Читать книгу Время дракона - Светлана Лыжина - Страница 6

Город Букурешть находился в самом центре равнины, по которой протекало великое множество больших и малых рек. Куда ни поедешь – на пути обязательно попадётся мост или переправа. Вот почему государю Владу, чтобы добраться до святой обители, расположенной всего-то в трёх с половиной часах езды от столицы, требовалось пересечь водную преграду трижды. Первый раз – в том месте, где он обычно охотился.

К северу от города Букурешть протекала речка, которая не смогла найти себе узкого русла и вольготно разлилась по полям, образовав десяток озёр, соединённых между собой естественными протоками. Озёра, словно нанизанные на нитку, подпитывали друг друга, и лишь одно, совсем мелкое, не могло насытиться той водой, которую давали два соседних, поэтому в летние и зимние месяцы оно наполовину пересыхало, показывая некрасивое серое дно, изрезанное ручьями.

Остальные озёра, похожие, как сёстры, никогда не показывали своего дна. Даже их берега – и те скрывались от взора людей. Пологие сходы обросли густым камышом и кустарником, а там, где берег поднимался повыше, кустарник уступал место деревьям. У самой воды стремились оказаться ивы и ольха, выставлявшие напоказ серебристую листву, словно дорогую одежду, а чуть дальше, за ними, высились простые и скромные зелёные кроны, похожие на лес.

«Если кто не знает этих мест, то, глядя с дороги, не поймёт, куда приехал, – каждый раз говорил себе Влад, проезжая здесь. – По незнанию можно решить, что поле кончилось и началась чаща». Догадаться, что это всего лишь пойменные заросли, помогали речные чайки, которые иногда взмывали над деревьями, а также дикие гуси и утки, чьи голоса различались издалека, привлекая охотников.

Для удобства охотников и путешественников в округе было построено несколько мостов, в том числе мост через протоку возле сухого озера, и он вот-вот должен был показаться, ведь правитель со свитой уже въехал в заросли. Здесь ветви вязов образовали над дорогой высокий зелёный свод. В конце этого коридора сияло небо, но сейчас государь видел всё это плохо, потому что обзору мешали головы охранников.

Чуть раньше, на равнине, Влад велел своим людям перестроиться, так что теперь двенадцать вооружённых конников рысили впереди и по бокам от господина, дабы защитить его от нежелательных встреч, однако теперь он, заслоненный со всех сторон, почти не видел, что творится вокруг. Правитель лишь помнил, что утоптанный тракт скоро превратится в бревенчатый настил моста, на котором брёвна стёсаны поверху совсем немного, так что по настилу лучше ехать шагом, чтобы конь не споткнулся.

Под мостом зиял глубокий овраг, по краям обросший деревьями. На дне оврага журчала речушка, которая растекалась множеством ручьёв по сухому озеру, начинавшемуся справа от моста, а слева виднелась широкая лагуна, из которой речушка брала воду.

«Там в лагуне крестьянин Илие, который “без пальца”, ловит рыбу», – подумал Влад, а затем посмотрел вверх и с некоторой досадой обнаружил, что уже седьмой час – недаром ведь розоватые разводы облаков, растекшиеся по небу, теперь выглядели ярко-золотистыми.

Тем временем настил моста кончился, дорога заметно расширилась и наконец превратилась в деревенскую площадь, которую князь не стал внимательно оглядывать, потому что место было знакомое.

Справа и слева за плетнями стояли белёные хаты с ровными четырёхскатными крышами, сложенными из стеблей камыша, а рядом виднелись землянки-кладовые, летние кухни, колодцы, хлева, стога сена и склады дров. Возле домов во дворах уже слышался шум голосов – это хозяева переговаривались через плетень с теми, кто собрался на площади.

Даже не вглядываясь, Влад знал, что на площади «ждут государя», причём одни, сойдясь в кружок, о чём-то горячо спорят, другие, сидя на земле и подложив под себя рогожу, глядят по сторонам, а кто-то улёгся спать в телеге, которая стоит с краю площади, возле плетня.

Лошадь в телеге, конечно, никто не распрягал, ведь скоро предстоял обратный путь, но животина, даже стёснённая хомутом и оглоблями, всё равно дотягивалась до травы, выбивавшейся из-под изгороди. Когда объедать становилось нечего, лошадь чуть-чуть подвигалась вперёд вместе с телегой, а хозяин, почувствовав движение, должен был проснуться, оглянуться по сторонам и вдруг обнаружить – он чуть не проспал то, ради чего приехал: «Государь! Вот счастье! Не разминулись! Государь проезжал здесь в прошлом году на Рождество, в этом году два раза – на Пасху и Троицу – и вот снова пожаловал…»

– Государь! Государь! Государь! Государь! – вдруг послышалось отовсюду, но трудно было понять, кому кричали. Может, приветствовали правителя, а может, сообщали друг другу, что тот приехал.

Люди, минуту назад бродившие по площади или устроившиеся в сторонке, побежали вперёд княжеских конников, сбились в кучу, преграждая дорогу, так что правитель и его свита вынужденно остановились.

– Вот и доехали до первого препятствия, – пробормотал Влад, повернувшись к Войко, но тут обнаружилось, что боярин опять что-то высматривает возле копыт княжеского коня.

«Что же он такое заметил? – подумал правитель. – Неужели всё-таки прикидывается и пытается пошутить?» – однако сейчас князя больше занимало то, что преградило путь. Княжеские охранники, ехавшие впереди, держались не так уж плотно друг к другу, поэтому сквозь их строй всё-таки можно было кое-что рассмотреть.

Там, где дорога снова сужалась и превращалась в улицу, виднелись ряды согнутых спин. «Кафтанов нет – одни рубахи из белёного или небелёного холста, – отметил Влад. – Значит, люди простые. Кланяются почтительно, сгибаясь вполовину роста, но встали так, что не проедешь – перекрыли всё от забора до забора».

– Государь! – выкрикнул кто-то из согнувшейся толпы. – Дозволь нам предстать перед тобой!

Влад не ответил «да». Вместо «да» он задал встречный вопрос – так же громко, как кричали из толпы:

– Зачем вы об этом просите?

– Мы просим, чтобы ты, согласно древнему обычаю, самолично творил суд, разбирая жалобу всякого простого человека, который к тебе явится, и не поручал решение этого дела никому другому. Выслушай и рассуди!

– А знаете ли вы, о чём просите? – всё так же громко вопрошал правитель. – Знаете ли вы, что я сужу строго и что мой приговор нельзя ни отменить, ни обжаловать?

– Знаем! – хором грянула толпа.

– И всё равно стремитесь предстать передо мной?

– Дозволь! Дозволь! – закричала толпа.

– Что ж, – сказал Влад, – я вижу, вы пришли сюда, движимые нуждой, а не прихотью. Но сегодня я тороплюсь. У меня важная забота. Поэтому я разрешаю предстать передо мной лишь одному человеку. Его дело я разберу, а остальные из вас, кто хочет, могут составить челобитные и отнести к моему крыльцу в Букурешть.

«Выслушивай всех, представших пред твоё лицо», – так гласила традиция, поэтому крестьяне и просили дозволения предстать перед государем, а он нарочно огородил себя конниками, велев охране перестроиться ещё до того, как въехал на мост.

Крестьяне понимали, что не могут ничего с этим поделать. Хорошо было уже то, что Влад согласился разобрать хотя бы одно дело, поэтому из толпы вежливо спросили:

– А чьё дело ты разберёшь, государь?

– Это вы определяйте сами, – ответил Влад, а пока толпа, образовав круг, определяла, решил разобраться со странным поведением Войко. – Что ты там разглядывал? – спросил правитель.

Боярин виновато пожал плечами, сам не понимая, что же заставляло его коситься:

– Вроде опять померещилось что-то.

– Опять чёрная собака? – усмехнулся князь.

– Нет, – сказал Войко, – на этот раз курица, но тоже чёрная.

Между тем среди ровного многоголосого бормотания толпы, обсуждавшей, кто предстанет перед государем, слышались фразы, сказанные громче, чем следует:

– Я приехал раньше всех!

– А я тут в третий раз! – возражал кто-то. – Этого в челобитной не напишешь! Я должен рассказать сам!

– Твоё дело не такое уж важное! – звучал ехидный голос.

– Да тихо ты!

– Сам тихо!

– Братцы, давайте я.

– А почему ты?

– А почему не я?

– А почему он? Слишком много чести!

Ожидая, пока толпа наконец выберет просителя, Влад непринуждённо глянул влево под ноги коню. Дракон сидел там, будто притаившись, и даже извалялся в дорожной пыли, чтобы стать менее заметным.

Глядя на него, князь снова спросил у Войко:

– Курица, говоришь?

– Ты что-нибудь заметил, господин? Хотя бы куриные следы?

– Нет, не заметил. – Влад отвёл взгляд от чешуйчатого зверя, поднял голову и поторопил просителей: – Решайте быстрее! А то у меня не останется времени разобрать даже одно дело.

Люди посовещались ещё полминуты, после чего круг разомкнулся:

– Мы выбрали! – грянула толпа, и тут дракон сразу встрепенулся, стряхнул с себя пыль и весь напрягся, поскольку всякое дело, которое разбирал Влад, вызывало у чешуйчатой твари большой интерес.

– Пропустите просителя ко мне, – приказал государь, после чего конники подвинулись, а в образовавшийся коридор ступил крестьянин средних лет.

Нынешний проситель оказался высок и худощав, однако его ладони, широкие и пухлые, как у любого труженика, казались чересчур большими и не подходящими для его худощавой фигуры. Впрочем, ступни тоже представлялись чересчур большими, так что обутки-опанки, шаркающие по дорожной пыли, наводили на мысль о двух лодках, скользящих по реке.

Вся одежда этого человека – рубаха, штаны, пояс-кушак, обмотки на ногах – была светлой, и по сравнению с цветом льна странно тёмными выглядели лицо и руки – загорелые, словно вылепленные из красной глины.

«Истинный труженик», – подумал князь, но не успел он разглядеть этого просителя, как из толпы выдвинулся другой – почти такой же, только чуть пониже. Он робел ещё сильнее и даже покачивал руками, от волнения не зная, куда их пристроить, но всё равно шёл к государю.

– Я разрешил предстать передо мной лишь одному человеку, – напомнил Влад.

Первый проситель обернулся, затем снова посмотрел на князя и с поклоном произнёс:

– Это мой младший брат. Хоть нас и двое, но дело у нас на двоих одно.

– Ладно, если так. Что у вас за дело?

Крестьянин, который в отличие от князя никуда не торопился, начал обстоятельно рассказывать:

– Зовут меня Йон Кокор. А это мой брат, Лаче. Досталось нам в наследство от отца урожайное поле. А ещё достался дом, два вола, шесть овец, гуси, цыплята…

– Да, хорошее наследство, – перебил Влад.

Йон опустил глаза и вздохнул:

– Наследство хорошее, но не очень.

– Почему? – спросил правитель.

– Потому что мы с братом не знаем, как всё это поделить.

– Поровну, как у людей принято. – Влад пожал плечами, не понимая, для чего его просили разбирать это дело.

– Легко сказать, но трудно сделать, государь, – ответил Йон.

– Что же здесь трудного? Каждому по половине поля, по половине дома, по одному волу, по три овцы… и так дальше, пока всё не поделите.

– Государь, – подал голос Лаче, – мы не успели тебе сказать, что поле, которое досталось нам от отца, совсем маленькое. Если поделить его, то урожая, выращенного на половине, никак не хватит прокормиться даже одной семье.

– А как же вы кормились вдвоём до сих пор? – спросил Влад. – Наверняка вы оба женаты и успели обзавестись детьми.

– Я женатый, – ответил Йон, – а мой брат – нет. А ещё с нами живёт наша старая мать. Все мы никак не прокормимся, если мой брат тоже женится.

– А жениться он хочет… – проговорил правитель.

– Конечно. – Лаче подбоченился, но вовремя вспомнил, как надо вести себя при государе, поэтому тут же принял скромный вид. – То есть… вышло, что… моему брату жениться можно, а мне – нельзя!

– Если ты хочешь жениться, почему не пойдёшь и не наймешься к кому-нибудь батраком, чтобы заработать денег на свадьбу? – спросил Влад.

– А почему я должен батрачить? – возмутился Лаче. – Мой брат ни на кого не батрачил, а женился. Я тоже так хочу!

– В жизни не всегда бывает так, как хочется, – заметил Йон.

– Не буду батрачить! – продолжал возмущаться Лаче. – Достаточно уже того, что я у своего старшего брата работаю как батрак. Это несправедливо! Наследство мы должны делить поровну – так закон велит. А получилось, что всё досталось старшему.

– Ты на меня работаешь? – Теперь уже Йон возмутился. – Да ты пойди найди батрака, который бы жил в таком почёте! Даже дети мои не получают за столом лучшего куска, чем получаешь ты. А разве кто гонит тебя в поле, если ты накануне надорвал спину? А пойди найди такого батрака, которого не только кормят, но и одевают бесплатно.

– Подумаешь, справили мне овечью шубу. Вот щедрый брат! – усмехнулся Лаче.

– Да и не забудь – я старше тебя на девять лет! – крикнул Йон. – Ты ещё только выучился ходить и разгуливал без штанов по дому, держась за материнскую юбку, а я уже работал с отцом в поле. У меня больше прав на эту землю, чем у тебя! Я влил в неё столько своего пота, что…

– Я знаю, – протянул Лаче. – Ты напоминал мне об этом, когда в первый раз пришлось говорить о наследстве. Ты тогда не кричал. Ты тогда просил. Ты говорил: «Давай не будем ничего делить». Ты говорил: «Братец, я не могу сейчас выкупить у тебя половину поля, потому что собираюсь жениться». Ты говорил: «Пожалей меня, брат. Невеста не хочет ждать». Ты говорил: «Если я не женюсь сейчас, то упущу её». А теперь я должен расплачиваться за то, что пожалел брата?

– Так ведь у тебя нет невесты, – возразил Йон. – Чего ты вдруг взялся делить имущество?

– А откуда взяться невесте, если у меня нет дома, куда я мог бы её привести? – в свою очередь возразил Лаче. – И у меня нет брата, которого я мог бы попросить: «Пожалей меня, одолжи свою часть наследства, чтобы я казался зажиточным человеком».

– А теперь ты хочешь всё поделить, чтобы мои дети умерли с голоду? – спросил Йон.

– А ты хочешь отправить меня батрачить куда подальше, чтобы все забыли, что половина отцовского поля – моя? – спросил Лаче.

Йон язвительно заметил:

– Ты боишься, что со своей ленью ничего не заработаешь в батраках. Поэтому и не идёшь на заработки.

– Нет, – ответил Лаче, – мне боязно, что, когда я вернусь через несколько лет, ты не пустишь меня на порог и скажешь: «Кто этот пришлец? Это не мой брат».

