Читать книгу Недостающая молекула - Светлана Покрова - Страница 3

Я нежился в постели, когда сквозь дремоту услышал неясные шорохи в прихожей, щелчок входной двери и тихие мамины шаги на кухню. Напомнив себе, что в детский сад сегодня идти не надо, довольный провалился в сон. Небо за окном уже высветлело, но на улице было пустынно и тихо – я был не одинок среди жителей маленького микрорайона на краю города, окутанных состоянием субботнего утреннего блаженства. А мой отец в старой фуфайке и больших валенках с деревянной лопатой на плече спускался по лестнице. Представьте героя американского вестерна, героя-одиночку, с впечатляющим рельефом мускул, мужественным и суровым лицом, которое никогда не улыбается посторонним людям – это он и есть.

Отец шагал вдоль дома под громкий хруст снега, под осыпающийся с веток иней, не обращая внимания на мороз, нехотя сползавший с отметки —27. Когда он свернул за угол, то посреди улицы увидел внушительных размеров собаку, словно поджидавшую кого-то, на земле валялся свободный конец поводка. Она сорвалась с места и галопом понеслась в его сторону – оскаленная пасть и глухое рычание позволяли безошибочно угадать её намерения. Отец остановился, перехватил поудобнее лопату и какое-то время отмахивался от собаки, не давая возможности вцепиться, но ей удалось поцарапать руку и выдрать из рукава фуфайки клок серой ваты. Когда псина попыталась вцепиться в голень ноги, ей по верхней челюсти пришелся мощный удар кулаком, который хоть и заставил зверя заскулить и отскочить, но вряд ли остановил бы, не подоспей хозяин – мятый и заспанный.

– И что за идиот! Не смог оторвать свою задницу от дивана и выгулять собаку… Ещё раз увижу – убью… в смысле собаку, – тихо ругался отец, когда мама обрабатывала раны и царапины, бинтовала запястье.

Отец повозился в прихожей с лопатой, приводя её в рабочее состояние, и через час снова шёл по двору дома, потом по улице до новенькой школы, в которую я пойду через два года, а дальше по тропинке к маленькому пруду. Пруд этот в небольшой низине за школой – всего лишь большая лужа, но над ним возвышается добротный мост и широкая парковая аллея. На краю пруда отец остановился, оценивая полутораметровую толщину снега, поправил повязку на руке, критически осмотрел лопату и принялся за работу. Он нарезал снег кубиками, как продавец в магазине нарезает масло, и отбрасывал в сторону. Когда солнце уже во всю светило, а я уминал блины со сметаной, часть пруда была расчищена до самого льда, а отец всё работал и не сразу услышал, как его окликнули с моста:

– Эй, привет! Что ты делаешь?

– А ты не видишь, – перевёл дух отец, опёршись на лопату.

– Я вижу, только не понимаю, – не унимался первый.

– Брось огребать землю, пошли играть, – позвал другой.

– Точно, лопатой у тебя еще лучше будет получаться, – пошутил третий.

– Идите тренируйтесь, – закончил разговор отец, – а завтра я задам вам жару.

– Как в прошлый раз?

Когда большой и ровный круг льда был расчищен, а сугробы по его краям выросли вдвое, солнце покраснело от натуги, словно морозить землю было нелёгким делом. Завершающий момент не занял много времени: вёдра парящей воды были принесены из бойлерной, вылиты на лёд и быстро размазаны широкой шваброй с прибитым к ней куском одеяла. Уже к позднему обеду мы с отцом сидели за столом, ожидая, когда мама поставит на стол большую тарелку дымящейся картошки.

На следующее утро меня тщательно одели. У нас – детей конца восьмидесятых – была тяжёлая броня: трое штанов, цигейковая шуба, меховая шапка, как танкистский шлем, под ней еще одна, шерстяная с клювиком или бабушкин платок. Валенки до колен. Шапку к голове прижимала резинка, словно нулевой и сто-восьмидесятый меридиан, шубу по экватору подпоясывал поясок, шею полярным кругом стягивал шарф с узлом на спине – для удобства родителям. В особые холода, как например сегодня, нам, детям, наглухо завязывали нос и рот этим шарфом, на который накидывали платочек – самая гадкая часть в гардеробе. Зато в таком виде я, в общем-то, и не знал, что такое мороз. А сегодня хоть и -27 – никаких платочков!

