Читать книгу Случаи-то всякие бывают - Светлана Игоревна Бестужева-Лада - Страница 6

Возможно, для нормального человека наша квартира – не самое лучшее место для жизни. И я могу понять Ирку, которая задыхалась в этих стенах. Но для меня это был весь мир. А сто пятьдесят метров – это, согласитесь, значительно больше, чем, скажем, тридцать пять. Или даже пятьдесят.

К тому же я притерпелась. Научилась сносно пользоваться костылями, габариты квартиры позволяли почти везде проехать на коляске. И, главное, соседи. Все без исключения прекрасно относились ко мне, какие бы склоки ни происходили между ними.

Но постепенно квартира стала умирать. В буквальном и переносном смысле слова. Умерла баба Фрося, уехали Френкели, скончался Иван Ильич Сергеев. Приходили какие-то люди со смотровыми ордерами, но заселиться никто не спешил: в квартире остались две глубокие старухи, полоумная и тоже очень пожилая женщина плюс я – инвалид в коляске. Состав «труппы», прямо скажем, не для слабонервных. Единственный полноценный человек – Ирина – домой приходила только ночевать.

Помимо потенциальных жильцов постоянно наведывались какие-то странные личности. То нам предлагали расселиться на сверхвыгодных условиях, то написать дарственную на комнату в обмен на пожизненный уход, то совершенно официально предупреждали, что не сегодня-завтра дом пойдет на капитальный ремонт, а нас то ли временно, то ли навсегда переселят в коммуналки по соседству. Разобраться во всем этом не было никакой возможности, потому что и три наши старухи, и я одинаково плохо ориентировались в непрерывно менявшейся обстановке. Впрочем, как и большинство наших сограждан в то время.

С экрана телевизора преподносилось такое, за что еще не так давно могли «дать срок», причем вполне приличный. Поскольку у двух старух – Лидии Эдуардовны и Марии Степановны – давно вошло в привычку смотреть телевизор в моей комнате (одна своего не нажила, а вторая жалела денег), то я могла наблюдать за реакцией обеих. Мария Степановна постепенно доходила до белого каления и начинала ругательски ругать всех: и правых, и левых, и коммунистов, и беспартийных. Лидия Эдуардовна, похоже, получала какое-то мстительное удовольствие от того, что система, искорежившая столько жизней, в том числе и ее собственную, оказалась не такой уж несокрушимой. Я все больше помалкивала, однако надеялась на какие-то перемены к лучшему. Только никак не могла понять, каким образом эти перемены свершатся.

Ирина, которая телевизор в принципе не терпела, приговор свой относительно происходящего вынесла сразу: «Ерунда!» А когда я пристала за разъяснениями, только хмыкнула:

– Ты чудачка, Регина. Что может измениться в стране, где всегда признавали только одно – силу? К тому же перемены тебе сулят те же самые люди, которые совсем недавно разъясняли тебе же, что светлое будущее человечества – это коммунизм. А-а, какая разница! Мы с тобой вообще лишние на этом празднике жизни.

– Я – безусловно. Но ты-то почему?

– Потому, что моя мечта исполнилась. Сейчас поймешь. Когда-то я хотела, чтобы у меня было все, как у тебя. Завидовала. А Бог правду видит, сказала бы Лидия Эдуардовна. Теперь мы с тобой обе – сироты, и обе – калеки. Все поровну, все справедливо.

– Ты можешь вылечиться, – робко сказала я, подавленная Иркиным ожесточением. – Или взять ребеночка из детского дома и воспитать его…

– Теоретически ты тоже можешь вылечиться, – огрызнулась моя подруга. Можешь ходить на костылях, чем не ноги, только приемные?

Мы обе помолчали. Потом Ирина, уже явно остывая, добавила:

– Ни ты, ни я никогда не станем полноценными в этом обществе, где инвалиды и калеки не люди даже, а досадная помеха на пути к любому будущему, хоть к коммунистическому, хоть к капиталистическому.

– Две злюки-гадюки в одной квартире – не много ли? – попыталась я перевести разговор в шутку.

Ирина, однако, шутки не приняла.

– Какова квартира, таковы и жильцы. Да-да, я опять со своей навязчивой идеей – «проклятая квартира»!

