Читать книгу Сквозь радость встреч и боль от ран - Светлана Семеновна Осипова, Светлана Семёновна Осипова - Страница 2

Весна. Солнечные светлые дни, говорливые ручейки бегут по улице. Всё поёт и радуется жизни. ″Полночный троллейбус″, закружил, заполонил нас. Это к нам пришёл Булат Окуджава. ″Барабанщик″, ″Гори, огонь, гори″, … на смену декабрям приходят январи . . ., ″Песенка о голубом шарике″. Мы утонули в их теплоте, в их простой нежности. Песни приходят к нам, как старые друзья, и остаются с нами.

Заканчиваю 2-й курс. Солнечное утро воскресенья. Иду в Театральную Студию Детского Сектора ДК ЗиЛ. В Москве летом будет проходить VI Всемирный Фестиваль Молодёжи и Студентов. Наша студия готовит несколько спектаклей для выступлений на фестивале: ″Друзья из Питтсбурга″ – приключения Тома Сойера; наш давнишний, очень известный спектакль ″Аттестат зрелости″; инсценировка по рассказу С.Антонова ″Лена″; сценическую повесть по произведению В.Катаева ″Белеет парус одинокий″ и ″Ромео и Джульетта″, В.Шекспира.

Я живу на Восточной улице, напротив ДК ЗиЛ, примыкающего к бывшей трапезной старого Симонова монастыря. Сегодня в Студии репетиция. Я вышла немного пораньше, чтобы пройтись по весёлому весеннему солнышку. Репетиция продлится целый день, потом – бегом домой пообедать, и вечером снова в Студию на спектакль. А сейчас, с утра, самое время насладиться весенним теплом, задиристыми лучами ласкового солнышка. Захожу на оставшийся островок зелёного парка у Симонова монастыря, иду по старой липовой аллее. Потом поворачиваю налево, к остаткам большого монастырского пруда, теперь представленного как детский. Здесь уже гуляют и щебечут вместе с воробьями и трясогузками такие же взъерошенные своими детскими заботами дети. Останавливаюсь у прудика, поворачиваю лицо к солнышку, ловлю его ласковые, слепящие лучики, замираю от наслаждения. Какая-то девочка дёргает меня за руку:

– Тётя, тётя! Ты улыбаешься солнышку? Правда, оно весёлое? Можно я буду улыбаться вместе с тобой?

Я беру её тёплую ручку, молча киваю ей, и мы замираем на несколько мгновений, подставив лицо солнцу. Потом эта девочка, сама как лучик, весело смеётся, выдёргивает ладошку и бежит к группе ребятишек, прыгающих в классики. На ходу она оборачивается и кричит:

– Тётя, приходи ещё! Мы опять поулыбаемся солнышку!

Ну что ж, пора идти в студию. Так я и иду, продолжая улыбаться, всё ещё ощущая тепло солнечных лучей и маленькой детской ладошки.

В преддверии Фестиваля в руководстве страны решили максимально сократить количество свободно перемещающихся студентов Московских, Ленинградских, и прочих крупных городов, которые могут свободно общаться со своими сверстниками на иностранных языках. Мы, конечно, про их опасения ничего не знали, но вдруг слышим "Обращение ЦК ВЛКСМ", в котором выражена твёрдая уверенность в том, что юноши и девушки Москвы, Ленинграда, и других городов с горячим желанием поедут на уборку целинного урожая, не пожалеют своих сил в борьбе за хлеб. И это принесёт радость им и славу Отечеству. Срочно организуется массовый выезд студентов на целину, обязательно до начала Фестиваля!

Заведующая Детским Сектором Анна Ивановна стала писать множество писем с просьбами об отсрочке выезда для тех участников спектаклей, которые попадают в разряд целинников, чтобы не сорвалось запланированное (также по указанию ЦК ВЛКСМ) мероприятие на Фестивале. Одна из таких бумаг, касающихся меня, была направлена в Комитет Комсомола СТАНКИНа, где я училась. Анна Ивановна добилась, чтобы профком ЗиЛ-а согласился оплатить дорогу до места пребывания целинного отряда тем, кто отложит свой отъезд до конца выступлений (благо, таких было не много). Меня вызвали в Комитет Комсомола. Со мной разговаривали коротко: комсомольский билет на стол, и ты свободна. Свободна от всего, включая учёбу. Со мной не разговаривали, меня, как будто, и не было в комнате. Быть исключённой из комсомола означало значительные "неудобства" на всю оставшуюся жизнь. Так что я тихо удалилась.

Дня через два мне торжественно вручают комсомольскую путёвку от Октябрьского райкома, в которой сказано, что я, в ответ на призыв ЦК ВЛКСМ, изъявила добровольное (!) желание и направляюсь на уборку урожая. Вместе с нами вполне добровольно выразили желание помочь Великой Советской Стране, принявшей их на учёбу, наши китайские студенты.

В Москве сейчас душно и жарко. Погода какая-то ненормальная: то идут тропические ливни, то жара. Правда, пыли стало значительно меньше: к фестивалю всё помыли, покрасили.

19-го июля 1957-го года отъезжаем эшелоном № 34630 в Кустанайскую область. Нас грузят в товарные вагоны, теплушки. Двухэтажные нары в торцах и центре вагона. Посредине ставят ведро для отправления естественных надобностей. В вагоне – вместе мальчики и девочки. Ведро мы сразу с возмущением выбрасываем: нас что ж, совсем за скотину считают!

Поезд идёт медленно, с частыми продолжительными остановками. На станциях выстраиваются бесконечные очереди в туалеты. Но потом становится легче. Поезд останавливается где-то в лесу или степи, конечно без всякого объявления длительности остановки. Поэтому всякие руководители, сопровождающие наш эшелон, громко в рупоры кричат: ″Мальчики – направо, девочки – налево″, что мы и делаем, быстро ссыпаясь в проём сдвинутого створа вагона. Иногда поезд также внезапно, после короткой остановки, трогается. Пока поезд набирает ход, ребята посильнее впрыгивают в вагон и втягивают за руки девочек, другие подсаживают тех, кто мал ростом и не может достать до протянутых рук. Потом втягивают всех остальных ребят, поскольку ход уже слишком быстрый, чтобы они могли сами впрыгнуть.

