, было весело, как никогда. Она забыла об осторожности и во все глаза смотрела в небо. Там расцветали огромные лилии, мчались серебристые волки, пролетали золотые колесницы неведанных богов, которые улыбались ей с головокружительной высоты. Волки прыгали с неба на горную дорогу, бежали перед ослом с утробным рычанием и воем. Никаб постепенно сполз вниз, к подбородку, открывая лицо. Дэн заметил изменение в поведении Алекс, стекающей вниз по пестрым мешкам на спине осла, и понял, что она опьянела от переизбытка кислорода. Он подошел, поправил никаб и прошептал:

– Алекс, возьми себя в руки. Осталось не так долго. Я сам еле держусь на ногах.

Он поднес к ее ноздрям флакончик с нашатырем, и Алекс очнулась. Волки и лилии исчезли. Опять перед глазами змеилась горная дорога, серые камни, как лезвия ножей, пробивались из-под земли. Алекс набрала в грудь воздуха и громко выдохнула:

– Спасибо, Дэн. А ты как, держишься?

– С трудом…

– Я постараюсь не улететь снова… Но это все краски. Ты заметил? Они здесь особенные.

– Да. Это правда. Умопомрачительные цвета. Они притягивают взгляд… Особенно небо.

– Ты тоже заметил?!

– Да. И тоже чуть не лишился ощущения реальности.

– А ты видел волков и колесницы?

– Каких волков? Из аварских легенд? – с улыбкой переспросил Дэн.

– Да нет… Это я так. Не было же на самом деле никаких волков. Надо быть осторожнее.

Дэн пристально посмотрел на Алекс и пошел рядом с ее ослом. Дул сильный ветер, овцы неустанно цокали маленькими копытами и, словно усталость была им неведома, ловко подпрыгивали и неслись вперед. Погонщики перекидывались шутками, чтобы поддержать друг друга. Мать сбежавшей девушки зловеще поглядывала со своего мула на Алекс и Дэна. В голове несчастной явно кипела работа, планы сменяли друг друга с калейдоскопической скоростью… одним словом, в душе ее бушевали страсти, ведомые в тот момент только ей одной.

К полудню процессия приблизилась к Буйнакску. Алекс, Дэн и проводник из Бакреса отправились по дороге, ведущей к горе Тарки-Тау, за которой, уже у самого Каспия, была расположена Махачкала, столица Дагестана. Погонщики и овцы проследовали дальше по направлению к поселку Кули, им предстояло преодолеть еще километров сто. Мать Карины тоже отделилась от погонщиков скота, но отправилась к Махачкале по какой-то другой тропе.

В Махачкале Алекс и Дэна встретила тихая, неспешная жизнь, умиротворяющая атмосфера, которую можно было бы назвать ощущением абсолютного счастья. Погода стояла теплая, нежаркая. Люди в национальных одеждах шли по своим делам. По пути встречались мужчины в темно-синих или темно-коричневых брюках и рубахах с воротником-стойкой, поверх которых был надеты бешметы. То и дело попадались пожилые женщины в аварских национальных платьях и платках темных тонов. Если на улице появлялась молодая девушка, которую можно было распознать по светлому платью, перетянутому красным поясом, то она неизменно была в сопровождении других женщин. Говорили в основном на аварском, но слышались русский, кумыкский, даргинские языки. На улицах было чисто, пахло фруктами, которые росли тут же на деревьях и кустарниках. Груши, абрикосы, яблоки, алыча, кизил, черная смородина, какие-то другие плоды, которые Алекс не смогла распознать, – чего тут только не было! Перед воротами мечетей толпились люди. А самих мечетей за каких-то сорок минут проезда по Махачкале Алекс насчитала с десяток – от старинных сооружений до абсолютно новых, изготовленных с помощью 3D-принтеров роботами-строителями. Создавалось впечатление, что люди в этом городе жили так, как им указывали сердце и общие духовные устремления. Именно общие. Им нравилось ощущать себя частью единой культуры, одной религии, вечных традиций, превращающих каждого отдельно взятого человека в целый народ, а весь народ – в единую личность. Кроме того, в общей Зоне старых ценностей люди разных культур чувствовали себя единым целым со всеми, кто хотел жить, соблюдая традиции, следовать заветам, доставшимся им от предков. В Зоне же толерантности сингулярные люди были крайне разобщены и не испытывали практически никакой потребности в общении. Насколько Алекс было известно, никаких особо серьезных конфликтов между конфессиями и национальными культурами в Зоне старых ценностей не происходило с самого момента подписания договора о разделении планеты. Небольшие стычки, конечно, случались то здесь, то там, но они быстро утихали, не приводя к серьезным волнениям. Зону старых ценностей объединяла одна общая идея – сохранение традиций.

Проехав по центральной части города, вдоволь налюбовавшись огромной Джума-мечетью, Алекс и Дэн в сопровождении своего проводника наконец прибыли в назначенное место. Это был небольшой домик на тихой старинной улице недалеко от берега Каспийского моря. Сам дом и разбитый вокруг него сад утопали в цветах, зелени плодовых кустарников и фруктовых деревьев. Пели птицы, жужжали насекомые, высунув голову из будки, нервно потявкивала черно-белая собака. По двору бегала домашняя птица: куры, цыплята, индюки. В корзине у порога лежала кошка с новорожденными котятами. Когда путешественники подошли к дверям, навстречу им вышел пожилой бородатый человек. Звали его Гудул Магомедов. Он поприветствовал гостей по-аварски и пригласил в дом. Скоро был накрыт стол. На обед хозяин подал чечевичную чурпу с лепешками, хинкал с вареным мясом и соусом, ботишалы с разной начинкой, а на сладкое – грецкие орехи с медом и халву. Алекс и Дэн впервые пробовали насыщенные арматами и вкусовым разнообразием блюда из натуральных продуктов. Они и не подозревали, что еда может обладать всеми этими удивительными качествами. После обеда Алекс и Дэн смогли наконец принять душ и привести себя в порядок – в общем, немного перевести дух после долго и трудного перехода через горы.

К вечеру проводник из Бакреса ушел на Тарки-Тау: ему нужно было до полуночи присоединиться к погонщикам, следовавшим в обратном направлении – из Кули в Бакрес. Алекс, Дэн и старик аварец сели за стол и стали обсуждать план перехода в Азербайджан через реку Самур. Тот же Гудул, уже в самом Азербайджане, должен был провести молодых людей до границы с Турцией и сопровождать их до порта в Мармарисе. В Греции их ждал другой гид. Гудул имел «семейную квоту», в Азербайджане, в поселке Ялама, жила его младшая дочь с мужем и детьми, и ему не нужно было получать специального разрешения для приезда в страну, кроме того, он имел право привести с собой трех гостей. В Зоне старых ценностей между странами все еще существовало подобие визовой системы, хотя само слово «виза» не употреблялось, санкцию на прохождение границы называли «специальным разрешением». Но если человек пересекал границу в качестве гостя путешественника, имеющего «семейную квоту», специальное разрешение не требовалось.

Условились отправиться в путь на следующее же утро. Необходимо было хорошо выспаться, отдохнуть, пересмотреть вещи перед долгой дорогой, перепроверить документы, обновить приложения к программам, в основном словарям и энциклопедиям. Впереди ожидало общение на азербайджанском, турецком и даже армянском и персидском языках, богатых различными диалектами, не совсем полно представленными в словарях. Таким образом, непосредственно на месте, вступая в контакт с людьми, предстояло слушать и запоминать, улавливать каждое слово, отвечать точно и без запинок, чтобы не попасться на каком-нибудь пустяке. Азербайджанцы, турки – очень общительные народы, а в разговоре Дэн или сама Алекс могли допустить ошибки и таким образом выдать себя. Тогда все усилия пойдут насмарку. Все надежды Алекс возлагала на старика Гудула, который показался ей надежным человеком. Но она знала его каких-то пять-шесть часов, а значит, могло случиться все что угодно. Впрочем, обратной дороги все равно не было.

Перед сном Алекс решила выйти подышать воздухом на небольшой балкон, с которого открывался завораживающий вид на Каспийское море, крыши маленьких домов, кроны фруктовых деревьев. Опять ее увлекали, притягивали как магнитом разнообразные цвета: ультрамариновый, голубой, белый, зеленый… Цепляли взгляд маленькие желтые, красные, синеватые точки зреющих на деревьях плодов. Без линз дополнительной реальности, несмотря на подступающие сумерки, мир казался совсем другим – насыщенным, многоликим, поражающим бесконечным разнообразием красок. Где-то вдали, у самого горизонта, неспешно шли корабли и небольшие катера, ближе к берегу сновали моторные лодки, медленно проплывали парусники. Воздух был теплым, морской ветер нежно ласкал лицо и шею… Алекс опять начала впадать в состояние легкой эйфории, снова ей мерещились колесницы и древние боги в ослепительно-синих небесах, снова распускались лилии, мчались серебристые волки по прозрачным небесным дорогам… Вдруг Алекс очнулась, явственно ощутив движение над самой головой. Тут же откуда-то сверху, с крыши дома, на нее обрушилась огромная темно-синяя тень, обхватила ее со всей силы, заломила руки за спину, перед лицом, перед самыми глазами, появилась рука с влажным носовым платком. Через мгновение все поплыло, растворилось. Она чувствовала какое-то легкое движение, состояние невесомости. Кто-то нес ее, пальцы рук касались земли. Алекс не сразу потеряла сознание, вот только ни реагировать, ни двигаться она не могла. В конце концов она впала в состояние забытья, провалившись в черный тоннель безмолвия.

4

На следующее утро Дэн проснулся оттого, что кто-то тряс его со всей силы за плечо. Он был уверен, это Алекс пришла его будить, пора было отправляться в дорогу. Однако вместо Алекс перед ним возникло бородатое лицо Гудула. Проводник был чем-то очень встревожен. Но спросонья Дэн не сразу перестроился на аварский язык и никак не мог понять, что старику от него нужно.

– Что? Что случилось? – спросил он, зевая.

– Просыпайся, парень! Твоя сестра пропала!

– Моя сестра? Какая… А, ну да… Рената? Пропала? Как пропала?

– Ее нет в комнате. Она просила разбудить ее в пять утра. Я пришел, а ее нет. Более того, она и не ложилась вовсе. Балкон открыт. А на балконе остался ее никаб. Вот он… – Старик протянул головной убор Дэну. – Куда бы она ушла без него? А?

Дэн вскочил с кровати, судорожно пытаясь понять, что же могло произойти. Алекс никого не знала в этом городе и никуда бы не пошла, не предупредив его. Они ведь обо всем договорились заранее. Может быть, она увидела кого-то с балкона или кто-то позвал ее? И тут в его памяти всплыло, словно картинка в диапроекторе вспыхнула, зловещее лицо женщины из Бакреса, той самой, чью дочь Карину они вывели из палатки и отправили обратно в Зону толерантности. Он отчетливо вспомнил, как она предупреждала Алекс о мести, как грозила кулаком.

– Послушайте, Гудул, – взволнованно заговорил Дэн, – а вы знаете среди местных богачей торговца средних лет, который жил бы в горах? Возможно, где-то на Тарки Тау.

– Знаю. Это Зубайир Баев. Винодел. У него винные магазины по всей Чечне и Дагестану. Он торгует и с Германией, и с Францией, и с Грецией. Да с кем он только не торгует!

– Знаете, где он живет? Можете отвести?

– Знаю, Амин. Но к его жилищу опасно приближаться. У него целая армия охранников. Все спецназовцы. А сам дом – настоящая, неприступная крепость.

– У меня нет выхода, Гудул. Рената у него.

– А почему ты решил, что Рената у него?

– На то есть веская причина. По дороге мы освободили девушку, которая, по-видимому, предназначалась ему в жены или что-то вроде того…

– Очень может быть, Амин. Хотя у него сейчас уже и так десять жен… Такое, конечно, противоречит закону шариата, основным предписаниям никаха. Это все знают. По закону он имеет право на четырех жен – не более. А значит, если хочет жениться в пятый раз, то должен развестись с одной из четырех. Но для таких, как он, закон не писан…

– Так вот. Это была совсем молодая девушка, лет пятнадцати. Ее мать, по всей видимости, из тех граждан пограничных земель Зоны толерантности, кто мечтает в силу религиозных причин перебраться в Зону старых ценностей. Для этого нужно собрать кипу документов, получить специальные разрешения. А если гражданин Зоны толерантности женится на гражданке Зоны старых ценностей, то все эти документы уже не нужны. И кроме того, к нему могут перебраться близкие родственники, включая детей, отца, мать, братьев, сестер. Девушка явно не хотела в Зону старых ценностей. Это была воля матери.

– То есть вы помогли бежать невесте Зубайира?! Тогда я вам не завидую. Да и себе тоже. Ты ведь просишь меня отвести тебя к его дому, я тебя правильно понял?

– Да, Гудул, да! И побыстрее. А не то случится беда.

Гудул опустился на небольшой диван, стоящий напротив кровати Дэна, закрыл лицо руками и закачал головой:

– О, Аллах! Во что же я ввязался! Но честь не позволит мне отказать тебе, Амин. Я не могу бросить твою сестру в беде.

– Спасибо, Гудул. У вас доброе сердце.

– А я ведь хотел лишь немного подзаработать… О, Всевышний! Ты наказываешь меня за алчность! И поделом мне…

– Не убивайтесь вы так, – попытался успокоить проводника Дэн. – Может, все еще обойдется.

Минут через тридцать Гудул на Jeep Super-Daredevil последнего поколения ждал Дэна перед воротами в сад. Машина была очень мощной – гибрид кара и скайкара, а значит, могла летать. В Зоне старых ценностей не отказывались от последних разработок и даже приобретали некоторые изобретения в Зоне толерантности, хотя многое выпускали и сами, особенно в Германии, Китае, Японии. Единственной проблемой для таких машин, как Jeep Daredevil, было то, что в Зоне старых ценностей существовал запрет на полеты выше куполов главных мечетей, соборов и церквей, расположенных в той или иной земле. Скайбанов и скайтрасс здесь не было, и пользовались гибридами, такими как скайкары, крайне редко, в особых случаях.

Дэн вскочил на переднее сиденье рядом с Гудулом, и машина помчалась на всех парах в сторону Тарки-Тау. Мимо пролетали маленькие и большие дома, рынки, магазины, детские площадки, больницы, церкви, мечети. Впереди возвышались горы, чьи склоны были изрезаны множеством тропинок и дорог, хорошо были видны аулы Тарки, Альбурикент и Кяхулай. Гудул с видом человека, решившегося на крайние меры, нажимал на кнопки автомата и все время обращался к Аллаху и пророку Мухаммеду. Дэн не отвлекал его от дороги, ведь им предстояло подняться почти на самый верх, к Таркинскому плато. Он мрачно вглядывался в горный пейзаж. Ему уже виделись вооруженные до зубов горцы, винодел, способный сделать с ним, Гудулом и Алекс все что угодно. Тишина, стоящая в горах, отдаленность от Махачкалы, незнание местности – все это отягощало его положение. Но бросить Алекс на произвол судьбы он не мог.

***

В то время, когда Дэн и Гудул мчались по направлению к крепости Зубайира, Алекс, придя в себя после продолжительного и глубокого сна, пыталась осознать, куда она попала. Первое, что она поняла, никаба на ее лице было. Голову сдавливало, как после удара чем-то тяжелым, перед глазами все плыло. Но она смогла разглядеть огромную кровать, окно, белоснежные стены комнаты, закрытую дверь из темно-красного дерева. Недалеко от кровати располагался круглый деревянный резной столик ручной работы, украшенный причудливыми узорами, изображавшими животных, деревья и цветы. На столе в прозрачной вазе стоял букет белых лилий, а рядом на широком прозрачном блюде лежали разнообразные фрукты: зеленый виноград, желтые груши, охровых тонов персики, оранжевые абрикосы, синие сливы, золотистые яблоки, нежно-лимонные ломтики дыни. Над фруктами кружила маленькая пчела. Сквозь жужжание ее крыльев Алекс услышала звук приближающихся шагов.

Дверь распахнулась. На пороге появились четверо молодых бородатых мужчин, одетых во все черное, даже их головы были покрыты черными папахами. Они выстроились с двух сторон по двое у входа. За ними медленным шагом в комнату зашел высокий господин, облаченный в пышную национальную одежду. На нем были белая длинная рубаха, светлого, оливкового оттенка штаны, на ногах – нежно коричневого оттенка кожаные сапоги, поверх рубахи была накинута белоснежная черкеска с газырями. На голове красовалась папаха из светлого бараньего меха. На первый взгляд мужчине было лет сорок, но могло быть и больше… Очевидно, больше. Возраст выдавали глаза: взгляд был цепкий, хитрый, оценивающий. Казалось, что мужчина видит собеседника насквозь. Неспешным шагом, пристально вглядываясь в лицо Алекс, богатый дагестанец приблизился к кровати.

– Ну, здравствуй, – сказал он тихим, вкрадчивым голосом.

– Что вам надо от меня? И почему вы отобрали мой никаб?

– Ты подожди, подожди с вопросами-то. – Мужчина сел на кровать и еще более внимательно посмотрел в лицо своей пленницы. – Скажи, ты из тех, кому больше всех надо? Да?

– Мне надо только то, что мне надо, – огрызнулась Алекс.

– И Карину тебе надо было отправлять обратно в Бакрес только потому, что тебе лично это надо? – спросил дагестанец, прищурив левый глаз.

– Нет. Это было нужно ей. А значит, и мне нужно.

– Ну, так и есть! – взревел горец. – Я же сказал, что тебе больше всех надо! До всего есть дело!

– Не кричите… – попыталась осадить его Алекс.

– Что-что?! – взвизгнул дагестанец. – Вот, видишь этих ребят? Они тебе быстро объяснят, могу я здесь кричать или нет.

– А что еще от вас можно ожидать? От людей, которые насильно увезли девушку из Ставрополья в Дагестан. Применить насилие, будучи вооруженными до зубов, да еще вчетвером, это, конечно, достойный поступок…

Горец вскочил как ошпаренный. Подался к пленнице, поднял руку, чтобы ударить, но что-то остановило его. Алекс посмотрела ему прямо в глаза, сконцентрировавшись, чтобы в случае удара ответить. Перед отъездом, помимо разнообразных культурных программ, она ввела в систему ПУОР всевозможные виды единоборств, которые были распространены в Дагестане, Азербайджане, Турции и Греции. Эти программы действовали на все части тела, на все мышцы, которые «запоминали» движения. Человек, еще вчера не имеющий представления о том или ином виде борьбы, становился, таким образом, мастером. Из-за развития соответствующих программ в Зоне толерантности даже закрылись многие школы боевых искусств.

Алекс, зная, что ей придется посетить Дагестан, ввела в программу информацию о национальном аварском единоборстве – хъатбае, или «захвате ладонью», которому обучались в стародавние времена здешние воины. Кроме того, если бы события стали развиваться по плохому сценарию, у нее должна была сработать программа карате – стиль Уэти рю или стиль Киокушинкай, которые она уже несколько раз успешно использовала. Кроме того, автоматически сработала бы система Х-Taser Stoper 25-го поколения, имплантированная Ником в ее правую руку. Это был усовершенствованный электрошокер, разработанный военными для спецопераций, способный обездвижить на час-другой десятерых взрослых мужчин. Он срабатывал на прикосновения в случае агрессии любого характера. Если электрошокер не определял уровень адреналина, кортизола, серотонина в крови нападающего (как это, к счастью, случилось с бойцом, который доставил ее в дом торговца), то удара током не происходило. При поражении током сама Алекс оставалась невредимой, так как кожа на руке вокруг импланта была заменена на диэлектрик. Но она понимала, что при срабатывании электрошокера с легендой о Ренате Бериевой, ортодоксальной мусульманке-салафитке, а главное, с поездкой к актеру Гюнтеру Баху пришлось бы попрощаться. Женщинам в Зоне старых ценностей местным законодательством было запрещено пользоваться любыми видами оружия, включая самые легкие электрошокеры. Если бы эти люди поняли, что она вооружена, пришлось бы ответить на множество вопросов. Тем не менее обстоятельства складывались так, что нужно было защищаться. Одно было очевидно – мать Карины не догадывалась, что они с Дэном пришли из Зоны толерантности. Она приняла их за жителей горного аула. Иначе этот торговец говорил бы с ней совсем по-другому.

Дагестанец, похоже, взял себя в руки и снова сел на кровать:

– Послушай, у меня к тебе предложение.

– Что еще за предложение?

– Ты ничуть не хуже Карины. Да еще и смышленая. Оставайся со мной. Будешь моей одиннадцатой женой.

– Большое спасибо за такое заманчивое предложение, но я вынуждена отказаться.

– Что так?

– Такие предложения, как минимум, не делаются ни с того ни с сего. Тут надо подумать. Все взвесить. Спросить разрешения у родителей.

– У кого, например? У твоего брата Амина?

– Ну, хотя бы… Я вижу, мать Карины просветила вас на тему моих близких родственников.

– А что ей оставалось, Рената? Она мечтала переселиться в Махачкалу… Она не хочет быть сингулярным шайтаном. Хочет быть благоверной мусульманкой. А тут вы с вашими благородными порывами. Вот она и мстит… Да. Но ведь ты же знаешь, на каждое наше дело и слово, Рената, бывает равноценный ответ. Возмездие находит нас рано или поздно. Вы уже взрослые люди и должны понимать такие вещи. Ты бы только знала, сколько людей мне пришлось задействовать в этой операции. Сколько денег было заплачено. Теперь придется отвечать за всё. Тебе придется. Гуманнее всего с моей стороны взять тебя в жены. А Амир пусть едет за Кариной и возвращает ее. Если захочет, я ему отдам ее в жены на правах близкого родственника. Тогда и ее мать сможет переехать. Все прекрасно уладится! Ведь правда? – Горец, запрокинув голову, залился громким смехом.

Алекс видела, как трясется его острая черная борода, как закатываются глаза, обрамленные густыми ресницами. Он тряс плечами и никак не мог успокоиться, его буквально распирало от злой радости.

– А что ты молчишь? Ты не согласна со мной? – спросил он, немного успокоившись.

– Нет. Не согласна.

– Ну, тогда мне придется убить тебя. А потом и твоего брата Амина, если он не согласится на мои условия.

– Что ж, попробуйте… Убейте меня!

– Как скажешь. Ты сама это выбрала.

Горец резко прервал разговор и быстрым шагом вышел из комнаты. Четверо громил стали медленно приближаться к Алекс. За ними появились еще четверо, а за теми – еще несколько черных, как стая ворон, человек. Глаза этих людей ничего не выражали, они были пусты и неподвижны. Алекс даже померещилось на секунду, что это были роботы, которых часто использовали для охраны в Зоне толерантности. Но все же это были люди. Она поняла это, когда мужчины приблизились почти вплотную. У них отсутствовали едва заметные швы на запястьях, которые Алекс хорошо научилась различать. Тот, что был ближе всех, протянул руку, она ухватилась за нее и тут же, выполнив захват и бросок, отправила охранника по направлению к столику с фруктами и лилиями. Нападать нужно было первой, иначе мог сработать электрошокер.

Пока остальные отвлеклись на неожиданные полет и падение товарища, рухнувшего на столик с вазой и блюдом с фруктами, Алекс успела вскочить с постели и занять более удобную позицию.

Когда бойцы повернулись к ней, Алекс, держа левую руку на поясе и приготовившись к захвату, уже нацелилась на шею одного из детин. Первого из приблизившихся она схватила за ворот и, применив подсечку правой ногой, хотя это было трудно делать в салафитском облачении, повалила его на пол. Бросок был такой силы, что боец потерял сознание, сильно ударившись об угол кровати. На его лбу и виске проступила кровь. Движения Алекс были автоматическими, точными, бойцы один за другим падали на пол. К тем, кто пытался пробраться к ней в обход, система применяла удары ногой в область головы, входящие в комплекс ударов Уэти рю. Нападающие переворачивались в воздухе и падали на пол, ударяясь затылками о каменные плиты. Через несколько минут шестеро охранников были обездвижены. Алекс направилась в сторону следующих шести, которые с недоумением поглядывали то на нее, то на лежащих без движения товарищей. Взгляд Алекс, видимо, тоже действовал на бойцов – система наделяла его особым, угрожающим выражением. Программа Уэти рю, например, делала человеческий взгляд похожим на взгляд кровожадного тигра, готовящегося напасть на свою жертву.

Парни попятились к дверям. Они уже собирались покинуть комнату, как вдруг где-то в доме или во дворе раздался холодящий душу вой. То ли собака выла, то ли волк. Парни встали как вкопанные. Вой приближался. От него буквально кровь стыла в жилах. Алекс даже на мгновение забыла, что с ней происходило в последний час, настолько этот звук ввергал в каталептическое состояние.

Неожиданно кто-то из тех парней, кто уже успел выйти из комнаты в коридор, истошно закричал и принялся заталкивать всех обратно. Парни вбежали в комнату, выстроились вдоль стен и замерли. Создавалось впечатление, что они хотят притвориться статуями, настолько они были неподвижны. Алекс стояла посреди комнаты и с недоумением смотрела на это забавное представление.

Но, когда она повернула голову к двери, ей действительно стало не по себе. Один за другим в комнату входили волки. Это была целая стая, насчитывающая четырнадцать животных. Звери не спеша приблизились и расселись вокруг пленницы. Алекс подумала, что это была такая изощренная казнь, которую приготовил для нее мстительный горец. Но все оказалось иначе. Охранники буквально слились со стенами, стояли ни живы ни мертвы. Волки всё входили и входили, стена хищников, отделявших ее от нападающих, становилась всё плотнее. Как ни странно, заняв свое место в круге, животные замирали и лишь внимательно смотрели на дверь, будто ждали чего-то. Когда все хищники расселись по местам, в коридоре послышались громкие шаги, похожие на цоканье когтей огромной собаки. Одновременно с этим звуком Алекс ощутила вибрацию в системе ПУОР, какие-то еле уловимые сигналы. Обычно нечто подобное происходило при приближении робота. И вот в дверях возник небывалых размеров, черный как смоль волк, одновременно похожий на Фенрира из скандинавских легенд и Черного пса из британской мифологии. Он открыл кроваво-красную пасть, издав при этом леденящий душу, оглушающий вой, больше похожий на крик человека. От этого звука охранники, один за другим, повалились на пол и потеряли сознание. У некоторых из носа и ушей пошла кровь. Как ни странно, на Алекс звук никак не подействовал. Она смотрела на волка во все глаза и молчала. Система ПУОР продолжала вибрировать. Волк тоже смотрел на Алекс пронзительным, завораживающим взглядом. Глаза его были серо-зелеными с темными ободками. Волки ответили вожаку дружным воем, сквозь этот жуткий звук Алекс услышала чей-то властный, буквально пронзивший ее насквозь голос: «Встань, подойди и сядь на меня!» Алекс нерешительно направилась в сторону огромного зверя, который при близком рассмотрении оказался размером с низкорослую лошадь. Выбора не было, нужно было делать так, как он велел. В системе ПУОР опять раздался чуть слышный сигнал. Алекс подумала, что случился какой-то сбой и позднее нужно будет перезагрузить систему. Зверь смотрел на нее не отрываясь. Когда Алекс подошла, волк опустился на задние лапы, чтобы она смогла взобраться ему на спину. Как только она оседлала зверя и схватилась за густой загривок, он вскочил на ноги и стрелой вылетел вон из комнаты. Стая помчалась следом. Все, кто встречался им в длинных коридорах и на роскошной каменной лестнице, разбегались в разные стороны с криками ужаса. Черный волк летел, как скайкар, быстро, легко, едва касаясь земли.

