Читать книгу Между Тенью и Фарфором - Светлана Турмова - Страница 6

Он опять сидел на подоконнике – в синем трико и засаленной кепке, в той же позе нахохлившейся галки. Василий на всякий случай глянул незнакомцу под ноги, но, конечно, никакой тени не увидел – ни птичьей, ни человечьей, ибо власть света здесь ограничивала единственная лампочка, слабо горевшая под потолком.

И все-таки коварный озноб пробрался под рубашку, поднялся по рёбрам, как по лестнице, подпер подбородок холодной ладонью. Шумский стиснул зубы и сделал в сторону «потёртого» пару неуверенных шагов. Тот ничем не обозначил своей заинтересованности в его персоне и не шелохнулся, точно был просто декорацией – странной и неуместной. Лицо под кепкой с козырьком-клювом по-прежнему не удавалось разглядеть… У Василия назревала мысль: не заговорить ли с человеком-птицей?

Гулко рыкнув железным басом, громыхнула подъездная дверь. Василий встрепенулся. Поступь, предварявшая появление вошедшего, была бухающая, неровная, словно сбившееся с ритма сердце. И неудивительно: на площадку ввалился пьяный вдрабадан Михалыч.

– Пр…приветтссвую, – язык почти не слушался, но сосед упрямо пытался совладать с ним. – Как жжисть м-молло-дая?..

– Спасибо, не жалуюсь, – ответил Василий и добавил, – добрый вечер.

Одновременно он посторонился, пропуская Михалыча вперед, и обреченно подумал: разборки будут грандиозные – супружница не оставит без внимания изрядное подпитие «половины». Шумскому совсем не хотелось подниматься вместе с Михалычем в проспиртованном лифте. Концентрация алкогольных паров вокруг и без того заставляла журналиста чувствовать себя лягушкой, которую вот-вот препарируют.

Василий уже взялся за перила, как вдруг в головушку забрела идея посмотреть, как сосед отреагирует на мужика в трико – чем черт не шутит, вдруг Михалыч даже признает подозрительного дядьку. Но тот вообще никого не замечал! Михалыча шатало, поэтому точкой опоры для него выступала попеременно то одна, то другая стена. А когда стены кончились, он попросту не вписался в поворот и, запутавшись в собственных ногах, полетел вперед – прямо на человека-птицу, грозя сшибить его с подоконника. По логике, тому следовало бы отскочить, но, к величайшему изумлению Шумского, он и не думал шевелиться – сидел, будто приклеенный! Михалыч всей своей тушей прошел сквозь него. Сосед сообразил выставить руки, и потому не сильно ударился. Ругаясь, как сапожник, а заодно через слово поминая небезызвестную мать, Михалыч пытался вернуться в вертикальное положение. Наконец его ноги таки договорились друг с другом и донесли горе-выпивоху до лифта.

Василий слышал, как стукнулись друг о друга створки, как загудел механизм, увлекающий кабину к верхним этажам, но в отличие от Михалыча не находил сил тронуться с места. Сосед НЕ ВИДЕЛ человека-птицу и НЕ СБИЛ того с места! Более того, сейчас злополучный подоконник вообще опустел, словно сидевший там мгновение назад незнакомец растворился в воздухе или, как вариант, вселился в Михалыча. Но последнее вряд ли: тело соседа даже самый завалящий дух не счел бы пригодным обиталищем. Трудно представить, как там еще удерживалась собственная, Михалычева, душа… Вот кого по-настоящему жалко! Дурацкие мысли сменяли одна другую, появляясь и пропадая, будто их дергали за ниточки, как марионеток в кукольном театре.

– Похоже, меня одолевают галлюцинации, – поставил себе нерадостный диагноз Шумский. – Но почему меня, а не Михалыча?! Это ведь по нему плачет белая горячка!

Выходило и впрямь не очень справедливо.

***

Никита сидел в своей комнате и размышлял. Целый день ему не давала покоя одинокая квартира наверху – с ней совершенно точно связана какая-то загадка. Никитка даже схлопотал замечание в дневник, потому что «считал на уроках ворон», во всяком случае так показалось учительнице, хотя на самом деле мальчишку заботили совсем другие пернатые – Пес и Ангел, а еще – таинственная дверь. Что-то подсказывало Никите: сам он не осилит разгадку, но просить у кого-либо помощи… Глупая мысль! Это восьмилетний парнишка понимал и сам. Хорошо хоть мама вернулась поздно и потому не стала смотреть дневник, ограничившись лишь вопросом: «Как отучился?» Врать Никита не любил, поэтому неопределенно дернул плечами, стараясь придать лицу выражение, свойственное прилежному ученику, и наморщил нос, отчего веснушки скатились в кучку. Однако маме, судя по всему, было совсем не до него. Она рассеянно кивнула, кожа на ее лбу собралась в морщинки, точно мама забыла спросить еще нечто важное. Через минуту вспомнила:

– Ты ел?