Докатился я, весь такой круглый, держась за маму, до школы, свернул на бугристую тропинку и вскоре в низине увидел отца. Я хотел побежать к нему, но по техническим причинам не смог и набрался терпения. Увидев игрушечный каток, можно сказать, свой собственный, я предвкушал, как сейчас изображу всё, что запечатлелось в моей детской памяти от дворового хоккея. На льду отец к моим валенкам прикрепил какие-то подозрительные двухполозные коньки с позорным названием «Снегурка» и стал настойчиво отправлять маму домой, не смотря на её возражения и просьбы остаться.

– Иди-иди, мам, – поддакивал я отцу из-за шарфа, предвидя настоящее мужское дело.

Но на деле оказалось, что я не только не могу кататься, но даже и ходить. Да что греха таить, я даже не мог нормально подняться, упав, и долго барахтался, как толстая рыбина. А отец неподвижно стоял на краю льда и имел очень разочарованный вид – не знаю, как ему это удавалось. А этого я допустить не мог, поэтому научился-таки падать и вставать самостоятельно.

А вечером я стоял на своём любимом месте – на утоптанном и скользком снежном бугре, держась за деревянный каркас хоккейной коробки, и с восхищением смотрел, как гоняет шайбу мой отец со своими друзьями. На льду он был совсем другой: он играл так, словно от его игры зависела судьба всей планеты, он выкладывался без остатка и казался мне супергероем. А мне он сказал, что я тоже так смогу, значит – так оно и будет! «Мне бы только настоящие коньки, – мечтал я, – а не эти, как их там… ведь из-за них я сегодня всё время падал. А вот если бы мне настоящие…»

Мне исполнилось девять лет. Я сидел за письменным столом и старался писать очень быстро, получалось, правда, коряво, но выбора не было.

Я старался писать быстро, но всё же не успел.

– Так, давай на турник, – отец уже командовал из прихожей, вернувшись с работы. – Считаю.

Это означало начало моей тренировки.

– Теперь удары правой, – он надел на руку здоровую кожаную «лапу», по которой я принялся бить со всей силы.

– Теперь левой…

– Гусиный шаг…

– Прыжки в хоккейной стойке…

– Петушиный бой.

Пока мы с отцом прыгали на одной ноге на ковре, пытаясь вытолкнуть друг друга за его пределы, с кухни позвала мама:

– Идите ужинать, пельмени на столе.

Когда ужин подходил к концу, мама осторожно сказала:

– Сегодня, наверно, придётся отложить вашу тренировку, Максу задали большое сочинение, написать-то он его написал, а вот переписать в тетрадь не успел.

– Я, по-моему, просил тебя, – строго глядя на меня сказал отец, – чтобы к моему приходу у тебя все уроки были сделаны.

– Я старался.

– Иногда можно сделать и небольшое исключение, – мягко вступилась мать, – ведь учёба не должна задвигаться на второй план, – она набрала из-под крана воду в чайник и поставила на газ.

– Хочешь поговорить? – отодвинул пустую тарелку отец.

Я сунул в рот последний пельмень и скользнул за занавеску у балконной двери, словно меня тут и не было. Окно сильно запотело, за ним чернела непроглядная тьма.

– Главное для ребёнка, – слушал я из укрытия маму, – это учёба, чтобы потом ему было легче определиться с выбором пути. Но мне кажется, что этот выбор ты за него уже сделал. Не слишком ли рано?

Я пальчиком нарисовал на стекле неуклюжего вратаря в позиции обороны.

– Да, я сделал выбор, но как раз вовремя! Я скажу тебе, что такое «рано», и чтобы ты больше эту тему не поднимала! – сурово начал отец.

Рядом я нарисовал хоккеиста, он быстро бежал, согнувшись пополам, с выброшенной вперёд клюшкой.

– Когда мне было десять, – продолжал отец, – на городских соревнованиях дворовых команд наша заняла первое место, и меня, как лучшего, пригласили заниматься в хоккейную секцию. Я-то был рад, а вот родители не разделяли моих восторгов: «Хватит с тебя и во дворе шайбу гонять».

Я старательно выводил на стекле счастливого игрока, только что забившего шайбу, с поднятыми вверх руками и клюшкой.