Покинув дом, волк и его свита пронеслись по двору и вылетели из ворот «крепости». Теперь они направлялись вниз по горной дороге. Волк то и дело выл, свита вторила ему. Алекс крепко держалась за черную шерсть, знать не зная, что с ней будет дальше. Когда они спустились по горному серпантину ярусом ниже и выскочили на достаточно широкое плато, бывшее перекрестком дорог, вожак остановился, его свита замерла в отдалении. Зверь опять опустился на задние лапы, чтобы Алекс могла сойти на землю. Когда она слезла с его спины, волк встал, оглянулся, пристально посмотрел на нее и стрелой сорвался с места. Стая последовала за ним. Через мгновение удивительная процессия исчезла в густых колючих дебрях елей и сосен, росших по бокам дороги. Алекс молча смотрела им вслед. И как только волки пропали из виду, она услышала звук мощного двигателя. Это приближался джип, в котором она разглядела Дэна и старика Гудула.

5

Не теряя времени даром, Дэн и Алекс в сопровождении Гудула пустились в путь. Им нужно было доехать до реки Самур, где проходила граница с Азербайджаном. Старик планировал заглянуть в поселок Ялама, в котором жили его дочь, зять и недавно родившийся внук. Дальше предстояло выехать на центральную трассу и мчаться, желательно без долгих остановок, до южной границы Азербайджана с Турцией, в Садаракский район, к реке Аракс. Какая-то часть пути до Нахичеванской автономии пролегала через горные районы Армении, однако джип Гудула позволял проехать почти по любому бездорожью. Из-за истории с Зубайиром они потеряли более пяти часов времени. Тщательно спланированный график путешествия, который включал в себя паром из Мармариса на Родос и самолет от Родоса до Мюнхена, отбывавших точно по расписанию, сбился тут же. Кроме того, Гудул трижды делал остановку, чтобы совершить намаз, то есть прочитать полуденную, предвечернюю и вечернюю молитвы. В исламской части Зоны старых ценностей это был священный ритуал, который соблюдался самым строжайшим образом.

Ближе к вечеру того же дня они прибыли в Магарамкентский район Дагестана, на пропускной пункт, расположенный в небольшом городке на берегу реки Самур. На самой реке, недалеко от пропускного пункта, были расположены старый гидроузел и водохранилище, снабжающее водой как Дагестан, так и Азербайджан. Пейзаж в самом городке и около контрольного пункта представлял собой соединение высоких технологий и горного и предгорного ландшафта. То здесь, то там на малахитового цвета лугу можно было увидеть одиноко пасущуюся лошадь, вдали синели вершины гор, а на самой реке – металлические конструкции цистерн для сбора воды, очистительные механизмы, бетонные стоки, желоба, шлюзы и другие составные части гиганта – водозаборных сооружений Самур-Апшеронского канала, построенного еще в 1950-е годы ХХ века и называвшегося тогда Самур-Дивичинским. Пограничники проверили паспорта, уточнили у путников цель визита в Азербайджан. Гудул объяснил, что вместе с двумя дальними родственниками, племянниками покойной жены, направляется к младшей дочери в Яламу, чтобы увидеть родившегося две недели назад внука. Пограничник расчувствовался, поделился с Гудулом радостной новостью о том, что тоже не так давно стал дедушкой, и пропустил всех троих, не став сверять данные паспортов, а именно биометрическую информацию, с компьютером.

Уже совсем поздно ночью они добрались до Яламы. Пройдя через густой сад, в котором, как и у дома Гудула в Махачкале, росли всевозможные фруктовые деревья и кустарники, путешественники подошли к небольшому, но очень красивому дому, построенному в современном азербайджанском стиле, но с элементами старины, в частности шушебендами – двумя стеклянными балкончиками на втором этаже. Дочь Гудула, Мадина, ждала гостей у входа. Она была одета в синее платье, из-под которого виднелось еще одно, жемчужно-голубоватого цвета, и нежно-голубых тонов узкие штаны – дарбалаг. На ногах были серебристые туфли без задников, как показалось Алекс, из атласа или какой-то похожей ткани. Голову женщины покрывал голубых же тонов шелковый платок – кялагаи. С первых же слов стало ясно, что хозяйка была такой же приветливой, гостеприимной и добросердечной, как и ее отец. Алекс и Дэн вошли в просторную гостиную. Пол, два дивана и кресла были застелены безворсовыми коврами, так называемыми верни, украшенными изысканными орнаментами в виде геометрических фигур, в основном ромбов и меандров, а также животных, деревьев, всевозможных плодов и цветов. Стол был накрыт так пышно, как будто в гости приехала правительственная делегация. Мадина сказала, что приготовила праздничный ужин не только ради отца, но в первую очередь для его новых друзей.

Справа от большого стола в центре комнаты располагался небольшой чугунный столик, на котором красовалась огромная сковорода с саджем – блюдом из мяса птицы, баклажанов, картофеля, различных овощей и специй, приготовленных на углях. Раскаленный чуть ли не докрасна старинный горшок с углями стоял прямо под сковородой, от которой шел пар и распространялся удивительный аромат всевозможных трав и кореньев. Рядом со сковородой стояли стопки чистых тарелок и вереницы стаканов, бокалов, рюмочек, также были разложены дополнительные столовые приборы, а за ними – высокий серебряный кувшин. На главном столе хозяева расставили холодные закуски – кюкю из кутумы и грецких орехов, аджабсандал, фисинджан из свеклы, аджику, разлитую в небольшие соусницы, блюда с долмой из виноградных листьев, фаршированных перцев и помидоров. На самой середине высилось огромное блюдо с пловом. Также Алекс и Дэн обнаружили множество мясных блюд: шашлык, джиз-быз с картофелем, бугламу, тебризскую кюфту из баранины и говядины с рисом, курагой, албухарой, сырыми яйцами, зеленью и горохом. Были там и рыбные блюда. Алекс узнала кебаб из рыбы и рыбное лявянги. Глаза разбегались. Алекс и Дэн никогда не видели такого количества еды сразу на одном столе. В Зоне старых ценностей генно-модифицированные продукты были под запретом. Мясо, рыба, фрукты, овощи, зерновые, бобовые, ягоды, грибы – все было натуральным, обладающим особым ароматом, о котором Алекс и Дэн только слышали или читали в книгах.

– Что же, дорогие гости, – улыбнулась Мадина, – не хотите ли помыть руки, привести себя в порядок после дороги? А потом к столу!

Когда Алекс, Дэн и Гудул были готовы, они спустились в гостиную, где их ждал муж Мадины, Заур. Это был невысокий молодой человек, одетый в национальную азербайджанскую одежду светлых тонов – рубаху «кёйнек» и штаны «дизлик». У него были ослепительно-черные волосы, большие карие глаза, смуглая кожа с розоватым оттеком, напоминающим цветочный лепесток. По словам Гудула, Заур работал в строительной фирме, и было заметно, что дела его процветали. Хозяин поприветствовал гостей, обнял Гудула и пригласил всех к столу. Вскоре появилась Мадина. Она несла поднос с чаем, разлитым в грушевидные стаканчики «армуды». Чай был крепким и сочетал в себе ароматы чабреца, мяты, гвоздики, корицы и розы. Алекс не удивилась, она знала, что в Азербайджане принято пить чай минимум два раза во время обеда – перед трапезой подавали только чай, без сладкого, и после еды уже со всевозможными сластями, вареньем или сахаром.

– Восстановите силы с дороги, – сказала Мадина. – Это целебный чай с имбирем, мятой и чабрецом. Он хорошо тонизирует.

На подносе, который принесла хозяйка, осталась одна лишняя армуда. Она предназначалась для молодого человека, остановившегося в доме на несколько дней. Звали незнакомца Варга. Мадину такое имя удивляло, так как в современном Азербайджане оно было не в ходу – слишком древнее. Женщина с детства помнила легенду о Варге, Гюльше и Мохсун-шахе из Дамаска. Это была одна из сказок, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Затем, уже в школе, она узнала, что к этой сказке или скорее легенде неоднократно обращались азербайджанские писатели с XI по XVII век. Самыми знаменитыми были версии Юсифа Маддаха на тюркском языке и Месихи на азербайджанском. В основе сюжета лежала история любви Варги, доброго, идеального героя, и Гюльши, прекрасной девушки, которую родители отдают в жены Мохсун-шаху, пока Варга находится вдали от дома, сражается за справедливость. В свадебную ночь Гюльша рассказывает эмиру о своей любви к Варге. Эмир оказывается честным и добрым человеком, он сочувствует Гюльше и обещает соединить ее с Варгой. В это время узнавший о судьбе любимой Варга едет в Дамаск. По дороге он вступает в бой с разбойниками, побеждает их, но теряет сознание от полученных ран. Во время охоты Мохсун-шах находит Варгу, приводит его к себе в дом и ухаживает за ним. Вскоре он выясняет, что Варга и есть возлюбленный Гюльши, и предлагает ему увезти девушку. Но Варга отказывается, поскольку считает такой поступок неблагодарностью по отношению к своему спасителю. Даже мольбы Гюльши не заставляют Варгу передумать. Юноша уезжает и молит Бога о смерти. Всевышний выполняет его просьбу. Гюльша, придя на могилу к любимому, умирает от горя. Мохсун-шах просит Аллаха воскресить молодых влюбленных, и вскоре они действительно воскресают. Варга наконец соединяется с Гюльшей. Мохсун-шах, их спаситель и друг, остаётся с ними. Их тройственный союз любви, дружбы и преданности нерушим. Мадина в детстве всегда думала, что, если кто-то из героев легенды покинет Дамаск, опасно заболеет или умрет, двое других не смогут жить так, как прежде. Они опять окажутся на грани жизни и смерти. И все повторится заново, как в замкнутом круге, – смерть, воскрешение, новая жизнь.

Как рассказала Мадина, Варга постучался в их дом три дня назад. Шел дождь, юноша выглядел уставшим и даже больным, а потому они с мужем разрешили ему остаться на несколько дней. Когда Мадина узнала, что скоро приезжает отец, которому нужно будет ехать дальше, в сторону Нахичеванской автономии, она предложила юноше остаться и подождать Гудула несколько дней. Он мог бы подвезти Варгу до того города, в который он направлялся. Варга согласился и с нетерпением ждал приезда гостей.

Как только Мадина закончила рассказ, в комнату действительно вошел юноша. Он производил странное впечатление, так как не был похож на обычного молодого человека современной эпохи. Сразу становилось понятно: он живет в своем собственном мире – мире красоты, тонкой восточной философии, загадочных приключений и одновременно бесконечной тоски и боли, не за себя, а за того, кого он безмерно любил. Варга словно пришел в эти дни из далекого-далекого прошлого. Даже одежда, в которую он был облачен, словно была снята с манекена в каком-нибудь краеведческом музее. Если и носили в Азербайджане подобные наряды, то веков пять назад, не меньше. Она была подлинной, натуральной, пахла растениями, играла живыми красками, излучала какой-то особый свет, в ней чувствовалось тепло рук, соткавших ткань и сделавших швы, она помнила песню, которую напевали ткачиха и портниха во время работы.

Варга вежливо поздоровался и сказал несколько приветственных фраз гостям. Алекс сразу поняла, что и говорил он на каком-то странном наречии. Как определил компьютер, это был древний азербайджанский язык, а точнее, тюрки́, на котором говорили и писали в давние времена. Использовали его, помимо жителей самого Азербайджана, еще и этнические азербайджанцы, обосновавшиеся в Иране. В этом языке было много иранских и арабских заимствований. Фразы Варга строил совсем по-другому, чем Мадина и ее муж. Алекс подумала сначала, что этот молодой человек попросту состоял в каком-нибудь ультранационалистическом союзе, которые были распространены в Зоне старых ценностей. Особенно часто в них вступали религиозные фанатики. А значит, Варга, скорее всего, носил специальную одежду и говорил именно так, как было принято среди адептов этого общества. Но все же Алекс сомневалась. Внутреннее спокойствие, выдержка, такт юноши выдавали в нем скорее мыслителя, творческую личность, сильного человека, склонного к одиночеству, а то и к отшельничеству, а не слабака, нуждавшегося в каком-нибудь союзе, не способного оставаться наедине с самим собой.

Когда все сели за стол, Варга оказался рядом с Алекс, по левую от нее руку. Алекс с удивлением заметила, что в системе ПУОР опять началась едва уловимая вибрация, как накануне днем, в доме Зубайира, когда появился необычный волк. Теперь она смогла поближе разглядеть лицо юноши, текстуру ткани, из которой была сшита его одежда, оценить манеру общения. Он был худым, высоким, синеглазым, с иссиня-черными волосами, смуглой, но не темной кожей, на лице его лежал отпечаток бесконечной многовековой усталости, грусти. Ткань его рубахи-кёйнек действительно пахла травами и льном. От него вообще исходила удивительная свежесть, словно бы чувствовалась прохлада раннего утра в горах. Столовые приборы он держал тоже по-особенному, предпочитая ложку, и все время горбился, как будто привык есть, сидя на полу перед застеленным скатертью ковром или на тахте – деревянном помосте с овальными подушками. Так принимали пищу скорее в Иране. Держался он очень скованно, смотрел на всех с явным испугом.

– Простите, Варга, – обратилась к нему Алекс, глядя на юношу сквозь щёлку своего никаба, – а к кому вы направляетесь? Если это не тайна, конечно.

– Нет, это не тайна. Я еду к своему другу. Он очень болен, находится при смерти. Боюсь, что уже не застану его в живых.

– Мы сделаем все возможное, чтобы вы успели. А что же с ним случилось? – Я точно не знаю. Как мне сообщили, его сразила болезнь, из-за которой он уже неделю не ест, не пьет, редко приходит в сознание. Врачи ничем не могут ему помочь.

– У Гудула быстрая машина. Будем надеяться, что успеем.

– На все воля Аллаха, – вздохнул Варга.

– А откуда вы? – продолжила Алекс.

– Из Исфахана.

– Я так и подумала.

– Действительно?

– Ваши манеры выдают жителя Ирана.

– Но я азербайджанец. Мне пришлось перебраться в Иран… по личным причинам. – Он помрачнел. – Простите, я говорю лишнее.

– Все хорошо. Я понимаю.

После долгой трапезы Мадина принесла выпечку и разнообразные азербайджанские и турецкие сласти. На небольших круглых подносах были разложены бакинская пахлава, рахат-лукум, пастила, халва, шекербуры, рогалики-мутаки, печенье курабье. В вазочках и пиалах переливались разными цветами абрикосовое, алычовое, кизиловое варенье, варенье из розовых лепестков, мед, в серебряных сахарницах лежал белый, розовый и коричневый сахар. В центре стола поставили азербайджанский самовар и большой поднос с грушевидными армудами, в которых уже был разлит чай. Все это буйство угощений, большую часть из которых Алекс и Дэн видели и пробовали впервые в жизни, переливалось, взрывалось, струилось не только всеми оттенками цвета, но и всем многообразием ароматов. В комнате витал, словно рой бабочек посреди летнего луга, запах миндаля, семечек подсолнуха, корицы, ванили, патоки, сушеных трав, розовых лепестков, фиалки, жасмина и еще сотен разнообразных запахов самых нежных, самых манящих благовоний.

После трапезы Мадина повела отца в комнату к сыну, который уснул еще до того, как приехали гости, и даже не проснулся, несмотря на громкое застолье. Алекс отправилась в комнату для гостей-женщин, а Дэн с Варгой легли спать в комнате для мужчин. Окна в сад были открыты. Все время, пока не уснула, Алекс смотрела на черное небо, испещренное целой сетью доступных для обозрения созвездий, слушала нежное пение цикады в саду и тихий голос ночной птицы, который долетал откуда-то издалека.

6

Рано утром, после того как Гудул и Варга совершили первый намаз, все четверо отправились в дорогу. Путь лежал через Баку, затем нужно было ехать через Джанги, Гобустан, Уджар, Ляки, Барду, потом через горные аулы на границе Армении и Ирана – Уштибин, Мегри, после чего путешественники собирались проследовать в Джульфу, Нахичевань, Кивраг, Шарур и, наконец, достичь Гейдарабада, где должны были официально пересечь границу с Турцией. Весь путь занимал около двенадцати часов, если ехать быстро и без остановок. Можно было сократить расстояние и лететь до Джанги через горы, но по каким-то причинам над горами была объявлена бесполетная зона, а потому пришлось ехать по старой дороге, которая частично затрагивала территорию Ирана и Армении. В Зоне старых ценностей после великого примирения народов границы были почти условными, но тем не менее на пропускных пунктах все еще проверяли документы. Эта проверка была чисто символической, направленной больше на контроль за передвижением товаров, а также отслеживание шпионов из Зоны толерантности. Если лазутчика ловили, ему грозил серьезный тюремный срок – более двадцати лет. При удачном же стечении обстоятельств его могли обменять на шпиона Зоны старых ценностей, пойманного в Зоне толерантности. Шпионаж вообще был распространен в сфере высоких технологий, медицинских и военных разработок.

Когда Гудул спросил Варгу, до какого города или деревни его нужно подвезти, он, и глазом не моргнув, заявил:

– Мне нужно в Дамаск…

– Куда?! – переспросил Гудул, даже снизив скорость от удивления.

– В Дамаск.

– Но это в Сирии!

– Нет. Это здесь, в Азербайджане, точнее, на пересечении Ирана, Азербайджана и Армении. За аулом Уштибин. Я покажу.

– Что-то не припомню я аула с таким названием, – недовольно поморщившись, ответил Гудул. – Его нет ни на одной карте, нет в навигаторе.

– Это не аул, а город, – настаивал Варга.

– О, Аллах! – вздохнул Гудул. – И зачем я только ввязался во все это!

Алекс смотрела на Варгу с настороженностью. Она прекрасно помнила, о чем рассказывала Мадина перед ужином во время чаепития. События легенды о Варге и Гюльше разворачивались именно в сирийском Дамаске. В голове роилось множество мыслей, версий, вопросов, но она решила не спрашивать юношу ни о чем и просто ждать момента, когда они проедут через Уштибин. «Тогда все станет ясно», – думала она. Алекс то и дело поглядывала на свою левую руку – с системой ПУОР опять было что-то не так. Она все время слышала сигнал и ощущала легкую вибрацию. Сам Варга был молчаливым, ни о чем никого не спрашивал, в беседу не вступал и говорил только тогда, когда ему задавали вопросы. Он смотрел в окно, но, казалось, пейзаж его совсем не интересовал, юноша явно был погружен в глубокие, захватывающие его целиком раздумья.

А между тем дорога на Баку была завораживающе красивой: она то проходила у самого берега Каспия, где раскинулись бархатистые песочные пляжи, то углублялась в густой лес, то уходила в горы, пробегая над опасными обрывами или вдоль какой-нибудь горной реки. Время от времени вдалеке проскальзывали небольшие аулы или мелькали одиноко стоящие дома, возвышались курганы, старинные мечети, где-то высоко вдали с горных вершин струился водопад.

Примерно через три часа они проехали через Баку. Гудул намеренно сделал небольшой крюк, чтобы показать гостям центр города, пляж и самые знаменитые места. Старик откинул верх джипа, и теперь они могли любоваться улицами не через стекла. Это был фантастически красивый город, сочетавший в себе элементы высокотехнологичной, умной архитектуры и национальных азербайджанских традиций, выраженных в строительстве квартала небоскребов «Пламенные башни», заложенного еще в 2007 году. Он поражал воображение доведенными до совершенства, отреставрированными средневековыми дворцами, особняками, мечетями. Проехали мимо Девичьей башни, дворца Ширваншахов, Дворцовой мечети, мечети Мухаммеда. Алекс во все глаза разглядывала прохожих в национальных костюмах. Одежда жителей Азербайджана, как женская, так и мужская, заметно отличалась от дагестанской обилием ярких расцветок, блесток, украшений, сверкающих на солнце тканей. Всё вокруг искрилось, благоухало, приводило в особый, близкий к эйфории восторг. Алекс опять оказалась во власти тех же ощущений, возникающих под воздействием особой магии цвета и аромата, которым она поддалась в горах Дагестана и в тот вечер, когда стояла на балконе в доме Гудула. Краски завораживали, притягивали взгляд, заманивали в какой-то особый мысленный водоворот, и Алекс теряла связь с реальностью, воспринимала все окружающее через призму своих собственных мыслей.

Примерно через девять часов, оставив позади Джанги, Гобустан, Уджар, Ляки и Барду, а также один из пропускных пунктов между Азербайджаном и Ираном, путешественники приблизились к расположенному в районе Восточный Азербайджан на территории Ирана горному аулу Уштибин. Дома в нем были выстроены по лестничному принципу, нависая друг над другом, как пчелиные соты. Поразительным было то, что в тот период, когда вся земля, включая Зону старых ценностей, претерпевала умопомрачительные метаморфозы, становилась сверхтехнологичным миром цифровых разработок, в Уштибине время будто бы застыло, словно коралловый риф. Это был настоящий средневековый город, с дорогами, разграниченными высокими стенами, возведенными из огромных камней. Улицы были узкими, по ним стекали вниз сточные воды, дома, выстроенные наполовину из глины, наполовину из камня и прессованного навоза, подпирались мощными бревнами. Повсюду носились стайки мальчишек, женщины выходили из ворот, чтобы вылить грязную воду и набрать чистую из колодцев, мужчины собирались группами, обсуждали новости, курили, посмеивались над чем-то. Гудул остановился перед одной из таких групп и спросил, не знают ли они, где здесь город под названием Дамаск. Мужчины засмеялись в ответ и сказали, что ни о чем подобном не слышали. Ближайший городок по дороге – Мегри на территории Армении. Гудул выкурил с мужчинами сигарету, сел в машину и выразительным взглядом посмотрел на Варгу:

– Ну что? Что я говорил? Нет здесь никакого Дамаска поблизости. Даже малюсенького.

– Я покажу вам. Поехали дальше по этой дороге, – попросил Варга.

– Ну, что же… – Гудул усмехнулся, – поехали…

Они выехали на горную дорогу, которая нависала над глубоким обрывом. Где-то внизу в куреве виднелись крыши домов. Минут через двадцать Варга молча протянул руку в сторону указателя, стоящего у поворота, которого не было на карте. Здесь дорога ответвлялась, уходя вправо, и, ведя между высоких гор, терялась в туманной дымке. На указателе действительно было написано «Дамаск».

– Ничего не понимаю… – пробормотал Гудул и повернул направо.

Путешественники проехали по узкому коридору между двух гигантских скал. Они медленно продвигались вперед, вокруг валялись огромные каменные глыбы, две скалы явно составляли когда-то единое целое, а потом словно бы оказались разорванными какой-то титанической силой. Впереди показались силуэты домов, из дымки проступили башенки мечетей и дворцов, вырисовывались зубцы каменных стен. Наконец они выехали на широченную базарную площадь, где толпилось множество людей. Каждый что-то продавал или покупал. Кричали ослы, мулы трясли головами, пробегали рыжие и серые кошки, лаяли собаки. Дети сидели на заборах, смеялись и ели фрукты. Это был действительно большой город со своей суетливой, полной забот жизнью, с девушками, которые с интересом смотрели из окон, с кумушками, спешащими за продуктами, с мужчинами, сидящими в чайных, с верующими, спешащими в мечеть для совершения намаза. Гудул, Алекс и Дэн не верили своим глазам, но это было правдой. Все вокруг было ощутимо, имело свои цвета, ароматы, текстуру, звуки. Алекс внимательно наблюдала за Варгой. Он явно оживился, глаза его заблестели, ладони стали влажными. Было заметно, что юноша сильно волновался. От системы ПУОР, к недоумению, Алекс все это время не переставала исходить вибрация. Она обратила внимание на то, что Дэн тоже все время потирал то место на левой руке, где был скрыт экран системы. Значит, его беспокоили те же сигналы.

– Еще немного, – сказал между тем Варга Гудулу. – По этой улице буквально десять метров. Там будет большой дворец.

Действительно, буквально минут через пять, когда путешественники свернули на очень узкую улицу, в самом конце ее возник огромный, уходящий в небо тонкими башенками золотой дворец. Он был словно соткан из кружев, стены его украшали изысканная мозаика и резьба невероятно тонкой работы. Дух захватывало, когда путники вплотную приблизились к этому волшебному сооружению. Перед ними предстал настоящий средневековый дворец сказочных шахов. Создавалось впечатление, что они прямиком попали в мир «Тысяча и одной ночи» и что вот-вот из дворца выйдут красавица Шахерезада и царь Шахрияр, халиф Харун ар-Рашид, появятся Алладин со своей волшебной лампой и джинном, способным осуществить любое желание, Далила-хитрец и Маруф-башмачник. В чувства путников привел отдаленный гул самолета. Над самыми высокими ярусами дворца они заметили летящий низко в небе пассажирский лайнер. Все вдруг стало вполне обыденным. Аэропорт был совсем недалеко, в горах Армении.

Варга вышел из джипа и направился прямо к парадным воротам. Не раздумывая, он потянул за ручку двери и проскользнул внутрь. Алекс, Дэн и Гудул, которого распирало любопытство, последовали за ним. Когда Варга стал подниматься вверх по белой мраморной лестнице, вдоль которой по обеим сторонам перил стояли вазы с цветами и разнообразные восточные скульптуры в виде животных, на самой верхней ступени показался тонкий, миниатюрный силуэт. Это была молодая девушка, облаченная в изысканную национальную одежду, которую могли носить женщины на Ближнем Востоке или в Средней Азии лишь много веков назад. Современные мусульманки одевались немного иначе. Лицо ее было закрыто серым чачваном из натурального конского волоса, поверх которого была надета паранджа или бурка цвета бирюзы. Одежда была до пола, ни штаны, ни обувь не были видны. Но, несмотря на все эти слои ткани, было очевидно, что незнакомка была очень молода.

Юность ее выдавали движения и хрупкость тела. Девушка молча ждала Варгу. Когда юноша поднялся к ней, то взял ее за руку, и они прошли в огромный зал, посреди которого стояла широченная тахта. Рядом с ней и на ней было разбросано множество ярких разноцветных подушек. Алекс, Дэн и Гудул, неотступно следовавшие за Варгой, разглядели на тахте худое, неподвижное тело. Это был нестарый еще мужчина с острой светлой бородой и длинными русыми волосами, которые беспорядочно разметались по белоснежной шелковой подушке. Глаза его были закрыты. Губы приоткрывались, он что-то шептал на непонятном наречии. Алекс никак не могла разобрать, что он говорит. Руки сжимали простыню, было видно, что он испытывает нестерпимую боль. Лоб его покрывала испарина, все лицо было испещрено страшными кровавыми язвами.

Когда же Варга приблизился к больному, тот словно почувствовал его присутствие, открыл глаза и через силу улыбнулся. Юноша дотронулся до страдальца, затем сжал его ладонь в своей руке. Больной смотрел на него во все глаза. И тут, словно по воле невидимого волшебника, весь его облик начал преображаться. Глаза больше не были мутными – стали ярко-голубыми, кожа порозовела, со лба исчез пот, язвы зарубцевались, кровь каким-то странным образом испарилась. Прошло мгновение – больной поднялся и сел, не отрывая глаз от Варги. Путешественников ни девушка, ни друг юноши, ни сам Варга не замечали. Варга был всецело занят чудесно исцелившимся незнакомцем, который на глазах становился все моложе и все красивее. Когда недавний страдалец совсем пришел в себя, то перед путниками предстал удивительной красоты человек. Это был мужчина лет тридцати. Хоть он и был арабом, кожа его была белой, как лебяжий пух, волосы – темно-русыми, глаза – нежно-голубыми, цвета незабудок. Варга и девушка, к которой он обращался, именуя ее Гюльшей, называли этого человека Мохсуном. Да, это был тот самый сирийский шах из древней легенды. Алекс, Дэн и Гудул оживленно переглядывались, но не решались произнести ни слова.

– Варга, – сказал шах, – ты больше не должен покидать нас. Никогда. Ты понимаешь?

Гюльша молча кивнула, как бы соглашаясь со словами Мохсуна.

– Да. Я это понимаю, – вздохнул Варга.

