Читать книгу Драконий пир - Светлана Лыжина - Страница 6

День выдался холодным. Декабрьское небо по цвету напоминало блестящий клинок. Холодный воздух тоже заставлял думать о металле. Если резко вдохнуть полной грудью, то казалось, что в лёгкие вонзаются тысячи мелких игл.

Холодам предшествовала оттепель. Недавно выпавший снег растаял, дорогу развезло, а теперь она замёрзла, сделалась твёрдой, но вместе с тем оставалась неровной, с застывшими на ней следами лошадиных копыт и колеями от повозок. Кони – всё те же трое вороных, подаренные султаном, – с трудом находили, куда ступить, и шли будто не по дороге, а по каменистой горной тропе, так что лишь иногда удавалось перейти в рысь.

– Может, поедем полем? – предложил Влад. – Там земля должна быть мягче.

Войко, ехавший справа, оглянулся по сторонам. Вокруг были лишь серо-жёлтые равнины – ни одного селения поблизости, и ни души вокруг. Впереди высился тёмный лес.

– Господин, давай всё же въедем в лес по дороге, – сказал серб. – На поле свежие следы будут видны, а нам лучше следов не оставлять, ведь мы в этом лесу заночуем.

Нае, ехавший слева, подал голос:

– В самом деле, господин. Так будет лучше.

Пусть Нае за прошедший месяц сумел заслужить доверие Влада, но сейчас господину было как-то не по себе. В самой глубине сердца мерзкий голос не уставал повторять: «Вот сейчас твои слуги заманят тебя в лес и убьют там, чтобы завладеть твоими деньгами».

Куш возможным убийцам достался бы большой. Обе перемётные сумы Владова коня были туго набиты мешочками с золотыми и серебряными монетами – княжеской казной, которую Влад взял с собой, когда покинул Тырговиште, спасаясь от венгров.

Венгры, узнав, что турецкое войско уходит, двинулись в Румынию со всей возможной поспешностью, но Влад сейчас почему-то опасался не венгров.

«Почему Войко не хотел, чтобы ты ехал в Турцию? – продолжал мерзкий внутренний голос. – Войко знал, что если ты поедешь в Турцию, то казна достанется султану. Ведь в твоих перемётных сумах те самые пять тысяч золотом, которые ты собирался вручить Мурату как дань. Войко потому уговорил тебя довериться, что решил забрать золото себе».

Сейчас Влад был закутан в длинный тёмный плащ и выглядел обычным путником, но слуги-то знали, что под плащом скрывается кольчуга, надетая поверх кафтана. На боку, разумеется, висел меч и всё же господин почему-то опасался своих слуг, не имевших доспеха, а вооружённых только для вида – ни Войко и Нае не умели толком пользоваться мечами.

«Пусть Войко крупнее меня, но если бы он вздумал напасть на меня, я бы его победил, – мысленно спорил Влад со своим недостойным страхом, угнездившимся в сердце. – Нае так вообще хлипкий. Одного удара хватит. Да и не собираются они на меня нападать. И убивать тем более не собираются».

«А вдруг, когда ты упражнялся в битве на мечах, Войко нарочно поддавался тебе? – продолжал шептать мерзкий голос. – Вот сейчас окажется, что он владеет мечом гораздо лучше, чем ты думал. И ты умрёшь. И твой труп будет брошен на растерзание лесным зверям, а неприкаянный дух останется бродить меж деревьями вплоть до конца времён. А значит, твоя месть Яношу и Владиславу останется неосуществлённой».

«Замолчи! – мысленно приказал Влад. – Рядом со мной не просто слуги, а лучшие слуги. Этим людям я верю. Я не стану подозревать их в измене как раз потому, что хочу осуществить свою месть. Ни одно большое дело не делается в одиночку. Если я перестану верить всем вокруг, то не смогу отомстить. А если не смогу отомстить, то мне и жить незачем. Пусть будет что будет, а веру в людей я не утрачу».

В лесу путешественники довольно скоро съехали с дороги и углубились в чащу. Коням стало идти проще, несмотря на то что им приходилось грудью проламывать лесные заросли. Наконец обнаружилась небольшая поляна, удобная для стоянки. Деревья, окружавшие её, ещё не вполне облетели. Кроны задерживали снег и дождь, поэтому под ними было сухо – пожухлая трава даже не заиндевела. Иней виднелся лишь на стеблях высокого бурьяна, разросшегося на середине поляны, но этот бурьян всё равно мог послужить хорошей разжишкой для костра.

Все спешились, но Владу только и оставалось наблюдать, как его слуги ловко и быстро рассёдлывают лошадей, достают припасы, разводят костерок. Усевшись на одно из сложенных на землю сёдел, Влад только-только протянул ладони к огню, чтобы погреть, а Войко, кланяясь, уже подал господину на жестяном блюде кусок холодного жареного мяса и пресную лепёшку, ещё не зачерствевшую, ведь они находились в пути всего третий день:

– Лучший способ согреться, это поесть, господин.

Вслед за господином принялись за еду и слуги. На костерке тем временем подогревался горшочек с разбавленным вином, а привязанные кони нашли себе пищу сами, объедая ту траву, которая ещё не успела пожухнуть окончательно.

– Если дозволишь, господин, то я, не дожидаясь завтра, отправлюсь посмотреть, добрались ли остальные до места, – сказал Войко, доедая свой кусок мяса, а лепёшку пряча за пазуху.

Он имел в виду остальных слуг Влада, которые вместе со всем хозяйским скарбом – на телегах, запряжённых волами, – должны были добраться до селения, которое находилось отсюда довольно далеко – в нескольких часах пути.

Ещё в Тырговиште было решено, что путешествовать так будет безопаснее: слуги на телегах отправятся из города по главной дороге, ни от кого не таясь, а Влад, Войко и Нае, взяв с собой самое ценное, поедут на конях кружным путём. Соединиться всем предстояло в деревне Былтэнь, но не той Былтэнь, что возле Тыргу-Жиу, где отец Влада два года назад встретил свою смерть, а другой – возле города Слатины.

