Читать книгу Билет на непридуманную пьесу - Светлана Викторовна Ильина - Страница 2

Через три дня Ксюша пришла на первое занятие с концертмейстером, но в театре сразу наткнулась на жуткую неразбериху. Все бегали, и никто ничего не знал: кто с кем занимается, кто будет разучивать партии для новой постановки "Евгения Онегина", а кто поедет на какие-то гастроли, как краем уха уловила Ксения оживлённые обсуждения хористов.

– Ты представляешь, – зашептала Юлька, наткнувшись на растерянную Ксюшу в коридоре, – мы, новенькие, едем на гастроли по Волге. Класс! Погода шикарная, до отпуска, как до луны, а тут такая возможность отдохнуть.

– И солисты едут?

– Конечно. Директор поручил нашему хормейстеру Литваку составить программу выступлений: кто что знает, то и будет петь. Репетировать особенно некогда.

Ксюше хотелось остаться в театре и начать разучивать оперные партии, но она понимала, что её мнения никто не спрашивает.

– Ты что, не рада? – удивилась приятельница.

– Рада, – неуверенно ответила она, – а у кого мне узнать, берут меня или нет?

– Иди к Литваку, он ответственный за гастроли.

Дверь в кабинет с табличкой "Литвак Михаил Львович" была приоткрыта. Негромко постучав, Ксюша просунула голову.

– Разрешите?

– Да-да, – произнёс молодой человек в очках и с чёрными густыми бровями, которые, словно вторые очки, обрамляли умные глаза. При виде Ксении хормейстер встал, и она увидела, что росту он невысокого, да и вообще, фигура у него была как у подростка – щуплая и какая-то несолидная… – Вы что-то хотели?

– Да, моя фамилия Пономарёва, я новенькая… Я хотела спросить, меня тоже записали на гастроли?

Литвак взял с заваленного бумагами стола список и нашёл её фамилию.

– Да, вы тоже едете…

– А это надолго?

– Нет, всего на десять дней, – он неожиданно приятно улыбнулся, – считайте, что вам повезло – поездка несложная, а города на Волге очень красивые…

– Да, я знаю. А что я должна буду петь?

– То, что вы готовили на прослушивание, я полагаю. С нами поедет самый опытный концертмейстер, так что у вас будет возможность с ним позаниматься, а если вы ему понравитесь, то считайте, вам крупно повезло – обычно солисты, с которыми он занимался, у дирижёра при кастинге на спектакль имеют приоритет.

Теплоход "Максим Литвинов" медленно отчалил от речного вокзала. Пассажиры помахали провожающим и стали распределяться по каютам. На удивление, Ксюше досталась крайняя каюта с единственной кроватью, чему она была очень рада – она любила побыть одна.

Разложив вещи, она поднялась на палубу и стала искать уединённое место, чтобы почитать или просто полюбоваться видами вокруг.

Но Нева выглядела очень скучно – широкая, с серой водой. Ветер был крепким и прохладным, и казалось, что на дворе не шапка лета, а только-только наступила весна. Ксения жадно вглядывалась в очертания домов и старинных церквушек на берегу, непременно украшавших своими куполами почти каждое селение. Незаметно наступил вечер, и закат, который в городе она никогда и не видела из-за домов, здесь поражал своими багряными красками. Насмотреться было невозможно…

За ужином в кают-компании было шумно. Хористы предвкушали интересное путешествие и бурно обсуждали программу гастролей, словно это была не работа, а полноценный отпуск.

Юлька заняла лучший столик в кафе, и когда Ксения вошла, весело помахала ей рукой.

– Смотри, какая я молодец, – заговорщически зашептала приятельница, – рядом с нами компания важных людей, с которыми есть шанс познакомиться в непринуждённой обстановке.

Она выразительно повела глазами в сторону соседнего столика. Ксения осторожно повернула голову, чтобы рассмотреть трёх мужчин. Все трое были такие разные, словно вместе собрались Атос, Портос и Арамис. Такое сравнение сначала удивило саму Ксюшу, а потом она пригляделась и поразилась, как точно: первый, как поведала Юлька, – концертмейстер, полный пожилой мужчина с пухлыми щеками и губами. Его одутловатое лицо с набухшими веками свидетельствовало о любви к спиртному или болезни. Ксения смотрела на его полные пальцы и не верила, что он может хорошо играть.

Второй – худосочный молодой человек с грязными длинными волосами являлся режиссёром оперной труппы. При разговоре по его лицу всё время скользила самодовольная улыбка.