– Я умираю, когда ты уходишь. Меня покидают силы. Это замкнутый круг, Варга. Опять ты умрешь, опять умрет Гюльша. Опять я буду молиться за вас. Опять я буду на грани жизни и смерти. Снова Всевышний смилостивится над нами и спасет нас. Мы всегда должны быть вместе. Понимаешь?!

– Но как же люди, Мохсун?! Как же счастье людей?! Многое еще несовершенно на земле. Война прекратилась, но люди начинают забывать о том, что они люди… Одних влекут цифровые технологии, вечная жизнь, какая-то странная, недоступная моему восприятию любовь, других – оголтелый, слепой религиозный и национальный фанатизм.

– Варга, – ответил шах, – ты не спасешь все человечество, поверь мне. Ты не должен покидать нас. Именно тогда наступит равновесие. Ты сам все поймешь. Пока мы все вместе на земле, там, в мире людей, будет господствовать гармония. А как только ты опять покинешь нас, поддавшись якобы страшному предчувствию, землю потрясут ужасные несчастья: войны, вражда, болезни, блуд, хаос.

Варга ничего не ответил, лишь обнял Мохсуна. Гюльша за все это время не произнесла ни слова. Она стояла неподвижная, как статуя, но было очевидно, что негласно разделяла все, о чем говорил Мохсун-шах.

– Посмотрите, что это с ними такое! – неожиданно закричал Гудул. – Глядите-ка! Они застывают!

Алекс посмотрела в сторону тахты и обомлела – с Мохсун-шахом, Варгой и Гюльшей действительно происходило нечто необычное. Они медленно застывали, превращались в три удивительные статуи, похожие на живых людей. Окончательно окаменев, они тут же начали трескаться, рассыпаться на тысячи осколков, которые падали на тахту, подушки и мраморный пол. А потом и тахта с подушками, и пол, да и все вокруг тоже начало распадаться, медленно, предмет за предметом. Тут Дэн изо всех сил толкнул Алекс и Гудула к выходу и заорал что есть силы:

– Бежим!

Пол рассыпался под ногами. Дворец исчезал буквально на глазах. Не успели путешественники пробежать и трех ступенек по мраморной лестнице, как она погрузилась в кипящий поток всеобщего растворения, и они, потеряв упор под ногами, полетели куда-то вниз. Очнулись все трое уже на голой земле, дворец медленно таял. Алекс с Дэном заметили, что Гудул корчится от боли, левая рука его была в крови. Они подхватили старика и быстро побежали к джипу. Кругом падали камни, трескалась почва, начинали двигаться скалы. Гудул с Алекс прыгнули на заднее сиденье, Дэн схватил руль и нажал на газ, переключив автомат джипа на скайкар. Все вокруг рассыпалось, трещало, гудело. Базар, на котором горожане застыли так же, как Варга, шах и Гюльша, медленно исчезал под разноцветным камнепадом. Джип летел на всей скорости, пытаясь вырваться из несуществующей расщелины. Скалы сдвигались, земля срасталась, вот-вот – и машина была бы раздавлена двумя каменными гигантами, но в последний момент, сделав рывок, джип поднялся в воздух. Путники взлетели, выбравшись на дорогу, повисли над пропастью, и в этот самый миг скалы с оглушительным грохотом слились воедино.

7

Не оглядываясь, не медля ни минуты, Дэн гнал машину к армянскому городу Мегри. Гудул стонал, лежа на заднем сиденье. Алекс тщетно пыталась ему помочь. Все, что она смогла, – это остановить кровь. Рана была не очень глубокой, но, по всей видимости, при падении старик сломал руку или сильно ее повредил, потому претерпевал сейчас сильную боль. Была необходима срочная помощь врача, но до Мегри оставалось еще примерно часа два с половиной. И тут на самой вершине одной из гор, которые нависали над дорогой, Дэн разглядел какие-то здания. Издали казалось, что они были белого цвета. Кроме того, там еще виднелись радары, огромные зеркала, какие-то антенны. Было решено взлетать и просить разрешения проехать на закрытую, судя по всему, территорию в связи с тем, что в машине находился раненый.

Как показывал навигатор, это была научная лаборатория под названием «Центр изучения памяти, снов и образов». Дэн и Алекс знали об этом месте, о нем часто говорили по телевидению в Зоне толерантности. Там работали физики, программисты, химики, нано- и пикотехнологи, специалисты в области изучения мозга, психологи, психиатры, психолингвисты. Одним словом, собралась целая группа специалистов из разных областей науки из многих стран, которых объединяла одна общая цель – создание устройств, способных читать человеческие мысли, визуализировать образы, считывать память. Они изучали сны, с тем чтобы иметь возможность убирать затем некоторые моменты памяти, мешающие человеку нормально развиваться и функционировать, пытались избавить людей от некоторых комплексов, блокировать чувства, эмоции, корректировать характер. Операции по блокировке памяти, чувств и эмоций с большим успехом проводились в Зоне толерантности, но разработки, зачастую секретные, велись и в Зоне старых ценностей. Они были направлены, в отличие от подобных исследований в Зоне толерантности, на изучение возможностей человека, помощь человеку. Работы велись, несмотря на сопротивление националистических и религиозных организаций, выступающих за «категорическое невмешательство в деятельность человеческого мозга, ибо он представляет собой частицу божественного творения», а также неотъемлемую составляющую самого процесса создания национальных культур, а значит, и связанных с ними старых ценностей, которые лежали, в частности, в основе новых законов, новой Конституции Зоны старых ценностей, а в целом – нового послевоенного миропорядка. В Зоне толерантности же, наоборот, основной целью таких исследований было максимальное сближение человека и цифровых технологий, человека и машины, человека и робота. Человек сам по себе, как данность, постепенно вытеснялся, вытравлялся из всех областей жизни и культурного наследия: театра (о чем Алекс знала не понаслышке), литературы, музыки, живописи, медицины, даже науки во всем ее разнообразии. О Центре изучения памяти, снов и образов в Зоне толерантности ходили легенды, так как лаборатория под руководством японского ученого-физика Акихиро Ямада, создавшего культовое устройство «Маленький ловец снов», с помощью которого можно было просматривать увиденные ночью сны, собрала лучших из лучших. Там работали даже некоторые перебежчики из Зоны толерантности, но где именно находился этот удивительный мир синтеза наук и технологий, не знал никто. И вот судьба занесла Алекс, Дэна и старика Гудула к этим удивительным вершинам человеческой мысли. Спустя пять минут после просьбы экстренной посадки пришел ответ, что посадка разрешается. Раздвинулись огромные ворота, замигали огни индикаторов, раздался громкий пикающий звук сигнализации, засверкали огромные окна высоких бетонных строений… Скайкар медленно проследовал по сопровождающим светодиодным указателям и приземлился на площадке перед входом в главное здание Центра.

Из дверей института тут же выбежали люди в белых комбинезонах, их головы были скрыты под специальными масками, похожими на шлемы скафандров, поверх которых были надеты цифровые очки, выполняющие примерно те же функции, что и цифровые жидкокристаллические линзы дополнительной реальности, которые носили в Зоне толерантности. Сотрудники Центра помогли Гудулу выйти из машины, положили его на носилки и повезли в одно из зданий научного городка. В этот момент из дверей института вышел невысокий человек средних лет в простом белом халате, под которым была надета национальная азербайджанская одежда. Увидев Алекс и Дэна, он приветливо улыбнулся:

– Добрый вечер! Я заместитель директора Центра Алишер Мустафа. Рад приветствовать вас.

– Мы благодарим вас за помощь, – сказал Дэн и пожал руку Алишеру Мустафе. – Мы уже и не знали, что нам делать, старик Гудул был совсем плох.

– А тут и мы подвернулись! – засмеялся Мустафа, довольно потирая руки. – Как удачно получилось! Ну да… Ну да…

Мустафа смотрел на путешественников, хитро прищурив один глаз. Возможно, он подозревал их в мошенничестве, думал, что они инсценировали проникновение на территорию Центра, так как последний неоднократно подвергался атакам со стороны журналистов и шпионов всех мастей как из различных религиозных и ультранационалистических организаций, так и из Зоны толерантности.

Но вот один из тех сотрудников института, которые унесли Гудула на носилках, подбежал к Мустафе и что-то прошептал ему на ухо. Тот внимательно выслушал, потер переносицу и гостеприимным жестом предложил гостям войти в здание:

– Наш сотрудник сказал, что у вашего друга сильный вывих руки, а еще ушиб. Его ударило камнем, травму он получил где-то неподалеку отсюда. Так показывает анализ глины и почвы на его одежде и коже.

– Да, это совсем близко от вас, – ответила Алекс. – И не просто ударило камнем. Он еще и упал с большой высоты, примерно с уровня второго этажа.

– Ну, тогда он еще счастливо отделался, – заключил Мустафа. – Медицина – это не моя сфера деятельности, я программист, но могу предположить, что, упав с такой высоты, он мог бы больше и не подняться.

Они все дальше удалялись от центрального входа, спускались, поднимались по лестницам, шли по каким-то бесконечным белым коридорам, вдоль которых были расположены десятки дверей. Это был настоящий лабиринт, Алекс и Дэн все больше запутывались и никак не могли понять, куда так долго идут.

– Да, – согласилась Алекс, – хорошо, что вы взялись помочь.

– Ему окажут помощь наши врачи. Скоро ваш друг к нам присоединится. Но что же случилось с вами? Я смотрю, вы тоже все в пыли и грязи. А ваш никаб испачкан глиной.

– О! С нами произошла очень странная история, – сказала Алекс. – Но не думаю, что вам стоит тратить время на то, чтобы ее выслушивать. Вы все равно нам никогда не поверите. Мы и сами себе, своим собственным глазам, верили с большим трудом.

В этот самый момент Мустафа оглянулся и посмотрел на Алекс и Дэна более чем серьезно. Его приветливость и радушие сменились строгим выражением лица.

– И все же я хотел бы послушать. Сейчас мы пройдем к профессору Акихиро Ямаде, и вы всё ему расскажете. Всё. И очень подробно. Он ждет вас.

Дэн и Алекс переглянулись. По телу обоих пробежала дрожь, ноги стали ватными, ладони, то ли от жары, то ли от напряжения, покрылись липким потом. Они поняли, что отступать все равно некуда, с территории Центра им не сбежать, а значит, нужно было идти вперед и рассказать эту странную историю. Но была вероятность того, что профессор в два счета раскроет их личности, и тогда их миссии придет конец. Возможно, они шли навстречу двадцати долгим годам заключения, возможно, они могли подвергнуться какому-нибудь опыту или эксперименту, остаться здесь навсегда в качестве подопытных кроликов, в этом тихом, скрытом от глаз научном центре в горах.

Они вошли в просторное помещение, напоминавшее одновременно библиотеку и кабинет. На белых полках, которыми были покрыты стены от пола до потолка, а также дополнительных перегородках, расположенных вдоль комнаты, стояли старинные бумажные и новые электронные и цифровые книги. Посередине помещения располагался красивый стол темного дерева с резными ножками в виде львиных лап. На столе лежали кипы электронных бумаг, а также несколько ультратонких планшетов-паутинок и большой серебристый пульт управления со множеством клавиш и кнопок. В центре стояла красивая прозрачная ваза, в которой благоухала целая охапка веток вишневых и яблоневых деревьев с распустившимися белыми и розовыми цветами. Маленькие лепестки опадали на голубое сукно стола. Совсем недалеко от вазы находились две деревянные рамки со старыми фотографиями. На одной была изображена пожилая пара. Женщина одета в красивое нежно-персиковое кимоно, мужчина – в классический европейский костюм. В другой рамке была фотография очень красивой девушки в золотистом кимоно, с огромным букетом белых хризантем. Открылась дверь, которая была не видна за стеллажами и книгами, и на пороге возник высокий, хорошо сложенный мужчина, которому на вид едва можно было дать двадцать пять лет. Когда он приблизился, стало ясно, что глаза профессора Акихиро Ямады, а это был именно он, выдают колоссальный жизненный опыт, и, возможно, ему было на самом деле лет пятьдесят, если не больше.

– Рад видеть вас, – улыбнулся профессор. – Прошу вас, присаживайтесь.

Перед столом стояло три кресла. Алекс, Дэн и Мустафа сели, после чего профессор тоже занял свое место.

– Мы должны поблагодарить вас, профессор, за помощь и гостеприимство, – сказала Алекс.

– Вы очень милосердны к нашему другу, – добавил Дэн.

Японец улыбнулся и покачал головой.

– Ну что же… – сказал он, – завершим, пожалуй, церемонии. Я хотел бы послушать ваш рассказ о том, при каких обстоятельствах старик Гудул получил травмы. Потом будет видно, что нам всем делать дальше.

– Что ж, профессор, – со вздохом ответила Алекс, – даже не знаю, с чего и начать.

– Начните с начала, – отозвался Акихиро. – С того самого момента, когда вы перебрались через горы Дагестана из Зоны толерантности в Зону старых ценностей. Я слежу за вашим передвижением уже неделю. Меня предупредили о новых перебежчиках еще две недели назад. Вы зря не заблокировали систему GPS, когда решили пересечь границу… Не знаю, как там, в спецслужбах и полиции, а мое программное обеспечение перехватывает сигналы GPS по всей Зоне старых ценностей. А у всех шпионов из Зоны толерантности стоит особая система – GPSZT (GPS-zone of tolerance), которая в Зоне старых ценностей по умолчанию имитирует GPSZOV (GPS-zone of old values). Но мое программное обеспечение умеет распознавать имитаторов. Я прикрепился к вам с помощью вируса, отправив рекламу молекулярного мороженого.

Алекс и Дэн подскочили со своих кресел. Мустафа властным жестом приказал им вернуться на место. Алекс не знала, что делать дальше. Все пошло по худшему сценарию.

– Я жду, – сказал профессор.

– Итак… Делать нечего, – пожала плечами Алекс. – Я прошу только не причинять зла Дэну. Я, и только я ответственна за это предприятие.

– Не слушайте ее! – воскликнул Дэн. – Это я организовал переход. Она вообще не хотела идти.

– Ах! Как благородно! – засмеялся Акихиро и захлопал в ладоши. – А теперь перейдем к главному. Зачем вы здесь?

– Все из-за любви к старому театру, – просто ответила Алекс.

– Что?! – удивился Акихиро и недовольно, даже как-то разочарованно поморщился: – К те-ат-ру?..

– Да. Я режиссер. Дэн актер нашего маленького театра, где играют люди.

– Люди? – удивился профессор. – Но в Зоне толерантности это запрещено.

– Ну… Не совсем запрещено, – пробормотала Алекс. – Скорее игнорируется.

– Пустое это дело, по-моему, – сказал профессор, махнув рукой. – Ну… И что вы делаете здесь? В Зоне старых ценностей театр сейчас тоже не в почете. Показывают лишь то, что связано с народными фольклорными традициями, мифологией и религией. Драматический театр, с его чувствами, любовью, убийствами, войнами, отравлениями, удушениями и прочим, под не менее жестким запретом. С опереттой, оперой и балетом – та же история.

– Я знаю, – сказала Алекс. – Но здесь, в Католической и Лютеранской Германии, живет старый актер Гюнтер Бах, один из оставшихся в живых настоящих актеров… Мы направляемся к нему. Он сейчас в Кохель-ам-Зее, в доме отдыха для пожилых людей. Хотим с ним поговорить, может, он нам что-то расскажет, чему-то научит…

Профессор зевнул, прикрыв рот рукой. Было видно, что он заскучал.

– Да… А я-то думал… – разочарованно протянул он. – Ради такой ерунды подвергаться столь серьезной опасности!

Алекс и Дэн обиженно молчали.

– Ну ладно, посмотрим, что можно из вас извлечь.

– Вы нас сдадите властям? – спросил Дэн.

– Пока не знаю… Я не решил еще… Так что же с вами произошло здесь, в горах?

– Значит так, – начала Алекс, – когда мы приехали в поселок Ялама, дочь Гудула познакомила нас с молодым человеком по имени Варга…

Услышав эти слова, Акихиро улыбнулся и громко хихикнул:

– Дальше!

– Этот юноша попросил, чтобы мы отвезли его до города Уштибин, но как только мы выехали из Яламы, он заявил, что ему нужно в Дамаск, который находится ни больше ни меньше, а в Азербайджане, точнее, на пересечении Ирана, Азербайджана и Армении, где-то за Уштибином.

– Это поразительно! Поразительно! – Акихиро аж взвизгнул от восторга и взмахнул руками.

Алекс пожала плечами, не понимая, что ученый имеет в виду, и продолжила:

– Ну, что ж… Когда мы проехали Уштибин, оказалось, что действительно совсем неподалеку находится город Дамаск. Мы ехали по горному серпантину и увидели указатель. Повернув направо, въехали в большой город, увидели базар, множество домов, садов, фонтанов и огромный дворец, возле которого Варга и попросил нас остановиться. В этом дворце он должен был увидеться с больным другом, который, по его словам, лежал на смертном одре. А дальше события стали развиваться самым невероятным образом!

– Вы прошли во дворец, – подхватил Акихиро, – и там встретили Гюльшу и Мохсун-шаха…

Алекс смотрела на профессора во все глаза, не веря собственным ушам.

– Вы поднялись по мраморной лестнице в огромный зал, – продолжил он, – где стояла тахта, на которой и лежал Мохсун-шах. Он взял руку Варги, и через несколько минут с ним произошло удивительное преображение…

– Именно так!

– Он выздоравливал на глазах…

– Да! А затем Варга, Гюльша и Мохсун-шах застыли, словно глиняные фигурки, и стали распадаться на части. И весь дворец стал рассыпаться. Мы побежали. Когда лестница разлетелась, словно стая бабочек, мы полетели вниз и упали на землю. Тогда-то Гудул и повредил руку. Мы подхватили его, сели в машину и помчались прочь. Город буквально разваливался на куски. Отовсюду падали камни, скалы, между которыми был расположен этот город-симулякр, сдвигались с бешеной скоростью. Мы едва успели выбраться из расщелины.

– Да! Все так! Поразительно! – радовался Акихиро. – Впервые слышу, как мой эксперимент описывают, глядя на него со стороны.

– Ваш эксперимент?!

– Да. Варга, Гюльша и шах Мохсун – это образы, симулякры знаменитых героев местной легенды. Дочь Гудула, сама того не зная, стала моим проводником, так как очень любила эту сказку. Именно она создала образ Варги, а я довершил этот величественный спектакль! Моей целью было любыми путями завлечь вас в мой Центр. И, как видите, у меня получилось. И кстати… Как вам мой волк? Он прибыл вовремя?

– Что?! – воскликнула Алекс. – Так это был ваш волк?

– Конечно. Первоклассный робот. Одна из последних разработок нашего Центра. Я не должен был позволить Зубайиру убить вас. Хотя, надо признать, вы и сами неплохо справлялись.

– А зачем мы вам?

– У меня есть одна идея. Хочу предложить вам обмен.

– Какой обмен? – настороженно спросила Алекс.

– Я гарантирую вам неразглашение. Тем более что вы не шпионы, а просто молодые авантюристы, влюбленные в какую-то пустую мечту.

– Но, профессор… – попыталась возразить Алекс.

– Помолчите! Так вот. Я вас не выдаю, а вы, когда будете в Греции… Видите, я все про вас знаю, – ухмыльнулся он. – Так вот, когда будете в Греции, сделаете все возможное для того, чтобы договориться о сотрудничестве Центра реабилитации древнегреческих богов и моего Центра по изучению памяти, снов и образов.

– А что это за Центр по реабилитации богов?

– Вы не слышали? – удивился Акихиро. – А еще театр пытаетесь возродить. Весь ваш драматический театр построен на историях о древних богах, их драмах, преступлениях и высоких чувствах.

– Ну, это я знаю…

– Итак, два года назад была отправлена экспедиция на Марс. Так вот, там в одной из пещер была обнаружена колония греческих богов и героев, внуков и правнуков богов, покинувших нашу планету в момент большого наводнения или землетрясения многие тысячелетия назад. Некоторые из них попросили космонавтов забрать их на историческую родину. На Родосе им выделили землю и построили с применением 3D-принтеров несколько коттеджей, где они, собственно, и проживают теперь. Но оказалось, что эти боги страдают тяжелыми психическими расстройствами. Сейчас они находятся под присмотром врачей. К ним и на пушечный выстрел не подпускают местные националистические организации. А меня безумно интересуют их сны, воспоминания и, конечно, образы, которые без труда воспроизведет мое устройство по генерированию симулякров. Я все никак не мог понять, кого же отправить на Родос. Мои сотрудники у местных служб под колпаком. Даже мои покровители в правительстве Зоны старых ценностей здесь бессильны. Нужны были люди, не имеющие к моему институту никакого отношения. Вы просто находка. К тому же у вас нет выхода. Если сможете договориться, я вас не выдам. Не сможете – увы! Мне очень жаль.

– А какие у нас гарантии? Вдруг вы нас обманываете?

– Слово Акихиро – это уже гарантия, – торжественно заявил Мустафа. – Мы вас не обманываем. Мы ученые, а не мошенники.

– Ну, хорошо, – согласилась Алекс. – У нас все равно нет выхода. Я так понимаю, сбегать нам все равно бесполезно.

– Это точно, – усмехнулся Мустафа.

– Кроме того, если честно, то мне самой интересно посмотреть на живых богов.

Акихиро вынул из стола какое-то устройство и передал Алекс:

– Вот, это система связи, по которой мы будем переговариваться. Она недоступна для прослушивания спецслужб.

Алекс спрятала устройство в рюкзак и спросила:

– А что это за устройство генерирования симулякров?

– Интересно? – Акихиро хитро заулыбался.

– Конечно. Я так понимаю, Варга, Гюльша и Мохсун-шах были продуктами этого устройства?

– Именно!

– А вы можете показать его в действии?

– Чтобы вы вообразили огромного льва, а он бы меня съел? Что-то вроде «Кота в сапогах»? – захохотал профессор.

– Нет. Одного или даже целой стаи львов на весь институт не хватит. К тому же он может и нас съесть, – ответила Алекс. – Хочу воссоздать героев из литературы, театра и кино. Можно?

– Ну хорошо. Пойдемте на воздух.

Акихиро нажал на кнопку устройства, лежащего на письменном столе. Стены, увешанные книжными полками, разъехались в разные стороны, и перед глазами молодых людей предстало невероятное по своей красоте горное плато. Вдали розовели вершины гор, уже начавшие теряться в голубоватой дымке, небо было бездонно синим, хотя заходящее солнце уже окрасило его в темно-кобальтовые тона. На плато был разбит небольшой японский сад камней: каменные группы, состоящих из трех больших валунов и множества маленьких камней, окружали волнистые, проведенные на песке бороздки, благодаря которым казалось, будто по саду разбегаются морские волны. Выйдя из кабинета на плато, Акихиро раскрыл небольшое устройство, которое помещалось в его ладони, набрал код, раскрыл меню и приготовился ввести имена и характеристики.

– Итак… Кого вы хотите увидеть первым?

У Алекс разбегались мысли, и она никак не могла сосредоточиться. Перспектива увидеть воочию любимых персонажей сыграла с ней злую шутку – она не могла сделать выбор. В голове проносились десятки имен, фамилий, пьес, фильмов. Все гудело, шипело, трещало. И тут вместо нее выбор сделал Дэн:

– Гамлет!

– А кто именно? – спросил Акихиро.

– Лоуренс Оливье… например… – пробормотал Дэн, словно испугавшись собственных слов.

– Так! Вот вам и Гамлет!

Дэн и Алекс замерли. И действительно, метрах в двух от них возник черно-белый дрожащий силуэт. Он вырисовывался постепенно, вертелся вокруг своей оси, как будто складывался из тех же мельчайших частиц, на которые распались несколько часов назад Варга, Гюльша и Мохсун-шах. Образ кружился, собирался, и наконец перед зачарованными молодыми людьми предстал величественный Лоуренс Оливье, красавец со светлыми волосами, в плаще паломника и с черепом шута Йорика в левой руке. Он одарил всех окружающих надменно-величественным взглядом, медленно оглянулся и молча побрел в направлении горного склона.

– А пусть теперь появится Гамлет Иннокентия Смоктуновского, – пожелала Алекс.

– Пожалуйста.

На том же месте, откуда только что удалился Оливье, появился новый Гамлет. Гамлет-Смоктуновский был одет в белую сорочку и стилизованный под средневековый черный костюм. Он сжал в руке флейту, улыбнулся, махнул присутствующим рукой и как потерянный, всё время оглядываясь по сторонам, побрел в том же направлении, что и Оливье.

– Позвольте! – воскликнула Алекс. – Куда же они идут? Что они будут делать одни в этих горах?

– Они исчезнут, не успев сойти с горного склона. Я поставил таймер на пять минут.

Алекс с сожалением посмотрела вслед удаляющимся фигурам. Они были такие реальные, такие живые, что стало страшно от мысли о столь краткой их жизни в этих прекрасных горах. Но вот они скрылись за поворотом, и Алекс воскликнула:

– Шерлок Холмс!

– Хорошо. И кто же?

– Джереми Бретт.

И вот спустя несколько мгновений перед присутствующими появился высокий Шерлок Холмс с сияющей улыбкой. Он был одет в белую сорочку с черной узкой бабочкой, заправленной под воротник, темную жилетку с золотой цепочкой для часов, черный сюртук-визитку и темно-серые брюки с узкими белыми вертикальными полосками. Великий сыщик приподнял цилиндр, приветствуя присутствующих, и сказал:

– Какой прекрасный вечер!

Он положил свою трость на плечо, махнул всем рукой и отправился вниз все по тому же склону.

– Василий Ливанов! – пожелала Алекс.

Через мгновение появился Холмс – Василий Ливанов – в круглых очках, белой рубашке, кремовой жилетке и серых брюках. Он оглянулся, увидел Бретта и, недовольно поморщившись, воскликнул:

– Нет! Ну почему Джереми вышел раньше меня?

Он поспешил вслед за Бреттом. Тот поприветствовал коллегу и обратил его внимание на горы и скалы. За Василием Ливановым появлялись Бэзил Рэтбоун, потом Питер Кушинг, затем Бенедикт Камбербэтч. Все они, либо молча, либо что-то высказав окружающим, разворачивались и уходили в одном и том же направлении.

– Анна Каренина! – воскликнула Алекс.

Появилась Татьяна Самойлова в темно-зеленом платье, плотно облегающем фигуру, в шляпке с вуалью. На губах застыла обреченная улыбка. Она отправилась вслед за вереницей Холмсов.

– Джейн Эйр! – подхватил Дэн.

Одна за другой появлялись симулякры актрис, сыгравших умную и романтичную гувернантку, неизменно одетую в скромное серое платье, – Зила Кларк, Сюзанна Йорк, Шарлотта Генсбур. Затем появился Тимоти Далтон в роли Эдварда Рочестера. Хитро улыбаясь, спешила к дороге, покачивая широким кринолином белого платья в зеленый цветочек и украшенного зелеными ленточками, Скарлетт О’Хара – Вивьен Ли. Затем прокружилась в танце вереница Наташ Ростовых во главе с Одри Хепберн. Она же появилась в образе эксцентричной Элизы Дулиттл. Медленно прошла, чуть сгорбившись, погруженная в раздумья мисс Марпл – Джоан Хиксон. Пронесся на метле Гарри Поттер – Дэниел Рэдклифф. Лучезарно улыбаясь, помахал рукой Джеки Чан в образе непотопляемого, способного выбраться из любой ситуации Джеки. Проскакали вереницей Д`Артаньяны Фэрбенкса, Баррэ, Боярского, Йорка. Играя на маленькой гитаре и ослепляя всех своей сказочной улыбкой, на тонких каблуках поспешила вслед за всеми Мерлин Монро в образе Душечки Даны Ковальчик. Пробежала в хрустальных башмачках Золушка Янины Жеймо. Жан Вальжан Жерара Депардьё вел за руку Козетту – Виржини Ледуайен. Спотыкаясь и оглядываясь по сторонам, шел Пьер Ришар в роли чудаковатого Франсуа Перрена. Прикрывая лицо рукой, пытались как можно быстрее скрыться от публики звонари Квазимодо – Энтони Куин и Энтони Хопкинс. За ними, напевая старинную песенку, бежали Эсмеральды – Джина Лоллобриджида и Лесли-Энн Даун. Тепло и одновременно строго взглянув на Алекс и Дэна, к горной дороге отправились Джули Эндрюс, Наталья Андрейченко, Эмили Блант в образе Мэри Поппинс.