Деревень с названием Былтэнь в Румынии было много. Когда выбирали место встречи, один из слуг ткнул пальцем в это селение, отмеченное на карте, не зная, что господину оно может показаться дверью в могилу:

– Может, здесь?

– Нет, туда мы не поедем, – горячо возразил Войко, ведь он знал о Былтэнь больше, чем тот слуга, однако Влад заставил себя усмехнуться и сказал:

– Я не суеверен.

И вот Былтэнь приближалось. Может, поэтому Влада одолевали мысли о том, что все вокруг – предатели?

Войко тоже беспокоился, но по другой причине. Сидя возле костерка и поедая нехитрый ужин, он всё думал, не встретит ли в деревне засады.

– Будет лучше, если я приеду туда ночью, – продолжал он объяснять, почему хочет наведаться в Былтэнь сейчас, толком не отдохнув. – Если люди Яноша схватили твоих людей и устроили в деревне западню, ночью мне будет легче уйти от погони.

– Хорошо, поезжай сейчас, – согласился Влад.

– А если Войко завтра к предрассветному часу не вернётся, я поеду вслед, – сказал Нае и запоздало спохватился: – Можно мне так сделать, господин?

Влад подумал немного и покачал головой:

– Нет, так не годится. Поезжайте сразу оба. Если к предрассветному часу не вернётся ни один из вас, я пойму, что дела плохи и что мне в Былтэнь соваться нельзя. А вы, если попадётесь, думайте больше о себе. До крови не бейтесь, тогда и вас не убьют. Начнут расспрашивать – слишком уж сильно не запирайтесь, тогда никто вас калечить не станет. А когда люди Яноша явятся на это место в лесу, меня уже здесь не найдут. Завтра по приметам будет такой же морозный день. Если что, я уеду по замёрзшей дороге, не оставив следов.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – сказал Войко. – Но, господин, как же ты тут один останешься?

– Неужели я без слуг и ночи не проживу? – улыбнулся Влад.

– А если волки?

– Людей они редко трогают. А если что, меч при мне. Отобьюсь и коня отобью.

Войко и Нае поседлались и уехали, а Влад остался сидеть возле костерка один. «Как там теперь в Тырговиште?» – думал недавний князь, ставший беглецом.

Ему вдруг представился дворец и Владислав, сидящий в тронном зале на княжеском месте. Представились и бояре, расположившиеся на скамьях справа и слева от прохода к трону, – все те предатели, кто отсиживался в Трансильвании вместе с Владиславом.

«Не так давно я называл их трусливыми, а теперь они, наверное, веселятся и называет трусом меня», – думал беглый князь. Мысленному взору виделись открытые рты, из которых вырывался смех, а также сотрясающиеся от хохота боярские бороды и бока.

«Почти все хохочут, а кто не хохочет, тот угодливо хихикает», – говорил себе Влад, и сейчас ему было так досадно из-за неудачи, которую он потерпел со своей местью. Он ведь полагал, что к этому времени месть уже будет совершена… А что на деле? Враги не вышли на честный бой. И на честный суд не явились, а разбежались кто куда! Даже свидетелей преступления не нашлось!

Пусть Войко, ободряя своего господина, говорил:

– Ты ничего не мог поделать, – но Влад всё равно был недоволен собой. Ему казалось, что временем, проведённым на троне, следовало распорядиться разумнее и не расточать дни на поездки по стране, посещение крепостей.

По правде говоря, Влад думал, что останется у власти дольше и успеет расследовать хотя бы смерть Нана. Как-никак Нан чуть не стал Владу тестем, поэтому расследование причин пожара в боярском доме представлялось почти таким же важным, как расследование смерти отца и брата. Однако и тут юный князь не преуспел!

Конечно, Калчо подсказал кое-что, но знание, полученное от писаря-болгарина, оказалось отнюдь не полным. И не только в отношении Нана. «Это лишь начало долгого пути к истине. Я всё узнаю и призову предателей к ответу. Так призову, что они не посмеют не прийти. Тогда и посмотрим, кто засмеётся, а кто заплачет» – вот о чём думал недавний князь, опять представляя хохочущего Владислава и весь совет, а затем вдруг вспомнил себя, стоявшего посреди тронного зала четыре дня назад.

После того как состоялся разговор с Караджой-беем, Влад поначалу собрался ехать в Турцию не только потому, что там казалось безопасно. Он думал о том, что отъезд должен выглядеть достойно. Одно дело, когда ты едешь отвозить дань, и совсем другое, когда ты бежишь.

«Если я поеду в сербские земли, то как объяснить это моим боярам?» – спрашивал себя Влад, однако дело разрешилось само собой, когда он, явившись на боярский совет, сообщил «своим верным слугам» две новости.

Первая, которую бояре поначалу посчитали хорошей, состояла в том, что турецкое войско уходит. А вторая новость состояла в том, что Янош Гуньяди с войском стоит в двух днях пути от Тырговиште.

– Надо собирать ополчение, – сказал тогда Влад, и бояре согласились, однако на следующий день половина из них на заседание не явилась, а слуги, посланные к домам отсутствующих, доложили, что дома заперты, а хозяева уехали.

На следующий день на совет не пришёл вообще никто, а Влад, стоя один посреди пустого зала, не выдержал и рассмеялся. Он отлично понимал, что все люди, которые не явились, предали его – да, предали, и это было так похоже на то, что случилось с отцом, – но всё же Влад смеялся.

Конечно, это оказался невесёлый смех, поэтому в зал заглянул Войко и спросил:

– Господин, что случилось?

Господин, ещё раз оглядев пустые боярские скамьи, пояснил:

– А я всё беспокоился, как станут думать обо мне мои слуги, если я побегу. Значит, зря беспокоился, ведь сами они не видят в бегстве ничего недостойного – ишь как скоро разбежались! Хорошо хоть, что я поручил хранение казны не им, а то они бы и казну с собой утащили. Значит, решено. Не поеду в Турцию, а поеду в твои земли.