– Чай пил, и бутерброды сделал.

– Ладно, тогда сейчас сварганю на быструю руку что-нибудь более сытное, – мамин голос выдавал озабоченность. Ее мысли явно занимал не Никита, но в данный момент это к лучшему, по крайней мере, расправа по поводу замечаний в дневнике откладывалась на неопределенный срок. Если повезет, то и совсем минует.

Мама неожиданно подошла к Никитке, потрепала его по волосам мягкой теплой ладонью:

– Здорово, что ты у меня такой самостоятельный.

– Угу. Но есть все равно хочется, – серьезно ответил сын, имама рассмеялась.

И сразу как будто ожила – расправила плечи, встряхнулась, поцеловала отпрыска в рыжий ежик на макушке и, пообещав приготовить вкусненькое, ушла на кухню.

Никита же мысленно вернулся к несуществующей квартире. «Если ее заложили кирпичом, то зачем оставили дверь? Она же все равно никуда не открывается! Нет! Она тогда закрываться не должна, но ведь закрыта! Как же так?»

Внутри прямо засвербило, как если бы в нос пробралось крохотное вредительское перышко, – захотелось немедленно бежать на техэтаж, но вылазка сейчас- штука рискованная. Во-первых, уже поздно, и мама его не выпустит. Самоволка же не только не приветствуется, но еще и наказывается: к ней мигом приплюсуются и другие Никиткины упущения. Во-вторых, после недавнего столкновения с техничкой существует вероятность, что и сам техэтаж на замке. И все-таки мальчишка колебался.

С кухни запахло жареной картошкой. В воображении живо возникла восхитительно румяная, подсоленная, хрустящая корочка. Живот, получив ароматную команду, забурчал, слюнки были на подходе. Это решило дело: дверь подождет, а картошка – нет!

– Никита, иди ужинать! – Позвала мама.

***

В вишневом саду карточная партия шла полным ходом. Черный Пес аж повизгивал, чего нельзя сказать об Ангеле: он качал фарфоровой головой, всматривался в масти и, кажется, не воодушевился расстановкой сил.

– О, снова ты! – Пес отвлекся от игры и помахал Никите лапой как старому знакомому. – Приветствую!

Нынче он пребывал в гораздо более приподнятом настроении.

– Здравствуйте, – произнес Никита и заметил, что обстановка изменилась.

Стол и пространство над ним как будто разделилось надвое: теперь со стороны Ангела стоял день, купавший цветущую вишню в солнечном свете. Здесь пели птицы, легкий ветерок тянул за собой вереницу сладковатых ароматов, пахло распаренной землей, смолой и цветами. Со стороны Пса господствовала ночь – непроглядно беззвездная, пугающая, лишенная запахов и звуков. Вишне тут, наверно, не нравилось, потому что она горестно никла и усиленно роняла на деревянную столешницу лепестки, точно плача о своей участи. Едва коснувшись грубой поверхности, те моментально превращались в мотыльков и, вспорхнув, улетали в разлитый над Ангелом полдень.

– Ну что, видел дверь? -Отвлекся от карт Ангел.

– Видел, только за нее не попасть, – с досадой признался Никита. -А за ней что-то есть!

– Конечно, как же иначе! За любой дверью непременно что-то да есть! – Согласился Пес, подкидывая своему сопернику нахально ухмыляющуюся пиковую даму. Тот невозмутимо приложил ее козырным червонным тузом и отправил в отбой.

– Как мне туда войти?! – Задал мучивший его вопрос мальчишка.

– Луна подскажет, – загадочно ответил Ангел. – Скоро как раз майское полнолуние!

Он отвернулся, и Никита понял, что большего ему не дождаться. Зато золотистый песий глаз глянул лукаво, с прищуром. Посреди этой позолоты торчал неподвижный зрачок формой напоминающей пиковую масть – он выглядел как деталь орнамента, вышитая гладью.

– Что людишки-то? Теряются?

– Ага, – вздохнул Никита. – Никого не находят. Мама перед сном по телевизору про них смотрела.

– Ну-ну! – Черный Пес облизнулся с видимым удовлетворением. – Так им и надо: сами виноваты!

– Почему сами? – Не понял Никита.

Ответа он не дождался, зато вдруг осознал, что на ангельских крыльях значительно прибавилось черных перьев. Это его встревожило: неужели победа за Псом? Почему-то мальчишке не хотелось такого поворота событий.

