Читать книгу Девчонка с Восточной улицы - Светлана Семеновна Осипова, Светлана Семёновна Осипова - Страница 1

Повесть 1. Ч

удная планета, Колыма.

Когда-то мой друг, Серёжа Житомирский написал мне стихотворение, которое, пожалуй, может быть прологом к повествованию. Я думаю, это будет нечто похожее на воспоминания, но я сохраняю право на вымысел.

Не бойся, не бойся, не бойся истерик!

Историк узнает – ручей или Терек.

И блажь или горе ударит волною о берег

Пруда или моря.

Бывает, что это восстанья –

Не игры, а вихри,

Не позы, а грозы,

Не приступы дури, а бури.

И плакать – не слякоть, а ливня весеннего плети,

Порывы ветров над просторами новых миров.

И лучше промокнуть под всеми дождями на свете,

Чем бурю свою проворонить, забившись под кров.

Как во-время оно мне попалось на глаза! Будем считать это благословением начала.

1966 год. Середина пути. Почти 29. Казалось бы, уже зрелый возраст. Но – девчонка!

Я с увлечением бралась за многие дела, и знала, что справлюсь, научусь и сделаю. Вот и теперь.

Восточная окраина страны. Край земли. Колымский край.

Сопки, сопки, сопки. Я стою на вершине одной из них. Над головой серое, с тёмными клочьями быстро бегущих облаков, небо. Подо мной и вокруг неровно вздыбленная земля, если её можно так назвать, серо-коричневая, с тёмно-зелёными пятнами. Я погружаюсь в этот мрачный, бесконечный и загадочный мир.

"Творение, вдохновенный бред Сатаны", так назвал один мой старый друг горный массив Тянь-Шаня. Но это – именно здесь!

Как я сюда попала и что делаю?

Я живу на окраине Москвы. Нагатино. За рекой, через которую здесь ещё не построен мост. Новый строящийся район, со всеми прелестями этого понятия.

Сложилась небольшая компания интересных молодых людей. Среди них моя подруга, Майя, коллега по работе, хороший специалист по обработке на токарных станках. Небольшого роста, тоненькая, изящная, она занималась в балетной студии достаточно профессионально, но, начав в позднем, чем это надо, возрасте могла заниматься танцем только как хобби. Её друг, Герман, старший геолог геологоразведочной партии. Ещё двое-трое ребят, хорошо образованных, любящих театр и живопись. Ну и, конечно, я.

Я работаю конструктором автоматических линий, очень увлекаюсь своей работой. Любовь к театру у меня с детства. Я много лет занималась в известной своим профессиональным подходом Театральной студии ЗиЛ и долго не могла выбрать: быть актрисой или конструктором? Отсюда, в артистической среде у меня много знакомых, которые выбрали театр.

Мы некоторое время собирались по вечерам в ЦДРИ. Здесь приятная, непринуждённая обстановка. Веселье разгорается, когда актёры освобождаются от работы в театре, к полуночи. Это, в конце концов, измотало даже наши молодые силы: ведь мы начинали работу в 8 утра, т.е. вставали утром в 6 часов. Возвращались на такси в 3 – 4 утра. Короткий сон и крошечная зарплата не вынесли соревнования. Но это потом.

Однажды, в конце зимы мы, как обычно, встретились после работы, собираясь пойти в ЦДРИ. Снег крупными хлопьями падал на город, создавая сказочный, сверкающий в свете окон и фонарей туман. В этом колдовском мире я всегда чувствовала себя сказочной царевной и с замиранием сердца ждала развития сказки. Из тумана на условленном месте один за другим возникают знакомые лица. Все радостно возбуждены и красивы в серебряно-белом уборе. Шумной, галдящей стайкой мы вваливаемся в ЦДРИ.

Небольшой зал. Слева – невысокое, низкой ступенькой, возвышение. По его краю установлены неяркие софиты; чёрный, старинный рояль, несколько стульев в глубине. Это сцена, но она заодно с залом. Каждый может подняться на неё, что-то рассказать или сыграть собравшимся в зале или для себя. У противоположной стены – большой, выложенный кирпичом камин и очаг, в котором перебегают и струятся огоньками угли и поленья. На боковых стенах укреплены подсвечники с горящими, но электрическими, свечами. На полу вдоль стен – разрозненные светильники, их свет направлен на несколько медленно вращающихся под потолком гранённых зеркальных шаров. Этот неяркий, летящий и скользящий свет создаёт ощущение пространственной свободы, смазывает разницу в возрасте, смягчает черты лица. В зале по-домашнему уютно: несколько столиков с мягкими стульями, между ними что-то вроде пуфиков и сидения в виде деревянных чурбаков с невысокими спинками. Буфета в зале нет, но он есть в холле. В нём – горячительные, горячие и холодные напитки, бутерброды, печенье, пирожные, шоколад и конфеты и, как правило, одно горячее, отлично приготовленное блюдо для тех, кто хочет поесть. Каждый выбирает себе на чём, с кем и где сидеть, что пить и есть. Кто хочет что-то сказать, выходит на сцену или присаживается к камину, разговаривает с теми, кто этого хочет.

В этот вечер здесь собрались барды: Галич, Анчаров, Стёркин (он приятель Германа, и это благодаря ему мы оказались "своими"), Ким, попозже подошёл Высоцкий. Круг достаточно узкий, они поют свои, в это время бывшие откровением, иногда очень злым, песни. Нет, мы не зацикливаемся на зле, мы молоды, любим жизнь, свой дом, друзей, и просто любим. Галич и Анчаров, прожившие войну, говорят о людях в войне, о высоких человеческих чувствах очень просто, "из нас". Мы – соучастники, сопереживатели, не просто слушатели. Только что прошёл процесс над Даниэлем и Синявским. Мы обсуждаем и осуждаем, хотим свободы личности и слова, пытаемся осуществить её в узком кругу. Но и веселимся, читаем стихи, немного пьём и много поём.

Серёжа Стёркин пришёл вместе с нами. Он пристраивается со своим любимым аккордеоном в уголке, рядом с нашим столиком. Сейчас он лиричен:

Город спит. Наутро сильный холод

Морщит клёны около воды.

Ветер бродит, ветками исколот,

Морщит Патриаршие пруды.

Нет часов, и разобраться трудно:

Может пять, а может, без пяти . . .

Вот уже на улицах безлюдных

Первые троллейбусы в пути. . .

Стёркин незаметно растворился в мерцании зеркальных шаров и людей, материализовался на сцене, в левом её уголке. Вполголоса, как бы сам себе, что-то запел. Обманутые его лирическим настроением, мы не очень прислушивались и не сразу обратили внимание на изменение темы. И вдруг, нас прожгли его изящно обличительные, тонкие и точные слова горького юмора.

Михаил Анчаров выходит к сцене, присаживается на её ступеньку. Удивительный человек! Его юность и ″взрослость″ начались одновременно, в 1941-м. Ему повезло: его направили в Военный Институт иностранных языков. На войну он пришёл переводчиком с китайского в Маньчжурии на Дальневосточном фронте. Сейчас ему перевалило за 40. Рядом с ним мы были несмышлёными цыплятами. Но сейчас различие в возрасте и, даже, поколении не имело значения. Он начинает с "Прощальной дальневосточной" песни по стихам Веры Инбер.

Быстро-быстро донельзя дни пройдут, как один.

Лягут синие рельсы от Москвы до Чунцин . . .

И границу в ночи я перечувствую вновь,

За которой Россия, за которой любовь.

В журнале "Юность" недавно вышел роман М. Анчарова "Теория невероятности". Мы напеваем многозначительное:

Тихо капает вода – кап-кап.

Намокают провода – кап-кап.

За окном моим беда, завывают провода.

За окном моим беда – кап-кап.

.............................

День проходит без следа – кап-кап.

Ночь проходит. Не беда – кап-кап.

Между пальцами года просочились – вот беда.

Между пальцами года – кап-кап.

Но вот уже он о войне, которая всегда с ним. Его дерзкий вызов, реальность, которую он познал, оценил:

Он врагам отомстил, и лёг у реки,

Уронив на камни висок.

И звёзды гасли, как угольки,

И падали на песок.

Он грешниц любил, а они его,

И грешником был он сам.

Но где ж ты святого найдёшь одного,

Чтобы пошёл в десант?

Или:

Штрафные батальоны за все платили штраф.

Штрафные батальоны – кто ВАМ заплатит штраф?!

И снова светлая лирика:

Там по синим цветам бродят кони и дети.

Мы поселимся в этом священном краю.

Там небес чистота, там девчонки – как ветер,

Там качаются в сёдлах и старые песни поют.

Там небес чистота, там девчонки – как ветер,

Там качаются в седлах и песню "Гренада" поют.

Вступает сурово – обличительный Александр Галич, из того же поколения, что Анчаров, но с ним мы не ″рядом″, он ″над″:

И не веря ни сердцу, ни разуму,

Для надёжности спрятав глаза,

Сколько раз мы молчали по-разному,

Но не против, конечно, а за!

Где теперь крикуны и печальники?

Отшумели и сгинули смолоду…

А молчальники вышли в начальники,

Потому что молчание – золото.

..................................

Вот как просто попасть в богачи,

Вот как просто попасть в первачи,

Вот как просто попасть – в палачи:

Промолчи, промолчи, промолчи!

Вроде бы шутливая песенка: Облака плывут, облака… и вдруг:

Я подковой вмёрз в санный след,

В лёд, что кайлом ковырял!

Ведь недаром я двадцать лет

Протрубил по тем лагерям . . .

Облака плывут, облака,

В милый край плывут, в Колыму,

И не нужен им адвокат,

Им амнистия ни к чему.

Володя Высоцкий как бы перекидывает мосток к нам, в сегодня:

Мой друг уедет в Магадан –

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уедет сам, уедет сам –

Не по этапу, не по этапу.

Быть может, кто-то скажет: "Зря!

Как так решиться – всего лишиться!

Ведь там – сплошные лагеря,

А в них убийцы, а в них убийцы…"

Ответит он: "Не верь молве,

Их там не больше, чем в Москве!"

Потом уложит чемодан

И – в Магадан.

И вдруг наступила тишина, как бы минута молчания. Герман сидит и потирает лоб пальцами – его характерный жест, и медленно так говорит:

– Колыма! Скоро я увижу этот суровый край! Сохранились ли там следы ЭТОГО?

– Как? Когда?

– Экспедиция намечается в те края. Разведка вольфрамовых руд.

– Возьми меня! Согласна рабочим. (геологоразведка – ещё один вариант моего непростого выбора среди увлечений.) Я много ходила по горам, хотя и в качестве презираемых тобой туристов. Но горы люблю, знаю, умею ходить!

Я выпалила это сходу, сумбурно, боясь и ожидая отказа.

– Мы набираем рабочих и, поскольку отряд небольшой, хотели бы взять рабочих отсюда, чтобы были контактные, желательно нашего круга, люди. Ты конечно, женщина, для рабочего не очень подходишь, но ты можешь подобрать ещё парочку крепких парней твоего круга? Тогда я предложу вас как единую группу. Ведь нам и обед варить надо.

– Нет! – сразу нахально завопила я. – Я, конечно, обед сварить не отказываюсь, но только поварихой – нет! А ребят найду отличных.

Я, пока он говорил, сразу подумала о Толе, моём коллеге, хорошем приятеле, которому можно закрыв глаза доверить свою жизнь, очень интеллигентном, заядлом туристе и его друге, Вите, которого знала по совместным походам. Мне и в голову не пришло, что они могут не захотеть.

– Ну ладно, посмотрим. Вообще-то у нас грузов больших не будет. Это пробное обследование местности на возможное содержание металла. А вообще-то ты серьёзно?

Стала бы я шутить на такую тему! В моих странствиях я об этом крае и мечтать не могла! Уже только цена на дорогу совершенно необозрима, а всё остальное и обсуждать не с кем.

Потянулись дни ожидания. Я теребила Майю: ведь она встречалась с Германом. Майя меня не понимала и вообще считала всё глупой шуткой.

С Толей я, конечно, сразу же поговорила. Реакция была однозначной. Как мы отпросимся на несколько месяцев с работы – думать будем потом. Я для себя решила: вплоть до ухода, такие возможности на полу не валяются. Ждём. Может, мне это в шуме вечеринки пригрезилось? Пошутил? Главный геолог рассмеялся? 3 высококвалифицированных инженера – станкостроителя – рабочие экспедиции! Да, чушь какая-то.

Наступила весна. Уже нескольких лет, как Москва заболела фигурным катанием. После того как примерно 10 лет назад начали гастролировать Американский, Венский и прочие балеты на льду, интерес к фигурному катанию стал явно повышенным. В конце марта на центральном стадионе состоялись показательные выступления лучших фигуристов прошедших чемпионатов Европы и Мира. Я не могла пропустить это праздничное представление. С трудом (как всегда) добыв билеты, мы с друзьями пошли на стадион. Золотые медалисты в парном катании Людмила Белоусовва и Олег Протопопов исполнили танец на музыку Массне совершенно по балетному, коньки не только не мешали, но добавляли возможности длинным скольжением. Впервые в этом сезоне начали свой золотой путь блестящие, невероятные английские танцоры Диана Таулер и Бернард Форд. Но сразу же им на пятки стали наступать Людмила Пахомова тогда ещё с Виктором Рыжкиным. В последующие годы соревнования между этими дуэтами даже судей ставили перед невозможностью выбора лучшей пары (Рыжкина потом сменил А. Горшков). Поражал снова (как и на соревнованиях) своими взлётными прыжками австриец Эмерих Данцер. И, наконец, Пегги Флеминг, чемпионка мира, волшебная своей грациозностью, нежностью, не говоря, конечно, о мастерстве и необычно лёгком скольжении, почти полёте.

Первые дни апреля. Воскресение. Просыпаюсь, вижу за окном ослепительное солнце на высоком ярко голубом небе. В этот выходной я собиралась пойти в Музей Изобразительных Искусств, и ясное весёлое солнышко укрепляет меня в этом намерении.

Я надеваю свой любимый костюм, который сама сшила из довольно дешёвой ткани, называвшейся "шерсть на штапеле" (шерсти там было "кот наплакал", но зато она довольно плотная и почти не сминается). Костюм тёмно-песочного цвета, состоит из узкой короткой юбки и жакета-рубашки с поясом. Костюм дополняется чёрным в жёлтый горошек шифоновым шарфиком-галстуком и таким же платочком в кармашке. Чёрные туфли на высоких каблуках и чёрная сумочка – чтобы годились на все случаи и любую одежду. Оглядываю себя в зеркале: среднего роста, тоненькая (талия 50 см), лёгкая фигурка; тёмно-рыжие волосы, широкой волной падают до плеч; тёмно-зелёные с рыжей крапинкой и тёмным ободком (моя учительница по рисованию называла это "с поволокой") глаза под чёрными бровями (многие считали: крашеные!); немного бледновата, да веснушки на носу. Ничего, я себе понравилась. Настроение соответствует погоде.

Несмотря на солнышко, прохладно. Чёрное с лёгкой проседью пальто из модной тогда ворсовой ткани – прямое, короткое, чуть присборенное сзади у воротника, с присборенными же рукавами. Оно очень мне идёт и нравится. Красная кожаная шапочка-кепочка и красные лайковые перчатки. Хотя, надо сказать наоборот, в порядке поступления. Сначала были перчатки. В открывшемся магазине "Лейпциг" я увидела изумительные, длинные, мягчайшие перчатки чёрные и алые. Конечно, разумнее было покупать чёрные, но я не могла отвести глаз от алых. И купила. Потом уже искала красную шляпку, что для меня, казалось, было немыслимо. Нашла нечто похожее на кепку (т.е. с козырьком) из такого же алого цвета искусственной кожи.

Я так подробно всё описываю, чтобы представить ту молодую женщину "в тот миг между прошлым и будущим", и в том месте, где и была её жизнь. Это было нелегко: подобрать то, что нравилось и соответствовало моему вкусу. Стандартная одежда, выпускаемая дешёвым ширпотребом, меня раздражала, я не хотела её носить. Покупать в валютном магазине, нелегально приобретая валюту, мне не позволяла зарплата инженера, а ранее – благонесостояние родителей. Поэтому с ранних лет я научилась шить сама, выбирая недорогие и нестандартные ткани, придумывая модели, которые отличались от существующих в это время. В Советском Союзе мода отставала от западной примерно на 2 года. Модные журналы – американские, французские, были недоступны в моей среде. Я анализировала действующую моду и представляла возможное изменение линий одежды в будущем. Потом оказывалось, что следующий виток моды приводил на придуманную мной, т.е. я всегда слегка опережала моду. Моё окружение всегда считало, что я модно и элегантно одета (через много лет одна знакомая сказала мне этот комплимент). Ну вот, пожалуй, полный портрет из того времени.

Я иду на выставку живописи. Проходив по выставке около часа, я останавливаюсь перед одной из скульптур. Она поразила меня. Часто бывает, какие-то произведения нравятся, какие-то – нет, на каких-то разбираешь, что и как изображено. Но есть нечто, куда ты как бы входишь, без рассуждений и определений. Ты как бы становишься тем, что изображено, со всеми потрохами. Вот таким стал для меня скульптурный бюст Бетховена (кажется, это был Коненков).

Скульптура стоит несколько в стороне от всей экспозиции. Солнечный свет падает сверху и сбоку. В этом широком золотом луче струятся и матово серебрятся пылинки. Я медленно обхожу скульптуру. Вдруг, луч ударил мне в глаза, я оказалась внутри этого струящегося, серебристого облака, наедине с Бетховеном, его мятежной душой и болью одиночества. Казалось, все его чувства, мысли, слышание музыки внутри глухоты, мощь и страдание, всё было внутри меня. Толпы людей, колонны, картины, голоса – всё исчезло. И я тоже исчезла. Не знаю, сколько прошло времени, когда вдруг я услышала голос, по-видимому, обращённый ко мне:

– Какая же ты красивая! Ты вся золотая, и совершенно прозрачные изумрудные глаза! Откуда ты взялась!

Постепенно передо мной стал вырисовываться молодой человек – я вернулась в реальный мир. Он – высокий, атлетически сложенный, светловолосый с тёмно-карими глазами и ямочкой на подбородке. Он стоит и заворожено смотрит на меня. Я должна была смутиться от таких слов, но очевидно мир Бетховена ещё не полностью отпустил меня. Я неожиданно для самой себя улыбнулась и в тон ему спрашиваю:

– А ты?

– Я – Валя Булкин, сегодня приехал из Ленинграда, проездом на несколько дней и пришёл сюда. И вдруг увидел, как ты смотришь, а я минут пять смотрел на тебя. Как тебя зовут?

Я сказала. Он сразу переделал – Светлячок!

Мы долго в этот вечер и во все последующие, пока он был в городе, бродим по городу, и о чём только не говорим, как давно знакомые. Он спортсмен, мастер спорта по прыжкам в длину, едет на соревнования. В Москве остановился повидаться со своим старым другом, известным мастером спорта также по прыжкам, но в высоту. Рано утром я иду на работу, а потом он встречает меня, и мы отправляемся по городу, в консерваторию, обнаружив, что совпадаем в своих музыкальных пристрастиях.

Я живу одна, в однокомнатной квартире, в доме-башне, новостройке. Мы с мамой купили (т.е. внесли первый взнос в размере около 30 процентов с последующей ежемесячной выплатой) кооперативную квартиру, т.к. до этого жили в одной комнате с больным отцом в коммунальной квартире. Мы рассчитывали съехаться, обменяв квартиру и комнату на отдельную двухкомнатную квартиру. Но когда был построен дом с этой квартирой, папа уже был в больнице, и о том, что он из неё выйдет, не было и речи. Поэтому мама предложила оставить всё как есть и придти в себя после того нервного напряжения, в котором мы находились с начала папиной болезни, с безуспешных попыток найти способ излечения. Мама осталась в нашей старой комнате, в доме на Восточной улице, а я переехала в Нагатино в ноябре 1964-го года.

Иногда мы с Валей едем ко мне домой. Я варю любимый мой кофе, сорта "харари". Мы много говорим о своих пристрастиях, любимых книгах, стремлениях в жизни. Я рассказала Вале о своей возможной и желательной геологоразведочной авантюре, и он сразу же меня понял. Так проходит немного больше недели. Ему пора ехать на сборы и соревнования. А мне надо ехать в командировку, по иронии судьбы, в Ленинград.

В Ленинграде мне с моей коллегой, Ириной Валентиновной, нужно за 12 рабочих дней посетить 18 заводов, разобраться с состоянием и проблемами автоматизации транспортировки и загрузки-выгрузки деталей. Да, вот так нагрузка для нас!

На все 18 заводов всё-таки не успеваем, что и следовало ожидать. Нас ведь не ждут с распростёртыми объятиями. Надо заранее заказать пропуска, расположить к себе сначала кого-нибудь из руководства, чтобы направили куда надо, а потом расположить того, кто располагает нужной информацией.

В Москве перед отъездом было тепло, даже в плащах было жарко. Мама пришла меня провожать и, несмотря на все мои протесты, оставила на полке купе зимние сапоги – хоть выбрасывай, но о других не мечтай. Я высказываю в пространство (мама уже ушла) недовольство и обиду за лишение меня самостоятельности. А на подъезде к Ленинграду мы увидели лежащий на полях снег. Из поезда я вышла в сапогах и была рада.

Один из заводов находится в Сестрорецке, на берегу залива. В Сестрорецк мы поехали почти сразу, так как этот завод был очень важен для нас. И вот тут мы увидели замерзшее море, вместе с волнами, правда, невысокими. Это так удивительно и так необычно, что мы, несмотря на пронизывающий ветер, долго стоим на берегу и смотрим на это для нас чудо. Завод также удивляет нас.

Нас почти сразу провели в кабинет директора. Он обстоятельно и неторопливо ответил почти на все наши технические вопросы, а затем предложил пройти в цех и получить ответы на оставшиеся вопросы на рабочих местах у специалистов. Мы попросили разрешения задать последний вопрос ему:

– Вы директор большого завода. Вы сидите с нами больше часа. Почему именно Вы тратите своё время? Мы могли бы обсудить всё с начальником цеха, мастером, главным инженером?

– Если на заводе идёт нормальная работа, я – самый свободный человек, я не занят в производственном процессе. А все, кого вы назвали, заняты. Я утром провожу короткую пятиминутку по селекторной связи, выясняю текущие проблемы, кто их решает или не решает и почему. Вот, если хотите, можете подождать пять минут: у меня будет сейчас дневная пятиминутка, а потом ещё в конце смены. Если случается ЧП, тогда я включаюсь в работу, тогда не существует ни гостей, ни начальства.

Мы молчали, ошарашенные истиной, простой и невероятной. А директор продолжал:

– Я бывший моряк. Меня прислал сюда работать Райком Партии. Я приехал, производство сложное, технического образования у меня нет. Как же мне наладить производство? Собрал главных и не очень главных специалистов. Задал первый вопрос, а дальше они сами друг друга стали спрашивать. Мне оставалось только слушать да разбираться в проблемах, и в том, кто и как их мог решить. Параллельно, конечно, я учился в вечернем институте. Если решение требует выхода на верхние инстанции – подключаюсь я, а если вопрос решается внутри завода, я только связываю нужных людей и решаю возникающие противоречия. Ну вот, подошло время обсуждения, посидите, послушайте.