Вспоминая это недавнее событие, Влад, сидевший у костерка, невольно посмотрел на перемётные сумы, которые лежали рядом с седлом – ведь в них покоилась та самая «казна». Затем он глянул на небо. Оно стало сиренево-голубым, что свидетельствовало о скором приближении ночи.

«Когда станет тёмно-синим, в лесу уже будет ничего не разглядеть», – напомнил себе недавний государь, а ведь с золотом требовалось кое-что сделать, пока окончательно не стемнело, поэтому он вынужденно поднялся и обошёл поляну кругом, исследуя все деревья вокруг. Наконец, в некотором отдалении Влад нашёл приметное дерево с раздвоенным в виде рогатки стволом и подумал: «Под ним закопать клад будет удобно».

Везти золото дальше казалось опасным, да и ни к чему. Такая большая сумма денег могла понадобиться своему обладателю нескоро.

Время тоже казалось подходящее: пока Войко и Нае ездили в Былтэнь, Владу всё равно было нечего делать. Всю ночь сидеть у костерка, дав волю собственным невесёлым мыслям, – с ума сойдёшь. Лучше уж заняться полезным трудом, ведь главное – найти подходящее место, а копать можно и в темноте.

О том, чтобы скрыть от Войко и Нае местонахождение клада, их господин особо не думал, хоть такая мысль и мелькнула. Влад решил закопать золото сейчас вовсе не потому, что хотел воспользоваться отсутствием своих слуг. «Если бы они стремились завладеть золотом, то давно бы попытались, а если не попытались, значит, в их верности не следует сомневаться» – так он всё время повторял себе.

«А вдруг они не уехали в Былтэнь, а притаились за деревьями и наблюдают за тобой? – вдруг опять послышался мерзкий голос страха. – Они узнают место, где ты зароешь клад, но к назначенному времени не вернутся. Тогда ты решишь, что они схвачены людьми Яноша и уедешь отсюда прочь, и вот тогда-то Войко с Нае появятся, чтобы выкопать твоё золото, и им даже убивать тебя не придётся».

– Замолчи. – Влад даже произнёс это вслух, процедив сквозь зубы, и мысленно добавил: «Если б они в самом деле наблюдали, то делали бы это потому, что я собираюсь закопать золото. Но откуда им знать, что я собираюсь? Ведь я сам решил это только что».

Он понимал, что слушать мерзкий голос, доносившийся из самых тёмных глубин сердца, – это прямая дорога к безумию. Человек должен хоть кому-то верить. Должен! А голос призывал не верить никому, твердил: «Даже если они вернутся, то всё равно будут знать, что золото зарыто где-то поблизости, и эта мысль начнёт смущать их. Им захочется покинуть тебя, чтобы идти и искать клад. Зачем тебе такие слуги?»

– Я верю им, – сквозь зубы повторил Влад, после чего вынул из перемётных сумок почти все мешочки с золотом, завернул в свою запасную шёлковую рубаху – ведь шёлковая ткань в земле почти не гниёт – и понёс к запримеченному ранее дереву.

Опустившись на колени, он положил свою ношу рядом, затем кинжалом аккуратно срезал пласт дёрна, чтобы впоследствии закрыть закопанную яму. Если зарытую яму присыпать только опавшими листьями, их вскоре разметал бы ветер, и голый холмик оставался бы заметным даже спустя полгода, а значит, другие путешественники, которые, возможно, решили бы заночевать на поляне и отправились бы в лес за хворостом, могли сразу догадаться, что под деревом что-то есть.

Теперь осталась самая трудная работа, ведь земля в лесу была твёрдой, а сверху ещё и смёрзлась – копать было тяжело, особенно не имея лопаты. Вместо лопаты Влад пользовался всё тем же кинжалом – раз за разом вонзал в землю, разрыхляя, а затем вычерпывал ладонями и складывал рядом, на корни дерева.

Меж тем сумерки окончательно сгустились. Копатель уже почти ничего не видел, и лишь рубаха, в которую был завёрнут клад, ясно белела в темноте.

Чем глубже Влад копал, тем мягче становилась земля – внизу-то она не промёрзла, – и вот ему уже казалось, что он вонзает кинжал не в землю, а в чью-то плоть, раз за разом. Слышавшийся при этом лёгкий скрежет казался скрежетом клинка о кольчугу врага, прорванную в результате удара. А сырое чавканье, всякий раз раздававшееся, когда клинок выходил обратно, вызывало перед глазами образ раны, наполняющейся кровью.

«Вот вам, вот вам», – мысленно повторял Влад, вызывая в памяти образы врагов, а когда ощущение их присутствия пропадало, вычерпывал взрыхленную почву и вновь начинал наносить удары.

Он вдруг обнаружил, что выкопал яму куда глубже, чем собирался, потому что чуть не кувырнулся в эту яму, в очередной раз замахнувшись кинжалом: лезвие уже не доставало до дна, и рука, не найдя опоры, пошла вниз, а вслед за ней и всё тело. Копатель еле удержал равновесие, ухватившись за край ямы другой рукой. Стало даже весело.

– Хватит, глупый мальчишка. Ишь, разошёлся. Всех уже поубивал, на дно ямы загнал, – сказал копатель сам себе и тут почувствовал, что глупая ярость, которая жила в нём уже два года, старательно поддерживаемая и лелеемая, исчезает.

Вернее, сама-то ярость осталась, но начала меняться, чтобы сделаться холодной, как морозный воздух вокруг. Ей по-прежнему было тесно в сердце, но вместе с ней и сердце, казалось, остывало. «Я отомщу всем предателям до единого, но больше не стану вести себя как глупец, который совершает ошибки, потому что не может совладать со своими чувствами», – решил Влад. Тот, кто решил отомстить, не может позволить себе нетерпения, слепого гнева, необдуманных поступков, опрометчивых слов.