– Я стал ездить тайком, но меня через неделю вычислили, отобрали и коньки, и клюшку. Без хоккея я продержался три дня и сдался, подумал – лучше уж во дворе, чем совсем никак. Когда же я в старших классах сам поехал в секцию, мне сказали: «Поздно, молодой человек». Вот так и твоё «рано» в два счёта окажется «поздно», ты этого хочешь для него?

– Но ты уверен, что Максим также будет болеть хоккеем, как и ты?

– Да, я уверен! Я с ним разговаривал.

Это правда. Я был уверен, что хочу кататься, как отец, а он играл в команде лучше всех…

– Где ты там? – позвал меня отец. – Занятия сегодня немного сократим, допишешь своё сочинение перед сном, но, чтобы это было в последний раз, если ты, конечно, хочешь стать настоящим хоккеистом, – пристально посмотрел он на меня.

– Хочу, – промычал я.

Мать задёрнула за мной штору и разлила по чашкам чай.

Так день за днём тянулась моя зима. Со стороны могло показаться, что каждый день – одно и тоже: школа, домашние уроки, тренировка. Но мной по-детски подробно различалось многое: хруст льда под коньком, упругий удар клюшки, колючие метельные снежинки на щеках, шелест школьных тетрадей, ворона за окном на толстой ветке – много еще чего наполняло каждый мой миг, задерживалось, выделялось.

В один из будничных рано темнеющих дней после ужина мы с отцом собирались в прихожей – я сидел на скамейке, надевал коньки, отец шнуровал. Коньки у меня теперь настоящие, правда, сильно потёртые, с чужого плеча. Но я уверен, что на новый год под ёлкой я обязательно найду новенькие.

Нас в прихожей провожали мама и бабушка:

– Ну зачем ты его на себе всё время таскаешь? – спрашивала бабушка.

– А как я, по—твоему, должен в сугробе, в темноте и на морозе ему нормально конёк зашнуровать? Это тебе не балет.

Я живо представил себя в пуантах на льду с клюшкой в руках и про себя улыбнулся.

– Ну пусть он аккуратно спуститься по ступенькам сам, – это уже мамин голос.

– Чтобы затупить лезвие и быть, как корова на льду?

Я тут же представил корову, балансирующую копытами, но отец был серьёзен, и я – тоже.

– Ведь тяжело же… Это ладно вниз с восьмого этажа, а вверх тащить его? – опять бабушка.

– У хоккеистов есть такие упражнения, которые они выполняют с партнёром на спине. А это разве партнёр? – кивнул на меня отец.

Он закончил шнуровать, присел ко мне спиной, я схватил его за плечи, и… поехали.

На пруду было темно, эта часть микрорайона не освещалась, не было сегодня и лунного прожектора, хорошо хоть облака отражали городскую подсветку. Постепенно глаза привыкли к темноте. Я выполнил бег по восьмёрке, рывки и ускорения, движения спиной, но всё же тренировка сегодня как-то не задалась. Отец решил обучить меня новому приёму, когда ведёшь шайбу клюшкой, потом посылаешь её себе на конёк, а коньком отфутболиваешь обратно на клюшку. Сначала я вообще не мог понять, что от меня требуется. Отец-то на валенках, не мог показать. А когда я, наконец-то, понял, то не смог изобразить. То, что получалось у меня, так выводило из себя отца, что его крик разносился далеко по округе. Я даже подумал – не услышала бы мама, стоя у открытой форточке на кухне. Я старался как мог, но, видя нарастающий гнев отца, подумал: ещё одна моя неудача, и он сломает об меня клюшку.

И тут пришла мама – услышала – и приняла на себя разряд.

– И что, что поздно?! Я знаю, что двенадцатый час… Нет, я сказал, он не пойдёт домой, пока не сделает эту передачу… А ты чё припёрлась? Иди занимайся своими кастрюлями… Хотя нет, иди встань в ворота… Да не выбьем мы тебе зубы, видишь, я шайбу меняю на мяч… Фингал? Это может быть… И что, что темно?! Постоишь приглядишься… А ты чего рот разинул? Давай забивай! Бросок с «удобной руки», потом – с «неудобной». Еще раз… ещё… Так, а ты теперь давай нападай на него… да просто бе-ги! ему навстречу! А ты обводи её, не стой, как дуб у лукоморья… А если ты уж уперся в неё, так катни хотя бы мяч между ног… вот бестолковые какие!