Плато постепенно заполнялось удивительными персонажами и не менее удивительными актерами, их сыгравшими. Здесь были Снежная Королева, Кай и Герда, Дориан Грей и Бэзил Холлуорд, Мистер Пиквик и Сэм Уэйлер, Алиса и Чеширский Кот, Крошка Цахес, Беляночка и Розочка, Красная Шапочка и Волк, Эбенезер Скрудж, Маленький Принц с Лисом и Розой, Ромео и Джульетта, Руслан с Людмилой, Кот Ученый и Русалка, Чарли Чаплин в образе Бродяги, Грейс Келли в роли Лизы Кэрол Фремон, Джульетта Мазина в образе Кабирии, неутомимый Коломбо Питера Фалька, Збигнев Цибульский в образе Альфонса ван Вордена, Арнольд Шварценеггер в роли Терминатора, Юдзо Каяма в роли «гения дзюдо» Сансиро Сугата, везущий на тележке своего главного противника – Тэссина. Литературные, театральные и экранные герои закружились в настоящем вихре, они рождались в лучах заходящего солнца и исчезали, распадаясь на микрочастицы где-то на распутье горных дорог.

Когда, спустя час или полтора, фантазия начала иссякать, да и накатила усталость, профессор Акихиро закрыл устройство и пригласил гостей вернуться в кабинет. Алекс и Дэн были потрясены увиденным и никак не могли прийти в себя от охвативших их эмоций.

– Гениальное устройство! – воскликнул Дэн. – Просто гениальное! Я так понимаю, что вы каким-то беспроводным путем наводите его на мозг человека, а он благодаря работе нейронов передает в ваше устройство информацию об объекте, который этот человек желает увидеть. Вы вводите данные в систему и образ материализуется?

– Не совсем точно, – возразил Акихиро. – Еще происходит совмещение со всеми данными, которые существуют на этот объект в Интернете, в базах данных и поисковиках, плюс совмещение с фотографиями, видеофайлами и речевыми образцами, то есть образцами голоса. Но мозг здесь действительно самый главный художник и создатель.

– А что это за материал, из которого формируется сам симулякр? – спросил Дэн. – Умная пыль, управляемая тем самым устройством, которое было у вас в руках? Плюс воздействие электромагнитного поля, например генератора переменного тока? Мы же не использовали очки дополнительной реальности, а значит, это не голограммы. К тому же их можно потрогать. Они материальны.

– О! Не спрашивайте, – заулыбался Акихиро. – Это мой секрет. Все запатентовано.

– Но так можно создать кого угодно! Даже членов правительств…

– Именно. Поэтому-то за мной, как коршуны, следят спецслужбы обеих зон.

– Вы сильно рискуете, – заключила Алекс.

– Все мы рискуем, если действительно чего-то очень хотим. Я не боюсь смерти, потому что знаю – мое дело и без меня будет благополучно продолжено. И они это знают. Так что убивать меня бесполезно. Да это было бы, кроме всего прочего, еще и слишком резонансной историей, которая никому не выгодна.

– А какую цель вы преследуете, создавая этих симулякров? Какой в них толк? Чисто декоративный?

– Нет. Моя цель – воссоздание людей, бесконечно нам дорогих, но безвозвратно для нас потерянных. Тех, кто давно умер или погиб совсем недавно от рака, тяжелых сердечных заболеваний или при таких обстоятельствах, при которых регенерация тканей и органов невозможна: аварии, пожары, взрывы. Мы еще так далеки от потенциальной возможности вечной жизни… Даже вы, сингулярные люди Зоны толерантности, и те не застрахованы от ранней смерти. Одним словом, я хочу избавить людей от страшной тоски по утерянному счастью. Или подарить человеку имитацию объекта, который в реальной жизни для него недоступен. Предположим, вы любите кого-то, но этот кто-то либо состоит в браке, либо не способен ответить на чувства, тогда моя модель симулякра этого человека избавит влюбленного от страшных мучений. Обществу он не причинит никакого вреда. Он лишь имитация, ему не нужны документы, идентификация. Он временное создание. Когда захотите – появится, когда захотите – исчезнет…

– Ну, не знаю… – протянула Алекс. – Симулякр, по-моему, никогда не сможет заменить оригинал. А душа? А непередаваемая индивидуальность? Вы хотите поставить на массовое производство образы людей? Это интересно. Но это лишь имитация. Она никогда не сможет заменить живого человека. Вот я никогда не приняла бы симулякр моих родителей, которые погибли во время войны. Я бы испугалась, увидев их. Я бы не смогла говорить с ними, смотреть на них…

– Да, – тихо ответил Акихиро, протянув руку к стоящим на столе фотографиям. – Меня тоже посещают такие мысли. Я еще ни разу не попытался воссоздать образы своих родителей и жены, погибших более двадцати лет назад в авиакатастрофе, перед самой войной. Но я работаю над улучшением имитации. К тому же есть разные люди. Некоторых вполне устроит и симулякр.

Наступил вечер. Очертания гор совсем исчезли в темноте, на небе засияли луна и звезды созвездий Лебедя и Пегаса. Здесь, в горах, они были отчетливыми, почти как на огромной астрономической карте. Где-то далеко на одной из вершин загорелся зеленоватый огонек. Алекс, Дэн, Акихиро и Мустафа проследовали в столовую. Там их уже ждал Гудул, чья рука была перетянута плотной повязкой. Было видно, что боль прошла, и старик был очень доволен, хотя тень волнения явно омрачала его умное усталое лицо.

После незатейливого, но очень сытного ужина было решено как можно скорее ложиться спать, а рано утром, на рассвете, выдвигаться, чтобы максимально нагнать упущенное из-за всех случившихся происшествий время.

8

На рассвете, после того как Гудул с большим трудом совершил первый намаз, путешественники отправились в дорогу. Путь лежал сначала к армянскому городу Мегри, затем в азербайджанскую Нахичеванскую автономию, в Гейдарабад, к границе с Турцией. До Гейдарабада предстояло проехать через Джульфу, Нахичевань, Шарур и Кивраг.

Через два часа опасной дороги по горным серпантинам путешественники были уже в Мегри, невероятно красивом, приграничным с Ираном городе, расположенном на высоте чуть больше шестисот метров над уровнем моря. Над городом возвышалась крепость конца XI века, башни которой местные жители прозвали пирамидами. Она напоминала огромную каменную змею, растянувшуюся почти на всю протяженность расположенной вдоль Мегри горной цепи и охранявшую когда-то город от врагов. Церковь Святого Ованнеса (Иоанна) XVII века сохранила старинные фрески, отличающиеся особой живостью изображения и поразительно яркой палитрой красок. Повсюду при въезде в Мегри можно было встретить пасеки, где стояли десятки, а то и сотни ульев, а над цветами кружили пчелы, которых пасечники называли черной армянской пчелой – у них были более длинные, чем у других видов, хоботки. С гор спадали десятки водопадов. Зеленели сады с ореховыми, персиковыми, абрикосовыми деревьями, яблонями, грушами, инжиром, корольком, черешней, гранатами. Во дворах домов хозяйки варили кизиловое, розовое и инжировое варенье. Это было место с удивительной природой, обогащенной особым – оливковым, миндальным, медовым – колоритом, вроде бы не ярким, но глаз нельзя было оторвать ни от гор, окружающих город, ни от домиков, висящих, словно птичьи гнезда, один над другим, почти как в Уштибине, ни от узких, похожих на паутинки старинных улочек, делящих город на небольшие секции, ни от кустарников и невысоких деревьев, растущих вдоль зеленовато-голубой, текущей шумно и быстро реки Мегри, притока Аракса.

Дальше нужно было ехать в Джульфу, также расположенную по течению Аракса. До этого старинного города было часа два езды. После Большой, или Третьей мировой, войны, когда был подписан договор о создании Зоны толерантности и Зоны старых ценностей, было решено придать Джульфинскому району статус «совместно используемой территории». Такой статус получили еще несколько десятков городов и районов Зоны старых ценностей с некогда спорной территорией. То есть Джульфа, первый после пересечения армянской границы город, который был когда-то армянским, а потом азербайджанским, стал городом нейтралитета, местом для всех. За ним начиналась Нахичеванская автономия. Жестких границ в Зоне старых ценностей не было, и многие армяне селились в этих местах, азербайджанцы же ехали в армянские, турецкие, иранские города, чтобы учиться, работать, строить семьи. Всех их, и мусульман, и христиан, объединяла единая идея – сохранение старых ценностей, пусть они и были такими разными. Пришлось сделать выбор – либо принять новые ценности Зоны толерантности и стать с ней единым пространством, навсегда забыв о традициях, превратиться в сингулярных людей и надеть на левую руку пульт управления организмом и разумом, либо сберегать все культурные традиции из тех, что остались на тот момент на земле. После страшных двух лет Третьей мировой войны, которая стала своего рода чудовищным итогом целого ряда предшествующих ей событий – постсоветских межнациональных конфликтов, войн на Ближнем Востоке, террористической войны, бактериологических эпидемий, глобальной виртуальной войны ботов и троллей, религиозной и ментальной нетерпимости, которая разгорелась, как стихийный пожар, по всей планете, нежелания знать, понимать и уважать другие культуры в разгар так называемой эпохи глобализации, – пришло осознание тех страшных последствий, к которым привела неконтролируемая ненависть одних народов к другим. Неизбежным итогом стали миллионы убитых, покалеченных, тяжелобольных по всей земле.

Проезжая по этим местам, Алекс не могла не думать о том, какая сложная история у здешних пограничных городов и сел. Сколько крови тут было пролито, сколько слез, сколько криков отчаяния слышали эти горы. Здесь когда-то горели дома, мертвые лежали вдоль дорог, дети оставались сиротами и бродили по горам в поисках еды. Алекс сама была сиротой и совсем забыла своих родителей, которые погибли молодыми во время бомбежки. Это было так давно, она помнила лишь, как маленькой сидела перед горящим домом, кругом летели камни. Но она выжила, Ник выжил, а родители и отец Ника, брат ее отца, остались в каменном старом доме, куда попала бомба…

Джульфа была похожа на музей под открытым небом. В ней осталось множество старинных церквей, крепостей, дворцов, гробниц армянского, иранского, азербайджанского периодов, которые сейчас постепенно восстанавливались. Среди них особенно выделялись средневековые крепость Алинджа-Кала, церковь Сурб Аствацацин, или Святой Богородицы, монастырь Аменапркич. Поражали воображение стоящая недалеко от Джульфы крепость Газанчи, возведенная еще до нашей эры, и Газанчийский мост XVI века через реку Алинджачай, еще один из притоков Аракса.

После Джульфы минут через тридцать путешественники прибыли в Нахичевань, древний город, основанный в 1500-х годах до нашей эры. За свою богатую историю он был армянским, подпадал под власть Арабского халифата, государства Ильдегизидов, Оттоманской империи, испытал вторжение монголов и Тамерлана, снова стал армянским, но в конце концов во времена СССР перешел под юрисдикцию Азербайджана в силу разных геополитических причин. Несмотря на разорения, особенно периода вторжения монголов и войск Тамерлана, Нахичевань, как и Джульфа, был богат на древние памятники: мавзолей Момине хатун XII века с каменными барашками, того же периода гробница Юсифа ибн-Кусейра, мечеть Хаджи Руфаи Бека XVIII века, мавзолей Кюбра. Все эти строения, с одной стороны, отличались твердой, остроконечной, лаконичной формой и были похожи на космические корабли, устремленные в небо, но с другой – были окрашены в нежные естественные цвета – персиковые, розовато-белые, небесно-голубые, фиалковые. Природа и древняя история соединялись в этих местах, становились неразрывным целым, дополняли друг друга. Здесь, как и в Мегри, и в пограничных с Мегри городах Ирана, и в Джульфе, и дальше к Гейдарабаду и Турции, протекала река Аракс, словно артерия, снабжающая кровью единый организм. Она неслась быстро, питалась множеством притоков, вдоль нее простирались живописные долины, поднимались темно-красные, охровые, оранжевые горы, паслись стада овец, коз и лошадей, на возвышенностях виднелись домики, окруженные садами, в которых росли всевозможные плодовые деревья и кустарники, а на земле, на бахчах, созревали дыни.

Миновав город Шарур и совсем маленький поселок Кивраг, Дэн, сидящий за пультом управления джипом, поскольку Гудул все еще испытывал боль в руке, направил машину на Гейдарабад. Дорога по-прежнему проходила через горы. Казалось, можно было уже привыкнуть к этому достаточно однообразному пейзажу, но Алекс не могла оторвать взгляда от окна. Горы в этих местах казались совсем другими, чем в Уштибине, Мегри и Джульфе. Ближе к Гейдарабаду они становились более синими, даже зелеными с малахитовым оттенком, на вершинах виднелись ледники, то здесь, то там вниз струились водопады. Дорога порой была очень опасной, иногда машины едва разъезжались, и приходилось подолгу ждать своей очереди. Можно было бы подняться в воздух и лететь, но Дэн не решался, плохо зная особенности здешнего рельефа.

Прошло минут десять, как они выехали из Киврага, как вдруг на обочине дороги, которая никак не была приспособлена для движения пешеходов, Алекс разглядела маленькую женскую фигурку. Женщина шла, укутанная в черную паранджу, лицо было плотно укрыто темно-серым чачваном. Казалось, ей было совсем не страшно проходить в нескольких сантиметрах от проезжающих машин. Она шла медленным, но уверенным шагом, не делала никаких знаков, чтобы остановить попутную машину. На транспорте до Гейдарабада было минут тридцать, но пешком она могла идти до города очень долго, часа полтора, не меньше. У Алекс сжалось сердце при виде этой маленькой женщины, которая не просила о помощи, полагалась только на свои силы и молча шла вперед. С Алекс никогда ничего подобного не случалось раньше. Вернее, что-то подобное до этого она испытала только однажды, когда узнала о смерти старушки с Казанской улицы. Прежде она никогда не испытывала сильных эмоций и сочувствия, этому не учили в школах Зоны толерантности. Многие были лишены чувств, чувствительности, способности ощущать, переживать, и все из-за операций по блокированию эмоций. Она не подвергалась подобной операции, но чувства в ней не были раскрыты, как бы дремали все это время внутри. Но вдруг, глядя на эту женщину, а может, еще и под воздействием всех этих красок и ароматов, особой атмосферы, царящей в Зоне старых ценностей, Алекс почему-то вспомнила о маме, которую видела в последний раз более двадцати лет назад. Возможно, она тоже брела где-то одна, без помощи, в каких-то иных, недоступных ей мирах. Алекс попросила Дэна остановиться.

Старик Гудул неожиданно оживился, увидев женщину, и воскликнул:

– Это девона! Ее знают в этих местах. Она ходит сюда из самого Нагорного Карабаха, из Шуши.

– Девона?

– Девона – это блаженная или юродивая, – объяснил Гудул. – Девоны обычно передают слова духов или умерших. Когда-то она была учительницей азербайджанской литературы, у нее были муж и сын, но все погибли во время войны. С тех пор она бродит по дорогам между Арменией, Ираном и Азербайджаном. Иногда возвращается в Шуши.

Алекс открыла дверцу, вышла из машины, подождала, пока проедут несколько встречных авто, и подошла к женщине. Она обратилась к девоне по-армянски, но та, остановившись, ответила по-азербайджански, что не понимает ее. Перейдя на азербайджанский, Алекс пригласила странницу сесть в машину и предложила подвезти туда, куда ей нужно. Женщина поблагодарила и приняла приглашение. Сев в машину, она сказала, что едет к сыну, и попросила высадить ее на подъезде к Гейдарабаду. Там даже сворачивать не придется – место, куда она направлялась, находилось прямо рядом с дорогой, ведущей в Гейдарабад. Изложив эту достаточно рациональную информацию, девона, переменившись в лице и словно утратив связь с реальностью, совершенно неожиданно сказала:

– «Лучше не было бы пира, многолюдного базара, чтоб с Юсифом не встречалась Зулейха на этом рынке…»

Алекс удивилась, а Гудул посмотрел на женщину одновременно с болью и благоговением. В Азербайджане, как и в Таджикистане, Узбекистане, Туркмении и некоторых других странах Средней и Передней Азии, девону почитали как человека Аллаха. К таким людям приходят видения, они могут говорить с умершими, перевоплощаться в дух ушедшего из нашего мира человека. Эта же девона практически на все вопросы, которые задавала Алекс, отвечала стихами, например такими:

– «Лучше б и меня не стало, и тебя, о мир двуликий, Боже, да не будет в мире сердца в путах, в тайном крике…»

Когда же Алекс спросила, давно ли та не виделась с сыном, помня о том, что Гудул рассказал о его гибели, девона ответила:

– «Мой сын, разлуки злой огонь вздымается во мне. Душа, как слабый мотылёк, горит на том огне…»

Алекс сначала не поняла, не уловила, но затем стала узнавать стихи поэтессы и художницы Хуршидбану Натаван из «Цветочной тетради» и «Стихов сыну», которые она очень любила, но знала лишь в переводах на русский и английский. А теперь она слышала их на азербайджанском. Точнее, это был азербайджанский язык второй половины XIX века, насыщенный риторическими фигурами, эпитетами, сравнениями.

– «О, как туманна жизнь моя, как дни мои длинны! Не вижу солнечного дня и молодой луны…»

Алекс молча слушала, не желая тревожить таинственную странницу расспросами, ей хотелось окунуться в чарующий мир поэзии, своей сутью связанной с этим удивительно красивым краем садов, мечетей, гробниц и неприступных крепостей. Они проезжали мимо крошечных сел, гор и долин, голубовато-серая лента Аракса то появлялась, то исчезала за деревьями и камнями. Наконец почти на подъезде к Гейдарабаду девона попросила остановиться. Алекс увидела большое старое кладбище, вокруг не было ни домов, ни иных строений. Прежде чем выйти, странница повернулась к Алекс и отчетливо, словно спустившись с небес на землю, сказала:

– Возьми фиалку и сохрани ее. Она очень скоро поможет тебе… Да и к тому же ты же не хочешь жить, как они все… Без чувств… Без души… – Затем как-то особенно вдумчиво добавила: – «Как небеса, ты расцвела, фиалка, ты все поля себе взяла, фиалка. Зачем ты роскошь цветников отвергла, зачем поля ты предпочла, фиалка?» – И протянула Алекс левой рукой маленькую голубую фиалку.

Алекс взяла ее и с болью в сердце заметила, что большой палец красивой, тонкой руки девоны был изуродован, по всей видимости, пулей.

– Спасибо вам, – прошептала она.

Девона быстро спрятала руку, открыла дверцу машины и медленно направилась к старинному кладбищу. Алекс положила фиалку в мешочек и спрятала его в рюкзак.

– Гудул, скажи, – обратилась к старику Алекс, – это были стихи Натаван?

– Да, Рената, – ответил тот. – Это были стихи Хан гызы. – Скажи, ведь это была сама Натаван? Не ее дух, не девона. Это была она. Это была ее поэзия, которая живет вечно в этих краях.

Гудул вздохнул:

– Здесь принято считать ее девоной.

Алекс смотрела вслед удивительному видению. Она знала, что сын Хуршидбану Натаван, одной из самых великих поэтов Азербайджана, не был похоронен на этом кладбище. Возможно, здесь покоился сын девоны из Шуши. Но для Натаван, голосом и стихами которой говорила девона, весь Азербайджан, от Баку до Гейдарабада, был садом ее поэзии и на каждом из азербайджанских кладбищ, в каждой могиле, забравшей в свои темные недра тело прекрасного юноши, покоился ее Аббас-ага.

– «Я словно нищенка бреду, и сгорбилась моя спина… – долетало с дороги на кладбище. – В лохмотьях руку протяну к тебе с мольбой, к тебе с мольбой. Мечты мои и дни мои огнём разлуки сожжены… Тоска для бедной Натаван – удел земной, удел земной».

9

Очень скоро путешественники прибыли в Гейдарабад и направились к границе с Турцией в Садарак. В Турции Гудул должен был встретиться с родственником своей покойной супруги, который жил в Мармарисе, это было вполне подходящим обоснованием для пересечения границы. Алекс и Дэн, а для Гудула Рената и Амин, были снова названы дагестанцем племянниками покойной жены, как он их представил, пересекая границу с Азербайджаном. Препятствий для въезда в Турцию для них не было, по базе данных все было в порядке. Алекс думала: уж не стараниями ли Акихиро Ямады всё шло так гладко?

Итак, они были в Турции, на КПП Дилуджу, который действовал в районе Ыгдыр уже более ста лет. Оставалось теперь добраться до Мармариса и сесть на паром до Родоса, а затем перебраться в Германию. Но вот только на Родосе предстояло задержаться чуть дольше, чем предполагалось изначально. И все по воле Акихиро, который то и дело давал о себе знать по переданному Алекс устройству, служившему, по-видимому, для профессора чем-то вроде маячка, по которому он легко следил за ее передвижениями.

Над Турцией небо было открыто, поэтому до Мармариса решили добираться по воздуху, дабы нагнать по возможности упущенное время. Хотя Гудул уже снял повязку и рука у него почти не болела, Дэн все еще оставался за пультом управления. Они летели над Эрзурумом, Эрзинджаном, Сивасом, Кырыккале, Анкарой, Испартой. Внизу с гор спадали водопады, разливались бирюзовые озера, зеленели сады деревень и пригородов, четкими линиями были расчерчены большие города. Они видели потертые временем крыши небольших старинных домов и роскошные черепицы современных вилл и отелей. На лугах паслись коровы, овцы, козы, лошади. Дети запускали самолетики и воздушных змеев. Люди в ярких национальных одеждах ходили по магазинам и базарам, гуляли по паркам, сидели в чайханах. Алекс, совершив это воздушное путешествие, сделала вывод, что сверху мир Востока был не менее завораживающим и притягательным, чем тогда, когда она наблюдала за ним с земли.

Таким образом, вместо почти двадцати часов, которые занял бы путь от границы с Азербайджаном до морского порта в Мармарисе по трассе, путешественники преодолели его всего за один час, но были разочарованы, так как по техническим причинам до восьми вечера все паромы на Родос отменили.

Было только два часа дня. Гудул предложил Дэну навестить родственника своей жены, а затем сходить на митинг в честь юбилея одного выдающегося политического деятеля, занимавшего пост почетного президента Турции. Хотя этому политику уже год, как исполнилось сто тридцать лет, празднества не прекращались. Именно в тот день, когда Алекс, Дэн и Гудул прибыли в Мармарис, там в здании Форта Мармарис было намечено на три часа дня большое собрание, на котором должен был присутствовать и сам юбиляр. Планировалось, что он приплывет на огромной яхте и пройдет в Форт со стороны набережной в сопровождении народа. На собрание допускались только мужчины, поэтому Гудул предложил снять для Алекс номер в гостинице, чтобы она отдохнула до отъезда. Алекс согласилась и наметила посетить огромный базар, расположенный недалеко от порта. Он привлек ее внимание пестротой красок и разнообразием ароматов. Когда путешественники проезжали мимо, она успела заметить разложенные на прилавках национальные наряды, предметы быта замысловатых форм, посуду, разрисованную традиционным восточным узором «бутá», яркие украшения, ковры, а также разнообразные фрукты, овощи, сласти, специи и прочие товары, обилие и красота которых опять напомнила Алекс сцены из сказок «Тысяча и одной ночи», а также некоторые эпизоды из истории Крестовых походов, особенно те, в которых говорилось о диковинных предметах, растительных культурах, ароматизированных и вкусовых добавках, тканях, светских играх, которые привозили рыцари в Западную Европу из Турции, Греции, Палестины и Иерусалима.

Алекс решила оставить вещи в гостинице и сразу отправиться на базар, чтобы поближе рассмотреть все эти восточные чудеса, послушать местную речь, посмотреть на людей и познакомиться с местными традициями. Все это могло пригодиться в будущем в ее театральной жизни. Устройство, по которому она связывалась с Акихиро, тоже было решено оставить в номере, так как в ближайшие несколько часов профессор был занят каким-то важным экспериментом и не должен был интересоваться ее персоной. В рюкзаке уже лежал наготове костюм, который она приготовила для Греции, но переодеться должна была на пароме, в Турции же ей нужно было сохранять свой салафитский облик. На паром она бы взошла как туристка, желающая посмотреть Грецию, а на Родосе вышла уже гречанкой с новым паспортом, переданным ей греческим проводником, и переключив Translator на местный язык.

Перекладывая вещи в рюкзаке, она натолкнулась на маленький мешочек, где находилась фиалка, подаренная девоной, в которой поселилась душа Натаван, хотя для самой Алекс это явление, этот феномен – соединения души поэтессы и тела учительницы азербайджанской литературы – все больше и больше сливался с образом самой Хуршудбану Натаван. Она думала, что фиалка давно зачахла, а потому хотела расправить лепестки и положить под какой-нибудь пресс. Но, своему огромному изумлению, она обнаружила фиалку свежей, с влажными прохладными лепестками, как будто только что вырванную из земли. У самых корней еще виднелись маленькие комочки грунта. Фиалка была серо-зеленой, но если свет падал прямо на лепестки, они казались голубыми или даже синими. Цветок источал удивительный аромат, уводящий в бесконечные дебри образов: перед глазами Алекс возник красивый, заросший розами парк, она видела людей, одетых по моде конца ХХ века – широкие плечи, кроссовки, джинсы, видела скачущих на сцене музыкантов с гитарами и синтезаторами, видела сцену театра, очень простую, без лишних декораций, там играли люди в серых одеждах из холщовой ткани, видела, очень смутно, человека, который протягивал к ней руки и, как бы зазывая, быстро взмахивал ими, но лицо его было как в тумане… Она очнулась. Положила фиалку в мешочек и спрятала в рюкзак поглубже, чтобы случайно не выронить.

Покинув гостиницу, Алекс отправилась в сторону набережной. Кругом росли пальмы, магнолии, розы. Воздух благоухал запахами эфирных масел, распространяемых кустарниками и деревьями. Слышался особый, обволакивающий шум накатывающих на берег морских волн, долетали крики купальщиков. Набережная из прогулочного маршрута постепенно превращалась в лабиринт местного базара. Звенящий, гудящий, разноцветный мир торговли встретил ее нескончаемой вереницей туристов и местных жителей, удивительными ароматами и всеми возможными видами товаров. Ровными красивыми пирамидками были разложены инжир, яблоки, груши, гранаты, персики, абрикосы, висели гроздья самого разного винограда, рядами выстроились дыни и арбузы. Алекс проходила мимо прилавков с медом, оливковым маслом, всевозможными специями, орехами, сухофруктами, рахат-лукумом. Отдельную часть базара занимали лотки с мясом, колбасами, сырами, рыбой и морепродуктами. Когда она забрела в тот отсек, где торговали национальной женской одеждой, у нее буквально закружилась голова от пестроты узоров и яркости красок. Здесь были всевозможные юбки, сорочки, платки, абайи, бурки, паранджи, никабы, восточные тапочки или туфли с бубенчиками, расшитые цветами, листьями и бутами. Одна яркая цветовая гамма сменялась другой, и Алекс никак не могла остановиться, шла все дальше и дальше. Ей не терпелось подробно рассмотреть эти удивительные наряды, попробовать их на ощупь, вдохнуть аромат натуральных красок.

