Читать книгу Троллология. Как нейтрализовать хейтеров и противостоять им в соцсетях - Светлана Иконникова - Страница 5

Проект, о котором никто не узнал

– Нет. Мы сделаем проект, но в соцсетях про него рассказывать не будем, – Олег, владелец небольшого, но крепкого бизнеса, положил руку на папку с проектом.

– Но ведь нам же нужен пиар, – его сотрудница Ира вздрогнула от неожиданности, – ведь мы же для того и платим за иппотерапию, чтобы…

– Мы платим за иппотерапию, чтобы дети с ДЦП могли заниматься на лошадях, – оборвал ее Олег.

Оборвал резко – Ира не могла припомнить случая, чтобы ее энергичный и доброжелательный шеф был так бесцеремонен.

Проект «Лошадь в помощь» был идеей Иры. Ее сын занимался конным спортом, и Ирина знала, что помимо обычных детей (мамы ребят «с особенностями» называли таких детей «нормотипичными») «на лошадок» привозят деток с ДЦП и синдромом Дауна. Оказалось, конный спорт отлично помогает почувствовать свое тело и «прокачать» спящие мышцы. Но далеко не у всех родителей были средства на то, чтобы платить еще и за иппотерапию.

Ирина предложила своему шефу: «А давайте мы за счет фирмы оплатим занятия троих детей – у родителей совсем нет денег». Шеф внезапно согласился. Казалось бы, отличная возможность заодно и попиариться, тем более что мамы и папы мальчишек (все трое были мальчиками) вовсе не против, чтобы Олег рассказал об их детях и иппотерапии в соцсетях.

Он и рассказывал, кстати.

А потом вдруг резко – нет!

Ира поняла: здесь что-то не так. После совещания она села за свой стол, открыла страницу Олега на Фейсбуке, пролистала посты и обнаружила, что Олег уже полторы недели вообще ничего не писал в соцсети.

«Странно, – удивилась девушка. – На него совсем не похоже».

Стала листать дальше, читать комментарии… и увидела, что почти под каждым постом в комментариях непременно появляется некий Аркадий. Этот Аркадий въедливо допытывался, откуда у Олега деньги на тот или иной проект. Требовал предоставить отчетность. Возмущался, что на благотворительность Олег тратит крохи, а мог бы гораздо больше.

В кабинет Олега Ира побежала не закрывая «Фейсбука».

– Олег, это из-за него? – протянула она шефу смартфон как улику. – Это из-за него ты перестал писать посты?

– Да, – Олег отвернулся и посмотрел в окно. – Он убивает мой кураж.

Казалось бы: ну что такого – пишет какой-то тролль, неужели обращать на него внимание? Ерунда какая-то.

Казалось бы: Олег – взрослый человек, у него бизнес, он явно не в тепличных условиях живет.

И вдруг – какой-то тролль.

Ира даже специально погуглила: Аркадий был абсолютный «пирожок ни с чем»: работал кем-то вроде «подай-принеси», жил один, его страница на Фейсбуке была словно стертой ластиком – никаких отличительных черт. Он и внешне-то выглядел как типичное «ничего»: серенький, невзрачненький, скучненький…

И такой тролль может выбить из колеи владельца бизнеса (пусть и малого бизнеса)?

Запросто может.

Почему мы воспринимаем свои посты как продолжение самих себя?

Тролль бьет человека не в бухгалтерию, налогооблагаемую базу или стратегию развития. Тролль бьет в самого человека. Если хотите – в душу.

Я могла бы предложить вам составить список тех, кого вы любите больше всего. Нисколько не сомневаюсь, вы вписали бы в него своих детей, родителей, супругов (насчет супругов не уверена, но пусть так), близких друзей. Если у вас есть домашние животные – они совершенно точно появились бы в этом списке (вот за собак и кошек, в отличие жен и мужей, могу поручиться головой). И вы наверняка забыли бы внести в этот список еще одного человека. Того, кто на самом деле для вас – самый важный и самый любимый.

Вы забыли бы вписать себя.

Мы эгоисты. Мы любим себя больше других, даже не признаваясь в этом. И, кстати, очень хорошо, что мы эгоисты, – человечество выжило и развилось благодаря тому, что каждая конкретная особь была крайне заинтересована в том, чтобы не просто выжить, но и жить с максимумом комфорта. Конечно, в разные эпохи комфорт понимался по-разному. Но именно любовь к себе стала двигателем прогресса. Интересная особенность: пока наши дети еще совсем маленькие, мы с трудом воспринимаем их как отдельную личность. Мы их чувствуем частью себя: не зря так часто родители младенцев говорят про своих малышей «мы проснулись» и «мы надели чепчик». И в этом тоже есть особая мудрость природы – без родителей малыш не выживет, а значит, у них, родителей, должна быть неистребимая потребность ребенка растить, кормить и любить. Это же целый год не спать ночами! Продержаться можно только на силе любви, и даже морально-волевые установки – «я должен» – запускаются благодаря любви.

