Читать книгу Ненормальные. 20 житейских историй - Светлана Куликова - Страница 3

Мотылёк рвался в небо. То отчаянно бил крыльями, оставляя на стекле пятна светлой пыльцы, то замирал обессиленно, а после снова вступал в бой с невидимой преградой…

Виктор смотрел в окно, но мотылька не видел. Лежал, закинув руки за голову, вытянув во всю длину кровати худое смуглое тело, и вглядывался в далёкие очертания гор, покрытых зелёной пеной лесов.

Продолжая не до конца развеявшийся сон, из закоулков памяти чёртиками из коробочки выскакивали разрозненные картины…

…С отрядом ополченцев он идёт по лесной тропе. Здесь, в зарослях у подножья Мамзышхи для них оставлены боеприпасы и продовольствие. Наклоняется, уравновешивая тяжесть поклажи за плечами, но смотрит не под ноги, шарит взглядом по сторонам – не сверкнёт ли в кустах вражеская оптика, не шелохнутся ли ветки от неловкого движения неприятеля в засаде.

За растяжками на маршруте следит Каба. Чёрный, сухой как обгорелая коряга, всегда по-звериному настороженный, он во главе отряда скользит по траве бесшумным шагом.

Его острый взгляд проникает, кажется, даже под землю. За Кабой, след в след, ступают Халиф, Беркут, Моргун…

У всех наёмников прозвища, настоящие имена-фамилии известны только командованию. Виктор своё ещё на краснодарском рынке получил: обрезали грузчики длинную фамилию Котляревский, и стал Витя Котом…

Где находится и как помечен тайник, знает лишь замыкающий цепочку командир Сандро. Имя родное – абхазские ополченцы в отряде не шифруются, все они из одного села, знают друг друга.

Тихий свист – знак: Сандро видит метку. Бойцы скидывают рюкзаки, оружие, устраиваются на привал. Краем глаза Кот замечает: Каба небрежно свалил свой груз под куст, забросил автомат на плечо и, не таясь, направился к лесу. Отходить от лагеря без напарника запрещается, только Каба всегда ведёт себя так, словно имеет право на особое положение. Его не окликают, не останавливают – никто не хочет связываться с наглым, взрывным, но вместе с тем опытным и осторожным наёмником, даже командир. Только сейчас и Сандро не видит Кабу – обнаружив схрон, он оставил за старшего своего зятя Лазаря и в сопровождении двух ополченцев ушёл в сторону трассы на Сухум. В отряде все знают: командир отправился на очередной инструктаж – и над ним есть власть. Абхазы верят: свои спецслужбы опекают, наёмники спорят: настоящие хозяева – российские гэбэшники. Коту те разговоры не интересны, никакой разницы ему нет, из чьей казны деньги капают.

Кот оглядывается – все бойцы заняты: разбирают содержимое тайника, оборудуют стоянку. Он медленно поднимает оружие и, не спеша, идёт в ту сторону, где за деревьями скрылся Каба…

– Эй! Ты сегодня вставать думаешь? – в комнату вошла Люда, остановилась в дверях.

Виктор потянулся, не стыдясь наготы. Чего стесняться? Не первый день живут как муж и жена. С Людой хорошо – заботливая и без претензий. Правда, старше на двадцать пять лет, только Витя разницы в возрасте совершенно не ощущает. Фигурка у Люды тонкая, лёгкая; лицо, конечно, усталое, с морщинками, но он привык, не замечает ни усталости её, ни морщинок.

– Вставай, Витюша, уже восемь. Закан к тебе приходил, сказал: дело есть.

Виктор не ответил. Натянул простыню, отвернулся: наплевать ему на Закана. Дело у него! Знаем мы это дело: вчера лавровые вязки на границу увезли, надо новые делать. Обойдётся.

Женщина немного постояла в дверях и вышла.

Когда этот сероглазый, смуглый, длинный и жилистый как цыганский кнут, парень появился в её доме, Люда не собиралась с ним связываться – мужа ждала. Павел ушёл в лес за лавром и пропал. В селе лавром многие промышляют: режут в лесу ветки, вяжут в пучки и за копейки сдают на границе перекупщикам. В Ставрополе, Краснодаре, Москве абхазскую лаврушку продадут в разы дороже, но попробуй, провези её через кордон – замаешься взятки раздавать. В ополчение Павел не прошёл из-за увечья – в детстве конь лягнул, с тех пор левая лодыжка не гнулась; ходил медленно, словно крался, бегать вообще не мог…

Хлопнула за Людой дверь. Виктор закрыл глаза. Отсекая настоящее от прошлого, вернулся сон.

…Бойцы разбирают содержимое тайника, ставят палатки, никто на Кота не смотрит. Он медленно поднимает автомат и, не спеша, идёт в ту сторону, где за деревьями скрылся Каба.