Прошло ещё два года. Тот пруд, где я впервые встал на коньки, уже давно никто не огребает. Меня отец возит в ледовую арену «Союз» в центре города.

Сегодня меня в «Союз» впервые повезла мама. Ей уже давно хотелось на меня посмотреть в полном снаряжении, которое сложено в большой баул у неё на плече. Она оставила мою полугодовалую сестричку у бабушки с дедом и стойко переносила все неудобства – и тяжесть ноши, и длительное замерзание на остановке. По её лицу видно, что она мной гордится и восхищается. Мне всё тоже очень нравилось: настоящая форма со щитками и шлемом, ровный лёд, яркий свет, плюс команда таких же как я, и тренер со свистком. На обратном пути в автобусе мама мне говорила:

– Макс, остальных я не разглядела, но ты у меня просто молодец! Бегаешь быстро, шайбу ведёшь куда надо… Только постарайся, пожалуйста, пореже сталкиваться со своими товарищами и не врезаться в ограждение, а то у меня сердце разрывается.

– Мам, это не столкновение с товарищами, это силовое единоборство, игра корпусом. Я могу толкнуть соперника плечом, могу бедром, это всё по правилам.

– Господи, да кто же придумал такие правила! что можно сшибать с ног ребёнка! Да еще на льду. Сами, небось, не пробовали падать…

– … а в ограждение мы врезались умышленно, когда отрабатывали обводку соперника от борта.

Зато отец меня всегда удивлял. Всё что говорил нам тренер, всё что показывал во время тренировки, отец знал и по дороге домой разъяснял подробно. На другой же вечер мы шли с ним в коробку и всё это тщательно отрабатывали, и на следующий день тоже.

И вот мы дома. Мама отогревается, обхватив большую горячую кружку двумя руками, кончик носа у неё до сих пор красный – ледовая арена, она и есть ледовая. Я ем за троих, Ксюша сидит у отца на коленях, теребит пуговицу на его рубахе.

– Я принял решение, – сказал неожиданно отец. – Вы переезжаете в Чепецк, там есть хоккейный клуб. А из этой секции дальше не будет хода, это тупик.

– Почему тупик? Там так здорово! – удивился я.

– Потому это секция – она для любителей, а хоккейный клуб – для профессионалов.

– Я… с двумя детьми? – в свою очередь спросила мама.

– Да! Ты с двумя детьми. А что такого?! Хоть в клубе и есть интернат для иногородних, но, думаю, так Максу будет лучше. Снимем дешёвую квартиру. Я возьму дополнительные смены на заводе, а к вам буду по выходным приезжать.

– Но здесь у нас родители, они мне помогают… – мама говорила сама с собой.

– Пап, я что буду заниматься в том клубе, откуда вышел Мальцев?

– А также Мышкин и Трефилов.

– Круто, – выдохнул я.

Так меня приняли в чепецкий хоккейный клуб «Вымпел». После современной крытой ледовой арены он меня сильно разочаровал допотопной деревянной коробкой под открытым небом, но отец сказал: «Здоровее будешь». А мама… хорошо, что занятая всецело Ксюшей, она не видела, как ужесточились мои тренировки. У неё бы точно сердце разорвалось от вида новых упражнений, когда мы кувыркались на льду или падали всем телом на оба колена, вставали и снова падали. А вчера тренер положил ворота на лёд, а нам предстояло с разбега перепрыгнуть их вдоль длинной стороны. Только бы не зацепить сетку.

А родителям в тот первый день предстояло ещё одно важное дело – подыскать жильё. Они шли по незнакомому городу наугад, читали объявления на заборах и остановках, звонили из телефонных будок, но все варианты были им не по карману. Они окончательно замёрзли, когда в одном дворе, несмотря на зиму, обнаружили сборище бабулек, не пожелавших изменить своим летним привычкам. Это оказалось очень кстати.

– Извините, – скованно выговорила мама, – вы не подскажите, сдаёт ли кто в этих домах однокомнатную квартиру недорого?

– Да тут полно пустых квартир! – охотно просветили их бабушки.

– Вот у Ермистовых, например, 78—я.