Директор включил какие-то аппараты, зазвонили несколько телефонов. Кого-то он просто выслушивал и одобрял, у кого-то спрашивал "почему?" и вызывал ещё кого-то, кто, по-видимому, что-то не сделал, а иногда совмещал трубки, что-то включал и, таким образом, сводил участников в общий разговор. Он был сосредоточен, краток, вежлив, без лишних слов. Нас он не видел. Когда разговор закончился, оказалось, что прошло почти 15 минут. Нам показалось больше, так было напряжено внимание. После этого секретарь проводила нас к главному инженеру, мы пошли в цех, посмотрели и обсудили то, что нам было нужно. Завод оставил впечатление слаженно работающего коллектива, а таких директоров мы никогда и нигде не встречали.

Но ведь это был Ленинград! Как же не встретиться с Эрмитажем! Как не попасть в Мариинку, Ленком!

По Эрмитажу мы ходим несколько дней после работы до упаду, точнее до закрытия, потом доползаем "домой" и падаем.

В Мариинском театре (тогда им. Кирова) нам удалось достать билеты на "Золушку", а в Ленкоме – на "Трёхгрошевую оперу".

В гостиницу простым командировочным попасть было невозможно. Мы отыскали каждый своих знакомых. Я свалилась, как снег на голову, к знакомым моей мамы по дому отдыха, с которыми она поддерживала отношения письмами.

Это были две пожилые женщины, сёстры, пережившие блокаду и потерявшие брата художника. Прошло почти 25 лет, а его комната оставалась в том виде, как была при нём. Комнаты проходные. Они жили в первой, меня поместили в комнату брата.

Вообще-то вся квартира когда-то принадлежала их отцу, инженеру. После революции их, как "буржуев", уплотнили. Из 7 комнат сделали 14, а им оставили эти две, т.е. одну разделённую пополам. Так как в прежней комнате было три окна, то одно окно разделилось пополам. Об этой квартире и её жильцах можно рассказывать отдельно, но боюсь, это будет утомительно, т.к. много раз описано.

В комнате брата стоят изумительные фарфоровые статуэтки, висят старинные гобелены, стоит мольберт с незаконченной картиной, накрытый покрывалом. Я попала в домашний музей. Здесь интересно, хотя как-то тяжко. Но я не могу пожаловаться на радушие и гостеприимство хозяек, и очень благодарна им за приют.

У сестёр есть интересная знакомая, бывшая фрейлина её императорского величества. В эти дни у неё – день именин, ей исполнилось 75 лет. Сёстры предложили пойти с ними, сказав, что представят меня этой даме, это будет вполне прилично и мне интересно. Мне действительно интересно, и я не разочаровалась в этом визите.

Дверь открыла высокая прямая женщина в коричневом костюме с серебряной вышивкой, очень старом, но аккуратном, с седой тщательно причёсанной головой, слегка откинутой назад. Ясные синие глаза внимательно и весело встречают нас. Меня представили, и она, конечно, говорит, что очень рада. Я почему-то почувствовала, что она действительно рада.

Мы входим в тёмную прихожую коммунальной квартиры и, не раздеваясь, проходим дальше, в её жилище. Комната также образована делением, так что на её долю пришлось пол-окна, хотя и большого.

Бывшая фрейлина её императорского величества не могла допустить в своём доме совмещение спальни, гостиной, столовой и прихожей. Поэтому спальня отделена вместе с четвертью окна фанерной, заклеенной бежево-коричневыми обоями, перегородкой с занавесью вместо двери. Прихожая с крохотной раздевалкой отделились слева от двери тоже занавесью. Столовая и гостиная располагаются условно по длине комнаты. Справа от двери у стены стоит маленький столик, около него у стены – два стула. Над столиком висит полка со столовой посудой. Дальше, в углу, образованном правой стеной и второй четвертью окна, стоит маленькая кушетка, старинное кресло с кожаной высокой спинкой, торшер в виде подсвечника со свечами и книжная полка. Границей служит изящная ширма с китайским рисунком. Как мне сказали, эта ширма была из того немногого, что ей разрешили взять из её комнаты в царском дворце. Всё очень прибрано, изящно, удобно. В уголке "столовой", примыкая к "прихожей" стоит крохотная тумбочка с маленьким примусом, на котором она по мелочи может кое-что приготовить или разогреть. (У моих хозяек в их комнате также был за шкафом уголок с примусом: через длиннющий коридор коммунальная кухня на 14 хозяек с шипящим рядом газовых плит не располагала к тому, чтобы бегать туда разогреть суп или вскипятить чайник.)

Нас приглашают за столик, откуда-то приносятся ещё 2 стула. Из полки фрейлина извлекает весь запас тарелочек – 5, для нас четверых и для сыра. В небольшой салатнице – салат, в вазочке – печенье и мелкие пирожные. В фарфоровой посудине с крышкой (типа супницы на одну – две порции) горячее овощное рагу. К каждой из наших тарелок (тонкого фарфора с нежным серо-розовым цветочным орнаментом) справа дама положила фарфоровые плоские кружочки с рисунком сцен китайского быта. На моём лице быстро промелькнул вопрос, который я постаралась скрыть, но фрейлина поняла. Она объяснила предназначение очень деликатно:

– Эти подставки для хлеба мне подарила императрица при расставании. Она их очень любила. Вы видите, рисунок очень потёрт. А, впрочем, у меня есть и другие памятные предметы. Вот у меня есть наливка, вишнёвая, моя любимая. Мы сейчас немного выпьем. У меня как раз 4 стопочки, остальные разбились. Это тоже память об императрице.

С этими словами она достала сужающиеся книзу четырьмя гладкими хрустальными гранями стопочки, а внутренняя ёмкость образовывалась восьмигранным тюльпаном. В верхней части размер между гранями был примерно 30 мм, а раствор тюльпана – не более 20 мм. Сквозь толщу хрусталя изысканно поблёскивали и переливались радужками внутренние грани. Поистине царская красота! (Прошло много лет, а я и сейчас, как будто вижу их и восхищаюсь. Ни одно из виденных мной изделий из хрусталя не сопоставимо по красоте с этими простыми бытовыми стопочками для ликера). А когда в стопочки была налита наливка, они заискрились всеми цветами от светло-красного до тёмно-лилового.

Мы выпили за здоровье именинницы, слегка закусили. Потом попили чай из фарфоровых чашечек бежево-розового цвета с рисунком в виде камеи, таких же стареньких и потёртых. Нам не позволяют помочь с уборкой посуды, мы переходим в гостиную и немного беседуем о жизни. Фрейлина с юмором рассказывает мне (её приятельницы это давно знают), как она выезжала из дворца, точнее, уходила. Какой-то матросик, увидев её с узлом, посочувствовал ей, добыл откуда-то автомобиль, и она тогда решилась попросить его взять кресло и ширму. Матросик был очарован и готов был увезти полдворца. Она не решилась ехать на квартиру своего отца, генерала (и правильно сделала!) и отправилась к своей двоюродной тётке, занимавшей эту квартиру. Потом их уплотнили, оставив эту комнату.

Про блокаду описывает несколько грустно смешных эпизодов, включая то, как удалось выжить. Рассказывает, как работала уборщицей и библиотекарем, всё в полушутливом тоне, за которым скрывается слишком многое, чтобы это можно было обнажать.

Мы выходим из дома очарованные встречей с прекрасным человеком. Как будто специально для нас в городе наконец-то установилась тёплая погода. Идём по ночному Ленинграду. Этот вечер прекрасен и тих, как воспоминание.

26-го апреля по радио мы слышим о землетрясении в Ташкенте. Город сильно разрушен, много людей осталось на улице. Вся страна откликнулась на беду, решили выстроить новый город, красивый и прочный. На улицах устроены места сбора вещей для пострадавших. Ну и конечно, везде обсуждается, почему вовремя не предупредили.

К майским праздникам я возвращаюсь Москву. Идём с друзьями в майский поход на байдарках. Это стало традицией – встречать просыпающуюся природу. Мы уходим в серые, голые после снега леса и тёмную воду, а возвращаемся в подёрнутые зелёным пушком просторы по сторонам синей речушки (обычно мы выбираем небольшие речки). Часто в один из дней выпадает снег, и мы вылезаем из палатки на белые, рыхлые поляны. Снег мгновенно стаивает, оставляя хрустальные капли на ветках и запах свежести в воздухе. И также часто в один из дней мы купаемся в прогретой солнцем неглубокой воде.

Идём по речке Воре, которая впадает в Клязьму. В этом году нас 6 человек. Я в байдарке с Виктором Жуковым. Невысокого роста, кривоногий, напоминающий немного обезьянку, он при первом взгляде даже отталкивал. Но как только вы видели его глаза, а тем более начинали разговаривать – удивительный человек! Девицы и женщины его осаждают, вызывая яростную ревность у синеглазой красавицы-жены. Он – доктор наук, руководит лабораторией ценообразования и жутко ругается по поводу столкновений науки и советской реальности. Вскоре Виктор не выдержал, перешёл в лабораторию критики зарубежной экономики.

Виктор и Серёжа в этот раз плывут без жён, которых не отпустили с работы (мы захватываем пару рабочих дней), и поэтому свободны слегка пофлиртовать со мной, ревнуя друг к другу. Мы давнишние друзья, нам легко и весело. Так получилось, что в этом походе я была единственной женщиной, и ребята всячески опекают меня, помогают во всех хозяйских хлопотах: от мытья посуды до чистки котлов.

Вечером мы сидим у костра, смотрим на перебегающие язычки огня и, погружаясь в задумчивость, неспешно болтаем. Я очень люблю смотреть на догорающий костер, когда вдруг вспыхивают погасшие угольки, головешки светятся изнутри и мятущиеся огоньки скользят в затейливом танце. Я вспоминаю Симонова:

. . . Дров ворчанье,

Треск сучков,

Не обращай вниманья,

Я здоров.

Просто я по привычке –

Это сильней меня –

Смотрю на живые стычки

Дерева и огня.

Огонь то летит, как бедствие,

То тянется, как лишение,

Похожий на путешествие,

А может быть, на сражение.

Похожий на чьи-то странствия,

На трепет свечи в изгнании,

Похожий на партизанские

Костры на скалах Испании…

Витя смотрит на меня лукаво и подхватывает, тоже из Симонова, которого он так же, как и я, знает и любит:

Но женщина, бывшая там со мной,

Улыбалась одними глазами,

Понимая, что только она виной

Всему, что творилось с нами.

Это так, и в этом ни слова лжи,

У неё были волосы цвета ржи

И глаза совершенно зелёные,

Совершенно зелёные, и немножко влюблённые.

Мы много поём у костра "наших" песен, которые сильно отличаются от официально звучащих. Мы любим дороги, горы, огонь костра и чистые человеческие чувства. И песни обо всём, что мы любим. Серёжка просит спеть его любимую песню.

Накрапывает дождик, идёт и идёт,

Сидит одна девчонка и песню поёт.

Песенку простую, чуть-чуть озорную,

Совсем про нас с тобою тихонько поёт .

Давай с тобой уедем совсем далеко.

Давай с тобой уедем туда, где легко

Давай с тобой уедем смотреть на орлов

И будем песни петь, только песни без слов.

Давай с тобой уедем под свод голубой

И обо всём на свете забудем с тобой:

Про дождик, что недели не видно ни зги,

Про то, как надоели друзья и враги.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Давай с тобой уедем в такие края,

Где будем только мы, только ты, только я. . .

Виктору нравится, когда мелодия звучит над гладью воды и, когда мы плывём по спокойной воде, просит меня спеть его любимую песню. Байдарка скользит по неширокой речке. Берега уже покрылись зелёным пушком, перелетают, шаркая по кустам какие-то синие птички. Солнышко серебрит поверхность воды и лёгкую дымку утреннего тумана, зажигает брызги с вёсел. Петь легко. Голос звенит и плывёт по воде, струится, переливаясь и замирая за поворотом реки. Я тоже очень люблю эту песню.

Подари на прощанье мне билет на поезд, идущий куда-нибудь,

Подари на прощанье мне билет на поезд куда-нибудь.

А мне всё равно, куда он пойдёт, лишь бы отправиться в путь,

А мне всё равно, куда он пойдёт, лишь бы отправиться в путь.

Ах, не знать бы мне ни глаз твоих ни губ, не видать твоего лица.

Ах, не знать бы мне ни глаз твоих ни губ, не видать твоего лица.

А мне всё равно, что север, что юг, был бы лишь путь без конца.

А мне всё равно, что север, что юг, был бы лишь путь без конца.

На прощанье скажи мне, как всегда, несколько милых фраз,

На прощанье скажи мне, как всегда, несколько милых фраз,

А мне всё равно, что скажешь ты, ведь это в последний раз.

А мне всё равно, что скажешь ты, ведь это в последний раз.

Витя щурится на солнце, ″Ещё″.

Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна. . .

Воря вливается в большую реку Клязьму. Через сотню метров мы пристаём к берегу в назначенном месте, где нас должна встретить и отвезти домой грузовая машина.

Машину, которая отвозит нас к реке и забирает назад, мы заказываем в нашем институте. Оплачиваем бензин и работу шофёра. Это позволяет выбирать речки в стороне от железных дорог, а значит, малолюдные. И нам не приходится тащить на себе неподъёмный груз: байдарки, палатки, тёплые вещи, продукты, костровая посуда и пр.

Сушим и собираем байдарки, разминаем ноги. Поход окончен.

Солнышко припекает. Ждём машину. Пробуем воду и радостно удивлены: тёплая! Быстро раздеваемся и прыгаем. Ну, теплота, конечно, относительная, но обжигает только слегка, в первый момент, а потом, и выходить не хочется.

Слышится тарахтение машины. Это за нами. Всё. Снова трудовые будни.

Валя сказал, что в конце мая снова будет в Москве, у него дела в Институте Физкультуры: он собирается поступать в аспирантуру. На этот раз он должен будет пробыть здесь месяца полтора.

Валька! Светлый и добрый Валька! Мы очень короткое время прошли рядом, но никогда больше я не испытала столько обожания, доброты, поклонения и радостного удивления, что я – есть. Он проводил меня в аэропорт на самолёт Москва – Магадан. Потом мы иногда виделись при поездках моих в Ленинград и его – в Москву. Но у каждого была своя жизнь.

После майских праздников вдруг раздаётся звонок по телефону мне на работу:

– Ну так где твои приятели? Ты не шутила? Главный геолог экспедиции ждёт вас завтра в 5 вечера. Мы находимся…

– Хотя бы в 5-30, ведь мы на табеле – (это значит, что за ворота можем выйти только по специальному разрешению при уважительной причине)

– Хорошо. Мы там сейчас до 7 вечера работаем.

Разговор с главным геологом проходит на редкость легко. Увидев перед собой хрупкую фигурку, одетую в брючный костюм (вообще-то женские брюки не приветствуются пока; я, конечно, сшила костюм сама, он коричневый с едва заметным клетчатым рисунком; жакет чуть приталенный, мягкой формы, без подкладки и плечиков, которые я вообще не люблю, с широким для жакета воротником), он не удивился, не рассмеялся над глупой идеей. Весело улыбается:

– Так вот какая эта ОНА, про которую Герман прожужжал мне все уши!

Он явно принял меня за женщину Германа. Я не знаю, как вывернуться из создавшейся ситуации и объяснить нелепость такого предположения. Герман, высокий, круглолицый с шальными голубыми глазами, стоит сбоку и чуть сзади невысокого изящного главного геолога, Исаака. Герман слегка мне подмигивает и прикладывает палец к губам. Толя, хорошо знает моё близкое окружение, он изумленно поворачивается ко мне. Во время этой, внезапно возникшей немой сцены, Исаак с явной симпатией разглядывает меня и не обращает никакого внимания ни на затянувшуюся паузу, ни на наши немые переговоры. И вдруг у меня мелькнула озорная мысль: а пусть думают, что хотят, если это поможет нам добиться своего.

– Ну что ж, пишите заявление – на сезонную работу. Трудовая книжка у вас ведь на основной работе? Жаль, а то могли бы оформить вас техниками: образование у вас высшее, в этой группе мы можем вместо рабочих набрать техников, оплата была бы выше.

Мы стоим слегка растерянные: вот так просто всё решилось. (На самом-то деле всё было очень непросто, но я узнала об этом уже там, в тайге и рассказ об этом позднее.)

Тут-то мы понимаем, во что ввязались: мы все подневольные, состоим на службе, хотя она и называется творческим словом: конструктор с ненормированным рабочим днем. Но работает "не нормирование" только в одну сторону – увеличение рабочего дня не возбраняется, но и не оплачивается. Отпроситься в поликлинику можно лишь выписав увольнительную записку, где указана причина (уважительная), с указанием времени отсутствия, с последующими контролем выполнения этого срока отсутствия и вычетом из зарплаты соответствующей суммы. Записка подписывается, по меньшей мере, у двух начальников и сдаётся в табельную (сейчас это трудно представить, потому и описываю эти подробности). До поездки ещё далеко, но нас должны отпустить с работы на несколько месяцев. Четыре недели отпуска – это довольно просто, хотя в летнее время . . . Но дополнительно три месяца? За свой счёт, это понятно. Но ведь должна быть очень уважительная причина. Толин друг женат, и у него – маленький ребёнок. Ему нужно заработать деньги, значительно большие зарплаты инженера. Толя говорит, что собирается жениться, и нужны деньги. Нам дали справки о грядущем заработке, по ставке техника (специально для нашего начальства). У них всё в порядке. А я? Ну что началось в отделе! Начиная с начальника и кончая доброжелателями, не исключая парторга, хотя я не… Я не захотела выворачиваться и сказала честно: мне интересно! Никто не понял. "Ребячество! Уже взрослая, а как девчонка! За деньгами? За женихом? Боишься уведут?"

– Да нет же, неужели непонятно, как интересен этот край, куда другим разом и способом не попадёшь!

Я даже сама пока не знала, какое стечение обстоятельств и случайностей помогло нам, превратило в реальность.

Меня обрабатывают, перерабатывают, обсуждают. Мне рассказывают об ужасах начинённой уголовниками тайги. О том, что если гоняться за мужчиной, он использует меня и бросит, что надо уважать себя и прочее, прочее. Сроки подходили, и я сдалась. За деньгами я, и успокойтесь! Я предъявила справку зарплаты техника-геолога с полевыми и северными. О-го-го! Мне тут же всё подписали. На следующий день парторг отдела, А. Д., встретив меня в коридоре, остановился: "Признайся, всё-таки за женихом?" Я, не сказав ни слова, ушла.

Началась подготовка к экспедиции. После рабочего дня мы бежим на геологическую базу, где под контролем начальника экспедиции Серёжи получаем продукты на складе. Он просвещает нас относительно специфики работы, потребности медицинского и медикаментозного обслуживания (это однозначно стало сферой моей заботы). Мы докупаем необходимые для пребывания в этом крае продукты: чеснок (тогда в Москве появился прекрасный израильский чеснок), 6 кг, лук – 6 кг, сухофрукты; сушим белые и чёрные сухари; ремонтируем выданные накомарники и ищем чешское средство от комаров – репудин (наше средство местные комары не уважают, а запах не уважаем мы).

Геологи научили нас, как в комарином краю обеспечить чистую от комаров палатку: на вход палатки по всему проёму нашивается марля, размер которой раза в три шире и в два длиннее проёма, т.е. марля сильно присобрана, и на полу лежит также много марли. Сквозь натянутую марлю комары пролезают, а сквозь такую, падающую мягкой массой – нет. Марля обтекает тело, когда влезаешь или вылезаешь из палатки, её много, и просвета не образуется, комарам прохода нет. Это принцип действия накомарников. По тому же принципу марля красится в чёрный цвет: сквозь неё хорошо видно из палатки на улицу, а комары не так сильно облепляют, как белую.

Мы занялись добычей марли. Это очень трудная задача, т.к. в аптеках её ″нет″. Марлю не покупают, а "дают" – спецтермин нашего общества, означающий возможность купить какой-либо товар. В данном случае – по справке из женской консультации о рождении ребёнка, но в ограниченном количестве. Удалось кого-то уговорить за вознаграждение и, наконец, всё купили. Дома я устраиваю красильню – ведь палаток несколько и одна – очень большая, шатровая. (С тех пор я и свою палатку оборудовала таким пологом и не испытывала больше неудобств от комаров.)

Нам предстояла и другая интересная работа: обработка карт. По каким-то инструкциям "в поле" нельзя брать карты с нанесёнными на полях координатами местности. Поэтому на всех картах нужно срезать поля. Но инструкции писались исходя из советской картографии, а карты Магаданского края были изготовлены в Германии. А аккуратные немцы со всей возможной заботой о пользователях (чтобы, не дай бог, не ошиблись и не пропали) наносят сетку координат, кроме полей, посредине листа – по вертикали и горизонтали. И вот мы сидим и обрезаем внешние поля карт во исполнение идиотской инструкции, оставляя координатную сетку в центре карты. Очевидно, идея инструкции состояла в том, что если мы будем терпеть бедствие и пошлём сигнал SOS, окружающая нас "заграница" не должна думать, что советские люди погибают. А безадресный сигнал – не сигнал. Но весь юмор заключался в том, что сигнал бедствия нам подавать было нечем: рации геологоразведочной партии не полагалось. Так что, либо бедствия быть не должно, либо "спасение утопающего – дело самого утопающего".

Уже в Магаданской тайге мы встретили геодезистов. Их положение было гораздо более комичное, если не сказать – печальное. Им рация – полагается. Она нужна для работы: с её помощью определяются координаты точек, которые наносятся на карту. Радиус действия их рации – 100 км. А в этом диком краю, почему-то, селения расположены редко, чаще всего, на значительно большем, чем радиус действия, удалении, не все селения имеют необходимую аппаратуру.

В середине мая мы с мамой выбрались (по заявке на билеты от ЭНИМСа) на только что вышедший фильм "Айболит 66", интерпретацию старого, доброго "Айболита". Фильм выдал в мир крылатую фразу: "Нормальные герои всегда идут в обход".

Всё готово, отъезд назначен на 1-е июня. Наш отряд – 8 человек; мы вылетаем в составе: Сережа – начальник отряда, Герман – главный геолог, Вера – геолог, два техника Коля и Саша и нас трое, Толя, Витя, Я, рабочих.

16 июня. Отъезд снова откладывается. На душе тоскливо. Почему? Это совершенно другая история, которая происходила значительно раньше, и о ней разговор потом. Это грустные остатки от прошлого. Хотя и в настоящем есть о чём грустить. У меня тяжело болен отец, он в больнице и оттуда уже не выйдет. Болезнь длится уже четыре года и вот уже полтора года он в больнице. С первого дня нам сказали, что это неизлечимо. И четыре года мы с мамой наблюдаем медленное его умирание. Это невыносимо. Далёкая, трудная поездка должна немного отвлечь меня, потому что такое не даётся даром. Но об этом также другой рассказ. Возможно. Я договорилась с Серёжей Житомирским, что он будет звонить моей маме и поможет, если понадобится. На работе у меня хорошие друзья, мы все знакомы семьями, и заботы и проблемы сразу становятся общими. Сколько раз они подменяли меня на работе, когда срочно я была нужна отцу!

