Читать книгу Золотая нить времен. Новеллы и эссе. Люди, портреты, судьбы. - Светлана Макаренко-Астрикова - Страница 6

12.24..06.1825 г. Царское село – 29.07.\10.08. 1844 г. Там же.

К. Робинсон. Портрет Великой княгини Александры Николаевны. Источник иллюстрации И. Б. Чижова «Чистейшей прелести чистейший образец» М. Изд-во

От автора

Я впервые пишу такую историю знатной по происхождению рода артистки. Артистки уникальной до гениальности. Но не принадлежащей к этому

«сословию» по праву рождения. Артистки из царствующего дома Романовых. Музыкальное ее дарование было столь велико, что повергало в изумление опытных и профессиональных певцов италийской школы и музыкантов венских. Но она пела лишь в камерных гостиных Эрмитажа, на изысканно – маленькой сцене придворного театра, в будуарах и залах Зимнего и Александрии22

Те же, кто слышал в ее исполнении арии из опер Моцарта и Доницетти, хоралы Дмитрия Бортнянского и Перголеззи, с трепетом сердечным думали о том, что так, вероятно, поют в горней выси ангелы Господни: чистота и высота звуков, исторгаемых нежным, поистине «золотым», горлом великой княжны Александры Николаевны была просто непередаваема. Она то переходила в волнующий бархат самых низких нот, ласкающий до дрожи, то вновь взмывала вверх невинною трелью жаворонка или переливчатым звоном струй высокогорного ручья.. Казалось, что сам солнечный луч замирал в своем вечном танце услышав сие волшебство.

В Даре голоса ее было нечто, трепетное, теплое, ошеломляющее, волнующее, то самое, что заставляло седовласых профессоров вокала из Рима и Берлина, качать головами и утирать повлажневшие глаза: «Это невероятно! В горле у маленькой русской принцессы живет соловей из эдемского сада, а из рук ее музыка течет, словно струи родника». Кстати, на всех портретах Александры Николаевны обращает на себя внимание именно эта необыкновенная «музыкальная посадка», «постановка» ее рук, скрытая певучесть жеста и невинная, девическая гармоничность души, которую изысканные придворные портретисты (Кристина Робертсон, Дж. Доу) пытались выразить присутствием в картинах и портретах светло – голубого или золотистого колорита, обязательно осеняя тонкие пальцы царственной певицы цветком или бутоном розы. Розы всегда были ее маленькой слабостью.

Императрица Александра Феодоровна с детьми, Александрой и Николаем. Рисунок М. Зичи. Источник иллюстрации И. Б. Чижова «Чистейшей прелести чистейший образец» М. Изд – во.» Мильгард». Санкт – Петербург. 2011 год. Цветная вклейка. Личное собрание автора.

Да, щедрые Небеса даровали ей многое из того, чего жаждет при рождении любая душа человеческая: необыкновенность внешности, которую многие сравнивали с ангельскою, мягкость характера, чистоту помыслов, широкую художественную одаренность натуры, громадный талант, повергающий окружающих в восторг. Если же к этому еще прибавить желанность существования ее в лоне семьи, желанность, которую она каждодневно ощущала от родителей, сестер и братьев, то..

Чего бы ей можно было хотеть еще? Разве что – лишь долгой жизни рядом с любимым человеком, в окружении любящих детей, внуков, правнуков. Но спокойствия своего заката она не изведала. Небеса, даруя ей все, что перечислено выше, взамен попросили слишком многое: Длительность Жизни. Царственной служительнице Муз было суждено встретить радостною улыбкой только лишь зарю своего бытия. Александра Николаевна Романова, Ея Императорское Высочество Великая Княгиня и Ландграфиня Гессен – Кассельская прожила на свете всего девятнадцать неполных лет и умерла в самый день появления на свет своего первенца – сына, маленького принца Вильгельма.

1.

Покидая этот мир светлым, солнечным утром, она страдала невыразимо, но голос ее, полный смертной муки, еще пытался произнести слова утешения для близких, толпящихся растерянно у ее смятой горячкою постели: братьев, отца, юноши – мужа, сестер и матери.

