Читать книгу Кружевные закаты - Светлана Нина - Страница 21

В блаженной полудреме Тоня раскрыла глаза. Теплое одеяло так ласково прикасалось к телу, что и думать о том, чтобы подняться, было невыносимо. В доме было невероятно тихо. Даже за окнами не цокали, как бывало всегда, лошадиные копыта. Сперва шум в столице доставлял Тоне неудобства. Теперь она привыкла и в первые минуты бодрствования обычно с невесть откуда взявшейся любовью к людям, шнырявшим внизу, под окнами, огладывала их и забавлялась попытками угадать, куда они спешат. За толстыми стенами дома протекала ее жизнь.

Во время завтрака, проведенного в одиночестве, Тоня размышляла о том, что неплохо было бы посмотреть, где трудится муж. Почему, когда она расспрашивает его об этом, он хмурится или пытается отшутиться? Тоня начинала ловить себя на мысли, что ревнует Михаила к работе и людям, с которыми он видится каждый день. У него своя, не зависящая от нее жизнь. Это не доставляло Тоне радости. То, что Крисницкий думал то же самое о ее занятиях живописью и ежедневных отвлеченных размышлениях, не казалось ей правдоподобным. Она вновь, как перед замужеством, чувствовала себя маленькой, глупой и забытой.

Госпожа Крисницкая со вздохом оглядела огромную гостиную и села за фортепьяно, в очередной раз задумываясь над тем, что все равно стремится к чему-то иному, иррациональному. Она достигла полнейшего, с точки зрения обывателей, благоденствия. И вот теперь, очаровательная хозяйка большого дома, жена богача, она понимала, что не отступили разом все беды, а, напротив, настали новые. Она любила людей, которые ее окружали, любила тем сильнее, что с детства училась принимать то, что дарует жизнь, не вдумываясь в то, что судьба могла потечь иначе. Но всегда и везде она чувствовала, что счастье ее зависит не столько от них, родных, друзей и с некоторых пор мужа, сколько от того, как она будет относиться к их наличию. И постоянно, ежечасно ее манил вечерний ветер, выбивающий из тщательной прически шоколадные пряди, ласкающие лицо и застревающие в зубах. На сердце опускалась тогда настолько стальная и сладкая тоска, что Тоня понимала, что эта грусть и есть ее счастье. Ко всем чувствам, исключая, быть может, ликование, примешивалась эта проклятая и благословенная неудовлетворенность.

Тоня вновь и вновь, думая тысячи дум и не отдавая себе в этом отчета, вертелась вокруг мысли, что единственный смысл жизни составляет способность чувствовать и стремиться к счастью. В очередной раз отведя голову и поймав себя на том, что отрешенно смотрит на блики на новой картине, купленной Крисницким для нее, Тоня встала, поблагодарила слуг и прошла в небольшую комнатку – кабинет мужа.

Когда его не бывало дома, Тоня забавлялась тем, что с ногами залезала в большое кожаное кресло и, напевая под нос недавно разученную мазурку, пролистывала его книги или ваяла письма. Часто она совершала походы по обширным своим владениям в поисках чего-то нового или просто соответствующего вдохновению настроения. Обнаженные натуры в особняке Крисницкого будоражили одиноко бродящую по галерее Тоню. Михаил обустраивал дом словно крепость, претендуя на изысканность и не жалея средств. Потолок, уходящий, казалось, в никуда, создавал видимость масштабности и монументальности.

Сегодня она по обыкновению уселась в любимое кресло и, чувствуя себя важной дамой, которой она, в общем-то, и стала, но отказывалась признавать этот факт, не чувствуя никаких изменений в отношении к ней окружающих, схватила пачку писем, принесенных утром. Послание Льва лежало вверху, Тоня поспешно разрезала бумагу изящным ножичком, раскрыла хрустящие лепестки послания и принялась читать, испытывая странную смесь признательности и настороженности.