Шаг у Кота спокойный, ровный, а внутри напряжённо дрожит невидимая струна: так бывало перед дракой, когда после сельской дискотеки сшибались местные парни с городскими. И на охоте, когда захлёстывал азарт, предощущение меткого выстрела – победы над чуткой и быстрой жертвой. Но здесь… Здесь не только охотник добычу, добыча охотника тоже выслеживает, и неясно, кто кого первым врасплох застанет.

Каба ходит бесшумно да быстро, мог далеко уйти. Мог, но вряд ли ушёл, скорее, притаился где-нибудь и травку курит. Сандро под угрозой расстрела запретил спиртное и наркоту, так Каба – это все знают – втихаря анашу смолит. А может, просто кемарит в тени, от общих дел, как обычно, отлынивает.

Кот идёт медленно, постоянно осматривается, вглядывается в заросли, прислушивается. Он впервые в лесу без напарника, не прикрыт – словно голый на площади. Шуршит жёсткими листьями лавр, бурлит за деревьями быстротечная Бзыбь. Разбегаются тропинки. Не видно следов. Отряд уже далеко позади, а Кот так и не настиг Кабу.

Может, возвратиться? Но когда ещё такой удобный случай представится, чтобы Каба впереди, а Кот за ним? Если сейчас отступить, повернуть назад – они поменяются местами. Нет, надо идти дальше…

Вдруг лёгкий шорох справа. Кот быстро ныряет за дерево. Впереди мелькает мужская фигура. Худой человек в чёрной куртке с капюшоном медленно идёт к реке… Остановился. Кот прерывисто дышит приоткрытым ртом. Главное, не торопиться, не выдать себя.

Трепещут листья, между ними сверкает вода, солнечные блики слепят, мешают рассмотреть цель. Кот щурится, смаргивает, хочет подойти ближе, но опасается: Каба если и не увидит его, то обязательно почувствует. Страх и ненависть душат Кота, сжимают сердце, руки начинают дрожать, ладони потеют. Отбросив сомнения, Кот прицеливается в тёмный силуэт и нажимает на спусковой крючок.

Звук выстрела растворяется в шуме реки…

О войне на Кавказе Витя Котляревский узнал в Краснодаре, на рынке. Быстроглазый, энергичный торговец мандаринами Заур, не жалея времени и слов, рассказывал грузчикам, как грузины веками притесняли абхазов, а подлый Гамсахурдия окончательно набросил удавку на шею свободолюбивого народа. Набросил, но не задушил, не поставил на колени! Мужчины уходят в леса, гонят неприятеля, но тяжело им биться за свободу и независимость Родины – силы неравные! Горячие свои речи Заур неизменно заканчивал призывом помочь абхазским братьям и при этом обещал такое вознаграждение, о каком ни один грузчик даже и мечтать не смел.

– Чё, прямо вот так: любой может пойти воевать? – удивлялся Витя-Кот. – Даже если в армии не служил?

– В армии тебя чему научат? Портянки наматывать и морды салагам бить, – смеялся в ответ Заур. – Но вначале сам от «дедов» не раз получишь. А главное, кто твоим родным поможет, пока ты два года будешь по плацу кирзой стучать?

Виктора, ожидавшего осенней повестки, не пугали слухи о жестокой армейской «дедовщине». Драться он умел, без этого пацану в станице кисло жить – ни мужики, ни девки уважать не будут. И оружие в руках держал – с детства с отцом ходил на зайцев, мог даже в меткости с ним посоперничать. Только раньше и думать не думал, что этими умениями можно зарабатывать.

Раньше всё было ясно-понятно: детство, учёба, работа. Хорошо работаешь – хорошо получаешь, есть деньги – можно жениться. Анжелка… Она училась в параллельном классе, жила по соседству. Когда, вслед за Советским Союзом, в одночасье развалился колхоз «Ленинский путь», многие сельчане метнулись, кто куда. Анжелика подалась в Москву. Виктор хотел с ней уехать, да не вышло. Отец не вынес краха недостроенного социализма, парализовало его.

В то же время мать – колхозный ветврач, старшая сестра – табельщица и сам Витя, только-только окончивший сельхозтехникум, все разом оказались безработными. Семейные сбережения быстро ушли на врачей и знахарей, лекарства и снадобья. Только ничего не помогло, так и остался Котляревский-старший лежать в беспамятстве с перекошенным ртом.

Сестра первой себе другое дело нашла: начала возить шмотки из Турции и торговать из-под полы. Но когда на границе её свои же таможенники обобрали, бросила всё и уехала в Сочи: в курортном городе даже в трудные времена туристов много, потому всегда есть работа. Устроилась официанткой, хахаля завела. Домой приезжала редко, ненадолго, но успевала брату всю душу вымотать упрёками: здоровый лоб, а с мамкой в огороде грядки пропалывает да корову пасёт – не стыдно?