Эти двухнедельные откладывания как-то очень утомительны. Когда всё решили и затем крутились в подготовке – всё было нормально. Ожидание возвращает к мыслям об отце, и о том, что мама остаётся одна. Хотя врачи заверили, что изменений за этот период не произойдёт. Однако ехать уже не хочется. Куда? Зачем? Смогу ли убежать от себя?

Руки назад над обрывом,

Прыжок в туманную падь…

Может ломаю крылья,

Может учусь летать.

Прочь будильника трели!

Прочь тоска о тебе!

А, если из крыльев – перья?

Взлететь – не моей судьбе?

Камень, медведи, сопки –

Прощай домашний уют.

В годы из серого сотканные

Вплетаю красный лоскут!

Тёмная глубь горизонта.

Безнадёжность усталости пут.

Разорву ли серость сотканную?

Вспыхнет ли красный лоскут?

27-е июня. Раннее утро. Вылетаем по маршруту Москва – Новосибирск – Магадан.

Место в самолёте 13-е. Самолёт сворачивает со взлетной полосы. Разбирают мотор. Хорошее начало. Задержка 2,5 часа. Вылетаем. Новосибирск. Нас высаживают на полтора часа и забывают объявить посадку. Мы из окна аэровокзала вдруг видим, как наш самолёт выруливает на посадку. Больше половины пассажиров, те, кто был в аэровокзале, так там и остались. Наш отряд в том числе. Вещи улетели. Ждём 7 часов. Наконец летим.

Якутия. Туман, туман. Временами туман прорывается и открывает тесно сдвинутые, беспорядочные горы, извилистые ручейки, снег. Туман стелется по долине, как зверь с аморфными лапами. Словно вспаханная гигантским плугом дьявола земля, с редкими, как лишаи, кусочками леса. Сравнения, сравнения – и всё совершенно ни с чем не сравнимое.

Магадан. 23 часа по московскому времени, и утро здесь. Из 30-градусного московского пекла в "умеренное" тепло Магадана: + 5 градусов утром. В аэропорту пытаемся получить свои вещи. Сидим в служебной каморке, составляем по памяти опись нашего багажа. Дежурный долго перетряхивает каждую единицу багажа, сверяя опись с содержимым. Несколько щекотливое положение у начальника партии Серёжи. Во-первых, он взял с собой 2 бутылки марочного армянского коньяка – отметить коллективный день рождения 3-х человек и окончание полевых работ. Тут сразу два нарушения: в этом крае сухой закон, и запрещение провоза спиртного самолётом. Во-вторых, начальнику партии выдали боевой карабин с двумя комплектами патронов. Это единственное реальное оружие в партии, и Серёжа отвечает за него по всем военным правилам. Разрешение на провоз в самолёте оформлено, с этим всё в порядке. Но вот, один комплект патронов Серёжа положил в вещи, т.е. в общий багаж, что не положено. Указать его в описи – это письменное свидетельство его безответственности. Подумав, Серёжа не включил в опись ни коньяк, ни патроны в надежде, что не заметят или не среагируют. Но не заметили только мы. При перетряске его вещей дежурный тоже ничего не обнаружил и отдал вещи нам. Мы почти возликовали, но быстро сникли: в чемодане не было патронов и одной бутылки коньяка. Понятно, что заявлять об этом было не только бесполезно, но и . . . В рюкзаке, с которым Серёжа не расставался, остался один комплект патронов. Карабин, конечно, он тоже в самолёте не оставлял. Выпустили!

Поехали в город. Несмотря на серое утро, нервную усталость и нашу неподготовленную к погоде экипировку (хотя свитера мы надели), город нам сразу понравился аккуратной самобытностью и чем-то ещё непонятным.

В гостинице мест нет. И здесь как везде. На улице холодно и промозгло. Герман побежал по геологическим начальникам, звонит в Москву. Устроил-таки гостиницу.

29-е июня. Проклятая сырость! Холодно. А в Москве 29° тепла. Горло распухло, и всю ночь температура под 40°. Утром еле поднялась и поползла в аптеку. К нашим не показывалась. Все заняты своими заботами, меня никто не хватился. Из гостиницы выселяют – предупредили. К вечеру снова температура. Валяюсь в полубреду. Где ты сейчас, Валька? Как бы хотелось написать тебе. Кто-то заходит, приносят горячий чай с какими-то травами.

Утром 1-го выселили. Сижу в вестибюле гостиницы. Все разбежались по делам. В середине дня собрались, утащили меня в кино – деваться же некуда. Смотрели "Любовь под вязами" и "Время, вперёд", две серии. Вернулись ночью в гостиницу. Разместили на одну ночь. "Мы бездомные бродяги . . ." – пели лиса Алиса и кот Базилио.

Ещё в Москве Вера сказала, что поскольку она, геолог, много месяцев проводит в поле, то в городе (в экспедиции) всегда одевается в городскую нормальную одежду. "Мы ведь не туристы!" – несколько вызывающе шоворит она. В результате, мы перед вылетом в Москве оделись как обычно: туфли на каблуках, лёгкое платье. В Магадане мы рассчитывали провести не больше одного дня, нас должна была ждать машина для выезда на маршрут – "полевые" задаром никто платить не хочет. Но оказалось, что машина есть, а шофёра – нет, исчез и неизвестно куда и насколько. Так мы и застряли в Магадане. А в Магадане – туманы и температура 7 – 12 градусов. В полевых штанах по городу никто не ходит, хотя полно всевозможных геологов, геодезистов. Мы с Верой решаем срочно утепляться: купили облегчённое пальтовое, дешёвое сукно. Я – в некрупную кирпично-чёрную клеточку, Вера – в коричнево-синюю полоску (что нашли). Шить швы на руках – дело неблагодарное и долгое, придумали фасон: с большим запахом, т.е. просто завернули ткань с "нахлёстом", а по талии вместо пояска – широкая резинка. Простенько, но с претензией, и за пару часов сделали.

Ангина прошла, чувствую себя бодро. Небо, вдруг, поголубело, выглянуло солнце. Гуляем по Магадану. Мир прекрасен! И город – тоже. Высокие современные (как их принято называть в Москве, "сталинские") дома, прямые улицы, тротуары вымощены шестигранными плитками. Лиственницы рядами, с двух сторон окаймляют тротуары. У города своё, изящно-северное лицо. Зашли в продуктовый магазин посмотреть, что там есть. С продуктами значительно менее привлекательно, но выбор лучше, а цены выше, чем везде. Мы весело о чём-то болтаем. Вдруг, к нам обращаются:

– А, москвичи, привет! Мы из Питера, распределились сюда, геологи, и вот уже второй год здесь. А вы?

Мы ответили. Завязалась оживлённая беседа скоротечного знакомства. А когда я сказала, что только что была в Ленинграде, вопросам не было конца. Они поведали нам, что здесь живёт эстрадный певец Вадим Козин, который, отбыв свой срок, не захотел возвращаться. Они у него бывают, наверное, он будет рад с нами, молодыми москвичами, встретиться. Они спросят у него, и, если мы не уедем . . .

Вечером снова пошли в кино. "7 невест для 7 братьев". Никогда в жизни не смотрела подряд столько фильмов! Уже 2-е июля. Говорят, что перевалы закрыты, ехать всё равно нельзя, и шофёр и смотался по своим делам. Герман с Серёжей срочно пересматривают маршрут.

3-е июля. Поехали к океану, в сторону от города, бухта Весёлая. Магадан расположен на берегу Тауйской губы, с западной стороны полуострова Старицкого, образующего бухту Нагаево. Бухта Весёлая – это та же Тауйская губа, но через узкий перешеек полуострова с восточной стороны.

Океан! Тёмно-синяя вода и необъятная ширь. Отлив. На море плавают огромные айсберги причудливой формы, некоторые задержались на берегу. Вот рядок огромных грибов, вот чудовищная птица распласталась на камнях, высоко подняв длинную шею с пушистой головой, вот олень, и японские пагоды, а в воде плавает большой блочный дом по типовому проекту. В лужах, оставшихся после отлива – морские звёзды рубинового цвета, морские ежи, рыба.

В бухту мы собрались ехать, как всегда, внезапно. Камера хранения была закрыта, переодеться мы не смогли. Так я и топала на шпильках. Очень удобно и, главное, экстравагантно. На камнях у воды не выдержала, разулась и прыгала босиком как коза.

С утра наши геологи были заняты в картографической библиотеке. Для прохода туда нужен "допуск". У меня его, конечно, не было, и я одна отправилась в бухту Нагаево. Мне захотелось побродить одной.

Вся бухта окутана дымкой. Плоский берег. Семейка красновато-коричневых деревянных домиков, сквозь дымку освещённых солнцем. Бледно-голубая с проседью вода внутри широкой подковы невысоких, серо-зелёных сопок. Около причала сидят несколько местных жителей, продают рыбу и крабов, сырых и варённых. Крабы – размером с большую столовую тарелку. Я купила две штуки, одного завернула, чтобы принести ребятам, а другого мне положили на тарелку, которую я обещала вернуть на обратном пути. Я пошла направо вдоль берега и, когда надоело идти, села на камни и стала смотреть в море, медленно выламывая кусочки и выбирая нежную сочную мякоть. Так вкусно! Так тихо! Так мир и вечность растворились в тумане.

Сколько я просидела – не знаю. Замёрзла. Пора возвращаться. Собрала мусор в газету, ополоснула тарелку и пошла назад. Сидящие на причале люди приглашают меня приходить ещё, желают счастья. Я им тоже пожелала счастья и удачи в уловах.

После некоторых споров наши начальники решили, что 4 человека выезжают в поле на самолёте. Герман, техник-геолог невозмутимый Коля, Толя и я. Куплены билеты, собраны вещи. Всё переносить на себе, поэтому взято только самое необходимое. Боже мой! Сколько его! По багажной квитанции – 240 кг груза.

Вечером заходят питерцы:

– Вадим Алексеевич Козин ждёт нас сегодня, идёте?

– Что купить? Чем порадовать?

– Если привезли свежий чеснок, лук – лучшего подарка не надо.

Как здорово! У нас с собой чудесный Израильский чеснок и не менее чудесный Средне-Азиатский лук. Насыпали полную сумку.

Пятеро из нас и двое питерцев идём в гости к самому Козину!

Хозяин был чуточку старомоден и немного отстранён в пространстве. Мы были из разных временных эпох, хотя ему в это время только исполнилось 63 года. Это был возраст наших отцов. Но он прошёл ЭТО.

Мой отец, прошедший сквозь тот же ад, временами тоже смотрел на всё как бы со стороны. Но у него была семья, она и согревала и требовала заботы. Сильно отстраняться было некогда. Возможно, отец за это и расплачивался сейчас своим здоровьем.

Квартирка свидетельствовала о нехитром холостяцком хозяйстве, что позволило нам быстро покончить с неловкостью. Мы вручаем хозяину сумку с чесноком и луком, вываливаем на стол нехитрые наши покупки из местного магазина, ставим на плиту чайник. Козин действительно очень обрадовался чесноку и луку, тем более такого чудесного качества он, возможно, давно или совсем не видел (израильский чеснок у нас в Москве мы увидели впервые). Хозяин достал небольшой графинчик водочки, неведомыми путями презревший сухой закон, и, хотя выпивка была чисто номинальной, мы почувствовали себя легко и грустно.

Мы просим его рассказать о себе, спеть нам, а он расспрашивает о нашей жизни там, куда он никогда не вернётся. От разговоров о годах, проведённых за колючей проволокой, ушёл деликатно, но бесповоротно. Зато пел охотно. Радовался нашему вниманию и явному удовольствию.

Сначала пел известные и любимые нами романсы. А под конец спел новое, Магаданское. Слова написаны его товарищем по лагерям Петром Нефёдовым. Козин поёт, как от себя:

Давным –давно я с вами не был вместе.

И вы, конечно, вспомнив про меня,

Рукой махнёте – никаких известий,

Он где-то очень далеко, друзья.

.................................

У нас зима в свои права вступила.

Такая, что и рассказать нельзя,

Вот так мы и живём, а то, что было,

Давно ушло в историю, друзья.

Поздний час. Мы понимаем, что хозяин устал, хотя старается это не показывать. Козин не хотел, чтобы мы уходили, снова о чём-то расспрашивал, вглядывался в наши лица, как бы искал в наших чертах что-то из своего прошлого. Вечер прошёл быстро и оставил ощущение нереальности: мы были в гостях у недосягаемой, известнейшей, но запрещённой звезды эстрады!

7-го июля рано утром самолёт Ил-14 вылетает по курсу Магадан – Сеймчан. Это к северу от Магадана около 600км. Город стоит на речке Сеймчан недалеко от её впадения в Колыму. Прилетели благополучно. Жаль, что нельзя снимать с самолёта: необычайные, суровые и красивые картины. Из магаданских туманов, умеренной (7 – 12º) температуры и порывистых ветров приземлились в мглистый зной 30-ти градусов Сеймчана. Шерстяные носки, брюки, свитеры, туристические ботинки, которые сейчас, кажется, весят килограмм 5, явно не к месту. Настроение приподнятое. После надоевшего бездействия предчувствуем райскую жизнь на берегу солнечной Колымы.

От аэродрома до города не более 3-х км. Очень симпатичный городок, зелёный, уютный. В гостинице, как всегда, мест нет. Но тут выходит соседка Веры по магаданской гостинице, геолог, вернее начальник отряда гидрогеологов. Всё сразу улаживается. Я поселяюсь к ней, ребятам предлагают явиться попозже. Оставлена броня для районных депутатов "спешащих" на сессию. Скорее всего, они не приедут. Очень милая администраторша, нам повезло.

На следующий день, другая, была куда обычнее и никого не пускала даже на свободные места. Здесь мы должны пробыть несколько дней, пока не найдётся оказия: нам нужен транспорт, чтобы отправиться на 30 – 40 км вниз по Колыме.

Утром Герман пошёл искать транспорт, а мы пошли купаться на речку Сеймчан. Река неширокая, несудоходная, но прозрачная, быстрая, ледяная, течёт между лесистых сопок почти в городе. Комары! Позорно бежим из леса. Местные жители смеются: их сейчас, оказывается, мало – травили, как раз перед нашим приездом, т.е. в течение тех дней, что мы будем в Сеймчане, они будут довольно милосердны.

Суббота. Идём на пристань (она на Колыме) узнать про транспорт. Есть! Через час мы должны сидеть на барже со всем скарбом! Срочно покупаем некоторые продукты и посуду, пакуем. Солнца уже нет и в помине. Дождь. Быстро холодает. Рассматриваем это как временное явление. А что нам остаётся? Под проливным дождём бежим на корабль. Успели! Погрузились. Плывём.

По ровной глади баржа петляет вокруг невидимых мелей. В 8-ми км от Сеймчана одна из мелей оказывается слишком невидимой для пьяного капитана. Врезались на полном ходу. Сидим прочно посреди гальки, которая холмиком окружает нашу баржу. А где же вода? Несколько поодаль. Пытаемся откопаться. На барже, кроме нас, капитана и механика, ещё 6 геодезистов. Им ехать после нас примерно полтора суток. Все попытки спихнуть баржу бесполезны. Вторая баржа, которая шла вместе с нами, побоялась сесть на мель и, не обращая внимания на все наши крики о помощи, встала невдалеке на якоре.

Располагаемся на ночь на палубе. Закусываем хлебом с колбасным фаршем. Стелим кошмы, достаём спальные мешки. Здесь, в экспедиции, я узнала, что в спальные мешки вкладываются бельевые мешки – вкладыши, которые служат ту же службу, что постельное бельё. В туристических походах мы тогда пользовались одеялами, спальники нам были не по карману.

10-е июля. Рассвет. Солнце светит в глаза. Очень яркое солнце. Ветер, не жарко. Греем чай на примусе. Снова открываем банки с колбасным фаршем. Хвала создателю этих консервов. Жизнь прекрасна и удивительна! Вот бы ещё стронуться с места.

Внимательно изучаем окружающие камни: есть ли надежда, что размоет? Скорее наоборот. Усилиями 11 здоровых молодцев (включая капитана и механика) пытаемся спихнуть баржу. Безнадёжно. Вторая баржа стоит тихо, как мышка: вперёд мимо нас пройти не может, боится также сесть на мель, а назад не хочет. Наконец, придумали: бросают назад якорь и подтягиваются к нему на лебёдке. Ох, какие молодцы! Как приятно вновь почувствовать зыбкую палубу. Пошли! Вновь плывут мимо сопки голые, лиственничные, тополиные.

Часов в 7 вечера приплыли. Выбираем широкий галечный пляж. Галька, правда, необычная: это пластинки из камня, из каких обычно состоят осыпи на склонах гор. Вот она какая, тополиная тайга! Широким полукругом окружает она пляж, а за нею – сопки, сопки. От солнца уже одни воспоминания. Разбиваем лагерь. Ставим палатки на камнях, не на солнце, которого видимо долго придётся ждать, а это значит у левого края пляжа со стороны реки. Крепко вбиваем колья – не на одну ночь. У нас две палатки. В одной размещается Герман с продуктами, приборами, документами и картами. В другой – мы: Коля, Толя, я. Сооружаем в камнях большую мачту для антенны к нашему хилому приёмничку "Альпинист". Отличный пень с толстым корнем-аркой сама природа предназначила для костра. Дрова – словно специально приготовленный завал. Костёр готов. Обстоятельно сооружаем погреб, мусорную яму. Готовим обед. Интересно сколько времени, и во сколько – темнеет? Ведь возимся мы уже очень долго.

Ого! 2 часа ночи. Спать совсем не хочется. Совсем светло. То ли не стемнело, то ли рассвело. К четырём решаем спать. Завтра, т.е. сегодня, в маршрут. Просыпаемся часов в 11. Дождь мерно шелестит по палатке. Ленивый дождь. Маршрут откладывается. Холодно. Развлекаемся, кто как может. Хилый "Альпинист" не принимает даже Магадана. Вдруг приходит Коля:

– В лесу сидит заяц, смотрит на меня и убегать не собирается. Я смотрел, смотрел, не выдержал, ушёл.

Ребята достают ружья, которые в чехлах в разобранном виде, собирают, заряжают, идут за Колей. Выстрел. Несут зайца. Непуганый дурачок сидел и ждал, пока из него захотят сделать жаркое. А мы хотим. Да и охотничий азарт у ребят взыграл. Коля, увлечённый внезапным успехом, уходит снова. Выстрел. Появляется обескураженный: среагировал на движение в кустах – оказался зайчонок. Жалко. Но поздно жалеть. Разделываем обоих. Я это делаю в первый раз, мной руководят интуиция и Герман, который всё удивляется: откуда я знаю, как нужно. А я и сама не знаю, откуда.

Варю суп и жаркое из зайчатины. Едим и едим. Дождь всё шелестит по палатке, дует северный ветер, а нам всё равно: мы расположились в палатке полулежа, и едим. Неужели ещё когда-нибудь захочется есть? Опять не заметили время – 3 часа ночи. Ветер и дождь усиливаются. Посуда остаётся немытой до утра.

12-е июля. Проснулись. Солнце, хотя холодный ветер. Гера и Коля, наконец, пошли в первый маршрут. Должны вернуться в 7 – 9 часов вечера; контрольный срок – 9 утра. Мы с Толей остались. Моем посуду, закапываем мусор, готовим обед, ждём. Толя взял ружьё, и мы пошли побродить вокруг. Тополиная тайга. Я про неё только в книжке читала. Хорошо, что тополь уже отцвёл. Заяц перебегает между кустами и останавливается. Мы замираем и смотрим на него, а он на нас. "Ах ты, глупыш, беги," – смеюсь я. Он "понял" и мгновенно скрылся. Возвращаемся чуть выше наших палаток. В кустах за палатками на песке следы. Ого! Это, конечно, медведь. Рисунок следов его мы видели в книгах, но перед нашим носом, да ещё такого размера! Бррр! Это не мишка на конфетной обложке, и не в зоопарке! Вот ещё какие-то следы: крупный собачий след, парами. Знаем, что здесь водятся рыси и росомахи. В общем, повычисляв у следов, методом исключения мы пришли к выводу, что это как раз росомаха. Толя взял ружьё, хотя оно охотничье и заряжено дробью. Надежда только на испуг встречного зверя, хотя охотники предупреждали, что испуганный зверь бежит "закрыв глаза", т.е. может и в нашу сторону…

Вот уже девять часов, а ребят всё нет. Дальние сопки еще днём окутались туманом. Сейчас туман сошёл, а дальние сопки остались белыми: снег. Красивый закат, снова в тучи, или здесь эта примета не работает? Ждём. Прислушиваемся к звукам, пытаемся определить, не идут ли. Ведь они совсем без ружей, даже охотничьих, и в этой тайге в первый раз. Но геологи они опытные, потому и пошли в разведочный маршрут вдвоём. Послышался шум скатывающихся камней – это они. Пришли возбуждённые, голодные, шумные, присмотревшие возможные места сбора образцов. Поели и стали намечать последующие маршруты, уже рабочие. Опять 2 часа ночи. Мы живём здесь по сдвинутому режиму. Опять собираются тучи, а ветер так и был северный.

Снова дождь. Утром выхожу из палатки – снова второй ряд сопок вокруг заметён снегом. Палатка едва удерживается на ветру. Маршрут опять отменяется: по мокрым обледенелым камням и, особенно, осыпям ходить опасно, да и разглядеть нужные образцы невозможно, поэтому мы в плену у погоды. Вставать никто не хочет. Еле убедила Геру в необходимости завтрака.

Часам к четырём погода разгулялась, из-за тёмно-синих туч на очень светлом, почти белом, небе выглянуло какое-то робкое жёлтое солнце. Тополиная тайга за палатками переливается на ветру серебром и золотом в светящемся воздухе. Сопки за полосой пляжа окутываются туманом. Туман движется крупными клочьями, и в просветах беспорядочно возникают и золотятся на солнце нереально плывущие части деревьев, куски каменистых, с пятнами снега склонов и вершин.

Ребята опять пошли на охоту. Я сижу, пишу дневник и письма (заготовка к оказии). Вот уже второй выстрел. Интересно, так ли они удачливы? Вижу Толю, продирающегося по кустам. Опять два выстрела. Один – Толин – видела. Второй – дальше, очевидно Герман. Жду у пещеры охотников (ребята отращивают бороды, пещера более подходит, чем палатки). Толя пришёл ни с чем. Гера и Коля подстрелили двух зайцев. Пиршество уже более спокойное.

14-е июля. Дождя нет, хотя пасмурно и холодно. Работать можно и нужно, и так много времени пропадает из-за погоды. Ребята, все трое, уходят в первый рабочий маршрут. Я остаюсь одна в лагере. На случай появления гостей в лице медведя, рыси, росомахи в палатке лежит заряженное ружьё, о некоторых деталях которого мне наспех рассказали, и ракетница для подачи условленных сигналов, скорее всего бесполезная: сопки. Прощальное приветствие, и ребята скрываются в тополях.