«Здравствуй, дорогая моя сестрица», – писал Лев, как всегда, поспешно и сбито. Некоторое его буквы походили на перебитых птиц, подумалось Тоне, но она с безотчетной блуждающей улыбкой продолжала пробегать глазами заветные строки.

«Хорошо, что Марианна Веденина, известная актриса, о которой ты, вероятно, слышала, выходит замуж за этого мужлана Лиговского. Он не приехал еще к вам хвастаться? Еще бы – отхватил такую красавицу. При его-то медвежьих манерах! Ясное дело, у нее не все ладно с репутацией, одни слухи о связи с твоим муженьком чего стоят. Но ты не переживай, мало что болтают в обществе, им же нечего там больше делать… Отсталые люди! Все талдычат о либерализме и прочей ерунде. Изнеженное, никчемное племя! Бьюсь об заклад, никто из них не был на настоящей войне.

Так или иначе, не принимай близко к сердцу, теперь – то уж точно все у них оборвется. Лиговской с его бешеными замашками и консерватизмом не допустит встреч жены с кем бы то ни было. Это в порядке вещей в обществе, но не для него и не для тебя, полагаю… А вообще, что за свинство так вести себя? Неужто Михаил твой Семенович даже не рассказал, что до свадьбы крутил романы с актрисами?

А вообще печально, что не виделись мы со времени твоего замужества. Нравится ли тебе твое теперешнее положение? Если что пойдет не так, сразу сообщи мне. За тебя есть кому постоять! Этот твой Крисницкий не внушает мне доверия. Все бродит с унылым видом и морщится, а смеется так, словно у него минуту назад передохли все гончие. И при этом эта улыбочка… Что у него на уме? Понятно, его с тобой свели не для удовольствия, но совсем уж плохо не должно быть.

Опять меня в спину тычет Ипполит. До чего он глуп, но с ним весело! Эти кутежи порядком надоели мне. Не возьму в толк, к чему я там появляюсь…

Ну да ладно. Будь здорова, Тонина! Бог даст – скоро свидимся.

Лев»

Противоречивые чувства – благодарность, недоумение, страх, раздражение, ревность, злость постепенно накрывали Тоню по мере того, как она глотала черные строки. Любовница? Марианна – и любовница?! Нет, Лева, ты напутал. Марианна, утонченная, гордая Марианна ограничится ролью обыкновенной любовницы? О, нет.

Да, Лиговской и впрямь похож на причесанного медведя, но Тоня всегда видела в нем подкупляющую доброту и терпимость к ее чудачествам, которую многие принимали за глупость. Поэтому ей стало неприятно описание Льва. Пожалуй, он чересчур строг к слабостям других.

Нет, не рассказал… о чем?! А, все о том же… Да нет, нет! Они даже не дружили… Ну, хорошо, дружили, но не так чтобы…

Дыхание Тони замерло, она высунула ступни из-под платья и отложила письмо. Оно бесшумно опустилось на оттертый до блеска паркет, застряв там, где начинался ворсистый ковер. Не соображая еще, как реагировать на содержание послания, она неподвижно сидела на месте. Да, да, тот вечер в опере! Зачем он так долго стоял подле нее? И еще тот взгляд Лиговского, от которого ее до сих пор берет пугливая оторопь…

Когда Крисницкий, порядком вымотавшийся, ездя из одного конца города в другой и уговаривая рабочих не бунтовать, убеждая в том, что совсем скоро они получат бесплатные больницы, вернулся домой, он ожидал тихого вечера. Столько тепла теперь он ощущал, едва переступая порог, что пытался быстрее разделаться с делами. Не могла это дать ему Марианна, вечно мечущаяся и ищущая то, что неизменно ускользало от нее.