А третьим был самый симпатичный – мужчина лет сорока с восточными чёрными глазами, смуглой кожей и прекрасной белозубой улыбкой. Но улыбался он редко, больше слушал первого и с безучастным выражением лица осматривал людей вокруг, лениво потягивая воду из высокого стакана. Его взгляд задержался на Ксении, и она поспешила отвести глаза.

– Ты знаешь, кто этот красавчик с восточной внешностью? – тихо продолжала Юлька просвещать подругу, – это лучший солист нашего театра – Стасов Дмитрий Алексеевич. Его ещё совсем молодым нашёл вот этот толстый концертмейстер, Плетнёв Геннадий Борисович, а теперь он ему как сын. Если Стасову кто понравится, Плетнёв обязательно возьмёт к себе и поможет с карьерой. А если нет – пиши пропало, можно увольняться из театра.

Ксения не представляла, как она может понравиться Стасову, флиртовать она не собиралась даже ради карьеры.

Её внимание привлекла весёлая компания в другом конце зала. Четверо молодых людей, вероятно, из оркестра, что-то шумно праздновали: сначала русоволосый парень, сидевший к ней спиной, приподнял бокал и сказал тост, обращаясь к полному черноглазому другу, а потом вдруг чисто запел приятным баритоном "Многая лета!" Мелодию подхватили остальные, без труда разделившись на четыре голоса, так что Ксюша подивилась их слаженности.

Приятели шумно выражали свои эмоции, подшучивали над именинником. Русоволосый парень, видимо, был душой компании, потому что остальные внимательно вслушивались в его слова и взрывались таким громким хохотом, что на них уже начали обращать внимание.

А потом они снова запели:

Если приятель к тебе зашёл,

"Цоликаури" ставь на стол,

Если ты выпил и загрустил,

Ты не мужчина, не грузин!

"Цоликаури" кипи в крови,

Будем гулять мы до зари!

Двое залихватски выпевали мелодию, а двое других зычно тянули прозрачную квинту, как настоящие грузины.

Гогия, гогия,

"Цоликаури" гогия…

На припев кто-то из них прихлопывал по столу, кто-то по коленям, как бы подыгрывая на ударных инструментах.

Посетители кафе откровенно восхищались чистым, красивым пением, глядя во все глаза на шумную компанию. Но не все были довольны таким соседством. Юлька покосилась раздражённо:

– Эти оркестранты – алкаши несчастные, лишь бы что-нибудь праздновать, – проворчала она.

– Почему алкаши? – удивилась Ксюша, – поздравляют друга с днём рождения, что же тут плохого?

– Ты не туда смотришь, в этой компании ловить нечего. Посмотри лучше на Стасова, он чего-то не сводит с тебя глаз. Вот где крупная рыба…

– Юля, я не на рыбалке. Крупная рыба сидит у меня дома и даже не одна… – со вздохом сказала Ксения, вспомнив Маргариту Львовну, которая вдруг ей представилась в виде большой толстой акулы.

Вечером в каюте Ксения недолго почитала любимого Ремарка и не заметила, как уснула. Проснулась она от какого-то скрежета и стона – словно где-то не закрыли дверь, и та громко скрипела несмазанными петлями. Ксения попыталась отключиться от этого звука, но стоило лишь закрыть глаза, как жуткий скрежет отгонял всякий сон. Она вышла посмотреть – где это? Её каюта была крайней, а за ней глухая стена, оттуда и раздавался противный скрип. Что же делать?

Ксения вышла на палубу и чуть не задохнулась от сильного порыва ветра. Река выглядела уже не такой спокойной, как вечером – крупные волны качали теплоход. Вот откуда скрип – что-нибудь трётся из-за волнения. Она ещё постояла на палубе, но замёрзла и пошла обратно. Около лестницы ей встретился матрос, спешивший куда-то с озабоченным видом.

– Скажите, а у вас нет свободной каюты, а то в моей что-то скрежещет, и я не могу уснуть.

Матрос отрицательно покачал головой.

– Что вы, девушка, все каюты заняты. А от волнения на реке скрипят компенсационные швы. Ветер успокоится, и скрежет исчезнет.

Он убежал, а Ксюша озаботилась, как она будет спать, если волнение будет каждую ночь.