Голос, глубина и ширь которого прежде могла достигнуть трех полных октав, звучал теперь до неузнаваемости тихо и часто прерывался горловым, надсадным кашлем, окрашивающим тонкий батист и шелк платков алыми или темно – багровыми пятнами крови. Но она все еще силилась проникнуть в прозрачность верхних нот Моцартовского «Дон Джованни» – хотя бы: в первые три – четыре…..

Сквозь поток слез, застрявших в горле горьким комом, ей пыталась подпетьMarie, а вместе с нею – Олли, любимая сдержанная, чуть холодноватая Олли, подарившая ей не только скрытую нежность сестринского сердца, но и часть своей собственной судьбы…..

2.

Ландграф Карл – Фридрих Кассельский, приехавший свататься к ней, Олли, и, увидевший в прохладных галереях Арсенала Гатчинского дворца, рядом с нею, черноволосую, синеглазую, подвижную, как солнечный луч Адини – любимицу семьи и грозного исполина – отца: русского Государя Николая Первого Павловича —

влюбился в последнюю мгновенно. Окончательно, ошеломляюще, бесповоротно, словно в голову ему ударило старое «шаторе», подаваемое изредка к обеду царственной семье и гостям за длинным дубовым столом Арсенального зала.

Отпрыск старого ландграфа Вильгельма Гессен – Кассельского влюбился безнад`ежно, ибо думал сперва, что родители Княжны Александры, настроенные на замужество старшей дочери, найдут его неожиданному желанию ряд возражений. А они лишь растерялись. Княжна же Ольга Николаевна, видя нешуточность пыла чувств немецкого владетельного наследника и ответную приязнь сестры; любуясь на ее румяные щеки, бархатистую тень ресниц то и дело опускающуюся на глаза; слыша, как серебряным колокольчиком взмывает вверх ее смех, эхом отдаваясь в гулком полумраке галерей, отступила в сторону….. Тихо, мудро, тактично. Она сопровождала влюбленных на прогулках и катаниях на лодках по прудам Гатчины, которых там было великое множество. Пруды скрывались в густой листве и, когда неожиданно открывалась взорам зеркальная ширь и гладь воды, то – дух захватывало….

3.

Адини обрывала свой обычный веселый щебет, и сердца сопровождавших ее замирали уже от каватины из Доницеттиевской «Лючии де Ламермур»..

Нежные трели голоса девушки, словно скользили по воде, тонули в ней, ласкали ее. Это лишь героиня оперы грустила у озера, поверяя ему свою печаль и мечты, а Фридриху все казалось, что Адини, чудная Александра, поет о себе…

Он обращался с трепетным, немым вопросом к Олли, несостоявшейся невесте. И та, как верная наперсница, смеясь, уверяла встревоженного будущего зятя, что никаких горестей сердце Адини, пока не знает, оно чисто и свежо, единственное, пожалуй, чего она боится в жизни, так это чем-нибудь ненароком обидеть Отца или огорчить МамА. Ну, да, еще – грозы! Но от нее они удачно прячутся в своем домике для кукол, построенном по специальному заказу Папа в Париже. Правда, они уже выросли, и очень боятся переломать в кукольной гостиной изящную мебель и посуду каким-нибудь неосторожным движением. Жених удивленно – непонимающе поднимал брови кверху, и хохочущие сестры под руки вели его на галерею Арсенала, где в одном из укромных уголков стояло изящное сооружение…. Любоваться там было на что: крохотные креслица и столики, посверкивали в свете тонких, кованных из серебра шандалов и канделябров позолотою, а те в ответ – отливали матовым блеском на глянцевых боках севрских кофейных чашечек с «романовским» вензелем по краю. Вильгельм полюбопытствовал было, почему крыша в домике снята, но сестры объяснили, что так ведь удобнее светильники гасить, не будут же они гореть, когда фарфоровые обитательницы дворца – куклы – уступают место шелкам и туфелькам взрослых озорниц. Не ровен час, юбкою заденешь, пожар случится, а ПапА после огненной гибели Зимнего 17 декабря 1837 года,23 о чем Адини и Олли только по рассказам нянюшек помнят, ужас, как строг стал насчет свечей и, вообще, огня ночного! Ведь пожар, уничтоживший Зимний до самого основания, случился оттого, что в Аптеке Дворцовой кто – то из зябнувшей прислуги додумался, ненароком, заткнуть отверстие рядом с дымовою трубою куском рогожи. От попавшей на нее искры из печи, рогожа начала тлеть, потом загорелась. Огонь пробрался в не заделанную отдушину Фельдмаршальского зала, отделенную от капитальной стены деревянною перегородкой. Дерево тотчас занялось, а когда солдаты караула заметили огонь, было уже слишком поздно!