Девятнадцатилетний мститель ещё месяц назад, стоя возле озера, говорил по поводу грядущей мести, что «поразмыслить надо как следует», но лишь сейчас понял, почему должен поступить именно так. Владу следовало обуздать своё безрассудство, которое так и порывалось броситься в бой, а иначе враги так и продолжали бы потешаться, как потешались теперь, находясь в Тырговиште.

Размышляя об этом, мститель положил клад в яму, завалил землёй, притоптал её, закрыл дёрном, отряхнул корни дерева, на которые складывал землю, а затем, пошарив вокруг, набрал опавших листьев. Ими Влад посыпал на корни и на то место, где сам находился, пока рыл яму. Вокруг уже давно сгустилась тьма, поэтому итогов своей работы копатель не видел, но почему-то был уверен, что сделано хорошо.

Наконец, распушив примятую траву близ закопанной ямы, он вернуться к костерку, пока огонь не погас. Если б погас, отыскать дорогу к полянке оказалось бы невозможно – пришлось бы так и сидеть на месте, пока не рассветёт, – однако обошлось.

Влад снова присел на седло, лежавшее на земле, и подумал: «Скорей бы уж Войко с Нае вернулись, принесли хорошие новости».

Остаток ночи он провёл в ожидании, иногда проваливаясь в сон, но тут же просыпаясь, а Войко и Нае вернулись почти на рассвете усталые и, казалось, всё время прислушивались, не едет ли погоня.

– Плохо дело, господин, – сказал Войко. – Нет у тебя больше других слуг. Только мы с Нае остались.

– Говори, как было, – велел Влад, уступая сербу своё место на седле, положенном возле костерка, а сам сел на корточки напротив.

– В Былтэнь целый отряд Яношевых людей, – проговорил Войко, тяжело присаживаясь на седло и, несмотря на тревогу, радуясь долгожданному отдыху.

А вот второй слуга, казалось, так боялся погони, что даже об усталости забыл: Нае, спешившись, жадно отхлебнул вина из походной фляги, после чего тут же принялся собирать хозяйские и свои вещи, уже этим давая понять, что от злосчастной деревни следует немедленно уехать подальше.

«Зря я тогда сказал, что не суеверен», – подумал Влад, а серб меж тем рассказывал:

– Въехали мы в Былтэнь, отыскали постоялый двор, ещё и в ворота постучать не успели, как слышим – речь нерумынская. Вернее, это Нае понял, потому что я румынскую речь ещё плоховато знаю, а он сразу сказал, что там не румыны.

– Ну… и… – начал понукать Влад, а Войко продолжал:

– Глянули мы поверх частокола и видим – люди во дворе. Двое. Они дверь не закрыли, а из двери свет шёл. Видать, вышли по нужде, впотьмах боялись ходить, вот и оставили себе освещение, поэтому мы их хорошо разглядели – увидели, что одежда у них как у воинов. А сами они вина выпили многовато, поэтому нас не заметили.

– А тут я вижу, – встрял Нае, – во дворе волы стоят нераспряжённые. Я даже впотьмах понял, что наши. У одного звезда белая во лбу.

– Стало нам тревожно, – сказал Войко. – Конечно, на постоялых дворах всякий народ попадается: здешний и нездешний. Да и волы могли быть нераспряжены оттого, что слуги твои только прибыли, не успели ещё о скотине позаботиться.

– Начали мы решать, как быть, – опять встрял Нае. – Нам же следовало всё доподлинно разузнать.

– Мы в ворота стучать не стали, – продолжал Войко. – Отъехали подальше и договорились, что Нае через забор перелезет и в окна хаты глянет – что внутри делается. Договорились, что с улицы я его подсажу, чтоб частокол перелезть, а обратно на своём поясе вытяну – ремень-то у меня длинный, потому что я сам человек немаленький.

– Так и сделали, – продолжал Нае, не забывая при этом складывать вещи. – Я через забор перелез, к окнам подкрался. Заглядываю, а хата полна воинов – кто за столами ест-пьёт, а кто спит прямо на полу у печки, в плащ завернувшись. И оружие никто из них не снял. Там только шлемы лежали на лавке внавалку, а вот мечи никто не снял, как будто ждали кого-то.

– Так… – многозначительно произнёс Влад, понимая, кого ждали воины, однако рассказ Нае ещё не подошёл к концу.

– Заглянул я с другого окна. Ведь там столько людей в хату набилось, что я сразу всего не разглядел… И вот тогда-то увидел твоих слуг. Сидят на полу, верёвкой обмотанные, понурые и битые к тому же.

– А выручить их было никак не возможно? – спросил Влад, но тут же сообразил, что вопрос получился глупым. Конечно, невозможно, когда их целая толпа воинов охраняла!

Нае на минуту перестал собирать вещи и, казалось, чего-то испугался, но это он вспомнил свой недавний испуг:

– Я тоже об этом думал. Вот об этом как раз и подумал, когда один из твоих слуг увидал меня через окно. Он голову повернул, с надеждой так смотрит, но… вот только глянули мы в глаза друг другу, как вдруг в хате крик: «Эгей!» Остальных слов я не понял, потому что не по-румынски кричали. Вижу только, что все воины разом вскочили, и тут один из них пальцем тычет на моё окно. Значит, это они меня увидели! Я только от окна прянул, а уж понял – человек двадцать из хаты на двор кинулись меня ловить! Побежал я к тому месту у забора, где Войко пояс перекинул, да поздно – там уж эти воины. Оглянулся, а мне и обратный путь отрезан. Сам не знаю, как выбрался. Наверное, Бог мне на время крылья отрастил, потому что я вот с того места, где стоял, так и взвился, подпрыгнул, руками за острые верхушки кольев ухватился, подтянулся. Сам не знаю, как перелез. «Войко, – кричу, – где ты?! Спасайся! И меня спасай!»

– Я, конечно, сразу на крик примчался, – сказал Войко. – Сам на коне уже и второго коня за повод держу. «Вот, – говорю, – Нае, влезай скорей». И только-только успел Нае в седло забрался, как на постоялом дворе ворота открылись, оттуда толпа – кто верхом, а кто пешком с факелами. Припустились мы во весь дух. Верхом за нами гналось человек восемь, остальные все пешие, но те, кто верхом, долго не отставали. У них кони были свежие, а у нас уставшие. Но всё-таки отстала погоня, потеряла нас в темноте.