– Когда же я успел сделаться для тебя Каином?

– А что, не так будет? – спросил Лаче.

– Нет! – крикнул Йон.

– А я думаю, что так! – крикнул Лаче.

Оба брата стояли, буравя друг друга глазами, а государь, казалось, получал от этого зрелища большое удовольствие. Он расслабленно сидел в седле и наблюдал за происходящим, будто за петушиным боем или другой потехой. Всякий раз, когда один из спорщиков произносил что-нибудь обидное, Влад с видом знатока кивал, поднимал брови или кривил губы: «Ого! Вот это да! Пощипал пёрышки! Посмотрим, чем другой ответит… Ха! Вот как неожиданно вывернулся».

– И кто же внушил тебе, что я хочу тебя выгнать? – наступал на брата Йон.

– Ты сам, – отвечал младший.

– Я?

– Да! Ведь ты до сих пор не собрал денег, чтобы выкупить у меня половину поля. Я помню, первое время после женитьбы ты говорил: «Подожди, брат. Прошу, подожди». А теперь ты даже этого не говоришь.

– Да разве можно что-то скопить, когда приходится кормить столько ртов? – развёл руками Йон.

– А о чём ты думал, когда женился? – насупился Лаче.

– И что же теперь мне делать? – снова принялся возмущаться старший.

– А мне что делать? – спросил младший.

Наконец Владу это надоело. Он глянул вниз, на дракона и увидел, что чешуйчатой твари тоже наскучил этот спор.

– Они оба не заслужили отцовского наследства, потому что ведут себя не по-братски, – прошипел змей, встал, повернулся задом к обоим спорщикам и заскрёб лапами по земле, как собака, которая что-то закапывает.

«Ишь, рассердился, – подумал Влад. – Шипит злобно, как дьявол». Однако такое поведение твари не доказывало, что она относится к разряду бесов. По большому счёту дракон выразил не своё мнение, а мнение хозяина. Именно так и должна поступать придуманная тварь, а вот дьявол – это ум самостоятельный.

Как бы там ни было, с крестьянами следовало разобраться.

– Довольно спорить! – громко сказал Влад.

Йон и Лаче от государева окрика застыли, как изваяния, а государь подождал немного и весьма недовольным тоном произнёс:

– Дело ваше мне ясно. Я вижу, что вы не братья вовсе. Сказав про своё родство, вы меня обманули.

Йон и Лаче медленно повернулись к государю. Явившись на суд, они никак не ожидали такого исхода, поэтому слово «обманули» заставило их подать голос.

– Нет, государь, мы не обманываем тебя, – сказал Йон, тут же сделавшийся снова робким. – Мы братья. Я – старший, а он – младший.

– Нет, вы не братья, – уверенно заявил князь.

– Почему не братья? – недоумённо спросил Лаче. – Ведь отец у нас один и тот же. И мать одна и та же.

– Чем же вы это докажете? – недовольно вопрошал государь.

– Это могут подтвердить свидетели, – ответил Йон, который отчаянно пытался понять, почему дело о наследстве приняло такой оборот.

– И где свидетели? – резко спросил Влад.

– Сейчас их нет… но мы можем привести… – запинаясь, ответил Лаче. Он тоже не понимал, почему звучат подобные вопросы, но стремился скорее разрешить странное недоразумение. Даже попятился и повёл рукой куда-то в сторону, готовый сию же минуту бежать в родную деревню за свидетелями, как бы далеко эта деревня ни находилась.

– Нет, о свидетелях надо было позаботиться заранее, – остановил его князь.

– А как же мы тогда докажем? – спросил Йон.

– Значит, доказать не можете, – подытожил правитель и тут же, не дожидаясь возражений, сделал знак своим людям.

Восемь вооружённых конников спешились. Четверо из них остались держать лошадей, оставшихся без седоков, а ещё четверо подступили к братьям, схватили обоих за шиворот и заломили им руки за спину.

– Помнится, на окраине этой деревни есть место, специально предназначенное для наказаний, – произнёс Влад. – Ведём этих лжецов туда.

Толпа, собравшаяся на суд, удивлённо загудела, но не стала дожидаться, пока её начнут теснить. Крестьяне, продолжая гудеть, двинулась вперёд по улице, вслед за ними – государевы конники и те, что держали двоих братьев, а далее – князь и Войко с остальной свитой.

Деревня была маленькая, поэтому до околицы добрались быстро. Там возле дороги на краю поля стояли три вкопанных в землю кола, на одном из которых ещё держалось что-то бесформенное, когда-то бывшее человеком, а теперь ставшее бурым куском мяса, облачённым в рубаху. Позади кольев возвышался колодезный журавль, но с более короткой цепью, а вместо ведра на конце у неё висел крюк.

Если поднять осуждённого с помощью этого приспособления, а затем опустить на тот или иной кол, да ещё тянуть вниз за верёвки, привязанные к ногам, то казнь занимает совсем мало времени. Конечно, строить журавль ради одной казни нет смысла, но если наказания происходят регулярно на одном и том же месте, тогда совсем другое дело. Оглядывая всё это, князь Влад уже предвкушал удовольствие, и потому княжеский дракон радостно бегал вокруг кольев и принюхивался.

Увидев колья, Йон и Лаче наконец сообразили, что последует далее. Оба брата затряслись, как листья на ветру. Без сомнения, они уже пожалели, что попросили правителя судить их.

– Помилуй, государь! – взмолился Йон.

Влад не ответил, а сделал слугам, державшим осуждённых, ещё один знак. Подведя братьев поближе к месту казни, слуги перестали заламывать братьям руки, но по-прежнему держали за шиворот.

– Снимайте пояса, штаны и обувь, – сказал один из государевых людей. – Ну!

Йон и Лаче начали раздеваться, но выходило плохо – руки не слушались.

– Государь, скажи хоть, за что казнишь! – снова воскликнул Йон.

– Как, за что? – удивился Влад. – Ты до сих пор не понял? Ты соврал мне, а я не терплю, когда меня обманывают!

– Да в чём же я соврал? – чуть не плакал Йон, который никак не мог понять, что произошло.

– Ты соврал, – повторил правитель и указал на Лаче. – Этот второй – тебе не брат.

– Он мне брат! – воскликнул Йон.

– Я ему брат! – воскликнул Лаче.

– Нет, вы не братья, – покачал головой князь.

– Братья! – взревели оба осуждённых.

– Однако доказательств нет, – заметил Влад.

Между тем двое государевых слуг, больше не занятые держанием осуждённых, притянули нос журавля книзу и проверили, надёжна ли цепь с крюком. Затем Йона обвязали под мышками его же поясом и приступили к приготовлению ног – пока осуждённый пытался снять штаны, казнители успели привязать к каждой его лодыжке верёвку, скрученную из его же собственных обмоток, оставшихся после разувания.

– Для чего это к ногам? – пролепетал Йон.

– Чтобы ты на колу уселся получше, – ответил один из государевых слуг и сделал движение рукой, будто дёргает за верёвку вниз.

Йон вздрогнул. Руки у него теперь вообще перестали слушаться, а вот его брат умудрился успокоиться. Тоже готовясь снимать штаны, Лаче напряжённо о чём-то думал и вдруг воспрянул:

– Государь, – громко сказал он, – я могу доказать, что мы с Йоном – братья! Если ты велишь отпустить меня и брата хоть на короткое время, я представлю это доказательство.

– Слушаю. – Влад, оставаясь невозмутимым, сделал знак своим людям, чтоб перестали держать осуждённых за вороты.

Лаче встал ближе к Йону, плечо к плечу, и продолжал:

– Мы ведь с братом похожи. Даже если издалека на нас смотреть, это сразу видно. Йон в нашей деревне прозывается Кокор, потому что он и впрямь высокий, как птица-журавль. А когда я подрос, так и меня стали называть Кокор. Сперва не называли. Все привыкли, что мой брат один в деревне такой высокий. Если по дороге идёт кто высокий, то это Йон – так все думали. А однажды вдруг смотрят – высокий идёт. Кричат: «Эй, Йон!» А я кричу: «Я не Йон! Я Лаче!» Вот тогда и меня стали Кокором называть.

Влад не смог удержаться от одобрительной улыбки, но всё-таки продолжал настаивать на своём:

– Внешнее сходство служит доказательством лишь отчасти. На свете есть столько похожих людей, которые друг другу совсем не родичи. Представьте мне доказательства более весомые.

Пока говорил Лаче, его старший брат тоже начал соображать. Услышав требование о новых доказательствах, Йон спросил:

– Государь, а что мешает тебе поверить в то, что мы с Лаче братья?

Тут уж князь оказался вынужден говорить начистоту:

– Что мешает мне поверить? То, что вы двое грызётесь меж собой, как голодные псы. Настоящие братья не ведут себя так.

Йон и Лаче молчали.

– Я вижу, что прежде вы были родичами, но теперь порвали нить родства, – добавил Влад. – Да, порвали, хоть и называете друг друга братьями. Порушенное родство – вот что мешало вам договориться. Размер поля тут ни при чём.

– Что же нам делать? – спросил Йон.

– Представить мне весомые доказательства, что вы всё ещё братья, – ответил государь, – или признать, что вы солгали.

– Но… – осторожно начал Йон, понимавший, что сейчас нужно взвешивать каждое слово, – я ведь и вправду на девять лет дольше обрабатывал поле. Это кое-что значит. Многие годы мой брат был сыт не только благодаря труду нашего отца, но и благодаря моему труду. Мой брат забыл об этом. Вот почему я сердился.

– Ты прав, – ответил Лаче. – Я забыл об этом, но и ты забыл, что после твоей женитьбы я работал наравне с тобой. С наших общих трудов кормились твоя жена и твои дети. Это тоже считается.

– Считается, – вздохнул Йон. – Ты прав, Лаче. Половина отцовского поля – твоя. Но я никогда не смогу выкупить эту половину. Здесь ты тоже прав. – Старший брат повернулся к младшему. – Незачем было идти на суд. Мы могли бы продать поле, волов, инструменты, поделить деньги и оба стать батраками.

– Да, это разговор двух братьев, – произнёс Влад, – а раз вы доказали, что обмана с вашей стороны не было, я не стану вас казнить.

Йон и Лаче сначала решили, что ослышались, но затем увидели, что государевы люди направились к своим коням. Братья заулыбались, затем засмеялись и даже обнялись от радости. Не поделив поле, они всё равно были счастливы и довольны.

Государь тоже был доволен. Ведь он не хотел казнить спорщиков, а только припугнул их, чтобы они вспомнили о том, что является истинной ценностью. Даже если бы братья не догадались, как надо себя вести, чтобы спасти свои жизни, Влад отложил бы казнь, потому что совершать казни во время паломничества не подобает. К счастью, братья проявили-таки смекалку, и теперь, чтобы закончить дело, правителю оставалось сказать всего несколько фраз.

– Вы ещё хотите, чтобы я подсказал вам, как делить наследство? – спросил он.

– Нет, мы и сами разберёмся, – дружно помотали головами братья. – Мы уже и сами догадались, что поле нужно продать и поделить деньги.

– Продавать необязательно, – возразил Влад. – Вы можете поступить по-другому.

– А как? – спросил Йон, понимая, что от государева совета лучше не отказываться.

– Перечисляя многие долги в своём семействе, вы забыли один очень важный, – усмехнулся Влад.

– Разве я ещё кому-то должен? – У Йона округлились глаза.

– Или я должен? – насторожился Лаче.

– Нет, – снова усмехнулся Влад, – долг висит не на вас.

– А на ком? – хором спросили братья.

– Как я понял, у тебя, Йон, есть дети, которые очень обязаны твоему брату, – пояснил государь. – Ведь если бы не щедрость младшего брата, ты упустил бы невесту, и эти дети не появились бы на свет. Значит, долг этих детей перед Лаче весьма велик.

– Но это же дети… – пробормотал Лаче. – Я не буду с них требовать.

– Нет, всё правильно! – воскликнул Йон. – Они тебе должны. И я знаю, что делать. Я отдам своего старшего сына помощником к корчмарю в нашей деревне. Корчмарь мне сам предлагал. Сказал, что заплатит хорошую цену. А ещё корчмарь сказал, что среди деревенской ребятни мой сын – самый толковый. «Он ничего не разобьет и не стащит. Не то что другие», – вот как было сказано. Я думаю, предложение корчмаря всё ещё в силе. А если нет, я отвезу сына в город и там пристрою работать. Деньги будут. На этот раз тебе не придётся долго ждать, брат. А через два года, когда второй сын подрастёт, я отдам в работники и его. Так я выкуплю половину поля.

– А я на следующей неделе пойду на заработки, – сказал Лаче. – Осенью батраки всегда нужны…

– А чтобы ты не сомневался, я напишу тебе расписку, – перебил его Йон.

– Да не надо! – махнул рукой Лаче. – Я верю тебя на слово. Зачем ещё деньги тратить на писца? Ведь ни ты, ни я всё равно не разумеем грамоту. Кто знает, что этот плут там накарябает. Нет, к писцу у меня доверья нет.

– Нет, расписка нужна! – настаивал Йон.

– Не нужна, – опять махнул рукой Лаче.

– Нужна.

– Не нужна!

Влад снова сделался немым свидетелем братских споров. Подождав с минуту, правитель произнёс достаточно громко, чтобы его услышали:

– Вы похожи не только наружно, но и в своём стремлении вечно противоречить друг другу. Хватит!

Оба брата опять застыли. Старший – с открытым ртом, а младший – с поднятой рукой.

– Если все разногласия касаются только расписки, – продолжал государь, снова сделавшись спокойным, – то я одолжу вам своего письмоводителя. Он сделает работу бесплатно. Так мы прекратим все споры и поставим наконец точку в этом деле. – Влад обернулся. – Эй, кто там из канцелярии в этот раз…

В государевой свите среди прочих слуг неизменно присутствовал письмоводитель, то есть секретарь, который, не дожидаясь особого приказа, слез с коня, достал из перемётных сумок широкую деревянную доску с приколотым к ней листом пергамента, походную чернильницу и связку заранее отточенных перьев. Подойдя к Йону и Лаче, письмоводитель опустился на одно колено и приготовился составлять документ под их диктовку. Минут через пять расписка с указанием сумм и сроков выплат была составлена.

– Подписи как ставить решили? – спросил письмоводитель. – Через рукоприкладство?

Вместо ответа Йон прижал указательный и средний пальцы правой руки к руке письмоводителя и продолжал держать так всё время, пока грамотей выводил под текстом на пергаменте «Iон Кокор». Затем таким же способом подписался Лаче – подтверждая, что присутствовал при составлении документа и доволен всеми условиями, оговоренными там – а ещё через минуту оба брата кланялись и славословили правителя:

– Благодарим, государь. Рассудил. Надоумил. Дай тебе Бог доброго здоровья и долгих лет жизни.