4.

Василий Андреевич Жуковский, их общий с Цесаревичем – братом наставник, позднее рассказывал Адини, что «злой дух огня» уничтожил буквально все сокровища покоев Императрицы, не удалось сохранить ни одной безделушки, даже и той семейной реликвии, которой особо дорожил Император: статуи Государыни, отлитой из мрамора немецким художником Г. Раухом»… Но зато, как все гордились тем, что удалось спасти из знаменитой Военной галереи Карла Росси и Джорджа Доу все триста тридцать два портрета генералов, участников битв с Буонопарте, и все полковые и гвардейские знамена!

И как же все в столице радовались, что уцелели полотна в знаменитом Эрмитаже: отважные солдаты и пожарные с Божией помощью разобрали галерею, соединяющую Зимний с Музеем, выложив на пути бушующего пламени глухую кирпичную стену…

5.

И блистательная Концертная Зала, увы, тоже сгорела дотла, но уже через полтора года юная Адини дала первый концерт в Новой, восстановленной с прежней роскошью.. Она рассказывала Карлу – Фридриху, что тогда голос ее неумолимо дрожал от слез восторга и восхищения восстановленною красотою, но почти никто не заметил этого, ибо верхнее ее «до» взлетало к тонким хрустальным подвескам люстр и те – звенели в такт, переливаясь тысячью маленьких, слепящих радуг..

МамА говорила Адини после, что более всех юной певице рукоплескали три человека: ПапА, и приглашенные им в концерт*24 архитекторы: Владимир Стасов и Александр Брюллов, брат знаменитого «гения кисти» – Карла Павловича. Именно эти два Творца сумели до мельчайших деталей прочувствовать почерк гениального Бартоломео Расстрелли…

И воссоздать его вновь. Карл – Фридрих, разумеется, жаждал послушать голос Любимой в возрожденной зале, но…

В Гатчине они чувствовали себя защищенными от нескромных взглядов праздной толпы, от ее пересудов и излишних восторгов. Молодые влюбленные не спешили в столицу, в прохладную парадность Зимнего. Им было спокойнее в тишине укромных уголков гатчинских парков и аллей. Адини, сбегая по парадной лестнице парка, пересчитывая ножками в замшевых туфельках ступени, слегка запыхавшись, доверчиво шептала Фридриху о своих детских играх, что так часто выдумывала для нее Олли, и о пристрастиях, о книгах, что читала, таясь от строгой гувернантки по ночам….

Книг любимых у Адини было великое множество! К примеру, все баллады Жуковского, но особо нравился ей роман Жоржа Занда об актрисе и певице Консуэло, ученице знаменитого Никола Парпорра, чьи кантаты и упражнения для бельканто она и сама с восторгом часто и упорно разучивала.. Все, все в романе казалось ей пылкою, невыдуманною правдой; и она горячо отстаивала в глазах слегка насмешливого, но, впрочем, неизменно корректного, жениха высокую преданность Консуэло своему искусству, ибо и сама ощущала в полной мере все то, о чем писал в очаровательно – свободной, искусно – небрежной, энергической манере господин Занд о волшебной власти музыки! Ни МамА, ни кто либо из домашних не разделял пристрастия Адини к роману о певице – босоножке. ПапА же и вовсе не терпел в своем присутствии разговорах о вольностях дерзких французов!

6.

С нетерпением ожидая каждый номер «Ревю Эндепендант»*25 Адини каждый раз буквально выхватывала газету из рук придворного библиотекаря, и удивительно, как не сминали комом ее тонкие, порывистые пальцы чуть желтоватую бумагу, загадочно пахнущую карамелью, рисовою пудрой и чем то еще, далеким, парижским… Ветром с Сены?