В одном из рядов ей захотелось примерить расшитый золотой нитью никаб. Хозяин нахваливал фасон, качество, зазывал в палатку. Алекс прошла внутрь, взяла головной убор и скрылась за шторкой примерочной. Она сняла свой черный никаб, поправила волосы, протерла рукой вспотевшее от жары лицо, надела тот, что был расшит золотыми узорами, как вдруг задняя стенка примерочной резко отодвинулась и прямо на нее из темноты вылетели два молодчика, одетые во все черное. От неожиданности она не успела ни крикнуть, ни оказать сопротивление. Золотой никаб был сорван и брошен на землю. Тут же прямо в лицо ей распылили какую-то жидкость. Стены поплыли, она видела в зеркале, словно в замедленной съемке, как один из молодчиков взвалил ее на плечо и понес в ту кромешную, бездонную темноту, откуда нападающие появились несколько минут назад.

***

Алекс очнулась в большом просторном помещении, стены которого были плотной светлой тканью, изготовленной, скорее всего, из прочного поливинилхлорида, не пропускающего дождь, хорошо защищающего как от ветра, так и от жары. Она сразу поняла, что находилась в огромном шатре, который использовали бедуины-кочевники в Аравии, Ливии и Египте. Когда-то давно их ткали из козьей шерсти, они были тяжелыми, не такими удобными, как современные. Алекс лежала на одеялах, подушках и матрасах прямо на земле, застеленной коврами, ее руки и ноги были крепко связаны толстыми веревками. Метрах в двух от нее на широченной тахте восседал тот самый Зубайир, от которого она сбежала со стаей волков в горах Дагестана. Он с самым невозмутимым видом пил чай. Рядом стояли поднос с фруктами, пиалы с вареньем, блюдо с рахат-лукумом, горой лежали сладкие лепешки.

Алекс потянулась, привстала и, не без труда опираясь на связанные запястья, села, поджав под себя ноги. Мужчина продолжал пить чай. Она молча смотрела на него, не понимая, что этот человек хочет от нее и какую линию поведения нужно было выбрать.

– Ну… – сказал наконец Зубайир. – И чего ты добилась?

Алекс молчала.

– Ты думала сбежать от меня? А здесь-то волка нет. Что теперь будешь делать?

– Пока не знаю.

– Хотя бы честно говоришь. – Зубайир усмехнулся. – Не стараешься лукавить.

– А что тут лукавить… Скажи, что тебе надо от меня?

– Я уже все сказал в Махачкале.

Алекс действительно не знала, как выпутаться из этой истории. На этот раз Дэн и Гудул вряд ли смогут найти ее. Они бы в жизни не смогли представить, что Зубайир решил преследовать ее. Одна надежда была на оставшийся в раздевалке черный никаб. Но найдут ли они эту лавку? И была ли эта лавка простым магазином? Или она была ловушкой, подстроенной Зубайиром? Голова раскалывалась от боли. Алекс даже представить не могла, что ее ждет.

– Ты хотел убить меня.

– Не говори чепухи.

– Да если бы не волк, мы бы сейчас не разговаривали.

– Какая глупость! Охранники всего лишь хотели отвести тебя в женскую половину, чтобы мои жены приструнили тебя, объяснили что к чему… А дальше ты сама набросилась на них.

– Я не верю тебе.

– Не верь. Твое дело, – сказал дагестанец, слизывая с пальцев пудру, оставшуюся после рахат-лукума. – Встань и поешь. Тебе развяжут руки. Мы скоро отправляемся.

– Не буду я ничего есть!

– Как хочешь.

– И я никуда не поеду!

Зубайир ничего не ответил, спрыгнул с тахты и быстрым шагом вышел из шатра. Только он исчез, как тут же появились двое молодчиков и встали у входа. С улицы доносились голоса. Из разговора Алекс поняла, что уехать быстро в Дагестан не получится. Вся техника была выведена из строя каким-то вирусом, пришедшим через рекламу мужской одежды, и машины не могли сдвинуться с места. Зубайир вернулся в шатер.

– Увы, – сказал он, – придется повременить с отъездом. Но ничего, скоро мои ребята разберутся с этим вирусом.

– Что, не все так гладко? – Алекс ухмыльнулась.

– Скоро будет ужин. Уедем ближе к ночи.

– Это насилие, – решительно заявила Алекс. – Я не хочу никуда с тобой ехать.

– Тебя никто и не спрашивает. Я говорю, что мы поедем, значит, поедем.

– Замечательно! – злобно оскалив зубы, прошипела Алекс.

– Послушай-ка! – вскипел наконец Зубайир. – Ты рассуждаешь, как шайтан из Зоны толерантности. Мать Карины говорила, что вы с братом Амином из Дагестана, из маленького, приграничного со Ставропольем аула. Но что-то я все меньше верю в эти сказки. Ты слишком смышленая и строптивая для девушки, которая впервые покинула горный аул.

– Откуда ты знаешь, что я впервые покинула аул? Я его много раз покидала. Ездила учиться, например…

– И куда это, интересно?

– Тебя это не касается! И вообще, мне нет дела до того, веришь ты мне или нет. Мы из Дагестана. Кроме Гудула, у нас больше нет родственников. Все погибли во время войны. Никто не может подтвердить наши слова, кроме нескольких стариков из нашего аула. Свяжись с ними, они тебе расскажут о нас.

– Свяжусь, не сомневайся.

– И вообще, я хочу выйти на воздух! Мне надоело здесь сидеть. Или это невозможно?

– Хорошо, идем.

Один из бойцов развязал веревки на ногах Алекс, и они вышли на улицу. Алекс заметила, что шатер стоял на небольшой лужайке между трассой и лесополосой, видимо, это был выезд из Мармариса. Парни Зубайира, человек десять, колдовали над джипами, но, по всей видимости, у них ничего не выходило. Нужно было вызывать мастера или техническую службу. Но рисковать они не хотели, ведь с ними была Алекс, которая могла попросить о помощи. Приходилось справляться собственными силами. Алекс села на раскладной стул и наблюдала за тем, как неспешно протекала починка машин. А тем временем дело близилось к пяти вечера, паром на Родос должен был отплыть через три с небольшим часа. Алекс понимала, что возможности вырваться от Зубайира и его охранников с завязанными руками у нее не было.

Молодчики переходили от машины к машине, копались в багажниках, открывали и закрывали дверцы, били ногами по колесам, кто-то особо осведомленный возился с автоматами и пультами управления, перезагружал, ждал, прислушивался к чему-то, но все было напрасно.

Тут от одного из багажников отлетел какой-то предмет и повис на растущем неподалеку диком плодовом дереве. Дерево было достаточно высоким, с множеством искривленных веток. Парни собрались вокруг, не решаясь залезть.

– Эй вы! – закричал Зубайир. – Ну что там еще?

– Сами не поймем, хозяин. Какая-то пружина отскочила и повисла на дереве.

– Полезайте и достаньте ее!

– Но, хозяин… Это какая-то ненужная, старая, как мир, деталь. Как она вообще здесь оказалась?

– Меня это не интересует. Если она лежала в багажнике моей машины, значит, это моя пружина. А если это моя пружина, значит, она мне нужна. Полезайте, говорю!

Один из парней, которого все называли Назаром, снял обувь и медленно, с явным страхом полез на высокое дерево. Дрожа всем телом, он медленно пробирался. Ветки трещали, слышался хруст и шелест листвы. Наконец он добрался до цели, схватил пружину, сбросил ее вниз, и тут произошло непредвиденное. Он застыл на месте, обхватив ствол руками, найдя опору левой ногой на какой-то достаточно толстой ветке, но больше не мог пошевелиться.

– Слезай, Назар! – кричали парни.

– Эй, Назар! Слезай, говорю, – приказывал Зубайир.

Но бедняга Назар с совиными неподвижными глазами молчал и не менял положения. Казалось, он никого не слышал и ничего не видел. Скорее всего, перед его глазами мелькали звездочки, все расплывалось. Парень еще крепче сжимал ствол, облизывал пересохшие от страха губы, ледяная рука страха буквально прижала его к дереву. Товарищи и Зубайир не знали, что делать, и лишь, задрав головы, ходили под деревом взад-вперед. В суматохе все позабыли о лежащей на земле старой пружине. А потом кто-то случайно наступил на нее, и она закатилась в траву.

Тут на дороге показалась какая-то фигурка, с каждой минутой она была все ближе и становилась все больше. Алекс разглядела ослика, на котором восседал невысокий человек в огромном белом тюрбане с голубыми полосами, лицо его поросло густой бородой и усами. Облачен незнакомец был в белую рубаху, на которую сверху надел короткий зеленый жакет, подпоясанный красным кушаком с карманами. Сверху был небрежно наброшен красивый голубой халат, на ногах красовались шаровары и яркие восточные туфли с длинными, заостренными носами, задорно приподнятыми вверх. Увидев собравшихся у дерева людей, незнакомец слез с осла, подошел к ним и, задрав голову, тоже стал смотреть на Назара.

– Ну что стоишь?! – обратился к нему Зубайир. – Лучше бы помог. А не можешь помочь, проваливай отсюда.

– Дайте веревку! – решительно заявил незнакомец.

Парни тут же принесли веревку. Незнакомец раскрутил ее и крикнул, чтобы Назар хватался за конец. С первого раза не получилось. Но на второй раз парню, чуть не сорвавшемуся вниз, удалось все же поймать веревку за самый кончик.

– Обвяжись веревкой покрепче! – скомандовал хозяин ослика.

Парни и Назар опасливо переглядывались.

– Готово? – крикнул между тем незнакомец.

– Готово! – ответил Назар, обливаясь от страха потом.

Незнакомец дернул за веревку что есть силы, и Назар с грохотом и воплями полетел вниз. Упав на землю, бедняга закричал, схватившись за ногу.

– Идиот! Ты что наделал! – орал он. – Ты мне ногу сломал!

– Ну, об этом может сказать только врач, – невозмутимо ответил незнакомец, переступая с ноги на ногу. – Чем ты недоволен? Я же тебя снял с дерева…

– Ты его не снял, а свалил с дерева, дурачина! – возмутился Зубайир.

– Ну… Другого способа я не знал. В прошлом году я именно так при помощи веревки спасал человека, тонущего в реке. Он не жаловался… Хотя пока я нашел веревку, кинул ее, пока он смог обвязать себя… а потом я тянул его, вытянул… Но он уже и не дышал.

Парни с опаской посмотрели на этого чудака.

– Отправлялся бы ты своей дорогой, – прошипел сквозь зубы Зубайир.

– Нет, не могу. Я ехал именно сюда и не уеду, пока не найду то, что ищу.

Странный человек подошел к ослу и отцепил от седла прикрепленную к нему лопатку.

– Это еще что такое?! – зарычал Зубайир.

– Всего лишь лопата, – ответил незнакомец.

– Зачем она тебе?

– Буду копать. В прошлом году я закопал где-то здесь деньги, когда скрывался от грабителей, теперь хочу найти заначку.

– И как же ты найдешь то самое место?! – Зубайир аж побелел от злости.

– У меня был знак.

– Какой же?

– В том месте, где я закапывал деньги, лежала тень от проплывающей в небе тучки.

– О, Аллах! – вскричал Зубайир. – Откуда ты взялся на мою голову?! Убирайся отсюда!

– Я же сказал, что не уйду. Кроме того, мой осел не сдвинется с места, пока я не найду деньги. Я обещал ему новую уздечку. Попробуйте сами прогнать его. Он стоит как вкопанный.

Парни попытались сдвинуть осла, но все было тщетно. Незнакомец тем временем снял халат, бросил его на траву и начал копать.

– Слушай, – сказал Зубайир, немного успокоившись и явно внимательно приглядываясь к незваному гостю, – а как тебя зовут?

– Ходжа Насреддин.

Услышав это имя, Алекс громко хихикнула.

Зубайир оглянулся на нее, скрипнул зубами, но продолжил:

– Ходжа из Хиджры? Тебя еще кличут Мулла?

– Именно так.

– Но говорят, ты давно умер.

– А ты им больше верь! Как видишь, жив-живёхонек. Не мешай копать, а?

– Извини. Еще один вопрос.

– Давай.

– Я много слышал о тебе. Говорят, ты дурак.

– Нет, – ответил Ходжа с невозмутимым видом. – Я не дурак, а сумасшедший.

– А что? Почетнее быть сумасшедшим, чем дураком?

– Не знаю, не знаю… Это кому как… А потом… Что такое дурак? Бывает, человек вроде бы и начитан, и знает обо всем на свете, и дом – полная чаша, и на учете не состоит, а дурак дураком. Уж лучше бы ему состоять на учете и быть сумасшедшим.

Зубайир притих, заподозрив, что остряк намекал на него, отошел от Ходжи и сделал вид, что очень озабочен судьбой Назара. Он следил, чтобы парня уложили на раскладную постель, собственной рукой поправлял ему подушку, распорядился, чтобы его поместили в самое тихое и прохладное место. При этом все давным-давно позабыли о пружине, с которой начались неприятности Назара. Она так и лежала, никому не нужная, в высокой траве. В тот момент, когда молодчики и Зубайир скрылись в шатре, Ходжа отбросил лопату и подбежал к Алекс.

– Если хочешь выбраться из этой заварухи, – тихо сказал он, – ничего не ешь и не пей. И не болтай лишнего!

Алекс смотрела на него во все глаза. У нее уже появились смутные догадки. Неужели Акихиро каким-то образом наблюдал за ней в обход устройства, которое лежало сейчас в гостинице в ее рюкзаке? А иначе с чего бы взялся здесь этот Ходжа Насреддин? Тот же, быстро прохаживаясь, буквально порхая по поляне перед шатром, засунул нос в кипящее на огне мясо, в томящийся в казане плов, проскользнул мимо разложенных на столах колбас, сыра, овощей, фруктов, лепешек и прочих съестных запасов и вернулся к тому месту, где начал копать. Он усердно рыл землю, поглядывая то на Алекс, то на шатер, то на своего осла, который все время тряс головой и бил копытцем правой передней ноги. Зубайир вернулся на полянку и пригласил Алекс зайти внутрь. Потом он подошел к Ходже и тоже пригласил его отужинать вместе со всеми:

– Что бы там ни было, Ходжа, я уверен, что ты искренне хотел помочь Назару.

– Даже не сомневайтесь! – ответил тот.

– Мы приглашаем тебя к столу. Отобедай с нами и расскажи пару своих историй. Мы все просим тебя.

Ходжа без колебаний согласился, положил лопатку на землю и прошел вслед за Зубайиром в шатер. Там уже был накрыт стол. В серебряные графины разлили вино. На подносах и больших плоских тарелках разложили разнообразные яства. Здесь были блюда аварской, лезгинской и турецкой кухни. В больших супницах дымились наваристая чурпа из баранины, фасолевый суп с сушеным мясом, турецкий суп из потрохов ишкембе чорбасы, суп из чечевицы, горками лежали лепешки чуду, на больших тарелках красовались шашлык, лезгинский салат хикиф, плов аш. На небольшом дополнительном столике благоухали и манили яркими красками фрукты, выпечка, сласти.

Алекс было трудно сидеть рядом с этими разнообразными угощениями и делать вид, что она не голодна. Зубайир приказал развязать веревки на ее запястьях, но Ходжа то и дело строго поглядывал на нее и незаметно грозил указательным пальцем, как бы напоминая, что к еде прикасаться нельзя. При этом он разливался соловьем, рассказывая историю за историей. Зубайир и молодчики хохотали, слушая его небылицы, пили вино, ели мясо. Алекс же с горечью думала о том, что было уже почти семь часов вечера. Дэн и Гудул наверняка сходят с ума, гадая, куда она могла подеваться. Но что они могли? Самое логичное – это ждать ее в восемь вечера у причала.

– А скажи, Мулла, каких людей ты больше всего уважаешь? – спросил Зубайир.

– Вот таких, как ты, – ответил Ходжа. – Тех, кто накрывает передо мной богатый дастархан.

– Но ты ведь совсем не ешь, как я погляжу.

– Дело в том, достопочтенный Зубайир, что у меня аллергия на все блюда аварской, лезгинской и даже родной турецкой кухни.

– Так чем же ты питаешься?

– Я ем только иранскую кухню. Когда я не был женат, то поселился на границе с Ираном и ходил обедать в иранскую деревушку. А потом взял и женился на дочери хозяина постоялого двора, где я питался. Столько времени и средств уходило на эти переходы из Ирана в Турцию и обратно! Мне тогда по наивности казалось, что так будет дешевле… Теперь она мне готовит иранскую еду в Турции. Правда, не все оказалось так радужно, как я ожидал.

– Ты так думаешь?

– Да, – ответил Ходжа. – Вот смотри. Иду я как-то по базару, смотрю, торговец продает старую ржавую саблю за тысячу тенге. Я его спрашиваю: почему так дорого продаешь это гнилье? Он отвечает: это, мол, не гнилье, это особая сабля Тамерлана, во время сражения она удлинялась в два раза. Тогда я пошел домой, взял кочергу моей иранской супруги, которой она обычно помешивала угли в печи, а также использовала еще с одной не очень благовидной целью. Я сел неподалеку от торговца и написал, что продаю кочергу за две тысячи тенге. Торговец спросил: почему я так дорого продаю эту старую грязную кочергу? Это кочерга моей жены, ответил я, когда жена бьет меня этой кочергой, она удлиняется в четыре раза!

Парни захохотали, Зубайир тоже смеялся, как будто бы совсем забыв о существовании Алекс. Тем временем Алекс заметила, что трое из десяти молодчиков Зубайира уснули прямо за столом. Назар тоже спал на своей походной постели. А Ходжа все говорил и говорил, затягивая слушателей в мир своих басен:

– А вот как-то на днях забрался ко мне в дом вор. В доме ничего нет, кроме старого комода. Вор потоптался, потоптался, смотрю, тащит из дома комод. Я за ним. Взял одеяло, подушку, матрас, иду по пятам. Он оглянулся, посмотрел на меня и с возмущением спрашивает: чего, мол, тебе надо? зачем ты идешь за мной? «Как это зачем? – отвечаю я. – Я так понимаю, мы переезжаем? Вот и смотрю, куда вещи переносить».

– Ну и плут же ты! – воскликнул Зубайир, громко зевнув.

Глаза его постепенно пьянели, веки наливались свинцом, он еле сдерживался, чтобы не уснуть.

– Ааа вооот еще! – продолжил Ходжа, но, к удивлению Алекс, с какой-то иной, замедленной интонацией. – Зааашел я как-то на соседскую бааахчу и решил пару ааарбузов и дынь стяяянуть. Достал мешооок и склааадываю. Тут сосееед откуда ни возьмииись! Кричит: «Ааах ты ворюга! Руууки тебе надо отрубииить, чтобы неповааадно было!» Я отвечаааю: «За чтооо, сосед?» – «Зааа воровство», – отвечает он. «Какооое же это воровство! Налетел сильный вееетер и хотел унестиии твои дыни и арбузы, я изо всех сииил пытааался удержать их! А ты мне руки отрубить хооочешь!»

Тут Алекс заметила, что все люди Зубайира и сам торговец вином спали глубоким сном. Ходжа встал, поманил ее за собой и направился к выходу. Он словно ослабел и теперь шел с трудом. Они вышли на лужайку, погрузившуюся в сонную, тягостную тишину. Ходжа указал Алекс на ослика, попросил подойти к нему и сесть животному на спину. Алекс решительно направилась к ослу, опередив Ходжу на несколько шагов.

– Сядь ослу на спину, – услышала она властный голос.

Алекс оглянулась на Ходжу, думая, что это он говорит с ней, но, к большому удивлению, увидела, что герой турецких притч застыл, как Варга, Гюльша и Мохсун-шах. Он стоял в двух шагах от нее, замерев посреди тропинки, она видела, как его лицо и кисти рук покрываются трещинами, одежда распадается на частицы, тюрбан крошится и падает на землю. Через мгновение от Ходжи осталась лишь горстка разноцветного мусора, которую подхватил ветер и унес в высокую траву.

Это был посланник Акихиро. Теперь Алекс в этом не сомневалась. По-видимому, ученый следил за ее передвижениями без помощи своего устройства, он подключался каким-то образом к самой системе ПУОР, все видел и все слышал.

– Подойди и сядь на осла, говорю, – снова услышала Алекс.

Осел бил копытом и активно вращал головой. Алекс подошла и, недолго думая, взгромоздилась этому созданию, по всей вероятности не природы, а технического прогресса, на спину. Не прошло и трех секунд, как осел помчался изо всех сил обратно в сторону Мармариса.

10

Тем временем на набережной Мармариса праздник в честь уже отплывшего на яхте почетного президента Турции был в самом разгаре. Люди танцевали, веселились, исполняли старинные национальные песни. Гудул и Дэн не находили себе места, стоя с рюкзаком, оставленным Алекс в гостинице, у готового отплыть с минуты на минуту парома. Увидев Алекс, спрыгнувшую с ослика, они сначала набросились на нее с упреками, но вскоре отступили, заметив, что она не обращает на них никакого внимания. Она застыла от удивления, обнаружив, что осла и след простыл. Было без четырех минут восемь. Все трое бросились к трапу. Алекс и Дэн едва успели запрыгнуть на паром, как он тут же и отчалил. Гудул махал им с пристани и, по всей видимости, вытирал со щек слезы, понимая, что они вряд ли когда-нибудь увидятся снова. Гости из Зоны толерантности тоже махали ему в ответ изо всех сил, так как успели уже изрядно привязаться к этому доброму, способному на удивительную преданность человеку. Они смотрели до тех пор, пока старик не исчез из виду в разноцветном вихре бурлящего на причале праздника.

На пароме Дэн сменил дагестанскую одежду на греческую враку – белую рубашку, штаны коумбоури, пояс с длинной бахромой и темную жилетку, расшитую национальными узорами. Алекс облачилась в белую рубашку с широкими рукавами, расклешенную голубую юбку в полоску, подпоясанную двусторонним черным передником с замысловатыми узорами. Волосы она покрыла массивным головным убором с золотистыми кистями и монистами, на плечи набросила длинный платок, способный прикрыть при необходимости лицо. Это были костюмы христианского периода Греции, но многие греки в Зоне старых ценностей, отстаивающие более древние традиции, носили одежду эллинистической эпохи: туники, сандалии, плащи, хитоны, короткие юбки. И таких людей было на пароме немало.

Алекс никак не могла сосредоточиться на новой стадии путешествия, она словно забыла, что минут через двадцать они должны были войти в порт Родоса, где их уже ждал новый проводник. Она смотрела на синие волны Эгейского моря, а из головы не шли события последнего дня. Симулякр Ходжи Насреддина, пружина, застрявшая на дереве, вирус, поразивший джипы Зубайира, как выяснилось из разговора с Акихиро по его устройству, были частью большого спектакля. Он неотступно следил за ее перемещениями по системе GPS и, как только понял, что она попала в беду, послал симулякр героя восточных юмористических миниатюр ей на помощь. В голове все кружилось, перемешивалось, и Алекс никак не могла сосредоточиться. А тем временем порт Родоса, с его маяком, словно парящим над фортом, и колоннами, на которых гордо возвышались два оленя, уже показался за прибрежной скалой.

Новый проводник, Таддеус Фасулаки, веселый и приветливый, с огромными черными глазами, совсем молодой человек в синем головном уборе мегало-феси, черной с красными узорами жилетке коумбоури, темно-синих брюках карамани, перетянутых широким черным поясом, встретил Алекс и Дэна у самого трапа, с которого сходили десятки турок и греков в разноцветных национальных одеждах. Причал был переполнен людьми, дожидавшимися целый день парома на Мармарис. Пассажиры толкались, кричали, поторапливали прибывших туристов, спешили быстрее подняться на судно. По новым паспортам у Алекс и Дэна были теперь греческие имена, и проживали они опять же согласно этим паспортам на острове Лесбос. У Алекс в документах значилось имя Алéкса Ксенакис, а у Дэна, который продолжал играть роль ее брата, Дорос Ксенакис.

Когда все трое сели в машину Таддеуса, он широко улыбнулся и заявил без особых вступлений:

– Скажу сразу, я решил стать вашим проводником, так как тоже люблю театр и мечтаю стать актером. Я знаю кое-что о вашей миссии. И буду вам во всем помогать. Я считаю, что мы, сторонники возвращения человека в область искусства, театра в частности, должны держаться вместе, вне зависимости от взглядов и даже зон проживания.

Алекс улыбнулась, протянула ему руку и крепко ее пожала.

– Да. Нам очень нужна твоя помощь, – сказала она Таддеусу. – Не все идет так гладко, как хотелось бы. Нас еще с Дагестана преследует один человек. Возможно, он и не появится здесь, но твоя помощь нам очень пригодится.

– Я сделаю все, что в моих силах. А кто этот человек?

– Сама не понимаю… Вроде бы совершенно случайный искатель приключений, обычный самовлюбленный тип. А так… Кто знает? Может, и агент спецслужб под прикрытием.

– Даже так? – присвистнул Таддеус.

– Да. Один человек из Азербайджана дал нам понять, что спецслужбы не дремлют. Нужно быть бдительными. Все же… Двадцать лет тюрьмы – не шутка.

– Да, я понимаю, – кивнул Таддеус.

– Еще одну проблему нам нужно решить здесь, на Родосе. И пока мы все не уладим, не сможем отправиться в Мюнхен.

– То есть билеты пока заказывать не будете?

– Нет.

– А что это за проблема?

– Нам необходимо связаться с кем-нибудь из персонала реабилитационного центра для древнегреческих героев и богов-репатриантов.

– Это крайне сложно, – вздохнул Таддеус. – Там серьезная охрана. К тому же это не совсем обычный реабилитационный центр… Это скорее клиника, где лечат от депрессии, маниакально-депрессивного психоза, различных биполярных расстройств. У богов, вернувшихся с Марса, возникают галлюцинации, навязчивые идеи, бред, часто плохое настроение, их мучает тоска. Говорят, это из-за долгого пребывания вдали от Земли. Но при всем этом они абсолютно нормальны. Они рассуждают так же, как мы с вами, у них прекрасная память. Несмотря на то, что их бдительно охраняют, они общаются с внешним миром, дают интервью. И даже… у них есть свой театр!

– Что-что?! – оживились Алекс и Дэн. – Театр?!

– Да! Им разрешили создать театр, так как они боги, а не люди. И это расценивается властями как поддержка одной из древних традиций. Я был там пару раз. Получил приглашение с огромным трудом. Представление было потрясающим! Они ставят всю классику, и античную – Фесписа, Фриниха, Эсхила, Софокла, Еврипида, и западную нашего времени, основанную на древнегреческой мифологии или сюжетах древнегреческой драмы, от Шекспира, Корнеля, Расина и Вольтера до фон Гофмансталя, Гауптмана, Элиота, Клоделя, Ануя, Сартра… Представляете? Нимфа Родос в роли нимфы Эхо, правнук Зевса Алфемен в роли царя Эдипа, Дендритида играет Антигону, внук Посейдона, Данай, Феба!

Алекс подалась к Таддеусу и посмотрела ему прямо в глаза:

– Таддеус, достань нам билеты в этот театр. Ведь больше у нас не будет такой возможности.

– Хорошо, – согласился он. – Я попытаюсь. А зачем вам нужно связаться с кем-то из персонала в реабилитационном центре?

– К сожалению, это не наша тайна, – ответил Дэн. – Мы не можем рассказать.

– Понимаю. Все, умолкаю, – ответил Таддеус и повернул ключ в замке зажигания.