А теперь представьте, что вы идете по пустынной улице: светит солнце, настроение чудесное – и вдруг без объявления войны на вас нападает какая-то личность (совершенно не важно, мужчина или женщина, молодой человек или старый) и изо всех сил ударяет вас кулаком под печень.

Что вы почувствуете?

Боль. Дикую физическую боль. Ну и обиду, конечно.

Обидный, ранящий комментарий в соцсетях – это точно такой же удар по печени. И нам от него точно так же больно, как было бы больно от реального удара.

Я даже не смогла подобрать нужное прилагательное, чтобы описать комментарий тролля, но при этом не использовать слова, связанные с физической болью. Так и пришлось писать – «ранящий».

Сколько вам заплатили?

Ну хорошо, тролль бьет прямо в душу, но мы-то почему к своим собственным постам и текстам относимся столь трепетно? Вот, например, тот же бизнесмен Олег. Его фирма производит деревянную мебель. И наверняка его столы, стулья, табуретки в процессе эксплуатации получают царапины, ломаются. Почему от этого Олегу не больно, а от комментария больно?

Или почему журналистов (писать для них – вообще профессия) обидные комментарии под статьями задевают меньше, чем под личными постами? Теми, что они публикуют в соцсетях?

Разница, как всегда, в деталях. Столы, табуретки и статьи – это работа, ничего личного, как говорится. Человек «под заказ» написал заметку или сколотил табуретку и получил за свою работу деньги. Заметка или табуретка – это продукт, который мы делаем не для себя, а для заказчика (для себя, возможно, мы сделали бы вообще по-другому).

А посты – это наше личное. Это наши, и только наши, мысли и идеи, это наш взгляд на мир. Мы не получаем деньги за то, что делимся своим мнением о политике, искусстве или ценах на хлеб. Мы спорим о том, нужно или нет делать детям прививки, не «отрабатывая заказ», а для себя. Потому что нас эта тема дергает за эмоции.

Кстати, по моим наблюдениям, есть три темы, которые всегда вызывают взрывную дискуссию (и это при условии, что дискутирующее общество будет крайне воспитанным – в противном случае взрывная дискуссия мгновенно перерастает в свару). Это прививки, собаки и политика. Просто напишите у себя на странице: «Я считаю, что детям не нужно делать прививки», «Я считаю, что детям нужно делать прививки», «Эти собаки загадили весь двор», «С собакой уже негде погулять» – и отбегите на безопасное расстояние.

Возвращайтесь через час – и восхищайтесь протяженностью ленты комментариев: в особо тяжелых случаях она растягивается настолько, что, распечатайее на принтере, можно измерить ею длину Транссиба.

Так вот. Когда мы пишем что-то личное, мы фактически выходим к читателям безоружными. Мы же говорим про себя, про своих детей, про жен-мужей, кошек-собак… И любое негативное замечание в комментариях отдается болью – так, словно вы вышли на рыцарский турнир без шита, лат и коня.

Замечание в соцсетях – это удар по нашему «образу я». И порой удары эти настолько чувствительные, что приходится перестраивать сам «образ я», чтобы не было мучительно больно.

Знаю талантливого писателя, который в соцсетях целенаправленно играет роль шута. Он пишет тексты, полные сюрреализма и самоуничижения – но это самоуничижение стало для него идеальной защитой. «Вы можете троллить меня как хотите, – словно говорит он. – Я ведь и правда неудачник и старый балбес».

Но его никто не троллит – ковырнуть не за что. И он на самом деле знает, что он – талантлив. Но он так давно носит привычный ему сетевой образ, что, кажется, и в реальности уже начал все больше и больше с ним сживаться.

А начиналось все с того, что однажды ему, тогда еще молодому и горячему, кто-то из троллей начал писать: «Что за бред? Графоман!» И ему это было больно. Поэтому, чтобы не получать боль, он скорректировал свой «образ я». Принял как данность: «я неудачник и графоман». Да, троллинг прекратился. Но и успех тоже как-то подзадержался в пути.

Почему письменное слово ранит сильнее устного?

В обычной «аналоговой» жизни мы тоже периодически получаем от окружающих совсем не те отзывы, на какие рассчитываем. Например, многие взрослые сыновья и дочери не очень любят, когда родители начинают вспоминать дошкольные или школьные годы своих детей. Потому что «образ детства» взрослого человека практически никогда не совпадает с тем образом детства, который «выдают» его родителей. Углы зрения у нас разные, и поэтому мы так часто умоляем мам (особенно мам):