Нам объявили, что в пути нас будут кормить обедом. Но один день пути попал на воскресение, поэтому за 4 дня дали 3-и обеда. Однако все бытовые проблемы нас не сильно удручают.

Главное, что нас удручает, это неприсутствие на Фестивале. Но уныние не наша стихия, мы весело шутим, сочиняем всякие рассказы, поём песни. Поём мы много. Двое ребят взяли с собой гитары. Популярные песни нам скоро надоедают, из закоулков памяти начинают вытягиваться где-то слышанные запрещённые песни, например, ″Гори, гори, моя звезда″, ″Белой акации гроздья душистые″ и другие песни Белой гвардии. Всплывают и некоторые блатные песни. В последнее время в институт пришла серия Киплинговых песен времён военных тропических походов. Они легко запоминаются, не требовательны к голосам и слуху. В них звучит нечто таинственное для нас, суровое, полное ожидания неизвестных опасностей. Это нам очень подходит, и мы подхватываем их, одну за другой. Невольно выстраиваются наши собственные слова на эти мелодии. Первой становится песня на мотив и стиль: ″Мы идём по Уругваю, Ночь хоть выколи глаза, И никто из нас не знает, Скоро ль кончится гроза″. Возникает наш, пока ещё первый куплет:

Позабыв уют и блага,

Ванну, газ и телефон,

Фестиваля канонаду,

Мы уселись в эшелон.

Утром 23-го июля, на 5-й день, мы высаживаемся в Кустанае.

Наш пункт назначения: Урицкий район, совхоз им. Лермонтова. Посёлок Урицкий примерно в 150 км от Кустаная. До совхоза отсюда километров 80 – 90.

Весь наш курс в составе 320 человек прибывает в совхоз. А совхозу больше 200 и не нужно, и девать некуда. Наш факультет как раз составляет эти лишние 120 человек. Мы снова грузимся в кузова полуторок и едем назад, в Урицкий. Срочно начинают созваниваться с соседними совхозами. Находится зерносовхоз им. Докучаева, который может нас принять. Это около 90 км., немного в другую сторону.

Приехали на центральную усадьбу. Сразу бежим на почту, отправлять телеграммы нашим родителям. И что доехали, и наш адрес.

Поскольку наш приезд не был запланирован, селить нас негде. Совхозное руководство извлекло на свет старые солдатские палатки, одна из которых оказалась, более иле менее, целой. Нам предложили выбор: поставить палатку (она огромная, на все 120 человек) прямо на центральной усадьбе, за последним домом, или, на берегу большого озера, примерно в 1,5 километрах отсюда. Конечно, мы выбрали озеро.

День уже клонился к закату, мы устали от всех переездов, ничего целый день не ели. Нам быстро вскипятили воды, в столовой от обеда оставался какой-то суп, достали банки тушёнки, хлеб, и отвезли на берег озера. Там мы быстро похватали еду и рухнули на песок спать. Благо, ночь была тёплой и сухой.

Наутро ребята занялись установкой палатки, что было непросто: с такими огромными палатками никто дела не имел.

Пришёл представитель совхоза, представился просто: Виктор, начальник совхозстроя. Виктор помог установить палатку, позвал нас на завтрак. После завтрака нас собрали у нашего нового жилища для взаимного знакомства. Пришли уже знакомый нам Виктор и председатель. Картина такая: в целом, урожай на целинных землях хороший, примерно по 100 пудов с гектара. Однако, в нескольких совхозах, в том числе в Лермонтовском и Докучаевском, была засуха. Хлеба низкие, 30 – 40 – 50 см от земли. Зерно наливается плохо. Да ещё прогноз обещает дожди, которые теперь только навредят. Думают собрать по 4 – 5 центнеров с гектара. Они пока не знают, чем нас загружать и, тем более, оплачивать. Но в ближайшее время решат. Нас разобьют по бригадам, некоторым придётся работать далеко от центральной усадьбы. Километров за 25 (потом мы поймём, что 25 – 30 км здесь обычное расстояние). Питаться мы можем в столовой. Обед стоит 3 – 4 рубля, завтрак и ужин немного меньше. В сумме в день получается примерно по 10 рублей. Нам будут записывать в долг, потом вычитать из заработанных нами денег. Скоро будут арбузы и дыни, очень много и совсем недорого. В прошлом году они были даром, но в этом, наверное, не получится из-за основного неурожая. Всё, что можно, будут продавать и сдавать государству.

Пока нам предложили отдыхать ″на море″. Так местные с любовью называют озеро. Говорят, лучшее в районе. Оно, действительно, большое и чистое, наполняется чистыми ключами. Ключи бьют и на берегу, неподалеку, так что питьевая вода близко.

Жителей на центральной усадьбе совсем мало. Есть ещё несколько отдалённых ″бригад″, но там постоянных жителей почти нет. Поля огромные, около 30000 гектаров. Это пока вся информация. На том собрание закончилось.

Мы начинаем благоустраиваться. На просторах вокруг озера много сухой травы, ковыля. Нарезали, натаскали, настелили в палатке вместо матрасов. Постельное белье мы взяли с собой, нас об этом предупредили. Наволочки тоже набили сухой травой. Девочки разместились справа от входа. Прямо у стены заняли место 3 девочки из другой ″станочной″ группы, потом мы. Нас 5 человек. Сначала Люся Беленькая. На самом деле она чёрненькая, с синими глазами на смугловатом лице с румянцем спелого персика.

Из приехавших сюда девочек нашей группы, я с Люсей в наиболее дружеских отношениях. Она умная, очень начитанная, знает и любит поэзию, понимает красоту художественного слова. Это она обратила моё внимание на прекрасную яркую лирику Маяковского (по школе и в издаваемых в это время его книгах присутствовали только его революционно-агитационные стихи, не очень мной принимаемые), на некоторых неиздаваемых в это время поэтов. Уж где она умудрилась узнать, найти и прочитать всё это – не знаю.

Живёт она с мамой и сестрой за городом, в Баковке, в малюсенькой комнатёнке (летом помогает веранда), где кровати для них всех не умещаются, что уж говорить о книгах! Только с ней мы зачитываемся, наслаждаясь поэтикой прозы Паустовского. Обсуждаем художественные средства и мастерство многих писателей. Это мало с кем можно обсуждать.