– Могли бы и сами решить это дело, если б раньше вспомнили о том, что вы – братья, – ответил Влад.

– Не-ет. – Йон и Лаче дружно помотали головами. – Сами бы мы так хорошо не решили. Где ж нам взять столько мудрости! Благодарим, государь. Не зря мы сюда пришли.

Толпа расступилась, чтобы князь и его свита могли уехать.

Покидая деревню, Влад оглянулся. Толпа стояла с непокрытыми головами и кланялась, потому что думала, что государь смотрит на неё. Однако государь смотрел не на неё, а на своего дракона, который почему-то замешкался возле кольев, а теперь припустился вслед за хозяином. В несколько прыжков нагнав хозяйского коня, чешуйчатый зверь занял положенное место слева, но выглядел странно – его настроение совсем не соответствовало настроению Влада. Тварь выглядела раздосадованной.

* * *

Когда Влад был ещё мальчишкой, то из всех отцовых рассказов особенно любил два. Первый рассказ – про поездку в Нюрнберг. А содержание второго рассказа так просто не определишь. Туда вплеталось много чего – в том числе рассуждения о судьбе братьев. Эти рассуждения касались не крестьянских сыновей, а сыновей правителя, но ведь княжеские дети могут точно так же ссориться из-за наследства, как простолюдины. Государство, пусть даже обширное, чем-то подобно маленькому полю – и то, и другое трудно поделить.

Когда отец принимался рассуждать об этом, его рассказ становился наставлением, и Влад хорошо запомнил наставления, потому что во всём стремился следовать родительскому примеру. Правда, стремление подражать привело к тому, что сын перенимал не только хорошее, но и дурное, однако хорошего он перенял всё-таки больше. «Конечно, – говорил себе Влад, – отец не отличался праведностью в том смысле, как это понимают церковники, потому и позволял себе чеканить монеты с дьяволами. Но человеком он всегда оставался хорошим. И сыновей своих стремился научить только хорошему».

Влад жалел, что в детстве нельзя было слушать рассказы-поучения так часто, как хотелось. Отец ведь даже в перерывах между странствиями, приехав к семье в Сигишоару на недельку-другую, не мог сидеть и рассказывать истории с утра до вечера. Вечно появлялись дела. Они настигали родителя на следующий же день его приезда!

Вот закончилось позднее утреннее богослужение, проводимое отцом Антимом; вот закончилась трапеза после богослужения; сыновья только-только улучат момент, чтобы пристать с расспросами, как прошлым вечером, и вот тут в столовую комнату непременно явится человек, вежливо поклонится отцу и скажет что-то на латыни. «Всё ясно! – думал малолетний Влад. – Господа из городского совета желают побеседовать о делах, которые не могут ждать. Значит, рассказ будет только после обеда или вообще вечером».

Совет заседал в той самой башне, через которую проходили главные ворота. У этих ворот Влад ждал отца, возвращавшегося из дальних странствий, и около этих же ворот ждал, пока закончатся «беседы о делах». Чаще всего младшенький ждал конца заседания вдвоём со своим братом Мирчей, а если ждать надоедало, Влад и Мирча заходили за угол башни и тихонько открывали боковую дверь, возле которой дежурил охранник, вооружённый мечом и копьём. Охранник не останавливал – знал ведь, что пришли сыновья очень уважаемого жителя.

За боковой дверью в башню пряталась крутая каменная лестница, ведшая в сумрачную комнату, где даже днём горели свечи. В комнате за столами сидели люди, все стриженные под горшок – сидели и шелестели бумагой, перекладывая из стопки в стопку. Иногда что-то записывали, скрипя перьями. Иногда обменивались фразами.

Малолетний Влад в ту пору ещё не знал большинства венгерских слов, но всё-таки мог понять, что там велись подсчёты. Столько-то заплатили в прошлом месяце каменщикам, которые достраивали городскую оборонительную стену. А столько-то – каменщикам, которые строили большой собор на вершине холма. Отдельно вёлся подсчёт материалов: булыжника привезено на такую-то сумму, известь привезли – на такую-то.

Когда ни придёшь, там шли одни и те же разговоры – про строительство. Оно велось не первый год и, судя по всему, окончание ожидалось нескоро9, так что, слоняясь по этой комнате, братья могли заскучать ещё быстрее, чем на улице.

На следующий этаж хода не было. Вернее, был, но лестница, которая поднималась к люку в пололке, охранялась гораздо строже, чем вход в башню. Тут стерегли пятеро, и они не пропускали:

– Нельзя, ребятки. Совет заседает. Нельзя мешать.

– Там с ними мой отец! – возражал Влад. – Я только посмотрю.

– Нельзя.

Отец не входил в число двенадцати старшин, из которых состоял совет, но частенько присутствовал на заседаниях, рассказывая, чем сейчас заняты в венгерской столице и чем сейчас озабочен король Жигмонд. Нередко старшины просили подсказать, как улучшить защиту города, ведь отец Влада был человеком военным, но случалось, что спрашивали и про всякие пустяки – стремились через такие разговоры выказывать дружелюбие.

Заседание обычно продолжалось около двух часов, а затем люк в потолке открывался, и по лестнице один за другим начинали спускаться участники собрания – дородные и бородатые. Отец во всём отличался от них – и не дородный, и не бородатый. «Зачем ему там сидеть?» – недоумевал младший сын, глядя, как родитель тоже спускается по лестнице, причём зевает и одновременно встряхивает головой, пытаясь отогнать сонливость. Отцу было скучно, как и сыновьям, которые ждали внизу.

По дороге к дому Влад и Мирча снова приставали к нему с расспросами или пытались получить обещание, что после обеда уж точно состоится рассказ. Главное было – успеть уговорить родителя до того, как его окликнет человек с ровной круглой лысиной на затылке, одетый в белую шерстяную рясу и чёрный плащ.

Окликнув, этот лысый приближался медленно, потому что идти мешали руки, вечно сложенные на животе. Отец каждый раз терпеливо его ждал, после чего лысый начинал беседу, и опять на латыни, непонятной для детей, однако о смысле разговора всё же можно было догадаться, и через несколько минут Влад убеждался в правильности своих догадок.

Когда человек в белой рясе, который являлся не кем иным, как одним из монахов-доминиканцев, уходил прочь, родитель принимался нарочито хмуриться и расспрашивал сыновей об их очередной проделке, связанной с монастырём. Например, однажды летом речь зашла о том, для чего дети влезали на монастырскую ограду:

– Опять мне на вас монахи жалуются, – произнёс отец. – Говорят, что вы влезали на ограду и дразнили сторожевых собак в монастырском дворе.

– Мы ничего плохого не делали… – ответил Мирча.

– Отец, мы пытались сделать так, чтоб собаки лаяли все вместе, – тут же признался Влад. – А собаки не хотели. То одна замолчит, то другая. Они ленивые.

– Но в конце концов вы добились успеха? – продолжал спрашивать отец.

– Да, – кивнули сыновья.

– А если б вы свалились со стены на мостовую?

– Нет, отец, мы не свалились бы, – возразил Мирча. – Мы влезали по плющу. Там, на стене, плющ. Вот тебя он не выдержал бы и оторвался. А нам можно.

– Отец, а что ты ответил тому человеку? – спросил Влад.

– Я от вашего имени обещал, что вы прекратите дразнить собак, – сказал родитель и, улыбнувшись, добавил: – Но когда я снова уеду, вы наверняка придумаете что-то ещё.

Влад с Мирчей вовсе не хотели сердить братию, но так уж выходило. Сперва они оказались пойманы в монастырской церкви, открытой для горожан, но «не для наглых мальчишек», решивших собрать с подсвечников воск, чтобы лепить из него солдатиков. В другой раз монахи жаловались, что дети поздно вечером устроили на улице под стенами обители шумную игру. А после этого случилась история с собаками.

Жалобы от доминиканцев поступали настолько часто, что отец, выяснив у сыновей подробности очередной проделки, начинал улыбаться, но дети знали, что после таких разговоров просить ни о чём нельзя. Следовало дождаться вечера.

Ждать было трудно, поэтому сыновья не выдерживали и подступали к родителю с просьбами ещё до конца ужина:

– Отец, расскажи про то, почему все братья должны жить в мире. Расскажи!

– Как же я расскажу, если вы озорничали в моё отсутствие? – возражал тот. – Мне следует как-то вас наказать.

– За что? – притворно удивлялись дети.

– За то, на что жаловался монах-доминиканец.

– Отец, но ты же на нас не рассердился, – возражал Влад.

– Верно, – усмехался отец, – не рассердился. Должен рассердиться, но не могу, поэтому придётся рассказывать…

Прежде чем начинать, повествователь выжидал немного, чтобы слушатели замолчали, перестали ёрзать, двигать тарелки или по-другому шуметь, а мать, понимая это, делала знак служанкам – посуду уберёте попозже.

Малолетний Влад, оглядываясь вокруг и в нетерпении ожидая, пока наступит тишина, думал, что зануды из городского совета и ябеды-доминиканцы, сами о том не подозревая, делали доброе дело. Слушать рассказы по вечерам казалось намного занятнее, чем днём, а значит – долгое ожидание в итоге приносило пользу.

Вечером малолетних слушателей не отвлекали солнечные зайчики, начинавшие прыгать по доскам потолка, когда кто-то переставлял на столе серебряный стакан или тарелку. Вечером не было и мух, которые летали по дому почти во всякое время года. К тому же вечером у отца появлялся помощник – тень. Хорошо видимый на белёной стене, этот помощник всеми силами стремился привлечь внимание к рассказчику, повторяя его действия и делая их более значительными. Если отец поднимал руку, тень тоже поднимала. Если отец наклонялся, тогда и тень наклонялась, прячась ему за спину и затем выныривая в нужный момент.

Вечером никого не отвлекал громкий возглас, ворвавшийся с улицы через окно. Ничего не громыхало вдалеке, словно спрашивая: «Что тебе важней? Послушать продолжение истории или узнать, что же громыхнуло?» Нет, вечером слышались совсем другие звуки. Например, потрескивание свечных фитилей или шорох одежды, если кто-нибудь из домочадцев, сидевших рядом, начинал шевелиться.

По большому счёту, когда отец начинал рассказывать, Влад уже не слышал ничего, кроме родительского голоса… и голоса старшего брата, потому что Мирча, по обыкновению, встревал.

– Когда после долгих странствий я приехал обратно к вашему деду… – начинал родитель.

– А можно… – вкрадчиво произносил Мирча, – отец, а расскажи про то, что было чуть-чуть раньше.

– И про маму? – спрашивал рассказчик, глянув влево от себя, на жену.

– Да, и про маму, – отвечали дети.

– Ладно, – соглашался отец, – расскажу… После того состязания в Нюрнберге король Жигмонд взял меня на службу. Я всё время был при Его Величестве, ну а делать… ничего особо не делал. В ту пору король много ездил по разным странам. И я ездил вместе с ним. Жигмонда всюду принимали с большим почётом, устраивали пиры, на которых веселилась вся свита, так что я даже выучился плясать на тамошний лад, чтобы меньше времени проводить за столом и реже опорожнять кубки. И всё-таки служба оказалась трудной. В сердце нет настоящего веселья, если веселишься по обязанности, а я веселился по обязанности, потому что никуда не мог отлучиться. Временами Жигмонд забывал обо мне, но если вдруг увидит, что меня нет, так сразу: «А куда подевался мой валашский слуга?»

Влад, как и прочие слушатели, знал, что румын почти все народы упорно называли влахами, а Румынскую Страну именовали Валахия. Жигмонд, конечно же, поддерживал традицию и не думал о том, чтобы спросить у своего «слуги»: «Как тебя лучше называть?»

– Как только заметит, – продолжал рассказывать отец, – так сразу шлёт кого-нибудь, чтоб разыскал меня и привёл. «Почему ты отлыниваешь от службы?» – ехидничал король. Утешенье я находил только в письмах от вашего деда, который был доволен мной и новостями, получаемыми от меня. Я ему не жаловался на жизнь, но вдруг нежданно-негаданно пришло повеление: «Сын, возвращайся домой». Я как прочитал – глазам не поверил! Вот радость-то! Перечитал ещё раз, а там дальше говорилось, что ваш дед хочет меня женить, потому и зовёт обратно.

– Что ещё там говорилось? – лукаво спрашивала мать.

– Говорилось, что у молдавского государя есть дочка, зовут её – Василика, а я должен к ней посвататься, – так же лукаво отвечал рассказчик. – Все приготовления для сватовства были уже совершены, куплены подарки и прочее. Мне оставалось только приехать домой, чтобы оттуда с большой свитой и с дарами отправиться в Молдавскую землю.

– И что ты дальше сделал? – спрашивал малолетний Мирча, помогая рассказу течь в нужное русло.

– Я пошёл к королю, – говорил отец, – и попросил позволения отлучиться со службы, а Жигмонд, услышав мою просьбу, посчитал себя обиженным, хоть и не признался, и начал посмеиваться над вашим дедом. «Как же он отправляет тебя к девице, которая ещё не дала согласия? – усмехался король. – А вдруг она откажет? Получится для тебя позор и бесчестие. Странный вы народ. У нас так не делают. У нас в невестин дом сперва засылают сватов, которые вовсю расхваливают жениха. Если сватовство окажется удачным и девица скажет “да”, тогда приезжает сам жених, а если сватам укажут на дверь и посмеются над их речами, то страдает честь сватов, а не честь жениха. Согласись, это гораздо лучше. Может, тебе не ехать сейчас?» Вот что говорил Жигмонд. Он хотел сбить меня с толку, но не сумел. Я-то догадывался, почему ваш дед устроил всё так, а не иначе – он хотел, чтобы я вернулся домой, а сватовство было лишь предлогом.

– А что ты ответил королю? – спрашивал Мирча, подгоняя рассказ.

Отец отвечал:

– Я поблагодарил за совет, но сказал, что теперь мне отступать нельзя. Я сказал: «Если не поеду, когда меня ждут, это и будет позор. Все решат, что я испугался жениться». Жигмонд был вынужден дать разрешение на отъезд, но взял с меня слово, чтоб мне вернуться не позже чем через год.

– А дальше? – торопил малолетний Мирча.

– Дальше я приехал обратно к вашему деду, моему отцу, – говорил рассказчик. – Отец встретил меня радостно, ведь мы не виделись больше двух лет. Он уже ходил, опираясь на палку, а тут воскликнул: «Не нужен мне костыль, если ко мне приехал сын, на которого я могу опираться!» Я спросил: «А как же два моих брата? Разве они для тебя – не опора?» – но ваш дед только рукой махнул: «У меня есть опора как у государя, а как у старого человека – нет».