– Далась тебе эта квартира! Хоть бы объяснила по-человечески, почему ты ее так ненавидишь? Ну, соседки с приветом – так ведь не алкоголики и не бандиты. Ну, ремонт нужен основательный – так давай хоть обои новые попросим кого-нибудь поклеить. На это у нас с тобой средств хватит. В чем дело?

– Это трудно объяснить, Регинка, просто до этого нужно дойти самой. Только не спрашивай меня больше, почему умерла твоя мама, а не наша «придворная сумасшедшая». И не сердись на меня. Иногда кажется, что все зря, никому ничего не нужно, и что закончу я свои дни в этой вот развалюхе… если она раньше не обвалится и не похоронит нас всех сразу.

– Это только если землетрясение будет, – уточнила я.

– Для того, чтобы рухнул один дом, совершенно необязательно устраивать такие катаклизмы, – на полном серьезе ответила Ирина.

К счастью, бабки, во-первых, довольно скоро пресытились политикой и приходили смотреть только выпуски новостей. А во-вторых, кто-то умный придумал показывать по нашему телевидению латиноамериканские телесериалы. Вот где начался цирк!

Старухи смотрели все подряд, приоткрыв от волнения рот, а потом долго обсуждали на кухне содержание очередной серии и моральный облик героев. Первоначально и я заинтересовалась: другая, яркая жизнь, красивая сказка. Но когда этих сериалов стало по три штуки на день… Во-первых, у меня практически не выключался телевизор, а во-вторых, мне было некогда работать. К тому же все сериалы слились у меня в голове в какой-то невообразимый салат. Как в них разбирались старухи, ума не приложу. При их склерозе они могли забыть что угодно, включая и мое имя, но события на телеэкране помнили, как «Отче наш».

Ирина, гордившаяся тем, что не посмотрела ни единого кадра из этих сериалов, тем не менее поняла, что еще немного, и в нашей квартире будет не одна, а две патентованных сумасшедших. Как она это устроила, не знаю, но в один прекрасный день какие-то ее знакомые, собиравшиеся уезжать за границу, приволокли к нам в квартиру чудовищных размера и веса телевизор – цветной «Рубин» двадцатилетнего возраста. Для антикварного магазина он еще не годился, а в комиссионный его уже не брали. Выбрасывать, естественно, было жалко – в свое время деньги на него копили чуть ли не год.

Этого монстра установили в одной из пустующих комнат, и на нашу квартиру в кои-то веки снизошла благодать. Старухи перенесли свои «тусовки» из моей комнаты в «телевизионную», а я вздохнула с облегчением. Все это было тем более кстати, что Ирина нашла мне временную, но довольно интересную работу: редактировать перевод текстов одного из этих самых сериалов.

– Понимаешь, в таком виде это никуда не годится. А дать переводить другому нельзя, потому что сейчас это делает одна дама, супруга очень-очень важного человека. Да, она не знает ни испанского, ни русского, но она Жена и ей скучно. В общем, эту «рыбу» нужно изложить нормальным и грамотным языком. Деньги за это платят не бог весть какие, но все же деньги.

Разумеется, я согласилась. Это было куда интереснее, чем занудные научные тексты, над которыми я трудилась много лет. Жаль только, что даме довольно быстро надоела ее игрушка, и переводы отдали специалисту.

Сериалы внесли в жизнь нашей квартиры еще одну неожиданную черту: выяснилось, что они оказывают прямо-таки магическое действие на Елену Николаевну. Она просиживала у телевизора часами, смотрела все по два раза: и утром, и вечером, и значительно реже устраивала «сеансы покаяния». По-моему, этой проблемой надо бы заняться психиатрам, особенно у нас, при постоянной нехватке лекарств и медицинского персонала в дурдомах.

К сожалению, они никак не действовали – в плане успокоения – на бабу Маню. Она чудила все больше и больше, причем специального повода для очередного припадка раздражения даже не требовалось. То разговаривала сама с собой на кухне, причем темой разговоров неизменно было резкое падение нравов у современной молодежи. То пыталась устроить Ирке громкий скандал, поскольку та целые дни пропадает невесть где, да и ночевать домой не всегда приходит, а старухе-бабушке, которая ей жизнь посвятила, некому подать стакан воды. И так далее, и тому подобное.