Адини, с детскою почти восторженностью, расспрашивала Фридриха о его пребывании в Париже, о том, видел ли он сам легендарного господина Занда? Но жених в ответ лишь растерянно разводил руками, в Париже то он бывал, но вот писателя, писательницу то есть, увидеть на этот раз ему не довелось, ибо тот, то есть та.. – на этом месте милый ее Фридрих слегка краснел и заикался от конфузливой путаницы, – после путешествия с господином Мюссе по Венеции, заперлась почти безвыездно в Ноане, родовой усадьбе, и, по слухам, пишет новый роман о любви. Красив ли господин… госпожа Занд? О, несомненно, но ее смугловатые, немного резкие черты лица не несут в себе той пленительной нежности, что он видит в лице милой Адини, хотя они чем то похожи. Живостью взора, быть может? Но у знаменитой романистки глаза карие, почти черные, и такие же блестящие, как смоль, кудри до плеч. Она прячет их под шляпою, остричь не осмелилась, благодарение Богу!

Говорят, великолепно сидит в седле и часто шокирует светское общество своим появлением в мужеском костюме: редингот,26 сюртук, панталоны, блуза, галстух.. Правда, она повязывает его с небрежностью банта, и опытный глаз сразу отличает изысканность ее истинно женских манер и за этой маскаредной27 странностью, но все же!

Вильгельм разводил руками и сокрушенно качал головою: милая его невеста вправе иметь свое мнение, особое от его, но шелест шелка и газовый шарф, пропитанный ароматом гардении, более привычен, приятен его глазам и обонянию, всем его шести чувствам…..

И он жадно приникал губами к маленькой руке невесты, краем глаза замечая, как идет ей румянец. Ежели бы в нем, румянце не было еще этого странного огневого жара! Волнения противупоказаны ей!! – спешно вспоминал герцог Фридрих наставления придворных врачей, и старался изящно перевести разговор на другую тему, более спокойную: цветы, в изобилии полнившие оранжереи Гатчины, даже и в самое холодное время года.

7.

Адини любит гардению? Нет? Жасмин? Но – почему? Слишком резок запах? Пожалуй, она опять права….. Ей нравятся ландыши, камелия и сирень? Нежные цветы. Как она сама. Ландыши, сколько он слышал, любила и ее легендарная «Анмама»28 – королева Луиза Прусская? Та, которая покорила и самого Буонопарте..Он даже объявил себя ее Рыцарем, так гласит легенда прусской королевской семьи. Но какой странный рыцарь, однако! – сокрушенно качала головой девушка. Вместе с ее благословенным Дядюшкой, Императором Российским, Александром Первым, в честь которого она и получила свое имя, Буонапарте жарко клялся в присутствии прелестной Дамы – королевы Луизы на могиле ее предка, Фридриха Великого, в верности идеалам мира и чести, а чем это все закончилось?! Походом в польские земли и пожаром Москвы, войною, принесшей России много бед.. МамА рассказывала им позднее, что покойная Государыня Елисавета Алексеевна, Августейшая ее тетушка, заливалась слезами, получая письма Венценосца – супруга с театра военных действий. Тысячи убитых и раненых, разоренные деревни и усадьбы, униженные и ограбленные поселяне. Сердце Государыни разрывалось от боли, когда она читала эти письма в семейном кругу: анмама Марии и «тетушке Мишель», Великой княгине Елене Павловне, – никак не могла мириться с тем, что всегда галантные и обходительные в ее представлении французы, могли быть такими варварами!

Да – да, Адини знает, что Буонопарте, напротив, считал варварами россов, воевавших противу ружей и мортир с дубинами и рогатинами, и сжегшими своеручно свою любимую, древнюю красу: Москву – матушку. Но!…

В одном из черновых писем покойной Августейшей тетушки к матери своей – герцогине Баденской Амалии, (что Адини, играя, нашла как то в старинном бюро), были, к примеру, и строки о том, что после Смоленского сражения, разбитые на голову солдаты полубезумного «корсиканского капрала» дошли до дела и вовсе богопротивного: ели не только мясо падали лесной, но и трупы своих сотоварищей! Это ли не безумное варварство?!!

От волнения Адини глухо, напряженно закашляла, резко прижала платок к устам. И тут Карл – Фридрих впервые увидел, как белый комочек с монограммою «А.Р.» в углу, в мгновенье ока стал алым…..

Что напугало его более всего: ужасы ее рассказа или залитый кровью, обшитый тонким кружевом платок, она так и не поняла. Все вместе, пожалуй!