Её мама тоже очень светлый, хотя вполне земной человек с нелёгкой долей вдовы (с самого начала войны), на руках у которой осталось две дочери. Несмотря ни на что, обе они получили высшее образование. Её младшая сестрёнка Соня ещё учится в школе, полная противоположность Люси: живая, энергичная, крепко стоящая на своих красивых ножках, с яркими математическими способностями. Они всегда рады моему приезду, хотя проблемой становится простое перемещение по их комнатушке.

Как только выпадает снег, я еду к ней в Баковку. Мы с Люсей уходим на лыжах (прикрученных верёвкой с палочкой к старым ботинкам) в сторону Немчиновки, пересекая огромный овраг, поворачиваем направо, выходим к Переделкино, к городку писателей. Огибаем его, идём к глубоким Переделкинским оврагам, где Люся уверенно, а я, преодолевая холодок страха, спускаемся по крутым склонам. Устав на горках, идём по красивому спокойному лесу, к платформе Солнечная. (Баковка и Немчиновка – станции по Белорусской ж/д, а Переделкино и Солнечная – по Киевской ж/д). Возвращаемся уже в темноте, полуживые от усталости и голода. Мама ждёт нас с обедом, встречая почти всегда одними и теми же словами: ″А я уж собиралась идти вас искать.″ После такой прогулки и сытного обеда ох, как не хочется мне выходить из тепла дома, ехать в электричке, потом на метро к дому. Но даже, когда мы ненадолго падаем на кровать, мама тихо сидит на табуреточке у печки. О ночлеге говорить не приходится. Таких лыжных прогулок никогда и ни с кем больше не будет.

Но пора вернуться в палатку совхоза им. Докучаева. Я расположилась рядом с Люсей. Потом Лида Орлова. Невысокая, коренастая, немного деревенского вида, хотя коренная москвичка. У неё светло русые косы, серо-зеленоватые глаза светятся ясным умом и добротой. Она легко берётся за любую работу, легко со всем справляется. За ней расположилась Дина Соловьева. Светлое, светловолосое и светлоглазое, хрупкое и нежное создание. На целинных работах ей приходится, пожалуй, трудней всех, но она не стонет и не жалуется. Потом Алла Кочеткова, приехала учиться из Брянска. Небольшого роста, крепко сбитая, перворазрядница по спортивной гимнастике. У неё задорная улыбка, весёлый нрав и ловкие на всё руки. Её недостаток: она любит чувствовать себя королевой, принимать поклонение, за что её недолюбливает моя близкая подруга, Нинка, имеющая ту же склонность. Но мы относимся к этому спокойно, с юмором, нам это не мешает.

Нины Бабашкиной здесь нет. Нина – мастер спорта по волейболу в юношеской команде ″Спартак″, осталась на сборах. Команда участвует в фестивальных соревнованиях, потом их сборы продолжатся в Тбилиси и Сухуми. Наше общение сейчас составляют длинные, подробные письма-отчёты.

Остальные девочки, а в группах инструментальщиц они – основной состав, тоже заняли правую часть палатки, посередине и у противоположной стены. Ребята разместились на левой, большей, половине. В эту ночь спим, как убитые, пьянея от запаха свежего сена.

Дня 2 наслаждаемся отдыхом, купаемся, поём, играем в разные игры.

В конце второго дня, часов в 7 вечера приехал на машине Виктор. Ему нужно 2 человека для разгрузки угля. Уголь мокрый, его надо скидывать с открытого кузова на землю. Работа не тяжёлая, могут девочки. Он предлагает мне и ещё одной девочке, Наташе, из инструментальщиц (она очень аристократично красивая, сразу выделяется из всех: высокая, смуглая, с длинными тёмными косами, которые кончаются там, где начинаются ноги).

Сначала было трудно, поднимать на лопате тяжело, мешали друг другу. Потом приспособились: стали ставить машину прямо под навес для хранения, подгребать пластами (уголь-то мелкий и мокрый, специально, чтобы не пылил) к краю кузова при открытом борте и сбрасывать на землю. Сгрузили 14 тонн, заработали по 12 рублей. На следующий день Виктор приехал уже сразу за нами. Но Наташа поранила днём ногу, напоровшись в песке на осколок стекла. Со мной едет Алла. Показываю Алле как удобнее работать. Сладились. За 2 часа сгрузили 21 тонну угля. Заработали по 18 рублей. Неплохо.

На следующий день после работы пошла к заведующему угольным складом (это отец Виктора) выписывать наряды за разгрузку угля. На счету у нас уже тонн 35 угля. Уже поздно, поэтому иду к нему домой. Заведующий, довольно пожилой человек, они с женой ужинали. Стали звать поесть с ними, но было неудобно. А вот от молока отказаться не смогла, выпила целые пол-литра. Молоко очень густое, вкусное. Они приехали из Донбасса. ″Дед″ приехал сюда первый. Зимовал посреди степи с двумя тоже приехавшими девушками. Его жена и сын приехали весной. Виктор получил медаль ″За освоение целины″. Сначала они жили в палатке, строили дом из самана.

Саман – это кирпичи, полученные из смеси навоза, песка, соломы, которую заливают в деревянные крупные решётки. Смесь засыхает, вытряхивается из решётки – кирпич готов. Это очень прочный и хорошо сохраняющий тепло строительный материал. В этом мы вскоре убедились сами, когда пришлось разбирать старый недостроенный дом, чтобы освободить место для застройки.

В доме очень чистенько и уютно. Везде белые кружевные салфеточки. Есть радиоприемник. Приглашают приходить по вечерам, послушать радио, поболтать.

Уборка ещё не началась. Да и когда начнётся, из-за неурожая столько рабочих рук им не нужно. В совхозе так пока и не определились, чем нас занять, и как при этом платить, чтобы самим не оказаться в накладе.

Наших ребят отправили куда-то далеко, рыть канаву для какого-то трубопровода. По 14 рублей за кубометр. Земля глинистая ссохшаяся, копать трудно. Если для размягчения заливают водой, то потом копают стоя по колено в грязи. Но с водой у них очень плохо: привозят бочку, выдают по кружке на день, остальное – хочешь, умывайся, хочешь, траншею размывай.

Нас рассылают по работам, которые местные делать не будут: или расценки низкие, или труд тяжёлый (как рытье траншей), или вообще не нужно делать.