Виктор злился, ругался с сестрой, с матерью, даже на младенчески беспомощного отца срывался, но выхода не видел. И взрослые-то мужики работы не могли найти, а с парнем без опыта да без пяти минут призывником ни один кадровик даже разговаривать не хотел.

В активе у Вити Котляревского имелись лишь профессия механизатора, пара крепких рук и упёртый характер – с этим и отправился в Краснодар.

Поначалу сунулся в автопарк, хотел водителем наняться. Только тут тоже всё в деньги упёрлось: директор за трудоустройство большую мзду затребовал. Просить помощи у родителей, едва сводивших концы с концами на инвалидную пенсию отца, Виктор постыдился, у сестры не захотел – помнил её устало-возмущённое лицо да обидные слова. Скрипнул зубами и бесплатно устроился на рынке грузчиком. Там же дёшево снял койку у торговки семечками, там и с Зауром познакомился.

– Мужчина не имеет права смотреть, как его родные голодают, – разливая кислое домашнее вино, отечески внушал Заур. – Нужна работа? Вот, война – самая что ни на есть мужская работа. Ты же Виктор – победитель, значит! Тебе нельзя сдаваться!..

Война в рассказах вербовщика больше походила на турпоход: всех наёмников обеспечат необходимым снаряжением, научат пользоваться оружием, правильно вести себя в лесу, останется лишь разумно действовать – и не попадёшь ни в плен, ни под пулю. Но окончательно решила дело обещанная крупная сумма.

О том, что вступил в ряды освободителей Абхазии, Витя никому не сказал. Домой, правда, съездил, с родителями попрощался. Отцу, не узнавшему сына, пожал вялую руку, матери соврал, что нашёл работу в Адлере, даже билет показал. Но не в поезд сел, а в «газель» друга Заура – хмурого чернобородого Александра Даудовича.

По дороге машина несколько раз останавливалась, к Виктору присоединились ещё пятеро мужчин. Ехали молча, не глядя друг на друга. Границу миновали без задержки, никто фургон не остановил, документы не спросил.

Поздно ночью Александр Даудович, он же командир отряда Сандро, привёз их в прибрежное село, поселил на окраине, в бывшем пансионате, приспособленном под военный учебный центр. Здесь инструкторы учили новичков стрельбе и приёмам рукопашного боя; рассказывали о правилах поведения в лесу и благородной миссии защитников братского народа.

Вскоре Виктор понял: хоть и связаны завербованные бойцы одним делом, но друг другу чужие. От каждого нужно держаться подальше, иначе обязательно найдётся подлая сила, будет давить тебя на потеху другим, и никто её не остановит.

Отчего Каба решил, что с Виктором такой номер пройдёт, непонятно, только сразу начал к нему цепляться. Поначалу мелочно доставал: то толкнёт, то обзовёт. Виктор молча кипел, понимал: Каба старше и сильнее. Однако вскоре мелочи закончились: Каба подкинул Виктору в рюкзак блок дорогих импортных сигарет и сам же его там «нашёл». После крыл «вора» матом, смотрел с вызовом злыми глазами, поигрывая ножом, – ждал ответной реакции. Другие наёмники собрались вокруг них и с весёлым азартом наблюдали стычку, улюлюкали, подталкивая к драке, разве что на победителя не ставили. Витя тогда копчиком ощутил: от того, позволит он сейчас взять над собой верх или нет, зависит его дальнейшая судьба. В единственный удар он вложил всю силу, какую смог собрать внутри своего вибрирующего негодованием и страхом тела, и всадил кулак точно в горбатую переносицу.

Каба рухнул и несколько секунд лежал под сочувственно-насмешливые комментарии мужиков. Потом встал, сверкнул из прищуренных угольно-чёрных глаз лютой злобой – будто выстрелил, усмехнулся и отошёл, утирая рукавом кровь. С того дня он прекратил доставать Виктора, вроде как вообще перестал замечать, но скрытая ненависть искрила между ними предгрозовым напряжением, не позволяя Виктору даже во сне забыть тот взгляд, обещающий смерть.

Через пару недель отряд Сандро – два десятка ополченцев и наёмников – ушёл в лес. Всем выдали оружие и показали, в какой стороне враги.

Сандро жёстко держал дисциплину в отряде, а его заместителю Лазарю на это авторитета не хватало. Как только командир отбывал на инструктаж, Каба, если не смывался в одиночку невесть куда, начинал мутить воду: постоянно кого-то задирал, с кем-то ссорился. Однако до открытых драк, как это случалось в учебном центре, не доходило – Сандро сразу предупредил: кто в лесу междоусобную войну развяжет, того он сам лично без суда расстреляет.