Они отправились в сторону жилых кварталов. Таддеус был из богатой семьи, его отец владел сетью гостиниц на Родосе и Лесбосе. Братья молодого человека пошли по стопам отца, а сам Таддеус, решивший изучать театр, актерское мастерство и «другие причуды», как говорил отец, не вникал в семейные дела и жил отдельно. Но отец, чувствуя ответственность за сына или скорее понимая, что Таддеус никогда не сможет позволить себе самостоятельно приобрести недвижимость, занимаясь актерским мастерством, купил ему просторные четырехкомнатные апартаменты в высотном доме, расположенном совсем недалеко от вереницы отелей близ старого города. Отели шли по всей первой линии прибрежного Родоса и практически закрывали собой вид на море. Но квартира находилась в пентхаузе на десятом этаже, и море оттуда было видно как на ладони. А еще оттуда можно было вдоволь полюбоваться родосской крепостью и портом. Именно в этой квартире с удивительно красивым видом на Эгейское море предстояло провести несколько дней Алекс и Дэну.

Гости из Зоны толерантности с нескрываемым удивлением отмечали, что жизнь в Зоне старых ценностей, которую они наблюдали в Махачкале, Баку, Мармарисе и здесь, на Родосе, не менее технологизирована, наполнена последними диковинами из области высоких технологий, нано- и пикоразработок, чем в Зоне толерантности. Ученые Зоны старых ценностей явно не отставали от своих коллег, только здесь человек был законодательно отделен от цифровых систем и роботов. Было запрещено, даже в медицинских целях, даже в случае крайне тяжких заболеваний, соединять тело человека и компьютер через USB-разъемы для получения более точных данных о кровяном давлении, уровне сахара, температуры тела и многом другом, а также вводить в организм для диагностики заболеваний умную пыль или NFC-чипы, как это повсеместно практиковалось в Зоне толерантности. Из-за этого правила или даже, сказать вернее, закона продолжительность жизни в Зоне старых ценностей была ниже, чем в Зоне толерантности. Граждане Зоны старых ценностей относились к своей короткой жизни и ранней смерти как к главной жертве, приносимой ради сохранения традиций и религий. Идея смертности и недолгой жизни человека на Земле и вечной жизни души были основой философии Зоны старых ценностей, ее краеугольным камнем.

И это в то время, как в Зоне толерантности жизнь не только была долгой, но и приближалась к понятию «относительно бесконечной». Если с человеком не случалось несчастного случая, он не заболевал крайне тяжелыми формами рака, при которых восстановление тканей было невозможно, не лишался каким-то образом основного пульта управления организмом и разумом – системы ПУОР, то он мог жить, оставаясь внешне молодым, хоть двести, хоть триста лет. Но на данный момент эта перспектива именно вечной жизни оставалась на уровне красивой гипотезы и продолжающихся разработок, так как никто из новых, так называемых сингулярных людей не успел еще дожить хотя бы до двухсот лет. Существенный прогресс в этой области был достигнут лишь к 2070 году, то есть относительно недавно.

Еще одним существенным различием между двумя зонами, связанным с вопросом долголетия, было отношение к рождаемости. В Зоне старых ценностей проповедовался культ многодетности, своего рода возможности продления жизни через жизнь новую. В Зоне толерантности рождение людей жестко контролировалось, устанавливались нормы, некоторым и вовсе нужны были специальные разрешения. В связи с долгой жизнью человека существовала опасность перенаселения. Детей производили в основном профессиональные суррогатные роженицы. Родить сама могла лишь какая-то особая женщина, – представительница королевской или аристократической семьи, жена или дочь финансового магната. И подобные роды сопровождались обычно невероятной шумихой на телевидении и в иных СМИ.

Большим минусом для Таддеуса и других молодых обитателей Зоны старых ценностей было то, что они не обладали системой ПУОР и не могли вводить в мозг программы по быстрому смарт-обучению тому или иному предмету, а также словари и энциклопедии и должны были долго и упорно учиться, вытягивать информацию по старинке – из Мировой паутины, Википедии, различных поисковиков или даже бумажных книг, тратя на это многие годы своей и без того недлинной жизни. Таддеус был студентом театрального вуза, но, как подозревала Алекс, многое из того, что он там изучал, не имело никакого отношения к драматическому театру, профессии режиссера и актерскому мастерству, которым Таддеус так хотел овладеть. Половину времени он тратил на постижение общеразвивающих предметов – языков, литературы, философии, истории, риторики, – остальные же часы наверняка были отданы различным фольклорным традициям в танце, песне, а также религиозным священнодействиям – всевозможным мистериям, шествиям, празднествам в честь различных богов или христианским способам отправления культа. Вряд ли он изучал особенности системы Станиславского или биомеханику Мейерхольда. Хотя в Зоне толерантности дела в театральных вузах обстояли столь же плачевно. Единственным благом было то, что общие предметы закладывались в ПУОР, но вот вместо актерского мастерства преподавали основы изготовления и программирования актеров-роботов – в общем, студенты учились быть кем угодно и чем угодно, только не режиссером или актером.

Квартира Таддеуса была не менее сложно устроена, чем апартаменты Алекс в Большом грифоне в Петербурге, и снабжена всевозможными техническими чудесами. Здесь были и умная кухня, и система самоуборки пола и всех других поверхностей, на стенах развешаны цифровые экраны-паутинки, на окнах – покрытия с функцией наведения или увеличения и уменьшения предметов, которые видны с улицы. Основным различием оставался дизайн. Здесь преобладали национальные греческие мотивы, в углах висели иконы, в апартаментах же Алекс все было прозрачным, практически бесцветным, нейтральным, словно символизирующим основные принципы толерантности – ровное, терпимое отношение ко всему и ко всем, готовность принимать все без остатка и быть открытым, как бы прозрачным перед социумом. Другим распространенным символом Зоны толерантности была радуга, которая была изображена и на флаге, символизируя разнообразие мира и готовность принимать его во всей его цветовой – то есть социальной, гендерной, национальной, религиозной – палитре. Радужный узор часто украшал квартиры граждан Зоны толерантности, особенно однополых семей, так как радуга была когда-то символом гей-парадов, которые проводились в европейских странах в период отстаивания идей толерантности или новых европейских ценностей.

Алекс заметила в квартире Таддеуса множество различных изобретений, некоторые из которых видела впервые. Например, ее удивило приложение к смартфону, с помощью которого Таддеус легко воспроизводил любые предметы. Он вводил данные, нажимал на Enter, и на внешнем подиуме, который прилагался к смартфону, появлялся небольшого размера стул-макинтош или венецианское зеркало.

– А хочешь увидеть уральскую малахитовую шкатулку XVIII века? А хочешь услышать, как звенят фужеры из богемского стекла или посуда из баварского фарфора? – спрашивал Таддеус. – Обожаю эту игрушку!

Это приложение напоминало устройство для генерирования симулякров Акихиры Ямады, только оно создавало с помощью умной пыли всевозможные неодушевленные предметы. Единственным минусом было то, что сам человек не мог ничего вообразить, предметы создавались только по тем матрицам и тем данным, которые были заложены в программу. Благодаря этому чуду цифровой техники, которая использовалась без помощи очков или линз дополнительной или совмещенной реальности, очень легко было представить, как выглядели те или иные костюмы, древние предметы быта, посуда, давно вышедшая из употребления, различные старые технические изобретения. Для театра это было настоящей находкой. С помощью такого устройства, которое не только показывало предмет, но и рассказывало о том, из чего он сделан, можно было изготовить любой реквизит для любого спектакля, рассказывающего о жизни любой эпохи и любой страны.

В общем, многое, что Алекс и Дэн видели в Зоне старых ценностей, расходилось с тем, что озвучивалось в СМИ Зоны толерантности, которые рисовали царящую в здешних землях картину дикости и запустения. И словно в ответ на это наблюдение в местных новостях, долетавших с телевизионного экрана-паутинки в квартире Таддеуса, они услышали немало небылиц о Зоне толерантности, и это несколько притупило, смягчило их досаду по поводу того, что в их родном краю так мало и так плохо знают о жизни здесь.

11

Ночью накануне похода в Центр реабилитации богов Алекс опять, как в своем дневном забытьи в Мармарисе, видела, только теперь уже во сне, какой-то европейский город, в котором все напоминало о 1980—1990-х годах ХХ века. Там, в этом далеком городе, люди спешили по делам, мужчины были одеты в деловые костюмы, женщины – в красивые легкие платья, молодежь – в джинсы, кроссовки, бейсболки, футболки, толстовки, столь популярные на рубеже веков, дожившие до массового распространения в Зоне толерантности умной одежды и национальных костюмов в Зоне старых ценностей. Она опять видела театральную сцену, а еще окно, в котором виднелись горшки с цветами. Опять перед ней предстал человек, который протягивал к ней руки, но разглядеть его не было никакой возможности. Сон был записан на приложение «Ловец снов», который она всегда оставляла включенным и присоединенным к запястью правой руки, чтобы пересматривать интересные сновидения. Устройство передавало на экран картинку сна, учитывая данные об изменениях температуры тела, учащении пульса, повышении артериального давления, выделении пота, сокращении мышц, изменении частоты и глубины дыхания и других психосоматических реакций организма на изображения, которые человек видел во сне. Картинка дорисовывалась специальной программой уже при пробуждении, когда человек вспоминал увиденное. В самых ранних версиях этого приложения можно было самому записать или надиктовать то, что ты запомнил, затем компьютер создавал виртуальную реальность сна, совмещая ее с данными о физиологических изменениях организма. Алекс пересмотрела запись с утра, но так и не смогла разглядеть детали. Все было каким-то нечетким. Там еще были Натаван, закутанная, словно в кокон, в глухую паранджу, и фиалка. Цветок светил вместо солнца над каменным городом из сна. Она ослепляла ярко-синим светом, прожигала насквозь. От ее лучей Алекс и проснулась, понимая, что это не фиалка вовсе, а утреннее солнце, взошедшее над морем, будит ее.

Алекс осознала, что здесь, в Зоне старых ценностей, она запоминала свои сны, она их видела. Дома же, в Зоне толерантности, она могла их посмотреть только с помощь «Ловца». По-видимому, так на нее воздействовали цвета, запахи и вкусы. Все рецепторы заработали в полную силу. И она могла наблюдать за тем, что до этого было скрыто где-то очень глубоко. Сны, фантазии, видения стали частью реальности, а еще неотъемлемой частью ее существа. Они представляли собой визуальную материализацию ее дремлющих чувств, эмоций и психических реакций. Она их видела сама, своим внутренним зрением. Это были волки и колесницы в горах Дагестана, это были каменный город, музыканты с синтезатором, человек, протягивающий к ней руки. Сны и видения с каждым разом становились все более осязаемыми, все более четкими и яркими. Она запоминала их.

Сразу после завтрака Таддеус отвез Алекс к реабилитационному центру для богов-репатриантов, который находился в новом городе. Она решила выйти за квартал от закрытой территории центра и прогуливаться неподалеку. Хотелось разведать обстановку, посмотреть, нет ли каких-нибудь лазеек, благодаря которым можно было бы пробраться на территорию коттеджного поселка, понаблюдать за тем, кто входит и выходит и в какое время. Выбравшись из машины, она не спеша направилась вдоль высокой ограды, за которой и перед которой росли кустарники и деревья, формирующие плотную живую изгородь. Каждые три метра на столбиках ограды виднелись глазки видеокамер. Все было под контролем. Казалось, здесь и муха не пролетит. И вдруг, подойдя к центральным воротам, она с изумлением обнаружила, что они были раскрыты нараспашку, в будке, где должна была, по всей видимости, сидеть охрана, никого не было, а с улицы прекрасно просматривалась лужайка, где на шезлонгах и расстеленных на траве ковриках сидели люди, одетые по моде эллинистической эпохи. Судя по всему, это и были те самые боги, точнее, кто-то из богов. Они были намного выше обычных людей, выглядели очень молодо, и каждый был занят самим собой. Друг с другом они не общались, просто сидели в тишине. Кто-то читал книгу, кто-то играл на музыкальном инструменте, кто-то делал записи в блокнот, кто-то ходил с сачком и нехотя ловил бабочек. Лица богов действительно производили тягостное впечатление. От них веяло тоской, отчужденностью, неудовлетворенностью то ли собой, то ли тем, что их окружало. Они явно чувствовали себя в тюрьме. Им не хватало воздуха, не хватало свободы. Кроме того, было видно, что им опостылело общество друг друга. Они огрызались, отвечали на самые невинные вопросы крайне лаконично, зачастую грубо. Алекс подумала: «Если они так ненавидят друг друга, как же они играют спектакли? Да еще и так успешно, если верить словам Таддеуса». Еще она подумала, что, видимо, то же ожидает и людей, если они действительно обретут когда-нибудь бессмертие. Они станут нервными, злыми, им все опостылеет, одни и те же лица быстро примелькаются. В итоге им всем станет до безумия тошно бесконечно жить на Земле.

Она решила не привлекать внимания и прошла дальше. Больше чем за час Алекс обошла всю территорию реабилитационного центра, убедившись, что он был достаточно большим – распластался на несколько гектаров земли, основную часть которой занимал огромный парк с уникальным дендрарием, а еще там были красивый, чистый, поросший нимфеями пруд, цветники, примерно двадцать коттеджей, столовая и большой научно-исследовательский комплекс. В ограде она обнаружила еще несколько калиток, которые, к ее нескрываемому удивлению, были тоже открыты. Она собственными глазами видела, как на территорию заходили посторонние люди, которые, судя по их собственным словам, просто хотели сократить путь до дома, находившегося по другую сторону парка. Значит, все эти разговоры о строгой охране и чрезвычайных мерах были мифом. Никто по большому счету богов не охранял. Возможно, за ними следили посредством камер, приглядывали за теми, кто приходил и уходил, но то, что в центре никто никого насильно не держал и никому не возбранялось посещать постояльцев, было бесспорным фактом.

За одной из калиток она заметила большую эстраду, на которой собрались около десяти богов, репетировавших сцену из спектакля, который предстояло играть сегодня вечером. Это был «Царь Эдип» Софокла. Как раз тот момент, когда Эдип ослепляет себя. Один из богов, красивый, белокурый, в белом хитоне, залитом алой краской, имитирующей кровь, играл Эдипа, остальные изображали жителей Фив. Они стонали от боли, причиняемой чумными язвами, проклинали царя. Судя по диалогам и построению сцен, Алекс поняла, что спектакль представлял собой оригинальный синтез мифов об Эдипе, Алфемене и самой трагедии Софокла. Она досмотрела сцену до конца, послушала замечания режиссера, судя по всему настоящего профессионала, заставшего последние годы того, великого театра, даже – Алекс уловила долетавшие до нее слова – игравшего в мюзиклах на Бродвее и поставившего несколько спектаклей в Театре на Таганке в Москве в далекие 2040-е. Он был примерно вдвое ниже ростом, чем боги, маленький, юркий, еще не старый человек лет пятидесяти семи – шестидесяти. Он пытался шутить с актерами, подбадривал их, но они были какими-то сумрачными, играли хорошо, схватывали его замечания на лету, но вступали в диалог неохотно и больше помалкивали. Алекс подумала, как жаль, что она ничего не знала об этом режиссере, можно было бы расспросить его о премудростях профессии, но вступать с ним в разговор сейчас – без предварительной договоренности, как с Гюнтером Бахом, – было небезопасно. Если его допустили к работе с богами, значит, он прошел проверку в спецслужбах и непременно донес бы на гостей из Зоны толерантности куда следует. Когда репетиция закончилась и актеры начали медленно расходиться, из-за дерева, что росло недалеко от сцены, появился человек в голубом халате и подошел к актеру, игравшему Эдипа. Актер – то ли бог, то ли сын бога и человека – обреченно опустил голову и заложил руки за спину. Сотрудник Центра надел ему на запястья наручники, и оба пошли по направлению к коттеджам. Увиденное поразило Алекс, и она в глубокой задумчивости отправилась обратно к машине.

Таддеус ждал ее недалеко от реабилитационного центра. Оттуда они отправились обратно домой, чтобы приготовиться к вечернему посещению Театра богов, расположенному в родосской крепости. Проводник, по всей видимости, действительно принадлежал к верхушке местного общества, так как билеты достал с удивительной легкостью. Уже рано утром они лежали на столе в гостиной.

Алекс с нетерпением ждала, когда увидит наконец спектакль Театра богов полностью. Сцена ослепления Эдипа, которую она подсмотрела через раскрытую калитку, покорила ее. Боги играли удивительно достоверно, с особым чувством, отдавая себя зрителю полностью. Они даже не играли, а жили на сцене. На самом деле страдали от боли, искренне плакали, осознавая свою незавидную участь. Особенно сильное впечатление производил Эдип. Он произносил свой монолог так, как будто действительно ему пришлось убить Лая, своего отца, жить с Иокастой, собственной матерью, и стать отцом собственных сводных братьев и сестер. Он не пытался прочувствовать свою роль, он на самом деле испытывал все эти чувства, как будто бы сам все пережил.

Перед театром Таддеус, Алекс и Дэн обедали на большой лоджии, переходящей в просторную площадку на крыше дома, где жил начинающий актер. Над самой головой кружили чайки и альбатросы, прилетали стрекозы и бабочки и садились прямо на стол. Издалека доносились шум волн, звуки клаксонов, крики и голоса людей. Бесконечно-синее, переходящее в бирюзу море тянулось в розовато-белую даль, сливалось с небом. Создавалось впечатление, будто они парят над городом, крышами домов, портом и морем.

На столе были расставлены блюда греческой кухни, заказанные в ресторане отца Таддеуса. Алекс узнала знаменитые закуски дзадзики из йогурта с огурцом и чесноком, греческий салат, суп фасолада, мусаку с баклажанами, бараниной, помидорами и соусом бешамель, долмадес с рисом, фаршем и различными приправами. На десерт Таддеус заказал лукумадес. Были также доставлены соки из свежевыжатых фруктов, а также персики, груши, дыни, виноград. Ветер трепал волосы, обволакивал скорее не свежестью, а вечерним теплом, пришедшим на смену палящему зною. Солнце казалось еще ярким, но уже приближалось к линии горизонта. Вечер был совсем близко.

За едой Алекс и Дэн обсудили возможность проникновения на территорию Центра, к тому же, как выяснилось, в утренние часы, а уж тем более в часы сиесты, то есть с двух до трех часов дня, сделать это было совсем несложно. Персонал как будто проваливался сквозь землю. Было решено действовать прямо на следующий же день, а сегодня, если появится возможность, приглядеться к актерам и к тем, кто их будет сопровождать.

Выехали в родосскую крепость ближе к семи часам вечера, так как спектакль должен был начаться в половине восьмого. На набережной было не протолкнуться, в порту гуляли и туристы, и местные жители. Приплывали яхты, катера и даже большие корабли. Жизнь клокотала, манила ароматами, звуками, оттенками. Здесь, в Греции, краски были совсем другими – белыми и красными, как стены и черепица домов, синими, как море, песочными, как потрескавшаяся земля и каменные стены крепости, бледно-зелеными, как листья оливковых деревьев. В лавчонках можно было приобрести посуду местного производства, украшенную традиционным эллинистическим узором, вазы, предметы быта, одежду, статуэтки. Продавались гравюры, изображавшие события из древнегреческой истории и мифологии: сцены охоты, Олимпийских игр, вакхических шествий, сюжетов мифологических преданий. В очередной раз Алекс не могла оторваться от аутентичных диковин, которые можно было увидеть и приобрести только здесь, и нигде больше.

Сцена театра была расположена во внутреннем дворе крепости, под двухуровневой конструкцией с аркадами. Зрительный зал состоял только из партера. В нем было десять рядов, расширявшихся от сцены к задней стене двора, и три прохода. Мест всем желающим не хватало, поэтому и попасть на спектакли могли единицы. Актеры появлялись перед зрителями как на самой сцене, так и в аркадах на втором этаже. Это производило особый эффект. Создавалось ощущение полного погружения в жизнь древнего города. Люди из массовки, которым было позволено принимать участие в спектакле, но не играть и не произносить реплики, были вдвое ниже богов, они то и дело выглядывали из-за колонн или статуй, создавая образ вездесущей городской толпы, бродящей в отдалении. Боги же и отпрыски богов, чей рост достигал примерно двух метров двадцати сантиметров, изображали жителей Фив вблизи, они произносили небольшие монологи или лаконичные реплики.

Действующих лиц в пьесе было больше, чем у Софокла. Режиссер, как уточнил Таддеус, американец, убежденный ортодоксальный протестант, не приемлющий новые ценности, Джеймс Уайтхолл, ввел в пьесу некоторых героев из мифа об Эдипе, которые у Софокла лишь упоминались, – Сфинкса и царя Лая. А еще в его пьесе «заговорила» Антигона. Кроме того, чтобы произвести особое впечатление, режиссер разделил образ Эдипа на две личности – самого царя и внука царя Миноса, Алфемена. Он же придумал и роль для сестры Алфемена, Апемосины. Алфемен был связан с Родосом и как бы рассказывал зрителю, своему соотечественнику, о злоключениях своего двойника, своего второго «я». Таддеус пояснил, что у Уайтхолла было три варианта постановки – с обращением к пьесе Софокла, а также к «Эдипу» Еврипида и Сенеки. Но самой удачной интерпретацией Таддеус считал именно эту.

Эффект был по-настоящему взрывным, так как Алфемена-Эдипа, как выяснилось из программки, играл сам Алфемен, правнук Зевса и Европы, один из древнегреческих героев-репатриантов, вернувшихся с Марса. Он был невероятно красив внешне, рост его достигал примерно двух метров тридцати сантиметров, при этом не являясь генетическим отклонением. Все в его облике, в чертах лица, в строении тела было гармонично, можно даже сказать – совершенно. Его голос завораживал, уводил в какие-то непостижимые лабиринты образных ассоциаций. В нем слышались птичьи голоса, плеск волн, крики ужаса, рыдания женщины, шелест травы, шум струящейся воды, шуршание песка. Он жил на сцене, а не играл, он жаловался, пытался достучаться до зрителя, рассказать о своей трагедии, об убийстве, которое тяжким грузом легло на его душу. Алекс видела слезы на его глазах, ужас в каждом движении мускулов на лице. Опираясь на плечо Антигоны, он протягивал руку к залу, словно искал там кого-то, кто сможет поддержать его, спасти, избавить от вечных страданий, на которые его обрекла сама судьба.

Зрители, глядя на игру актеров-богов, впадали в удивительное состояние, близкое к гипнотическому. Они растворялись в действе, происходящем на сцене, верили каждому слову, сопереживали Эдипу-Алфемену, каждая женщина хотела его согреть, пожалеть, прижать к груди, каждый мужчина желал отомстить за его страдания и страдания Иокасты и Антигоны. Это был невероятный успех. Алекс поняла, что Уайтхолл был гениальным режиссером, Алфемен же – непревзойденным актером. Алекс не видела ничего подобного за всю свою жизнь. Но вместе с восторгом она ощутила и страшную тоску, клещами сдавившую сердце. Она вдруг осознала, что не способна ни на что подобное. Она никогда не сможет так переживать, так страдать, так любить, так глубоко понимать других людей, вживаться в образ. И никто из ее актеров так не сможет.

В Зоне толерантности люди начинали забывать о чувствах, эмоции вытравлялись, боль, страх, любовь, ненависть – все притуплялось, заглушалось, блокировалось под воздействием систем, способствующих слиянию человеческого мозга, нервов, внутренних органов с глобальными цифровыми системами. В Зоне толерантности любовь одного человека к другому становилась смешным, старомодным чувством. Ее высмеивали по телевидению, над ней насмехались в литературе. Жалость к животным, птицам, растениям, природе в целом становилась объектом издевательств, а то и травли. В отличие от Зоны старых ценностей, где повсюду Алекс могла видеть свободно бродящих по дорогам животных, на улицах городов Зоны толерантности нельзя было встретить ни одной собаки или кота, на деревьях почти не было птиц, дома запрещалось выращивать цветы. Алекс видела цветы только в оранжереях, деревья – в дендрариях, а животных и птиц – в зоопарках. Зато человек был свободен. Свобода воспевалась, возносилась на самый высокий пьедестал. Человек никому ничего не был должен, ни от кого и ни от чего не зависел. И только здесь, в Зоне старых ценностей, Алекс впервые поняла, что это была не свобода, это было одиночество. И это одиночество убивало ее, не давало спокойно жить. Именно оно подтолкнуло ее к созданию театра, возбудило желание ставить пьесы, в которых играют другие люди. На самом деле она хотела общаться, говорить с другими людьми, зависеть от них. И люди, пришедшие в ее театр, тот же Дэн, который отправился с ней в это опасное путешествие, тоже страдали от одиночества. Они тоже отчаянно желали тепла, зависимости, ответственности, мечтали видеть глаза других людей, слышать их голоса, стремились чувствовать – любить, ненавидеть, жалеть, испытывать боль, даже если за одно лишь ощущение чужого тепла пришлось бы расстаться с перспективой вечной жизни.

После окончания спектакля, когда отшумели аплодисменты и зрители начали расходиться, Алекс заметила, что к Алфемену, когда он находился за сценой, опять подошел какой-то человек и надел на его запястья наручники. Рядом с актером и его сопровождающим шел еще один человек, как и все остальные люди, намного ниже ростом, чем Алфемен. Он казался достаточно молодым. Лицо умное, волевое, на носу небольшие очки в золотой оправе. Он гладил сына Катрея по руке и что-то оживленно говорил ему. Но Алфемен, словно никого не слыша, обреченно брел к выходу и ни на что не обращал внимания. Другие боги, сыновья и внуки богов пусть и без наручников, но тоже покидали театр под внушительной охраной. Алекс подумала, что, возможно, игра была для них единственной отдушиной в этом странном мире за высокой стеной. «Что это было?» – думала она. Их и правда держали в санатории как пленников? Или же они были пленниками своих собственных бед, собственных мыслей и переживаний? Вот тебе и свобода! Нигде ее нет! Здесь – свобода чувств и эмоций хотя бы для актеров-богов. Там – свобода от чувств и эмоций. Но все в совокупности одна большая несвобода.

12

На следующее утро, уже ближе к полудню, Алекс снова подъехала к реабилитационному центру. Она прошла вдоль ограды, приблизилась к центральному входу и опять увидела ту же картину. Ворота открыты нараспашку, в будке никого. Только сегодня и на поляне было пусто. Обитатели санатория, видимо, тоже поленились выходить из своих коттеджей после завтрака. Но это и не удивительно – на улице стояла страшная жара.

Когда Алекс подошла еще ближе и практически зашла уже за ворота, оказавшись на территории санатория, она услышала позади, прямо за спиной, хруст ветки. Алекс быстро оглянулась. Перед ней стоял, точнее, над ней возвышался тот самый Алфемен, которого она видела вчера на сцене театра. Он взял ее осторожно за правое запястье сразу двумя скованными наручниками руками и повел за собой в глубь парка. Сегодня его руки были закреплены не за спиной, а на груди и животе. Видимо, он не преминул этим воспользоваться.

– Только не бойтесь, – сказал Алфемен, и голос его звучал одновременно испуганно и печально. – Я не причиню вам зла. Я просто хочу поговорить. Пожалуйста…

Алекс не стала сопротивляться и пошла вместе с Алфеменом. Его речь сильно отличалась от современного греческого. Он вставлял много словечек, которых не было в транслейторе, но Алекс понимала его, понимала на каком-то ином, иррациональном, подсознательном уровне. Он вел ее все дальше, парк становился гуще, кругом росли кипарисы, ореховые деревья, платаны, дубы, оливы, пальмы. Воздух полнился ароматами нагретой на солнце коры, листьев и созревающих плодов. В кронах деревьев она видела птиц, то и дело по тропинкам проскальзывали кошки, в траве ползали ящерицы, над цикламеном и тимьяном кружили бабочки.

Спустя несколько минут они подошли к белому коттеджу с оранжево-красной крышей, и Алфемен попросил Алекс зайти внутрь. Там они поднялись на второй этаж и оказались в просторной гостиной, где весь интерьер был выдержан в белых тонах, на стенах развешены гравюры с сюжетами из древнегреческих мифов, связанных с Родосом, Критом, Косом, Лесбосом и другими островами.