Мирче нравился этот рассказ, прежде всего, из-за упоминаний о тезоименитом деде Мирче Великом, поэтому Мирча Малый стремился сделать всё, чтобы повествование шло быстрее, ведь чем быстрее оно идёт, тем раньше дойдёт до тех отрывков, которые особенно нравятся.

– Ваш дед начал сетовать, – меж тем рассказывал родитель. – Он говорил мне, что мой старший брат уже взял на себя многие государевы дела, и это хорошо, но такие обязанности не оставляют времени, чтобы ходить неспешным шагом, прогуливать старого отца по солнышку, ведя под руку. А о моём младшем брате было сетование, что тот слишком юн и резв, и если помогает идти, то тянет за собой и забывает, что старые люди так быстро не могут, поэтому ваш дед обратился ко мне: «Вот кто будет водить меня по саду – ты, мой средний сын».

– Дедушка сильно постарел, пока тебя не было? – уточнял Мирча Малый, теперь слушавший с особенным вниманием.

– Да, – следовал ответ, – пока я странствовал, дедушка постарел. Но состарили его не годы, а заботы. Он сам сказал: «Ещё недавно наши владения простирались до самого моря. А теперь выход к морю для нас потерян. Все приморские земли достались султану. Сколько мы ни воевали с ним, он всегда побеждал, и теперь приходится платить ему дань10». Тут я спросил вашего дедушку: «Ты вправду собрался меня женить или придумал это, чтобы мне легко было отпроситься с королевской службы?» Он ответил: «Ничего я не придумал. Невеста есть, подарки куплены. Но я тебя не неволю. Хочешь – сватайся, а не хочешь – не сватайся. Ты, главное, погости у меня подольше».

В этом месте повествования Мирча Малый часто спрашивал:

– Отец, а дедушка любил тебя больше, чем твоих братьев? – Малолетний слушатель спрашивал потому, что хотел услышать утвердительный ответ, но отец неизменно поправлял:

– Нет, не больше. Дедушка был слишком мудр, чтобы делать такое различие между сыновьями.

– Но ведь он просил, чтоб ты был около него. А других не просил, – из раза в раз возражал малолетний Мирча.

– Нет, – твёрдо отвечал отец, – дедушка любил меня и моих братьев одинаково. Именно поэтому он позволил нам выбрать занятия по сердцу. Мой старший брат хотел быть государем, и тогда ваш дедушка передал ему часть своей власти, не стремился сохранить все нити в своих руках. Мой младший брат был в таком возрасте, что думал только о забавах, поэтому ваш дедушка не мешал ему и говорил: «Пускай юность возьмёт своё». А я полюбил путешествовать, и ваш дедушка не звал меня домой, пока я сам не захотел вернуться… – Далее рассказчик обращался только к старшему сыну: – Видишь, Мирчулике? Любить сыновей – не означает всё время держать их подле себя. Вот Жигмонд всё время стремился удержать меня. Но разве он делал это от большой привязанности?

– Но ведь дедушка тоже хотел, чтобы ты остался подольше, – возражал малолетний Мирча.

– Дедушка хотел дать мне наставления – на это нужно время, – терпеливо объяснял отец. – Человеку очень трудно выучиться чему-то за один день. А наставления – это та же учёба. Наставления нужно повторять, тогда они запомнятся. Дедушка боялся, что скоро умрёт и не успеет их дать. Поэтому он просил меня быть около него и гостить подольше.

– И он говорил тебе про то, что братья должны жить в мире, – подсказывал Мирча.

– Да, – отец на мгновение останавливался, а затем, наклонившись вперёд и пристально глядя на обоих сыновей, очень серьёзно продолжал: – А теперь я повторяю его слова вам и делаю это не просто так. Я рассказываю истории из раза в раз не только для того, чтобы вас развлечь. Я надеюсь, что вы запомните дедушкины слова.

Произнеся это, отец распрямлялся, и тогда малолетнему Владу казалось, что тень на стене – уже не отцова, а дедушкина: «Вон у неё на голове появились завитки, так похожие на ажурные завитки государевой короны». Тень не имела глаз, но грозно смотрела на всех и видела насквозь, а когда отец чуть сгибал спину и опускал плечи, его тёмный силуэт на стене повторял это движение лишь отчасти, потому что сгибался ещё сильней, будто успевал состариться в один миг. Теперь тень выглядела уже не такой грозной, однако по-прежнему смотрела на всех пристально и по-прежнему знала, что у кого на уме и в сердце.

Очертания человека на стене выглядели почти живыми, ведь отец в такие минуты повторял за своим отцом, Мирчей Великим, причём это звучало так, будто старый правитель давал наставления не много лет назад, а сейчас. Казалось, наставления произносились неслышным шёпотом бесплотной души, а отец повторял их громко, чтобы слышали все:

– Ваш дедушка говорил мне: «Помогай своему старшему брату так же, как помогаешь мне. Не ссорься с ним, потому что Румынская земля – ваше общее наследство».

– Это наставленья для Влада, – обычно возражал малолетний Мирча. – Это для него, потому что он меня младше, это он должен мне помогать. А для меня?

– Это наставления для вас обоих, – из раза в раз твердил отец. – Даже если не будет у вас других братьев, всё равно запомните, кто вы. Один старший, а другой младший, но оба вы – первенцы, и править вам придётся вместе. Когда-то ваш дедушка правил так же – вместе со своим старшим братом, во всём помогая ему. Затем Господь забрал старшего, и дедушке пришлось править одному. «В этом нет ничего хорошего, когда ты один», – так говорил ваш дедушка, а когда умер, его место на троне занял мой старший брат. Я помогал брату править, пока Господь не забрал его… теперь должен править я, и я буду… очень скоро… А после меня – вы двое.

Однажды Влад, привыкший молчать во время рассказов, всё-таки отважился спросить:

– Отец, ты сказал, что дедушка правил вместе со своим старшим братом… А как было с другим дедушкиным братом? С младшим… С тем, который лысый… Мне отец Антим рассказывал, что дедушкин лысый брат очень тебя не любил и хотел убить. Вот этот брат помогал дедушке править?

– Нет, не помогал, – ответил отец. – Дедушкин младший брат всё время нарывался на ссору, поэтому не имел права садиться на трон.

– Значит, право на наследство имеет только тот, кто помогает старшим, – понял Влад. – Да? А кто не помогает старшим, тот не заслужил.

– Да, всё верно, – ответил родитель и посветлел лицом. Он обрадовался, что беседы с сыновьями всё-таки приносят пользу.

Похоже, что и дедова тень на стене одобрительно кивнула.

– А если сын не помогал отцу, то и сын не заслужил? – продолжал спрашивать Влад.

– Если не помогал, то не заслужил, – отвечал отец.

– А так бывает? – удивился малолетний Мирча, который уже представлял себя князем.

– Редко, но бывает, – сказал родитель.

– Отец, а что с твоим младшим братом? С твоим, про которого ты говорил, что он думал только о забавах? – вдруг вспомнил Мирча. – Он будет править вместе с тобой?

– Нет, – ответил отец и стал грустен, – мне, как и вашему деду, не повезло с младшим братом. Мой младший брат не хочет мне помогать. Он хочет ссориться.

Если во время наставлений речь заходила о чём-то грустном, отец встряхивал головой, чтобы отогнать грусть. Это помогало, но и тень на стене теряла завитки, похожие на корону, присутствие великого деда больше не чувствовалось, и у отца пропадало желание говорить чужими словами.

– Ладно, сынки. Хватит учения, – улыбался рассказчик и вспоминал о своих давних обещаниях. – Вы ведь хотели послушать про маму? Вот и настала очередь рассказать про неё. А наставления продолжим в другой раз. Я ведь тоже, пока был молод, не мог слушать наставления подолгу. Ваш дед всё водил меня по саду, говорил, говорил, но я устал слушать уже через неделю и сказал, что поеду-таки в Молдавию свататься.

Тут в рассказ мягко вмешивалась мать, которая сидела, подперев рукой подбородок, и казалась невестой, сидящей у окна в ожидании женихов:

– А я бы удивилась, если бы никто из Румынской Страны ко мне свататься не приехал, – произносила она.

– Почему? – привычно спрашивали дети, чтобы помочь ей рассказывать.

– Потому что мой отец, великий молдавский государь Александру, предупреждал меня: «Дочка, я тебе во всём потакал, но в этот раз буду твёрд. Когда приедут сваты от румын, ты не своевольничай, прояви радушие. Если вдруг не понравится что, сперва мне скажи». Я спросила: «Батюшка, почему я должна проявлять радушие?» – а мой отец ответил: «Потому что старый румынский государь Мирча – мой большой друг. Он помог мне получить моё законное наследство – взойти на престол. Вот тогда мы с Мирчей уговорились, что, если родится у меня дочь, отдам её одному из его сыновей»11. Я удивилась. «И давно вы уговорились? – спрашиваю. – Отчего же я раньше ничего об этом не слышала?» «Да, дело давнее, – отвечал мой отец. – Семнадцать лет назад мы уговорились, но слова от времени силу не теряют».

Эту историю родители всегда рассказывали вдвоём – сидели рядом и говорили по очереди. Получалось у них очень складно, как будто рассказывает один человек.

– Я тоже знал про этот уговор, – подхватывал отец. – Ваш дедушка Мирча мне так сказал: «Когда пришло время жениться твоему старшему брату, молдавская невеста ещё не вошла в возраст, поэтому я оставил её для тебя. А если не захочешь жениться ты, она сгодится и твоему младшему брату. Так что? Решай». Я сказал, что раз решил ехать, так остаюсь при своём решении.

В этом месте снова начинала рассказывать мать:

– А ко мне в ту пору приезжали посланцы из разных земель. Мой отец, хоть и обещал отдать меня в Румынию, но и других сватов принимал. Пусть слова от времени силу не теряют, но ведь сговор между родителями жениха и невесты – это одно, смотрины и сватовство – это другое, а свадьба – третье. «Если румыны мешкают, то почему бы не принять пока более расторопных?» – говорил мой батюшка. К тому же для меня это было развлечение, хоть сватовство и проходило всегда на один лад – приезжают посланцы и привозят картинку, на которой жених нарисован. Говорят: «Взгляни, как хорош» и начинают расхваливать. А как я могла по картинке понять, что за человек? Ну и отправляла восвояси. Мой отец мне в этом потакал, потому что только с румынами у него был уговор, а с другими не было. И тут приезжает ваш отец. Сам приезжает, а не картинки вместо себя шлёт. Взглянула я на приехавшего и поняла, что ни за кого другого замуж не хочу – только за него. А он не торопился заводить речи о сватовстве…

– Да, я не торопился, – вторил отец, понимая, что снова его очередь рассказывать. – Приезжаю и говорю, что батюшка, государь Мирча, прислал меня с добрыми пожеланиями и с подарками. Про сватовство я ни словом не упоминал, а будущий мой тесть, государь Александру, успел и стол накрыть, и меня на почётное место посадить, и вашу маму, всю нарядную, велел к столу привести. Она мне понравилась, но семейное счастье строится не на красоте.

– А почему ты решил сразу не свататься? – спрашивал Мирча Малый, опять подгоняя течение повествования.

– Я сперва решил удостовериться, что невеста мне подходит, поэтому и не сватался, – отвечал отец. – Сижу, вежливые разговоры веду, мои слуги вынимают из сундуков подарки один за одним: и для молдавского государя, и для его супруги, а как дошло до вашей мамы, я опять увильнул в сторону. Произнёс: «Вот для дочери государевой, Василики, тоже подарок».

– Ты не сказал, почему подарок даришь, – улыбался Мирча Малый.

– Нет, не сказал, – отзывался отец. – А подарки ведь дарят по многим случаям. Вот и понимай, как хочешь. Тут Александру заволновался, склонился к моему уху и спрашивает: «Ты свататься-то будешь или нет? У меня от твоего отца письмо. В письме сказано, что ты приедешь как жених, а не как простой гость. Раз подарок подарил, то пора». Тогда я во всеуслышание говорю: «Хотел бы посвататься, но сомневаюсь. Ведь я средний сын, а не старший. У среднего сына может быть любая судьба – он может государем сделаться, а может не сделаться. А если наступят трудные времена и окажусь я бедным изгнанником, которого даже слуги покинули? Готова ли Василика к таким временам, или проклянёт меня и тот день, когда вышла замуж? Умеет ли она, к примеру, шить и готовить? Не побрезгует ли сама сорочку постирать?»

Здесь снова наступала очередь матери рассказывать:

– Слушала я эти странные речи и ушам не верила. Думала: «Как же это? Ведь меня ни готовить, ни стирать не учили. На пяльцах вышивать умею, а больше ничего». Когда жених только на крыльцо взошёл, я была уверена, что последнее слово за мной, а он так повёл дело, что теперь мог сам решать. Мне поначалу стало страшно: «Вот сейчас я признаюсь, как меня воспитывали, а жених возьмёт да и уедет обратно. А может, и не уедет. Может, простит и скажет, что возьмёт в жёны, если обещаю учиться». А затем я рассердилась, подумала: «Ишь, нашёлся жених умный! Ишь, как дело повернул! Но я тоже не глупа! Я тоже могу дело повернуть так, что не отвертишься!»

Меж тем «жених», довольный, кивал:

– А я совсем не ждал подвоха. Я думал, сейчас моя наречённая закраснеется и признается, что белоручка. Я думал, спрошу её – готова ли учиться хозяйствовать. Если ответит «да», то посватаюсь… Но она закраснелась не от смущения, а от гнева…

– Да, – улыбалась мать, – я встала из-за стола и сказала твоему отцу: «Хочешь меня испытать? Тогда перед отъездом оставь мне рубашку, которая сейчас на тебе. Я её выстираю, а с выстиранной рубашки сниму мерку и сошью тебе новую, такую же. Затем я на правах сосватанной невесты приеду в твой дом и отдам тебе обе рубашки, а утром следующего дня тебе подадут хлеб, который я испеку спозаранку. Если тебе что-нибудь не понравится, ты сможешь сказать, чтобы мои провожатые везли невесту обратно, потому что она плохая хозяйка. А если тебе всё понравится, тогда мы обвенчаемся. Ну что? Согласен?» Вот так я сказала, а мои родичи только посмеивалась. Они-то знали, что я не умею ни стирать, ни шить, ни готовить.

– Зато я ничего этого не знал, – говорил отец, – и был очень удивлён. Так удивлён, что тут же захотел назначить день, когда невеста приедет ко мне. Я хотел жениться через месяц, но государь Александру, который только что торопил меня со сватовством, вдруг стал уверять, что со свадьбой спешить незачем. Он сказал: «Через полгода, в середине зимы, это в самый раз».