В совхозе два основных заместителя директора: один по зерну, Алексей, другой Виктор. Кроме строительства в его ведении ещё огородное хозяйство, что включает и бахчи. Строительство здесь важно, но оно для внутреннего потребления. Бахчи и, тем более, огороды – это не основная продукция совхоза, тоже в основном для внутреннего потребления. Хотя, арбузы и картофель при хорошем урожае тоже сдаются государству. Виктор симпатичный, прилично образованный и начитанный парень, лет на 5 постарше нас. Он нам рад, часто приходит вечерами пообщаться.

Но, конечно, основное – это зерно. В зерносовхозе им. Докучаева ведутся селекционные работы по созданию засухоустойчивых сортов. Они вывели сорт черноостой твёрдой пшеницы, которая обещает стать здесь основным сортом.

Алексей приехал с Украины. Длинный, тощий с маленькой (с его высоты, наверное, метра 2) головкой в вечной кепке. Всё время покрикивает, подгоняет: ″Дэ-эвочки! А дэвочки! Дэ ж ви сидаэте! Подь сюды, до мэнэ!″ С Алексеем у нас контакт не налаживается. Он к тому же часто при нас и на нас матерится (даже местные шофёры при нас этого себе не позволяют, относятся уважительно). Мы начали с ним войну, требуем прекратить мат. Он, как ни странно, понимает, и клянётся-божится, что ни за что больше не будет. Но, всё напрасно. Это его лексика, совершенно без всякой злости или раздражения.

Пока мы занимались разгрузкой угля, остальных девочек и несколько ребят послали на удивительно ″интересную″ работу: подметать ток под будущее зерно. Сколько можно мести землю – непонятно. Амбары, хранилища тоже убирают, но эта работа хотя бы имеет конечный результат. Зарабатывают они на этом не больше 6 – 8 рублей в день, значит, даже еду не окупят.

Уголь мы весь сгрузили, и нас присоединили к общему труду: подметать ток.

Сейчас наша главная проблема – наша еда. Питаемся мы в столовой, которая находится в ведении какого-то треста столовых, к совхозу не относящемуся. Столовая располагается в низком, грязном и тесном сарае, с протекающей крышей, построенном на скорую руку первыми поселенцами. Котлы, вмазанные в плиту, заросли грязью и пригорелым жиром. Отмыть уже невозможно. Да и некому. Местных и так всё устраивает, они, в основном, питаются дома. А у нас других вариантов нет. Разве что, чай вскипятить на костре. Ведро для этих целей мы купили, но проблема с дровами, их просто нет. В столовой – на первое, второе и третье, в завтрак, обед и ужин – рис, рис, рис, пополам с мухами. Мухи кружат густой тучей, ложку до рта донести без их участия невозможно. Один длинный деревянный стол со сплошными скамейками по его сторонам врыты в землю, и значительно превосходят её (землю) по интенсивности грязи. Мы уже не можем так питаться, у всех проблемы и с желудком, и с желанием что-то съесть в этой столовой. Несколько человек слегли в больницу с дизентерией. Говорили несколько раз с председателем. Обещал для нас соорудить отдельную столовую с нашим собственным обслуживанием. Но ему всё недосуг.

Мы не выдержали и взбунтовались, отказались выходить на работу. День сидим, никуда не ходим (у кого-то оставались из дома конфеты, печенье и сгущёнка; раньше купили общее ведро, кипятим воду, делаем чай). Приходит Алексей. Мы требуем директора.

Вечером приходит директор. С Алексеем и Виктором. Они стоят. Мы сидим на земле. Директор заводит уже наскучившую пластинку о нашем долге, комсомольской ответственности и пр. Мы молчим, говорить надоело. Нет такого долга мухами питаться! И дизентерия, тоже, не наш долг перед Родиной.

Кто-то начинает, мы подхватываем недавно сочинённый, очередной куплет целинно – Киплинговой серии (тема и мотив: ″Мы идём по Африке, Всё по той же Африке, Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, Отдыха нет на войне солдату″):

Есть, есть, есть, есть, не осталось ни гроша.

Мух, мух, мух, мух – в супе целый рой кишат.

Только грязь, грязь, грязь на неубранном столе,

Каша сухая застряла в горле!

Рис! Рис! Рис!

Директор замер. Лица Алексея, на его 2-х метровой высоте нам с земли не разглядеть. Зато в глазах Виктора прыгают бесенята, он явно еле сдерживается от смеха. Молчание длится и длится. Наконец, наш комсомольский руководитель (он с нашего курса, но ″литейщик″), Ваня Бицуков, встаёт и заявляет:

– Пока не наладится с едой, работать не будем.

Директор долго молчит, потом предлагает:

– Завтра с утра вы выходите все на разборку кухни. Затем всё нужно вычистить, перестроить, в первую очередь, печь. Деньги на новые котлы, кастрюли, сковородки мы выделим. Как переложить печь – обсудите с Виктором. Два дня на основные работы оплачиваем всем. Потом останется несколько человек достраивать. Вы пока решите, кто будет работать на кухне: по дежурствам, или кто-то захочет работать в столовой постоянно. Заказ продуктов будет с нами обсуждаться за несколько, и на несколько дней, за выполнением заказа будете следить сами. Перестройка кухни будет оплачиваться по студенческим нарядам, как и вся остальная работа. Надеюсь, нам удастся перевести столовую в ведение совхоза. Тогда наймём поварих, вас от этой работы освободим. У нас тут есть хорошие хозяйки, но мы не можем пока им эту работу оплачивать.

Утром выходим на работу по перестройке. Разрушили стены, часть плиты, выдрали и выбросили котлы. Убираем мусор, перекладываем плиту, чтобы были обычные конфорки. В магазине купили посуду, включая нормальные (а не алюминиевые) тарелки. Сделали временный навес. Ребята складывают новые стены, делают постоянную крышу. Оказалось, совхозникам это небезразлично, они приходят, хвалят нас, радуются, что будет новая, чистая столовая. Женщины приносят всякую мелкую утварь, занавесочки, полотенца.

Зной и пыль внезапно сменились нудным и сплошным дождём. Сегодня должны были поехать на очередной ток за 12 км от усадьбы. Но под дождём мести его невозможно. Ждём у моря погоды, а затем, машины. Сидим в палатке, подставляем вёдра, тазы и прочие, найденные на свалке ёмкости под струи воды из протекающей палатки. Кто пишет письма, кто читает, кто умудряется спать.

Из письма родителям:

″Здравствуйте мама и папа. Привет из далекой степи.

