Читать книгу Ароматное лето - Светлана Иванова, Светлана Иванова-Шипилова - Страница 3

Я лечу на Озеро, озеро… озеро…

самое любимое – Белое-пребелое…

Всё внутри как о́бмерло, обмерло… обмерло…

Духом оскуде́ла я,

просто ослабела я…

Оживи ты, Озеро, Белое-пребелое!

Ах, от шума лютого,

ах, от гула страшного –

мне бы в степь уютную

белым вплыть барашеком!

Вся душа иссу́шена,

силушка повы́жата…

Будто занедужила,

будто вся изрыта я…

Мне бы в даль лесистую,

светлую, просторную

птицей голосистою,

птицей взмыть свободною…

Ввысь – крылами смелыми

от беды-невзгодушки –

над водою белою –

от зари до зорюшки –

мне б летать над Озером… озером… озером…

По-над дивным Образом… образом… образом…[4]

Растворить бы горюшко

алой-ясной зорюшкой,

и промчатся Озером… озером… озером…

вместе с быстрым о́сетром… осетром…

осетром…

Помолюсь, чтоб Озеро, озеро… озеро…

сердце б разморозило,

сердце б разморозило!

Есть край цветущий, трёхозё́рный

чуть-чуть к востоку от Москвы,

животворяще-озарённый…

Побудьте там хоть раз и вы!

Впитайте дивное сияние,

вдохните глубь и ширь озёр, –

и вновь свободное дыхание,

и зорче глаз, и слух остёр –

в объятьях девственной Природы;

под колокольный перезвон

прозрачные струятся воды, –

и снова дух ваш обновлён.

Здесь хочется ходить кругами,

не только плавать-загорать…

А если месяц над волнами –

часами можно так стоять:

молиться, плакать, созерцая

восход, зенит и вновь закат,

луну и солнце провожая,

дарить волнам прощальный взгляд.

Чёрно-белое соли́тие!

Кто границы очертил?!

Кто акафисты и ли́тии[5],

точно ладан, воскурил?

Славьтесь вы, озёра-братия!

Омывайте берега,

в неразомкнутых объятиях

подпирая облака…

На высоком зелёном холме

словно белая Лебедь,

Церковь Божья в лучах и во тьме

ярким куполом светит.

Церковь Матери Божьей Успение

чудотворный образ хранит –

всем на радость, на удивление –

Там Коси́нская Матерь[6] стоит.

В этом Храме вовек пребывает

неизбывной отрадной святыней…

Вразумляя нас, наставляет,

утешая нас, исцеляет

и Звездою Великой сияет

нам во веки веков и доныне.

Три озера – дивной громадой –

два вместе слились, как одно –

так с Белым здесь Чёрное рядом;

Святое подальше – оно

сверкает серебряным блюдцем

сквозь кудри зелёных болот…

К нему так и тянет вернуться,

войти, освежиться, проснуться,

окрепшей душой встрепенуться –

кто был там, тот снова придёт.

Мати Богородице Косинская,

Склоняюсь я смиренно пред Тобой,

И в радости молю, и со слезинками –

Да ниспошли нам счастье и покой!

Из итальянской солнечной Моде́ны[7]

Ты Промыслом великим отдана,

Чтоб вызволить из тёмного нас плена,

Чтобы спаслась Тобою вся страна!

О, буди путеводною звездою

И нашепчи заветные слова,

Не разлучайся, Матерь, ты со мною –

Гори, свети, всегда во мне жива !

Пути мои, сердца любимых, близких

Покровом ты лучистым охрани,

С озёрных вод и берегов Косинских

С любовью на детей своих взгляни!

Плещут волны голубые,

серебристо-озорные,

шелковисто-завитые –

плещут, блещут и поют…

Ни тоски они не знают,

ни от бед не убегают,

лишь журча и замирая,

по лугам зелёным мая

бесконечно вдаль текут.

Оживите душу, волны,

подарите мне покой,

чтобы дух, стремленья полный,

не боялся туч и молний,

рёва страшной преисподней –

и летел бы ввысь стрелой!

Ароматное, свежее, спелое –

землянично-смородинный глянец,

а зеркальное Озеро Белое

осветил золотистый багрянец.

И любуюсь я ало-малинным,

необъятно широким закатом,

провожая его длинно-длинным,

очарованно вспыхнувшим взглядом.

Луна, как яхонт драгоценный,

над гладью озера скользит,

и, девой гордой и надменной,

красуясь, в зеркало глядит.

И ни гримасы, ни морщинки

на светлом девичьем лице,

но лишь подобие улыбки

мы разглядеть смогли в конце,

когда, сверкнув меж облаками

и снова в бархат затонув,

она царила над волнами,

уста насмешливо сомкнув.

Пусть сны тебе снятся, как «Песни без слов»,

нотой «си» в них си-яет небесный покров,

и аккордами светятся Солнца лучи –

горячи, как огонь, горячи…

А с другой стороны серебрилась луна –

одинока, волшебно-грустна…

И задумчивой флейтой выводит она

«Casta diva» сиреневым «Фа».[9]

Луна, надрезанным лимоном,

в шелка озёрные вплыла,

и, проскользив по кудрям клёна,

нить золотую в них вплела.

Под этим клёном, замирая,

ловлю я трели соловья

в последний день Весны и Мая, –

и вновь поёт душа моя!