– А мне пришлось спешно всему учиться, – продолжала мать. – Ведь хлеб я обещала печь в доме жениха под приглядом чужих людей. Тут никто не поможет. А стирать и шить пришлось самой, потому что меня могли спросить, как я сделала то или это. Если б вместо меня делали служанки, я не смогла бы рассказывать уверенно, я бы запиналась и путалась. Это было бы заметно.

– А я так ни о чём и не догадался, – заканчивал историю отец. – Лишь через год после свадьбы12 ваша мама рассказала мне всю правду, и я с трудом поверил. А когда поверил, то обрадовался. Такую ловкую жену ведь поискать.

Рассказчик и рассказчица переглядывались, а малолетний Влад смотрел на них и думал: «Скоро опять всё закончится. Отец уедет, и застолья больше не будут похожими на праздники, потому что никто не захочет болтать попусту – поели и пошли. О весёлых временах напомнит только картина».

Картина, которую нарисовали в доме прямо на стене одной из комнат второго этажа, появилась по воле отца, когда тот устал слышать жалобы от домочадцев – дескать, вот ты скоро уедешь. Вечный странник сказал:

– Да, уеду, но я знаю, как сделать, чтобы вы скучали по мне меньше.

В тот же день, как прозвучали эти слова, в ворота постучался некий человек, несший под мышкой большую деревянную коробку. Он несколько раз повторил по-венгерски:

– Мне велели прийти.

В коробке лежали баночки, кисточки, грязная тряпка, два грифелька, странные ножички, стаканчики. Отец, взглянув на гостя, прошёлся по дому туда-сюда и наконец сказал что-то вроде:

– Вот эта стена подойдёт. Она большая, и полок тут нет.

Гость плохо понимал своего нынешнего заказчика, говорившего на латыни, но всё-таки догадался, о чём речь – перенёс весь свой скарб поближе к тому месту, где предстояло работать, обмахнул стену тряпкой и принялся рисовать грифельком прямо по побелке. Сначала появилось овальное лицо, затем – большие глаза, затем – усы, лихо подкрученные кверху… «Это рисуют отца, – сразу сообразил младший сын, неотступно следя за происходящим. – Если заскучаешь, можно будет прийти сюда и представить, что отец не уехал».

Надо ли говорить, что в комнату сразу набились любопытные, и даже отец Антим пришёл. Картины, нарисованные на стенах – не редкость, но в этом доме она стала первой.

– Если хочешь, чтобы тебя нарисовали, пусть меня нарисуют рядом, – сказала мать, увидев, что затеял её супруг.

– Хочешь, чтобы мы и здесь оставались вместе? – догадался тот. – Хорошо, но сперва закончим мой портрет.

Отец пожелал быть изображённым в доспехах – тех самых, что помогли завоевать награду на нюрнбергском состязании витязей. К сожаленью, доспехи давно уже потерялись. Сейчас он носил другие, которые прежде считал слишком тяжёлыми. Раз витязи в Венгерской земле носят тяжёлые латы, пришлось приноровиться к местному обычаю, но оказаться в них на картине заказчик не хотел. Он объяснял малевателю на словах и жестами, что надо изображать – длинная кольчуга с пластинами спереди, особый шлем.

Мать тоже пожелала «одеться» не как сейчас, а в праздничное облачение, которое носила много лет назад в молдавских землях. Оно тоже не сохранилось, поэтому малевателю опять пришлось опираться на одни только слова. Судя по виду, бедняга совсем приуныл, ведь «господин», заказавший картину, объяснялся хотя бы на латыни, а «госпожа» говорила на валашском языке, плохо известном в городе. Переводчиками служили её малолетние сыновья, но они переводили неточно.

Влад и его брат Мирча поняли из объяснений матери далеко не всё, потому и переводили с ошибками. Вроде бы следовало изобразить платье-колокол с широкими рукавами, которое наглухо застёгивалось посередине от низа до горла. Вместо ожерелья – широкий тканевый полукруг, богато расшитый жемчугом и самоцветами. «Украшение на самом же деле круглое, – говорила мать, – а в центре – отверстие для шеи. Поэтому нарядными получаются и перед, и спина». На запястьях она желала видеть браслеты-наручи…13

Даже после долгих стараний получилось не вполне похоже, зато хорошо передалось выражение лиц – то, как отец с матерью переглядывались во всё время, пока стояли рядом и объясняли свои пожелания. Чтобы окончательно задобрить заказчиков, малеватель пририсовал на стене ветвистую виноградную лозу с крупными тёмными гроздьями.

– Получается, как будто господин и госпожа находятся в саду, – сказал он, почтительно кланяясь.

– Ладно. Самое главное – я похож, – ответил отец, вручил ему деньги и отправил восвояси.

Утром следующего дня вечный странник уехал.

* * *

Влад и его люди ещё не преодолели первую четверть пути до монастыря, а солнце уже повисло на небосклоне над дальним лесом и будто кричало оттуда: «Эй вы! Плетётесь еле-еле!» Затем лучезарное светило поплыло вправо, а князь, следовавший по укатанной дороге, вынужденно повернул вместе с ней налево, причём он снова ехал первым, поэтому ничьи затылки не загораживали ему небо. «У солнца свои дела, у меня – свои. Мы встретились и тут же расстались», – с некоторой досадой подумал государь, потому что он, как и многие путешественники, имел склонность записывать себе в попутчики всех подряд – птицу, летящую в том же направлении; кучерявое облачко; даже муху, вьющуюся возле его лошади.

Эти выдуманные товарищи отчасти помогали Владу избавиться от странного чувства, которое преследовало его в дороге. Когда он оказывался один посреди пустой равнины, то вдруг ощущал такое одиночество, как если бы остался один на всём белом свете.

Венценосный путешественник не раз переживал подобное, выезжая из деревни, когда белые домики с зелёными садами, ещё недавно толпившиеся вокруг, вдруг разбегались в стороны, оставляя его в поле. Поле было как поле, но в первую минуту там казалось неуютно, чего-то не хватало. Влад почему-то думал, что всеми покинут, хоть и путешествовал с охраной и слугами. С боков и позади всё так же слышался лошадиный топот, чьи-то возгласы и короткие разговоры, но эти звуки не приносили успокоения.

Вот и сейчас, выехав из села возле сухого озера, правитель испытал то же тоскливое чувство. Снова хотелось оказаться где-нибудь среди строений и толпы народу, ведь из прежнего, деревенского окружения осталась лишь жёлтая пыльная дорога, которая по-прежнему вела вперёд, но это не значило, что она – верный товарищ. «Вон вся извивается, как змея, прижатая палкой, – подумал князь. – Хочет уползти, но трудно ей вырваться из-под копыт моего коня».

Влад не знал, отчего приходят подобные мысли. «Почему дорога кажется змеёй-предательницей? – спрашивал он себя. – Может, виноват дьявол? Может, из-за него я не чувствую спокойствия даже рядом с верными и проверенными слугами?» Государь посмотрел вниз, на своего дракона, бегущего слева, а тот в свою очередь посмотрел на хозяина и всем своим существом выражал преданность.

«Нет, – решил венценосный путешественник, – тоскливые мысли у меня не из-за этой твари, даже если она – дьявол. Она ведь помогает мне, а не вредит. Она даёт мне советы, многие из которых оказываются очень кстати». Подумав так, правитель тут же одёрнул себя: «Что это ты? Взялся рассуждать о нечистом всерьёз? Разве ты безумный, чтобы думать, будто говоришь с настоящим бесом. Брось! Ты же прекрасно знаешь, что не бес, а ты сам даёшь себе советы. Тварь, бегающая за тобой, просто помогает тебе думать, и она – лишь игра твоего воображения».

Точно такой же игрой воображения являлось и солнце, наделённое человеческими чертами. Значит, и досада из-за расставания с этим мнимым попутчиком была надуманная. «Брось хандрить! – сказал себе Влад. – О чём ты печалишься? Думаешь, что остался один на всём белом свете? И кто же тебя покинул? Чужие дома и сады? Но это ведь не люди. Человеческое жильё – только признак человека, а не сам человек».

Вот так он встряхнулся, приосанился, и странное чувство, закравшееся в сердце, исчезло. Та самая равнина, только что внушавшая тоскливые мысли, теперь манила своими далями. Влад смотрел по сторонам и узнавал знакомую местность с радостью, как если бы вглядывался в лицо старинного приятеля: «Ведь это твоя земля. Вот она!»

Сразу за обочиной дороги тянулись к горизонту длинные лоскуты полей – зелёные, но с разным оттенком. Один лоскут тёмный, другой – бледный, третий – опять тёмный, а четвёртый – жухло-желтоватый, и они чередовались без конца.

Проехав ещё немного, князь увидел, что по обе стороны от тракта вместо лоскутного одеяла теперь расстелились пастбища. По пастбищам бродили отары серых овец и такие же серые коровы. Здесь и там торчали мохнатые палки тополей, совсем не похожие на пышные и раскидистые кроны соседних деревьев.

«Сколько раз я видел всё это? Неисчислимое множество! А впрочем, почему неисчислимое?» – спросил себя Влад и обратился он к рослому боярину, всё так же ехавшему справа:

– Эй, Войко.

– Что, господин?

– Как часто мы ездим этим путём?

Государь перевёл коня с рыси в шаг, потому что разговаривать на рыси казалось не очень удобно и к тому же пора было дать лошадям отдохнуть.

– Помоги мне сосчитать, сколько раз за месяц я вижу окрестности, которые вижу сейчас, – повелел князь, поэтому Войко, продолжавший править конём с помощью двух рук, взял оба повода в левую и начал загибать пальцы на правой.

– По монастырям мы ездим в каждый пост, да ещё и сверх того. – Боярин загнул мизинец. – Осенью и зимой – на охоту. Если на озёра уток стрелять, то этим путём. Если в лес на кабанчиков, то опять этой дорогой. – Он загнул безымянный и средний пальцы. – На Брашов мы недавно ходили в поход со всем войском14 – снова проезжали здесь. А до похода ты, господин, проверял северные заставы и таможни…

– Так сколько получается? – спросил Влад, который и сам начал подсчитывать в уме количество выездов.

– Получается, что во всякий месяц ты здесь проезжаешь раз по пять, а если считать туда и обратно, то по десять… Но для чего нужны эти подсчёты?

Князь ответил не сразу:

– Просто вздумалось мне подсчитать, – произнёс он, а затем добавил, чтобы хоть как-то объяснить свою прихоть: – К тому же я вижу, что тракт хороший. Все рытвины и ямы засыпаны щебнем и ещё землицей сверху, чтоб лошади не спотыкались. Вот я и думаю, что вряд ли эта дорога была бы так хороша, если б я ездил по ней реже.

– Дорога не подстраивается под путешественника, – рассудительно заметил Войко. – Ей всё равно, знатен ты или нет.

По всему было видно, что правителя удивили эти слова:

– Всё, что находится под государевым приглядом, должно становиться лучше. Разве нет? – спросил Влад.

– Да, господин, но дорога – дело особое. Она подвластна тебе в той же степени, как восход или заход солнца. Ты можешь сколько угодно приглядывать за ними, но это не сделает их ни лучше, ни хуже.

– Восход и заход происходят на небе, а дорога стелется по земле, – заметил государь, – по моей земле…

– …и всё-таки она никому не подвластна, – продолжал твердить боярин. – В этом я убедился много лет назад, когда жил в далёкой стране возле большого города. К главным воротам вела дорога, очень плохая. По ней ездил наместник правителя и всегда ругался, а дорога оставалась плохой.

– Значит, никчёмный был наместник, если никто его не слушал, – сказал Влад.

– Его слушали, – возразил боярин. – Ту дорогу не раз чинили, но она портилась очень быстро.

– Где же находился тот злосчастный путь?

– Где находился? В далёкой стране, – сказал Войко, будто не понимая, о чём спрашивают. – В далёкой стране, где даже сам правитель ездил по ухабам и ничего не мог поделать.

– Что же это был за правитель?

– Очень могущественный человек.

– А где он правил?

– Господин, не всё ли равно?

– Неужели в Турции? – усмехнулся Влад. – Если ты говоришь «много лет назад», значит, вспоминаешь своё рабское житьё. Наверное, ты и сам участвовал в починке турецких дорог?

– Приходилось, – нехотя кивнул Войко. Он избегал воспоминаний об этом житье, а государь не понимал боярина, потому что привык думать о турках благожелательно.

Когда-то Влад тоже жил в Турции, но не как раб, а как знатный пленник. Конечно, он слышал рассказы о турецких жестокостях, но считал эти рассказы преувеличением, ведь некоторые турецкие законы были даже мягче тех, что действовали в христианских странах. К примеру, в Турции за воровство полагалось отрубать руку, а в христианской стране – вздёргивать на виселице.

Кроме того, к самому Владу, пока он оставался пленником, турки относились гостеприимно, а когда пришла пора, то помогли ему стать государем, так что даже необходимость выплачивать дань не портила облик Турции в глазах нынешнего князя. Вдобавок за время пребывания в этой стране Влад успел обзавестись турецкой «женой» и родить двух сыновей. «Трудно думать о турках плохо, если в твоих собственных сыновьях течёт турецкая кровь», – говорил себе румынский правитель. Младшего сына он даже сумел забрать в Румынию и окрестить, а вот старший так и остался некрещёным чертёнком, потому что продолжал жить со своей матерью при турецком дворе. Влад понимал, что этого не изменить – старшего сына турецкий султан не отдаст, как ни проси – и всё же, посещая султанов двор, не чувствовал на себе гнёта, как обычно бывает на чужбине.

Турки – и, прежде всего, султан – считали Влада гостем. Турецкий правитель обязательно приглашал Влада на обед, дарил нечто ценное, тем самым вернув часть дани, а затем расспрашивал о новостях и рассказывал свои. Визиры тоже часто приглашали, тоже расспрашивали, тоже дарили что-нибудь, а «валашский гость» отдаривался. Все сановники проявляли любезность и гостеприимство, старались развлечь, удивить – могли похвастаться особо крупным рубином, редкой птицей или чем-то ещё.

«По-своему хорошие люди», – думал румынский государь, но Войко держался другого мнения. Провожая господина в очередную поездку к туркам, он всем своим видом показывал: «Лучше б ты пришёл туда не с деньгами, а с обнажённым мечом». Вот и сейчас боярин, раз уж пришлось открыто говорить об этих «поганых», решил доказать, что жизнь у них не очень-то хороша.

– Чинить там дороги – никчёмное занятие, – сказал Войко.

– Да, в Турции почти всякая дорога плохая, – согласился Влад, потому что не мог отрицать очевидного. – Скажу тебе больше. Султан совсем отчаялся исправить положение дел. Настолько отчаялся, что в военных походах решил больше не пользоваться повозками. Всю поклажу теперь таскают верблюды. И всё же плохие дороги не означают, что султан плохой правитель. Не забывай, что Турция – обширная страна. Весьма обширная! Как же начальникам уследить за каждым трактом? Особенно за теми, по которым они не ездят…

– Господин, позволь рассказать, что я видел в других местах, – сказал Войко.