Сначала они пойдут вместе, а потом разделятся, Коля и Толя пойдут вместе, а Герман пойдёт один. Он более опытный и знающий, да и силы ему не занимать. Собственно работа не сложная и не тяжёлая. Главное – определить место сбора образцов: россыпи оловянного камня, называемого касситерит. Это тёмный с угольным или металлическим блеском зернистый камень. Касситерит сопутствует вольфраму, места возможной добычи которого мы и должны определить. На разных местах определённой площадки нужно собирать лежащие на поверхности небольшие куски касситерита, они помечаются и укладываются в мешочки. Эти образцы будут перевезены в Москву, там их раздробят и превратят в песок в специальных машинах, установят содержание металла в каждой пробе. Потом математическим методом определят концентрацию металла по обследованной поверхности, а затем, места наибольшей концентрации по всей местности. Уже следующая экспедиция будет выезжать только на места предполагаемой высокой концентрации, и исследовать "вглубь", т.е. рыть шурфы и брать большие пробы. Вот один из случайных факторов нашего "повезло": для такого статистического обследования поверхностных выбросов нужно много маленьких проб. Главное – много обойти, а переносить за один маршрут надо немного. Тут мы и пригодились с нашими туристскими навыками. Да и интеллект наш помог быстро освоить, как выглядит нужная руда, как определить возможную местность для обследования, чтобы брать часть работ геологов на себя. Для рытья шурфов я уж точно бы не пригодилась.

Через час снова заряжает противный дождик. Холодает. Все сопки окутываются белым плотным туманом. Туман всё ниже, ниже, закрывает всё вокруг. Бедные мальчики! Как они там? Потом туман приподымается, а сопки остаются белыми. Снег. Вокруг снег, только у самой реки дождь. Колыма разливается и подступает к палаткам. Дотянем до утра, или придётся ночью, когда вернутся усталые ребята, переносить палатки? Страшновато. Но домой пока не хочется. Сижу в палатке, укутанная телогрейками, и каждые 15–20 минут вылезаю осмотреть лагерь: не идут ли ко мне упомянутые гости? Ведь важно их вовремя заметить, чтобы испугать выстрелом, на большее с охотничьим ружьём, да в моих руках рассчитывать не приходится.

Пора готовить обед. Как же это сделать под этаким дождём? Ведь ребята могут скоро вернуться – работать под таким дождём, а, тем более, снегом, невозможно. Далеко ли они успели уйти и не разошлись ли уже. В туманно-снежной пелене встретиться им будет трудно.

Проклятый дождь! Дрова, спрятанные под полиэтиленом, вдохновляют меня. Но вдохновение скоро проходит. Даже бумага не хочет загораться под дождём. Даже под плащом, полы которого я простираю над кострищем, закрывая его от дождя. Сырость пропитывает и бумагу и спички. А дождь всё льёт и льёт, и течёт по лицу. Но я ДОЛЖНА разжечь костёр до прихода ребят. Они придут промокшие и продрогшие! Думаю. Думаю. Потом беру свечку, зажигаю, ставлю под дрова. Я стою в виде навеса, раскинув полы плаща. Пусть горит хоть час – в конце концов, дрова ведь не выдержат, сначала подсохнут, потом и загорятся. Ура! Победила! Костёр пылает, трещит, кипит вода, варится обед. И дождь, испугавшись, начинает утихать. А вон и ребята возвращаются. Их застала пурга, самая настоящая! Как они радуются костру, очагу, дому. Герман долго смотрит мне в глаза, в его глазах столько тепла и благодарности, и чего-то ещё. Стоп! Так мы не договаривались, Майка моя подруга!

– Ланочка! Какая же ты молодец! Как тебе удалось! Мы так замёрзли и совершенно не надеялись на костёр и еду, да ещё жалели тебя: небось совсем замёрзла! Какая же ты, Солнышко!

– Это вот тебе сюрприз от презренных туристов!

– мне нужно погасить, пока не поздно. В моём "кодексе чести" – это недопустимо.

Герман рассказывает, что много лет назад именно в этот день, 14 июля, в этих краях, чуть к юго-востоку, замёрз известный геолог (имя его я забыла, но важен сам факт).

15-е июля. Сегодня яркое солнце. Но горы покрыты толстым слоем снега. Под снегом касситериты не найдёшь. Целый день слоняемся. Герман работает в своей палатке: описывает образцы и местность их нахождения (по полевым запискам) в журнал. Коля ушёл на охоту. Мы с Толей послонялись и тоже пошли. Никого не убили. Следы, следы, следы. Разбираемся. Медведь. Лосиха с лосёнком. Медведь крупный. Лось, тоже видимо очень крупный. А вот – росомаха. А тут утки на отмели сидели – ясно видны перепонки. Ещё один след птицы. Крупный. Один. Непонятно. И снова медведь, лось, росомаха. А это заячьи следы, вон далеко впереди выскочил из кустов и, пулей, в лес.

Возвращаемся. Идём по берегу.

Немного впереди видим Колю, он тоже идёт в лагерь. Вдруг он оборачивается и показывает нам рукой на реку. Мы приглядываемся и в ряби реки видим: кто-то пересекает реку, и у этого кого-то очаровательная головка, а на ушках ещё более очаровательные кисточки. Рысь. Течение сносит её прямо к лагерю.

В лагере в палатке сидит Герман, и он её не увидит до тех пор пока . . . Ускоряем шаг, но мы от лагеря далеко. Нам видно как рысь выходит на берег, отряхивается. Очень милая кошечка. Пересекает пляж, обходит кострище, направляется прямо к палатке Германа – чует, там ведь все припасы, да и наш Гера, в придачу. Или он ей не нужен? Дальше нам за тополями не видно. Что её больше притягивает? У нас в ружьях только дробь, да и далековато. Слушаем. Тихо. Наверное, Герман не видит пришелицу, и это хорошо, пока.

Мы, тем временем, подошли уже настолько, что видим вход в палатку. Коля, не раздумывая больше, вскидывает ружьё и стреляет, дробью по гальке в направлении палаток. Как раскаты далёкого грома. Рысь мгновенно отпрыгнула назад и скрылась в лесу.

Герман тоже выпрыгивает из палатки на звук выстрела, но после рыси. Он успевает увидеть только рыжий зад удирающего зверя. Мы бросаемся к нему, он обхватывает и кружит меня. Я рада, что всё обошлось, и радостно смеюсь, закидывая голову назад. Вижу интересное выражение на Колином лице. С чего бы это? А разве он не рад, что Гера невредим? "Ладно, не бери в голову" – говорю я себе.

Потом Герман рассказывает, что погрузившись в работу, долго не выходил из палатки, потерял счёт времени и наше отсутствие. Поднял голову, посмотрел на часы и увидел тень на боковой стенке палатки. Решил, что кто-то из нас что-то ищет: день ведь пасмурный, тень нерезкая; окликнул – никто не отвечает. Только хотел подняться с чурбака, как видит через приоткрытую полу палатки, почти вплотную, рыжую морду с кисточками и зелёные холодные глаза. Глаза в глаза. Замер, молниеносно прокручивая варианты его и её поведения. Рысь вроде как тоже растерялась: смотрит, не двигается. Всё это длилось мгновения, Герману показалось – минуты. Тут раздался выстрел.

Хорошо, что он не пошевелился, не испугал её, ведь он и рысь были просто носом к носу! И в замкнутой палатке ему и отступать некуда, и бороться безнадёжно. Только её здесь и нехватало! Ведь следы медведя за палатками совсем свежие, не смытые дождём. Он, наверное, приходил ночью. Россомаха пока держится вдалеке, и то ладно.

Хорошая компания! Медведь, росомаха, рысь! Так ведь это глухая тайга, не Крымское побережье! А, зайцы, а куропатки . . .

Сегодня солнышко и тепло. Ребята пошли по несостоявшемуся маршруту. Я осталась одна, но на солнышке веселее. Высушиваю все спальники, телогрейки. Загораю под нежарким солнцем.

Ребята вернулись только в 3 часа ночи, я только уснула. Ушли они в 9-30 утра. Встала, разогрела обед. Достала чеснок. Да, кстати, здесь с первого дня едим и едим чеснок, по 4 – 6 долек в день. Главное, всё время хочется его есть. Откуда? Ведь никто не заставляет, не уговаривает. Геологи-то это знали, а мы удивлялись: зачем такая прорва чеснока, на год хватит. К тому же израильский чеснок оказался сочный, вкусный, и запах пропадает вместе с едой. Ложимся спать в пятом часу. Завтра, вернее сегодня, иду в маршрут я. Остаётся Толя.

17-е июля. Герман уговаривает не идти – маршрут трудный. Не на ту напал, это может только раздразнить меня. Иду. Хотя, наверное, не стоило. Но тут уже принцип (перед собой). Дойду! Я ведь прошла много трудных маршрутов, просто сейчас пока не привыкла. Осыпи, подъём по руслу высохшего ручья. Отстаю. Герман бросает насмешливый взгляд. Я взвиваюсь, но: тихо, спокойно! Дыхание, коленки. Из под камней бьёт родничок. Ребята бросаются к воде пить. Ха-ха. Вот этого мне не надо. Я приучена не пить в пути – старая школа туристского воспитания. Пока они пьют, я догоняю. Идём дальше. Всё равно отстаю, но уже меньше. У начала подъёма догоняю. Шли 1 час и 10 минут. Перекур. Снова подъём, крутой. Осыпь! Ставлю спокойно ногу, сыпаться не собирается. Разве это осыпь? У "Рыжего седла" на Кавказе, осыпь вся дышала. Была втрое короче, а ноги подламывались от напряжения. Пока вспоминала, прошли осыпь, поднялись на макушку сопки. Панорама великолепная! Цепи гор. Довольно ровные по высоте. Довольно гладкие. Цепи, цепи, убегают беспорядочно вдаль, теряясь в дымке. "Далёкие, как сон . . .″ И снова стихи Виктора Жукова, хотя и о Тянь-Шане: "Вдохновенный бред Сатаны…"

Часов в 8 вечера поднимается жуткий ветер. Холодно. Прячусь за кедровый стланик, кипячу воду. Пьём бульон из кубиков, потом чай. Всё. Назад. Я уже в форме. По лесу иду легче и быстрее ребят. Тропа еле видна, раздваивается. Продираемся сквозь заросли стилем "брасс", иначе невысокий колючий кедровник бьёт по лицу. Ух, вывалились на берег. Около самого лагеря заметила следы лося, показываю ребятам. Но нам сейчас не до него. По пути вытаскиваем из реки оставленную утром "дорожку" – рыба, должно быть, большая, ушла вместе с блесной и крючком. Вот и костёр. Толя дремлет, закутавшись в телогрейку. Заслышав нас, скорее выдвигает из углей какое-то варево. Нам всё равно вкусно и хорошо. Спать опять ложимся в 3 часа. Светло.

На следующий (вернее тот же) день проснулись поздно. Дождь. Природа заботится о нашем отдыхе. Продукты на исходе, хлеба осталась 1 буханка. Только чеснока вдоволь. Надо продолжать спать. Ещё вчера должна была вернуться баржа. Мы рассчитывали разжиться продуктами и задержаться до второй баржи: рабочих дней получилось мало.

Ребята ходили на охоту, но звери уже пуганные: пришли ни с чем. Делим хлеб по кусочкам. Супов осталось на 2 раза и один пакетик горохового пюре.

19-е июля. Утро, 11 часов. Баржи всё нет, зато есть дождь. Спим, экономим аппетит. Комаров и мошки – тьма. Репудин, накомарники. Однако, хотя мы и мало едим, естественные надобности никто не отменял, и накомарник тут ни при чем . . .

Дождь не перестаёт. На следующий день, т.е. как бы в тот же, потому что опять в 3 утра, мы только легли спать, вдруг ржавый гудок баржи. Принимаем решение: возвращаться первой же баржей, вторая может не придти. Из тёплого спальника в срочные сборы.

Снова Сеймчан. На сей раз с гостиницей не связываемся, ведь кроме платы за гостиницу, возникают проблемы с едой. Разбили палатки на Колыме, недалеко от пристани, чтобы не таскать вещи в город (нам ведь надо плыть дальше, как только найдём оказию). Купили продукты, готовим на костре. Комары одолели.

На следующее утро решили по-очереди отправиться в посёлок, в баню. Первая поехала я, на попутке. Здесь нет проблем с попутными машинами, а про "подвезти" – тем более. Шофёры сами останавливаются, увидев пешехода, а если тебе хочется пройтись, они это не понимают и убеждают не бояться.

Приехала, а ребята всё, что могли, съели. Они сначала отложили мне, но потом очень есть хотелось . . . Они уменьшали мою порцию, оправдываясь моей хрупкой конституцией, уменьшали, а потом стало стыдно столько оставлять. Я разозлилась, обидно и есть хочется, а в душе смешно. Теперь они поехали в баню и потом хотят в кино пойти, а я – чтобы обед приготовила. Я сказала, что обед приготовлю себе, а их обед – их проблема. Через некоторое время вернулся Толя подменить меня, чтобы я с ребятами в кино пошла. Прислали мне печенье, подлизываются. Но мне уже не хочется никуда идти, сидим с Толей у костра, вспоминаем свой родной ЭНИМС.

Это место следовало бы обозначить на карте как комариный питомник, а мы подопытные люди: откармливаем себя и их. Такой тьмы (комариный туман в полном смысле слова) комаров нигде больше за всю экспедицию мы не встречали. Но у каждой медали, как известно, две стороны, и, если одна тёмная, то вторая должна быть . . . Так вот, светлая сторона – это обилие зарослей дикой смородины. Чёрной. Мы с Германом пошли прогуляться и напали на огромные заросли. Смеёмся, соревнуясь, кто быстрее просунет руку с ягодами под накомарник, чтобы комары не съели нас раньше. Герман отправляется за ведром, а я пытаюсь спрятаться за кустик по делам и выскакиваю оттуда в неприличном виде. Хорошо, что он ещё не вернулся! Собираем ведро, варим кисели, компоты, едим с сахаром, благо город рядом и сахар там есть. Красная смородина есть подальше. Но палатки ведь не оставишь без присмотра. Приходится уходить по-очереди, а, значит, не надолго, за чем-нибудь в город или за ягодами. Герман не может решить, куда нам дальше отправиться: нужно узнать, где наша остальная партия, куда и когда собираются они, согласовать место и время объединения. Он пока безуспешно пытается созвониться с Серёжей. Они должны были выехать в поле на машине, и Серёжа должен приехать к телефону в назначенное время. Но его нет.

Если бы знала, что столько времени будем ждать, заказала бы разговор с мамой – его ждать 2-3 дня. Думала, что не успею дождаться, а теперь утешаю себя тем, что мама всё равно не скажет, если плохо: ведь не выберусь, да и дорогу никто не оплатит, не на прогулку же меня пригласили. Делать нечего. Единственный труд – приготовление обеда; в лесу комары уже не туманом – чёрной тучей, не сунешься. Однако выкроили мы как-то время, и с Германом отправились за красной смородиной. Жара, упарились в накомарниках. Нашли, набрали кастрюлю, вернулись и кинулись в палатки отдохнуть от жужжания и вида комаров. Я из палатки выдаю указания на изготовление желе. Ребята исполняют. Делать-то ведь нечего, да и интересно: в диком краю готовить деликатесы.

27 июля. Наконец вчера вопрос решился. Сегодня с утра за нами приходит машина, которая едет в нужное нам место и может нас захватить. Грузимся, едем. Попутчик наш едет туда же, что и мы, передать продукты Доре. Он здесь сидел, отбывал срок, потом работал. Как нам сказали в Сеймчане, все лагеря и тюрьмы ликвидированы в 57-м году, и теперь даже арест на 15 суток связан с перелётом в Хабаровск. А Дора, тоже отбывала здесь срок, и по сей день остаётся жить в бывшем посёлке. Посёлок находится примерно в 40 км от Сеймчана на реке Сеймчан. Рядом с посёлком в горном распадке – рудник им. Чапаева, и почти вплотную к нему – рудник им. Лазо. Здесь на горных склонах прямо на поверхности лежало олово. На реке была обогатительная фабрика. Олово кончилось, заключённых освободили. Большой лагерный посёлок опустел. Остались разрушающиеся пустые дома и вышки. "Мысли их охраняет по углам автомат . . ."

– Эх, много вы костей там увидите, человеческих, и черепа.

– А разве не закопали?

– Да земля-то мёрзлая. Слегка закидали и ладно. А сейчас, со временем, оголяется.

Молодой лиственничный лес растёт на большущей территории пустоты. Молодые деревца уже почти совсем закрыли вышки, охраняющие посёлок со сложным устройством, в котором мы разобрались позднее с помощью Доры, сами мы не смогли бы это понять. Теперь всё пусто. Только река кристальной чистоты бормочет у моста и под скалами – вспоминает ли, предостерегает ли, плачет? Живёт здесь Дора, да ещё два старика. Как и чем живут?

Дора мне обрадовалась: давно женщин не видела.

– Почему осталась? – спросила я её.

– А куда мне ехать и на что?

И Дора поведала мне свою судьбу. Она родом из Питера (Коренные жители так называют Ленинград, вопреки всем указам). В самом начале войны, когда она, 18-летняя девчонка, стояла в безнадёжной очереди за 100-грамовым пайком хлеба, и в голове также мутило, как и в животе, она не выдержала и проворчала: "Вот, не успела война начаться, а есть уже нечего. Что же дальше?" Домой она уже не пришла. Несколько последних лагерных лет провела здесь. Когда освободили – растерялась. Все родственники, которых она знала, погибли в блокаду, а их спасшиеся и выросшие дети её не знают. Денег на дорогу нет, специальности в 33 года – никакой, жилья в Ленинграде не сохранилось, никто не ждёт. Так и застряла здесь, не зная куда ехать, страшась жизни на воле, которую, в общем, не знала. А тут местное начальство стало сюда на охоту ездить. Она им то бельё постирает, то еду сварит. "Хозяйка охотничьего домика". Она его содержит в порядке, а те, кто приезжает сюда охотиться, присылают ей продукты, одежду, бельё. Присылают рабочих заготовить на зиму дрова, отремонтировать дом. Так и живёт.

Она спросила, была ли я в её родном Питере, какой он сейчас? А когда я сказала, что была там только что, я для неё стала близким человеком. Каждую свободную минутку мы встречались, и она расспрашивала, а я рассказывала. Как хорошо, что могу порадовать её описанием улиц, площадей, парков, музеев и жизни любимого и недостижимого для неё города. Она старалась приготовить что-то вкусненькое для меня. То это был хариус, запечённый в тесте, то голубичный джем, то наливка из дикой чёрной и красной смородины, то настойка из кедровых орехов с закуской из запечённых грибов, то жареной олениной. Она не хотела общаться с ребятами, зазывала меня к себе, увидев, что я не занята.

Мы расположились в одном из сохранившихся домов во внешнем кольце посёлка. Всего здесь было 3 кольца. Внешнее кольцо отделено от тайги одним рядом колючей проволоки, в нём располагались вышки, с которых хорошо проглядывались окрестности и внутренняя зона. Во внешнем кольце жила охрана, обслуживающий персонал и квалифицированные специалисты из заключённых. Второе кольцо было внутри внешнего, отделялось от него высоким рядом колючей проволоки. Здесь стояли бараки. От этого кольца остались только опоры с болтающимися клочьями проволоки, да остатки каменных кладок печей. Бараки давно сожгли. Но была ещё третья, внутренняя зона. Она также отделялась от второй зоны колючей проволокой, от которой тоже остались лишь клочья. Внутри неё мы увидели нечто, напоминающее собачьи конуры, построенные из камня и заглублённые в мерзлотную землю сантиметров на 20 – 30. Мы в недоумении осматривали их, пытаясь угадать назначение. Если для собак, то они околеют на вечной мерзлоте, да и охраняют, обычно, с внешней стороны, тогда зачем?

Тихо сзади подошла Дора. Она посмотрела на нас долгим, печальным взглядом.

– Здесь всё сохранилось, как было. Это карцеры, для людей, которые чем-то провинились по мнению лагерного начальства.

– тихо прошептала она.

Мы решили, что не поняли её. Она повторила. Мы окаменели.

Я встаю на колени, кладу руку на "пол". Долго стою так, и ребята вокруг меня. Потом Герман подходит, поднимает меня за плечи:

– Замёзнешь, Ланочка, пойдём,

– и подносит к губам мою руку, согревает её своим дыханием.

Мы поплелись в дом. До сих пор это воспоминание порождает ужас и скорбь в душе. Мы прикоснулись к тем, кто был ТАМ.

Среди оставшихся во внешнем кольце домов мы отыскали один, в котором сохранились стёкла и двери. Он стоял почти у самой подъездной дороги. Дом был загажен до предела, но это был дом. В нём несколько комнат с подсобными помещениями, включая комнату – баню с отдельной печкой, бывшую, конечно. Мы определили для себя две комнаты, кухню, прихожую и кладовую. Остальные двери закрыли. Решили разгрести по минимуму, чтобы продержаться несколько дней. Но пришлось вычистить печь и выскоблить столы, кухонный и обеденный, табуретки. Рядом с ними наступать на заплёванный пол стало очень уж противно. Вычистили и выскоблили пол. Но после этого повисшая гроздьями паутина сильно засветилась, и терпеть её было немыслимо. Вымыли железные кровати. Принесли ветки кедрового стланика, постелили их на железные решётки, а сверху уложили мелкие ветки лиственницы. Развесили марлевые пологи. Получились роскошные постели. У меня отдельная комната! Продукты тоже невозможно кидать в мусор – вычистили кладовку.

Провозились целый день, грязные и потные. Пошли на речку мыться и купаться. Ребята на правом краю лагеря (Дора живёт в доме у реки, у левого края), а я пошла подальше, за поворот в кедровник. Вода ледяная. Но какое удовольствие!

Пришла. Ребята вернулись раньше, уже кипит чайник, достали консервы, нарезали хлеб (мы пока ещё едим хлеб, пока ещё наши переезды привязаны к городу). Заварили крепкий чай с кедровыми верхушечными шишечками. Я сегодня принцесса, а вокруг меня три прекрасных принца: вспыльчивый, порывистый Герман, и два спокойных, обстоятельных и молчаливых, Толя и Коля. В доме пахнет хвоей, в печке потрескивают дрова, мы полулежим на своих кроватях, переговариваемся и поём любимые песни. Олле-Лукойя брызгает на веки нам сладким молочком, засыпаем.

29 июля. Утром ребята ушли в маршрут. Прошло уже больше месяца. Пошла на речку. Стираю, купаюсь, пою. Солнце. Хожу в купальнике. Наслаждаюсь жизнью. Комаров нет. Зато бегают симпатичные зверьки: совершенно очаровательный бурундучок со спинкой в полосочку и, кажется, суслики. Я кинула им кусочки хлеба. Суслики подскакивают, подскакивают мелкими перебежками, пока не схватили по кусочку, отскочили и опасливо смотрят. Не шевелюсь. Бросаю поближе. Подобрались и схватили. Сели снова на задние лапки, брюшко на коленки, передние лапки с кусочком хлеба на брюшке держат, смотрят, не грозит ли что. Решают, что ничего. Едят. Потом хотят ещё. Я ещё не бросила им ничего, а они уже подобрались поближе, ждут. Бурундучок более пугливый, сидит в отдалении. Но ведь завидно! Так началась моя дружба со зверятами. Они стали совсем ручными, берут еду с рук, резвятся перед домом и, иногда, запрыгивают на подставленные руки. Пришла Дора, позабавилась моим экспериментом по приручению, поболтали. Потом я пошла готовить обед, написала маме. Мы отсюда поедем через город, можно будет сдать на почту.