Он взял у нее из рук изящный кусочек батиста, и хотел было положить его в карман жилета, а взамен дать ей свой, но Адини испуганно прошептала, что подмену легко может заметить чуть отставшая от них в прогулке Олли, сказать ПапА и МамА, напугать всех родных, а, должно быть, ничего страшного и не произошло вовсе, просто она в волнении перенапрягла горло, которое ей надо беречь особо. Лучше уж испачканный платок кинуть в пруд, обвязав им гальку на Карповом пруду, – тут Адини слабо улыбнулась, на бледном лице засияли темно – синие провалы ее глаз, и растерянный Фридрих никак не смог отказать своей милой нареченной в этой, немного странной, трагической шалости.

Взявшись за руки, как беспечные дети, они, почти бегом, вернулись к изящному своду Карпова моста, и едва маленький комок из рук жениха легко переместился в воду, вызвав тихий всплеск и распугав стрекоз, замерших над полуденною гладью в чутком полусне; как к ним подошла Олли и, напустив на себя важный и строгий вид гувернантки, принялась отчитывать Адини: можно ли так бегать Цесаревне русской и будущей Ландграфине?! Она за ними едва поспевала, и потеряла в аллеях. И потом, сестра напрочь нарушила все запреты докторов – столько быть на прогулке, стоять на сыром мосту! Куда же смотрит Карл – Фридрих?! Нет, нет им обоим уже давно пора обрести сериозность29, иначе, и милая Адини, и он, будущий герцог Гессен – Кассельский, станут похожи вон на тех стрекоз, что и в сонный полдень покоя не ведают, все танцуют!

8.

Обратно в густые, прохладные аллеи близ дворца Адини возвращалась на руках будущего супруга: идти по бессчетным парковым лестницам от внезапной усталости она почти не могла.

Но вечером уже снова пела и играла Бетховена и Листа, не внимая тихим мольбам жениха хоть немного поберечь горло, силы! В полную силу звучало ее серебристое сопрано, ее «до» в романсах Дюрона, а потом, когда к ней присоединилась любимая фрейлина МамА, Ольга Барятинская, стало, напротив, низким и бархатистым: они с Ольгою тихо исполняли маленькую вечернюю литургию и теперь Адини невольно подражала голосу духовника, протопресвитера, отца Василия Бажанова, что так чудно и раскатисто пел в расписном зале Гатчинской церкви с ее лазурным куполом и потолками.. Вот и слезы блеснули на глазах строгого и сдержанного Папа, он, противу обыкновения, расстегнул шитый золотом мундир и, сидя чуть поодаль ото всех, в глубине сводчатого зала, у окна, убранного роскошною алою драпировкою, вполголоса подпевал маленькому дуэту. Хрупкий силуэт МамА, напротив, почти тонул в теплом кремовом шелку мягкого кресла с высокою спинкою, но и оттуда Адини чувствовала шедшее незримо ласковое тепло: вмешиваться же в нежную гармонию девичьих голосов теплое контральто МамА никак не решалось: силы бы явно не достало!

Адини заметила по птичьи быстрый, встревоженный взгляд матери в сторону придворного врача, мирно дремавшего на мягкой банкетке в самой середине залы, и поняла, что тревога сия вызвана только ею, ибо сердце чуткое обмануть нельзя: МамА что – то почувствовала еще с того самого момента, как они с Фридрихом возвратились с прогулки, и настояла на послеобеденном отдыхе для всех, сославшись на крайнюю утомительность летнего солнца. В Коттедж, в Александрию, к Маркизовой луже,*30как ожидалось, не поехали вовсе, только Папа отправился в город, в Зимний дворец, на встречу с сановниками, но к вечеру уже воротился… Впрочем, Адини и не заметила, как наступил вечер, ибо прервала свой короткий отдых живою мыслью о том, что многое еще не рассказала и не показала Фридриху: ни своей любимой беседки, ни розового газона, что так любовно оберегала и холила ее покойная бабушка – императрица Мария Феодоровна. Он виден как раз из окна столовой. Фридрих и в Зимнем дворце многого еще толком не знал.