Виктор не приближался к Кабе, старался даже не смотреть в его сторону, но если и не видел, всегда знал, где тот находится и чем занят.

Командир возвращался, привозил разведданные о грузинских группировках и приказ: найти, уничтожить. Отряд снимался с места, перемещался ближе к предполагаемому расположению врага.

Ожидание боя будоражило, заставляло мышцы напрягаться, сердце стучать быстрее. Отражение своего возбуждения Виктор видел в глазах сослуживцев. Никто не думал, что идёт умирать, все шли убивать. Виктор заходил на позицию чуть впереди своего постоянного напарника – опытного и осторожного Лазаря.

– Кот, куда прёшь? – возмущался Лазарь. – Не лезь, успеешь на тот свет!

Виктор не мог объяснить, что опасается врага с тыла больше, чем пуль с фронта, пусть уж Лазарь принимает его страх за безрассудство и мальчишеский боевой азарт.

Однако обнаружить лагерь неприятеля и вступить в открытый бой им ни разу не удалось – грузины успевали уйти. Досадуя, что опять «пар ушёл в гудок», ополченцы шли прочёсывать местность.

– Стреляйте в того, кто навстречу идёт, – наставлял Сандро. – Навстречу, значит с той стороны, значит, враг. Всё. Думать не надо. Мы защищаем свою свободу, а потому правы, даже если ошибаемся.

Вечерами бойцы собирались в лагере, выставляли дозор и укладывались на ночлег, ощущая себя настоящими воинами, защитниками. Рассказывали друг другу об удачно подстреленных бандитах-одиночках. О двух своих товарищах, погибших от пуль грузинских снайперов и погребённых в лесной чаще, старались не вспоминать. Оба погибшие были наёмниками, никто их близко не знал, но после похорон все резко посерьёзнели, стали собраннее и осторожнее.

В лес, даже по нужде, Кот ходил строго по инструкции – с напарником. Разменявший шестой десяток Лазарь казался Коту стариком, и Кот относился к нему почтительно. Оба молчаливые, неторопливые, они отлично ладили, однако близко не сходились. Лазаря удивляла не свойственная молодости постоянная настороженность Кота. Когда прочёсывали лес, Лазарь видел: Кот не трус. Тем непонятнее был затаённый страх в глубине его глаз.

Разгадывать чужую тайну Лазарь не рвался, потому не придал большого значения рассказу Виктора о конфликте в учебном центре. Да и говорил тот про подкинутые сигареты и разбитый нос Кабы со смешком.

– Он когда встал, я думал, меня с говном смешает… Он ведь чечен, да? Чечены обиды не прощают, – небрежно покусывая травинку, рассказывал Кот, сидя рядом с Лазарем на привале.

– Кто чечен? – удивился Лазарь. – Каба? Ты почему так решил? Да он вообще не с Кавказа! Из Казахстана он. В тюрьме там сидел. Потом, как началось это… ну, разделение Союза, выпустили всех уголовников, пошёл воевать. После Казахстана, Сандро говорил, Каба в Карабахе воевал. На чьей стороне – не знаю, врать не буду. Потом как-то в Турции оказался. А потом к Малхазу прибился, тот его к Сандро привёл.

Малхаза, тоже ополченца из отряда, Кот знал. В самом начале перестройки Малхаз удачно заполучил в собственность причал близ села и занялся браконьерской вырубкой бука. По ночам отправлял баржи с ценной древесиной в Турцию. Оттуда деньги ему привозил специальный курьер, которого узнавали в лицо и пропускали все подкупленные охранные службы.

– Вот раньше Каба и был таким курьером, – подтвердил Лазарь. – А потом он и с турками разругался, и с Малхазом. Знаешь, как с турецкого «каба» переводится? Грубый, наглец. Он же такой, этот Каба, всегда хочет скандалить.

– И никто ему в морду не дал?

– Почему? Получал, и не раз. И ничего. Каба с виду страшный. На самом деле трус, как все урки, и кроме денег ему ничего не надо. Ты не думай, он, даже если и не забыл, как ты ему нос расквасил, до конца войны ничего тебе не сделает. Ему Сандро пригрозил: если в отряде драться будет, денег не увидит как своих ушей. Вах, Кот, я знаю: для Кабы эта угроза страшнее смерти.

Лазарь добродушно рассмеялся, но ничуть Виктора не успокоил. Наоборот, чем больше хороших новостей об удачных операциях абхазов привозил Сандро, тем тревожнее становилось на душе у Виктора: со всей очевидностью приближался день окончания войны, а значит и день, когда Каба получит свои деньги.