Выхожу посмотреть: не идут ли ребята, не слышны ли их голоса? Но говорливая Сеймчанка не позволяет слушать никого, кроме себя. Вечер. Заметно темнеет. Ребят опять поздно нет. Прилегла не раздеваясь. Сочиняю стихи в уме.

23-00. Ребят все нет. Ложусь спать. Ребята вернулись в час ночи. Я уже не сплю и злюсь на себя: почему не узнала у них маршрут? Но ведь их трое здоровенных ребят, а я одна. Ситуация, что мне их искать придётся, не рассматривалась. Всё, урок на будущее. Они, всё-таки, заблудились, но потом вышли к реке за рудником им. Лазо. Тут уже была проблема пройти по валунам, скалам, старым выработкам в сгустившейся темноте.

Утром снова идём в маршрут, надо ловить хорошую погоду. На сей раз иду я, вдвоём с Германом. Ребята отдыхают, а у Германа нет замены. Большую часть образцов несёт он. Я несу еду, ухожу вперёд ко времени привала, быстро кипячу воду, сооружаю еду из консервов. Стараюсь, чтобы он сразу перекусил и хоть немного успел растянуться на тёплых камнях, отдохнуть. Время привала не затягиваем, надо успеть сделать намеченное.

3-е августа. Наконец, сегодня последний, короткий маршрут. Ребята пошли опять втроём, чтобы побыстрее закончить и успеть в город: надо найти машину для нашего дальнейшего перемещения.

Сегодня папин день рождения. Впервые хочу домой, хотя знаю, что увижу совсем не того папу, которого знала всю жизнь. Знаю, что мама утром пошла в больницу, потом купила любимые папины флоксы и плачет около них.

Темнеет, уже восьмой час. Ребят опять нет. Но ведь в городе уже никто не работает. Я хочу есть, ничего нет, всё кончилось. Ребята это знают, неужели пошли в кино? Пишу письма, чтобы занять время, но они получаются грустные. Часов в 9 приходят, приносят кучу еды, даже какую то копчёную колбасу (хорошо, что зубы у меня крепкие!) и известие, что завтра утром придёт за нами машина. Они всё-таки пошли в кино – уж очень захотелось, одичали совсем. Они решили, что я пойду к Доре, если оголодаю. Дураки! Одно дело, когда она угощает, а другое – я пойду просить.

4-го утром послышался шум подъезжающей машины. Ребята ещё упаковывают образцы, спальники, вещи. Я мою посуду. В общем, не выскочили мгновенно. Вдруг раздаётся выстрел, другой, ещё. Мы пулей вылетаем из дома. Около машины стоит радостный верзила – шофёр, а в пыли, между ним и нашим домом – наши милые, домашние, ручные зверушки! У меня в голове всё поплыло, это я их научила не бояться людей!

– Зачем? – заорала я! Ведь даже из спортивного интереса в упор не охотятся!

– Ну за-ачем! – ору я!

– А просто так, захотелось пострелять, я и тебя могу! Из-за каких-то дурацких зверьков ты на меня кричишь!

– с ухмылкой цедит сквозь зубы шофёр.

И прямо перед собой я вдруг вижу глядящее мне в глаза пулевое отверстие. Толя подхватил меня в охапку, утащил в дом, стал убаюкивать и уговаривать, как маленькую девочку. Ребята, тем временем, встали перед шофёром, и о чём-то там потолковали. Потом пошли упаковывать и грузить. Шофёр миролюбиво предлагает мне ехать в кабине, но об этом не может быть и речи, я его не могу переносить так близко!

Мы возвращаемся в Сеймчан, чтобы снова плыть по Колыме, на сей раз вверх по течению, в Усть-Среднекан. Там мы воссоединимся с оставшейся группой и отправимся уже вместе на новую точку. Конечно, баржа снова садится на мель, и снова на ней ночуем. Утром, сонных, нас выкидывают на какой-то катер, который доставляет нас в Усть-Среднекан. Баржа осталась ждать помощи, прочно сидит.

В Усть-Среднекане на берегу – никого. Идём на почту, оставляем послание. Ждём. Вскоре приезжает машина, наконец-то наша! На ней Серёжа и Вера. Обрадовались встрече. Едем в лагерь. Нас уже ждёт обед! Расспросам и рассказам нет конца. Они за это время побывали в окрестностях Усть-Омчуга, на речке Бутугычаг, там тоже рудник им. Чапаева. Тоже бывшие оловянные разработки.

Солнышко! Вера спешит показать места вокруг. Действительно чудесно. Чистый ручей извивается в березняке (карликовые березы) и кедровнике (тоже карликовые, кедры). Лесные участочки перемежаются полянами, заросшими голубикой и брусникой. А грибов! Хоть косой коси! Ложимся на тёплую землю и объедаем голубику. Никогда не видела столько ягоды! Кусты просто черно-голубые, продолговатые ягоды почти скрывают листочки такой же формы и размера. Комаров практически нет. Рай, да и только. Работу ребята здесь закончили, ждали нас.

На следующий день снова в дорогу. Оротукан. Городок на речке с тем же названием. Машина своя, в городке не задерживаемся. Едем дальше. Устье ручья Пасмурного в ручей Золотистый (здесь встретили артель старателей, только что закончивших работу). Ручей Печальный.

Что за названия! Сколько за ними стоит!

Вот старые, местные: Бахапча, Буюнда, Омсукчан, Балыгычан, Атка, Нявленга, Мяунджа.

А вот новые: Печальный, Пасмурный, Светлый, Случайный, Одинокий, Золотистый, Известковый, Загадка, Стекольный, Красная река, Чёрное озеро.

Вот тоже новые: Днепровский, Невский, Аннушка, Валет, Стрелка, Майорыч, Лазо, Чапаева, Ударник, Индустриальный. Надо ли продолжать?

В устье ручья Пасмурного стоят геодезисты. Чуть отъехали. Наш лагерь у ручья Печальный. Необыкновенной красоты места! Голубики – чёрные массивы. За полчаса, не сходя с одного места, набираем полные вёдра. Варим кисель, варенье впрок. Жара. Ходим в купальниках. Отдых. Отдых в честь нашего объединения, да и вообще пора немного передохнуть и расслабиться между маршрутами и дождями. Теперь мы с Верой поселились в отдельной палатке. Наконец-то можно уединиться, спокойно переодеться, раскинуться ночью, заняться своими женскими проблемами.

Сегодня 7-е августа. Завтра снова расходимся по маршрутам.

Вера и Саша остаются в лагере. Серёжа, Витя и Коля едут на машине в район ручья Золотистого, который мы проезжали на пути сюда. Идём своей сработанной тройкой: Гера, Толя, я.

Маршрут довольно далёкий, примерно 20 км (так говорит Герман), и без предварительной разведки, т.е. надо будет искать места выброса касситеритов. Выходим рано утром. Все ещё только встают, у них сегодня более простые маршруты. Тропинка вьётся между низкорослых берёзок, зарослей барбариса и неизвестного мне кустарника. Идём километра 3, тропинка начинает исчезать, да и мы сворачиваем с неё налево. Затяжной подъём по склону сопки. Появляется кедровник, сменяющийся берёзовым стлаником. Любовь моя, стланик! Вся земля закрыта беспорядочным сплетением разветвляющихся веток. Ставишь ногу, и она проваливается в цепляющуюся неизвестность. "Как в корзину" – говорит Толя. Вытаскивание ноги для следующего погружения – задача, от решения которой зависит не только скорость перемещения, но и целостность одежды, и твоё вертикальное положение. Нужно разглядеть направление роста ветвей, чтобы вынуть ногу, а не всадить её в веточки-шипы. Медленно продвигаемся. Вот первый из нас выбирается в кедровник. Ура! Передых до следующего стланика. По кедровнику идти приятно, правда и здесь попадаются колючие чащобы, которые преодолеваются стилем "брасс". В кедровом и сосновом лесу много грибов. Целые семьи белых и подосиновиков. Осины тоже иногда попадаются. В зарослях распевают кедровки, проскакивает какая-то белая птичка размером с подросшего цыплёнка. "Куропатка!" – кричат мои спутники – охотники. Идём и идём. Привал. Перекусили взятыми бутербродами.

Вдруг Герман говорит:

– А знаете, друзья, я ведь, когда рассчитывал длину маршрута, только один конец посчитал. Вот и вышло, что в один день обернёмся. А сейчас иду и думаю: что-то не так, что-то не так. Да и по корзинкам ходить – не по дороге топать: скорость тоже не учёл. Так что промашка вышла. Что делать будем?

А что делать? Возвращаться? До темноты всё равно этот чёртов стланик не пройдем. А завтра снова по тому же пути идти. Вопрос еды и ночлега: мы к этому не готовы, даже соли нет. Рассчитывали ужинать, хоть и поздно, но дома. Герман совсем погрустнел: ему стыдно за такой примитивный просчёт. Он главный геолог партии, и с престижем, ему кажется, у него перед Серёжей будут проблемы. У них и так всё время негласная борьба идёт за то, кто более "умный" (как геолог, конечно), более опытный и достойный возглавлять партию. Мы с Толей переглядываемся, нам не понятен смысл этой борьбы, но понятно, что Герман переживает.

– Пошли в маршрут, значит пошли. Перекукуем.

Лицо Германа заметно светлеет.

– Куропатку можно подстрелить, да и грибы. Хотя нет соли. Не очень-то съедобно будет.

Идём. Хлеба ещё немного осталось, чеснока и сахара. Терпим, не трогаем. Авось, потом так устанем, что и есть не захочется. Пришли к намеченному месту в 5 часов вечера. Пока светло сооружаем шалаш из кедровника, готовим длинный костёр вдоль всего входа. Он называется, кажется, нодия. Кладётся длинное бревно, заваливается сучьями; сучья разжигаются, и загорается бревно; оно медленно горит по всей длине, надо только не дать ему погаснуть с помощью сучьев; от него идёт равномерное тепло. Ночи очень холодные, и тепло необходимо. Мы нашли такое бревно из поваленных деревьев и очень этому обрадовались: иначе нам пришлось бы довольствоваться только сучьями, и, чтобы продержать огонь всю ночь, здорово побегать за ними. Делим на порции хлеб, чеснок и сахар. По порции съедаем сразу, остальное откладываем. Решили, что надо использовать время, пока не совсем темно, и попытаться хотя бы разведать места нахождения касситерита, иначе и завтра не успеем. Я остаюсь: надо натаскать сучья, развести и поддерживать костёр, собирать лапник в шалаш.

Ребята отправляются примерно километра на полтора дальше, где предполагаются залежи. Пеку на углях собранные по дороге грибы. Совсем уже темно. Иду наверх разводить сигнальный костёр, как договорились. Очевидно, для усугубления романтики начинается дождь. Не горит. Иду вниз за углями. Вернулась, разожгла-таки огонь, жду. Голоса. Идут. Видят костёр, ускоряют шаг. Кажется, нашли, утром проверим. Отлично. Горячий чаёк уже ждёт нас. Пробуем грибы. Пока не настолько голодны, чтобы было вкусно. Спать. Я дежурю, добровольно. Пусть поспят. Я-то вынесу. Моросит мелкий дождик, и я сижу под крышей шалаша. Засекла: сучья прогорают за 10 минут. Через 10 минут подбрасываю. Спать не хочется. От костра идёт хороший жар и в шалаше тепло. За линией костра – чернота и тишина. Только шорох дождя. Мы одни в целом мире. Остров в темноте. Плывём в мировом пространстве. Но тишина – это хорошо, ведь вокруг ходят дикие звери, и романтика тут уже ни при чём.

В 3 часа просыпается Толя, чтобы сменить меня и . . . заснуть. Я забираюсь в шалаш, ложусь на лапник, прижимаюсь к Герману. Он обхватывает меня своей ручищей, но сейчас не время разбираться в условностях. Я тут же проваливаюсь и, кажется, через мгновение просыпаюсь вместе с Германом. Замёрзли. Вылезаем. Толя сидя спит, костёр почти погас. Будим. Пытаемся согреться, чуть не садясь в угли. Толя заваливает костёр сучьями, они разгораются. Хорошо, тепло. Отодвигаемся. Жарит. Залезаем вглубь шалаша. Засыпаем. Просыпаемся, замерзли. Вылезаем. Толя спит. Всё повторяется, ещё раза два.

В 7-30 утра мы с Германом уходим искать касситериты. Толя спит. Приходим на разведанное вчера место. Касситеритов ″нету″. Холодно. Разводим костёрик. Иду за Толей. Он подбил кедровку, соли нет, она не съедобна. Собираем нехитрые наши пожитки, идём в сторону Геры. Слышим крик:

– Скорее! Ружьё!

Хватаю ружьё, бегу. Напротив него – куропатка. Сидит, дура, ждёт. Ребята идут искать любимый касситерит. Я остаюсь жарить "дичь" (куропатка размером меньше хорошего голубя). Слегка ощипала и жарю на огне. Птица обгорает, покрывается угольками. Этого и добивалась: соли-то нет, угольки перебивают своим вкусом её отсутствие. Зову ребят. Приходят понурые: ничего не нашли. Перекусываем птичкой, запиваем кипяточком. Идём дальше. Нашли-таки касситериты! Быстро расходимся по массиву. Мы с Толей уже набрались опыта, работаем каждый самостоятельно.

Всё сделали. 3-и часа дня. Быстрее домой. Надеемся, что Серёжа сообразил про длину маршрута и не отправил людей на поиски. Бегом, бегом, вниз через кедровник, через стланик. Добрались до вчерашнего места первого привала, где Гера (так он считает) забыл свой молоток. Не нашли. Идём осторожно: здесь, недалеко от лагеря Коля с Серёжей видели медведя. Медведь стоял на задних лапах и что-то выедал из кустов, неизвестно каких. Они были довольно далеко от него, так что полюбовались друг на друга и разошлись. Поднялись на хребтик. Вдруг Герман кричит:

– Ложись!

Метрах в 500-ах что-то чернеет, мы еле различаем. Берём бинокль. Оказывается, Герман испугался, что медведь нас увидит и убежит, не успеем его разглядеть. Бежать оказалось некому. Так медведя и не встретили. Зато встретили ещё одну куропатку. Бурундук бегает по дереву прямо перед нами, перебегает вперёд и снова бежит по дереву. Фотоаппарат сломался, как всегда. Собрали грибов. Заблудились в кустарнике недалеко от лагеря – плоское пространство, заросшее кустарником, выше нашего роста (Гера – 188). Еле продрались. Уже темно, 10 вечера. Вваливаемся в лагерь с какой-то немыслимой стороны. Наши не знали уже, что делать: если искать, то где, если ждать, то сколько. Выходили ещё по свету на ближайший хребтик, пытались разглядеть нас в бинокль.

10-е августа. Мы с Германом дежурим в лагере. Вера со всеми ребятами, кроме Серёжи, поехали на машине на старый рудник. Серёжа ушёл один неподалеку; он вообще любит ходить один, хотя это не полагается. Звук выстрела совсем рядом. Мы подскакиваем и пытаемся сообразить, что это значит, кто там? Выходить из лагеря посмотреть окрестности или ждать в лагере? Герман решает идти. Всё это происходит в считанные секунды, и вот уже он проскальзывает в кусты за палаткой. Не успела я придумать, что делать мне, из-за кустов появляется Герман с двумя ребятами геодезистами. Геодезисты встретились с медведем. Вышли друг другу навстречу из-за куста. Хорошо, что это был начальник партии, и у него был карабин. Успел в упор выстрелить. В их отряде всего четыре человека, жара и завтра они меняют место лагеря. Ребята предлагают нам забрать половину медведя вместе со шкурой, иначе мясо просто пропадёт.

Герман берёт рюкзак и идёт с геодезистами. Через некоторое время он возвращается. Полный рюкзак мяса, килограмм 50. Рюкзак весь в крови, кровь стекает по спине Германа, руки в крови, лицо испачкано кровью. С чего начинать? Герман скидывает рюкзак на стол – длинный стол, рассчитанный человек на 15 ребята соорудили при первом выезде, и с тех пор возят его на машине в полу-разобранном виде. Экспедиция – не турпоход, длится несколько месяцев, и после трудного маршрута нужно спокойно поесть и отдохнуть, если возможно. Ну а поскольку есть машина, можно и стол за собой возить. Сначала нужно помочь Герману привести себя в нормальный вид. Это не трудно. Стаскиваю с него рубашку и стягиваю штаны (руки у него же в крови!) – этакие шаровары из палаточной ткани, выданные вместе с такой же штормовкой.

– Ну вот, ты уже меня раздеваешь! – хихикает Гера. – А что дальше?

– А дальше – вот что!

Зачёрпываю пригоршню воды и бросаю в него. Мы смеёмся, возимся, пытаясь умыть друг друга ледяной водой. В какой-то миг замираем, почувствовав в прикосновении нечто большее, чем просто дружеское. Я смотрю в его глаза. Смешинка куда-то исчезла, ясная голубизна превратилась в омут, и меня затягивает, затягивает туда! Мгновение – и мы отстраняемся. Есть нечто, что делает невозможным продолжение.

Погружаю все его одёжки в ледяной ручей, укрепляю камнями. С шаровар кровь стекает вместе с течением воды, с рубашкой сложнее, оставляю мокнуть. Потом помогаю Герману смыть кровь со спины и шеи. Дальше я ему не нужна.

Возвращаюсь к горе из мяса. Что же с ним делать? Вера с ребятами будут поздно или завтра. Так что надо справляться самой. Пытаюсь вывалить мясо из рюкзака. Тщетно. Иду за Германом. Он уже отмылся, доволен холодной ванной, смеётся и выплёскивает пригоршню ледяной воды на меня. Я в купальнике, прожаренная солнцем, вздрагиваю и смеюсь, отвечаю ему тем же. Мы возбуждены видом горы мяса, неожиданного приключения, свободы, солнца. Такие мгновения выпадают не часто. Да и сейчас уже пора делом заниматься: солнце ведь шпарит по мясу, и мухи уже вьются над тушей.

Выкинули на стол всю гору. Голова скалится в пустой уже угрозе. Шкура снята, Герман вместе с геодезистами разделывали тушу на месте, поэтому я так долго ждала, ведь всё произошло метрах в 100 от нашего лагеря. Ну, начинай! С хребта – на шашлык, мясо на рёбрах – на жаркое, кости – на бульон. Килограмм 20 прибрали в дело. Герман помогает, образцы его целый день ждут. Отделили ноги, решили, что прожарим и прокоптим их на вертеле, надёжнее сохраним. Остальное – в большую суму и в ручей – холодильник. Закрепили большим валуном. Наконец, всё варится, жарится.

Герман сел за свои любимые образцы, завтра мы с ним уже новые принесём. Приходят Коля и Саша, им не захотелось ждать машину, пошли налегке пешком, напрямик. Пришли раньше машины. Почуяли их носы жаркое из медведя, наверное! Я им рассказываю, они тоже удивлены, радостно возбуждены и от самого события, и от вида такого количества уже почти готового мяса. А бульон, в который я бросила растущие здесь душистые травы, распространяет густой пряный аромат. Почти всё готово. Послала пришедших за голубикой. Делаю 2 ведра кислого морса и – в ледяной ручей, будет вместо сухого вина.

Возвращается Серёжа. Рассказ начинается сначала. Коля и Саша добавляют подробности. Герман посмеивается, не отрываясь от образцов. Серёжа предлагает конструкцию вертела, чтобы жарить ногу, и они с Германом берутся за его сооружение с помощью железного лома, который имеется в хозяйстве нашего шофёра. Коля с Сашей рубят дрова, жгут большой костёр, нажигают угли. Насаживаем ногу на ломик, подвешиваем на рогатинах. К двум его концам прикрепляются какие-то рычаги, которые позволяют поворачивать и закреплять угловое положение ноги. Возвращаются и заглядывают на огонёк и запах трое геодезистов, один остался у палаток. Они, конечно, ещё не готовили. Приглашаем их к себе. Они с радостью присоединяются. Нас 8 человек. Мы целый день ничего не ели, поэтому больше не ждём. Едим шашлык из медвежатины. Вкусное, сочное и мягкое мясо. Наверное, это был очень молодой медведь. Привкус дичины только чуть заметен. Запиваем морсом. Потом бульон. Встаём, идём купаться. Потом жаркое и снова шашлык. Едим и едим. Геодезисты не пошли даже в свой лагерь, остались ночевать у нас. Оставшемуся дежурному они в перерыве занесли мяса и бульона. Все 20 кг – ухнули. Голоса громкие. Все возбуждены и, как будто, пьяны.

Я захожу на минуту в палатку. Отсюда мне не видно пиршество, зато слышно. Если бы я не знала, кто там и что там, я бы решила, что там совершенно пьяная компания. Голова немного кружится, все несут ужасный весёлый вздор.

Выхожу из палатки и сталкиваюсь с Герой, он пошёл за мной. Он прижимает меня к себе, в его глазах такое! Я закрываю глаза от невозможности вынести обволакивающую нежность! Я ведь тоже человек! И не бесчувственный! Гера прижимается к моим губам, я тону, тону! И снова что-то невидимое, но непреклонное разделяет нас. Я прижимаюсь к его плечу:

– Гера, не надо, мы не должны . . .

– Я знаю. Все ребята так долго вдали от своих женщин, а я старший. И если они увидят, что я . . . В общем, тогда с ними будет трудно. И ты ещё не знаешь кое-чего. Но я не могу тебе это сказать!

– Гера, всё так, но ведь есть ещё и Майя, это тоже не пустяк.

– Майя не стоит твоего мизинца. Я не понимаю, где были мои глаза! И никакая Майя меня не остановит, по крайней мере, когда мы приедем и со всем разберёмся.

– Хорошо. Давай постараемся отложить, пока не приедем.

Мы вернулись в реальность. Я залезла в палатку, а Герман пошёл к ребятам.

Поздно ночью приехали остальные. Мы повесили шкуру так, что они выехали на неё. А мы сидим у костра, и перед нами на вертеле – медвежья нога. Мы их "не видим", наблюдая исподтишка реакцию. Они поражены. Но так устали, что не стали есть и сразу уснули. Несколько раз ломалась машина, и они еле доехали. А мы даже не спохватились, что им давно пора бы быть в лагере, ведь Коля с Сашей вернувшись, сказали, что работы там оказалось мало.

Наутро едим ногу. Мясо сочное, с приятным ароматом кедровника.

Несколько человек отправляются в маршрут на 3 – 4 дня. Берут с собой в дорогу мясо от ноги. Остаётся вторая нога и куски хребта.

На следующий день Вера, Витя и я идём в лёгкий маршрутик. Жарко. Идти тяжело, а раздеться нельзя – съедят комары и мошка. Их немного, но на запах пота они быстро находятся. Оказывается, путь Веруня тоже рассчитала неверно, идти значительно дальше. Какое-то заколдованное место: опять неверный расчёт. Собираются тучи, темнеет, дождь. Мы далеко от лагеря. Красивые скалы.

– Эх! Жаль, что фотоаппарат остался дома.

– досадую я, забыв о дожде.