На следующее утро хормейстер Литвак собрал их в музыкальном салоне и начал составлять программу выступления. Вид у него был безрадостный – как оказалось, опытная солистка, на которую он возлагал большие надежды, в последний момент свалилась с температурой и осталась на берегу. Кто теперь будет петь со Стасовым дуэт из оперы Верди?

– А какой дуэт? – тихо спросила Ксюша. Верди был её любимым композитором, и все госэкзамены она сдавала только на его музыке.

– Дуэт Амелии и Ренато из оперы "Бал-маскарад", – с надеждой в голосе ответил Литвак.

– Я знаю его, могу попробовать спеть.

– Замечательно, – Литвак чуть не подпрыгнул от радости, – тогда сегодня в час дня приходите сюда. Плетнёв с вами позанимается.

Ксюша ощутила на себе завистливый Юлькин взгляд, но решила перевести в шутку неприятную реакцию подруги:

– Делаю всё по твоему совету: попробую понравиться всесильному концертмейстеру, – прошептала она ей на ухо. Юлька криво улыбнулась.

– Давай, давай, глядишь – так и станешь примадонной. А я на следующее прослушивание тоже выучу что-нибудь из Верди.

– Конечно, у тебя чудесное сопрано, – ободряюще сказала Ксения, – грех такой голос в хоре зарывать.

Но Юлька уже не слушала её, настроение у неё испортилось не на шутку.

Ксения ушла готовиться к репетиции, а хористы остались с Литваком разучивать другие номера для концертов.

Когда она вошла в музыкальный салон без пяти час, ещё никого не было, и она уселась с нотами за стол, стараясь не волноваться. Прошло пять, потом десять, потом двадцать минут, но никто не приходил. Ксюша уже думала, что Литвак неправильно сообщил ей время, и собиралась уходить, но тут открылась дверь, и, медленно вышагивая и тяжело дыша, зашёл Плетнёв Геннадий Борисович. Ксения встала и поздоровалась. Концертмейстер посмотрел на неё задумчиво, пожевал губами и кивнул:

– Давайте заниматься, вы готовы? – бесцветным голосом спросил он. – Партию знаете или с вами надо ноты учить?

– Знаю, я этот дуэт на госэкзамене пела.

– На госэкзамене – это хорошо. Ну-с, прошу.

Он поставил ноты и неожиданно бравурно заиграл. Ксения смотрела, как ловко перепрыгивают его жирные пальцы с клавиши на клавишу и чуть не пропустила вступление… Она пела, но чувствовала, что не может раскрыться в полную силу, будто что-то мешало…

– Нет, так не пойдёт, – остановился Плетнёв, – это называется халтура. Вижу, что партию вы знаете, но не понимаете, о чём поёте… Ренато угрожает Амелии убить за измену, а она умоляет оставить ей жизнь. Если будете просить так вяло, то не сможете уговорить разъярённого супруга. Вы представляете, как он зол на свою жену?

– Честно говоря, не очень, – задумчиво протянула Ксения, – мой супруг очень спокойный человек и никогда меня не ревновал.

– Так давайте я изображу, – раздался сзади насмешливый голос. Ксюша повернулась и увидела Стасова, незаметно вошедшего в салон. – Давайте попробуем ещё раз. – Он улыбнулся Плетнёву, и тот снова заиграл вступление.

Стасов запел, и Ксюша оцепенела от нахлынувших чувств. С одной стороны, ей было страшно смотреть в глаза безжалостному Ренато, в которого перевоплотился Стасов, а с другой стороны, этот бархатный звучный голос проникал в её душу и доставлял необычайное наслаждение. Она тоже стала Амалией, которая под страхом смерти молила о пощаде. Ксения вспомнила о сценических действиях и сложила руки в молитвенном жесте.

– Ну, это другое дело, – ворчливо заметил Плетнёв после небольшой паузы, – как, Дима, будешь с ней петь?

Стасов пристально оглядел Ксюшу, как ей показалось – с головы до ног, и ответил:

– За неимением гербовой пишем на простой. Вам нужно репетировать с Геннадием Борисовичем каждый день.

Ксюша заволновалась и затеребила мочку уха, подсознательно чувствуя, что своими словами Стасов дал добро на пение с ним дуэтом.

– Конечно, я с радостью, – ответила она, улыбнувшись. Но Дмитрий не ответил на улыбку, а как-то странно посмотрел на её руку возле уха, буркнул "хорошо" и стремительно вышел. Ксюша растерялась.

– Я что-то не так сказала?