Нае, глаза которого только что были широко раскрыты от страха, успокоился и начал думать теперь о будущем, которое представлялось омрачённым большой потерей:

– Эх, сколько добра всякого было в телегах. Всё пропало. И вся одежда твоя пропала, господин. Жалко. Особенно кафтанов жалко, которые родителю твоему принадлежали. Два года я их хранил, и вот так в один день всё потерялось. Только один и остался, который на тебе.

– Господин, ты, я вижу, золото закопал? – меж тем спросил Войко.

Влад сидел перед ним на корточках, поэтому сербу было видно, что руки и колени господина испачканы в земле.

– Закопал, – подтвердил Влад и, глянув на небо, которое уже начало светлеть, добавил: – Пойдите поищите. Место от поляны недалеко. Если не найдёте место, значит, закопано хорошо.

Войко устало возразил:

– Господин, темно ещё. Что я там разгляжу?

– Тогда можем дождаться, пока чуть светлее станет.

– Господин, уезжать надо, – сказал Войко, но не мог ослушаться повеления, поэтому всё-таки поднялся, порылся в вещах, уже наполовину уложенных расторопным Нае, достал из мешка короткую палку, обмотанную паклей, – в походе вещь нужная, – запалил её от костерка и пошёл в лес, освещая себе путь.

Влад шёл следом. В предрассветной мгле лес выглядел не так, как накануне вечером, – трудно было узнать знакомые места. Дерево с раздвоенным стволом отыскалось не сразу, но даже тогда, когда отыскалось, Войко, внимательно осматривая землю, ничего не заметил и прошёл мимо.

Влад не удержался и тронул слугу за плечо.

– Здесь, – сказал он, указывая на подножие дерева, и добавил многозначительно: – Почти пять тысяч золотых зарыто.

Войко оглянулся, но вместо того, чтобы подойти ближе к дереву, подошёл к господину, поднял факел, чтобы осветить ему лицо, произнёс обиженно:

– Так вот, значит, как ценится моя верность. В пять тысяч золотых ценится. Лестно слышать, господин, что ты оценил мою верность так. Значит, ты полагаешь, что за сотню или полтысячи золотых я тебя не предам, а за пять тысяч предам? Высоко ты ценишь мою верность. Весьма высоко. Благодарю. Великая мне честь.

Слуга произнёс это не по-румынски, а по-сербски, что считалось само по себе непочтительно. Пусть Владу был понятен сербский язык, но ведь это слуги обязаны говорить на языке господина, а не господин – на языке слуг.

И всё же господин не обиделся. «Неужели и этого доказательства верности тебе мало?» – спросил он сам себя. Наверное, раскрытие тайны о месте, где зарыто золото, могло кому-то показаться опрометчивым, но Влад считал иначе. Уверенность в том, что Войко, даже зная точное место, не станет обкрадывать господина, определённо стоила того, чтобы ради неё рискнуть пятью тысячами. Определённо стоила!

* * *

Несмотря на то что Влад попытался обратить всё произошедшее в шутку, Войко ещё неделю продолжал хмуриться и даже позволял себе ворчать. Когда Влад спрашивал, куда они едут, то слышал в ответ:

– Известно куда – прямиком к Яношу. Он мне за тебя награду обещал.

За Войко всё пояснял Нае, и благодаря пояснению Влад знал, что они удалились от Яноша и всего венгерского войска настолько, что могли уже не опасаться погони. Потому и ночевали теперь не в лесу, а на постоялых дворах, ели горячую пищу, а кони получали хороший овёс.

Через несколько дней путешественники приехали в горы, но эти горы мало походили на те, что возвышались на севере Румынии и отделяли её от венгерской Трансильвании.

Если бы Влад сейчас ехал в Трансильванию, то, следуя через горные долины, часто видел бы возвышавшиеся над лесом ряды скалистых вершин, увенчанных снежными шапками, но здесь этого не было. Здесь по правую и левую стороны от дороги ему виднелись лишь огромные холмы, иногда заросшие деревьями и кустарником, а иногда покрытые лишь жухлой травой, запорошенной снегом.

Меж тем снег выпадал всё чаще. Теперь даже в тёплые дни он не успевал растаять весь, а вскоре начались сильные метели. Бывало, что навстречу начинали лететь огромные белые хлопья, величиной с кулак, но такое светопреставление никогда не длилось долго – полчаса или около того, а затем снег становился мельче и просто падал, обеляя долину и горные склоны вокруг.

Влад смотрел на эту слепящую белизну и вдруг вспомнил, что уже два года не видел снега. В турецкой столице, располагавшейся чуть южнее болгарских земель, снег почти никогда не выпадал, поэтому зима там становилась временем серых туманов. Тоскливые дни.

Лишь однажды там выпал настоящий снег – вскоре после того, как во дворец, где тогда находился Влад вместе со своим братом Раду, пришла весть о смерти их отца. За одну ночь навалило сугробы почти по колено и даже утром продолжало сыпать. Всё вокруг изменилось, Турция сделалась похожей на родные румынские края, а Раду даже забыл о печалях. Он выбежал из дворцовых покоев во двор и принялся лепить снежную бабу.

Вспоминая об этом, Влад жалел, что Раду остался в Турции, но в то же время следовало понимать, что в Турции одиннадцатилетнему мальчику сейчас будет лучше. «Как бы он перенёс ночёвки в лесу и холодную пищу? – думал старший брат о младшем. – Он бы наверняка простудился и заболел».

Сказать по правде, Влад не всегда проявлял такую заботу. Это началось только в Турции, а прежде дело обстояло иначе. Было время, когда Влад почти не замечал Раду потому, что младший брат казался совсем уж малышом. Разница в возрасте между ними составляла более восьми лет. Как можно подружиться при таких обстоятельствах? Это трудно, очень трудно.

