Читать книгу 10 лет не дома - Светлана Гелеч - Страница 2

Стояла страшная жара. Уже давно наступившая осень никак не хотела отпускать летний зной. И даже ее сезонные мощные ветра врывались в окна не приятной прохладой, а огненным ураганом, захватывая дома в свой всепоглощающий жар.

Горели леса, и жженный запах, стоявший над городом, путали с ароматом костров, когда жгут желтые листья в парках и садах. Казалось, вот-вот наступит прохлада, уж и осенью пахнет. Но зной был неутомим. Он дымил асфальты, разливался миражами вдоль пустых, не засаженных деревьями трас. От вездесущего яркого солнца слезились глаза и горела кожа. Его острые, словно горячие иглы, шипы высушивали все на своем пути: все божью палитру красок, несчастные редкие растения, цветы в городских клумбах, которые через три дня всегда погибали, а потом их каждый раз пересаживали по ночам. И даже море казалось меньше.

Бывает, солнце, преломляясь цветом города, создает восхитительные витражи, окрашивая все вокруг яркими оттенками. Но здесь было не так. Оно выжигало, растворяло, обезличивало. Его лучи пронзали насквозь даже души. И никуда не спрятаться. Никуда.

«Хайя «аля с-саля́х! Хайя «аля ль-фаля́х!»1 – где-то очень далеко раздавалось в горах. Звук восточной мелодии полутонов наслаивался на далекие массивные скалы. В уже глубоких синих сумерках – слова муэдзина таяли, не успевая долететь до балкона отеля. Эхом разливались вдали какие-то чужие, незнакомые ноты и, казалось, застревая в облаках, даже когда совсем стихло, продолжали звенеть эхом. Тревогу, которую почувствовала Саша в тот момент, она уже не забудет.

– Что это? Пожарная тревога? Дикие звери в горах?

– Это где-то очень далеко. Не волнуйся, Саш. Давай спать, завтра рано лекции начинаются, – ответила Оля, разбирая кровать от фантиков и оберток вкусного швейцарского шоколада.

– Как ты думаешь, оставит она нас в Анталии или запрет в какой-то деревне наподобие этой?

– Только не это…

– Ты знаешь, что она мне сказала в автобусе, пока мы ехали? Говорит: «Не будешь спать с водителями и вести себя как положено – оставлю».

– Что? Она в своем уме? С водителями вроде того, что вез нас сюда из аэропорта? Вот с этим старым страшным дедом?

– Сейчас стошнит.

– Неужели я похожа на какую-то легкодоступную девицу? Так и хотелось ей сказать, что я вообще-то…

– Она все равно не услышала бы.

Это была ее первая ночь не дома.

Саша почти не спала, ворочаясь с одной стороны на другую, хрустя свежим белым гостиничным бельем. Смешанное чувство тревоги и начала чего-то нового волновало сердце. Она знала – теперь не будет прежней ее, приходит совсем другая история.

Месяц назад ее и еще двадцать человек отобрали как лучших учащихся в университете на стажировку в Турцию. Вместе с другими студентами они прилетели на огромном двухэтажном «Боинге», и их сразу же, распределяя по большим автобусам, привезли в далекий от города, окруженный горами отель на недельный семинар.

– Никаких очков, когда встречаете туристов в аэропорту! Только улыбка и доброжелательность, – вторил уже раз в третий толстопузый менеджер в огромных, как будильник, часах на руке.

Он стоял на сцене в просторном конференц-зале, раз в пять больше, чем был зал у Саши в университете, где проводили елки и праздничные концерты. Только вокруг были не привычные лица студентов постарше, соседа сверху или дочки маминой подруги, а сотни незнакомых ребят из разных городов. Кто-то перешептывался, некоторые посмеивались, другие сидели с важным лицом, гордясь, что теперь они – часть всего этого огромного холдинга.

– За опоздание на встречу более пяти минут – штраф сто долларов, за мятую форму – штраф сто долларов, за жвачку во время работы – штраф пятьдесят долларов. За опоздание автобуса в аэропорт и на рейс, соответственно, по вашей вине – оплата авиабилетов для всех пассажиров автобуса. Следующая лекция по истории Турции состоится через десять минут! Не опаздываем!