– Девушка, не забивайте себе голову чужим настроением и поведением, – устало ответил Плетнёв, – как вас зовут, кстати?

– Ксения Александровна Пономарёва.

– Приходите каждый день сюда к часу дня, будем оттачивать ваше мастерство, чтобы не сильно была видна разница между Дмитрием Алексеевичем и вами. Вам понятно?

– Да, я могу идти?

– Идите, идите, учите партию, исправляйте произношение – ваш итальянский не выдерживает критики.

То ли ветер был холодный, то ли щёки её слишком горели, Ксюша не знала. Она стояла на палубе и думала о прошедшей репетиции: мужчины показались ей надменными и не очень вежливыми, но всё-таки с ней занимались. Неужели сегодня началась её карьера?

Следующая репетиция прошла без Стасова. Ксения весь вечер посвятила итальянскому произношению, и, довольная собой, пришла к Плетнёву на следующую репетицию. Но тому показалось мало её стараний.

– А вы понимаете, о чём поёте? – задал он неожиданный вопрос после того, как она спела первую фразу.

– В общих чертах, конечно, – пролепетала Ксюша.

– О, молодые халтурщики, солист должен знать итальянский, как родной. Прочитайте вслух первое предложение.

– Morrò – ma prima in grazia, deh! mi consenti almeno l’unico figlio mio avvincere al mio seno e se alla moglie nieghi quest’ultimo favor,

– Прекрасно, а теперь переведите.

– "Умру, но позвольте мне увидеться с сыном", – так, кажется, – прошептала она.

– А вот и нет, – въедливо ответил Плетнёв, – она обращается к мужу, словно к Богу, а потому произносит слова "из милости", "не отвергай мольбы", "позволь"… Понимаете разницу между вашим почти юридическим текстом и тем чувством, которое Амалия вкладывает в свои слова? Давайте ещё раз.

Геннадий Борисович казался не менее заинтересованным в хорошем результате, чем сама Ксения. Он терпеливо объяснял, как лучше спеть ту или иную фразу, подсказывал жесты, обращал внимания на динамические оттенки и заставлял перепевать по несколько раз одно и то же место, чтобы добиться нужной динамики. Ксюша с благодарностью повторяла, стараясь изо всех сил, и в конце репетиции она увидела, что Геннадий Борисович остался доволен её исполнением. Она уже повернулась, чтобы идти к выходу, как вдруг заметила, что в конце музыкального салона сидит Дмитрий Стасов и внимательно смотрит на неё.

– Дмитрий Алексеевич, вы со мной спеть хотите? – немного растерянно спросила Ксюша.

– Да, пожалуй, спою, – произнёс он, вставая из-за стола.

Они запели, и Ксения ждала, что он будет останавливать Плетнёва, чтобы сделать ей замечание, но он ничего не говорил, а только пел и словно гипнотизировал её взглядом. В груди у Ксюши родилось волнение, которого не было раньше. У неё было ощущение, что Стасов исполняет роль Отелло, а не Ренато, так грозен был его взгляд.

Alzati! la tuo figlio

A te concedo riveder.

Nell'ombra e nel silenzio,

La il tuo rossore

e l'onta mia nascondi.

(Встань с колен! Там ты можешь

Обнять вновь сына твоего.

Там скроешь ты навеки

Стыд и мой позор

в тиши уединенья!)

После того как была спета последняя нота, Ксения с трудом перевела дыхание.

– Пойдёмте прогуляемся, – неожиданно предложил Стасов своим обычным спокойным голосом. И Ксюша удивилась – где же он настоящий? Разве может так страстно исполнять эту арию такой внешне невозмутимый человек? Голос у него даже в разговоре был необычайно приятным: густой и самоуверенно-сочный, но не слишком громкий, с некоторой ласковостью и насмешливостью в тембре. "Такому голосу хочется подчиниться," – подумалось ей, когда она безропотно последовала за ним.

Они вышли на палубу, и Стасов предложил присесть на свободную скамейку. Погода была отличная. Жаркое солнце светило на другой стороне палубы, а здесь была тень, и ветер дул так ласково, словно кто-то проводил по лицу нежным шарфом из гагачьего пуха. Весело переговариваясь, туда-сюда ходили парочки, кто-то дозванивался по телефону, пытаясь поймать сеть посередине Волги, из кают-компании были слышны громкие весёлые голоса. Иногда мимо пробегали матросы. Теплоход жил своей обычной жизнью.