До отправки в Турцию Влад тянулся к лишь старшему брату – Мирче, который теперь лежал в могиле. Именно вместе с Мирчей Влад играл, обучался наукам, а Раду рос отдельно, порученный заботам няньки.

Лишь при турецком дворе у Влада запоздало проснулась совесть. «Стыдись, – говорила она, – ведь этот маленький мальчик – твой единокровный и единоутробный брат! Единокровный и единоутробный! Раду ничем не заслужил твоего пренебрежения. Посмотри внимательно – он очень похож на мать. Неужели в память о ней ты не можешь проявить чуть больше братских чувств?»

Сходство с матерью явно проглядывало – те же русые волосы и светлые глаза. А ещё было видно, что Раду привык держаться за нянькину юбку, ведь как только малыш окончательно понял, что няньку доведётся увидеть очень не скоро, то сделал Влада своей новой нянькой. Чуть что, так сразу слышался тоненький голосок:

– Братец! Братец!

Поначалу Влад просто не знал, что делать, когда младший брат просил помочь высморкаться или говорил, что упал и больно ударился. Приходилось обращаться к слугам, а они обычно звали лекаря, и начинался настоящий переполох. Понимая, что суета возникла на пустом месте, Влад чувствовал себя глупцом, поэтому вскоре научился-таки соображать.

– Братец, у меня живот болит, – однажды пожаловаться Раду.

– А где болит? – спросила «новая нянька».

– Тут. – Брат указал себе на пупок. – И вот здесь. – Он взялся руками за бока возле пояса.

– Иди-ка сюда, – сказал Влад, и после минутного осмотра всё стало ясно. – Ты себе ремень затянул на две дырки туже положенного. Зачем ты это сделал?

– Не знаю, – ответил Раду.

– А теперь не болит? – спросила «нянька», ослабляя ремень.

– Не болит, – удивленно ответил мальчик.

Пусть с тех пор Раду повзрослел и стал куда самостоятельнее, но если бы он сейчас находился не в Турции, то непременно задавал бы детские вопросы: «А куда мы едем? А скоро приедем?»

Ответа на эти вопросы Влад толком не знал. Он слепо доверился Войко, а тот тоже не мог сказать ничего наверняка, потому что находился в поиске – в очередной горной деревне, беседуя с местными жителями, спрашивал будто невзначай, что за селения расположены по соседству и легко ли туда проехать.

Влад понимал сербскую речь, потому что знал славянский язык, имевший с сербским языком много общего. И всё же различались они явно, поэтому следовало помалкивать, дабы лишний раз не выдать в себе чужестранца. Оставалось лишь прислушиваться к разговорам своего сербского слуги, который искал такую деревню, добраться к которой было бы как можно труднее.

Наконец она нашлась. Об этом сказал сам Войко, когда все трое путешественников, увязая в снегах, ставших довольно глубокими, ехали через незнакомое горное ущелье вдоль маленькой речки, почти затянутой тоненькой коркой льда.

Остановив коня и дождавшись, когда господин, ехавший вслед, окажется рядом, серб пояснил:

– Когда нет снега, то здесь даже телеги ездят, а зимой дороги нет. Сейчас ещё можно проехать, а скоро, говорят, так снегу навалит, что коням будет по самую холку. А там дальше – долина, и в ней всего одна деревенька дворов на пятьдесят.

– Значит, там ты меня поселишь? – спросил Влад.

– Это хорошее место для тебя, господин, – сказал серб. – Ты сможешь жить спокойно. Зимой никто не доберётся туда к тебе, даже если б захотел. Да и оттуда народ не станет ездить, что тоже хорошо, потому что не начнут разноситься слухи. Знаешь, как бывает? Приезжает человек из глухого уголка в большое село, рассказывает свои новости, да сболтнёт, что поселился у них богатый господин. А вдруг эта весть дойдёт до слуг Яноша? Ведь, кому надо, тот сразу поймёт, что богатый господин – ты.

– Это ты уже говорил, – напомнил Влад. – И я тебе не раз отвечал, что согласен затаиться получше. Не знаю, настолько ли упрям Янош, чтобы разыскивать меня даже здесь, но я согласен.

Войко кивнул и продолжал:

– А тут ущелье снегом занесёт, и будешь жить всю зиму, как за каменной стеной. А мы с Нае тем временем съездим в Молдавию, узнаем, что там и как, а когда снег растает, вернёмся, всё тебе расскажем, и ты решишь, что делать дальше.

– Это ты говорил тоже, – устало заметил Влад. – Я давно согласен.

Серб лишь пожал плечами. Он больше не обижался, но теперь, наверное, стыдился, что держал обиду так долго. Только чувством стыда Влад мог объяснить то обстоятельство, что теперь Войко проявлял заботу о господине ещё сильнее, повторяя важные вещи, как мать повторяет непоседливому сыну, а то сынок забудет, и стрясётся с ним беда.

По пути через долину серб продолжал проговаривать уже сказанное когда-то – например, о том, что господину лучше жить в деревне безвылазно и никуда не отлучаться, особенно по весне. Влад, не желая отдавать резкого приказа «замолчи», обречённо кивал и посматривал вперёд – на гладкий заснеженный холм среди лесистых гор, на котором виднелась россыпь деревянных домишек, выпускавших в небо белые струйки печных дымов.

«Когда приедем, Войко прекратит материнские наставления сам, без приказа», – мелькала обнадёживающая мысль, а серб по прибытии в деревню и впрямь стал вести себя по-другому. Он уже нисколько не напоминал мать-наседку, а всем своим видом показывал, что служит очень умному господину и что именно господин придумал поселиться здесь, а Войко ничего сам не знает и лишь исполняет чужие замыслы.

Теперь если серб говорил что-нибудь, то поминутно оглядывался на Влада, будто спрашивал у него, всё ли так, а Влад напускал на себя важный вид, понимая, что Войко предусмотрителен, ведь в деревне об умном господине станут заботиться явно лучше, чем если бы приезжий был дурак, поскольку дурака обмануть – большой соблазн.