***

Василий угадал: за стеной бушевала нешуточная буря. В основном, ее подогревала Михалычева половина («Ну и шальная тётка» – не удержался от ремарки журналист). Сам же Михалыч по большей части блеял что-то невнятное, хотя, судя по его состоянию, кое засвидетельствовал Шумский, говорить членораздельно ему не придется как минимум до утра. Вопли неслись один за другим, гвоздиками вонзаясь в мозг, ей богу, он уже похож наспину дикобраза! Пользуясь тем, что Михалыч не может толком ответить, супруга разошлась по полной программе: костерила его, на чем свет стоит да еще зачем-то приплела не только нелестную биографию всех Михалычевых родственников, но и их собственного ребенка, который, как понял Шумский, умер в раннем детстве. Кажется, жена винила в этом своего непутевого алкоголика, мол, не доглядел, вот малютка и утоп. Тут женщина захлебнулась слезами и просто завыла. А Михалычу совсем нечем было крыть…

– Надо же, они, оказывается, сынишку потеряли, – произнес расстроившийся Василий, блуждая глазами по полке с книгами, нависавшей над телевизором.

Настроение поменялось: стало нестерпимо жаль соседей – до острой, режущей боли. Может, они просто не смогли пережить эту утрату вместе, как полагается, каждый варился в собственном соку. Жена винила Михалыча, видимо, так и не простив. Он от вины не отказывался и потому тащил двойной груз, вместо того, чтобы разделить его напополам. Гибель сынишки стала той трагедией, которая накрепко связала соседа с его супругой, а что замешано на трагедии, обычно ничем хорошим заканчивается…

Позже, как будто сквозь сон, Шумский слышал тихие подвывания Михалыча – хриплые и злые, пронизанные застарелым горем, вгрызшимся в каждую косточку. Уже пересекая грань, за которой начинается путь в царство сновидений, Василий слышал глухие удары кулака в стену:

– Что бы ты пропала (бум), пропала (бум), пропала (бум)…

Михалыч будто припечатывал каждое слово, звучащее как часть заклинания, и ставил при этом жирную точку.

***

Несколько последних апрельских дней промелькнули, словно один. В запарке Василий не успевал толком даже подумать ни о чем, а уж о соседях и подавно. Город оживился в ожидании майских праздников, а редакционная братия в спешке лепила две газеты практически одновременно. Перерывов быть не должно, а поскольку один из выходных дней выпадал на вторник (день появления в продаже очередного номера), следовало подготовить выпуск заранее, если хочется отдохнуть, а не выползать на работу, когда все нормальные люди празднуют. От дополнительного выходного, понятное дело, никто не собирался отказываться, поэтому Маринка на правах главного кучера гнала лошадей во всю прыть. Она планировала на майские укатить с семейством за город, к своим предкам, и редакцию не желала видеть даже во сне.

– Ребята, давайте поживее! Лидка, ты слепила, наконец, план мероприятий?

– Да делаю, делаю, – ворчливо отозвалась из-за стенки Воронина. – Тут надо время сверить!

– Сколько можно копаться с одним несчастным списком?! – Вспылила Сахарова. – Я не хочу тут до ночи сидеть, у меня дел по горло!

– Ну да, занятая ты наша, дела, конечно, есть только у тебя, а другим ничего не надо! – Плеснула раздражением Настасья. – Прекрати дергать Лидку! Сделает – скинет на верстку!

Маринка открыла рот для ответной отповеди, но вмешался Тоха:

– Девочки-красавицы, не ссорьтесь, не расстраивайте мальчиков! Вы же не хотите, чтобы мы заплакали? Придется нас успокаивать, и вся работа будет парализована! – Вид у него был такой, точно он вот-вот заревет, даже кулаком глаз потер.

Потом Тоха, естественно, разухмылялся во всю физиономию и, как обычно, запустил улыбочную цепную реакцию: все как-то сразу успокоились и повеселели.

Василий хмыкнул под нос. Его гонка даже радовала: пока он был занят по самые уши, никакие видения и странные люди его не беспокоили. Шумский даже убедил себя в том, что прежние казусы – лишь плод его воображения, капризы, так сказать, неопределившейся личности, пребывающей в поиске.

Но не тут-то было: из этого блаженного заблуждения его безжалостно вытряхнули.

***

Предвкушая майский мини-отпуск, Шумский возвращался домой на подъеме, и вдруг сбился с шага: на подоконнике у лифта он заметил фигуру. Журналиста передернуло так резко, точно сквозь него пропустили электрический разряд. Но уже через мгновение Шумский с облегчением вздохнул: ни кепки, ни трико – это не человек с птичьей тенью, а всего-навсего Михалыч.

– Здравствуйте, помощь нужна? – Дружелюбно поинтересовался разом подобревший Василий.

Михалыч уставился на соседа облачными белесыми глазами из-под пшеничного чуба с мучнистыми прожилками седины. Синь цветущего цикория будто растворилась, выпустив на первый план лихорадочно расширенный зрачок, похожий на мишень для дротика под дрожащими русыми ресницами. Против обыкновения Михалыч не был пьян, и все же лицо налилось краской, словно его жег внутренний жар.