Между набегами на предполагаемые стоянки неприятеля местные ополченцы втихаря навещали родственников, а наёмники доставали карты. Играли без «интереса»: Сандро строго-настрого запретил ставки. Кабе такая игра претила, но спорить с командиром он не смел и, вслед за абхазами, тоже стал куда-то исчезать. Возвращался с сумкой, полной сыра, мяса, фруктов. Говорил, оскаливая в усмешке крепкие зубы: «У меня в каждой деревне девочка. Любят они меня. Угощают». Мужики ему не верили. Ходили слухи, что Каба мародёрством промышляет. Однако консервы всем надоели, еду брали. Виктор ни разу не взял, чем ещё больше раздражал Кабу, а после одного случая окончательно уяснил: на войне в живых остаётся тот, кто стреляет первым.

В тот день они с Лазарем патрулировали окрестности поляны, где, ожидая командира, в очередной раз отбывшего к своим кураторам, отряд стоял лагерем.

Странные звуки со стороны густых зарослей первым услышал Виктор и обратил на них внимание Лазаря. Взяв оружие наизготовку, они двинулись туда, откуда доносились хруст, шелест и то ли хрип, то ли стон. Лазарь осторожно раздвинул ветви и отшатнулся. Прижав палец к губам, жестом позвал: взгляни.

Виктор вначале ничего не понял, показалось: в куче тряпья борются два голых человека, – но тут же сообразил: нет, не драка. Это мужик в чёрной куртке с капюшоном и спущенных штанах пытается насильно овладеть женщиной. Лицо её закрывал задранный подол, голые ноги метались, бились о траву, она не кричала, мычала сдавленно.

Лазарь махнул рукой, дескать, давай, пошли, не наше дело. Но Виктор этого жеста не увидел. Беззащитные женские ноги вдруг вызвали в памяти образы матери, сестры, школьной подруги Анжелки… В глазах потемнело, стало нечем дышать. Не помня себя, он ломанулся через кусты и с силой ударил прикладом по чёрному капюшону. Мужик обмяк, а женщина всё билась и билась под ним, теряя силы и затихая. Лазарь одним рывком сбросил с неё неподвижное мужское тело с голым задом и почему-то одной голой ступнёй.

Стараясь не замечать обнажённой плоти, Виктор опустил женщине подол платья и понял, зачем мужик снял ботинок – грязный носок торчал изо рта жертвы, в вытаращенных карих глазах застыл дикий ужас. Она была немолода, возможно, вдова – во всём чёрном. Насильник стянул ей руки за спиной рукавами спущенной с плеч блузки, вялые груди с большими тёмными сосками выпали из разорванного лифа.

Что-то успокаивающе приговаривая по-абхазски, Лазарь помог женщине освободиться, привести одежду в порядок, и она, пошатываясь, слёзно причитая, заспешила прочь.

Виктор не смотрел в её сторону. Отвращение, стыд, гнев горячо пульсировали в висках. Он с размаха пнул насильника по смуглой заднице, прицелился ему в голову, готовый выстрелить, но тот застонал, сел, и Витя узнал Кабу.

Неизвестно, как дальше развернулись бы события, если бы не Лазарь. Старый абхаз мгновенно сориентировался и представил дело так, будто патрульные только что нашли Кабу лежащим без сознания и без штанов.

Предостерегающе поглядывая на Виктора, Лазарь сочувственно успокаивал Кабу:

– Наверное, этих негодяев было много, раз они сумели победить такого сильного парня, как ты, Каба. Смотри-ка, голову тебе разбили… Но, слава богу, ничего не успели с тобой сделать, удрали, как нас услышали. А снятые штаны – это пустяк, это не позор. И вообще, Каба, ты ведь знаешь: все грузины пидарасы, поэтому надо их убивать. Сначала их самих, а потом и память о них. Мы ведь этим здесь и занимаемся, да? Слышь, парень, ты не беспокойся, никто не узнает, клянусь здоровьем своих детей, я никому ничего не скажу! И Кот не скажет.

– Так ведь, Кот? – обернулся Лазарь к Виктору, впавшему в ступор: в ушах гудело, в глазах метались зелёные блики, из живота поднимался к горлу тошнотворный комок. – Будешь молчать? А?

– Да, – сипло выдавил Виктор. У него так кружилась голова, словно не он, а ему врезали прикладом по черепу.

Глядя, как искренне возмущается Лазарь, как уважительно помогает Кабе встать и одеться, как бережно ведёт под руку, Виктор понимал: мудрый напарник спас ему жизнь… Хотя… может, и не спас. Ненависть, с какой смотрел Каба, означала: он не верит ни единому слову.