По возвращении в город ему непременно надо показать красный кабинет МамА, подобие домашнего алтаря, где стоял мраморный бюст бабушки, королевы Луизы, увитый венками роз. Эта комната напоминала Мама о юности и полна была удивительных вещей: картин, статуэток, портретов предков резных шкатулок и безделушек, бутоньерок и вазонов с цветами; альбомов с чудесными литографиями, книг, написанных старинным готическим шрифтом, в том числе ее любимую «Анну Росс» – рассказ о верующей маленькой девочке умершей от болезни, как раз в самое Рождество! Сколько слез она пролила над этою книгою вместе с Олли и Мэри! Там же, в этой комнате, Адини часто молилась об исполнении своих заветных детских желаний, со всем пылом юной души, принимающей волшебство старинных слов старославянской молитвы за непреложность истинной яви.

В раннем детстве страницы любимых книг казались Адини изрисованными тонким, замысловатым узором. Она все пыталась отыскать то крыло птицы, то облако, то лепесток цветка в этих буквах….. Став старше, нашла в них уже другое очарование – аромат старинных, «отменно – длинных» легенд об ундинах и рыцарях. Мэри и Олли немного посмеивались над нею, считая сестру маленькою чудачкой, а она в ответ лишь светло улыбалась им…… И словно проскальзывал в сводчатые комнаты с высокими потолками нежный солнечный луч.

9.

«Солнечным лучом» Адини называли все, даже ее неугомонный брат, озорник и шалун Константин, до безумия обожавший три вещи на свете: корабли, море и музыку. Когда Адини играла на фортепиано, он сидел, сжавшись комочком на софе, и, полузакрыв от удовольствия глаза, словно впитывая в себя нежно или страстно – волнующе звучащие ноты. Он иногда признавался Адини, что они похожи на его любимое море, волны музыки – столь же глубока и неизведанна их власть над его умом. Слушая пение сестрицы он уносился душою куда то в неведомые дали, где жили розовые птицы, пушистые облака, диковинные цветы. Он пытался рассказать о том и МамА. Она лукаво посмеивалась, называла Кост`и (*Домашнее имя Великого князя К. Н. Романова, знаменитого поэта «К. Р.») мечтателем – фантазером и советовала рассказать о грезах Олли: вдруг у той получиться нарисовать картину о дальних путешествиях будущего моряка? Но Олли все больше марала кистью по бумаге и холсту, изображая гатчинские аллеи и пруды, петергофские фонтаны, комнаты коттеджа в Александрии, увитые плющом, и качели в саду. Райские птицы из мечтаний Кост`и как – то не удавались ей. Вернее, они более всего были похожи на соловьев из пышных гатчинских рощ и аллей, этих маленьких хрупких птах, почти неприметных в густоте зелени. Адини чем – то напоминала брату соловушек, особенно когда очаровывала гатчинские вечера пением.

10.

Но дивное густо – переливчатое, словно ограненное хрусталем, сопрано звучало все реже и реже. А доктора все суровее качали головами, слыша хрипловатое покашливание девушки прохладными вечерами. Пугливые врачеватели все порывались запретить ей петь и хором отсылали изгонять коварную слабость и хворь к теплым баденским и италийским водам, в далекий Неаполь, солнечную Ниццу….. Но мечтам о полном выздоровлении мешал строгий дворцовый протокол. Близился день бракосочетания русской Великой княжны – Цесаревны Александры Николаевны с герцогом Карлом – Фридрихом Кассельским и пускаться в путешествия никак нельзя было. Нельзя было ей и уехать на новую родину. Дождливый климат земли Гессен – Кассельской пугал щепетильных докторов гораздо более, чем длинные петербургские зимы. И тогда на строгом семейном совете во главе с ПапА решено было, что Адини и Карл – Фридрих сколь возможно долее останутся в Петербурге после церемониала венчания, а ближе к весне непременно постараются выехать в Италию или к целебным ключам Бадена.

Почти все оставшееся до пышного торжества время – 28 января 1844 года – Адини не покидала своих комнат в Царском, Гатчине и Зимнем.

Карл – Фридрих навещал певунью – затворницу по утрам, с неизменною улыбкою и букетом свежих, еще не распустившихся примул или гортензий в руках…. Иногда среди них нежно сверкала росою камелия или благоухала изящная фиалка….. И тогда уже Адини знала точно: к букету Фридриха приложила руку ее милая, любящая Олли. И чувство нежной благодарности, тоски и невысказанной любви к сестре, вызывало невольные слезы на ее глазах. Она прятала их, эти слезы, спешно проглатывала ком в горле, и пыталась трогательно развеселить милого нареченного, (неизменно грустневшего при виде ее лихорадочного румянца или жаркой испарины на лбу!) подробнейшими рассказами о детских шалостях, таких, например, о которых не знала даже и милая, любимая, всеведущая МамА!