– Нет—нет, они иногда бывают наездами, то живут, то не живут, но у них очень хорошая квартира.

– Тогда вот ещё у Тихоновых пустует 34—я вон там, – махнула рукой бабушка на противоположный дом, – хорошо обставлена по последнему писку.

– Ты что, Егоровна, да разве ж они сдадут! У них там итальянский диван, чешская люстра и японский телевизор!

– Верно говоришь. Ну тогда Калашниковы из 2—ой.

– Да они же обдерут их как липок, ведь жадные донельзя.

– Ой, а про Галю-то из 45—ой забыли! Она сдаст, точно сдаст!

– И в правду! – обрадовались бабушки и заговорили все разом, – у неё муж как уйдёт в запой, так и идёт на эту квартиру, она рада будет сдать вам недорого… Вот только квартира вам не понравится, ой, не понра—а—авится.

– Зато, почитай, даром будет.

Так мои родители оказались в убогой и запущенной квартире на первом этаже, из которой хозяйка в срочном порядке выдворяла мужа—пьяницу. К моему приезду было прибрано, но из-за скудной мебели—развалюхи, всё же очень неуютно. Когда на кухне мама включала газовую плиту, из неё во все стороны рассыпались тараканы, обеспокоенные перепадом температур. По субботам к нам приезжал отец и первым делом шёл в клуб смотреть на мою игру. Часто нас тренировал сам директор клуба, Петр Васильевич, и тогда отец неизменно находился рядом.

На одной из тренировок нам поставили задачу – обойти защитника. Я на него качусь, он откатывается спиной. Когда я пытаюсь его обойти, он толкает меня, здоровенный детина, и я падаю… вот уже третий раз подряд, зараза. «Ну ладно, – разозлился я, – счас поглядим, кто кого». Я кое—что вспомнил. Набрал скорость, мой враг так же быстро откатывается назад. Я отвожу шайбу влево, замахиваюсь так натурально, словно собираюсь сделать бросок по воротам прямо отсюда. Защитнику в таком случае надо опуститься на лёд и принять шайбу на себя. Для этого он притормаживает, что мне и надо. Я резко перевожу шайбу слева направо, толкаю прямо под его клюшкой и проскакиваю рядом сам, ведь он уже потерял скорость, а я – нет.

– Понятно, уже прошли, – одобрительно кивнул Петр Васильевич. – Но обрати внимание, на силовой приём он не идёт до последнего, интеллигент.

– Доработаем, – кивнул отец.

Вечером я играл с Ксюшей, она уже научилась уверенно сидеть, и мы расположились с ней на полу на расстеленном большом ватном одеяле. Мне была поставлена задача – следить, чтобы сестра не уползала с одеяла и не собирала по углам дохлых тараканов, тем более не тащила их в рот. Я неплохо справлялся с своими обязанностями, прислушиваясь к разговору на кухне:

– Ты знаешь, нам этих денег не хватает, мы с трудом укладываемся в эту сумму, – мама держала перед собой тонко сложенные пополам купюры.

– Просто ты не умеешь планировать расходы, покупаешь всякую ерунду.

– Да ничего подобного. Одни памперсы, да ксюшины каши чего только стоят.

– Но и я не могу работать по 48 часов в сутки. Это – все наши деньги. Даже если бы я и хотел дать вам больше, то их просто нет… Будь поэкономней, не балуй ни детей, ни себя.

– Да чем же я их балую… а себя-то чем?

Этой ночью я почти не спал. Ксюша заболела и плакала, не переставая. Не выспавшись, я ушёл учиться, потом на тренировку, а когда вернулся вечером домой, мама была сама не своя:

– Макс, я все деньги потратила на лекарства. Может быть я и не права, но я купила самое дорогое. В аптеке сказали, что это самое лучшее. Ну не могла же я экономить на здоровье ребёнка!.. И вот, что у меня осталось, – мама вытряхнула из кармана на стол мелочь.

– Давай посчитаем, – начал я двигать монеты. – Каша у Ксюши есть?

– Каша есть, слава богу.

– Памперсы?

– Обойдёмся без них.

– Значит только на молоко. Сколько?

– Два пакета по 17 рублей.

– 34 рубля – есть, – сказал я, отодвигая нужную сумму. – Ролтон на 6 дней по 2—20 тебе и мне, – я помедлил, считая в уме, – 26—40, есть.