Когда Алекс села на диван, Алфемен метнулся к окну, проверил что-то, задернул штору и тяжело опустился на другой диван, стоявший напротив. Он нервно разминал пальцы, собирался с мыслями, то и дело проводя языком по пересохшим губам. Он никак не мог начать разговор. То и дело поднимал взгляд на Алекс, потом опускал, затем вскакивал с дивана, опять что-то проверял за окном. Алекс заметила, что вблизи Алфемен вовсе не выглядел таким молодым, как это казалось вчера из зрительного зала. Его глаза выдавали всё – огромный жизненный опыт, тоску, боль, бесконечные потери, ностальгию, которая должна была бы уже давно пройти, но по-прежнему не давала ему вздохнуть с облегчением. Какое-то тяжелое, щемящее чувство грызло Алфемена изнутри. Лицо его было испещрено морщинами, взгляд – острый, диковатый, немного пугающий.

– Понимаете, – заговорил он наконец, – они держат нас здесь как пленников, как заключенных. Они лечат нас от неизбежности нашей участи, нашей судьбы! Ведь я убил своего отца, царя Катрея, внука Зевса! Убил! Заколол дротиком! Затем я умер от угрызений совести… А они пытаются доказать мне, что я никого не убивал, что я страдаю «бредом вины», что Катрей живет себе преспокойно в нескольких метрах отсюда, в одном из коттеджей! Они пытаются мне внушить, что я – потомок Гераклитов, что я аргосец, сын Кисса. Они морочат мне голову! Понимаете? Я хочу, чтобы вы знали, чтобы люди знали.

Алекс смотрела на него во все глаза. Он, конечно, немного нервничал, то и дело вскидывая скрепленные наручниками руки, но был абсолютно адекватен. Алфемен пересказывал историю своей жизни, которая хорошо ей была известна из мифов. По одной из версий, он действительно по ошибке, по роковой страшной ошибке, убил своего отца.

– Они морочат мне голову… Я же ничего не скрываю. Я оплакиваю свое преступление. Но оно неизбежно! Оно должно повторяться! И мне суждено умереть от скорби… Это замкнутый круг, в котором мы живем. Колесо судьбы не остановить. Его движение нельзя прерывать! Я снова и снова должен убивать Катрея и свою сестру Апемосину! Они снова и снова должны гибнуть из-за меня! Затем я сам должен умирать от страданий! Это основа основ, это фундамент, на котором держится наш мир. Это сложнейший процесс – рождение из хаоса боли, крови, сражений, предательств и убийств материи и сознания! А они, эти голубые халаты, держат меня под охраной, стерегут Елену Прекрасную, не дают Поликсо, которая сейчас, как и я, страдает в наручниках, свершить свой страшный суд и повесить обидчицу на дереве, чтобы та стала Дендритидой. И это так они отстаивают традиции! Традиции! А поступают с нами, как те, что живут в Зоне толерантности. Хотят нас якобы осчастливить… А нас осчастливить нельзя. Мы живем не для счастья, а для отправления культа, чтобы не прерывать вечный ход бытия. Мы должны умирать, погибать, убивать, казнить, снова восставать из бездны… и все повторять заново, круг за кругом… Мы не люди! Но мы живем ради людей! На Марсе хотя бы никто не мешал нам быть самими собой… Но ведь так хотелось обратно, на Родос…

– Но почему вы не сбежите отсюда? Калитка ведь открыта…

– Сбежать? – спросил Алфемен с нескрываемым удивлением. – Но куда? Куда здесь сбежишь? А потом, ворота и калитка оснащены специальной охранной системой, она реагирует на датчики, вмонтированные в мои наручники. Вот вы смогли войти, а я бы выйти не сумел.

– А как же театр? – спросила Алекс. – Люди заставляют играть вас в театре, и вы подчиняетесь. Но я сама видела, как вы играли. Вы живете театром. Это ваш воздух. Ваш кислород. Значит, это вас роднит с людьми…

– Да, вы правы. Театр – единственная отдушина в нашей тюрьме. С его помощью я могу общаться к людям, говорить с ними. Каждый вечер я ищу глаза зрителей, сидящих там, в зале родосской крепости. Я ищу глаза человека, готового меня выслушать. Вчера я увидел ваши глаза, вы сидели в пятом ряду посередине. Я понял, что вы могли бы меня понять. А сегодня я увидел вас у ворот санатория. Мне кажется, сам великий Зевс послал вас мне на помощь! Вы сказали: театр роднит нас с людьми. С публикой – да. С голубыми халатами, с этими презренными надзирателями, – нет. Никогда!

Неожиданно Алфемен вскочил с дивана.

В гостиную зашел тот самый человек в очках, которого Алекс видела вечером рядом с сыном Катрея, сразу после спектакля.

– Как вы сюда попали?! – спросил он Алекс с нескрываемым возмущением в голосе.

– Она здесь ни при чем, – запротестовал Алфемен. – Это я ее привел. Я хотел рассказать…

– Алфемен, – прервал его человек в очках, – ты понимаешь, что это опасно. Нельзя приводить людей с улицы и рассказывать им о своих страхах.

– Мне показалось, – остановила его Алекс, – что Алфемен не рассказывал о страхах, он говорил чистую правду. А здесь у вас происходит насилие. Не только над ним, но над всеми вашими так называемыми пациентами. Ведь вы же знаете, что они адекватны, здоровы, как и мы с вами. Почему вы не даете им сделать то, что они обязаны совершать? Ведь они живут обособленно, не вступают в контакт с людьми, а значит, не могут причинить им зла. В конце концов, они совершают то, что им предначертано, ради людей… Вы же отстаиваете традиции!

Сотрудник Центра пристально посмотрел на Алекс и сел на противоположный диван.

– Нас прослушивают? – спросила Алекс.

– Нет, – покачал головой сотрудник. – В коттеджах это запрещено.

– Странно…

– Поэтому он и привел вас сюда. Не стал на улице разговаривать. Там камеры, там и прослушка. Собственно, я вас и увидел с помощью камеры. Хорошо, что только я увидел.

– Теперь понимаю…

Алекс посмотрела в лицо этому незнакомому человеку. Она не могла понять почему, но ей казалось, что он надежен, он не просто пришел сюда, движимый чувством долга, а искренне переживает за Алфемена, а может, и за всех обитателей санатория. Он боялся, что тому грозит опасность, поэтому и бросился на помощь. В его лице было что-то особенное, возможно, это и была доброта. Он переживал за своих подопечных, сочувствовал им, но он ничего не мог для них сделать. Управление всем процессом, контролем и лечением находилось не в его власти. Маховик абсурда крутился сам собой, его уже было не остановить.

– Как вас зовут? – спросила Алекс.

– Алексис Гаттос.

– Я вижу, что вам небезразличен Алфемен.

– Да. Я знаю, что он говорит правду. И я знаю, что он на самом деле убил своего отца и он не болен.

– Вы хотите помочь ему?

– Хочу. – Алексис снова печально покачал головой. – Но это невозможно. Им не дадут совершать преступления как на территории санатория, так и на территории острова.

– А если доказать, что это не преступления? Что это своего рода традиция, уклад, основа основ? Если настоять на эксперименте и посмотреть, что произойдет после того, как он убьет сестру, а потом отца?

– Никто не даст разрешения на такой эксперимент, – запротестовал Алексис. – Их скорее отправят обратно в колонию богов на Марс. Ведь все здесь строго соблюдают десять заповедей. Самая первая – «не убий».

Алекс пристально посмотрела на Алексиса, затем на Алфемена.

– Я ведь не просто так задаю эти вопросы, – сказала она.

Алексис насторожился и внимательно на нее посмотрел.

– Есть один человек, который хочет сотрудничать с вами. Но ему не предоставляют такую возможность. Он множество раз обращался к правительству Греции, писал в Академию наук, в реабилитационный центр, но все напрасно…

– Охотно верю. Только так и могло быть, – с досадой подтвердил Алексис.

– Этот человек поручил мне связаться с вами… Не с вами лично, конечно, мы не знали о вас. С кем-то, кто искренне хочет помочь богам и полубогам.

– Кто этот человек?

– Это ученый из Японии. Он уже долгие годы работает в одной секретной лаборатории в Азербайджане…

– Акихиро Ямато?! – воскликнул Алексис.

– Вы его знаете? – удивилась Алекс.

– Лично не знаю, конечно. Но много слышал о нем. Слышал, например, что он пытался связаться с руководством санатория.

Алекс почувствовала облегчение оттого, что не нужно было вдаваться в подробности исследований Акихиры, в которых она понимала намного меньше, чем Алексис. Также она была рада, что греческий психиатр знал японского ученого и, по всей видимости, восхищался его исследованиями. Возможно, мечтал работать с ним. Все срасталось. Получалось само собой. Как и должно быть с тем, чему самой судьбой предназначено быть единым целым.

– Акихиро хочет изучить работу мозга богов, увидеть их образы и воссоздать их с помощью компьютерного моделирования и умной пыли. Он ищет человека, готового работать вместе с ним. Пусть тайно на первых порах… А потом кто знает!

У Алексиса сверкали глаза от азарта. Казалось, он уже целиком и полностью был поглощен этим неожиданным предложением, обдумывал детали, пытался понять, как ему обойти препоны, помочь Акихире и не выдать при этом себя. Алекс подумала, что он уже наверняка был готов на любые эксперименты и нарушения правил. Акихиро, бесспорно, был его кумиром.

– Так что я должен делать? – спросил врач, с трудом скрывая нетерпение.

– Мне доктор Акихиро передал одно устройство, – ответила Алекс. – Я отдаю его вам. С его помощью вы должны будете связываться с ним. Он даст вам дальнейшие указания.

Алекс полезла в рюкзак и достала небольшой черный гаджет. Нажав на кнопку, она попросила срочно соединить ее с профессором. Акихиро ответил немедленно.

– Дорогой профессор, – поприветствовала его Алекс, – сейчас с вами будет говорить Алексис Гаттос, психотерапевт реабилитационного центра на Родосе. Он готов к сотрудничеству с вами.

Миссия была выполнена. Алексис подробно рассказал Акихире о делах в центре, подтвердил готовность к сотрудничеству, после чего было решено начать исследования с истории болезни Алфемена. Он был самым тревожным, подверженным депрессии «пациентом», к тому же почти все время проводил в наручниках, что особенно удручало Алексиса. Вероятно, думала Алекс, они каким-то образом дадут ему возможность убить сестру и отца, а там жизнь пойдет своей чередой, по вечному замкнутому кругу. Сначала, возможно, Алфемена изолируют от общества, но когда обнаружат – а это неизбежно, – что после смерти несчастного убийцы от угрызений совести он сам, его сестра и отец снова живут как ни в чем не бывало в своих коттеджах, словно соткавшись из воздуха, Алфемена наконец перестанут контролировать, и Центр реабилитации богов станет пусть жестоким, пусть кровавым, пусть не поддающимся пониманию, выходящим за рамки христианских заповедей, но свободным от воли человека миром богов.

13

На следующее утро Алекс и Дэн собрались в дорогу. Они переоделись в костюмы, приготовленные для Католической Германии, светлые жидкие линзы, или пигмент для глаз, им использовать не пришлось – зрачки уже почти потеряли коричневый оттенок, приблизившись к своему природному цвету. А вот с волосами пришлось повозиться, чтобы вернуть им естественный оттенок: Дэну – светло-русый, Алекс – каштановый. Такая внешность была типичной для Баварии. На Дэне был традиционный альпийский мужской костюм, состоящий из кожаных брюк ледерхозен, доходящих до колена, с кожаными подтяжками, расшитыми замысловатым цветочным узором, розовой рубашки в клетку, темных тонов жилетки, галстука. На ногах белые гетры и черные кожаные башмаки, голову украшала фетровая черная шляпа с волосяной щеткой – зеппель. Сверху он накинул короткий темный сюртук с золотыми пуговицами. Алекс надела дирндль, состоящий из белой блузки, темно-зеленой жилетки, расшитой эдельвейсами, косынки из зеленоватой прозрачной ткани, прикрывающей плечи и грудь, пышной зеленой юбки ниже колена и оранжево-зеленого в вертикальную полоску длинного фартука. Голову она повязала широкой зеленой лентой в тон юбки. В паспортах, сделанных для Германии, Алекс носила имя Алекс Краних, практически повторяющее ее настоящие имя и фамилию, а Дэн – Даниэль Краних. Они и здесь должны были выдавать себя за брата и сестру, к чему уже и так привыкли за две недели этого нелегкого путешествия.

Таддеус, провожавший путешественников в аэропорт, не скрывал печали, он долго расспрашивал Алекс о ее театре, о Петербурге, говорил об осознании безнадежности своего положения. Он понимал, что в Зоне старых ценностей ему даже подпольно не организовать хотя бы нечто отдаленно напоминающее театр Алекс. Ведь ей разрешали показывать спектакли, к ней приходили зрители, покупали билеты. Несмотря на то что спектакли тут же запрещались, а организаторы преследовались, тем не менее все было по-настоящему! А здесь он никогда бы не добился даже разрешения на показ спектакля, в котором современные люди играли бы любовь, целовались бы на сцене, убивали, радовались, тосковали, рожали детей, оплакивали умерших. Человек не мог показывать чувства на сцене. Боги могли, а человек – нет. Таддеус был обречен ставить мистерии перед большими церковными праздниками, имевшими четкое календарное расписание. Он, конечно, мог организовать костюмированные рыцарские турниры, балы в средневековых замках, вакхические шествия в дни осеннего и весеннего солнцестояния или равноденствия, но актеры во время этих действ не произнесли бы ни одной реплики, не проявляли бы ни одной эмоции. Они бы неотступно следовали установленным правилам, не более того.

Алекс пыталась приободрить Таддеуса, намекнув, что все зависит только от него самого. Никто не принесет ему театр на блюдечке с голубой каемочкой. Нужно все делать самому, только тогда что-то сдвинется с места. Главное – начать, искать единомышленников. Первым всегда сложнее.

Когда объявили рейс, Дэн и Алекс попрощались с Таддеусом, крепко обняв его, и пожелали ему, несмотря ни на что, реализовать свою мечту. Он грустил, но под конец, когда гости из Зоны толерантности уже прошли через турникеты, просветлел, улыбнулся, помахав им рукой. Алекс и Дэн помахали в ответ. Прошла минута, другая, и Таддеус исчез в шумной толпе пассажиров. Алекс и Дэн прошли по длинному коридору, затем по посадочному рукаву и поднялись на борт беспилотного лайнера.

Полет должен был занять не больше часа. Беспилотные лайнеры, а также скайкары, в которых можно было перелетать из страны в страну, передвигались по специальным воздушным коридорам. Коридоры эти были узкими, метров двадцать, не больше, и четко разграниченными. Одни пути были предназначены для транспорта Зоны старых ценностей, другие – для летательных аппаратов Зоны толерантности. Воздушные пути строго охранялись цифровыми системами ПВО. Случайное попадание в соседнюю зону могло закончиться плачевно: самолет либо перехватывали, блокируя ориентацию в пространстве, либо сразу сбивали. Пути на воздушных картах обеих зон были тесно переплетены и представляли собой сложнейшую паутину, ведь обе Зоны охватывали практически все страны мира, и запутаться в этих хитросплетениях было очень легко. Однако все транспортные средства были снабжены первоклассной системой управления и навигации, поэтому инциденты происходили крайне редко и в основном были намеренными или провокационными.

Алекс смотрела в иллюминатор, внизу проплывали греческие острова: какие-то входили в Зону старых ценностей, какие-то – в Зону толерантности. Затем следовали Албания, Македония. Затем беспилотник брал немного влево и уходил в сторону Италии, так как дальше, в горах, начиналась обширная Зона отчуждения. В это место во времена Большой войны попала одна из четырех ядерных бомб. Небо над зоной было закрыто, проход на территорию строго запрещен. Это место превратилось в жуткий памятник человеческому страданию и боли, могилу для сотен тысяч людей. Мороз пробегал по коже только от сознания того, что Зона отчуждения была где-то здесь, совсем близко.

Алекс показалось, что она слышит людские крики, плач и стоны. Она вспоминала маму и отца, которым не было суждено состариться. Их дом утопал в цветах, на столе стояли источающие дивный аромат яблочные и ягодные пироги, остывал чай, разлитый в белые чашки. Там кот терся о ее щеку, а Ник гладил ее по голове. Там все смеялись. А потом вдруг, в одно мгновение, все исчезло. Погрузилось в вечный мрак. Алекс опять вспомнила тот страшный день. Мама в окне… Бомба… Она и Ник сидят одни на дороге перед домом…

Затем самолет снова повернул направо. Внизу проплывали Босния и Герцеговина, Хорватия, Словения, Австрия, промелькнули коричневые и зеленые крыши монастырей, церквей и крепостей Зальцбурга. Наконец за цепью альпийских гор показались города Германии – Розенхайм, Гроскаролиненфельд, Аслинг. Самолет приблизился к Мюнхену и приготовился сесть в аэропорту Франца-Йозефа Штрауса.

В Мюнхене Дэна и Алекс уже поджидал их последний проводник. Это была пожилая женщина, которая проживала в Кохель-ам-Зее, недалеко от альтенхайма. Звали ее фрау Вероника Гринвельд, она была наполовину русская, наполовину немка, из семьи ортодоксальных католиков. Мать Вероники, фрау Елена Гринвельд, в девичества Розова, когда выходила замуж, приняла католичество и настолько глубоко погрузилась в религию, что вошла в историю Католической Германии как знаменитый миссионер и проповедник, а также как один из основных политических деятелей Германии, поспособствовавших созданию Зоны старых ценностей. О ней знали даже в Зоне толерантности. Вероника же не унаследовала от родителей столь горячей любви к миссионерскому делу, она еще задолго до войны стала актрисой того же берлинского театра, где некогда служил Гюнтер Бах. После раздела Германии на Толерантную зону и Зону старых ценностей она перебралась в свой старый дом в Баварии, в Кохель-ам-Зее, так как все же католический уклад жизни ей был ближе, нежели новый. Херр Бах был из тех же краев, но его дом, который находился в горах, был разрушен во время войны. Поэтому он и поселился в альтенхайме, недалеко от озера Кохель. Он остался совсем один в этом мире, жена, которую он страстно любил, актриса того же Берлинского драматического театра, умерла еще в 2000-х годах, оба сына – в 2050-х. Фрау Вероника посещала его каждый день, по сути, была единственным близким человеком, как и он для нее.

Алекс, Дэн и фрау Вероника сели в беспилотный автомобиль местного производства. Завод BMW все еще работал в Мюнхене, только перешел полностью на выпуск скайкаров и гибридов-беспилотников. Они отправились прямиком в Кохель-ам-Зее, не заезжая в столицу Католической Германии. Погода стояла прекрасная, было начало августа, и деревья уже покрывались легкой золотой дымкой, хотя до осени было еще далеко. По обочинам дорог росли тополя, липы, дубы, платаны и каштаны. Зеленели поля, созревали кукуруза и подсолнух, благоухали гладиолусы. Повсюду на балконах шале развевались бело-голубые флаги Баварии и белые, с изображением красной розы, флаги Зоны старых ценностей. Минут через сорок леса, деревни, маленькие каменные кирхи сменились предгорным альпийским пейзажем, на полях паслись быки и коровы, в небольших квадратных загонах спали овцы и козы. То здесь, то там можно было видеть небольшие цистерны для молока. Пастухи в клетчатых рубашках и ледерхозенах, опираясь на длинные посохи, о чем-то спорили друг с другом; женщины с большими корзинами спускались и поднимались по горным склонам.

По пути фрау Вероника вводила Алекс и Дэна в курс дела. Она сказала, что херр Бах в последнее время чувствует себя неважно, то ли от жары, то ли от одолевшей его депрессии. Он периодически впадал в меланхолию. Особенно часто это случалось осенью, но все же, восклицала она, ведь осень уже не за горами! Фрау Вероника просила Алекс и Дэна быть лаконичными, не слишком утомлять старого артиста, не задавать лишних вопросов, не приносить ему подарков и цветов, не вспоминать о 1970-х годах, ибо это было самое сложное время в его жизни – тогда он впервые приехал в Берлин и пробивался в театре… Да и вообще нужно было как можно меньше спрашивать и как можно быстрее оставить Гунтера Баха в покое. Ден и Алекс переглядывались, не скрывая удивления. Хотя, продолжала фрау Вероника, в связи с тем, что к нему никто никогда не приезжал, он был рад вниманию к своей персоне. Но фрау Гринвельд боялась, что ее старый друг мог переволноваться. В общем, Алекс и Дэн так и не поняли, рада была фрау Вероника их приезду или же наоборот. Может статься, она согласилась на эту авантюру, просто поддавшись настойчивым просьбам старика, и теперь относилась ко всему с язвительным скептицизмом. Уже на подъезде к Кохелю она уточнила, что херр Бах мог принять их сегодня в шестнадцать часов. «Он назначил терми́н!» – отчеканила фрау Вероника, приподняв вверх указательный палец правой руки.

Фрау Вероника скорее напоминала юриста, секретаря или бухгалтера, любящего точность и пунктуальность, чем творческую личность. По-видимому, она принадлежала к самому позднему поколению актеров-людей, которые уже пускались в экстремально смелые эксперименты: испытывали роботов-актеров и рисовали диджитал-актеров. Именно благодаря им театр стал тем, чем он стал. Алекс представляла, как эта дама ходила по сцене с каким-нибудь огромным ухом, склеенным из бумаги, или весь спектакль восседала перед публикой на унитазе, думая, что таким образом создает нечто креативное, хайповое, а главное – протестное! В итоге она и ей подобные создали «театр без человека», а теперь она, словно коршун, кружила над актером, который из последних сил в далекие 2040-е, на девяностом году жизни, пытался еще с несколькими энтузиастами удержать от гибели театр людей, сохранить его хоть в каком-нибудь формате, но все было напрасно.

Фрау Вероника без лишних церемоний объявила Алекс и Дэну, что не хочет лишних проблем и поэтому не приглашает путешественников к себе домой. До терми́на у Гюнтера Баха оставалось полтора часа, и молодые люди могли посетить за это время музей художника Франца Марка, который находился неподалеку, или же погулять по берегу озера, прокатиться на катере, полюбоваться природой. Показав гостям здание альтенхайма и дверь, за которой находилась комната Гюнтера Баха, фрау Вероника попрощалась и сказала, что будет ждать их у альтенхайма в восемнадцать тридцать, чтобы отвести к границе с толерантной территорией Германией, где их должен встречать проводник с противоположной стороны.

Проводив взглядом фрау Веронику, Алекс и Дэн отправились к озеру. Оно было, возможно, не самым большим из озер Баварии, но, бесспорно, одним из самых красивых. Вода была цвета индиго, то здесь, то там плавали лебеди и утки, сгибались под порывом ветра заросли узколистного рогоза. Вдалеке, где-то на середине водоема, сидели в своих лодках неподвижные рыбаки, маленькие желтые поплавки чуть заметно дрожали, то ли от ветра, то ли от прикосновения там, внизу, чего-то незаметного к леске или крючку. На противоположном берегу виднелись кирха, лодочная станция и несколько разноцветных домиков в стиле шале и фахверка.

Алекс и Дэн не пошли в музей, так как до встречи оставалось уже не больше сорока минут. Они решили просто подождать и уселись на скамейку, расположенную у самого берега. Мимо не спеша проходили женщины с детьми, старики – возможно, из того самого альтенхайма – прогуливались с задумчивым видом. Откуда-то с пригорка слышалась музыка: играли Штрауса, Моцарта, Шопена. Время здесь будто застыло, остановилось когда-то давно, еще в конце XIX века, и больше уже не шло вперед. Здесь можно было видеть дам в белых платьях с кружевными зонтиками, мужчин в сюртуках и соломенных шляпах, дети были одеты по моде рубежа XIX—XX веков, в руках они сжимали тряпичных кукол, зайцев и медведей. На берегу стояли лотки с прохладительными напитками, девушка в красивом ярко-розовом дирндле продавала рожки с мороженым и сахарную вату.

Час прошел незаметно, и Алекс и Дэн направились к альтенхайму. Подойдя к двери старика, они осторожно постучали, опасаясь, как бы их ранний приход – до назначенного времени оставалось еще пять минут – не разгневал херра Баха.

Вопреки опасениям из-за двери раздался доброжелательный, приветливый голос, несмотря на почтенный возраст обладателя, весьма громкий и отчетливый, с первых же звуков выдававший удивительный профессионализм маститого актера. Это был голос настоящего артиста – хорошо поставленный, четкий, способный без микрофона долететь от сцены до самых крайних рядов галерки. Такие голоса Алекс и Дэн слышали на записях самых знаменитых спектаклей БДТ, Театра Вахтангова и Ленсовета, Табакерки и Театра на Таганке, Королевского национального лондонского театра и «Олд Вик», театров на Бродвее, Чикагского театра B&K, «Комеди Франсез» и «Театро Арджентина», наконец, Берлинского драматического, где долгие годы и служил Гюнтер Бах.

– Проходите же, дорогие друзья! Проходите!

Херр Бах, широко раскинув руки, пригласил гостей присесть на диван у небольшого столика, напротив которого он сидел в своем инвалидном кресле. Старый актер был одет в белую рубашку, расшитую эдельвейсами, и светлые брюки, на ногах его были красивые коричневые туфли из тонкой и дорогой кожи. Было очевидно, что старик ждал их с нетерпением, и, возможно, они зря убили целый час у озера Кохель. Все же фрау Вероника была скорее их недоброжелателем, чем союзником.

– Как хорошо, что вы пришли! – радостно воскликнул херр Гюнтер. – И какие же вы молодые! Просто дети еще! Но мы тоже в свое время начинали совсем детьми…

– Мы рады, херр Бах, что вы согласились нас принять, – улыбнулась Алекс. – Мы не слишком рано?

– Что вы! Я вас давно жду. Ваш самолет приземлился в четырнадцать часов, насколько мне известно! Что же вы не приехали сразу?

– Нам сказали, что терми́н назначен ровно на шестнадцать часов, – ответил Дэн.

– Терми́н? О! Фрау Вероника! – засмеялся херр Бах и обреченно покачал головой. – Да… Тут уж ничего не поделаешь. Хорошо, что она хотя бы согласилась встретить вас и привести сюда.

– Это точно, херр Бах. Но мы побывали у озера. Оно невероятно красиво!

– Вы правы, – печально улыбнулся старый актер. – Это единственное, что утешает меня и скрашивает мое одиночество. Надеюсь, теперь вы хотя бы иногда будете вспоминать обо мне. А если политическая обстановка изменится, еще и не раз приедете к старику.

– Не сомневайтесь, херр Бах! – У Алекс совсем как тогда, в горах Азербайджана, когда она увидела девону, сжалось сердце, она вдруг отчетливо себе представила, с каким фанатичным упрямством, почти как религиозный миссионер, обращающий неверных в католицизм, фрау Вероника «заботится» об одиноком, некогда легендарном актере. – Мы не забудем вас.

– Ну, присаживайтесь, присаживайтесь. Сейчас будем пить чай с яблочным штруделем.

Обстановка в комнате херра Баха была скромной, но завораживающе интересной для тех, кто интересуется театром. Все стены были завешаны помещенными под стекло и в рамки афишами спектаклей, в которых некогда играл Гюнтер Бах, и фотографиями известных актеров, с которыми он сотрудничал. Кого там только не было! Инге Келлер, Александр Аллерсон, Курт Бёве, Урс Рехн, Габриэла Мария Шмайде, Ульрике Фолькертс, Хью Лори, Винсент Риган, Дэниел Рэдклифф, Ванесса Редгрейв, Вивьен Ли, Лоуренс Оливье, Пьер Ришар, Жан Габен и множество других легендарных актеров. Среди спектаклей были две постановки «Гамлета», «Макбет», «Сон в летнюю ночь», «Идиот», «Анна Каренина», «Собор Парижской Богоматери», «Фауст», «Кукольный дом». Особенно много он играл спектаклей по пьесам Берхольда Брехта. На стене можно было видеть афиши «Барабанов в ночи», «Жизни Галилея», «Страха и отчаяния в Третьей империи», «Кавказского мелового круга». Стеллажи, занимавшие всю левую стену комнаты, были заставлены фотографиями и множеством книг, большая часть которых была посвящена театру и кино ХХ столетия.