Получила от вас письмо. Это было первое письмо в нашем отряде, и ребята радостно принесли его прямо на ток.

Мы живём на берегу большого озера. Это примерно, в 1,5 км от центральной усадьбы. Вокруг озера степь, поросшая ковылём и травяным кустарником ″перекати-поле″. Степь простирается далеко, пока не сливается с пшеничными полями. И только два деревца на берегу: одно – высокая, раскидистая, старая берёза, а рядом хрупкая берёзка-подросток. Вот около них мы и выбрали место для нашего жилья. ″Степь да степь кругом″! Вы даже не представляете, какая здесь степь! Какой это простор! Весь горизонт просматривается ровно по кругу. Если только не растворяется в жёлтой пыли. Особенно, когда поднимается ветер. Пыль, неуловимая, безжалостная пыль забивает глаза, нос, лезет сквозь одежду. Солнца в это время почти не видно. Хорошо, что у нас есть озеро. Мыться можно каждые полчаса, и всё равно не бываешь чистой. Но лишь ветер стихает, и снова яркое, жаркое солнце. По вечерам комары и мухи также неутомимы и безжалостны, как пыль. В один из дней нас порадовал короткий дождь. Но вот вчера дождь зарядил с 6-и часов утра и льёт, льёт. Это уже не радостно, потому что палатка протекает, мы едва успеваем оттаскивать тюфяки, на которых спим, из-под очередной протечки, находить посудины под льющиеся струи, чтобы не оказаться в сплошной луже.

А ведь сегодня 31-е, 28-го открылся Фестиваль. Как это было? Хоть бы одним глазком посмотреть! Все просто бредят Москвой и Фестивалем.

Живём мы неплохо. Договорились, что вечером в совхоз никто без уведомления дежурного не уходит, девочки только в сопровождении мальчиков. Днём, конечно, никаких ограничений нет. Местные – люди городские. Из Москвы, из городов Украины, и Поволжья. А на бригадах много работает бывших уголовников, которые зарабатывают ″чистый″ паспорт.

По приезде все почти переболели. Ещё в дороге были отравления, а потом начался вирусный грипп. Мама, ″камфара рубини″ – спасение. Все принимают тут по моему рецепту в самых крайних случаях, но она быстро тает. Меня Бог миловал. Если сможете, вышлите какие-нибудь тапочки, мои уже разваливаются. А из еды – пока обойдёмся. Конфеты ещё остались, и сгущёнки 6 банок. Хлеб берём в столовой, подкармливаемся. Девчонкам еды хватает. Но вот ребятам . . . Но, думаю, на много лет вперёд смотреть на рис не смогу. Договорились с председателем перейти на наше собственное управление и готовку еды. Вызвались 3-и девочки и два мальчика на подсобных работах, типа разгрузки продуктов, обеспечении дров, воды, поднятие котлов и т.п. Уже заказали мясные продукты, картофель. Сегодня был даже борщ и гуляш с картошкой.

Несколько человек заболели дизентерией. И у нас, и в совхозе. Все колодцы, туалеты, общие помещения: правление, столовая, контора – засыпаны хлоркой. Особенно это тяжело с водой.

Бабушке и всем остальным – напишу в очередной дождливый день. Привет от меня им обязательно передайте. В обед домой даже не заходим, а вечером быстро темнеет. Пишем при свечах, в местном магазинчике мы всё, что было, забрали. И хорошо, что я взяла много батареек к фонарику.

Вечером после работы плаваем в озере. Я побиваю рекорды среди девочек, а часто обгоняю и мальчишек. Но вечерами бывает холодно. Тогда только быстро делаю круг, чтобы снять усталость и пыль, и выскакиваю на берег.

Были в бане, вчера. Баня великолепная! Просторная, чистая, удобная.

Простите за сумбурное письмо. Всё сразу хочется сообщить. А меня всё время куда-то зовут спасаться от воды.″

Дождь всё продолжается. Похолодало ещё больше.

По ночам стали объединяться по двое, чтобы и одеял было два. У меня и Люси по тоненькому байковому одеялу. Люся скомпоновалась с Нелей, из инструментальщиц, а я – с Лидой. У них одеяла ватные. Теперь нам хорошо. В поезде над владельцами ватных одеял посмеивались. В первые дни жары – тоже. Теперь все завидуют.

В палатку стали забираться лягушки. Откуда они вдруг взялись и зачем им нужна палатка – они не сказали. Просто квакают, и всё. Наверное, им здесь теплее. Их концерт длится до поздней ночи. Мы уже совсем сморились, хотим спать, а они так оголтело квакают!

Привезли наших ребят, роющих траншею. Привезли в баню, а то они совсем заросли (либо бриться, либо пить), чумазые, похудевшие. Еду им, конечно, привозят, но они так устают, что даже есть не могут.

Появились они ближе к вечеру, после работы. Вечером дождь перестал. Мы пособирали по окрестности и не очень далекой свалке всё, что может гореть, и развели костёр. У нас было в запасе немного картошки, хлеб. Приехавшие ребята как заново родились. Помылись, побрились, кое-кто постригся. Надели чистые рубашки.

Оказалось, что их бригадир тоже приехал на целину давно, жил в землянке в отдалении от центральной усадьбы, здесь недалеко, вдоль берега озера минут 15, за родником. Потом дом ему построили, но он всё равно часто живёт в своей землянке, подальше от глаз. С одной стороны, не очень любит общаться, с другой, вполне весомая причина: он варит самогон. Здесь ведь со спиртным туго, так что все его любят. Он бобыль. Хозяйство его нехитрое ведёт сам. Поэтому носит рубашку несколько дней, а когда она загрязнится, переворачивает на изнанку и носит ещё один срок. Потом стирает в озере. Цвет её можно представить.

Сидим у костра. Обмениваемся своим песенным творчеством. Наша – на тот же мотив ″по Африке″, а ребята продолжают серию ″по Уругваю″, начатую в поезде.

Их:

Целина: работы много,

Пищи нету никакой,

Проклиная мать и Бога,

Землю долбим мы киркой.

Шеф в рубашке наизнанку

За спиной стоит как тень.

Просыпаясь спозаранку,

Мы клянем грядущий день.

Помираем мы от скуки,

Нам бы счас в Москву, домой,

Где лабает буги-вуги

Негритянский джаз лихой.