– И что же?

– Видел очень хорошие дороги, по которым ни разу не ездили начальники. А также видел хорошие дороги возле столицы, по которым начальники ездили каждый день. Эти пути выглядели одинаково.

– Где же ты нашёл всё это?

– В Сербской земле несколько лет назад.

– В этом нет ничего удивительного, – возразил Влад. – Сербская земля совсем мала. Там легко следить за состоянием проезжих путей и содержать их в порядке.

– А как же твоя вотчина? – спросил Войко. – Она втрое обширнее, чем все сербские земли. В Румынской земле я ездил по многим местностям, где не ездил ты. Могу тебя уверить, господин, что большинство трактов, по которым я проезжал, похожи на этот.

– По-твоему выходит, что качество дороги зависит не от того, насколько велика страна, и не оттого, насколько внимательны начальники. – Государь говорил спокойно, но всё-таки не мог скрыть своего стремления поскорее узнать ответ. – Тогда отчего зависит качество дороги?

Боярин неторопливо отвечал:

– Ты ведь знаешь, господин, что дорожные работы – это повинность. Когда некий начальник собирает людей из окрестных селений подновлять проезжий путь, то говорит: «Послужите правителю». Если люди довольны правителем, они думают: «Выполним службу хорошо. Сделаем всё на совесть». Если же они чем-то недовольны, то думают иначе: «Отделаемся как-нибудь. Незачем стараться. Пускай ломаются оси в чужих повозках. Пускай чужие кони сбивает себе копыта о камни на этой дороге. Пускай сам правитель ездит по ней, проклиная всё на свете. Так ему и надо! А с нас никто не спросит. Ведь начальник, который гонит нас на работу, сам не ведает, как ремонтировать дорогу правильно».

Государь Влад рассмеялся:

– Вот за это я и вожу тебя с собой, Войко. Даже если я не согласен с твоими суждениями, мне всегда нравится ход твоих мыслей. Выходит, что дорога хороша потому, что мои подданные довольны мной?

– Тобой и начальниками, которых ты ставишь, – кивнул государев спутник. – А вот начальниками, которых ставит султан, турецкие жители недовольны. И пусть в Турции принято восхвалять всех визиров и прочих витиеватыми славословиями, состояние дорог говорит само за себя.

– Так значит, всё дело в довольстве? – повторял Влад. – А я полагал – тракт, по которому мы едем, хорош потому, что я к своим подданным строг…

Войко молчал. Он уже сказал всё, что хотел, а повторять на разные лады одну и ту же мысль, понравившуюся господину, – это занятие льстецов. Войко льстецом не был.

* * *

«Приятно услышать, что мои подданные довольны, – думал государь Влад, – но были ли они довольны делами моего отца? Определить это способом Войко не удалось бы». С одной стороны следовало признать, что во время отцовского правления, которое продлилось всего десять лет, проезжие пути выглядели плоховато. Но, с другой стороны, за эти десять лет Румынская Страна пережила три войны – одну большую и две малых. Война неизбежно разрушает дороги, а если нельзя судить по ним, тогда как же можно было судить? По прозвищу?

Родитель Влада получил от народа прозвище Дракул. «Не самое хорошее прозвище, – рассуждал сын. – Такое не дают из благодарности. Однако теперь подданные, которые довольны моим правлением, называют меня так же – Дракул. Получается, что судить по прозвищу тоже нельзя».

Вначале младший Дракул унаследовал это прозвание лишь потому, что оказался очень похож на своего родителя внешне – прямо-таки одно лицо. Люди называли сына Дракулом, желая намекнуть на внешнее сходство, и не замечали внутренних различий. А ведь могли бы заметить, к примеру, то, что младший Дракул занимался разбором жалоб совсем не так, как отец.

Влад не помнил, чтобы родитель хоть раз обмолвился: «Просители ловят меня по всем мостам и перекрёсткам». Нет, его ловили не просители – его ловили нищие, которые знали, что получат щедрое подаяние.

Одно время нищие преследовали и младшего Дракула, появляясь там же, где собирались толпы крестьян, желавших государева суда, так что молодому князю тоже приходилось раздавать милостыню, но в один из дней он спросил попрошаек:

– А почему вы обращаетесь именно ко мне? Смотрите, сколько здесь собралось народу. Никто из этих людей вам не подал?

– Не подал, – жалобно отвечали нищие.

– А почему? – спросил правитель, обращаясь уже не к нищим, а к остальной толпе. – Ведь Господь велел помогать неимущим. Почему об этом помню я один?

Вместо ответа крестьяне предпочли раскошелиться. Нищенские шапки и кружки наполнились мелкими монетами, однако с тех пор сирые и убогие перестали появляться на государевом пути. Люди, желавшие предстать на суд, по-прежнему стояли близ мостов и перекрёстков, а подаяния больше никто не просил. Вряд ли нищие перестали приходить по собственной воле. Наверное, кто-то препятствовал им – возможно, препятствовали люди, которые больше не хотели раскошеливаться.

Тогда и проявилось первое различие между двумя Дракулами. От младшего перестали ждать щедрости. Ждать перестали, однако не роптали и не говорили: «Отец был щедрый, а сын у него прижимистый». Народ молчал, а младший Дракул досадовал на это. Он бы предпочёл, чтобы люди вспоминали его родителя добрым словом, пусть даже похвала отцу стала бы хулой на сына. «Если подданные молчат, – думал Влад, – неужели это означает, что щедрость моего отца казалась им излишней?»

Точно так же Влад не мог сказать, нравилось ли народу то, что старший Дракул был милостивым. Конечно, милостивый князь нравился преступникам, поэтому они частенько бросали младшему Дракулу упрёк:

– Твой отец не был так скор на расправу, как ты.

А вот что думали остальные люди? Нравилось ли им мягкосердечие старшего Дракула, или им больше по вкусу пришлась суровость младшего? Может, мягкосердечие казалось народу слабостью? Ответа не было. Никто не говорил: «Старший Дракул был добр, а младший суров».

«Вот если бы мой отец правил дольше, люди наверняка оценили бы его, – думал Влад. – Отец ведь не дожил до седоусой старости, вот люди и не успели понять, что им достался хороший правитель. А мной они довольны потому, что ещё не увидели оборотную сторону моей строгости. Я правлю всего четыре года, а вот через двадцать четыре года посмотрим, что люди скажут. Вот тогда они помянут моего отца добрым словом! Вспомнят и мягкость, и щедрость! И пожалеют, что вместо него правлю я».

Конечно, эти рассуждения не значили, что младший Дракул проявлял строгость нарочно. Он стремился поступать правильно, но как-то так всё время выходило, что правильное решение оказывалось в то же время строгим. Младший Дракул хотел бы проявлять отцовы качества, но не получалось, поэтому он утешал себя мыслью, что если не похож в делах на отца, то, возможно, похож на деда, Мирчу: «Может, мне всё-таки суждено стать великим государем?»

«Чтобы сделаться великим государем, придётся прожить долгую жизнь и совершить многое», – так говорил мудрый монах Антим, учивший младшего Дракула грамоте. Одно время ученик пытался спорить с учителем и задавал каверзные вопросы. Например, однажды спросил: «А как же тот грек по имени Александру, который жил давно-давно? Он умер очень молодым, но его называют Великий». Учитель ответил со снисходительной улыбкой: «Грек Александру был великим завоевателем, а не великим государем. Ему покорилась половина народов Земли, но государство, которое он создал, распалось вскоре после его смерти. Великий государь – это не завоеватель. Великий государь – это строитель».

К сожалению, отец Влада не успел построить ничего, что после смерти стало бы памятником для потомков, – ни новый храм, ни монастырь, ни крепость. Он лишь достраивал начатое Мирчей Великим, а своё строительство откладывал и в этом допустил явное упущение.

Впрочем, младший Дракул пока тоже строил мало. В одном из городов приказал возвести дозорную башню, которая располагалась на северо-западной стороне и потому получила звучное название Башня Заката. В новой столице, в городе Букурешть, по воле князя появились деревянные укрепления, уже начавшие заменяться каменными. Вот, пожалуй, и всё. Было и другое строительство, но не своё – государь Влад, подобно родителю, достраивал то, что начали другие.

«После моего отца осталось только прозвище. А что останется после меня? – думал сын. – Что будет, если Башня Заката разрушится, а город Букурешть, куда я перенёс столицу, захиреет? Может, ничего не останется. Может, нам с отцом суждено поделить дракулово прозвище поровну. Вот и вся память о нас двоих».

Государь Влад помнил, как рождалось прозвище. Это началось в те времена, когда отец, ещё не добыв себе румынского престола, устроил прямо в своём доме в Сигишоаре монетный двор и начали чеканить деньги с изображением дьявола. Или, может, всё началось чуть раньше, когда в доме стали появляться удивительные гости. Да, наверное, тогда.

Сначала приехал всего один человек. Вечный странник привёз его с собой из путешествия. «Чудной какой-то гость. Где так одеваются?» – подумал малолетний Влад. Откуда ребёнку было знать, что именно так одеваются знатные румыны. Кафтан длиной до колен, пояс-кушак очень широкий, штаны просторные, так что в одну штанину могли бы уместиться сразу две ноги. Сапоги тоже необычные – из жёсткой кожи, которые нисколько не меняли форму, если их снять. Отец в ту пору одевался иначе. Он следовал обычаям, существовавшим при дворе короля Жигмонда. Обувь носил мягкую, штаны – узкие, а кафтан – короткий.

Войдя в столовую комнату, незнакомец перекрестился на иконы, висевшие в углу справа от двери. Никто из незнакомцев, приходивших в дом прежде, так не делал.

Ещё больше малолетний Влад удивился, когда выяснилось, что гость разговаривает по-румынски и может не просто связать пару слов, а говорит много и свободно. Такие люди в Сигишоаре были известны наперечёт, жили в нижнем городе, возделывали землю и разводили овец. Незнакомец явно не состоял в родстве с этими крестьянами, ведь он одевался, как знатный человек.

– Так значит, это ты у нас – наследник? – спросил гость, наклоняясь к мальчику и почесывая подбородок. – Твой отец много про тебя рассказывал. И про твоего старшего брата рассказывал. Говорил, что доминиканцам от вас двоих житья нет. Меня звать дядя Тудор. Ты чего? Испугался?

Влад не испугался, но так сильно удивился, слыша румынскую речь от чужого человека, что просто онемел. Со временем привык, а дядя Тудор продолжал наведываться в Сигишоару, но называл себя не гостем, а «верным слугой хозяина сего дома».

С этого «слуги» и начались значительные перемены в домашнем быте, потому что очень скоро таких гостей-слуг стало шесть, а ещё через некоторое время – десять. Приезжая, эти люди сперва пировали, а после начинали вести длинный разговор. Пусть разговоры велись по-румынски, Влад ничего в них не понимал. Старший брат Мирча – тоже, но в отличие от младшего брата старательно слушал.

Младший брат в это время бесцельно бродил по дому. В половине комнат было темно, а в других ещё горел свет – женщины раскладывали по полу многочисленные тюфяки, чтобы устроить приезжих спать. Издалека доносились отголоски застольной беседы – кто-то скажет что-нибудь отрывистое, другие подхватят, зашумят, а затем всё снова успокоится. Иногда мимо Влада пробегала, слегка шаркая подошвами, служанка с кувшином – значит, за столом закончилось вино.

Повсюду лежали вещи гостей.

– Трогать чужие вещи – плохо, – говорил отец Антим, поэтому Влад не прикасался к ним, но внимательно осматривал со всех сторон… а однажды попробовал примериться к отцовскому мечу, оставленному на сундуке без присмотра. Родительская вещь ведь не чужая – значит, трогать можно.

Оружие оказалось тяжелым. Если поставить его вертикально, то небольшой позолоченный диск, венчающий рукоять, доставал до кончика носа, а крестовина с загнутыми вниз концами приходилась на уровень ключиц. Меч был одноручный, но мальчик, на которого, понятное дело, оружейники не рассчитывали, мог уместить на рукояти не одну, а две руки.

Чтобы освободить оружие от ножен, размаха не хватило. Пришлось положить меч на пол, взяться за рукоять и пятиться. Вначале ножны потащились вслед за мечом, но затем зацепились за какой-то незаметный выступ на половице и отстали. Тогда из своего убежища медленно выполз серебристый змей-дракон, выгравированный на клинке. Змей корчился и разевал пасть, потому что ему мешал святой крест, накрепко прибитый к спине большими гвоздями. Как ни извивался змей, крест извивался вместе с ним и не спадал. Влад хотел поднять меч клинком вверх, но меч не слушался, еле-еле оторвал острие от пола.

Тут-то в комнату и вошла мать, руками всплеснула, отобрала опасную игрушку, заругала, позвала отца:

– Вот полюбуйся, что твой сын творит!

Отец нисколько не рассердился – ни за меч, ни за то, что пришлось прервать важные разговоры:

– Ну и пускай. Видать, Влад большой уже – пора оторвать его от няньки и передать дядьке.

– Да ты что! Он мал ещё! – испугалась мать.

Дракон, распятый на кресте, считался главным символом воинствующего ордена Святого Георгия, где состоял отец Влада. Король Жигмонд принял своего «валашского слугу» в это общество, оказав тем самым большую честь, ведь через церемонию посвящения, которую Его Величество придумал на правах главы ордена, за всё время прошли лишь двадцать четыре человека, причём каждый из посвящённых принадлежал к сильным мира сего, а некоторые даже были государями.

Тому, кто прошёл через церемонию, полагалось носить подвеску со змеем-драконом или украсить своё оружие «георгиевским» рисунком. Отец выбрал второе и украсил свой меч, но вовсе не потому, что стеснялся носить подвеску. Никто не знал, что подвеска у новопосвящённого уже имелась, ведь он ещё с юности тайно – на шнурке вместе с нательным крестом – носил то, что очень напоминало символ ордена.

– Что это? Дай посмотреть! – однажды попросил Влад, указывая на непонятный предмет на груди отца.

Родитель сидел на скамье, привалившись спиной к стенке. После двухчасового отмокания в большой бадье он был расслабленный и полусонный, поэтому обращал мало внимания на происходящее вокруг – например, не заметил, как младший отпрыск пристроился почти под боком.

Влад видел, что рассказов сейчас не дождёшься, и потому не собирался заводить беседу. Ему просто хотелось посидеть рядом, но благодаря стечению обстоятельств на глаза попалась необычная подвеска.

Из расстегнутого ворота отцовской рубахи выглядывало нечто блестящее. По виду литая иконка, из золота, дугообразно скругленная наверху, с выпуклыми изображениями. В центре была фигура распятого Спасителя, скорбно склонившего главу направо. Под крестом горько плакала Богоматерь, а рядом стоял человек со свитком15.