На столе у меня остались еще несколько монет.

– Вот еще на буханку хлеба хватит. Всего-то неделю продержаться, – успокаивал я маму.

Ксюша выздоравливала тяжело и медленно. Спать из-за насморка она не могла, поэтому все ночи – у мамы на руках. Как не открою глаза, Ксюша стоит на подоконнике, поддерживаемая под руки, слегка то ли подпрыгивает, то ли приседает. Окна наши выходили на улицу, так что можно было всю ночь наблюдать проезжающие мимо машины и припозднившихся прохожих. Так утомительно тянулась эта длинная неделя. Мы старались лишний раз не заходить на пустую кухню, чтобы не вспоминать о еде. А в пятницу рано—рано утром мне приснился запах колбасы, я подумал, что начались галлюцинации. Но я проснулся, а аромат остался. Я пулей вылетел на кухню в одних трусах:

– Дед! Откуда ты здесь, да еще так рано?

А сам смотрю на стол – картошка, морковь, масло, хлеб, а где же колбаса?

– Как ты узнал, что нам тут туго? – допытывался я, жуя вожделенный бутерброд.

– Да ничего я не знал.

– Мам, ну чего ты плачешь-то?

– Я не плачу, – мама смахнула слезу. – Только я никогда не думала, что самое страшное для матери не знать, чем накормить ребёнка.

И вот мне уже 14. Наш поезд подошёл на родной вокзал, и я еще издали в окно увидел знакомую фигуру матери чуть в стороне от толпы встречающих, а рядом Ксюшу, ни минуты не стоящую спокойно. Так и скачет от нетерпения на месте. Нет, я в свои четыре года всё же был поспокойнее, как сейчас помню.

– Ну что, мать, – начал с хорошей новости отец, – сына твоего приняли в московское Динамо! Для обучения – это один из клубов самого высокого уровня! Так что собирай манатки, перебираемся в столицу. Мы и квартиру уже присмотрели, правда, на самой окраине.

– Я даже боюсь спрашивать, сколько стоит эта ваши квартира.

– Вот и не спрашивай. А что нам цена? Ксюша в детский сад пойдёт, тебе, опытному кадровику со знанием языка, работу найти – раз плюнуть. Хорошие деньги будешь зарабатывать!

– Такая же, небось, страшная, как в Чепецке.

– Не, евроремонт в российском исполнении я тебе гарантирую.

Московская жизнь закружила всех в своём колесе. Каждый уходил и приходил по своему графику, отец – по сменам в охране. Иногда мы собирались вместе, и тогда в однокомнатной квартире становилось тесно, особенно от вездесущей егозы, которой жизненно необходимо было знать, кто и чем занимается каждую минуту.

Отец всё свободное от работы время посвящал хоккею: все чемпионаты были записаны, тщательно проанализированы при многократном просмотре, вся информация из интернета была использована. Он ни разу не пропустил ни одной моей динамовской игры. И если тренер удерживал своё внимание на всей команде, то отец смотрел только на меня и видел мельчайший промах, замешательство, ошибку. Ох, и доставалось мне по пути домой. Бывали случаи, когда отец давал иную трактовку некоторым моментам игры, и с его доводами я был более согласен, чем с тренером. Это не значит, что тренер глупее отца, просто отец рассуждал теоретически, и знания его были обширны, а тренер знал наши реальные навыки и возможности. Но проходила неделя—другая, и мы начинали осваивать то, что на слух я уже воспринял.

По выходным, если отец не дежурил, мы ходили играть на стадион, где была открытая хоккейная коробка – я закреплял свои навыки, а он поддерживал форму. Однажды мы сходили очень удачно. К нашей коробке подошли колоритные мужики где-то за тридцать в полном хоккейном обмундировании, посмотрели на нас, скромно—невзрачных, и самый амбалистый сказал:

– Так, стар да мал, ну—ка быстро освободили лёд.

– А ты, отрок, забей—ка сначала шайбу в мои ворота, – нарывался, надеюсь, на игру отец.

– Во—первых, ворота не в твои. А во—вторых, знаешь ли ты, с кем имеешь дело?

– Я не хочу с тобой иметь никаких дел, только хочу посмотреть, как ты держишь клюшку.