Наша:

Кап, кап, кап, кап – слышно днём и по ночам,

Кап, кап, кап, кап, не хватает вёдер нам,

Всё текут ручьи меж матрацев и вещей,

Места спать не найти в палатке.

Кап! Кап, Кап!

День, ночь, день, ночь, всё работа на току,

День, ночь, день, ночь, ни присесть, ни отдохнуть.

Только пыль, пыль, пыль от летящего зерна

Отдыха нет на току студенту,

Пыль! Пыль! Пыль!

Спать, спать, спать, спать, но нельзя глаза сомкнуть,

Только уснул, а лягушки тут как тут,

Только ква, ква, ква, из-за каждого угла

Отдыха нет и в палатке тоже

Ква! Ква! Ква!

Пока мы поём, приходит Виктор. Едим печёную картошку, пьём чай. Снова говорим о Фестивале. Виктор предлагает пойти к нему послушать по приёмнику Москву. Несколько человек (и я) пошли с ним. Но поймали довольно скучный концерт. Зато опять напились молока. Поймали какую-то иностранную радиостанцию, послушали хорошую музыку. Вернулись уже далеко заполночь.

Утром снова пришёл Виктор. Предложил мне (бригадиру) создать строительно-огородную бригаду, человек 7. В нашей группе 5 девочек, и 3-х девочек (они подружки, не разбивать же их) позвала из 14-й, инструментальной, группы. Для начала нашу строительную бригаду (я – бригадир) послали разбирать недостроенный кем-то саманный дом. Фундамент тоже из самана в 3 – 4 слоя. А сверху гора разрушенных стен. Взяли из инструментальной группы (наши, ведь, в полном составе на траншеях!), 2-х ребят, Толю и Юру. Высокие, тонкие, городские интеллигентные мальчики. Работа землекопами им явно не по плечу. Их и не взяли. Толя темноволосый, с карими глазами, ямочкой на подбородке и мягкой улыбкой. Юрка – средней окраски, с голубыми озорными глазами и подвижными, как бы ломкими, конечностями. Ребята очень хорошие, дружелюбные, весёлые, работящие. Разбивают совершенно окаменевшую кладку. Задыхаемся от летящей пыли. Появилось у нас самое страшное ругательство: идите на саман.

Потом, как вознаграждение, нас посылают на несколько дней на ближний огород собирать огурцы, окучивать свёклу и репу, дёргать редиску. Огурцы заросли и сильно пострадали от засухи. Для совхоза это совсем мало. Поэтому нам сказали, что всё, что соберём – наше. Наелись ″от пуза″ и вечером притащили в палатку три ведра! Организовали картошку (у нас уже есть запас). Вот пир!

На ток стало поступать первое зерно. Его очень мало. Правда, это пока не основная уборка. Хлеба низкие, комбайн часто не может подрезать. Одна машина обслуживает 5 комбайнов (при хорошем урожае – всё наоборот). Свозят пока всё на центральный ток, остальные пустуют, и многие местные люди сидят без работы. Другие выходят косить вручную, чтобы зерно не пропало.

Снова дождь. Зерно на току ″горит″. Нас, ″огородников″, предупредили, что, если будет аврал на току, мы тоже в эту работу включаемся.

Как только дождь затих, Виктор пришёл и вызвал меня из палатки. Он предложил нам очередную работу и очень стал расписывать её прелести. По-видимому, это был его метод: увлечь работой. Работу по разгрузке угля он тоже нам представил в романтических красках. Преимущества: 18 км от центральной усадьбы. Начальство далеко, дёргать вылазками на ток не будут. Каждое утро за нами приезжает персональный самосвал и отвозит туда (мы уже полюбили, стоя в кузове, мчаться по овражистым, бесконечным степным дорогам). Чистый воздух, телята и молоко, которое мы будем делить с телятами на обед. В общем, надо подготовить телятники к зиме – обмазать стены глиной, побелить.

Привозить будут вечером, когда шофёр освободится с уборочных работ. Нужно 7 человек, из которых 2-е ребят для тяжёлой работы: разводить, подносить и подавать раствор. В помощь нам дадут вола, он будет месить в яме раствор и подвозить его к телятникам. Вол, как нас уверил Виктор, очень спокойное, трудолюбивое и послушное животное, мы с ним справимся.

Бригада: наши 5 девочек и те же Толя и Юра.

Утром грузовик подвозит нас к нескольким длинным телятникам. Местное руководство представило нам вола и указало место его постоянного пребывания. Показали большую и глубокую яму, метрах в 100 от телятников предназначенную для замешивания раствора, и рядом жидкий ручеёк – источник воды для технических нужд. Питьевую воду привозят по утрам в баках. Инструмента нам никакого не дали. Сказали, что вообще-то нужны такие лопаточки, ″мастерки″, но их нет, можно обмазывать руками. Нам, городским белоручкам, это полезно. После этого главный телятник отъехал на том же грузовике, что привез нас. Мы остались одни.

Мы распределили рабочие места вдоль стены телятника. До крыши с земли не достанешь, значит, кому-то надо работать на каких-то мостках. Нечто шаткое и жидкое мы отыскали в глубине одного из телятников. Влезать на эту дрожащую конструкцию никто не решался. Значит, это делаю я по своей бригадирской обязанности. Нашли несколько вёдер, кривых и ржавых, ну да не молоко в них носить будем. Но вёдер на всех нехватало, а из одного ведра двоим работать неудобно. Да и ребятам нужно несколько запасных вёдер, чтобы грузить пока мы работаем. Вокруг была только степь, степь, степь и ничего больше до самого горизонта. Обратиться было не к кому, как и невозможно вернуться на усадьбу.

Замесив глину в яме по собственному разумению – разумению городских ребят и девчонок, ребята приступили к работе по доставке раствора с помощью вола из ямы к нашему рабочему месту. А мы, девочки, в ожидании раствора уселись на лужайке и стали сочинять очередные куплеты нашей целинной песни.

Работа началась. Наша, по обмазыванию. Правда, мы сильно друг другу мешаем, захватывая смесь из вёдер, поочерёдно пригоршнями (та ещё работка!).