Не умом даже, нет, всем своим дрожащим нутром, всей молодой, живой, полнокровной плотью Виктор понял: злая память Кабы обязательно потребует жертвы, и отныне главная задача – этой жертвой не стать…

До конца сентября и взятия абхазами Сухума они кружили по лесам в окрестностях горы Мамзышхи, выбивали противника по одному, по двое-трое, выслеживая и подстреливая из засады. Трупы оставляли на месте, даже не подходили к ним.

Виктор тоже стрелял и тоже, вероятно, попадал в грузинских захватчиков, но в лицо убитому им человеку глянул только раз. Теперь часто видит. Во сне.

…Звук выстрела растворяется в шуме реки.

Кот сразу понимает: попал. Вначале стоит, оцепенев, затем медленно приближается к неподвижному телу. Надо убедиться: смертельно опасного врага больше нет, можно ходить, не оглядываясь, крепко спать, не вздрагивая от близких шагов, смеяться открыто, не скрываясь от злых чёрных глаз, уставленных на Кота с прищуром, словно в прицел… Можно дальше жить спокойно.

Спокойно. Жить. Можно.

Каба лежит лицом вниз, голова закрыта чёрным капюшоном, слева на спине в куртке рваная дыра. Надо перевернуть… Кот толкает труп ногой – не получается, слишком тяжёлый. Тянет одной рукой за плечо, в другой – автомат наготове. Тело мягко перекатывается на спину, и Кот покрывается холодным потом: перед ним не Каба, а совершенно незнакомый мужик лет сорока. У него бледное лицо, светлые волосы и мёртвые голубые глаза. Они смотрят на Кота спокойно, без гнева, без ужаса, смотрят и не видят – чужие голубые глаза. Этого человека Кот не знает. Не знает, но убил. За что? За то, что у него худощавая фигура, чёрная куртка и крадущаяся походка. Рядом с ним под деревом – вязанка лавровых веток. Он местный, резал в лесу лавр, а Кот его убил. Он не грузин и не Каба, он случайный человек. Кот случайно убил случайного человека, похожего на врага. Ошибся.

Убийство на войне – не преступление… «Мы правы, даже если ошибаемся», – так учил командир Сандро. Идёт война, неизвестный мужчина погиб на войне, как те двое наёмников, которых похоронил отряд – своих положено хоронить. И этого случайного человека нельзя оставить гнить в лесу, словно врага. Нельзя.

Кот руками начинает рыть мягкую рыхлую почву. Пот ест глаза, из-под ногтей выступает кровь. Он сталкивает ещё податливое тело в выкопанную яму и торопливо закидывает землёй, ветками, листьями, спиной остро ощущая направленное на него оружие живого и невредимого Кабы. Хочет остановиться, обернуться, но не может и бросает, бросает всё, что попадает под руки.

Бросает, покрываясь едким потом, умирая от тошнотворного страха, скрутившего нутро. Куча быстро растёт и вырастает в огромную тяжёлую гору. Эта гора накрывает Кота, он задыхается, пытается выбраться, кричит, машет руками, ногами…

И просыпается.

С усилием Виктор расслабил судорожно скрюченные пальцы, разжал челюсти, перевернулся на спину. Сердце больно колотило о рёбра. Простыни сбились в мокрый ком.

С первого этажа, из кухни послышались громкие голоса. Спорили Люда и какой-то мужчина. Похоже, Закан, это его голос рычит и булькает так, словно спустили воду в унитазе. Хитрая лиса этот Закан, сейчас припрётся и будет уговаривать присоединиться к компании в сарае. Дескать, это не он со своими вениками, это боевые братья зовут Витю поговорить о той поре, когда каждый из них ощущал себя больше, чем просто мужчиной.

Виктор в тех разговорах не участвует. Лишь в самом начале, когда Закан впервые собрал сослуживцев за лавровыми посиделками, на расспросы мужиков, отчего на родину не едет, объяснил: «Я там кроме военкомата никому не нужен. Только дома появлюсь, сразу в армию призовут. Не хочу. Хватит, отвоевался».

Когда Сандро привёз в отряд новость: Сухум освобождён от захватчиков, местные ополченцы встретили известие восторженными воплями, а наёмники растерянно – большинству предстояло возвращение в безработицу и безденежье.

Односельчан командир распустил по домам, остальных повёл обратно в учебный центр, где каждому обещал приют до полного расчета и отъезда на родину. Или до заключения нового контракта, если политическая ситуация изменится и возникнет такая необходимость. Виктору Сандро предложил поработать помощником «у одной доброй женщины» и привёл к Людмиле.

Виктор тогда сразу предупредил: дождётся расчёта за войну и уедет домой. После прошёлся по дому, на ходу выслушивая от хозяйки, где что нужно поправить-починить. В спальне бегло оглядел стену над комодом, увешанную фотографиями в разнообразных рамках, и вдруг замер, упёрся взглядом в большой портрет светловолосого мужчины.