Ноги скользят по оплывающей земле, зарываясь в берёзовый стланик. Скорее, скорее, пока не совсем темно надо найти дорогу. Марш – бросок по дождю к остаткам дороги. Ух, выскочили! Ну, по дороге легче. Темно, дождь поливает. Надо переходить речку. Искать камешки в темноте безнадёжно, да и всё равно мы мокрые насквозь. Шлёпаем напрямик. Пришли. Волнуются. Быстро в сухое, горячий бульон из медвежатины и спать. Хорошо! Плевать на дождь.

На следующий день дождь продолжается. Варим жаркое, коптим вторую ногу, ждём уехавших ребят. Они приезжают тоже мокрые, пришлось свернуть работу из-за дождя. Так хорошо, когда тебя встречает вкусная, горячая еда и сухая одежда.

14-е августа. Пасмурно, но дождя нет. Мы с Веруней остаёмся в лагере, остальные расходятся. Устраиваем банный день. Погода не самая лучшая для этого, но пользуемся моментом полного одиночества. Идём в голубику. Садимся в гущу кустов и едим, едим. Чем бы порадовать ребят?

– Веточка, давай напечём пирожков! С голубикой.

– А как?

– В котле, будет работать как духовка. Мы так уже делали на Байкале.

– Отлично! И ещё можно сделать брусничное пюре к остаткам медвежатины, а то она уже несколько приелась.

Вера остаётся в голубике, а я отправляюсь вверх по течению ручья в кедровник за брусникой.

Примерно через час мы берёмся за реализацию кулинарных шедевров. Заваливаем костёр дровами – об этом (дровах) ребята всегда заботятся, нужно побольше углей. Вера замешивает тесто: мука есть, яичный порошок, сухое молоко, уксус и питьевая сода. Я пока делаю пюре из брусники, оно должно быть не сладким и холодным. Сейчас поставлю его в речку и пойду к Вере лепить пирожки.

Мы устанавливаем котёл сбоку от костра, подгребаем угли так, чтобы они охватили как можно выше боковую поверхность. Снова закидываем побольше дров, пусть пока готовятся следующие угли. Подсолнечное масло есть. Сахар в ягоды. Все в порядке. Лепим пирожки и опускаем на дно кастрюли. Высокие стенки тоже прогреты, держат горячий воздух, отличная духовка! Достаём первые готовые пирожки, пробуем: ну и вкуснота! Хорошо бы дома такие получались! Выкладываем в миски, закрываем марлей.

Горки пирожков растут. Веруня постаралась с тестом! Нам уже снова нужно мыться, все мокрые от жара костра и долгой работы. Мы заканчиваем, а на столе уже семь мисок с горками пирожков!

Приходит Серёжа, он опять ходил один. Устал, но не может удержаться от изумления. Его обычно сумрачный взгляд озаряется по-детски радостной улыбкой. Я вдруг замечаю, что он симпатичный и привлекательный мужчина. Вера-то это и раньше знала и пыталась всё время меня в этом убедить. Она с ним уже была раньше в экспедициях, и в этой они заметно друг с другом всё больше сближаются. Вернее Серёжа, Веруня, видно, давно добивается его симпатии или больше.

Приходят Гера с Толей. С трудом отгоняем их от стола, посылаем мыться на ручей. Тянем время, чтобы собрались все. Маршруты у всех сегодня не трудные, скоро все должны придти. Разогреваем остатки тушеной медвежатины, сухари (хлеб уже кончился), брусничное пюре с рисом, пирожки и чай. Пир богов! Все, довольные, отваливаются от стола. Серёжа объявляет:

– Завтра полная обработка образцов. Чтобы никаких ″памяток″ не осталось, всё описать, оформить. Послезавтра едем на Буюнду.

Ночью по крыше палатки снова заплясал дождь. Мы с Верой залезаем поглубже в спальные мешки с чувством выполненного долга: ублажили ребят, завтрак готовят нам они.

Льёт сильный, холодный дождь. Нам надо всё грузить и потом долго ехать по дороге в гору. Выезд откладывается.

17-е августа. Дождь ночью утих, ветер. Едем. Выезжаем к Оротукану, на дорогу Магадан – Сусуман в сторону Магадана.

Дорога сначала идёт на восток, потом поворачивает к югу. Выезжаем к посёлку Стрелка (здесь начинается ответвление дороги на Сеймчан), заправляемся бензином, едем дальше. Километров через 30 должно быть ответвление дороги налево, чтобы направиться прямо на восток, к Омсукчану, и затем снова к югу в Пёструю Дресву, уже на берегу залива Шелехова. Мы должны остановиться на реке Буюнде.

Дорога явно не соответствует обозначенной на карте. Кругом болота. Пересекли ручей, этого не должно быть: поворот должен быть перед ручьём. Остановились. Осматриваемся, пытаемся разобраться в приметах нужного нам поворота. Решаем, что проскочили. Возвращаемся, пытаясь разглядеть нужный поворот среди сплошного болота в редколесье. Ага, вон несколько прикрытые водой, явно выложенные человеком палки – бревна, гать. Серёжа с Германом берут длинные палки, идут разведывать дорогу. Уже через минуту они исчезают из виду в сплошных прутиковых зарослях. Ждём, слышим, как они перекликаются, явно на расстоянии друг от друга. Возвращаются. Определились. Осторожно пробираемся по скрытой в воде дороге, где-то ухаем глубже, где-то колеса пробуксовывают по мокрой земле, но едем. Ребята по-очереди идут впереди машины, определяя путь. Так продолжается примерно час. Мы почти в отчаянии, но и назад уже не можем – не развернуться. И вдруг под колёсами – твёрдая земля. Выбрались! Вообще-то, Омсукчан довольно крупный здесь город и дальше дорога ведёт к морю, и она должна быть приличная – дороги здесь построены хорошо и хорошо содержатся. Это последние дожди переполнили болота, и пройденный нами отрезок стал мало похож на дорогу. Но местные шофёры знают эту часть дороги и едут уверенно. Мы-то в первый раз, да и карте не соответствует: может вообще не туда едем?

Мост через Буюнду, проехали немного вперёд, съезжаем с дороги, останавливаемся у реки. Хорошая поляна на изгибе реки. Река, хоть и неширокая, но явно мощная, глубокий поток. Вокруг высокий лес, лиственницы, осины, тополя. Листья уже желтеют, чувствуется приближение осени. Разбиваем лагерь.

После трудной дороги устраиваемся, передыхаем. Мы с Верой снова в отдельной палатке, у нас просторно, спальники у стенок и между ними – наши чемоданчики вместо тумбочек. К нам любят заглянуть "на огонёк", посидеть, поговорить, помолчать. Моросит дождь. Серёжа с Герой определяют маршруты.

Недалеко от съезда, у дороги ребята видели железную бочку. Вдруг, решают делать баню. Поехали на машине за бочкой.

Мы с Верой идём в лес посмотреть какие-нибудь ягоды. Идём в виду дороги. Проезжие машины останавливаются: что за явление, бабы по глухой тайге бредут с ведёрком, как будто около деревни в лесочке? Останавливаются, кричат, предлагают подвезти или ещё чего-нибудь. Один вышел из машины, направляется к нам. Главное не испугаться. Втолковываем ему, что у нас тут отряд геологов, рядом. У них – карабины, и нас – двое. Силы не равны. Переводим на шутку, он кипятит в консервной банке чефир, учит нас, угощает. Рассказывает разные случаи из жизни убегавших заключённых. Известны случаи, когда, поблуждав по каменным сопкам, помирая от голода и холода, возвращались назад в лагерь или погибали. Расстаёмся друзьями.

Набрали брусники, много. Идём, болтаем. Наткнулись на красную смородину. Пересыпали бруснику в мешочки для образцов (у нас ими всегда карманы набиты) и в ведро смородину собираем. Решили, что пора домой, пока не ищут. Вышли на дорогу. Смотрим по километровым столбам. Ого! Километров за пять ушли. Сразу ведро тяжёлое стало. Ну, здесь не беда, авось машина подвёрнется. Подвернулась, доехали.

Ребята вскипятили чай, открыли консервы, ждут нас. Баня уже почти готова. Бруснику высыпали из мешочков в миски и поставили пока под кустики вместе с ведром смородины.

Оказывается, такую баню они в прежних экспедициях делали. Нас с Верой временно переместили в большую шатровую палатку к Герману, образцам и продуктам. Трое ребят – в нашу, и освободилась большая палатка. Выбрали место чуть в стороне от палаток, на самом берегу реки. Вокруг бочки уложили груду камней с пещерой внутри и отверстиями для дыма и тяги. В пещере разожгли костёр и долго его жгли, пока не вскипела вода, и не раскалились камни. Потом накрыли камни с бочкой палаткой, постелили внутрь кедровых и лиственничных веток. Веники из карликовой берёзы наломали, специально на склон за дорогой ходили. На раскалённые камни водой плесканули – лучшая парная баня в мире!

Мы с Веруней – первые, пока не слишком жарко. Пропарились, веничками постегались и . . . Ух! В реку! Вода ледяная, приятная. Потом ещё раз, и ещё раз! Выползаем, поднимаемся, деревья и люди слегка плывут, голова кружится, лечь хочется и лёгкость необыкновенная! Добираемся до спальников. Гера приносит нам чай. Блаженствуем!

Ребята заходят в баню по двое и парятся от души, ещё протапливают, так что время у нас есть. Приходим в рабочую норму, идём готовить ужин. Ребята постепенно подходят есть и, тоже в блаженном состоянии уползают в палатку. Вера тоже ушла. Я – дежурная, дожидаюсь последних. Наконец приходит Толя, он последний, видит, что я клюю носом, отправляет меня спать, а сам идёт мыть посуду.

На следующий день разбрелись по разведочным маршрутам. Я, Толя и Саша остались в лагере. Прошу ребят научить меня стрелять. Они берут ружья, и мы отходим на поляну в стороне от лагеря. Ружья разные. Пробую одним, потом другим в воздух. Потом ребята показывают мне дерево со светлым стволом. Стреляю в цель. Хорошо. Входим в азарт. Ребята показывают мне кедровку. Сидит на ветке, поглядывает на нас сверху вниз. Я поднимаю ружьё. Ба-бах! Кедровка продолжает сидеть на ветке. Но падает! Вместе с веткой, медленно так падает. Или это так кажется, как в замедленной съёмке? Она парализована от изумления. Мы тоже. Наконец, почти от самой земли, она выпускает из лапок прутик, взмывает вверх, и улетает. А мы падаем от смеха: я попала в тоненькую веточку сзади кедровки и срезала её, вот кедровка и падала сидя на ветке! Ну! Кто повторит?

Пошли в далёкий маршрут. Серёжа подвёз нас на машине и поехал в Магадан на связь с Москвой. Ждём, что он привезёт нам письма. Обратно выходим на дорогу в надежде на попутку. Идём пока по дороге. Тарахтит мотор, останавливается сам, едем. Шофёр попался разговорчивый, много интересного рассказывает про эти места, угощает чефиром.

Наутро снова дождь и холодный ветер. Моё горло снова даёт о себе знать. Вера принесла брусники, собирается варить горячий компот. Дождь усилился, варить не хочется. Разложила ягоды по мискам, поставила их под кусты, чтобы не портились. Целый день валяюсь из-за горла, да и остальные что-то не очень шевелятся. Утомились от полевой жизни.

22 августа. Утро. Солнышко. Сегодня я дежурю, ребята расходятся по маршрутам. Вылезаю из палатки и замечаю движение под кустами. Смотрю: бурундучок на миске с брусникой пристроился. Ишь, какой ловкий, и собирать не надо! Я подхожу, он соскочил с миски, но убегать не собирается. Сидит, ждёт. Я наклоняюсь к миске, зачёрпываю пригоршню, открываю ладонь. Он подскакивает чуть-чуть. Я не шевелюсь. Он ещё. Ещё. Хвать ягодку, отскочил, смотрит. Ягодку в ротик и снова вперёд, к моей ладошке. Пошла, взяла фотоаппарат со слайдовой плёнкой (у меня их два, один для слайдов, другой – для обычной, чёрно-белой негативной). Он ждёт, перепрыгивает из миски на землю и обратно, позирует. Так и остался у нас, и в палатки заходит.

Ребята вернулись и рады гостю. Саша берёт маленький мешочек для образцов, насыпает туда ягод и кладёт на землю. Бурундучок подскакивает, подскакивает, вот он уже вплотную около мешочка, раздумывает, заныривает в мешочек и, мигом, назад. Ничего не случилось. Он уже смелее заныривает в мешочек так, что только кончик хвостика виден. Там и ест ягоды, не спешит. Мы наблюдаем и радуемся. А Саша говорит, что уже давно видел, как они доверчиво залезают в мешочки, сначала увидел случайно, а потом попробовал подстроить. Вот и сейчас нам показал. Так трогательно наблюдать такую доверчивость маленьких зверушек к человеку. Мы не стали убирать миски с ягодой: пусть лакомится. И он основательно полакомился, раздулся вдвое.

24 августа. Серёжи ещё нет. Идём в маршрут. Потом снова идёт дождь. Саша, Коля и я идём на охоту. Супы из концентратов и сухари уже совсем не вдохновляют. Герман остался работать с образцами, и я взяла его ружьё. Никого нет. Зато кедровник с шишками. Солнышко! Набиваем карманы шишками и по склону поднимаемся на хребтик, погреться на солнышке. Ребята идут, меня задерживают ягоды. Они уже там, мне до них метров 200. Вдруг: Пах! Пах – Пах! Ого, это не куропатка, так много выстрелов, да из карабина. Стою, жду, чтобы не помешать – ведь ребята знают, где я, и в мою сторону стрелять не будут, а зверь может и в мою сторону побежать. Перезаряжаю дробь на картечь (самое крупное, что у меня под рукой). Пах! Пах! Жду, смотрю. По хребтику выплывают два оленя. Поворачивают на 90 градусов и скрываются за перевалом. На фоне неба чёткой лирой проплывают и скрываются за перевалом могучие рога. Горе–охотники! Бегу к ним. Телёнок лежит. Патроны кончились (пошли на охоту и взяли всего 5!). Сашка хватает моё ружьё с картечью, у Коли один жакан. Бегут преследовать: один олень ранен. Брожу по хребту в поисках следа. Саша возвращается. Ищем вместе. Видим кровь на траве. Приходит Коля. Он видел, как и куда они скрылись, но это далеко. Идти бесполезно. Дотемна не успеть, и этот телёнок пропадёт, испортится.

Я устремляюсь к лагерю за машиной в надежде, что она уже пришла. Ребята пытаются камнем взрезать горло – ножа тоже не взяли. За 45 минут добираюсь до дороги. Как назло, ни одной машины! 61-й километр. Мы на 54,5. Ну что ж, турист, вперёд! Засекаю время. Снимаю свитер и куртку. Пристраиваю их, два фотоаппарата, ружьё так, чтобы не болтались при ходьбе, топаю сапогами по дороге. 10 минут – километр – хорошо, 12 минут – километр – плохо. В сапогах плохо. Пытаюсь ускорить. 11 минут – километр – лучше. На 57-м километре нагоняет лесовоз. Сажусь. Веселее.

Эй! Есть кто в лагере? Машина стоит, Гера, Серёжа, ещё кто-то. Я коротко и возбуждённо сообщаю. Ошеломлены. Герман просыпает все 24 цветных карандаша, которые приготовил для работы. Едем. По дороге снова рассказываю, уже подробнее. Доехали.

Ребята спустились с телёнком в низинку к ручью. Герман свежует, как заправский мясник, глубоко изучивший теорию. Общими усилиями содрали шкуру, затащили в ручей. Надрезаем брюхо – где противогаз! Брр! Прямо в ручье разделываем дальше. Кишки зарываем, сердце, печень, почки, лёгкие запихиваем назад, тащим к машине.

Едем, довольные, в предвкушении пира. В лагере часть мяса складываем в мешок и опускаем в реку, часть готовим к ужину. Холодно. Взываю о помощи. Конечно, отзывается Вера, только пришедшая из маршрута, а потом Толя возвращается из маршрута и присоединяется к нам. Есть отзываются все. Уже давно ходят вокруг костра, смотрят заблестевшими вдруг глазами на неготовое ещё мясо и торопят. Пытаются подавать советы. Интересно, что они будут говорить, если зубы сломают?

Герман достает "White Horse" – виски, наконец, привезенное из Магадана с вещами (таки, не заметили в аэропорту, а он молчал, берег сюрприз!), письмами и . . . Исааком! (Это его я проигнорировала впопыхах!) Достаю заготовленные стаканчики от рисовых супов и салфетки (!!!), неизвестно почему захваченные из дома. Ребята пристраивают вдоль стола свечи с помощью ракетных гильз и шофёрского инструмента. Пир! Все сытые и, вдруг, разомлевшие. Песни идут только грустные, в 2 – 3 голоса. Да, после медвежатины было по-другому. Заскучали уже все по дому.

Утром ребята поехали искать оленя: ранен был, далеко уйти не должен, жалко, если пропадёт. Я осталась в лагере – там ведь только физическая сила нужна, да и после пиршества порядок навести надо.

Только тут представляется возможность прочитать письма. От мамы и Серёжи Житомирского. Мама пишет, что дома всё по-старому, только очень скучает. Папа без изменений, только на дверь смотрит долго, когда мама приходит, наверное, меня ждёт. Как же нужен добрый волшебник, который взял бы меня в ладони и перенёс за тридевять земель! Серёжа сообщает, что 2-го октября состоится экзамен по спецпредмету: автоматизация производственных процессов. Приходила меня разыскивать секретарь аспирантуры, чтобы уговорить поступать. Заявление он от моего имени подаст, а я уже потом буду решать. Как далеко всё это, однако, это моя реальность. А здесь – другая реальность. Итак, посуду ребята помыли, но с порядком – слабовато. Исаак тоже остался. Он гость с инспекцией. Убралась, приготовила обед, ждём. Смеркается.

Возвращаются ребята. Притащили оленя. Рога! Жуть, сколько мяса! Наверное, теперь до конца экспедиции хватит. Запихнули куски мяса в две больших геологических сумы и закрепили в реке. Рога, конечно, к Герману в палатку, самую просторную.

26-е августа. Идём в маршрут. Ветер. Проклятый ветер!!! Сносит. Такие ветры только по кино знали, а вот теперь… Самое большое усилие – устоять. Отлично сходили. Курумник, курумник, курумник! Ветер и берёзовый стланник, его-то и зовут – курумник. Что может быть лучше! Брр!

28-е августа. Второй день льёт дождь. Серёжа по дороге в Магадан на каком-то брошенном руднике прихватил несколько железных печурок-буржуек. Поставили одну в нашей палатке. Хорошо, сухо. Вылезать не хочется. Второй день тружусь над журналом для образцов. Хорошо, что приехал Исаак, как-то повеселее стало. Он лёгкий в общении, с хорошим чувством юмора, и не подгоняет скорее работать, а работа веселее спорится. Мы с ним подружились сразу, подшучиваем и подкалываем друг друга.

Вода в реке поднялась. Снесло одну суму с мясом. Жалко. Дань духу тайги.

30-е августа у Толи день рождения. У Геры – 5-го. Решили отмечать вместе: где-то будем 5-го? А сейчас стоим на месте, мясо есть, печурки греют. Надо пользоваться моментом. Нет муки. Поехали в посёлок ″109-й километр″.

Приехали. А в магазине – ревизия, магазин закрыт. Пошла в столовую, улыбнулась шеф-повару. Помогло. Отдал всю свою канадскую муку, 4.5 кг. И капусту, зелёный лук, укроп, петрушку! Им ревизионная оказия привезла, и он, на радостях от моей улыбки, поделился. Серёжа, тем временем, раздобыл где-то браги. Приехали назад. Все обрадовались браге, похлебали из бидона и сидят, тихо и блаженно улыбаются. Чёрт бы их побрал! Идите-ка мне помогать, без ужина, да ещё и праздничного, останетесь! Берусь за пирожки. Чёрт бы побрал, эту канадскую муку! Совсем не клеится. По полчаса леплю пирожок, и, в результате, в котле он расклеивается, и варенье (запасённое на Печальном) вытекает в масло. Так что, будем есть новое блюдо: жареное варенье из голубики. Зато получился отличный салат: капуста с зелёным луком, петрушкой, подсолнечным маслом и соком брусники.

Из Магадана же Серёжа привез подарки, что нашёл: Толе – справочник по автоматике и книжку о Колыме, Герману – механическую бритву "Турист". Мимоходом между готовкой сочиняем надписи к подаркам. Толе: "Учись у других мыслить, не теряя собственной мысли" и к ней – какой-то высокопарный стих о Колыме. Гере: "Шуми бритвой, Шумов, и не устраивай шумов" (Шумов – это его фамилия, а разносы он устраивает часто).

Стол опять устроили со свечами. Как-то стало тепло и весело. Серёжа на гитаре, оказывается, хорошо играет. Расслабился, и такой весёлый, добрый. Это из-за Исаака: то на Серёже вся ответственность, а он в первый раз начальником, а теперь здесь старший есть. С Германом он, как будто, всё время боялся совершить какой-нибудь промах.

Поём, стараемся под гитару нечто вроде мумбы-юмбы плясать. Гуляли дружно до 3-х утра, потом кое-кто ушёл. Остались мы с Толей, Саша, Исаак, Вера. Сидим поём, уже тихие, лирические песни. 7 часов утра! Ого! Мне ведь сегодня дежурить! Вера, пока мы поём, моет посуду, даёт мне роздышку. Зарядил дождь, хотя тепло. Маршрутов не будет, как кстати!

В 8 мы с Верой идём спать, остальные уже спят. Только стали засыпать – Вера как закричит! К ней в спальник мышь забежала. Вера из спальника выскочила, а мышь не хочет. Забилась в уголок и не шевелится. Мы стоим на моём спальнике. Наконец заглядывают Коля и Витя. Мы объясняем. Невозмутимый Коля с загадочной полуулыбкой мадонны сгребает спальник в охапку, выносит из палатки и, выворачивая наизнанку, одновременно вытряхивает. А вот и она. Замерла, глаза-бусинки бегают, выясняют обстановку, потом шмыг в траву. Упали спать. Вдруг меня кто-то тихонько за ноги постукивает. Открываю глаза – Толя:

– Ты же дежурная, уже 10-15!

– Толечка! Дождь сильный! Маршрутов не будет! Дай поспать чуточку!

В 11 я встаю. Снова пироги, тесто осталось, не пропадать же добру. А потом, после этого веселья – чистить все кастрюли, вёдра, тазы, ножи и крышки!!! Посуду обычно моют ребята, а крышки они к посуде не относят. Да и вода холодная. Так что на них вековая грязь. Давно бы надо вычистить, да руки всё не доходили.

Решили снова делать баню, по инициативе Исаака. Нас с Верой опять переместили к Герману, образцам и продуктам.

Уже 1 час ночи, 2-е сентября. И сегодня – маршруты.