С чего вдруг рабочие поняли, что имеют на это право? Не иначе, наслушались провокаторов. Крисницкому не было дела до каждого своего подчиненного, он не дежурил возле их мрачных квартир в отсталых районах Петербурга, суетливо интересуясь, не простудились ли они. Его волновали иные, более важные вопросы. Цельное сплоченное функционирование всех фабрик, прибыль, известность и влияние в своей сфере – вот что занимало мысли Михаила Крисницкого, пока он, позволяя лакею стаскивать с себя сюртук, стоял возле зеркала и ловил свое задумчивое и даже в некоторой степени устрашающее отражение. И, для того, чтобы не выпустить из рук всего этого, необходимо принять условия рабочих и построить им эти больницы! Лиговской прав был…

А, черт, хватит думать о нем! Хам, лицемер, ничтожество! Какую сыграл с ним шутку, и как ловко! Стоит признать, хитрее лисицы бес. Даже близкое свидание с женой, неизменно успокаивающей его лучистым своим личиком не способно были сегодня, он чувствовал, исцелить его. На это будет способно лишь время. «И это пройдет», – сказал когда – то мудрый царь Соломон. Интересно будет проверить, прав ли он был. Крисницкий испытывал двойное негодование – всколыхнувшееся недовольство от ухода Марианны из его жизни и поражение, о котором он и не знал до сегодняшнего дня.

На шум вышла Тоня. Михаил, оторвавшись от молчаливого порицания слуги, коснувшегося пола его сюртуком, перехватил ее взгляд и, прежде чем ласково улыбнуться и этой улыбкой показать, что трудности – пустое по сравнению с редким счастьем иметь рядом дорогого человека, передумал. Тоня, прямая и против обыкновения замкнувшаяся, подала знак лакею, чтобы тот убрался. Ей совестно было отсылать слугу и спрашивать мужа о чудовищных вещах, тем самым обнажив осведомленность, но в отношениях с Крисницким ей предполагалась полнейшая открытость. Мучительнее было гадать. Раньше она не позволила бы себе этого, но в последнее время начала ощущать себя сильнее и выносливее. Не так страшна оказалась настоящая жизнь, как ее рисовали иные…

– Тоня, ты здорова? – заботливо спросил Крисницкий. В глубине души он подозревал, о чем назрел разговор. И к чему только Марианне понадобилось приезжать, разбередив тем самым сразу три души?! Ссутулившись, он скривил рот и засмотрелся на стоящую рядом вазу.

– Миша, – просто, без дрожания губ, век, слез и намеков на начинающуюся истерику, сказала Тоня, всматриваясь в любимое лицо, зная наперед каждую морщинку и неровность, но находя откуда-то мужество, – ты любил Марианну?

Крисницкий выдохнул. Он ожидал не этого. Сцены, упреков, поношений, угроз… Так в его представлении женщина реагирует на открытие адюльтера мужа.

– Тоня, – тихо ответил он, приближаясь к жене, но не решаясь взять ее руку. – Что бы ни было в прошлом, теперь это не имеет значения.

Тоня медленно кивнула, отвернулась и, не говоря ни слова, даже не отвечая на его возглас, удалилась. «Я скоро вернусь и продолжу твое образование», – стучало в ее в висках, а перед глазами стояла Марианна, великолепная, сияющая, поразительно точно попадавшая в определение абсолютно, душой, телом и мыслями красивого человека. Если бы только не связь с чужим мужем… И в соревновании с ней она, малышка Тоня, наивная, поспешная, застенчивая. Не мудрено, что так долго он не приступал к истинным своим обязанностям! Тогда ей льстило, что он пытается вызвать в ней ответное желание, возится, как компаньонка. Теперь-то она узнала, почему он так вел себя. И признание поражения, несмотря на то, что все кончилось между ней и им, грызло. Свинцовый холод правды обрушился на нее неожиданно, стихийно. Не было сил даже изобразить улыбку осведомленности и соврать что-то себе самой. Боль тупым ножом царапала сознание, мешая дышать.

Что она пережила за часы, проведенные наедине со своим миром, Крисницкий не знал. Он в полной темноте сидел в столовой и ждал, сам не зная чего. Он понимал, как глуп, ничтожен и смешон. Да, страшно жить, страшно доставлять боль близким. И никуда от этого не деться, ведь себя не переиначишь. Он так всегда и будет причиной волнений и обиды.