Жара. Слепни и мухи окружают нас плотным покровом, прилепляясь ко всем частям тела, даже закрытым. Тонкие рубашки, носки, сатиновые шаровары они прокусывают, не замечая преграды. Мы дрыгаем осаждаемыми конечностями, плечами, головами, но это редко на них действует. Прихлопывать руками не получается, руки заняты глиной. Но иногда не выдерживаем, шлёпаем по особо прилипшему слепню. Через некоторое время мы обмазаны наравне со стенами. До прихода машины кое-как ″дотянули″. Конечно, никакого молока нам не дали – просто некому было давать. Питьевой воды тоже нет.

Только к вечеру, перед самым прибытием машины, телятницы пригнали стадо и, наконец, напоили нас молоком. Вкусное, густое молоко, ещё более вкусное после целого дня без воды и еды.

Вернувшись на усадьбу, потребовали у Виктора вёдер и мастерков. Вёдра он нам выдал в изобилии. А мастерков – ну нет в совхозе! В столовой взяли запас хлеба. Из своих запасов взяли сахар. В общем, подготовились.

На следующее утро мы приехали пораньше. Телятницы только закончили дойку, запах парного молока заглушает основной, присущий телятникам. Телятницы, оставляют нам в одной фляге молоко, а в другой – воды.

Для работы у каждого из нас теперь по ведру с раствором и водой (для сглаживания обмазки). Я забираюсь на подобие мостков. Они покачались, но не рухнули. Мне даже понравилось на мостках, я парю, оглядывая сверху степные просторы. Работа пошла споро, мы смеёмся, перекликаемся, шутим. Жизнь была бы прекрасна, если бы не слепни и не менее кусачие мухи.

Но следующий день нас снова сбил с трудового ритма. Приехав, мы не нашли вола в его ″кабинете″. Телятницы, смеются: вол, наверное, решил побродить по степи. Предлагают его подождать, погреться на солнышке.

Раствора нет, вол где-то бродит. Оглядев просторы, где одинокий куст, а тем более вол, должен быть виден за версту, ничего не увидели. Ждать было бессмысленно. Решили искать. Но где? Толя с Юрой встали спиной друг к другу, повертелись и пошли, куда глаза глядят, искать вола.

Итоги проделанной работы были грустные. Ладони наши были стёрты о шершавые стены. Обмазанная день назад и подсохшая стена растрескалась, и достаточно было слегка постучать по стене, как глина отваливалась. Решили, что надо больше связующего вещества – соломы. Немного нашли в телятниках, но явно мало. Всё что нашли, забросили в яму с глиной. Сидим, ждём.

Часа через два показались ребята, и (Ура!) с волом. Оказалось, что углубившись в степь, они с разных сторон увидели вдалеке нечто похожее на стога сена. Вола скрывать могли только эти возвышения, и они, каждый по своей сообразительности, с разных сторон направились к стогам. Действительно, беглец был там. Он лениво бродил между 3-мя стогами сена, сыто приостанавливаясь у каждого из них, выбирая и пощипывая клочки поаппетитнее. Это было в нескольких километрах он телятников.

Наконец, все были на месте и готовы к работе. Вол послушно перемешивал глину с соломой. Ребята стали подвозить нам раствор. Ладошки болели, но залепленные глиной ссадины успокоились. Сделали мы совсем мало. Вернувшиеся телятницы устроили нам разнос: реквизированная нами солома предназначалась для подстилки телятам. А мы должны обратиться к их бригадиру, чтобы привез машину соломы. В чём совершенно был прав Виктор, так это в том, что до начальства здесь было далеко. Даже телятницы не смогли сказать нам, где его искать.

На следующее утро всё повторилось: вола не было, замазка, проигнорировав добавленную солому, отваливались. Раствора не было, соломы нам не нашли, начинать работу было не с чем. Мы, теперь уже все, встав в кружок, разошлись по семи направлениям. Через некоторое время я увидела спасительные стога и поспешила к ним. Однако, вол не повторился, он избрал другой маршрут для прогулки. Часа через полтора мне надоело бродить по голой степи, сжигаемой беспощадным солнцем. Около телятников я увидела всю свою бригаду. Лица их омрачились с моим появлением: меня долго не было и они решили, что я веду вола.

Пока мы искали вола, телятницы увели телят на прогулку и заперли каморку, где стоят фляги с водой и молоком. Пекло солнце, мы хотели пить и есть, нас ели слепни. В отчаянии поём сочиненный накануне куплет:

Пить, пить, пить, пить, не осталось ни глотка.

Зной, зной, зной, зной, а работа не легка.

Только пыль, пыль, пыль от любого ветерка,

Так ведь работать нельзя студентам,

Пить, пить, пить.

Во время нашего концерта к телятникам подъехал начальский газик с неизвестным нам начальством. Он, покосившись на нас, пошёл к заветной каморке с молоком. На него, очевидно, тоже подействовало солнце и отсутствие молока. Да ещё мы всё это видим и поём явно не лирические песни. Он подошёл, стал ругать московских белоручек, которые развалились и прохлаждаются . . . Тут мы совсем обозлились и высказали ему все наши проблемы и с волом, и с раствором, который никто не сказал как составлять, и с несчастной соломой, и, ладно еды, воды целый день нет (мы, конечно, могли привезти, но ведь здесь она есть, кто ж знал, что телятницы её запрут вместе с молоком!). Мы нечаянно напомнили ему о его собственной неудаче с молоком. Он сменил тон.

– Да, навозом надо мазать, немного глины добавить, и никакой соломы не понадобится. Сами могли догадаться! (?) Вот претензии предъявлять всякий может, а сели бы на моё место! . . .

Но мы его места не знали, поэтому сочувствия не выразили. С тем неизвестный начальник и удалился.

За день этого вынужденного простоя ребята укрепили ворота загона, чтобы вол не мог слишком свободно пользоваться своим временем и пространством.

Не без внутреннего протеста, но мы поняли, что выбора у нас нет, надо обмазывать навозом. Этого добра в телятниках было с избытком. Приехав на центральную усадьбу, мы снова затребовали мастерки: мазать навоз руками нам хотелось ещё меньше. Но инструмента просто не было. Нам ответили: сказали бы спасибо, что месить раствор будет вол. Ещё раз уверили в его мирном характере:

– Да, что вы! Вы не бойтесь, он смирный, берите его за рога и тащите в яму.

Но мы уже кое-что про вола знали сами.