Подъём в 7-00. Маршрут тяжёлый, идём 4-е человека, наша первая группа. Солнышко, тепло. Куртку не беру, чтобы было полегче. Идём в гору, отстаю. Уговариваю себя: только не спеши, не догоняй, сохраняй ритм. Вдруг поднимается ветер, и мгновенно налетает волной холод. Растительности – никакой, камень. Залезли в какую-то канаву, перекусили. Идём дальше. Холод накатывается, как перекати-поле. Видим остатки каких-то двух домиков. Бежим к ним. В одном – пол выложен большим железным листом. Собираем обломки деревяшек вокруг. Разожгли в нём костер. Дым ест глаза, вихрем гуляя в полуразрушенном строении. Зато нет ветра и почти тепло. Вскипятили чай, доели. Ребята пошли собирать камни, я осталась "хранительницей огня", чтобы можно было забежать погреться. Через 20 минут начался дождь, через 30 – сильнее, через 40 – снег, через 45 минут прибежали полуживые ребята. Сохнут, греются. Ветер швыряет охапки снега, ледяной крупы. Добровольцы выскакивают в поисках деревяшек.

Начинаем оглядываться: что же это за строение странное? Почему пол представляет собой огромный железный лист с наклоном? Что это за крючья в стенах, жёлоб по краю наклонной плиты? Во второй комнате, в углу свален какой-то хлам. Ворошим в поисках дерева. Находим железные клещи, прутья. Боже! Мы вспоминаем картины из кинофильмов о войне, сцены фашистских пыток! Нет! Это же бывший рудник, почему нет ни одного дома, только эти два? Осматриваем внимательно уже с направленными мыслями, и находим только новые подтверждения нашей догадке. Несмотря на ледяную крупу и жуткий ветер, выскакиваем на улицу. Никакая сила не заставит нас туда вернуться!

Находим вблизи выщербленный склон горы и забиваемся туда, тесно прижавшись, чтобы уместиться за ничтожный выступ, заслоняющий от ветра. На мне майка и тонкая шерстяная рубашка, ребята в майках и ковбойках, только у Геры – штормовка и тёплый шарф на шее. Я уже приготовилась отказаться от его благодеяния в виде шарфа, но благодеяния не последовало. Ребята изумлённо смотрят на Германа и в недоумении отводят взгляды. Особенно Толя, у него чувство взаимовыручки развито по максимуму. Он открывает рот, но я вовремя успеваю его остановить вопросом:

– Почему же эти два строения остались? Никто не решился притронуться к человеческому (вернее, нечеловеческому) страданию? Или в память и назидание потомкам?

Соображаем, что лагеря здесь появились задолго до войны и фашистского опыта. А может это они у нас перенимали опыт? Страшные мысли: ведь это наш дом, наша страна.

Наконец, снег прекращается, остаётся дождь. Мы совсем закоченели, но надо, всё-таки, собирать образцы, второй раз сюда идти – немыслимо, да и дело к осени, погода не улучшит свои проявления.

Разделились на две группы. Мы с Германом обшариваем соседний склон и распадок. Здесь большая площадь россыпи касситеритов, и нам много работы. Коля и Толя идут в распадок за строениями (слово "дом" здесь невозможно больше произнести). Что там – не знаем, им придётся определяться самим.

Мы постепенно продвигаемся к краю бывшего рудника, работа закончена. Ждём ребят, вжавшись в какое-то заглубление между камнями. Тут Гера снимает шарф и укутывает мою шею. Я сопротивляюсь, я уже обижена, и мне не нужны благодеяния.

– Я не мог видеть, как тебе холодно, ужасно хотел прижать тебя к себе, согреть. Если бы я только дотронулся до тебя… Я бы не удержался.

Господи! Как школьник! Молчу. Я не совсем понимаю, почему надо бояться сделать добро. Особенно в такой ситуации. Думать о том, чтобы кто-нибудь что-нибудь не подумал. Чушь какая-то.

Опять острая ледяная крупа. Ребят не видно, им идти через перевал в этой ледяной пурге. Наконец-то показались на склоне. Подходят, улыбаются радостно и хитро, глядя на мою укутанную шею. Вылезаем из укрытия и направляемся к дому. Колет в лицо льдинками, но всё же к дому идти веселее. Спустились в долину – ветер поменьше, дождь безо льда. Мокрые насквозь. Вот и дорога. Иду впереди. Ноги – автомат, хлюп-хлюп, мысли далеко. Ловлю себя на том, что не хочу никуда идти, хочу лечь и спать, хоть в луже. Усилие: ноги – автомат, хлюп-хлюп. Всё равно хочу спать! Выходим к посёлку на трассе. И . . . наша машина ждёт. Какие молодцы! Скорее в лагерь. В сухое. В тепло печурки.

Поели. Сижу в палатке, потрескивают дрова, дрожит пламя свечи, дождь стучит по палатке, он уже не страшен, только лёгкий ритм убаюкивающей мелодии. Вера подкладывает дрова, что-то напевает, уговаривает спать, не дожидаясь её. Мне завтра надо рано ехать за продуктами в посёлок, километрах в 80 по дороге. Блаженное тепло обволакивает меня сладким сном.

К утру дождь утихает, хотя не проходит совсем, моросит. Все занимаются своими делами. Я с шофёром еду в посёлок. Кто-то идёт в недалёкий маршрут, кого-то мы подвозим вперёд по дороге. В посёлке купили хлеба, конской тушёнки, фасоль в банках, крупу, муку. Вернулись. Сварила ужин из конской тушёнки, она оказалась вкусной. Сижу у костра, жду ребят. Исаак оставался в лагере.

Подсаживается ко мне.

– Веточка! (это он так же, как Вера стал меня так звать) Ты, знаешь, я должен тебе кое-что рассказать.

Мой взгляд заменяет вопрос.

– Ты не женщина Германа. Ты не спишь с ним в одной палатке и вообще работаешь со всеми. Никаких поблажек.

– А почему я должна ею быть? И с чего, вдруг, ты со мной об этом говоришь?

– Я думал о тебе так и должен за это извиниться, хотя ты об этом не знала. Понимаешь, Герман должен был ехать начальником партии. Но тут в наше подразделение перевели Серёжу, и его указали, как желательного начальника. Наш главный мог бы побороться за Германа, но ему это могло дорого обойтись. А тут приходится обидеть Германа, который совсем этого не заслужил, мало того, он предложил этот метод обследования здесь использовать. Тогда мы с главным позвали Германа и попросили пойти нам навстречу. Герман согласился и предложил своих знакомых в качестве рабочих. Ну на тебе, конечно, споткнулись, женщины у нас только геологи ездят, а рабочим . . . Ну в общем, отдел кадров сказал – нет. Тут Герман взвился: "Меня тут что, за младшего дворника держат? Или я и она, или я никуда не поеду. И вообще уйду из института!" Такие выступления, конечно, не приветствуются, но ведь мы чувствуем, что обидели его. Тогда главный и говорит: "Ну, если Герман не может без женщины ехать, так и быть, пусть берёт её." Вот так всё и решилось.

– Ничего себе – вывод! Теперь мне понятно, почему ты так на меня смотрел при нашем первом знакомстве! (и почему Герман боится хоть что-нибудь проявить, даже простую человеческую доброту, подумала я про себя). И вообще понятно, какому стечению обстоятельств мы обязаны этой поездкой. Хотя мне не кажется, что кто-то об этом жалеет.

– Да что ты! Такой группы у нас никогда и не было. У вас ни склок, ни скандалов, ни претензий. И уж не драк, что при долгих полевых работах часто бывает. Я у вас тут отогреваюсь, какая-то тёплая обстановка, и разговоры у костра, и песни, и мата нет. Ты не обижаешься на меня? Мне это важно.

Я только улыбнулась, а он радостно засмеялся, побежал искать мне нечто мало-мальски похожее на цветок, принёс веточку с красными листьями.

Начали собираться ребята. Пора ужинать и спать. Работа здесь окончена. Завтра весь день приводим в порядок все записи, пакуем образцы. Послезавтра – новый переезд. В Омсукчан. Как и думали, 5-го сентября, день рождения Германа, проведём в дороге.

Утром собираемся, грузим на машину всё, включая печурки. Выезжаем на дорогу, едем в сторону океана. Примерно 180 километров по дороге. Дорога поднимается выше и выше.

Омсукчанский хребет. Места вокруг явно суровеют. Лиственничные леса редеют, огромные площади горелого леса. Тёмно-зелёные пятна кедровника сменяются зелёно-коричневой массой берёзового стланика. Вскоре пейзаж очищается от излишеств. Вокруг только коричнево-серый, переходящий в синеву камень. И сопки, сопки, сопки:

. . . "Аллах на шайтана был шибко зол . . ."

Чуть в стороне от дороги одинокий обелиск, почти сливается с окружающими камнями. На обелиске дата – 14 июля, это тот самый геолог, о котором говорил Герман. Да, здесь попасть летом в снегопад – даже костёр не из чего разжечь, ни одной палки.

Машина пыхтит, ползёт с натугой. Когда же кончится этот бесконечный тягун. Мы клюем носом, воздух сильно разрежен и вокруг утомительное серое однообразие. А как там шофёр? Его пытается разговорить Серёжа. Наконец, мы на перевале, машина останавливается. Выходим передохнуть. Мы с Верой идём налево от машины, ребята – направо. Дальше дорога чуть спускается и долго идёт по хребтику сросшихся сопок. Наконец – Омсукчан. В городе почти не задерживаемся. Отъезжаем к северу, на берег ручья, рядом с бывшим рудником Хатарен у ручья с тем же названием. Отсюда около 100 км до океана.

Очень симпатичная поляна в кедровом перелеске на мысу, образуемом ручьём. Ручей довольно широкий, неглубокий, вода переливается на камешках и перекатах. Такой уютный уголок для пикника, на первый взгляд. А на второй – осень уже завладела лесом, а это значит, нам придётся круто.

Мы с Верой снова в нашей палатке с печуркой.

6 августа. День, как обычно, начинается с разведывательного обзора. У нас сейчас уже 4-е геолога, включая Исаака. Поэтому даже техники остаются в лагере. Ребята заготавливают дрова, мы с Верой идём на ручей помыться – постираться. Геологи уходят из цивилизации надолго и приучились обеспечивать себя элементами, приближающимися к местному комфорту. Стол, баня, печурки – тому пример. А здесь ребята кипятят в ведре воду и подносят к ручью: вода в ручье холодная, да и погода нежаркая, так что в тазике разводим тёплую воду, а в ручей прыгаем ополоснуться.

Выяснилось, что работы здесь меньше, чем рассчитывали. Так что сегодня идём в маршруты, а завтра несколько человек поедут на машине к океану. Там посёлок, и тоже намеченная точка для обследования. Геологи проведут обзорную разведку, а другие посмотрят в посёлке продукты, где должна быть красная икра.

С икрой всё определилось очень быстро и здорово. Купили очень недорого несколько литровых банок со слабосолёной, нежнейшей икрой – быстрый засол, не для хранения. Купили немного хлеба, масла сливочного (!), картофеля, капусты. Целое состояние, продуктовое, конечно. Ждём Германа и Исаака. Приходят. Работы здесь мало. Поехали в лагерь. Опять дождь со снегом. Хорошо поели, полакомились красной икрой (ели, действительно, ложками, хлеба мало).

Устроили совет. Исаак 15-го должен возвращаться. Решаем, что часть из нас тоже должна уехать. Работы очень мало. Денег – тоже, продукты совсем на исходе. Маленькая печурка не может обеспечить тепло в большой шатровой палатке с одиноким Германом, его надо переселить вместе с кем-нибудь в обычную палатку, а палатки – сдвоить, т.е. одной палаткой накрыть другую, чтобы лучше держалось тепло. К тому же, можно захватить уже собранные образцы. Исаак постарается организовать в Магадане помол и дозировку каждой пробы, чтобы уменьшить объём и вес перевозимого самолётом груза. Тогда к окончанию работ уже что-то будет сделано. Остающиеся быстро закончат полевые работы и потом некоторое время пробудут в Магадане, будут обрабатывать образцы.

Решили, уезжаю я (как раз, и с аспирантурой разберусь), Толя (Вите важнее ещё деньги заработать, он останется), и Саша (они с Колей жребий кинули). Остается 5 человек. Вера тоже могла уехать, но у неё свои планы на Серёжу образовались, и она решила не отходить от него далеко. После такого решения стало всем грустно: всё-таки мы очень сблизились, и уж несколько пудов соли, точно, съели. Поели икры (вместо соли), погрели воду, помылись уже в темноте и залезли в тёплые палатки. Так нам грустно с Верой стало. Мы две женщины, со своими проблемами и заботами поддерживали друг друга.

– Веточка, мне будет нехватать тебя. Хорошо, что ты была здесь. Легче переносить все тяготы, когда есть рядом свой человек, женщина. А сначала Серёжа был недоволен, злился и на причуды Германа, и на потакание им начальства. Но потом всё поменялось. Как хорошо, что тебя взяли. И, вообще, вас. У нас не было такого поля. Ну, давай спать, ещё несколько дней у нас есть.

– Я, конечно понимаю, что сунулась в авантюру. Но я ничуть не жалею. Я рада, что побывала здесь и с вами. Да, пора спать. Спокойной ночи.

И мы, одновременно вспомнив о мышке, рассмеялись: наши мысли стали общими. Я закуталась в спальный мешок, прижала руки к груди – не жарко. Но что это? Под ладошкой я почувствовала твёрдый шарик. Как фасолинка. Это на груди. Хорошие дела! Ну, да не здесь же разбираться. Потом.

Всё как обычно, только очень быстро бежала осень. Лиственницы пожелтели. Снегопады всё учащались, ветер с дождём вообще прочно поселились. В лагере стали оставаться по 2 – 3 человека, чтобы получше обеспечить тепло и помощь возвращающимся: протапливать все печурки, заготавливать и просушивать дрова для костра, поддерживать костёр, чтобы с едой задержек не было, и вода горячая всегда была.

13-го рано утром мы выезжаем в Магадан. Переночевали в гостинице, она явно опустела, сезон гостей здесь закончился. Исаак оформил нам билеты, отметил командировки.

Рано утром 15-го сентября снова садимся в самолёт.

В самолёте складываются строки прощания с Колымой:

Гитары переборы,

Моторов гуд,

Дороги, дороги,

Дороги зовут.

Московские туристы,

Куда вас занесло?

Километры – тысячи,

Чужое ремесло.

Накрапывает дождик –

Словом – Магадан.

Дороги, бездорожья –

Словом – Колыма.

Гроздья голубики

Пурга заметает.

Молодою лиственницей

Вышки зарастают.

Кости человечьи,

Оскал зубов . . .

Забытые навечно

Встают из гробов

Московские туристы,

Смотрите в черепа:

Пустые глазницы –

Чужая судьба.

Вершины редколесные

Убегают в сон . . .

Жизнь продолжается –

Таков закон.

Эпизодом – лето,

Вечностью – зима,

Солнце светит редко,

Словом – КОЛЫМА

Снова под нами уже вся заснеженная Якутия, Новосибирск, Москва. Дома.

Колымская эпопея закончена. Кроме собственной памяти, у меня дневник, 3-и фотоплёнки цветных слайдов, 2-е чёрно-белые, обычные, и несколько камней.

С аэродрома звоню маме. Мама ахает от неожиданности и собирается ехать ко мне, купить что-нибудь вкусненькое поесть. Еду домой. Скорее в ванну, в чистую кухню, уютное кресло, к любимым книгам, в чистую постель.

Приехала мама, соскучилась, всматривается: такая же? Уставшая? Посвежевшая, повзрослевшая? Сегодня – да. А завтра? Послезавтра, в субботу, к папе, в больницу, снова наваливается боль и горе.

19-е сентября, понедельник. Выхожу на работу, Толя тоже. Все сбегаются смотреть на нас, как на дикарей. Серёжа между всеми глазеющими поясняет мне ситуацию с аспирантурой, куда я вроде бы не собиралась. Он от моего имени подал заявление, поскольку срок был до 15 сентября, мне надо срочно поставить свою подпись, они так согласились. Мы просим всех подождать, пока будут готовы слайды, и я бегу в аспирантуру выяснить ситуацию.

Экзамены по диалектическому материализму я сдавала несколько лет назад, за компанию с сотрудниками, на всякий случай. Занятия по английскому языку у нас в институте были организованы в конце предыдущего года для внедрения нового метода "изучение во сне". Поскольку я уже стала основательно подзабывать язык, мне стало жаль терять прежде хорошую подготовку. Я пошла на эти курсы, благо, что они проходили в рабочее время, с утра, по 7 – 8 человек в группе.

Несколько раз в неделю – сон в специально оборудованных комнатах с нашёптыванием английских слов и выражений при засыпании и просыпании. Как всегда всё делалось в советской интерпретации иностранного метода: кровати стояли впритык друг к другу, была зима и те, кто утыкался головой в подоконник, не позволяли открывать окно, духота была страшная. Магнитофон советского производства и запредельного года выпуска хрипел, срывался с шёпота на крик, трещал, как рушащийся дом, или умолкал вовсе. В общем, с методом всё было ясно, но, главное, это занятия с преподавателем в небольшой группе. Ну и, потом, в начале марта – экзамен. Принимать его пригласили ведущих преподавателей ВУЗ-ов, и среди них оказался мой Станкиновский преподаватель, заведующий кафедрой. "Откуда Вы так хорошо знаете язык, у кого занимались?" – спросил он. Что же я могла сказать, кроме как: "У Вас". Хотя на самом деле, заслуга была моей школьной учительницы, Елены Захаровны Вольфкович. Но об этом в другом месте рассказа. После такой наглой лести он, конечно, расплылся от удовольствия, хотя отличная оценка уже была проставлена.

Я прихожу к секретарю аспирантуры. Она обрадовалась и говорит, что они только и мечтают, чтобы я соизволила, и характеристики у руководства отдела уже получены, и экзамен по довольно специфичному тогда предмету: автоматизация производственных процессов, состоится 4-го октября. Да, я, наконец, задумалась. А почему бы нет? Дневным аспирантам платят стипендию. Тема диссертации выбирается по теме моей же работы в институте и, как правило, я здесь же оформляюсь работать "на полставки", чтобы по нормам бюрократии с меня формально могли бы спрашивать работу, а мои подписи на служебных документах были действительны. Стипендия – 100 рублей, полставки младшего научного сотрудника – 49 рублей, и с этих выплат налог не берётся, т.е. чистые 149 рублей. Моя нынешняя зарплата старшего инженера – 135 рублей, минус 14 процентов налогов, вместе с профсоюзными.

Пошла к своему любимому завлабу и старшему другу, Купцову Александру Лавровичу. Мы в это время занимались проектированием, точнее уже сборкой, автоматической линии с программным управлением. Мы разрабатывали техпроцесс, задания на станки, реализующие этот техпроцесс, систему управления линией ("линия" – это старое, привычное тогда название, на самом деле речь шла об участке станков), включая подготовку программ для станков с ЧПУ, и систему транспортировки и загрузки-выгрузки деталей. Александр Лаврович мне и говорит:

– С финансированием – проблемы, его прекращают. Нам бы только успеть собрать и, хотя бы кое-какие испытания провести, чтобы работа задаром не пропала. Так что самое время тебе в аспирантуру идти, ну покрутишься на линии в своё аспирантское время немного. Да, кстати, Одесса (завод фрезерных станков) сделала станок и его надо принимать до конца 3-его квартала. Это значит, вам с Толей надо на днях туда ехать, ты по механике, он по электрике.

Надо сказать, что ручеёк финансирования уже давно иссякал, и нас уже перевели на другую работу, а эта была как бы "хобби". Но за станок деньги были заплачены, и его надо принимать, иначе у завода будет невыполнение плана. Значит, неделя перед экзаменами будет командировкой. Да уж! Не считая того, что за три месяца я, мягко говоря, несколько отвлеклась от технических и технологических проблем, надо сходу войти в технические требования и чужую конструкцию станка. Да ещё между делом подготовиться к экзамену на степень "кандидат наук" (мы сдавали сразу кандидатские экзамены, которые засчитывались и как вступительные: как бы ни было трудно, лучше один экзамен, чем два). Ну что ж, взяла чертежи станка, присланные заводом, программу спецпредмета и несколько книг к ней.

22-го сентября мне исполнилось 29 лет. Отметили вдвоём с мамой. Захотелось побыть вдвоём, в моей кочевой в этом году жизни нам это редко удавалось. Магадан – Омсукчан, Одесса – Измаил. Почти крайние точки страны. Летаю из края в край. Моя мама! Сколько же ты переживала, не зная почти, где и как твоя дочь и зная, где и как безнадёжно угасает твой муж! Как же трудно тебе вот так отпускать меня в неизвестность, и никогда не препятствовать моим странствиям! Я присаживаюсь рядышком, прижимаюсь к её плечу. Нам не нужны слова, мы все понимаем друг о друге, и мы всегда рядом, даже если далеко. И сейчас нам никто не нужен, мы хотим вот так, почти молча, поговорить друг с другом.

Толя взял билеты на самолёт Москва – Одесса на 25-е сентября и обратные только на 2-е, воскресенье, на вечер, других не было.

Предвечерняя Одесса встретила нас мягким, обволакивающе ласковым теплом. Надо искать ночлег. В гостинице возмутились нашей наглостью: хотим в гостиницу! В растерянности мы вышли на улицу, никаких знакомых и родных в этом городе у нас нет. Завод не работает. Тут подходит шустрая бабуля:

– Вам переночевать? Могу устроить у меня. Чистенько, хорошо и недорого. Пойдёмте.

Пошли. Деревянная развалюха. Живёт бабуля с семьёй. Выясняется, что кроватей у неё нет, спать она нам постелет на полу в кухне. Утром сын встаёт на работу, так что в 6 утра – подъём. Хитро посмотрев, она добавила, что документов она с нас не спрашивает. Она имеет в виду документ о праве нашего совместного проживания, т.е. свидетельство о браке. Да, хорошо, что мы с Толей закалены "совместным проживанием" на Колыме! Ну а после того, как пережила "женщину Германа", я уже не реагирую на подобные взгляды. Выхода у нас нет: на дворе темнота, хоть глаз выколи, куда нам идти? Бабуля стелет на полу нечто вроде большой подстилки. Хорошо хоть даёт две подушки и сомнительной чистоты два одеяла (она попыталась сначала отделаться одним, но нашему терпению, несмотря ни на что, приходил конец!). Ещё не опомнившиеся от других дорог, мы сваливаемся на пол, проваливаемся в сон. Очень быстро, однако, я просыпаюсь от ощущения укуса. Смахиваю с себя какое-то насекомое (темно, и Толю боюсь разбудить), но не тут то было: за первым укусом следуют другие. Погрузившись в борьбу, замечаю, что Толя занят тем же. Обмениваемся впечатлениями, пытаемся спать в борьбе. Глубокая ночь. Зажигаем свет. Что это? Кажется клопы (мы с ними раньше, конечно дела не имели, но где-то видели). Вскакиваем, нет, невозможно! Гасим свет, выскакиваем во двор и садимся на завалинку. Так и сидим до рассвета. С рассветом бежим из "приюта", заплатив, тем не менее, деньги за ночлег – наша "нежность" – наши проблемы!

Идём на море. Пляжи – пустые. Чудо! Бросаемся в воду. Она прохладная, но для нас ли? Белый песок и прозрачное, голубое, тихое, как вода в тарелке, море! Об этом можно было только мечтать! Тёплое утреннее солнце пригревает нас и сырой песок. Над ним повисает едва заметная дымка испаряющейся влаги. Нежность! Все тяготы бытия забыты! Теперь бы где-нибудь перекусить и можно идти на завод.

На заводе нас провели к И. И. Княжицкому, главному конструктору. Нас предупредили, что человек он суровый, и контакт с ним наладить непросто.