В какой-то степени утихомирить ее могла только Лидия Эдуардовна, но и та не молодела. Посему предпочитала иной раз не выходить из комнаты и не трепать себе зря нервы. Тогда я выезжала, как танк, на своей коляске и начинала «отвлекать противника» на себя. Как правило, мне это удавалось: по каким-то одной ей ведомым причинам Мария Степановна, баба Маня, меня обижать не решалась. Даже голоса на меня ни разу не повысила, что бы я ей ни говорила. Родную внучку костерила в хвост и в гриву, а меня только жалела. Возможно, считала, что грех обижать убогую – Бог накажет. Как бы то ни было, мое вмешательство всегда оказывалось действенным.

К сожалению, иногда в наш чересчур замкнутый мирок вторгалась настоящая жизнь. И каждое такое вторжение было, мягко говоря, болезненным. Например, безумная «павловская» денежная реформа. Отлично помню тот зимний вечер, когда об этом мероприятии впервые официально заявили по телевизору. Меня лично все это никаким боком не затрагивало: больше двадцати пяти рублей одновременно я за свою работу не получала. А моя ежемесячная пенсия до пятидесяти рублей тоже не дотягивала. Но Мария Степановна и Лидия Эдуардовна ударились в настоящую панику – первый раз в жизни. Оказывается, обе десятилетиями откладывали по рублику «похоронных», а для удобства хранения постепенно переводили их в крупные купюры. Кто забыл, напомню: самой крупной тогда была сторублевая бумажка – «грузинский рубль». У одной этих «рублей» было восемь, а у другой – целых десять.

На следующее утро обе помчались в сберкассу и вернулись через несколько часов в шоке: очередь собралась чуть ли не с вечера, и уже записывались на три дня вперед. Все арбатские старухи и немногочисленные уцелевшие старики вспомнили многолетний опыт очередей. Ирина опять исчезла на несколько дней, а я была бессильна помочь. Разве что валерианки накапать.

К счастью, этот кошмар продолжался всего сутки. Потом объявилась Ирка и прекратила панику. Сказала, что ни в каких очередях стоять не нужно: у нее в издательстве все сделают «чохом». Лидия Эдуардовна вздохнула с облегчением и тут же передала Ирине деньги. А родная бабка заявила:

– Морочь голову кому-нибудь другому. Ты все это придумала, чтобы присвоить мои деньги. Не выйдет, моя милая. Ни копейки ты не получишь даже после моей смерти. Я все завещаю Регине. При свидетелях говорю.

– Маша, – воскликнула Лидия Эдуардовна, – опомнись, что ты несешь? Кому нужны твои деньги? Да и что ты собираешься, как ты изволишь выражаться, «завещать»?

– Мебель. Одежду. Украшения, – отчеканила Мария Степановна.

Ирка за ее спиной покрутила пальцем у виска. В данном случае я с ней была совершенно солидарна:

– Баба Маня, о завещании мы поговорим отдельно, – начала я привычные маневры, – но зачем же деньгам пропадать? Вы их сначала обменяйте. А Ирина вам даст расписку, что получила такую-то сумму…

Мария Степановна продолжала стоять с поджатыми губами, но хотя бы не спорила.

– Значит, договорились, – поспешила я укрепиться на захваченных позициях. – Ирина обменяет деньги, а вы передадите их мне. Или, лучше, спрячете у себя до поры до времени.

– Регина права, Маша, – поддержала меня «баронесса». – Обменяют тебе деньги, а там делай, что хочешь. Хочешь – дари, хочешь – завещай, хочешь – в тайник закладывай.

– В нашей семье уже такое было, – вздохнула Мария Степановна. – Мамочка-покойница куда-то спрятала свои украшения, а нам сказать не успела. Уж мы с сестрой искали-искали… Ладно, если вы ручаетесь за то, что деньги не пропадут…

Я умоляюще взглянула на Ирину: не дай Бог, взовьется. Но она, похоже, думала совершенно о другом, причем скорее приятном. Во всяком случае, на бабкины фокусы она не обратила особого внимания. Почти машинально написала эту филькину грамоту-расписку и ушла к себе в комнату. Мы тоже разбрелись по своим. Тем дело и кончилось. Через какое-то время Ирина принесла старухам их сбережения в новом типографском исполнении, и инцидент с деньгами безвозвратно канул в прошлое. Жизнь продолжалась.