– Ты чего? – удивилась Люда. – Знаешь его? Да? Может, встречал где?

Виктор пожал плечами, буркнул:

– Нет. Показалось. А кто это?

– Муж мой, Павел. Смотри сюда: здесь надо ставень прибить…

– Где он?

– Тут, вот ставень…

– Муж твой где?

– Кто ж его знает? Пропал. Может, другую нашёл, а может… Не знаю. Гляди сюда: в люстре патрон сгорел, надо заменить…

– Русский?

– А? Кто?

– Муж твой. На абхаза не похож.

– Да нет, мать у него была с Украины, как и я, мы по соседству жили. Отец местный грузин, срочную служил у нас, на Черниговщине. Пока служил, сделал ребёнка, а после…

– В каком смысле «местный грузин»?

– В обычном. Думаешь, тут одни абхазы? Как бы не так!

– Сандро говорил: чисто абхазское село.

– Слухай его больше. Тут чёрт мешал – всяких кровей намешал. Тут и адыги, и абхазы, и грузины – эти, чтоб ты знал, тоже между собой разнятся: мегрелы есть, имеретинцы, сваны… Вот мой Паша как раз от свана родился, они все рыжеватистые и глаза светлые. Русские чуть не в каждом доме: если не дед или бабка, то невестка – местные своих девок на сторону плохо отдают, а себе берут хоть с Африки, любую возьмут, в Абхазии женщин мало… Еврей жил, сам на русской женатый, а зятья у них – один абхаз, другой армянин. Они первыми уехали, как буча поднялась. Верно тебе говорю: у нас тут на кого ни глянь, все полукровки…

– А как же… Чего тогда… воюют?

Люда всплеснула руками, округлила чёрные глаза:

– Ты чё такой наивный? Политика, б…! Жили себе и жили, нет, кому-то куска не хватило! Та шоб им, подлюкам, хорло разорвало!..

Возмущённая Люда раскраснелась, помолодела, в речи явственно проступил украинский говор. Виктор того не заметил. Ему вдруг сделалось жарко в прохладной комнате, даже пот прошиб, взгляд непроизвольно тянулся к лицу светловолосого мужчины. Виктор с усилием отвёл глаза, принялся разглядывать другие снимки, но и на них видел Павла – где с Людой, где с какими-то мужчинами… женщинами… ребятишками… Тряхнул головой, сунул в карманы непроизвольно сжатые до побелевших костяшек кулаки, спросил:

– Ваши дети?

– Не, то его родня и мои племянники с Черниговщины, давно уж не виделись… У нас одна дочка. Вот, Тамарочка…

Люда сникла, погладила фото смеющейся девушки в цветочном венке на тёмных волосах, ладонью отёрла пыль. Вздохнула.

– Далеко она, в Канаде. Мы с Пашей для неё одной жили. В Москве на врача выучили. Думали, вернётся, а она в восемьдесят восьмом уехала. Там замуж вышла… Мы вначале получали письма, потом перестали, вот уже… второй… не, третий год ничего. Ладно, то всё не твоё дело, твоё – дом мне поправить. И вот ещё что: могу тебя кормить, комнату выбирай любую, хоть внизу, хоть наверху, а денег у меня нет.

На том и сошлись: платой за работу Виктору будут стол и кров. А потом… Что же делать, если он молод и здоров, да и она ещё не старуха. А на сплетни наплевать, люди всегда найдут, за что осудить одинокую женщину.

Люда и верила, что муж вернётся, и не верила. Порой была убеждена: Павел сбежал от войны. И тому был повод. Как стали доходить до них известия о погромах в Сухуме, он забеспокоился. Хотя вырос на Украине и жил под материнской фамилией, в селе все знали, что отец его – грузин, что своего единственного сына, пусть внебрачного, признавал, любил, дом свой ему подарил и был им же на сельском кладбище похоронен. Павел уговаривал жену перебраться в Россию, грозил без неё уехать, если не согласится. Она не спорила, но и собираться не спешила. Тянула время, надеялась: авось, до их насквозь интернационального села не докатятся столичные раздоры, дурная заваруха скоро закончится. Вот и дотянула – осталась одна, а Павел спокойно живёт где-то с другой бабой.

А то вдруг одолевали её сомнения, что после двадцати лет мирной совместной жизни муж мог уехать, не прощаясь. Может, убили его? Вон, сколько по лесам мутного народа шастает, – думала Люда, но тут же пугалась таких мыслей. Нет-нет! Если бандиты застрелили Павла, ополченцы давно нашли бы его тело. Все знают: убитых враги не уносят и не хоронят в лесу… Конечно, он где-то устроился, поживает себе спокойно и в ус не дует. Значит, и ей можно простить новую жизнь.