– Дай посмотреть! – попросил любопытный сын.

– Что?

– Вот это.

– Ну, гляди. – Отец вытянул иконку за шнурок, чтобы она повисла поверх рубахи, однако с шеи не снял.

Влад встал коленями на лавку, стремясь рассмотреть ближе.

– Деду твоему Мирче когда-то прислали в подарок из Русской земли. Это вот Иоанн Богослов. – Обладатель необычной вещи указал большим пальцем на человека со свитком. – У деда твоего имя во Христе было – Иоанн. У меня – такое же. Значит, и мне полезно этот образок носить.

Влад взял иконку, рассмотрел с одной стороны, а затем перевернул, потому как чувствовал пальцами, что и на обороте есть выпуклый рисунок.

Изображение на обороте оказалось необычным и страшным. В верхней части, точно вписываясь в дугообразную форму, была расположена женская голова с извивающимися во все стороны волосами-змеями, а на оставшемся снизу пространстве помещался человек с нимбом, втыкающий копьё в пасть небольшого дракона.

– А кто эта женщина со странными волосами? – спросил Влад.

– Дьяволица, – ответил отец, причём произнёс это спокойно, будто речь шла о чём-то совсем обычном.

– А внизу кто? – продолжал спрашивать сын.

– Один из её детей-дьяволов, побиваемый святым Фёдором Тироном.

Мальчик удивился:

– Отец, а зачем ты носишь на себе дьяволов?

Тот объяснил:

– А затем, что дьяволы, смирённые крестом, служат и помогают человеку. Они бы и рады мне навредить, да Христос им не позволяет.

– А в чём они тебе помогают, отец?

– Хранят от болезней и от ран. А к Фёдору Тирону, я слыхал, можно обращаться с молитвами о возврате украденной у тебя вещи.

Малолетний Влад задумался и в конце концов понял, что Фёдор Тирон помогал вернуть не только украденные деньги или уведённых лошадей, но и украденную власть. Конечно же, родитель носил на шее золотую иконку потому, что желал вернуть трон, украденный жадными родственниками!

Отец Влада, будучи средним сыном государя Мирчи Великого, имел право наследовать власть после смерти своего старшего брата, но оказался оттеснён сначала лысым дядей, а затем младшим братом, занявшим румынский престол вопреки всякой очерёдности. Именно это означали слова, с грустью сказанные сыновьям Мирче и Владу во время вечернего рассказа:

– Мой младший брат не хочет помочь мне править.

Думая, что никто из домочадцев не слышит, обкраденный роптал:

– На спелой грозди попадаются и гнилые ягоды. Что можно сделать с такими ягодами? Только оборвать и выбросить. А что сделать с человеком, у которого гнилая душонка?

Младший отцов брат, чувствуя свою неправоту, пошёл на поклон к туркам и укрепил трон с помощью их сабель. Однако поддержка турок была ненадежна, потому как непостоянна.

– С волками дружбу свёл! – порой раздавалось в сигишоарском доме. – Где это видано, чтоб волки охраняли отару! Ну да ничего – волки уйдут другую отару трепать, а я тут как тут! И помогай мне Бог или дьяволы!

Малолетнему Владу следовало бы испугаться слов «помогай мне дьяволы», но он не чувствовал в них ничего плохого, потому что отлично понимал отца: «Человек, которого обокрали, имеет право сердиться. Например, если б мальчишки с Башмачной улицы отобрали у меня что-нибудь, я бы тут же побежал и попросил старшего брата, чтоб он помог мне их побить. А кого может попросить о помощи отец? Жигмонд помог ему только тем, что принял в орден Святого Георгия, а больше ничем не смог помочь, поэтому пришлось просить святого Фёдора Тирона и даже змеев-бесов».

Наверное, родитель Влада сделался суеверным и начал рассчитывать на бесовскую помощь именно тогда, когда его приняли в орден. До этого почти десять лет никто не признавал отцовых притязаний на румынский трон, а стоило заказать себе меч с драконом на клинке – и всё изменилось. Тут волей-неволей задумаешься – может, это дьявольские силы помогли? Может, дракон на мече объединился с драконом на золотой иконке, они вдвоём упёрлись, и безнадёжное дело сдвинулось с места – сдвинулось и покатилось сначала потихоньку, а затем быстрее и быстрее. Возможно, если б отца приняли в орден на несколько лет раньше, то и на румынский трон удалось бы взойти на несколько лет раньше.

Отец упоминал о своих чешуйчатых «помощниках» непринуждённо, потому что не вполне верил в их могущество. Если бы верил вполне, то говорил бы про это совсем по-другому – шёпотом и на ухо, как страшную тайну. Однако Владу в те времена не исполнилось даже семь, и он не знал, как надо говорить про нечистых духов. Сын решил, что отец нисколько не шутит, когда рассказывает про бесов-помощников. Это сейчас младший Дракул то и дело напоминал себе, что всерьёз общаться с этими существами могут только безумцы, а в детстве он верил в отцовых дьяволов безоговорочно.

«Вот бы узнать, хватит ли у дьяволов силы, чтоб помочь моему отцу», – думал малолетний Влад и поэтому обратился к отцу Антиму, ведь священнику полагалось разбираться в способностях всех бесов и чертей.

– Отче, а у дьяволов сила большая? – спросил мальчик однажды после второй утренней службы, когда священник собирал в столовой церковную утварь.

Отец Антим молча продолжал складывать всё в ларец, предварительно оборачивая каждую вещь в красное сукно, и только когда круглый поднос на ножке, именуемый «дискос», нашёл своё место, прозвучал ответ:

– Нет, чадо. У дьяволов сила маленькая, очень маленькая.

– А откуда ты знаешь? – спросил Влад.

– По опыту знаю, – ответил священник.

– Нет, – с сомнением произнёс малолетний собеседник, – она должна быть большая.

– Кто тебе это сказал?

– Никто.

– А почему ты думаешь, что она большая?

– Ну… потому что люди ею пользуются.

Отец Антим горестно вздохнул:

– Люди пользуются этой силой не потому, что она большая, а потому что дьяволы их обманывают.

– А если человек умный?

– Человек, который пользуется помощью дьяволов, всегда бывает обманут и попадает в беду. Даже если человек очень умный, нечистые всё равно оказываются умней.

– Нет, – опять с сомнением произнёс Влад, – если их усмирить крестом, тогда они ничего плохого не сделают. Они бы и рады навредить, но Христос им не позволит.

– Кто тебе это сказал? – испуганно спросил отец Антим. Он сразу отвлёкся от собирания церковной утвари, наклонился к маленькому собеседнику и внимательно посмотрел ему в лицо. – Чадо, кто тебе это сказал?

– Отец сказал, – спокойно произнёс Влад, не понимая, с чего это священник так всполошился.

Отец Антим продолжал смотреть, а Влад, помолчав мгновение, добавил:

– Поэтому у отца есть меч с нарисованным дьяволом, а у дьявола к спине прибит крест. А ещё есть иконка, на которой…

– Ты всё это видел? – перебил священник.

– Да.

– Ты лучше не думай о том, что видел.

– Почему? – спросил Влад.

– Потому что это не твои дьяволы, – ответил священник, а когда заметил, что чадо не понимает, добавил: – Злая собака, даже сидя на цепи, может укусить. Поэтому к такой собаке никто не приближается, кроме её хозяина. Да?

– Да, – кивнул Влад.

– А ведь злой нечистый дух ещё злее, чем злая собака. Да?

– Да, – снова кивнул Влад. Здесь он не испытывал никаких сомнений.

– Вот поэтому ты про отцовых дьяволов не думай. Тогда они к тебе не придут.

Отец Антим положил правую ладонь на голову ребёнка и прочитал какую-то молитву. Затем спросил:

– Обещаешь не думать о них?

– Обещаю.

– Тогда иди с Богом.

Малолетний Влад очень старался выполнить обещание. Если вспоминал про родительских «помощников», то нарочно отвлекался от опасных мыслей: начинал играть в шумную игру или заговаривал с кем-нибудь. Всё упростилось, когда отец уехал – мысли о дьяволах исчезли, как по волшебству. Влад забыл про меч и про иконку со змеями-драконами, а вспомнил лишь через четыре месяца, по возвращении родителя. Опять надо было пытаться забыть! Чешуйчатые существа быстро забывались, когда родитель уезжал, но как только под окнами дома в Сигишоаре появлялся гонец с известием, что «господин скоро прибудет к главным воротам и просит встретить», в воображении снова воскресал серебристый дракон на мече, а затем – другой дракон, золотой, которого побивал Фёдор Тирон.

Судя по всему, прирученные бесы вели себя не как цепные псы, а как охотничьи. Они неотступно следовали за своим хозяином, вместе с ним покидая Сигишоару и так же вместе с ним прибегая обратно. «Может, отец Антим ошибся? Может, они кусаются так же редко, как охотничьи собаки?» – думал малолетний Влад, однако стеснялся задать эти вопросы вслух, потому что заранее знал ответ – что священники в подобных вещах не ошибаются.

Однажды летом – в ту пору, когда земля местами высыхает так, что рассыпается в руках подобно песку, а луговая трава становится жёсткой и трескучей – отец приехал без предупреждения. Он не прислал вперёд себя слугу сказать, чтоб встречали. А когда увидел семью, то без всякого чувства обнял жену, почти не взглянул на сыновей.

С отцом приехало много сопровождающих: все на конях и все с плотно набитыми перемётными сумами. Солнце уже зашло, сгущались сумерки, но даже в сумерках было заметно, как взмылены лошади. Это значило, что путешественники торопились, не желая провести ни одного лишнего дня в дороге. Они еле-еле успели въехать в город, пока стража ещё не закрыла ворота на ночь.

Против обыкновения гости не бросили лошадей на улице перед домом на попечение конюхов, а сами завели во двор. Влад сразу понял – привезли что-то очень-очень ценное. Не зря же каждый гость препоясался мечом, и даже слуги гостей вооружились. Кто деревянной дубинкой, а кто луком и стрелами.

Мать Влада и его брат Мирча так обиделись из-за странного поведения отца, что, кроме своей обиды, не замечали ничего. Они сердито смотрели, как приезжие извлекают из перемётных сумок кульки и мешочки, аккуратно вносят в дом и выкладывают рядами на обеденном столе. Места на столе едва хватило, а когда всё разложили, родитель внимательно пересчитал выложенное, называя каждый кулёк и мешочек именем человека. Некоторые имена показались Владу знакомыми. Наверное, он слышал их прежде, во взрослых застольных разговорах – таких скучных и непонятных.

При свете огня было видно – мешочки шились из ткани, которая сама по себе стоила хороших денег, а на кульки были использованы шелковые платки, тоже дорогие. Что же тогда могло находиться внутри?

– Что это? – презрительно произнесла мать, как если бы в дом принесли корзину переспелых вишен или притащили какой-нибудь мусор вроде кривой ржавой подковы.

Отец, ни слова не говоря, развязал один из мешочков и медленно перевернул, чтобы содержимое высыпалось. Мать ахнула, а малолетний Мирча так глаза и вылупил. Из мешочка выпали, звонко ударяясь друг об друга, четыре золотых кубка, золотая цепь, тарелочка и подсвечник из того же материала, а за ними – массивные уголки, оторванные от книги.

– Теперь я смогу чеканить свою монету, – сказал родитель. – Золота на первое время мне хватит. А если дела наши пойдут успешно, мы соберём ещё.

Отец Антим, как будто заподозрив что-то, зашёл с другого края стола, развязал ещё один мешочек, раздвинул края, достал золотую коробочку особой формы и повернул так, чтобы всем стала видна надпись по-славянски: «Мощи».

– Тоже пойдёт на перековку? – строго спросил монах.

– Там никогда ничего не лежало, – с улыбкой сказал отец. – Ковчежец не освящён. Если не веришь, можешь спросить монахов Благовещенского монастыря, который в большом лесу. Я получил это от них.

Всё привезённое заперли в одной из комнат верхних покоев. Гости так устали, что попросили хозяйку не беспокоиться и не хлопотать по поводу горячего ужина – перекусили наскоро и завалились спать. На следующее утро они уехали. Остался только дядя Тудор со своими слугами.

Вот теперь малолетний Влад начал внимательно прислушиваться к взрослым разговорам, потому что очень хотел узнать, для чего нужно столько золота. Он старался вспомнить даже то, что вскользь слышал раньше, и всё это складывалось в историю о младшем брате отца, взошедшем на трон вопреки всякой очерёдности. Младший отцов брат правил, а отец оказался вынужден жить на чужбине. Конечно, такое положение дел было несправедливым, тем более что младший брат отца, влезший на трон без очереди, оказался ещё и нерадивым правителем, который не заботился о подданных.

Во-первых, он ради мира с турками решил пожертвовать сыновьями бояр. Из знатных семей взяли по одному мальчику, отвезли к турецкому султану и оставили жить во дворце. Султан мог сделать с этими детьми всё, что захочет, если бы мир был нарушен, поэтому бояре оказались очень огорчены. Огорчение получилось двойное, потому что нерадивый государь вёл переговоры, не советуясь ни с кем. Просто сказал боярам, возвратившись из Турции:

– Собирайте детей, а иначе война16.

Вторую большую ошибку отцов брат совершил тогда, когда поехал на «великое собрание» в город Базель. Базель находился ещё дальше от Румынии, чем Нюрнберг, но был хорошо известен всем государям и представителям церкви.

Даже отец Антим знал про Базель. Более того – любое упоминание об этом месте заставляло кроткого монаха сердиться. Он говорил, что в Базеле собрались «очень плохие люди», которые хотели совершить «богопротивное дело», а именно «помочь Церкви Католической поглотить Церковь Православную». Малолетний Влад не очень понимал, что это значит. Он только видел, что священник аж дрожит от негодования. Наверное, в Румынской Стране митрополит негодовал точно так же17.

А вот родитель Влада, очень довольный, повторял снова и снова:

– Мой брат своими руками подрубил оба столпа, которые поддерживают государев престол. Это значит, что мой брат скоро упадёт и больно ударится о землю.

– А зачем дядя подрубал эти столпы? – спрашивал малолетний Мирча, который в отличие от Влада никогда не стеснялся задавать родителю вопросы. – Разве дядя не видел, что вредит себе?

– Когда целишься в птицу, летящую высоко в небе, то не видишь яму у себя под ногами, – отвечал отец. – Мой младший брат угождал туркам, а затем – католикам, потому что думал о безопасности южных и северных границ своего государства. Но, глядя вдаль, на границы, он не заметил, как утратил уважение людей, которые совсем рядом. Кому же из подданных понравится, когда их государь заискивает перед иноземцами?