Меж тем серб быстро вызнал, что в селе есть одна вдова с малыми детьми, живущая весьма бедно, которая не откажется взять на постой пришлого человека, если ей будет от этого выгода. Детей-то кормить надо! Про саму вдову говорили, что она не ленивая, не безрукая, да и не глупая вроде, так что о постояльце позаботиться сумеет.

Договариваясь уже с самой вдовой, Войко долго торговался, хотя денег у Влада оставалось с лихвой. И всё же господин не позволял себе выглядеть безразличным, когда его слуга обсуждал с «хозяйкой», чем кормить постояльца, во что одевать, сколько раз обстирывать, и в зависимости от этого менялась общая цена за постой.

Наконец сговорились, после чего слуги вместе с господином жили в доме у вдовы ещё три дня, будто проверяя, хорошо ли она умеет хозяйствовать, а затем Войко с Нае уехали, оставив Влада зимовать.

Он уже переживал что-то подобное когда-то – пять лет назад, когда отец ещё не умер, а отцовская ссора с Яношем Гуньяди только-только случилась. Влад вспомнил, как вместе с братьями и мачехой жил в дальнем имении боярина Нана, скрываясь от очередного проходимца, с помощью Яноша усевшегося на румынском престоле. Отец тогда пропадал где-то в Турции…

Влад вспоминал всё это не раз, и вот снова настало время, когда приходилось прятаться, но теперь место казалось ещё более глухое. Рядом с имением Нана, находилось неподалеку от его усадьбы сразу несколько больших сёл, а тут – вокруг только горы, непроходимые из-за снегов.

Деревенька, в которой теперь жил Влад, имела всего две улицы, пересекавшиеся крест-накрест. В центре деревеньки стояла деревянная церковка, крытая дранкой и имевшая невысокую башенку на крыше. Вдоль улиц – деревянные хаты из бруса, крытые всё той же дранкой, а рядом – хлева, колодцы, навесы, под которыми возвышались огромные стога сена. Всё как везде, и смотреть не на что.

На улицах бегала ребятня, играла в снежки. Взрослые показывались редко, занимаясь зимней домашней работой, а если и показывались, то всё больше женщины да старики.

Когда-то давно Влад слышал, что в сербских землях много вдовых женщин, а «мужей сильно убыло», потому что мужья полегли в битвах с турками и прочих войнах. Похоже, всё оказалось правдой. Даже в этой деревне было куда больше женщин, чем мужчин. Пусть здешние места считались глухоманью, но и здешние жители тоже платили подати и исполняли повинности, в том числе – воинскую.

– Будь прокляты эти поганые турки! Если так дальше пойдёт, изведут они нас совсем, – сказал один из деревенских стариков.

Старики сидели на завалинках, но долго не выдерживали на холоде и шли по домам греться, зазывая к себе и Влада, чтобы продолжить начатую с ним беседу.

Влад же с удивлением поймал себя на том, что пять лет назад, живя деревенской жизнью, стремился сблизиться со сверстниками, а теперь искал общества седоусых старцев. Со стариками можно было поговорить обстоятельно – о раздорах между правителями сопредельных земель, а также о податях, которые всё растут, и о том, скоро ли ждать новой войны с турками. Всё это больше притягивало Влада, чем беззаботные песни и игры молодых, а ведь ему было всего девятнадцать. Может, причина заключалась в том, что теперь он постоянно вспоминал о несовершённой мести?

Вспоминалась и дочь Нана, но больше не снилось. «Хоть бы и дальше не приходила», – думал Влад, но сомневался, что она отстанет, пока он не отомстит за неё.

Временами снились грамоты, виденные к канцелярии в Тырговиште, но если в действительности они читались очень легко, то во сне становились мудрёными – разбираешь, разбираешь, а никак не разберёшь, но в то же время чувствуешь, что вот ещё немного – и тебе откроется вся правда.

Наверное, поэтому Влад приобрёл привычку по утрам, сразу после пробуждения, размышлять об истории боярского предательства – продолжать складывать в голове историю двухлетней давности.

Виделась недавнему государю всё та же комната в доме у боярина Мане Удрище, освещённая свечами, но народу за трапезой сидело больше, чем вначале. Хозяин дома теперь принимал у себя двух новых гостей, которыми стали седобородые братья – Станчул и Юрчул. Эти престарелые бояре заседали в княжеском совете дольше, чем кто бы то ни было. Владов отец стал четвёртым по счёту государем, которому они служили.

Несомненно, Мане со своим братом Стояном, а также боярин Тудор, замыслившие ослушаться своего князя и не идти в поход, решили посовещаться со стариками, уже привыкшими менять одного князя на другого.

«Угощайтесь, гости, – конечно, говорил Мане, принимая этих стариков у себя. – Благодарю вас, что почтили своим вниманием мой скромный дом».

«Это ты сам, по обыкновению, скромен, – должен был ответить Станчул, старший из седобородых братьев, – а дом твой не хуже, чем у всех».

«Ох, не знаю, надолго ли, – наверное, вздохнул Мане. – Вы ведь были на недавнем совете у нашего государя и сами всё слышали. Беда на нас надвигается. Скоро война начнётся. Кто знает, чем она окончится. Так и вижу свой дом разорённым врагами. Да и не только свой дом вижу в таком плачевном положении».

«Дай Бог нам победить врага», – разумеется, ответил Станчул, ещё не зная, зачем приглашён.

«Больше, чем война, Богу угоден мир, – конечно, возразил Мане. – Только мир способен принести нам достаток и процветание, а война приносит лишь разорение».

«Что ж делать, если войны не избежать», – должен был вздохнуть Станчул, а вслед за ним не мог не вздохнуть и его седобородый брат Юрчул.

«Неужели избежать войны никак нельзя?» – возможно, встрял Тудор.

«На всё воля Божья, но наш государь собрался воевать», – наверняка ответил Станчул, теперь уже догадываясь, о чём речь, но прикидываясь непонятливым. Он пережил многих государей именно потому, что отличался осторожностью!