После войны она сама попросила старосту найти ей помощника по хозяйству. Дом двухэтажный, четырнадцать комнат – в добрые времена они с Павлом толпы отдыхающих принимали, плюс сад, огород… В две женские руки не справиться. Да и страшно стало жить, – мародёры продолжают в село наведываться.

Кто эти люди в чёрных масках, откуда приходят – неизвестно. Пробегутся по домам и скроются. Только что в тех домах найдёшь, если курортники второе лето сюда не заглядывают? Мужикам работы нет. Семьи кормят женщины: возят в Гагру на рынок сыр, фрукты, мёд… Вот еду бандиты и выгребают да вещички, что поценнее. Небогатая нажива, но хозяевам и того жаль. Пробовали в милицию жаловаться – без толку. Говорят, один жалобщик свою бензопилу у самого начальника автоинспекции видел. Так что лучше давать отпор грабителям своими силами прямо с порога. Виктор для этого вполне подходил: хоть и молод, и худ, но характер у него крепкий и кулак быстрый. Делает всё, что скажешь, да ещё и подрабатывает немного – как ни крути, а копейки за лавровеники складываются в совсем не лишние рубли. Ему, наверное, бывает скучно, только он никогда этого не показывает и уезжать не собирается. Так и сказал однажды: «Мне и здесь хорошо».

– А вдруг да Павло возвратится, тогда что? – однажды спросила Люда.

Виктор помрачнел, буркнул раздражённо:

– Там видно будет.

Людмила чувствовала: есть у парня за душой какая-то тоска. Обычно спокойный, даже флегматичный, временами Витя становился озлобленно-раздражительным. Начинал бессвязно кричать во сне, метаться. Тогда Люда обнимала его, словно ребёнка, напевала тихонько бабушкину колыбельную: «Ой, у гаю, при Дунаю…», и он затихал, уткнувшись в худенькое женское плечо.

Они никогда не говорили о чувствах, о планах на будущее. Просто жили, каждый в своих мыслях и ожиданиях, словно врозь.

Вместе, но врозь.

Чествовать победителей в село приезжали какие-то военные. Они говорили пламенные речи о национальной гордости, свободе, победе и вручали награды.

Кабе тоже дали орден – посмертно. В последние дни войны он снова в одиночку ушёл из отряда и пропал. О дезертирстве никто не подумал – без денег Каба никогда не сбежал бы. Сандро отдал приказ прочесать лес, найти живым или мёртвым. Искали долго, обнаружили в полутора километрах от лагеря с простреленной головой: попал-таки Каба под пулю грузинского снайпера. Похоронили с почестями. Вот тогда, на траурном митинге, Виктор узнал настоящие имя-фамилию Кабы – простые русские фамилию, имя и отчество.

Виктора Котляревского ничем не наградили, но обещанные большие деньги выплатили сполна. Всё до копейки он отослал матери, сообщил, что жив-здоров, живёт в Абхазии, занимается лавровым промыслом. Пока мало зарабатывает, однако скоро сюда, к морю, солнцу, мандаринам вернутся курортники, деньги будут, и тогда он ещё пришлёт. Про Люду написал коротко: «Живу у женщины».

Заскрипела лестница под тяжёлыми шагами грузного абхаза. Наконец, Закан, пыхтя, добрался до спальни:

– Эй, слушай, сколько можно лежать, а? Бока будут заболеть! Посмотрите на него, а, валяется как тюлень на берегу и мечтает! Пойдём, а, расскажешь всем, о чём может мечтать такой молодой и сильный мужчина!

Виктор окончательно проснулся и лежал с закрытыми глазами. Знал: если откроет, увидит тёмный прямоугольник на выцветших обоях. Раньше там висел портрет голубоглазого светловолосого мужчины по имени Павел. Люда его сняла, когда Виктор стал спать в этой комнате, в этой постели…

Закан стоял в дверях, ничуть не смущаясь отсутствием реакции на своё появление, и расписывал, как замечательно однополчане проведут день за выпивкой и воспоминаниями:

– Слышь, Кот, такое вино Эсма приготовила, а! Только тебя все ждут.

Вспоминать месяцы непрерывного страха, смешанного с удушающей ненавистью Виктору не хотелось. Однако другой возможности провести время с мужиками в прохладном сарае, а не с Людой в огороде на жаре у него не было. Конечно, он пойдет, но не сразу, не по первому зову, а когда сам захочет. Будет вязать лавровеники, пить молодое вино и молча слушать разговоры победителей.

Мотылёк на стекле выбился, наконец, из сил и замер, обречённо сложив оббитые крылышки.

__________________

Благодарю за помощь консультата —

майора ФСБ в отставке М. М. Павлова.

Имена героев событий 1992 г. изменены.