Сразу поднялся гул, кто-то бежал на улицу подымить, кто-то активно обсуждал услышанное в коридоре, какие-то студенты окружили того менеджера, не успевшего еще сойти со сцены, как окружают артиста после концерта преданные поклонники.

У всех была своя тактика.

Саша сидела и наблюдала за всем со стороны.

Понемногу она начала открывать для себя новый мир. Для нее все вокруг было удивительным – она смотрела на новых людей, на горы за длинными окнами от потолка до пола, на бутылку воды с наклейкой на незнакомом языке.

Все происходило так стремительно, как будто кружилось в танце, что быть здесь и сейчас не было никакой возможности.

Лекция за лекцией, день за днем незнакомые лица становились все привычнее, кожа привыкала к местной влажности и солнцу, а сердце к морской свободе.

Их провезли почти по всей Турции, показали все интересные места и города. Всего за какие-то десять дней еще в совсем незаполненные впечатлениями сердца добавили красок и ароматов. Это было чудесное время. Когда ты познаешь и видишь что-то новое – время всегда такое, ведь ты меняешься так же быстротечно вместе с ним.

В этом калейдоскопе событий, новых людей, сменяющихся пейзажей пронеслись полгода стажировки, и, казалось бы, ничего такого и не случилось, если бы не возвращение домой.

Теперь все здесь было не так. Не те люди, не тот город.

Иногда кажется, ты на взлете, но страшно подниматься вверх, ведь что там впереди – неизвестно. Только приземлившись, понимаешь разницу.

Саша эту разницу поняла. Но бывает так, что когда увидел звезды – океан уже не такой глубокий. Недостаточно глубокий для того, чтобы жить им.

Так и жизнь, к которой она вернулась, стала пресной.

Некогда аккуратный живописный городок стал мрачным и скучным, знакомые – неинтересными и ничего-ничего не понимающими. Яркие бирюзовые средиземноморские краски сменились на серые осенние русские.

Саша грустила.

Наступившая осень пачкала ботинки слякотью, пронизывающий ветер залетал под куртки и пальто прохожих, и не было, казалось, спасения от этого холода, кроме теплого дома, где сытый кот лежал на батарее и вылизывал лапы.

– У нас сегодня гости, Саша. Придут Белозерских. Ты как? Сыграешь нам?

Больше всего на свете Саша не любила играть на фортепиано в присутствии кого-то, кроме себя. Ей казалось, что музыка – это что-то такое личное, только свое, другим не понятное. Что если ее слушает кто-то другой – это то же самое, как если при игре в карты показать сопернику все свои козыри. И тогда, конечно, он тебя обыграет.

– Мам, может, сегодня без голубого огонька, м?

– Но как же, они давно ждут твоего приезда, к тому же у них дочь выходит замуж. Будет вся семья, шампанское, слоеный торт, вот гуся запекаю.

В просторной квартире бродил уютный запах вкусной еды и маминых духов. На улице уже темнело, хотя часы в гостиной показывали только четыре дня. Свет от желтого абажура разливался мягким сиропом на пол, и все сияло теплом, звенело домом.

– Хорошо, но только что-то совсем небольшое.

Гости пришли поздно. Когда постучали, окна уже кричали черной бездной, даже через занавески. Кот переместился на кухню, ближе к духовой печи, где пекся гусь.

С наступлением темных вечеров Сашины печали становились громче в сердце и глаза все прозрачнее. Иногда казалось, что цвет из глаз и вовсе вылился, совсем пропал, стал с каким-то стеклянным отливом. Такое бывает у тех, кто тоскует.

В тот вечер Саша играла «Октябрь» Чайковского. И в этой музыке была вся ее душа, вся ее грусть, весь ее океан. Обязательно послушайте как-нибудь.

Мелодия лилась так чисто и искренне, но гости понемногу рассаживалась за стол, увлеченные вкусным запахом еды.

– Саш, ну может, что-то повеселее? – крикнул кто-то из гостей.

Но, не дождавшись ее ответа, бокалы с шампанским уже искрились в поднятых руках, звучали тосты.

Иногда нам нужно прожить свое одиночество.