У нас, однако, сложностей не возникло, мы быстро нашли общий язык и даже перешли на любимый мной язык взаимных лёгких подкалываний, лёгкий одесский юмор. Он сразу выразил удивление по поводу нашей бессонницы (мы пришли к началу работы завода), сказал, что делал бы он в наши годы, попав в благословенную Одессу. На это мы в красках представили ему нашу прошедшую ночь. Он сильно растрогался и тут же приказал связаться с гостиницей. При этом, велел передать гостиничной службе, что от нас зависит финансирование завода, и если оно пострадает, то и им придётся плохо.

Мы пошли в цех, слегка ознакомились со станком. Больше чем "слегка", нам не удалось. Княжицкий мягко нас выпроводил, сказав, что они сами знают, где у них ещё недоделки, так что, наше место пока на пляже. В конце недели они нам всё покажут. Нам ничего не оставалось, как последовать его совету.

Мне такой расклад был на-руку, я могла заняться подготовкой к экзамену (на пляже). Но мы решили всё же заглянуть на завод завтра в середине дня и заглядывать каждый день. Прежде всего нужно было утвердившись в гостинице (пока был рабочий день, и мы могли воззвать к "покровителю" Княжицкому).

В гостинице меня устроили в комнате на 20 человек, хорошо только, что кровать моя оказалась в углу, за столбом, подпиравшим потолок. Толю поместили в 4-х местный номер, но зато предупредили, что только на два дня. Переодевшись, я взяла в сумку пару нужных книг, второй купальник и вышла на улицу.

Гостиница "Спартак" в центре города на Дерибасовской. Мы пошли в кружевной тени деревьев, зашли в знаменитую кондитерскую, наслаждаемся сладостью, теплом и жизнью.

Вечереет. Идём по приморскому бульвару, в порт.

На Морвокзале я узнаю про т/эх "Абхазия". Он только сегодня ушёл. Эх, обидно! Весь год получаю открытки от своего названного (в полном смысле этого слова, но это было раньше, и другой рассказ) брата. Все открытки примерно одинаковы: "Светик! Дорогая сестричка! Поздравляю . . . Приезжай, хоть на несколько дней, соскучился, целую крепко, Володя." Ну вот, приехала. Корабль ушёл и до нашего отъезда не вернётся. Обидно! Правда, поездка была неожиданной, и срок её менять было нельзя: конец квартала, закрытие темы. Ничего не поделать.

Идём дальше.

Одесский маяк! Как красиво на полукруглой косе выбегает он в море, раскрывая объятия приветливого города! Впервые я увидела его в лучах закатного солнца. Я навсегда влюбилась в этот вид, узнаю его на любой фотографии сразу, по непонятным признакам.

И сейчас, тихий, тёплый вечер, солнце почти село, редкие облака у горизонта раскрывают прощальный веер золотых лучей. Лёгкий ветерок чёрным шёлком скользит по щеке. Огни портовых кранов зависли над тёмной водой разноцветным волшебством. Лёгкие, шелестящие платья женщин и звонкий, завораживающий смех создают многоголосую, удивительную мелодию. Колдовская ночь! Даже мы с Толей чувствуем себя немного влюблёнными, хотя знакомы уже целую вечность (ровно 10 лет!), и наши влюблённости никогда не перекрещивались. Это сказочное сновидение, в котором трудно представить, что всего чуть более недели назад мы мерили каменные вёрсты, хлеставшие нам в лицо снежной порошей, бросая под ноги чьи-то высохшие кости.

Так и пошли наши рабочие дни. Спать в числе 20 человек, женщин, по разным причинам поселившимся здесь: кто-то приходил в 2 часа ночи и, не смущаясь, обсуждал свои проблемы, а кто-то вставал в 5 утра и делал то же самое, т.е. громко переговаривались, хихикали, обсуждали женские проблемы, – было невозможно. Сонная, рано утром я вываливаюсь в вестибюль гостиницы. Толя солидарен со мной, как верный рыцарь. Мы отправляемся на пляж в парк Шевченко (завод совсем рядом). Купаемся. Я разворачиваю умные книги. Народу почти нет, всё-таки конец сентября. Дует тёплый ветерок, песок ещё чуть влажный, солнышко мягко пригревает. Вскоре я просыпаюсь, потому что Толя пытается сдвинуть меня на более просохший песок. Остаётся надеяться, что содержимое книги само заплывёт в мою голову. Потом мы идём по городу, завтракаем в приглянувшейся нам закусочной – пирожковой, идём на завод. Там нас нежно и заботливо пытаются вернуть к морю, а мы пытаемся разобраться в станке. Обедаем мы на заводе, это дешевле городской столовой, да и удобнее. Возвращаемся к станку, но часа в 3 – 4 нам полностью перекрывают доступ, поскольку нужно что-то разбирать. Снова к морю, по прибрежному парку. Толя отправляется в кино, а я сажусь в парке читать свою умную книгу.

Темнеет, идём к гостинице, решили поужинать в ресторане. Мест, конечно, нет. Ждём, хочется сесть на террасе, зачем сидеть в душном помещении? Толя пошёл выяснять ситуацию, я осталась на улице. Вдруг радостный возглас, оборачиваюсь – передо мной милая Ирина Валентиновна, наша сотрудница, с которой мы были в Ленинграде. Она сегодня приехала на другой станкозавод по другим делам, и её направили в эту же гостиницу. Обмениваемся взаимной радостью и впечатлениями. Ирина Валентиновна намного старше нас, она вполне пожилая женщина, но сохранила молодой задор, интерес ко всему и подвижность. Она просит принять её в нашу компанию за столиком и идёт устраиваться. Вскоре мы все сидим за столиком на террасе, довольные жизнью.

Ирина Валентиновна едет отсюда во Львов.

– Вы когда возвращаетесь? В воскресенье поздно вечером? А что, если съездить в Вылково. Русская Венеция, город на воде, в устье Дуная, по пути можно осмотреть Измаил. Всё равно, делать в выходные нечего.

Идея нам нравится. В субботу меня выселяют из гостиницы, Толе придётся поскандалить, чтобы продержаться до пятницы, возможно, снова с помощью Княжицкого. А поскольку в выходные завод не работает, и командировку закрываем мы в пятницу, то и его влияния, скорее всего, будет недостаточно. Мы идём на Морвокзал выяснять варианты нашего путешествия по воде. Небольшой речной теплоход "Белинский" отправляется вдоль берега моря вечером в пятницу, рано утром приходит в Вылково, идёт в Измаил, там стоит почти сутки и на рассвете, в пять часов утра, отправляется назад. В середине дня мы будем в Одессе. У нас даже будет время пройтись по городу в ожидании самолёта или компенсировать случайное опоздание теплохода. Решено!

Остальные дни идут по тому же расписанию, разве что Толя не ходит в кино: в электрике станка он обнаружил кое-какие проблемы, в которых надо разобраться, и указать в замечаниях для исправления. По конструкции станка тоже есть замечания, но с ними у меня полная ясность. Интересно, что одна из погрешностей – несоблюдение высоты центров, т.е. при встройке в линию с единым транспортом деталь будет приходить на 200 мм выше, чем это предполагает конструкция станка. Но ведь они делали по нашему заданию, как? Станок теперь не переделать, придётся придумывать что-то на сборке участка, подставку какую-нибудь. Ну, в остальном, мелочи.

Дотянули до пятницы. Наконец-то я высплюсь в двухместной каюте с Ириной Валентиновной.

Теплоход отчаливает. Вот уже уходят назад Аркадия, Большой Фонтан, Черноморка. Вскоре уже плывём в темноте. Я с радостью плюхаюсь на верхнюю койку и проваливаюсь в сон. Просыпаюсь в полной темноте, койка и каюта взмывают вверх, падают вниз. Лежать на верхней полке неуютно. Слезаю. Моя соседка стонет. Вспоминаю, что надо на воздух. Уговариваю и служу подпоркой, выходим. Стоны и зелёные лица. Мне, конечно, не слишком хорошо, однако терпимо. Вцепляюсь в поручень, держу Ирину Валентиновну. Волны, чёрно-седые сваливаются на палубу, окатывают нас. Наверное, на палубе нельзя, но до нас никому нет дела, и я уверена, что удержусь. Время тянется непонятно с какой скоростью. Речной кораблик, как бумажный, переваливается с боку на бок. Холодно, силы на исходе, живот подводит спазмами, но держусь. Палуба несколько запачкана, несмотря на то, что постоянно окатывается водой. Многие прилепились к перилам, кто-то лежит прямо на палубе.

Постепенно шторм стихает. Волны ещё перекатывают через палубу, но уже тяжело, и агрессивности уже нет. Тут появляются члены команды, гонят с палубы, опасаются, что нас смоет за борт! Нам и самим уже кажется, что мы можем прилечь и, хоть немного, поспать.

В 6 часов утра выползаем на причал Вилково. Узнаём, что каждые два часа в Измаил ходит "ракета". Отлично, можем гулять по городу, пока не надоест, потом поедем в Измаил на ракете и там вернёмся на корабль.

Городок Вилково расположен в дельте Дуная, в 18 километрах от моря. Основан он в 1746 году крестьянами – переселенцами, бежавшими от крепостного гнёта в непролазные дунайские плавни. В сплошных болотах, осушая, делая пригодной для жизни эту землю прорыли многочисленные каналы. Почти все дома стоят по берегам каналов. Но на этом, так мы понимаем, сходство с Венецией кончается.

Серое утро, сероватые, потемневшие от времени и сырости побелённые дома, окруженные айвовыми садами. Некоторые из них похожи на каменные, но точно определить трудно из-за толстого слоя старой облезшей штукатурки. Городок ещё спит, на улицах, протянувшихся вдоль каналов, почти нет людей. Грязные лодки перевозят грузы. Ищем хоть что-нибудь, похожее на общепит. Столовая. Грязь несусветная. С трудом запихиваем в себя неизвестной давности пирожки и запиваем жидким, холодным чаем.

Идём дальше. Центр города, кинотеатр, школа, улица Ленина. Поднимается солнышко, городок явно светлеет, зеленеет. Попадаем на большой, яркий, проснувшийся сельский базар! Овощи всех цветов и размером, молоко во всех проявлениях, домашние сыры и колбасы. И рыба, рыба, рыба! Всех сортов и видов! Ещё трепыхающаяся и копчёная, нежно сочная и провяленная до каменной твердости. Голова кружится от такого изобилия. Пьём топлёное молоко, едим домашний белый сыр с помидорами (по примеру местных жителей). Больше всего поражают помидоры, огромные, красные, сахарные! Берём несколько штук. Для интереса, по одному кладём помидоры на весы: 950г, 1 кг. Мы таких никогда и не видели, а, тем более, не ели. Покупаем по паре штук с собой, удивить и порадовать домашних. Прямо здесь едим жаренную и горячего копчения рыбу. Набираем солёную, вяленную, холодного и горячего копчения домой.

В порту, садимся в "ракету" и с удовольствием ″летим″ вверх по Дунаю. Проходим мимо городов Килия: слева – старинное румынское село Старая Килия, справа – советский порт Килия. Это очень старинный город. Известно, что уже в V – IV веках до нашей эры здесь были греческие поселения, а киевские князья Олег и Игорь основали здесь город Переяславец. На румынском берегу видна церковь с двумя колокольнями. Мы впервые видим "заграницу". Дунай делает крутой поворот, идём по каналу. Слева проплывают румынские сёла, пристани. Мы во все глаза пытаемся рассмотреть их, увидеть людей. Наконец показался порт Измаил.

Бродим по городу, погружённому в жару и в туман бело-жёлтой пыли. Дом моряков, проспект Суворова, памятник Суворову. Постояли у памятника русской славы. Пора бы и пообедать. А заодно бы прополоскать под каким-нибудь краном горло, а то уже и разговаривать трудно: пыль, всюду пыль. Спрашиваем у приглянувшегося прохожего. Он не советует нам идти в ресторан и, тем более, столовую, а вот, если пойти так и так, то увидим закусочную.

– Вот туда и идите, не пожалеете, и город наш хорошим словом поминать будете.

Мы заинтригованы. Немного запутались, но нашли-таки, закусочную. Когда-то светло-жёлтое двухэтажное здание, потрескавшаяся, местами обвалившаяся штукатурка, на второй этаж ведёт обшарпанная лестница. Начало не слишком впечатляющее. Поднимаемся, открываем и закрываем за собой дверь. Две просторные, чистые, прохладные комнаты, белые тюлевые шторы на окнах, чистые белые скатерти на свободно расположившихся столах. Выбираем столик в уголочке. Мужчина-официант сразу приносит меню и спрашивает, будем ли мы есть раки, пока принесут заказываемый обед. Мы удивлены, но он уверяет нас, что сюда все приходят есть раков, мы не пожалеем. Соглашаемся.

Через минуту на нашем столе на огромной тарелке гора раков. Это одна порция. Мы принимаемся за невиданную, нееданную еду. Пробовать-то мы пробовали раков, но это была экзотика, а здесь – просто еда. Взяли немного пива, но больше увлечены самими раками. Раки крупные, свежие. Учимся их разламывать, чтобы удобнее и полнее доставать мякоть. У меня в памяти недавний краб в бухте Нагаево. Да, судьба в этом году не скупится на сюрпризы. За несколько месяцев побывать на самом востоке и самом западе огромной страны, 11 часовых поясов! Потом нам приносят по полной большой тарелке борща, и какого! Не во всяком доме такой борщ сможет хозяйка сготовить. Мы, ещё не поняв, во что выльется желание поесть раков (привыкли к микроскопическим порциям!), заказали на второе антрекоты. И нам их принесли! Куски хорошо прожаренного сочного мяса, размером с полтарелки, жареную картошку, помидоры и зелень. Мы уже сытые до предела, а отказаться невозможно. Чёрный кофе, сваренный в джезвах на горячем песке – великолепен, как и всё остальное. Да, вот уж на неделю вперёд наелись!

Спустились с лестницы и на завалинке этого же дома уселись – двигаться невозможно. Отсиделись. Снова походили по городу. Надо о ночлеге подумать. Решили идти в порт, авось, там в речной гостинице пристроимся. Приходим, спрашиваем о ночлеге до отправления парохода, а нам предлагают прямо на этом корабле и ночевать. Утром никаких забот, просыпаемся от мягкого толчка: пароход отвалил от причала. Снова плывём по Дунаю, выходим в море, хотя не сразу это понимаем: большая река долго не хочет растворяться в море и дунайская сероватая вода ещё долго окружает теплоход.

Но вот уже перед нами Каролино-Бугаз. Красивое название, изумительное место на косе между Днестровским лиманом и Чёрным морем. Белый песок и сады, сады. Вот бы, куда приехать летом! Как-нибудь . . .

Обратный путь прошёл спокойно.

Поздно ночью мы уже в Москве, дома.

2-е октября. Через день – экзамен. К экзамену я не готова. Придётся рисковать.

К обеду иду на работу: существует правило, по которому, если из командировки прибываешь поздно (кажется, после 22-х часов), на работу нужно выходить к обеду. Мы прилетели заполночь, да ещё дорога от аэропорта.

В конце дня мне звонит секретарь аспирантуры: председатель комиссии заболел, экзамен переносится на 9-е. Отлично!

Одновременно с подготовкой к экзамену срочно ищу руководителя и тему. Предложений – несколько, в том числе и уже по почти готовой работе, которую делал сам предлагающий руководитель. Но, тема далека от всего, чем я занималась и интересовалась, и, потом, не хочу готовую работу, хочу делать сама! Выбираю задачу автоматизации подготовки программ на сверлильно-расточной группе станков, которую предложил мне И. А. Вульфсон. Перехожу в Отдел Подготовки Программ, оформляюсь там на пол-ставки.

В середине октября вернулась оставшаяся часть партии. Гера мне сразу звонит и сообщает интересную "новость", которую я уже, конечно, знаю: в институте сплетни распространяются быстро. За наше отсутствие Маечка закрутила активную любовь в надежде на семейные последствия с человеком много старше её и с хорошим положением и должностью. У него недавно умерла жена, и у Маечки летом создалась ситуация, вдохновившая её на активные действия. Так что, Маечка не мешает нашим встречам.

Устраиваем прощальный ужин в квартире Германа. Встречаемся. Все одеты не как в тайге. Немножко все другие. Приглядываемся друг к другу. Но вот быстро собираем стол, Гера ставит на стол свой любимый "White horse" и возникшее напряжение исчезает. Мы опять слышим, что наше пребывание в составе их партии сделало сезон значительно приятнее прежних. Витя сразу "столбит" следующий год, хотя работы будут тяжёлые: надо будет рыть в мерзлоте глубокие шурфы. Но ему нужны деньги: семья, ребёнок.

Музыка. Танцуем. Квартира просторная. Родители уехали отдыхать, сестра – на свидании. Мой любимый вальс. Герман нежно обнимает меня, и мы скользим и кружим, скользим и кружим, и весь мир вместе с нами. Я прислоняюсь к его сильному плечу, и ничего в мире больше не существует. Гера тоже очень любит вальс и отлично танцует. Он вообще довольно пластичен в движении при всём его росте и силе.

Стоит золотая, теплая осень. Воздух наполнен хрустальной чистотой. Казалось бы, нагулялись по тайге, насмотрелись. Но невозможно сидеть дома, так хочется вобрать в себя всю красоту подарка природы. Мы едем в Сокольники и бродим, бродим по золотым аллеям до самой темноты. Золотые, красные, зелёно-желтые листья клёна медленно кружатся, устилают землю. Я собираю их в большие букеты, и мой дом тоже становится золотисто-весёлым.

Удалось купить билеты в Большой на ″Легенду о любви″. Балет в постановке Ю. Григоровича вышел почти полтора года назад. Мехменэ Банум – М. Плисецкая, Ширин – Н. Бессмертнова. Ферхад – М. Лиепа. Балетный рисунок удивительно совмещает классический и восточный танец. Восточная сказка, нега и трагедия в исполнении таких прекрасных танцовщиков!

Герман тоже любит и понимает балет. И тут мне с ним легко. Но что-то в наших характерах не сходящееся. Договариваемся о следующей встрече. Потом о следующей. Мы помним и не хотим забыть то, что возникло между нами там, в тайге. Но, то ли мы слишком перебороли себя там, то ли это было наваждение тайги – что-то не так, взаимного непреодолимого притяжения больше нет. Появится ли вновь? Взаимная симпатия, тёплые чувства есть, но не более. Ладно, время покажет.

Итак, я с 1-го ноября в дневной аспирантуре.

Руководство отдела попросило отсрочить переход до Нового Года из-за моей ужасной необходимости. Работа на сборке линии? Нет, до этого никому нет дела, кроме Лаврыча, а с ним мы договорились негласно. А меня, на открывающейся выставке "Станки 66" в Сокольниках оказывается, некем заменить! Ладно, это тоже в какой-то мере интересно – общение со многими людьми, работающими в разных областях техники.

Пошла всё-таки ко врачу, сказала про опухоль. Старая, толстая тётка посмотрела и сказала, что с такими опухолями и десять лет прожить можно.

– Приходи через год или, когда заметишь, что сильно увеличивается.

Я (дура!) обрадовалась, что от меня не требуется никаких дальнейших взаимоотношений с врачами. На том мы и закончили.

Приехал на гастроли Кубинский балет. Восемь лет назад я уже видела Алисию Алонсо в составе национального балета Кубы. Стремительная, как вихрь, балерина с отточенной до незаметности техникой увлекла меня в этот свой вихрь, отпечаталась в памяти точным рисунком танца. Его язык выразителен, тонок и темпераментен, как испанская речь. Теперь приехал её брат, Альберто Алонсо, который представляет свои работы как балетмейстер. Язык его танцев также точен, по-испански своеобразен и ярок. В этой группе представлен и классический испанский танец в кубинских вариациях.

Как доставали билеты – скучно повторяющийся рассказ об очередном доставании. Правда, на сей раз, доставанием занимался Герман. Да и не нашли устроители ничего лучшего, как показывать балет в Лужниках. Единственная радость от стадиона, что можно, при желании, не очень навязчиво переместиться, что мы и сделали.

Балетным номерам явно недоставало отточенной Алисии. А вот на кубинские темы, испанские национальные танцы – непередаваемо вовлекающий в себя ритм, кажется, что ты танцуешь вместе с ними, в одном ритме в одном круге. В ритм с кастаньетами сами собой складываются строки:

Стучат кастаньеты, сверкают глаза,

В вихревом танце испанки кружат!

Движенье – пламень, ликующий смерч!

Танец – как жизнь: оборвёт только смерть!

Пламя, погасни, жизнь – замри:

Он не дождался прихода зари.

В сердце, в висках кастаньеты стучат,

Погиб товарищ от рук палача!

Пусть голод и цепи пыл охладят,

Гордость и честь – не для солдат!

Ты хочешь свободы? Ну, что же, смотри:

Он не дождался прихода зари.

Борьба, как танец – оборвёт лишь смерть,

Смотри палач на ликующий смерч!

Стучат кастаньеты, гитара звенит,

Танец не стихнет, не кончится жизнь!

Золото осени сменилось раннезимней слякотью. Встречи с Германом плавно сошли на нет. Изредка созваниваемся, всё собираемся встретиться как-нибудь . . .

На выставке познакомилась с тремя ребятами. Они работают на других стендах. Выставка расположена в Сокольниках, и мы заканчиваем рабочий день прогулками по теперь уже заснеженным аллеям. Но уже темно, и хочется есть, поэтому гуляем недолго, только чтобы вдохнуть чистый, морозный воздух.

Как-то выходим с выставки, усталые, голодные. Юра предлагает пойти в кино "Берегись автомобиля", недавно вышедшем на экраны. Комедия Э. Рязанова на необычную тему и И. Смоктуновский в неожиданной роли – он остался в памяти Гамлетом. К комедиям я отношусь настороженно. Часто желание насмешить слишком навязчиво. Но эта – мне нравится, смеёмся от души. Смех прибавляет калории, домой иду уже не такая усталая. Можно даже приготовить что-нибудь, например, пожарить картошку, сварить кофе, сбить сливки и открыть баночку с консервированными персиками или абрикосами. Так и идут день за днём, подбираясь к Новому Году.

Под Новый Год получаю поздравления от Вали Булкина и Володи. Володе я в Одессе оставила письмо с сообщением типа: "а счастье было так возможно!" И теперь от него:

"Светик! Извини, что сразу не ответил. Закрутился. Становимся на ремонт. Если сможешь, приезжай. Или летом – узнай расписание, устрою на корабле, прокатишься по нашему маршруту. Соскучился! Поздравляю сестрёнку с Новым Годом! Желаю счастья, здоровья. Целую крепко. Володя."

С Нового Года я практически работаю не на табеле. Пол-ставки обязывают только на половину рабочих дней, и их я выбираю сама. Работа на ЭВМ – сменная. Вечером табельщица не дежурит, ″уход″ не контролируется. Наконец-то я более или менее распоряжаюсь собой. Нет, это не значит, что я не буду работать, но распределять рабочие часы я буду сама. Чтобы творчески работать, а не отсиживать, когда работа "не идёт" или самочувствие ниже нуля.

С НОВЫМ ГОДОМ! С НОВЫМ 1967 ГОДОМ!