Нет, я не Байрон

… а все-таки близок к нему. И хуже всего то, что эта проклятая совесть не желает замолкать. Дура, жалкая дура, зачем ты навалилась на него, что именно он сделал не так? Любил, шел по велению сердца. Так что ты бесишься, совесть?

Он не спрашивал себя, зачем вновь сошелся с Марианной, и правильно это ли было. Он даже не воспринимал терзания Тони как свои собственные, но мысль, что она мучается по воле кого угодно, не обязательно его, была нестерпимой. Она казалась ему существом высшей породы, лишенным зависти, злобы и возможности предать, поэтому он негодовал на мир, что тот так несовершенен. Нехотя подчиняясь честности, Михаил отдавал себе отчет, что не может считаться порядочным человеком.

Вечером Тоня сошла к трапезе и, ни словом, ни взглядом не напоминая о случившемся, спокойно принялась за пирог. По утрам дворяне в основном питались кашей, вечерами же Крисницкий позволял полакомиться.

– Тоня, – неуверенно начал Крисницкий и остановился, поймав ее внимательный сочувствующий взгляд.

– Да, Мишенька.

– Я… все о том, о… Не сердись на меня, это в прошлом.

– Ты уже говорил это.

– Ну что же, коли это правда.

– Правда потому, что ты не свободен или она связана обещанием? – напрямую спросила Тоня.

В словах ее не было ни презрения, ни язвительности, но Крисницкого они резанули.

– Тоня, я не знаю, как оправдываться, потому что никогда не делал этого ни перед кем.

– Ну, пора когда-то начинать, – почти пошутила Тоня, по-прежнему исследуя узоры на сахарнице.

– Обычно жены в таких ситуациях все прощают.

Что дернуло Крисницкого сказать это, он сам не знал.

– Обычно? – Тоня подняла голову и прямо посмотрела на мужа. – Значит, я для тебя обычная, ничем не примечательная жена? Которая должна жить по всем законам и знать свой шесток? А ты тем временем будешь крутить любовь с прекрасными актрисами. Да еще и представлять им жену, а за ее спиной, должно быть, посмеиваться над ее глупостью и нетронутостью.

– Тоня, все было не так! – рассердился Крисницкий, со скрипом отодвинул стул и приблизился к жене.

– И я еще, дура, надеялась, что тебе хорошо со мной, вот ты и показываешь меня. И, каково двуличие, она еще приезжала сюда и говорила со мной так ласково, что я подумала, она любит меня, что я чем-то заинтересовала столь сиятельную особу! Боже мой, Миша, я представляла тебя совсем иным. Ты мне казался благородным.

– Совершенством можно быть только внешне. Сама жизнь заставляет нас поступать неидеально. Человек никогда не достигнет абсолютного счастья, обитая среди себе подобных, потому человечество само создает препятствия. Само человечество уже препятствие. Абсолютного, безграничного, ничем не стесненного счастья не существует.

– Миша, я вовсе не хотела начинать этот разговор, ты сам вынудил меня!

– И жить с этим грузом, копя полунамеки и обиду? Нет, Тонечка, моя дорогая, это еще большее лицемерие, чем то, что сделал я.

– В чем было мое лицемерие? – почти с вызовом спросила Тоня, гордо вскидывая голову.

Крисницкий пожалел уже о своих словах.

– Прости, я лишь ляпнул первое, что пришло на ум. Только не говори теперь, что несчастлива в браке, – процедил Крисницкий, с опаской ожидая ответа.

Тоня склонилась над тарелкой и начала беззвучное подергивание плечами. Она ненавидела себя в моменты слабости и меньше всего хотела, чтобы кто-то видел ее такой.

Крисницкий испугался.

– Тоня, Тонечка, родная, только не плачь! Да, я ничтожество, ну прости ты меня! Все равно никем я не дорожу так, как тобой.

От него пахло силой и дорогим одеколоном, а шерсть жилета обычно щекотало нос. Как видно, мир сложнее, чем ей казалось. Но учили ее христианскому всепрощению.