Бюст А. Н. Романовой герцогини Гессен – Кассельской, работы Витали. Установлен в часовне св. мученицы Александры в нижнем парке Петергофа. Источник иллюстрации: Альбина Данилова «Пять принцесс. Дочери Павла Первого. М. Изд-во «Захаров». 2003 год стр.419. Личное собрание автора.

Она заставляла, заставляла его смеяться, – сначала через силу, а потом – и в полный голос! – своим увлекательным историям из детства. К примеру – рассказу о танце с шелковыми подушками, которым была так шокирована их верная воспитательница и учительница русского Анна Алексеевна, всегда пылавшая желанием представить юным великим княжнам свою маленькую дочь. В день назначенного приема элегантная придворная дама ожидала увидеть в дворцовой зале строго – благовоспитанных девиц – цесаревен с Екатерининскими лентами на платьях из розовой парчи, с маленькими шлейфами – тренами, но взору ее предстало….. нечто невообразимое! Мэри, Олли и Адини, a trios* (*втроем – франц. – Р.), одевшись в длинные шелковые халаты, расшитые цветами, и водрузив на голову подушки, перевязанные лентами, кружились в странном восточном танце. К тому же на головы чинных и слегка оробевших гостей еще и неведомо откуда свалилась целая гора цветных бархатных подушечек. Тут уж милая Анна Алексеевна, отбросив всяческую свою придворную сдержанность, заахала, сморщилась, замахала руками, будто гусыня – крыльями! Но маленькие пери – озорницы продолжали исполнять свой странный танец, важно покачивая квадратными головами, будто китайские болванчики, явно выказывая свою полную непричастность к падающему «дождю из думочек», усеявших скользкий, вощеный паркет залы.

11.

…Закончив «восточный менуэт», юные красавицы – цесаревны сорвали подушечки – думки со своих прелестных головок и уселись на них, жестом пригласив последовать их примеру и оробевшую от всего увиденного маленькую гостью. Они звонко смеялись и угощали малышку сладостями, наперебой рассказывая, как долго и тщательно обдумывали втайне от всех свою шалость.

Анна же Алексеевна все продолжала ахать, изумленная игрою их воображения и энергией, направленной, как ей казалось, в совершенно напрасное русло! Строгая и преданная их гувернантка очень долго была огорчена сим происшествием, но так не решилась рассказать о нем Мама, очень трепетно относившейся ко всем светским церемониям и условностям протокола….

12.

Условности дворцового протокола….. Как часто они мешали Адини быть по – детски, полно счастливою! С какою непосредственностью, с каким пылким, живым огорчением рассказывала она Карлу – Фридриху о балах, на которых столь часто блистали ее Царственные родители, и с которых ей надобно было до пятнадцати лет уходить строго после девяти вечера! Она всегда так сетовала в отрочестве на то, что не может просто взять и – остаться на позднюю мазурку, этот пленительный, волшебный танец, похожий на долгую песню, с замысловатыми вокализами и пассажами, рулладами и кодами, песню – романс, песню – признание…

МамА, ее восхитительная, ее обворожительная МамА, словно волшебное видение Лала – Рукк*31 царившая на всех праздниках Зимнего, почти всегда танцует мазурку и вальс – лансье с самыми красивыми кавалергардами своих полков! Странно, их, ее пажей, почему – то называют так смешно: «красными» или – «синими», словно Сашиных оловянных солдатиков… Кавалергарды пылко обожают своего Шефа, жаль только что МамА по вечному нездоровью своему, все реже бывает на их праздниках и парадах. Адини не так везло на балах, как МамА, она могла с позволения строгого Папа танцевать полонез и кадриль, как и ее сестры, только с генералами или флигель – адъютантами. Генералы все были отменно стары и неуклюжи, а адъютанты – робели и смущались и наступали на ее платье. Небольшое, надо сказать, удовольствие – танцевать со столь неловкими кавалерами! Слава Богу, теперь ее партнером на балах всегда будет только ее милый Фредди, какое же это счастие, право! Счастливый жених при этих словах Адини смущался и приятно краснел, а она смотрела на него с тихой, теплою улыбкою, от которой снова появлялись милые, манящие ямочки на ее щеках, уже тронутых болезненной худобою….