Нет худа без добра: на фоне этого потрясения переломный для страны 1991 год для нашей квартиры прошел почти незамеченным. Политикой наши старухи давно уже не интересовались, я – тем более. А Ирина вообще интересовалась совсем другим.

К осени я заметила, что Ирка стала следить за своей внешностью и проявлять активный интерес к телефонным звонкам. И, что самое интересное, перестала выключать телевизор, как только переступала порог моей комнаты. Наоборот, кое-что внимательно смотрела: в основном передачи, от которых лично меня клонило в сон, – беседы с так называемыми «интересными людьми». Вывод можно было сделать только один, и я его сделала: у Ирины завелся поклонник, скорее всего, серьезный, который имеет какое-то отношение к телевидению. Дальнейшие события показали, что «метод дедукции» в данном случае сработал со стопроцентной точностью.

Но до того, как моя догадка подтвердилась, произошло еще одно событие из разряда тех, на которые была так богата наша квартира. Незадолго до Нового, 1992 года раздался звонок во входную дверь. Как всегда, когда она бывала дома, Елена Николаевна с диким криком «Сыночек!» помчалась открывать. Несчастная помешанная все ждала своего без вести пропавшего на войне сына. И от каждого нового разочарования становилась все менее нормальной.

Разумеется, это был не ее Костя. В квартиру вошел высокий, худой старик с массивной тростью в руках. Быстро отвязался от Елены Николаевны и обратился ко мне:

– Скажите, здесь жила Мария Степановна Лоскутова?

– Почему «жила», – поразилась я. – Она здесь живет. Последняя дверь по коридору налево.

– Я помню, – усмехнулся странный посетитель. – А она как? В здравом уме? Или тоже, как эта?

Он кивнул вслед Елене Николаевне, семенившей к себе в комнату.

– Пока – да, – осторожно сказала я. – А вы по какому делу?

– По личному, – усмехнулся старик и пошел к бабе Маше. А я, выждав какое-то время, покатила следом. Подслушивать хотя и стыдно, но иногда просто необходимо.

– Честно говоря, Маша, я думал, что ты уже того… померла, – услышала я голос старика за дверью.

– Да и я тебя, Яков, считала покойником. Оба ошиблись. Зачем пожаловал?

– Кое-что из вещей забрать хочу. Понадобилось.

– Твои вещи остались после ареста в запечатанной комнате.

– А ты, умница, их забрала. Буфет сама передвигала или кто помог? У меня там сверточек…

Тут в коридор вышла Лидия Эдуардовна и застала меня на «месте преступления». Но сделать выговор не успела.

– Ничего твоего здесь не осталось. Уходи.

– Возьму свое и уйду. Меня ведь по твоему доносу посадили. А доносчиков сейчас не жалуют…

Неожиданно для меня Лидия Эдуардовна распахнула дверь и вошла в комнату. Такой разгневанной я ее никогда не видела.

– Машенька, что здесь происходит? Чего от тебя хочет этот тип? Кто он вообще?

– Это отец Ольги, – прошептала Мария Степановна. – Он хочет забрать какой-то сверток из буфета.

– Через полвека? Опомнитесь, милейший. Я сейчас милицию вызову.

– Я тебе вызову, старая ведьма! – заорал старик и поднял свою палку.

Мария Степановна кинулась к нему, а я метнулась, если можно так сказать, к телефону и вызвала милицию. Отперла дверь на лестницу и стала звать на помощь. Из соседней пожарной охраны прибежали два солдата. Они поймали старика уже в коридоре и держали до прихода милиции. А Лидия Эдуардовна беспомощно хлопотала вокруг Марии Степановны, навзничь лежавшей на полу.

Старика увели, но баба Маша в себя так и не пришла, скончалась через несколько минут после приезда «скорой». Нервное потрясение, удар палкой по голове, падение – в восемьдесят восемь лет этого более чем достаточно.

– Я же говорю: проклятая квартира! – сказала Ирина, вернувшись вечером домой. – Новое дело: чуть ли не с того света за какими-то свертками из буфета приходят. Только тайника в этом гробу и не хватало. Что еще за фокусы, черт побери?

Я только пожала плечами.