Бывают дни, когда никто-никто не может его разделить, даже если очень захочет. Его не надо бояться. Одиночество – судьба человеческая, и все, кто рядом, исчезнут когда-нибудь. Мы рождаемся в одиночестве, в одиночестве и умираем, и душа покидает мир тоже совсем-совсем одна. Значит, не так оно и плохо, раз так необходимо? Оно дает нам шанс наконец глубоко вздохнуть и познакомиться с собой, найти себя наконец, если давно потеряли в шуме цивилизации.

Когда Саша присоединилась к гостям, веселье было в самом разгаре, торт разрезан, румянец на маминых щеках пылал. Даже люстра, казалось, с ними заодно. Белоснежная скатерть поплыла пятнами, на тарелках лежали остатки еды.

Саше часто казалось, что многие вокруг совсем другие. Как будто люди другого измерения, со своими странными ценностями и жизненными правилами.

«Или это я сама из другого мира? Что же со мной не так? Почему, когда другим весело от вина и кино, этой страной громкой музыки, мне грустно? Отчего в толпе радостных лиц мне так одиноко? Почему людям так важна только первая оболочка внешнего блеска, а что дальше – им ни чуточку не интересно? Неужели они все так слепы и глухи? Кто и за что сделал такое с ними?

Ведь люди совсем ничего не слышат и не видят, а только говорят…»

Закончив все свои дела в университете, в один ясный осенний день Саша бродила по родному городу. С реки дул пронизывающий ветер, и, немного свернув с набережной, можно было увидеть белоснежную зефирную макушку одной очень старой церкви. Пятисотлетний храм очень шел городу. Белый, изящный, рельефный, он впечатлял роскошью и широтой строения, протяженностью почти на целую улицу.

Перед входом в храм располагалась залитая солнцем огромная площадь. По ее брусчатке тихими шагами торопились прихожане, несколько туристов ждали закат, чтобы уловить линзой своих тяжелых фотоаппаратов оранжевое его отражение в куполах, у арок стояли оборванные попрошайки.

Раздался звон колокольни. Тяжелые старые колокола уже звали на вечерню. Саша, накинув шарф на голову, не спеша, отправилась в храм. В вечернее время, когда сумерки выливаются на город, а солнце уже торопится скрыться и разливается ярким эфиром вдоль облаков на прощанье, в храме, где нет искусственного освещения, а лишь искрятся свечи – особая атмосфера. Кажется, что в это время иконы слышат тебя лучше, а ты готов слушать их. Как будто все, даже запахи и цвета несут какую-то особенную тайну и ты словно к ней уже почти прикоснулся, вместе с закатывающимся солнцем, бросившим последний блик на золотой подсвечник у распятья.

Справа от входа в церковь висела самая большая икона «Рай и Ад». Старая, местами потрескавшаяся, краски на ней слегка выцвели, она одиноко ждала слушателя, чтобы рассказать свою историю.

Во всю картину от потолка до пола нарисовано ветвистое дерево, которое обвивает длинный змей ярко-красного цвета. Наверху, там, где Рай, со змеем справляются ангелы, их сила духа велика, и каждый раз они побеждают его, спасая безмятежность, счастье и радость в своем Рае. Там светло и прекрасно. На лицах, живущих в нем, – любовь и благость. Они заслужили это праведной жизнью, справились со своими змеями на земле и теперь здесь.

Внизу, в страшном пламени и всепоглощающей тьме, в корнях этого огромного дерева запутались грешники, которых сюда определили. Змей здесь правитель. А черти поклоняются ему. Они варят котлы с костями людей, кривя безобразными мордами. Тут убийцы, вруны, грабители чужого счастья, неверующие и непокаявшиеся – мучаются в страшных пытках уже, наверное, вечность.

Но вот что интересно: в самом центре иконы – у Древа Жизни стоит старец, привязанный к его стволу. На лице его не грусть и не радость. Нет никакой печали, но и веселья нет. Борода его уже отросла до самой земли, а одежда почти истлела. Стоит он много столетий. И никак не могут решить – куда же его отправить: наверх к ангелам или вниз к чертям.

– Это неприкаянный, – вдруг сказал священник, подойдя к Саше.