– Дмитрий Алексеевич, вы так прекрасно поёте, что я боюсь, на вашем фоне буду выглядеть недостойной партнёршей.

– Бросьте, Ксения, у вас отлично получается, а Геннадий Борисович исправит последние недочёты. А вы не хотите перейти "на ты"? Что мы так официально общаемся? У нас разница в возрасте, – он на миг задумался, – лет пятнадцать, я полагаю, но для меня это неважно.

Она подсознательно ждала этого и боялась, но ответ приготовила заранее.

– Боюсь, что я не смогу перейти сразу на "ты". Я выросла в Петербурге, и даже в школе нас учителя часто называли на "вы". Для меня это нормально. И дело тут, конечно, не в возрасте.

– Но друзья же называют друг друга на "ты". Я предлагаю вам дружбу.

– Для дружбы нужно время, а кроме того, – Ксюша замялась, но потом всё-таки сказала: – дружба между мужчиной и женщиной часто перерастает в любовь или страсть, а мне бы этого не хотелось, потому что я замужем, – выпалила она, чувствуя, как предательски загорелись щёки.

Он положил ногу на ногу и с интересом посмотрел на неё.

– Вы кажетесь такой юной и наивной, а рассуждаете смело и откровенно, как не каждая взрослая женщина. Я удивлён, Ксения.

– Я прожила пять лет в Сибири. Там народ вообще очень искренний, говорит без обиняков. Сначала было необычно, а потом я и сама так привыкла общаться. Мне даже понравилось всегда говорить правду.

– Неужели вы никогда не врёте, не хитрите? – недоверчиво прищурился он.

Ксюша пожала плечами.

– А с кем мне хитрить? Да и обманывать никого не нужно. Поверьте, Дмитрий Алексеевич, так легче жить.

– В таком случае я восхищаюсь вами, – насмешливо произнёс он.

– Спасибо, но ваш талант достоин большего восхищения, – вежливо ответила Ксения.

Её уже начал тяготить этот разговор, и она была рада, когда услышала, что её зовёт Литвак. Ксюша попрощалась и убежала.

Стасов остался сидеть в одиночестве. Он погрузился в воспоминания далёкой-далёкой юности, которая прошла в маленьком городке под Ташкентом, где жили его родители. В соседней квартире поселилась русская семья врачей с девочкой Аней – ровесницей Дмитрия.

Она была словно инопланетянка – сероглазая девчонка с русыми косичками. Но никто бы и не обратил на неё внимание, если бы Аня сама не навязалась их компании, состоящей из одних мальчишек. Сначала её не принимали всерьёз, пытались даже убегать, но длинноногая девчонка доказала свою ловкость и быстроту. Впоследствии уже никто не считал, что она им не подходит: большая выдумщица по части игр, смелая и одновременно рассудительная – с ней всегда было интересно.

Им было уже по четырнадцать лет, как случилось, что на берегу Ташкентского моря Дима глубоко порезал ногу, наступив на стекло. Кровь хлестала из раны, и никто не знал, что делать. Только Аня не растерялась, а решительно оторвала подол своего платья и, перевязав его ногу, остановила кровь. После этого случая их отношения стали более тёплыми. Приятели смеялись и называли их женихом и невестой. Они отшучивались, но не обижались.

Дима и Аня дружили всё детство, пока он не уехал в Ташкент поступать в музыкальное училище, а она через год – в медицинский институт. С тех пор он почти не встречал её и первый год жестоко скучал, но время постепенно залечило рану, нанесённую разлукой, а после поступления в Петербургскую консерваторию он и вовсе забыл подругу.

И вдруг, когда Ксения в задумчивости непринуждённо потёрла мочку уха, Стасов всё вспомнил. Да так сильно, с такой ясностью, с такой тоской, что ему захотелось вернуть, вернуть Аню с её добротой, искренностью, прямотой, которых ему так, оказывается, не хватало все эти годы в этом холодном городе, где он и сам стал холодным и закрытым, и только в музыке позволял себе проявлять те эмоции, которые всегда были присущи его южному горячему темпераменту.

Он смотрел на эту молодую женщину и пытался найти в ней черты Ани. Нет, Ксения была другой – более холёной, белокожей, умной, но с такими же смешными веснушками на носу, как у той. Но её прямота, умный взгляд серых глаз да ещё эта привычка теребить мочку уха словно обожгли его сердце воспоминанием о первой любви, и он не мог найти покоя, теперь всё время думая о ней.