Тудор же, устав от уклончивых ответов Станчула, вполне мог вспылить и сказать седобородым боярам: «Вам двоим хорошо. Вы оба – старцы и потому в поход не пойдёте, в столице останетесь».

Конечно, так дерзко говорить со Станчулом и Юрчулом не следовало! Если это случилось, то Мане Удрище и его брат Стоян должны были призвать Тудора к спокойствию, однако вспыльчивый боярин не обязательно послушал сразу: «Думаете, война вас не коснётся? Нет, не удастся вам, почтенные, отсидеться за нашими спинами! Когда Янку придёт к нам со своим войском, придёт к нам ко всем разорение, даже если мы живы останемся. Отберут у нас у всех имения и передадут тем, кто поддержит нового государя, которого Янку поставит. А на помощь султана нельзя всё время надеяться. Он уже раз помог, а в другой раз поможет ли? А в третий раз поможет?»

«Дай Бог нашему государю победить врагов, чтоб не пришлось звать воинов султана», – возможно, сказал Станчул, всё ещё прикидываясь непонятливым, а Тудор тогда должен был сказать: «Молитесь или не молитесь, а победы не будет. Вы сами это знаете. У Янку войско сильнее нашего, но нашему государю до этого нет дела».

Если Тудор так говорил, то Станчул и Юрчул, конечно, начали хмуриться – седые боярские брови пришли в движение. Только Мане своим тихим вкрадчивым голосом мог предотвратить назревавшую ссору.

«Вот потому мы вас и позвали, – должен был говорить Мане. – Тудор, а также я и мой брат Стоян хотели узнать ваше мнение по одному весьма важному делу. Вы в совете дольше всех нас, и опыта вам не занимать. Подскажите, как избежать бессмысленного кровопролития. Помогите сохранить мир, который угоден Богу больше, чем война. Мы не хотим войны и желаем жить в мире с Янку. Как нам сделать так, чтобы Янку не наказывал нас за нашего государя, заключившего союз с погаными турками?»

«Способ только один – направить к Янку письмо и ждать ответа», – должен был сказать Станчул.

«А если письмо попадёт не в те руки?» – конечно, забеспокоился Мане.

«Придётся положиться на волю Божью, – наверняка сказал Юрчул, ведь ему уже давно следовало вступить в беседу. – Однако Бог милостив. Не слишком это опасное дело – слать письма. Важно другое – если отправлять письмо, то сейчас. А иначе поздно станет».

«И вы поможете нам составить письмо?» – должен был спросить Тудор, наконец понявший, что престарелые бояре тоже не одобряют безрассудства своего государя и желают договориться с Яношем.

«Да, мы поможем, – конечно, кивнули Станчул и Юрчул. – Однако вам следует быть готовыми, что Янку, если примет ваше прошение благосклонно, может потребовать оказать услугу».

Влад верил, что события развивались именно так, ведь, насколько он помнил, в грамотах Станчул и Юрчул упоминались среди бояр Владислава отнюдь не последними. Значит, старые предатели тоже сделали многое, чтобы Яношев ставленник взошёл на трон, и это отразилось в документах.

Ах, как хотелось снова увидеть эти грамоты и убедиться, что память не подводит! А ещё хотелось снова поговорить с Калчо и спросить, не вспомнит ли он ещё что-нибудь про заговор. Наконец, хотелось просто пройтись по улицам Тырговиште, и, наверное, Войко всё-таки не зря говорил:

– Ты уж без нас никуда не отлучайся, господин.

Временами Владу всё-таки не сиделось на месте, и он, забравшись в седло, доезжал почти до самого ущелья и останавливался лишь там, где сугробы поднимались коню до брюха. «Никуда не уедешь, – убеждался всадник, – но и ко мне никто не приедет, ведь дальше снегу ещё больше».

Впрочем, если б вопреки всем препятствиям приехал сюда чужак, то мог и не распознать во Владе недавнего государя. Разве у человека из княжеского рода может быть на голове баранья шапка вместо лисьей? Разве окажется на плечах не плащ и кафтан, а длинный овечий тулуп? Разве человек из княжеского рода наденет вместо сапог опанки с полотняными обмотками? Да и остальное – простые серые штаны из шерстяной ткани, льняная рубаха и тканевая опояска вместо кожаного ремня – всё это приличествовало лишь деревенщине.

Недавнего государя мог выдать разве что конь – породистый, тонконогий. Из-за холодов этот конь оброс более длинной шерстью, сделался мохнатым, но всё равно вёл себя как господин всех лошадей, который легко рысит по глубокому снегу, потому что отъелся и силу девать некуда. Деревенская лошадёнка, когда тянет по сугробам даже пустые сани, бежит неохотно, а этому всё было словно в забаву.

Временами, уже возвращаясь из поездки к ущелью и видя, что конь не устал, Влад с разгону взбирался на холм, где стояла деревенька, а затем, давая коню отдышаться, медленно ехал вдоль околицы и обозревал долину. Она лежала перед глазами, как на ладони – все уголки делались видны. Точно так же в камере узника видно каждый угол, поэтому приходила мысль: «Я заперт здесь».

«Эх, – думал недавний государь, – прав оказался Войко. Незачем мне было ехать в Турцию. Ведь здесь я ещё и месяца не провёл, а уже тесно, скучно, и утешает меня лишь то, что весной грядёт моё освобождение. А в Турции я бы мучился вот так в скуке и тоске лет пять. Вот на что я хотел себя обречь! Хорошо, что не обрёк».

От скуки стали приходить и разные мысли, с местью не связанные. Например, Влад стал замечать, что вдова, у которой он живёт, ещё совсем молода – лет на пять старше его самого – и по-своему мила. Конечно, будь он государем, ему не подобало бы с ней сходиться. Государю, если уж хочется завести себе женщину для утех, следовало найти красавицу, которой не более семнадцати лет, и непременно такую, чтоб даже просватана не была, а уж замужем побывать тем более не успела.