Как у светлой-пресветлой берёзоньки

разметались зелёные ко́сыньки,

развева́лись они, расплета́лися,

на холодном ветру рассыпа́лися…

Налетел на неё вихрь буйный,

вихрь злой, беспощадный, ненастный,

понагнул её стан белострунный,

как у лебедя, нежно-прекрасный.

И закапали горькие слёзоньки

из невидимых миру очей

у берёзки, у кроткой сиротоньки –

всё сильнее, звончей, горячей…

Но, пригретая ласковым солнышком,

улыбнулась сквозь слёзы она,

позабыв о страдании-горюшке,

что хлебнуть довелось ей до дна,

И воспрянула, вихрем не сломлена,

горделива, стройна и сильна –

воля к Жизни берёзке дарована

той Любовью, что дышит Весна!

Под окном моим расцветал каштан –

шелковистый каштан, остролистый каштан…

Исцелял он меня от кровавых ран,

от сердечных кровавых ран…

Зажигались янтарные свечи,

точно ёлочки зимней порой,

щебетали скворцы там беспечно,

забавляясь невинной игрой.

А в глубокую темень ночную,

у каштана, где глушь-глухомань,

я встречала зарю золотую

в предрассветно-росистую рань…

Я войду ли в дубраву зелёную

по мосточку крепчайше-кали́нову,

и вдохну ли душою свободною

ширь-просторную, даль лебединую?

Ой вы, сосны – колонны могучие,

что стоите, вершины кача́ючи?

Ой вы, травы, душисто-цветущие,

что вы шепчете там осуждающе, –

как лечу, пораскинув объятия,

в светлой радости, в благодати я

через рощу цветуще-закатную,

через водную гладь необъятную –

гладь лазурную, нежно-приятную

всё на поиски счастья великого –

счастья дивного, вечно-свободного…

Не глядите же строгими ликами,

укажите дорогу просторную!

Улыбаясь, Солнце отразилось

в серебристо-ровной нежной глади…

Моё сердце трепетно забилось, –

Озеро зовёт… Чего же ради?

Как собрать лучистые мне блики,

проскользив по солнечному глянцу?

А вокруг меня святые лики

молятся вечернему багрянцу…

Помолитесь же, Угодники Святые,

за моё Отечество родное!

А лучи прощально-золотые

озаряют Озеро Святое.

Нет, не под сводами тёмными, душными

Дух пребывает святой,

Царство Небесное, нежно-воздушное –

вот оно всё – предо мной…

Глянь – распростёрлось волшебным сиянием

ало-лазоревых вод,

так мирото́чит благоуханием,

будто Спаситель грядёт!

Верю, однажды коснётся ногами

гребня озёрной волны,

чтобы навеки остаться здесь с нами

Всесокрушителем Тьмы!

Вьётся кружево белой акации,

серебрится воздушная нить…

Я сегодня как будто в прострации –

КАК же хочется петь мне и жить! –

Полюбить всё земное, родное –

нежный шелест зелёных полей…

И не грезится счастье иное,

только пусть нам поёт соловей –

о волшебном, лазорево-нежном,

о душистом, волнующем дне…

И акации кружево снежное

вновь сияет в лучистом огне.

Заневестились кудри жасмина

ароматом влюблённых сердец,

источая медовое миро

пятилистьем душистых колец!

И к чему все волненья и споры,

жёсткий тон и жестокий разлад,

если высятся вечные горы

и поёт очарованный сад?

Сердце, сердце, ты будь поспокойней!

Остудись, кипяток-голова…

Сквозь жасминное Чудо-Приволье

проступает опять Синева![13]

Как мне стать сизокрылой уточкой,

поплавочком ныряя в пруду?

Не гонять бы по пыльным улочкам –

всё равно ни к чему не приду!

Вот бы мячиком плыть по озеру

в золотисто-зелёную даль!

Хватит – зайчиком, вслед за бульдозером, –

догонять улетевший февраль!

Нет! февраль мы оставим в покое –

пусть он грезит в объятьях Зимы…

Эх, на волю бы, братцы, на волю –

в земляничную вязь Хохломы![14]

Словно стебель, я срезана, скошена,

до низовья опустошена!

Вот бы друга мне встретить хорошего,

чтоб в душе возродилась Весна!

Мне взлететь бы свободною птицей,

оторвавшись от уз и цепей,

мне б очиститься, отмолиться

и обузой не быть бы ничьей…

Долететь бы до самого Мурома,

Ефросинию встретить с Петром!

Ниспошлите терпения, мудрости –

не страдать ни о чём, ни о ком…

Жжёт, жжёт виски мучительною болью…

Сгинь, наважденье! Скройся! Отойди!

Не сыпь на раны жгучей чёрной солью…

Со злобною усмешкой не гляди!

Что нужно тебе, Боль, не понимаю?

Зачем ты, страшной пыткою казня,

и день и ночь, безумная, тупая,

всё мучаешь и мучаешь меня?

Ломает и стирает в кровь висок

тобой взведённый, Боль, безжалостный курок!

Я повыжата, смята и сломлена,

как увядший в неволе цветок…

Где же ты, беззаботная молодость?

Серебрится дождями висок!

И душа моя будто повынута –

где не знаю – гуляет давно…

И хожу обречённо-покинутой –

будь что будет теперь, всё равно!