– А как же он должен был поступать?

– Государь должен не угождать, а убеждать… и убеждением, через мудрое слово, завоёвывать людские сердца, укреплять мир в своей земле и на её границах. Мой младший брат так не умеет. И поделом ему.

Насколько мог понять малолетний Влад, некоторые бояре и служители церкви, особенно возмущённые нерадивостью отцова младшего брата, стали сторонниками отца. Это они дали золото. Но зачем золото понадобилось?

Отец вместе с Тудором – единственным из гостей, который остался в доме – целые дни напролёт взвешивал собранное богатство. Всё происходило при закрытых дверях в той самой комнате наверху, где золото хранилось. Если заглянуть украдкой, то можно было увидеть, что двое взрослых скрючились за столиком и морщат лбы. На столике стояли весы с чашечками, как бывает у аптекарей, но чуть крупнее. На одной чашечке мог лежать кубок или что другое, а на противовесной – гирьки.

– Из этого кубка больше полтораста монет получится.

– А из тарелочки, которую только что взвесили – сорок пять. Итого, считай, двести.

После этих слов слышалось, как перо скребёт по бумаге. Кто именно что говорил, Владу трудно было понять, потому что подсматривать приходилось в маленькую щёлку. Откроешь дверь пошире – тебя заметят и прогонят.

Малолетний Мирча, который тоже подслушивал, пытался прикинуть, сколько всего золотых монет получалось у взрослых. Он складывал сотни с тысячами, но запутался уже в середине первого дня:

– Четыре тысячи восемьсот тридцать… Нет. Всё. Не могу.

Старшему брату никогда прежде не приходилось складывать такие числа, да ещё в уме, однако дети, не сумев уследить за подсчётами, всё-таки узнали кое-что важное. Они заметили, что отец теперь называл Тудора по-новому – не «мой добрый друг», а «мой жупан», как будто сам успел сделаться государем, а своего друга сделал боярином.

«Жупан» помогал не только взвешивать золото, но и носить к кузнецам, причём носить пришлось часто и много, и вот тогда Влад понял, что отец совсем не случайно поселился в доме, расположенном на углу Кузнечной улицы. Если кузнецы – твои соседи, то можно заранее решить, кому из них доверишь ответственное дело по перековке золотых цепей, подсвечников, коробочек и прочего в тонкие пластины.

Родитель и раньше рассказывал, почему семья обосновалась именно в Сигишоаре, но лишь теперь детям стало понятно, насколько все события в жизни связаны между собой, поэтому они просили повторить повествование, и отец охотно это сделал:

– Жигмонд принял меня в орден Святого Георгия со словами: «Теперь ты не слуга, а брат мой». Я спросил, желает ли король видеть своего нового брата новым румынским государем. Жигмонд ответил: «Да». Тогда я понял, что могу нахальничать, и произнёс: «А имею ли я право собирать армию? Если я почти государь, то должен иметь такое право». Жигмонд ответил: «Оно у тебя есть». Я попросил закрепить королевское слово на бумаге, и тогда Его Величество велел составить грамоту, где говорилось, что я участвую в охране границы между Мадьярским королевством и Румынской Страной18. Под предлогом охраны границ можно собрать армию в любое время. Но если ты охраняешь границу, то должен жить недалеко от границы19.

– Поэтому мы живём в Сигишоаре? – спросил вечно встревающий Мирча.

– Да.

– А в другом городе рядом с границей мы жить можем?

– Можем, – ответил отец. – Например, могли бы жить в городе Брашов, но тамошние жители не очень гостеприимны. Здесь, в Сигишоаре, нам лучше всего.

– Армия нужна тебе для того, чтобы завоевать власть? – спрашивал Мирча. – Да?

– Да.

– А когда ты соберёшь армию?

– Когда появятся деньги, – отвечал родитель. – Чтобы собрать армию, нужны деньги, а у Жигмонда никогда их нет. Король вечно нуждается, потому что много тратит, очень много – он и сам ведёт войну. Хочет добыть себе ещё одну корону вдобавок к тем, которыми уже владеет. Он не может дать денег, и поэтому даровал мне право чеканить мою собственную монету.

В одну из ночей Владу совсем неожиданно приснился серебристый змей-дракон – тот самый, что прятался в ножнах отцова меча. Извиваясь и шипя в попытке оторвать от спины святой крест, чешуйчатый зверь медленно подползал к кровати. Всё ближе и ближе…

– Чего тебе? – спросил испуганный Влад.

– Есть хочу, – последовал ответ.

– Есть хочешь? Тогда… тогда попроси моего отца. Он скормит тебе моего дядю.

– Врёшь.

– Нет. Знаешь, как отец про него говорит? Говорит, что у дяди гнилая душа. А ещё – что дядя угождает туркам и католикам. Отец будет рад отдать его тебе.

– Ну, смотри! Если обманешь…

«Уф! Еле спровадил, – подумал мальчик. – И отчего дракон приснился именно теперь? Может, сон как-то связан с тем, что делается в доме?»

Каждый день, кроме воскресенья, приходили двое кузнецов. Влад знал их в лицо, потому что они жили рядом, но, даже не зная этих людей, сразу можно было угадать их занятие, ведь сами за себя говорили кожаные фартуки!

Обычно шитьём таких фартуков занимаются шорники, но люди, которые сейчас приходили в дом, не обращались на сторону по всякому пустяку. Их фартуки состояли из нескольких обрывков кожи, но куски соединялись не нитками, а клёпками, благодаря чему выглядели почти как доспехи.

– Зачем нам шорник, если мы и сами с руками? – говорили кузнецы. – По этому краю семь клёпок, и с другого краю – пять. И вон там ещё пять. И вон там четыре. На каждую клёпку по одному удару. Полчаса работы. А шорник провозится до вечера. Бычью кожу шить – много труда вкладывать…

В самый первый день кузнецы притащили с собой дубовую колоду, молоток, а ещё большущие ножницы. Так двор отцовского дома на время стал монетным двором.

Один из кузнецов, сидя в тенёчке возле крыльца, резал ножницами заранее заготовленные золотые пластины, в результате чего получались кругл´яшки, а второй кузнец, сидя посредине двора, на солнышке, превращал кругл´яшки в монеты, ставя на них штемпель.

Штемпели отец Влада заказал у ювелиров и берёг так же, как золото, хотя эти штуки делались не из драгоценного металла и выглядели вполне обычно. Первый штемпель был просто коротенькой толстой палочкой, вертикально обрезанной с обоих концов, а на одном из вертикальных срезов виднелся рельефный рисунок. Второй штемпель выглядел почти так же, имея срез с рисунком, однако с другого конца был железный штырь.

В самом начале работы штырь по самое основание вколотили в деревянную колоду, чтобы надёжно закрепить штемпель. Сверху, на срез с рисунком положили золотую кругляшку. На неё рисунком вниз установили другой штемпель, а затем со всего размаху ударили по верхнему штемпелю молотком.

Так появилась первая монета, потому что на кругляшке, зажатой между штемпелями, отпечатался рисунок сразу с обеих сторон, и дело пошло. Кузнец сидел на табурете возле колоды, обхватив её ногами, и штамповал деньги. Тюк – монетка, тюк – ещё одна, тюк – ещё, а готовые изделия отправлялись в медный таз, стоявший рядом с колодой прямо на земле.

В медной посуде до того, как она превратилась в ёмкость для денег, варили варенье, и, наверное, поэтому монеты, лежавшие в тазике, казались Владу такими притягательными. Мальчик не смог устоять перед соблазном – подбежал к тазу и прежде, чем кто-либо успел остановить, схватил одну монетку точно так же, как на кухне подбегал и быстро опускал краешек пальца в варенье, пока служанки не опомнились. Тудор, сидевший на крыльце и наблюдавший за работой обоих кузнецов, ничего не сказал хозяйскому сыну – пускай дитя балуется, а Влад принялся с упоением рассматривать свою добычу.

На лицевой стороне виднелся румынский символ княжеской власти – орёл, который разинутым клювом указывал на крест подле себя – а на обороте пристроился дракон, тоже разевавший пасть, но ничего и никого рядом не было, даже Фёдора Тирона.

Из-за этих монет отец и получил своё прозвище. Про орден Георгия, про меч и тем более про иконку мало кто знал, зато дракона на деньгах запомнили многие – запомнили и стали думать, что сие означает. Дракон издавна стал одним из любимых воплощений дьявола, именуемого румынами «дракул». И приклеилось это слово к денежкам. В Румынской Стране их сразу стали называть «дракуловы деньги», а через несколько лет уже никто не мог сказать, отчего такое название – оттого ли, что дракул-дракон на монетах красуется, или оттого, что Дракул их чеканит. Кто же может чеканить «дракуловы деньги», если не Дракул?

Когда отец вышел во двор, чтобы забрать очередную партию монет, младший сын подошёл и показал свою добычу:

– Смотри. Тут драконов детёныш.

– Почему детёныш? – спросил родитель.

– У тебя на иконке золотой дракон, а на золотых монетах – его дети, – сказал Влад.

– Что ж… возможно.

– А зачем их так много?

– Если чеканить, то чеканить много.

– А может, не надо? – засомневался Влад и тут же пояснил: – Драконы расползутся по всей земле. А ведь они же дьяволы.

– Ничего страшного, – отец забрал у сына монетку, присел рядом с ним на корточки и сказал: – Во-первых, на обороте крест, как на иконке. Помнишь?

– Да.

– А во-вторых, посмотри на хвост дракона. Хвост завязан в узел. Это я нарочно приказал, чтоб так было. Если связать дьявола, то он становится ещё послушнее. Ведь то, что связано – то несвободно. Понимаешь?

– А зачем тебе такие деньги? Почему ты не можешь делать другие? – спросил сын.

– Мне нужны именно такие, потому что я хочу, чтобы это золото принесло мне удачу.

Я собираюсь отдать эти деньги воинам, чтобы эти воины пошли в бой и победили. Я думаю, что драконы на монетах помогут им победить. По крайней мере, хуже не будет.

Влад собрался попросить монету обратно, протянул руку, но вдруг увидел, что на пальцах выступила кровь – тоненькие полоски. Наверное, кругляшка, грубо обрезанная большими ножницами, имела кое-где острые края. Заказчик монет тоже увидел кровь, взял сына за руку, стёр кровяные полоски тыльной стороной ладони, пригляделся – глубокие ли порезы.

– Ничего страшного, – снова произнёс он.

– Они кусаются, – сказал Влад, вспомнив слова отца Антима о злой цепной собаке, но вместо того, чтобы испугаться, мальчик улыбнулся. – Кусачие драконьи детёныши.

Влад улыбался ещё и потому, что верил своему отцу, а тот повторял «ничего страшного». «Значит, в дьяволах правда нет ничего страшного», – решил сын, который верил в серьёзность родительских слов.

Позднее, в зрелые годы Влад стал оценивать тогдашние события по-другому. Теперь он полагал, что отец говорил о своих странных монетах. Если бы родитель говорил серьёзно, его следовало бы считать поклонником сатаны – полусумасшедшим человеком, который верит, что сатана сильнее, чем Бог. «Нет, мой отец таким не был, – твердил себе младший Дракул. – Он не колдовал, не совершал сатанинских обрядов, а дьяволы на монетах стали следствием обычного суеверия. Суеверный человек соблюдает свои ритуалы просто ради удачи, ведь хуже не будет».

Когда старший Дракул начал чеканить монеты, решалась его судьба – станет он государем или не станет. В такие дни даже в здравомыслящих людях просыпается суеверие. Оно успокаивает и придаёт сил. Вот почему, отец Влада поместил на монетах драконье изображение, однако своим восшествием на престол старший Дракул был обязан вовсе не этим монетам, не дракону на иконке-подвеске и даже не дракону на клинке меча. Отцову судьбу решили незнакомцы, трое из которых приехали в его дом вскоре после того, как началась чеканка денег.

По виду эти гости чем-то напоминали малолетнему Владу «жупана» Тудора и других завсегдатаев, с которыми родитель обыкновенно пировал до самой ночи. Войдя в столовую, новоприбывшие так же перекрестились на иконы и так же разговаривали по-румынски, но этим сходство с Тудором и другими отцовыми приятелями исчерпывалось.

Новые гости одевались гораздо богаче и ходили важной поступью. Влад сразу отметил: «Они не назвались отцовыми слугами, перед мамой не заискивали и передо мной на корточки не присаживались, как это делал Тудор». За столом они пили мало, говорили спокойно, а ночевать ушли на постоялый двор.

Самого главного из приезжих звали Нан. Отец сразу привёл его и двух других гостей в верхнюю комнату своего дома, где по-прежнему хранилось золото, и с гордостью показал отчеканенные деньги:

– Вот на что я употребил ваши дары.

– Что ж, хорошо, – сказал Нан, взял из раскрытого сундука монетку и начал вертеть в руках. – Теперь ты сможешь собрать войско, а мы окажемся будто ни при чём20.

Через месяц этот важный человек приехал снова, но привёз с собой не тех гостей, что в прошлый раз, а трёх других. Впрочем, они одевались так же богато. Затем приехали ещё трое незнакомых богачей и привезли от Нана «кое-что передать на словах». Влад подсчитал, что в общей сложности в Сигишоаре побывало девять незнакомцев, но они никогда не приезжали все вместе, а только порознь – по двое или по трое – и неизменно останавливались на постоялом дворе.

Прежние отцовы друзья тоже приезжали, так же шумели до ночи, но если раньше застольные разговоры касались всего на свете, то теперь говорилось в основном про войско. Обсуждали, который доспех лучше, во сколько обходится содержание лошадей, не одолжить ли у Жигмонда пушек с пушкарями и так далее. Иногда обсуждение шло совместно с новыми богатыми гостями, иногда без них, но отец неизменно тревожился, если Нан долго не давал о себе знать.

Богатые гости ездили-ездили, ездили-ездили, ездили-ездили почти год. В конце концов они сказали, что пора собирать войско. Отец снарядил небольшую, но хорошо вооруженную армию и даже успел двинуть её к румынской границе, как вдруг пришла весть, что его младший брат, оказавшийся нерадивым правителем, заболел и умер.

Таким образом, старший Дракул завоевал себе престол, а когда пришло время, младший Дракул занял место своего отца.

Оба Дракула оказались похожи не только внешне. По мнению народа, отец и сын водили дружбу с дьяволами, но если про отца говорили, что он расселил дьяволов по всей своей земле, чеканя монету со странными рисунками, то про сына говорили иначе – уверяли, будто он носит дьявола где-то глубоко в сердце. Поэтому младший Дракул и считался зломудрым.

«Одного я не могу понять, – думал государь Влад. – Почему люди хотят воспользоваться моей мудростью, которая, как они считают, получена от дьявола? Почему не боятся? Отец Антим сказал бы, что они дураки».