На следующий день вол вернулся. Он был умиротворён и спокоен. Безропотно подвёз навоз к яме. А вот лезть в яму мягко, но настойчиво отказался. Мы пытаемся заманить его куском хлеба, угрозами, просьбами, лёгкими физическими воздействиями. Наконец, он нас послушался, неторопливо вошёл в яму и зачавкал по раствору. Проделав один круг, вол задумался. Пошёл снова, не оставив, однако, своих раздумий. Сделав второй круг, он, очевидно, успел всё обдумать, и спокойно стал выбираться из ямы. Мы убеждаем его, что в жизни бывают трудности, нельзя выбирать лёгкий путь. Но у него были другие представления о жизни. Преодолевать наши трудности он предоставил нам самим.

Тут мы вспомнили данное нам напутствие, что он смирный, что его нужно смело брать за рога, и он будет послушен. Юра смело хватает вола за рога, пытается повернуть назад, в сторону ямы. Вол внимательно обвел нас глазами, решительно, с чувством собственного достоинства качнул крутыми рогами, отчего Юрка отлетел куда-то в сторону. Ещё раз, качнув рогами из стороны в сторону, с высоты своего могущества выразительно обводит нас глазами, останавливая взгляд на каждом, кто стоит у него на пути. Мы невольно расступаемся, и вол величественно удаляется в степь. Несколько мгновений мы осмысливаем происшедшее. И наше ближайшее будущее. Приняв неизбежное, засучиваем шаровары, влезаем по колено в будущий раствор, и начинаем преодолевать трудности. Самым трудным оказалась борьба со слепнями и мухами: шлепать навозными руками по всем частям тела очень не хочется. Мы пытаемся согнать злодеев подергиваниями, помахиваниями и подрыгиваниями. Но кровопийцы безжалостны.

В конце трудового дня мы старательно вымыли руки в ручейке. Но запах навоза не пропал и, когда мы подъезжаем к палатке, все дружно от нас отступают. Из всех запасов собираем самые ядовитые и пахучие сорта мыла. Воды в озере – в избытке. Смешиваясь с земляничным, дегтярным и цветочным мылом, запах навоза создаёт неповторимый аромат.

В качестве то ли подарка, то ли компенсации за навозные страдания, мне вручили толстенный пакет Нинкиного письма.

Коротенькое письмо для всех:

″Разрешите мне, дорогие товарищи, от имени и по поручению оторвавшейся части группы, от имени ″лентяев и белоручек″ приветствовать в вашем лице передовых комсомольцев, юных патриотов, погубителей целинного урожая!

Девчонки, дорогие, чёрт вас возьми, никогда не думала, что могу так соскучиться по группе! . . .

Я знаю, что вам очень хочется узнать про Фестиваль. Я об этом пишу Светке, она вам прочтёт то, что относится к фестивалю из своего письма.

Надеюсь, что вы мне через Светку хоть привет передадите, а на пару слов, по правде говоря, не надеюсь, вы ведь так заняты.

Ну, желаю вам побольше денег заработать, чтобы возместить себе трудовое лето. Вы там только живите подружнее, не ругайтесь, будьте умниками.

Вы знаете, у меня как-то нехорошо на сердце – вы на целине. А я здесь, в Москве. . . . Ну как-нибудь постараюсь искупить свою вину в ваших глазах.

Ещё раз всех вас целую, обнимаю (если вы, конечно, не возражаете, поскольку теперь вы стали сильными, стройными, загорелыми).″

Огромное, на 12 страницах послание мне, включающее личные наши дела и описание фестивальных будней.

Из письма Нины:

″Светуха! Очень обрадовалась твоему посланию. Мне кажется, что ты от меня где-то далеко, далеко, за тридевять земель и теплится самоуверенная надежда, что ты без меня немного скучаешь. Теперь о Фестивале.

Накануне пошёл дождь. Но в день открытия погода была люкс! Шествие началось у нас, у ВСХВ. На стадион билеты, разумеется, именные. Т.к. не знали, что будет хорошая погода, шествие по Пироговской улице отменили, весь маршрут был на открытых грузовиках. По всему следованию машин стояли тысячи и ″мульёны″ людей. Старухи и младенцы, люди в шляпах и кепках, ожиревшие дяденьки и стройные юноши. Женского полу, как всегда, вагон и маленькая тележка. Трамваи у нас перестали ходить с 10 часов. Люди поехали раньше и стояли до 12! Народу было очень много. Люди сидели на крышах, на высоте 8 – 10 этажей, на водосточных трубах (где они есть), на карнизах и пр. Лезли на деревья, приставляли лестницы к фонарным столбам и лезли, невзирая на треск! Да, Славка (Славка Казаринов, тоже спортсмен, мастер спорта по штанге, тоже оставлен защищать чью-то честь) рассказывал, что очень много народу сидело на крыше Щербаковского универмага. Так много, что крыша провалилась совсем рядом со Славкой. Его товарищи неожиданно очутились в обществе дамской галантереи и продавщиц, лежащих от испуга без сознания. А также, нескольких покупателей, лежащих, но уже без целых рук и ног. Ребята остались целы, вызвали скорую помощь.

Ну, вот. Сначала от выставки тронулись мотоциклы с фанфаристами. Это было такое потрясающее зрелище, что у меня мороз по спине прошёл, и в горле подозрительно защекотало! Потом поехали делегации. Все махали руками и кричали: ″Мир! Дружба!″ Делегации были хорошо и красочно оформлены. Египет встретили с диким восторгом. Светка! До чего хороши египтянки! Китай вёз с собой драконов из материи, пускали шары. У меня на следующий день болели руки: отмахала! Остальное видела по телевизору.

Открытие фестиваля задержалось на 2 часа. Ворошилов произнес речь. Выпустили 25 тысяч голубей, было очень красиво. На восточной трибуне, на самом карнизе выстроились 100 фанфаристов и открыли фестиваль. Потом были физкультурные выступления, их описать нельзя, но они были потрясающе красивы! Очень интересно было выступление с применением молниеносного переодевания с помощью разноцветных накидок. По мере произносимой речи создавались и менялись живые картины, комментирующие её. Стадион стонал и плакал, ревел! Диктор телевидения не мог протолкнуть в эфир ни одно слово. Даже у нас, сидящих у телевизора, перехватило дыхание, мы захлопали, как будто нас могли слышать! Потом была танцевальная сюита ″Дружба народов″, танцы 15-ти народов СССР. На этом праздник кончился.