– Ее нет, – проговорил сосед, глядя на Василия, но не видя его.

– Вы супругу потеряли? – Уточнил на всякий случай Шумский и порадовался: нынче вечером на него снизойдет долгожданное спокойствие.

– Я хотел, чтобы она пропала. И она пропала, – кивнул сосед и сразу прибавил в возрасте лет этак пятнадцать.

Он вдруг выбросил в сторону Василия туго сжатую кисть руки. Тот отшатнулся, но Михалыч не собирался драться, просто демонстрировал следы укуса.

– Я впервые в жизни ударил ее, – всхлипнул сосед, отводя облачные глаза. – Хотел, чтобы она замолчала. Я думал, что заткну ей рот, я думал, что это яблоко, – он растерянно взирал на свой кулак. – Я сунул ей в рот яблоко, и она его укусила… Ее губы покраснели…

Это уже смахивало на бред помешанного. Шумский украдкой озирался, в поисках пути для отступления: а ну как сейчас выяснится, что сосед буйный?

– Э-э… Вы не переживайте так, я уверен – ваша супруга найдется! – Фальшиво утешил он Михалыча, в глубине души желая избавиться от обоих (привел же Бог соседушек!). – Вы заявление в полицию подавали?

– Подавал, только толку… Она не найдется! Нет, не найдется, – Михалыч уронил руку на колено. Поднялся. – Мой мальчик ушел, а теперь за ним – и она. Они оба ушли.

– А БОЛЬШЕ У МЕНЯ НИКОГО НЕТ!!! – Проорал вдруг сосед благим матом и кинулся к выходу.

Но внезапно вернулся и страшно, с присвистом, выдохнул Василию в лицо:

– Я видел, как ее забрала тень!

И тут Шумский зажмурился. А когда открыл глаза, они уловили только спину Михалыча, но этого вполне достало, чтобы заметить тонкую темную пленку, обтянувшую соседа, точно его поместили в пакет для мусора. Секунду спустя видение исчезло вместе с Михалычем. Подъездное эхо проглотило звук его шагов.

– За что мне все это? – Вполголоса пробормотал Василий и вызвал лифт.

Он старался отогнать беспокойство. Мол, чего с Михалычем и его истеричкой случится? Вернутся!

Но она не вернулась. Ни в этот вечер, ни потом. Заявился только сам Михалыч – в ночи и один.

Шумский же, повинуясь душевному посылу, устроился дома на диване, взял ноутбук и ввел пароль для входа в редакционную электронную почту.

Ну, кончено, вот они – «потеряшки», которых каждое утро изучала Настасья, строя скорбные мордочки, столь бесившие Василия. Были и свежие – за вчера-сегодня. Ого – восемь человек! Многовато…Возможно, в череду всех этих фамилий с фотографиями затесалась и супруга Михалыча, но узнать ее Шумский не мог никак: он же понятия не имел ни о том, как та выглядит, ни хотя бы как ее зовут. Ничегошеньки о ней не знал! Да что говорить, она даже и человеком-то для него не была, только раздражающим фактором, завывавшим пронзительней автомобильной сирены. А ведь этот самый фактор жил на расстоянии вытянутой руки и иногда тихонько плакал в ночи. Нет, не фактор. Живой человек, у которого есть лицо и судьба…

И кто его знает, почему, но Василию стало стыдно. Внутри что-то болело, так глубоко, что и не разобрать, где именно.

– Что мы в принципе знаем друг о друге, о тех, кто существует рядом с нами? – Шепнул он в пространство своего жилья.

Из прихожей донеслось явственное шуршание веника, точно он ожил и вознамерился почистить пол. Беспокойный, однако! Шумский не желал задумываться, просто отмахнулся: показалось!

Вместе с женой Михалыча квартира утратила голос и омертвела. Теперь она звучала то хриплым покашливанием соседа, то скрипом диванных пружин под его тяжелым телом. И столь вожделенная тишина вовсе не радовала, наоборот, как-то угнетала, словно в ней притаилось чудовище, ждущее повода, чтобы протянуть теневую лапу к кому-то еще…

Василий отныне постоянно думал об этом. О тенях и пропадающих. Выгружаясь из реальности в сон, журналист озадачивался: куда, собственно, «потеряшки» деваются целыми гроздьями?! И почему не находятся? Не провалились же они в бездну, в конце концов?!

В небе росла луна. Набрякла, как бельмо в черном глазу ночи, обретая силу. Близилось майское полнолуние.

В прихожей снова зашурудил беспокойный веник, заскользил по налипшей на пол заплатке лунного света. Потом протопали по-детски маленькие ножки в сопровождении стариковского ворчания, но Шумский давно вырубился и ничего не слышал.