Читать книгу Жить. Сборник рассказов - Светлана Гелеч - Страница 3

В Суздале Федора уважали. Посмотреть на него съезжались с соседних областей, и даже из Москвы. Считалось, что его колокольный перезвон не просто совершенный, а даже обладает целительной силой и волшебством. Многие утверждали, что перезвон Федора попадает сразу в сердце, и даже самый сухой и бесчувственный турист может вдруг разрыдаться. Поговаривали, что Федорина музыка вызывает ангелов, а то и самого бога.

Сам Федор всех этих восхищений не любил. Он вел аскетичный образ жизни, соблюдал все православные посты, никогда так и не женился, и потомство за собой не оставил. У него был совершенный слух, а дар, которым он владел, он считал божьим. И пока он звонил в колокола, свою связь с всевышним представлял делом обычным и естественным.

Федор работал на звоннице Спасо-Евфиемева монастыря. Ему уже было около семидесяти, и вполне возможно, что еще лет тридцать он смог бы вести свою музыкальную деятельность, если бы не одно обстоятельство, которое случилось на днях и перевернуло всю его судьбу.

Это случилось пару лет назад, в начале января, когда весь город накрыл уверенный слой снега. Белые зефирные церкви утонули в снегопаде, и уже было не различить – снежные ли это фигуры или белокаменные. Снег в Суздале всегда дают регулярно, в отличии от Москвы, где в последнее время сугробов и не видели.

По всему центру разливался чистый, медный колокольный перезвон. У входа в кремлевский комплекс столпились разноцветные куртки туристов, промокшие сапоги и сувенирные валенки, купленные на местном рынке; фотоаппараты, шапки, модные прически.

Полицейский, который работал тут последние пять лет сторожем порядка, стоял у входа в комплекс, рассматривал приезжих, переговаривался с кассиршей, и пытался незаметно глотнуть из старой фляжки, делая вид, что это не водка какая-нибудь, а обжигающий чай.

Федор, как обычно в это время, заканчивал перезвон к обедне. Внизу стояли, обратив свой взгляд вверх, туристы, и даже иностранцы. Они старательно снимали звонаря на свои телефоны и камеры, и только один мальчик, лет шести занялся делом. Он катил огромный, больше его в два раза и становившийся каждую секунду все неприподъемнее, снеговой шар. Наконец, когда снежный ком докатился прямо до звонницы, Федор ловкими движениями рук и веревок закончил мелодию колоколов. Толпа внизу щедро рукоплескала, кто-то даже кричал «Бис». Федору нехотя пришлось выйти на поклон. Он этот туристический аттракцион не любил и не принимал. А публику внизу считал поверхностной, не достойной понять его музыки.

Особенно он не любил китайцев. По мнению Федора, китайские туристы несут миру какую-то страшную угрозу, и не раз на полном серьезе, и всеми нужными заявлениями на бумаге, просил городскую мэрию, запретить им въезд в город.

Но не смотря на уважение к Федору, представить, а уж тем более такое осуществить не имело возможности.

Так вот, когда Федор вышел на поклон, и нехотя склонился под своими колоколами над недостойными слушателями, нога его как будто соскользнула с обледенелой каменной стены. Федор повис одной рукой на веревках, колокола хаотично заходили, загудели, маэстро сморщился грязи несовершенного звука. Что-то страшно хрустнуло. Боль обезобразила лицо Федора, ноги не слушались и повисли в воздухе. Зеваки внизу закричали. Федор попробовал удержаться, но не хватило секунды, или даже полсекунды для спасения. И Федор упал. Прямо на снежный ком, будто специально подготовленный шестилетним мальчиком. Толпа собралась вокруг звонаря. Кто-то вскрикнул от кровавых пятен на белом снеге, некоторые на всякий случай убежали. Кто-то продолжал снимать.

Первое, что увидел Федор, когда открыл глаза – был объектив камеры, за которой следил узкий глаз китайского туриста. Турист фотографировал Федора почти в упор. Фотографировал и улыбался.

***

С тех пор прошел год. Пришла новая зима, новый январь. Пять дней назад город справил Новый год, впервые без снега. Такого местные жители не видели давно. Центральная улица серела сыростью. Погода была дрянная, промозглая, мороза не было, а только дул сверлящий кости ветер. Вместо сугробов – лужи, вместо валенок – резиновые сапоги.

Звонница звала к обедне. Но колокола как будто подменили. Резкий, странный звук окутывал город. Не о какой мелодии и речи не шло. То была колокольная дребедень, от которой на душе тяжко.

Федор сидел у себя в гостиной. Он жил в старом деревянном срубе с ажурными наличниками, прямо на центральной улице города, напротив монастыря. Целый год ему приходилось слушать несовершенный, фальшивый звон нового звонаря. Для Федора это была такая пытка, такое испытание, что будь он человеком не православным и маловерующим, давно бы наложил на себя руки, или сжег бы эту звонницу вместе со звонарем.

В городе говорили, что Федор сошел с ума, а в эту зиму, так и совсем стал плох головой. Его видели каждый вечер на улицах то с фонарем, то с керосиновой лампой, он кого-то искал, и от прохожих чего-то требовал. Вскоре этому удивляться перестали, решив, что плохого он все равно никому не сделает, смирились с его странностями и внимания особого не обращали, назвав это обстоятельство – судьбой.