Саша как будто бы очнулась после длительного глубокого сна. Служба, оказывается, уже закончилась, и она, сама того не заметив, простояла у иконы около часа.

– Неприкаянный? В чем его грех и наказание? В том, что чаши добра и зла оказались в равновесии и теперь никто не знает, достоин ли он Рая или должен отправиться в Ад?

– Не только в этом. Это никем не понятый и не принятый – ни другими, ни собой. Потерянный и одинокий, он не может никак определиться сам, на чьей он стороне, и за это ему дано такое страшное наказание – оставаться ни там и ни здесь на целую вечность.

– Но это должно быть хуже адских мук?

– Так и есть. Нерешительность и неопределенность – страшное наказание для души.

Посмотрев еще раз на икону, Саша заторопилась домой. Всю дорогу она думала о старце, привязанном к дереву.

– Это должно быть очень страшно, – прошептала она сама себе. – Неужели он никогда-никогда теперь оттуда не выберется? Неужели такое обречение существует? Так, что уже совсем ничего нельзя изменить? Нельзя остановить, отменить? Каково это жить – в таком неверии? Каково это не понимать: зло лучше или добро? Оказывается, и там, на другой стороне жизни можно быть непонятым и непринятым.

Зима наступала: не было той осенней сырости, что пронзает тебя до дна, выпал снег, и вместе с ним пришло умиротворение, как хорошая тоска, что греет изнутри.

Саша любила, когда выпадает снег. Он скрывал все тусклые горчичные краски, надоевшие за два холодных осенних месяца. Вдруг все преображалось чистотой света. Скрывались голые мрачные деревья и иссохшие травы. Снег все укрывал. Снег все спасал. Он появлялся внезапно. После длинных осенних ночей, серо-грязного неба, бывает, откроешь шторы – а белизна бьет в глаза. И сразу радостно, как после причастия, когда обновляешься и зажигаешь новые надежды. Снег приходит ночью. Как все самые сказочные чудеса.

– Зима пришла! – весело крикнула Саша, раздвинув шторы в своей

спальне. Как хорошо, и на душе как будто легче – ну наконец-то!

Дни шли легко, целый месяц погода стояла солнечная и теплая.

У Саши появился поклонник. Он ждал ее после занятий в университете и провожал домой каждый день.

Иван был серьезным парнем. С бородой и намерениями. У него была светлая душа. И он любил Сашу. Любил в этом своем юношеском возрасте по-настоящему, как любят в книжках, понимаете?

Он восхищался ее голосом, ее игрой на фортепиано, ее немного выдающимся профилем, светлыми глазами, ее рассуждениями, ее меланхолией и даже странными бордовыми меховыми сапогами. Он понял тогда, что вот она – та, которую подарил ему Бог. Он знал и ждал, когда это поймет и Саша.

Но Саша не отвечала тем же. Ей нравился Ваня, но голова была заполнена совсем другими вопросами. И, казалось, ее глаза были завязаны самой тугой и самой черной повязкой.

Был уже темный вечер, когда они прогуливались по своему маленькому и уютному городку. Пройдя по центральной живой улице, говоря обо всем на свете, они вышли к набережной, но зимой она бывала неуютной и как-то по-сиротски пустой.

– А знаешь, пошли я покажу тебе самую свою любимую улицу, – предложила Саша, – это не далеко.

– Лучше бы это было далеко, – улыбнулся Ваня. – Так далеко, чтобы можно было всю жизнь вот так идти и разговаривать с тобой.

– Ну опять ты за старое. Пойдем-пойдем, тебе понравится!

Улица, про которую говорила Саша, была действительно сказочная. Довольно узкая, засаженная большими деревьями вдоль и старыми, как будто говорящими фонарями, которые словно были и поставлены для того, чтобы подсвечивать теплым светом пушистые крупные снежинки. Но самое главное было в конце. Выкрашенный в желтый старинный дом. Городская музыкальная школа. Она, словно музыкальная табакерка, пела разными инструментами и давала ритм всей улице в этот зимний снежный вечер. Здание школы было когда-то особняком одного известного музыканта, и казалось, что в старом рояле, который стоял в концертном зале, до сих пор живет его душа и помогает вспоминать трудные полифонии маленьким музыкантам, сдающим экзамены.