Открылась дверь, и вошла молодая женщина в белом халате. Она улыбнулась гостям и вежливо с ними поздоровалась. На подносе, который она держала в руках, стояли белый фарфоровый чайник и три белые чашки, а еще лежал аппетитный штрудель, порезанный на ломтики средней толщины. По комнате распространился аромат яблока, корицы, изюма и свежевыпеченного теста. Медсестра поставила поднос на небольшой столик между инвалидным креслом Гюнтера Баха и диваном, на котором сидели Алекс и Дэн, пожелала приятного всем аппетита и вышла из комнаты.

– Фрау Вайс сама печет штрудели, – сказал херр Бах, разливая чай. – Попробуйте. Он невероятно вкусный.

Старый актер разложил кусочки штруделя по тарелкам, передал гостям чашки. Он оказался удивительно гостеприимным, несмотря на то что не мог самостоятельно ходить. Все, что было в его силах, он старался делать самостоятельно. Херра Баха никак нельзя было назвать беспомощным стариком. Он был худощав, подтянут, спина, несмотря на жизнь в коляске, была прямая. Когда-то он был очень красивым мужчиной, высоким, обладателям густых волос ржаного цвета и ярко-голубых глаз. Он играл героические роли, его типажом был привлекательный мужчина с сильным характером и добрым сердцем или, наоборот, соблазнительный злодей. Алекс отметила, что актер до сих пор старался оставаться в прежней форме, несмотря на все постигшие его невзгоды.

– Так о чем вы хотели спросить меня? Про наш Берлинский драматический? Или про другие театры, где мне пришлось играть после 2020-х годов?

– Да обо всем хотели расспросить… – ответила Алекс. – А еще хотели скопировать книги Станиславского, Чехова, Мейерхольда о театре, если они у вас есть.

– Есть! Конечно есть! Если вам не сложно, вы сами достанете их с полки, я скажу, откуда именно.

– Еще мы хотели скопировать записи спектаклей, если вы их храните.

– И этого у меня в достатке. У меня даже есть готовые копии. Я для вас все приготовил.

– О! Спасибо! Это так любезно с вашей стороны.

– Не стоит благодарности. Я просто подумал, что вам они могут пригодиться. Там есть и записи репетиций. Очень ценные записи, хочу заметить. – Херр Бах достал из кармана небольшую флэшку и передал ее Алекс: – Здесь очень много файлов. Я постарался собрать самое интересное.

– Огромное спасибо! – поблагодарила Алекс и спрятала флэшку в потайной карман рюкзака, туда же, где лежала неувядающая фиалка Натаван.

– Так что именно вас интересует в театральном деле?

– Режиссура. Как ваши современники ставили пьесы? Что было самым важным?

Херр Бах задумался, потом хитро посмотрел на Алекс и наконец сказал:

– В постановке важно всё. Буквально всё. От освещения, костюмов, декораций, шумов, музыки, грима, реквизита до игры актеров – их пластики, голоса, эмоций, понимания роли, так называемых внутреннего слуха, внутреннего видения, искусства перевоплощений, если хотите, и конечно же чувств! Если вы не способны любить, сопереживать, ненавидеть, страдать, испытывать чужую боль, как свою собственную, то вы не сможете ничего сыграть и ничего поставить на сцене. Это бессмысленно. Я слышал, что сингулярным людям делают операцию по притуплению чувств, памяти, эмоций… Они подвержены алекситимии и анальгезии. Если вы стали жертвой чего-то подобного, то сразу откажитесь от идеи создать театр, вам не стать уже ни режиссером, ни актером. Это все пустая затея.

– Нет, – ответила Алекс, – нам не делали подобных операций. Мы обычные люди. Только наше тело соединено с системой дополнительной реальности, а также наши здоровье и разум находятся под контролем ПУОР. Но вы правы, в Зоне толерантности немало людей, которые прошли через подобные операции. Я думаю, что это из-за общей моды на роботов. У нас сейчас многие хотят быть на них похожи.

– Интересно, – усмехнулся херр Бах. – Раньше все хотели быть похожими на Мэрилин Монро, Одри Хепберн, Марлен Дитрих, а теперь на роботов…

– Да. Эту моду продвигает индустрия по пошиву умной одежды. На подиумах у нас работают только роботы. Они привлекательны, по-своему сексуальны. Вот многие и подпадают под чары рекламы. Отсюда стрижки под роботов, пластические операции, блокирование эмоций, определенный стиль одежды. Все это приносит миллионы!

– Да уж… О времена! Так вот, как я уже сказал, – продолжил херр Бах, – главное – чувства. Вы влюблялись когда-нибудь?

– Что? – удивленно переспросила Алекс.

– Вы влюблялись когда-нибудь? – терпеливо повторил старый актер.

Алекс растерянно посмотрела на старика:

– Вы имеете в виду… влюблялась ли я? Влюблялась ли, как Джульетта, Наташа Ростова, Скарлетт О’Хара или Джейн Эйр?

– Ну, не обязательно как эти книжные героини. Но если вам удобен этот пример, то да. Вы влюблялись, как они?

– Нет… Ни как они, ни как кто-то другой. Я ни разу ни в кого не влюблялась.

– А сколько вам лет?

– Мне двадцать три. Дэну – семнадцать. Хотя у нас не определяют возраст, мы не мыслим подобными категориями. Я знаю только, что родилась за четыре года до войны, в 2062-м. Дэн – после войны. Он тоже не влюблялся, насколько я знаю

Дэн кивнул в знак согласия.

– Я даже не знаю, что это такое, если честно, – поддержал он Алекс.

– Ну… – Херр Бах потер руки и тихонько присвистнул. – Тогда вам нужно сначала испытать чувства, а уж потом браться за постановки. И всем артистам вашего театра тоже. Это основа основ. Потом уже актерское мастерство, умение владеть телом и голосом, хорошая память и тому подобные нюансы профессии. Но все это пустота, если артист и режиссер не способны гореть, жить, умирать, любить на сцене!

Алекс вспомнила Театр богов на Родосе. Херр Бах был прав. Вот что она не могла понять. Вот что вызывало в ней уныние, рождало убежденность – она никогда не сможет так, как могут они, настоящие актеры и режиссеры, не сумеет гореть вечными страстями, любить и ненавидеть, убивать ради любви, предавать, мстить. Страсти, чувства – фейерверк эмоций на сцене! Этот ортодоксальный протестант Уайтхолл, этот гений, явно сгорал от чувств, возможно подавляемых, так как Таддеус говорил, что он не был женат и был бездетен. Каждый гениальный актер – это запечатанный сосуд, в котором, словно джинн в бутылке Алладина, кипят самые противоречивые страсти. Она вспомнила о Питере Дэвисе, его особой, не поддающейся пониманию игре. Каждый актер – это тайна, миф, легенда. Только сделавшись обладателем тайны, войдя в бесконечный лабиринт ангелов или демонов, можно стать актером или режиссером. Другого варианта нет. Умение понять своего персонажа, впитать его чувства так же, как губка впитывает воду, перейти в чужую зону, стать другим – все это возможно только тогда, когда ты сам испытал целую гамму эмоций, чувств, переживаний, когда часть тебя – это яркая палитра эмоциональных красок, которые ты можешь выбирать и смешивать и таким образом создавать удивительные картины любви и счастья или, наоборот, повергающих в ужас трагедий. А в ней, в Дэне, в остальных актерах ее маленького театра страсти не кипели. Они не любили никогда, ни к кому никогда не пылали ненавистью, они были пресными, как вода из-под крана, они были бесцветными. Они лишь копировали жесты, автоматически повторяли заученные реплики, игра их была механической, в ней не было жизни. Единственное, на чем держались их немногочисленные пока спектакли, – это чувство протеста, желание доказать, что они что-то могут, и утереть нос Обществу защиты виртуального театра. Но на таких мелких, даже мелочных эмоциях театр не построить. Это стало для Алекс теперь совершенно очевидным.

Размышления Алекс о ее сомнительном театральном будущем прервал грохот открывшейся двери – на пороге появились трое полицейских. Все стражи порядка были одеты в голубые рубашки, темные брюки, черные высокие кожаные ботинки, бронежилеты с надписью «Полиция» и фуражки, на поясах висели резиновые дубинки, электрошокеры и автоматическое оружие. Алекс и Дэн вскочили с дивана. В голове кружил целый рой догадок. Прежде всего Алекс подумала о фрау Веронике: уж слишком явно она негодовала по поводу их визита, – затем она вспомнила о профессоре Акихире Ямаде. Хотя он и дал слово не выдавать их, вполне мог это сделать, ничто ему теперь не мешало. Он, например, мог пойти на сделку со спецслужбами, чтобы получить разрешение на какой-нибудь очередной сумасшедший эксперимент. Но буквально через мгновение все встало на свои места. Из-за спин полицейских протиснулся Зубайир. Лицо его было искажено гнусной усмешкой. Он выставил указательный палец перед собой и ткнул в Алекс и Дэна:

– Вот, господа полицейские, вот они, эти братец и сестричка! Еле узнал! Конечно, ведь теперь он блондин, а она рыжая, и у них светлые глаза! А?!

– Что вы так кричите, молодой человек? – удивленно спросил херр Бах. – Успокойтесь.

– Помолчите, дедушка, – сказал Зубайир. – Вы даже не подозреваете, с кем связались! Это шпионы! Шпионы из Зоны толерантности!

– Никакие они не шпионы, – запротестовал херр Бах. – Они просто любят театр! Хотя вам, вам всем, – он указал на полицейских и Зубайира, – этого не понять!

– Алекс Крейн? Дэн Витковский? – спросил один из полицейских.

– Да, – в один голос ответили Алекс и Дэн.

– Прошу следовать за нами.

Алекс надела на плечо рюкзак и направилась к выходу, Дэн последовал за ней. У самой двери они остановились, повернулись и от всего сердца поблагодарили херра Баха за гостеприимство. Тот смотрел на них с нескрываемым сочувствием.

– Зубайир Баев? – прогремел голос одного из полицейских.

– Да, – с удивлением отозвался Зубайир.

– Просим и вас следовать за нами. Вы арестованы по подозрению в похищении людей из Зоны толерантности. На вас поступила жалоба.

– Что?! – вскричал Зубайир. – Вы меня арестовываете? И это после того, как я вас навел на шпионов?!

– Это еще нужно доказать, шпионы они или не шпионы, – отчеканил полицейский. – А на ваш счет у нас серьезные подозрения. В любом случае, последнее слово за судом. Прошу за мной!

Трое полицейских, Алекс, Дэн и убитый наповал столь неожиданным обвинением Зубайир направились к выходу. Алекс, нисколько не задумываясь над тем, что ее и Дэна могут ждать двадцать лет заключения и, возможно, отключение от системы ПУОР, с отчаянием размышляла лишь о том, что книги Станиславского, Мейерхольда и Михаила Чехова об актерском мастерстве так и остались нетронутыми на полках комнаты Гюнтера Баха. Флэшку с записями наверняка отберет полиция, да и старый актер успел рассказать далеко не все. Но все же главное, самое главное, он, кажется, сказал: без чувств, любви, переживаний не могло быть театра. Им нужно было начинать все с самого начала. Нужно буквально переродиться. И только после этого уже браться за изучение актерского мастерства, чтобы впоследствии пытаться – или же не пытаться – ставить драмы.

14

В полицейском участке у Алекс и Дэна изъяли все вещи. Алекс мысленно попрощалась с фиалкой Натаван и флэшкой Гюнтера Баха. На душе было тяжело и пусто. Ситуация казалась безнадежной. Система ПУОР, особенно файлы с нестертой памятью, подверглась детальной проверке. Все фотографии, видео, снятые во время перемещения по Зоне старых ценностей, были удалены. Дэн и Алекс заранее договорились о том, что они будут молчать до конца, если их спросят о людях, которые согласились быть проводниками. За Гюнтера Баха они не волновались. Старика, прикованного к коляске, никто бы не тронул, но Гудул, Таддеус, фрау Вероника, даже тот пастушок из горного аула, имя которого они не знали, могли пострадать. Личность же человека, который помог им проникнуть в Зону старых ценностей, стоявшего за всей этой авантюрой, им была неизвестна. Сидя в камере предварительного заключения, Алекс вспомнила, что, когда их выводили из пансиона, она краем глаза заметила фрау Веронику, стоявшую за деревом недалеко от входа в комнату Гюнтера Баха. Лицо у нее было бледное и испуганное. Завидев гостей херра Баха и полицию, бывшая актриса метнулась к другому, более толстому дереву из страха, что ее могут заметить. Впрочем, в ее появлении не было ничего удивительного – пожилая женщина приехала в назначенный час, чтобы забрать их у альтенхайма.

Все пошло по наихудшему сценарию. Сначала Дэна повели на допрос, потом пригласили и ее. Алекс шла по длинным мрачным коридорам, сзади неотступно следовал полицейский. Наконец они вошли в большую, хорошо освещенную комнату, где помимо следователя в черном длинном сюртуке, черных брюках, белой рубашке и круглых очках, поблескивающих в солнечных лучах золотой оправой, ее ждали Дэн и Зубайир.

– Итак, фрейлейн Крейн, – сказал следователь, когда она села перед ним на стул. – Ваш напарник отказывается выдать нам людей, поспособствовавших вашему перемещению по Зоне старых ценностей. Что вы можете нам сказать по этому поводу?

– Ничего, – ответила Алекс.

– Ничего? – переспросил следователь.

– Абсолютно.

– Хорошо. Я подскажу вам. Знаете ли вы Гудула Магометова, Таддеуса Фасулаки и Веронику Гринвельд?

– В первый раз слышу.

– Вот, значит, как… – Он прищелкнул языком и тихо засмеялся.

– Да.

– Они врут, господин следователь! – воскликнул Зубайир. – Я лично знаю, что в Махачкале они проживали у Гудула Магометова, а в Яламе у его дочери – Мадины Сулеймановой.

– Помолчите, херр Баев. И до вас дойдет очередь. Так вы уверены, фрейлейн Крейн, что ничего не знаете о перечисленных мною лицах?

– Уверена.

– Хорошо. А кто вам помог выбраться из дома Зубайира Баева?

Алекс посмотрела на следователя, немного помедлила и сказала:

– Волчья стая и ее вожак. Кроме того, мне удалось отбиться от шестерых охранников самой.

– Так и было, господин следователь, – подтвердил Зубайир. – Все зафиксировала камера.

– А она зафиксировала тот момент, когда вы хотели убить меня? – спросила Алекс.

– Мы не хотели убивать тебя!

– Да, конечно, – язвительно произнесла Алекс. – Вы просто пригласили меня в гости на чай.

– Прошу тишины, – перебил ее следователь. – Хорошо. А с какой целью вы проникли в Зону старых ценностей?

– Мы ехали к херру Гюнтеру Баху, чтобы расспросить его о старом театре. Он долго служил в Берлинском драматическом и мог нам многое рассказать, – ответила Алекс.

– И зачем вам узнавать о старом театре? – Следователь делал записи на электронных листах.

– Мы создали в Петербурге небольшой театр, в котором играют люди… – начала было Алекс, и следователь тут же оторвался от записей.

– Кто играет? – удивленно переспросил он.

– Люди!

– Ну-ну… Продолжайте.

– А что продолжать? Мы практически ничего не знаем о старом театре. У нас нет нужных книг, есть, конечно, записи спектаклей, но на них лишь внешняя сторона, так сказать, фасад, за которым скрывается долгая и сложная работа. А нам нужны были подробности самих постановок, поведения актеров на сцене. Мы хотели понять, из чего рождается спектакль, нам нужна система.

– Узнали?

– Кое-что, – пожала плечами Алекс.

– Ну что ж, теперь будете ставить свои спектакли в тюрьме, – припечатал следователь.

Зубайир громко рассмеялся.

– А вы, херр Баев, зря смеетесь, – сурово посмотрел на него следователь. – Думаю, вам предстоит стать одним из актеров в этих спектаклях.

– Это еще почему?! – взвился винодел.

– Потому что вы пытались выкрасть из Зоны толерантности некую Карину Алиеву. Не помните такую?

Зубайир опустил голову и провел дрожащей рукой по волосам.

– И что? – пробормотал он. – Я хотел приобщить ее к исламу. И ее мать хотела…

– К исламу, – ухмыльнулся следователь. – Вы хотели взять ее в жены. Одиннадцатой женой, между прочим! Насколько мне известно, это противоречит законам шариата. А воровать людей из Зоны толерантности противоречит Конституции Зоны старых ценностей! Мне кажется, с вами все ясно. Тем более, вы даже ничего не отрицаете.

– Со мной? – закричал Зубайир. – Это со мной все ясно?!

– Да. Уведите его! – крикнул следователь.

Когда Зубайир, на которого было жалко смотреть, вышел под конвоем, следователь повернулся к Алекс и Дэну и продолжил допрос:

– Итак… Подведем итог. Вы оба отрицаете, что знакомы с вышеперечисленными гражданами Зоны старых ценностей?

– Да, – в один голос ответили Алекс и Дэн.

– Отрицаете ли вы, что воспользовались тремя поддельными паспортами?

– Нет, не отрицаем.

– Прекрасно… Не отрицают… А кто передал вам эти документы?

Молодые люди упрямо молчали.

– Ответа на вопрос не последовало, – записал следователь. Он все время ухмылялся и посверкивал золотой оправой очков. – Вы не отрицаете также, что приехали к Гюнтеру Баху с целью узнать о театре. Здесь все точно. Ибо, по нашим сведениям, вы действительно организовали какой-то маленький подпольный театр в Санкт-Петербурге и поставили уже три спектакля: «Дядя Ваня» по Чехову, «Маленький принц» по сказке Сент-Экзюпери и «Гроза» Островского. Все верно?

– Именно так, – согласилась Алекс. – Все правильно.

Ее удивляло, что следователь не задал ни одного вопроса о профессоре Акихире Ямаде. Интересно, думала она, Акихиро такой хороший конспиратор или все же у него есть связи в спецслужбах?

– Налицо шпионаж, – заключил следователь. – Конечно, решать судьям… Но я расцениваю ваш поступок как шпионаж, сбор информации. Возможно, у меня нет веских доказательств, но очень может быть, что этот ваш ТЕАТР – лишь миленькая легенда. А на самом деле вы посланы на нашу территорию своими спецслужбами, разведкой. Между прочим, было зафиксировано ваше присутствие около одного секретного учреждения в горах…

«Ага! – подумала Алекс. – Он первый раз косвенно упомянул Акихиру».

– Итак, сейчас вы отправитесь обратно в камеру, а примерно через час вас отвезут в следственный изолятор в Мюнхен. Там вас вызовут к другому следователю, который будет вести ваше дело до передачи его в суд. Но я уверен, что тут и разбираться нечего.

Следователь закрыл электронный листок, еще раз ухмыльнулся и вызвал конвой.

***

Отведенный им час приближался к концу. Алекс и Дэн сидели в камере предварительного заключения и с тоской смотрели друг на друга. Они понимали, что нужно молчать: наверняка стены были нашпигованы видеокамерами и прослушкой. Скоро за ними должен был прийти конвой, а затем их ждал путь в Мюнхен. И вот наконец дверь распахнулась, но в камеру вошел не конвой, а три человека, один из которых был в форме полицейского, два других – в штатском.

– Алекс Крейн и Дэн Витковский? – обратился к молодым людям полицейский.

– Да, – произнесли они в один голос и встали со своих мест.

– За вами приехал представитель посольства вашей Зоны. Вы будете обменены на гражданина Зоны старых ценностей, находящегося сейчас в одной из тюрем Зоны толерантности. Его должны привести через час на пропускной пункт. Вас же решено отпустить, так как вы поспособствовали задержанию Зубайира Баева и помешали осуществлению его преступных действий в отношении гражданки Зоны толерантности.

Полицейский, говоря о представителе посольства Зоны толерантности, указал на высокого господина в темных очках. Он был одет в классический черный костюм, белую рубашку и серый галстук. Волосы и тонкие усы его были черными как смоль. Кожа – бледная, с легким розовым оттенком. Представитель посольства стоял у самого выхода и о чем-то все время переговаривался с третьим господином, которого полицейский не представил.

– Следуйте за нами, – велел представитель Зоны толерантности.

Они прошли по коридорам полицейского участка, вышли во двор и сели в Terrafugia Transition модели последнего поколения, рассчитанной на шесть мест. Летающий автомобиль разогнался на взлетной полосе, расположенной рядом с участком, и поднялся над городком. Внизу виднелось озеро Кохель, медленно проплыли альтенхайм, музей Франца Марка, местное кладбище, отели, магазины и частные дома. Автомобиль пролетел над Баварией, затем над Баден-Вюртембергом и приблизился к границе с Зоной толерантности, которая начиналась за Мангеймом и Нюрнбергом.

Всю дорогу Алекс исподтишка разглядывала представителя Зоны толерантности, который сидел рядом с ней. Второй чиновник, видимо представитель Зоны старых ценностей, устроился рядом с Дэном на втором ряду сидений, как раз перед ними. Представитель посольства старался не вступать с ней в беседу и все время отворачивался к иллюминатору.

На пропускном пункте их уже ждал конвой из Зоны толерантности. Разведчик или скорее шпион из Зоны старых ценностей, мужчина средних лет в темных очках, видимо, очень ценный сотрудник, раз его решили обменять сразу на двух искателей приключений из Зоны толерантности, прошел мимо молодых людей по узкому темному коридору, соединяющему два отсека пункта контроля, и растворился в ярких лучах солнца, которые пробивались из дверей и окон предбанника в самом конце темного тоннеля. Представитель посольства шел вместе с Алекс и Дэном и, несмотря на непроглядную тьму, очков не снимал. Неожиданно в самом затемненном месте перехода представитель посольства приблизился к Алекс и молча передал ей какой-то небольшой сверток. Затем мужчина отстранился и пошел медленнее, отстав шагов на пять. Алекс быстро раскрыла рюкзак, сунула туда сверток и застегнула «молнию». Вскоре они добрались до конца коридора и остановились перед закрытой дверью. Представитель посольства распахнул створку, в глаза ударил яркий, обжигающий свет августовского солнца. Молодые люди тут же были переданы в руки конвоя, который препроводил их к еще одному шестиместному Transition. Представитель посольства на этот раз за ними не последовал. Он долго смотрел им вслед, затем открыл дверь, ведущую обратно в темный коридор, и отправился в обратном направлении.

Через несколько минут Transition разогнался и взлетел, унося Алекс и Дэна в сторону Петербурга. Полицейские из конвоя приказали молодым людям немедленно надеть линзы дополнительной реальности. Едва линзы коснулись зрачков, как Алекс тут же ощутила ошеломляющий контраст: все, что было в автомобиле и за стеклами иллюминаторов, покрылось бесцветной пеленой, прозрачной мутной пленкой с постоянно возникающими названиями и пометками. Мир обрел прежние очертания, все снова было как раньше. Она почувствовала, что возвращается домой.

Вот за спиной, одна за другой, остались Германия, Чехия, Польша, Латвия, Литва, Эстония, показался купол башни выборгского замка. Затем они пролетели вдоль берега Финского залива – над Репино, Сестрорецком, Комарово, вдали вырисовывались очертания Петропавловки, Исаакиевского собора, чуть ближе, слева, район Лахты с ее небоскребами. Алекс увидела свой дом, переливающиеся кристаллы окон Большого грифона. Но они летели дальше, в сторону Невского проспекта, где располагалось одно из самых важных на тот момент ведомств Зоны толерантности – СБЗТ, или Служба безопасности Зоны толерантности, по Санкт-Петербургу.

15

Алекс и Дэн провели в здании СБЗТ три дня. Все это время им задавали вопросы о цели пребывания в Зоне старых ценностей, о том, кто именно им помог совершить это хорошо продуманное путешествие, кто в Зоне старых ценностей был их проводником и кто в Зоне толерантности сделал фальшивые документы и свел их с нужными людьми. Толком ничего не добившись от любителей театра, сотрудники спецслужб махнули на них рукой. Они посчитали их вылазку не представляющей интереса, об основных событиях путешествия они узнали из записей, переданных им спецслужбами Зоны старых ценностей, а также из видео ПУОР и других носителей, которые были изъяты у Алекс и Дэна сразу по прибытии. В конце концов было решено не тратить попусту время на этих восторженных дурачков и отпустить их восвояси, взяв, однако, под особый контроль: не спускать глаз с их квартир, машин, а также фиксировать все передвижения по городу, которые они будут совершать пешком.

На четвертый день, уже ближе к вечеру, Алекс доставили домой, в башню Большой грифон. Дэна прямо из знания СБЗТ забрали родители – оба его отца. Когда они втроем садились в скайкар, Дэн, с поникшими плечами и безнадежно грустным лицом, напоминал маленького провинившегося ребенка, который вопреки запрету сбежал с компанией друзей в соседний двор.

Дома все было как обычно – тихо, чисто, светло. Негромко играл искусственный спейс-эмбиент. Мой нежный цветок возился с какими-то продуктами и делал вид, что не замечает возвращения хозяйки.

– Эй! – крикнула она. – Ты не слышишь, что я пришла?

– Слышу, – ответил Мой нежный цветок с нотками обиды в голосе. – Я все прекрасно слышу. Ты вернулась!

– Да, Мой нежный цветок. Я вернулась… Что-нибудь будет на ужин?

– На ужин? – проворчал Мой нежный цветок. – А спросить, как мои дела? Скучал ли я? Как я тут один? Это, конечно, лишнее…

Алекс улыбнулась, сняла обувь и прилегла на диван:

– Ну прости… Как ты тут?

– Как обычно. Делал заказы, принимал их. Потом готовил, потом выбрасывал… А тебя все не было и не было.

– Ну, теперь-то я здесь.

– На ужин форелевый ветер с гусеницами, малиновые снежинки, бобовый хлеб и чай из сублимированных розовых лепестков.

Алекс протянула руку и поставила на диван дорожный рюкзак. Она хотела наконец посмотреть, что сохранилось в нем после неоднократных обысков в полицейских участках и СБЗТ.

– Кстати, – произнес между тем Мой нежный цветок, – несколько раз звонил Ник. Просил тебя перезвонить.

– Хорошо. Перезвоню.

Алекс проверила вещи. Все костюмы, два гаджета и электронные тетради также лежали на месте, но большая часть информации с них была стерта. К своему огромному удивлению, Алекс обнаружила, что запись спектакля «Царь Эдип» в Театре богов на Родосе сохранилась. По-видимому, полицейские приняли это видео за одну из записей старых постановок, которыми была занята почти вся память на носителях из рюкзака Алекс, и не удалили ее. Теперь она могла пересматривать это видео и учиться, как говорил Гюнтер Бах, чувствам и страстям. Хотя она понимала, что учиться этому бесполезно, а смотреть вхолостую – бессмысленно. Там, внутри, в душе, не было ничего. Там было пусто, как в доме, покинутом всеми обитателями.

Кроме того, к своему огромному удивлению, в рюкзаке Алекс обнаружила тот самый сверток, который ей передал представитель посольства Зоны толерантности. Сверток был запечатан. Она открыла его и обнаружила записку: «В благодарность за выполненное обещание. Возможно, это устройство когда-нибудь пригодится вам. А. Я.». Это была записка от Акихиры. А устройством было не что иное, как тот самый аппарат, способный создавать симулякры как живых, так и давно умерших людей. К нему прилагался микрогенератор переменного тока. Значит, это был он, подумала Алекс. Именно он организовал их путешествие. Возможно, он не знал, что они интересуются театром, не интересовался подробностями, а возможно, просто искусно притворялся.