***

В тот вечер Федор сидел у себя в гостиной, у подоконника, и смотрелся в зеркало. Раздались последние удары колокола, Федор снял шапку, к изнанке которой, там где она касалась ушей, была пришита вата, размером в два кулака.

– Раззвонился, сволочь! – Федор схватился левой рукой за ухо и мучительно зажмурился.

Все жилье его было в странном беспорядке. Куча книг на полу, коробки – пустые и набитые бумагой, шахматная доска, вырезки из газет, ракушки, бинокль, старый фарфор завернутый в газеты. Как будто он чего-то искал, и проверял даже самые странные уголки дома, в которых предмета поиска и быть не может, но мало ли что, всякое случается.

Окно его гостиной давно уходило уже больше, чем на половину в землю. От чего дома у него света не хватало, и полумрак окутывал жилище. Вместо верхушек деревьев, неба и рассветного солнца, Федор мог видеть в окно только ноги прохожих.

В зеркале, на подоконнике такого окна отражалось истощенное лицо старика: глубокие не по возрасту морщинки у глаз, затуманенные с сумасшедшей искринкой зрачки, печально опущенные уголки губ. Рядом с зеркалом стояла старая пластмассовая елка, не наряженная и как следует не расправленная после годового хранения в картонной коробке.

Близилось Рождество.

Взгляд Федора вдруг ожил, и он хаотично, то вправо, то влево искал чего-то глазами. Как будто там, куда был направлен его взгляд должно было обязательно что-то появится, но никак не появлялось, а лишь отражался хлам гостиной, его мрак.

– Где ты? – тихо спросил Федор у своего отражения.

– Куда ты ушел? Ты же был здесь? – с укором вопрошал он.

– Или… Ты бросил меня? – вдруг испугался Федор.

– Ну скажи же, ответь!

Никто не отвечал, а в зеркале ничего не менялось. Тот же Федор, тот же хлам. Федор в гневе перевернул его за бездушное молчание и вышел на кухню.

На кухне из за старого желтого абажура с бахромой было светлее. Федор левой рукой налил себе чая, и той же рукой принялся его пить, стоя у стены, отражаясь в кухонном окне без тюли. В отражении было видно, что вместо правой руки у Федора был пустой рукав рубашки, от самого плеча – пустой и ненаполненный. Рукав непослушно ворочался то по стене, то по воздуху, и Федор не имел над ним никакой власти.

В отражении кухонного окна Федор что-то заметил, достал из грудного кармана очки и начал вглядываться. Пред ним предстал он сам, только на этот раз в полный рост. Всклокоченный, худой старик без руки. Федор вдруг вернулся в гостиную, и начал рыться в своих коробках. Найдя фонарь, он наскоро накинул ватник и вышел в сени.

Правая рука Федора осталась год назад на колокольне, с тех пор он звонарем быть не мог, слава его забывалась, а он потерял покой.

В сенях с помощью фонаря Федор нашел дверь в полу, не без усилий открыл ее. Он повесил фонарь к лестнице, и свет его осветил кирпичный погреб. Внутри были старые соленья, пустые банки, настойки, бочка, какие-то инструменты, видимо пригождавшиеся ему раньше для ухода за колоколами.

Но что-то проскользнуло под его ногами. Лестница по которой спускался Федор пошатнулась, он оступился, и упал вниз, зацепив трехлитровую банку с маринованными помидорами, которая вдребезги разбилась, и превратившись в томатную пасту. Федор аккуратно встал, отряхнулся и тут же встретил виновницу его падения. Это была огромная крыса. Она сидела в углу, загнанная в освещенное вдруг пространство и смотрела Федору прямо в глаза.

– Тьфу ты! Вот черт!!! Не тебя ведь искал!

Крыса немного осмелела и в ответ понюхала ту жижу, которая вышла из разбитых томатов, снова посмотрела Федору в глаза, и принялась поедать соленья.

– Оголодала совсем. Ну, ешь-ешь. Что ж если порода у вас такая, крысиная. А все равно жалко вас.

Он осторожно, чтобы не помешать крысе насладится обедом, поднялся по лестнице, снял фонарь, и как можно тише, чтобы не напугать свою гостью закрыл дверь погреба и вышел, наконец, на улицу.

Сумерки уже подползали к городу, но окончательно еще не стемнело. Федор все же фонарь не выключал, осматривая его светом каждое дерево и каждый дом. Он искал пропажу уже год. И все же не отчаивался найти ее. Зазвонили к вечерне. Он заморщился, заежился, уши зажал, и даже глаза, на всякий случай закрыл. Застыл на месте, и пока звон не стих так и стоял, как вкопанный.

С конца улицы ему навстречу шел полицейский, тот самый, что охраняет кремлевский комплекс. Он возвращался со своей смены домой, и был очень доволен концу рабочего дня, пока не увидел Федора. Полицейский хотел было свернуть, чтобы не заработать себе неприятностей от сумасшедшего старика, каким он его считал, потому что все считали, и он тоже считал.

Но сворачивать оказалось поздно, потому что Федор уже открыл глаза и мчал на полицейского, что было мочи. Наконец, приблизясь к нему так, чтобы можно было схватить его за грудки, он почти крича, и краснея, возмутился:

– Ты слышишь? Ну врет же! Фальшивит, паразит! – Он навел свой фонарь на полицейского осуждающим лучом.