13.

…На том настоящем своем, полном, январском свадебном, взрослом балу, в вечер после венчания, Адини была столь обворожительна, столь оживлена и мила, что все вокруг, казалось, забыли о предостережениях докторов… За высокими окнами сверкавших огнями парадных зал гулко звенели соборные и церковные колокола, блистали огни фейерверка: город радостно праздновал в белом серебре роскошной русской зимы браковенчание певуньи – Цесаревны и гессенского Герцога, и кое – кто из придворных уже сокрушенно качал головою: улетит, улетит скоро русский соловушка в земли чужие, и где – то будет звенеть голос его, прозрачный, как ручей, как горный хрусталь – в какой выси, в каких далях? Никто и не думал, что – в Небесных..

…Все строили планы на будущее, надеялись отчаянно видеть Адини вполне здоровою, ибо вскоре после свадьбы она почувствовала себя в ожидании наследника, и седовласый доктор, старый Вилие*, лейб – медик еще покойного дядюшки – кесаря Александра Павловича, робко осмелился высказать венценосным родителям надежду, что сие новое состояние Великой княгини Александры Николаевны изменит течение ее роковой болезни в лучшую сторону.

Таково ведь и древнее поверье русское: будущая мать в ожидании чада, часто расцветает столь неожиданно, что только диву даешься! Да, да и все хвори без следа тают, ибо Господь Всемогущий – милостив и дает новые силы…. Кроветворение ведь в организме меняется в этот миг!

14.

Строгий же, молчаливый и щепетильный нынешний врачеватель Государя Николая Павловича Мандт, в ответ на сладкоречивые, тихие тирады Вилиё лишь упорно качал головою, и за дверью покоев Адини умолял, обретших было луч надежды родных не обольщаться прежде времени, а самое главное, не разрешать новоявленной Ландграфине Гессен – Кассельской петь! Любое напряжение губительно для нее, особенно – в ее деликатном положении! Золотое горло должно молчать! И оно молчало….

Адини заботливо кутали в шали и пелерины, отпаивали теплым медовым молоком с имбирем и виш`Инскою подогретою минеральною водою. По субботам ее непременно везли в душном, натопленном до непереносимого жара, возке с не открывающимися окнами в Гатчину, где мужчины всей большой Романовской семьи от мала до велика развлекались охотою в Гатчинском парке на тетеревов и гоном оленей, несколько манкируя всеми остальными своими занятиями; ну, а женщины днями и вечерами корпели над более изнеженным, привычным для их тонких рук занятием: шили приданное для ожидаемого в семье очередного царскородного младенца. Но изысканные узоры ришелье и просветы алансонских кружев уже не подчинялись исхудалым пальцам Адини. Она роняла из рук иглу и пяльцы, все как – то зябла, просила подкинуть дров в камин, и то и дело прижимала к бледным губам платок. Он моментально пропитывался кровью. Во время приступов лихорадочного кашля, она чувствовала резкие или, напротив, замедленные, словно растерянные, толчки ребенка, и даже самые слабые, они причиняли ей невыносимую боль. Закусив губы, она морщила бледное в холодной испарине чело и беспомощно, умоляюще смотрела на МамА, Олли, Мэри или верную Анну Алексеевну, тотчас подступавших к ней с вопросами и уговорами лечь в постель…

15.

Постель. Болезный одр.…Иногда Адини лежала в ней дни напролет, пытаясь в полумраке спущенных гардин разглядеть слабый солнечный луч или услышать пение снегиря или синицы.. У нее же самой все слабее выходил птичий посвист: силы убывали, да и боялась, что услышит сии потуги встревоженная МамА, почти не выходившая в такие дни от нее, и ночевавшая в соседнем будуаре, на кушетке. ПапА заходил каждый вечер или утро, навещая ее, нарочито бодрым голосом рассказывал свои новости: шутливые перепалки с министрами; казусы на военном плацу; анекдоты аудиенций или – новости последнего бала, который он открывал с госпожою Фикельмонт, как женою дуайена*32