Читать книгу Сквозь пепел и прах - Светлана Волкова - Страница 5

Вечером Эдера освободила себя от танцев в чанах, чтобы изучить тетради первой жены отца. Бабушки ее сына. Тетради были подписаны в хронологическом порядке. Самая ранняя датировалась 1401 годом. Последняя – 1440. Она отложила первую тетрадь в сторону, остальные сложила по порядку на трюмо. Затем раскрыла тетрадь и начала читать.

Ее ждало разочарование. Тетради 1401–1402 годов были испещрены непонятными письменами на чужом языке. Эдера растерялась. В монастыре не учили иностранным языкам. Девушкам и женщинам негде было щеголять владением языков. Общеремидейское наречие употреблялось в королевстве Неидов и в Зандусе. Лишь кситланцы говорили на своем языке. Весталейские торговцы и дипломаты сами прекрасно владели ремидейским. Мерканцы, имевшие дела на далеком материке, – аналогично, не говоря о Лиге Тринадцати Островов. Купцы и дипломаты королевства осваивали иностранную речь в особых языковых школах. Для молодых девиц линвистические штудии были предельно непрактичным занятием. А в Обители Святой Устины не давали непрактичных знаний.

Однако монастырская библиотека была гораздо обширнее тех предметов, что преподавали ученицам. В ней имелись грамматики почти всех известных языков – кроме языка островитян. Любознательная Эдера, обладающая феноменальной памятью фей и сверхскоростью чтения, проштудировала большинство из них. Владения языками это не дало, но она могла распознать практически любую письменность.

Девушка определила, что Иртана писала на ларено – языке юго-западных государств материка Весталея. Этот континент был примерно равен по размеру Ремидее, располагался в южном полушарии в том же меридиальном диапазоне, на том же расстоянии от экватора к югу, что Ремидея – к северу. Ларено употреблялся в королевстве Кодир, союзном ему княжестве Орсалия, враждебном королевстве Гуавок и еще паре государств, чьих точных названий Эдера без карты не могла припомнить.

Сначала девушка подумала, что Иртана хранила дневники какого-то весталейца. Но когда в тетради конца 1402 года наконец пошли записи на ремидейском, стало ясно, что они сделаны той же рукой.

Эдера была ужасно заинтригована. Почему дочь ремидейского герцога, жена ремидейского помещика писала на языке другого континента?! Загадка взбудоражила ее. Но полтора года записей на ларено пришлось пропустить. Впереди ожидало слишком много тетрадей, слишком много лет. Эдера надеялась, что дальше записи будут на ремидейском.

Вторая загадка после иноязычных записей – Иртана редко упоминала мужа. Даже в первые годы брака, когда, казалось бы, все мысли должны быть полны им, она почти не писала о нем. Если его имя упоминалось, то лишь в связи с каким-нибудь внешним событием в Кедари. Ни слова о чувствах к нему и уж подавно о страстных ночах любви. Весь тон записей первых месяцев жизни в Кедари был ровным, безэмоциональным, сдержанным.

Сын родился на второй год брака. И письмо Иртаны сильно изменилось. Она души не чаяла в сынишке. «Мой Кэр», «сладкий Кэр», «драгоценный Кэр» и еще десятки слюнявых эпитетов. Вот тебе и горделивая принцесса крови. Эдера поморщилась. Уж она-то ни за что не превратится в сопливую мамашку. Она с отвращением продиралась сквозь бесчисленные материнские восторги по поводу того, как сынуля в первый раз сел, пополз, пошел, заговорил, пошел на горшок, подрался и прочая, прочая, прочая. Записи стали реже, чем в первые два года брака, а имя Эйдаса практически исчезло со страниц. Зато «сладкий Кэр» царил и властвовал в материнском сознании…

Когда сын повзрослел, Иртана с прежним восторгом описывала его проказы – такие, что Эдере легко было поверить, о ком идет речь. На страницы дневника вернулся Эйдас, в качестве злодея и тирана, наказывавшего бедного мальчика ни за что. Барский сынок бесчинствовал в своей вседозволенности, отец иногда пытался поставить его на место, но каждая попытка дисциплинировать сына вызывала бурный супружеский скандал.

Эдере пришлось наблюдать всплески гнева и едва ли не ненависти Иртаны к мужу, посмевшему разлучать ее и сына, вырывать мальчика из-под губительной материнской опеки, приучать его к социально приемлемому поведению. Судя по всему, попытки отца принять участие в воспитании сына скоро прекратились. Малолетний деспот получил возможность беспрепятственно терроризировать поместье под эгидой материнского покровительства.

Через несколько тетрадей характер подвигов юного Кэрдана изменился. Иртана начала жаловаться на наветы «злоязычной черни». Она гневно возмущалась пятнадцатилетней служанкой, обвинившей наследника в изнасиловании. Хозяйка не верила ей, но девушка забеременела, и местный медик при помощи магии установил отцовство молодого лорда. Кэрдану было тринадцать.

Возмущение Иртаны ничуть не уменьшилось. Она осыпала проклятьями Эйдаса, приказавшего высечь сына. «Как этот глупец может верить лживой шлюхе?! Любая девка из черни мечтает принести в подоле бастарда от лорда! Кэр недурен собой, он наследник лорда, эта дрянь сама окрутила его! Впрочем, чего ожидать от кобеля, который сам спит с горничной! Будь он проклят, жестокий лицемер!»

А два года спустя случилось то, что перевернуло жизнь семьи Кедар. В 1418 году случился их черед принимать у себя Праздник Древа. Это был старинный атрейский обычай, когда одно из аристократических семейств проводило у себя торжество для всех соседей. У одного из соседей незадолго до праздника случилась порча скота. И он вызвал столичного чародея из Гильдии Магов и Знахарей. Маг прибыл на торжество вместе со своим нанимателем. И там наследник лорда Кедара привлек внимание залетного колдуна своим обычным способом – наглой проказой.

Разумеется, Кэрдан не мог позволить, чтобы такое масштабное событие прошло без его участия. Он поджег одиннадцать шатров со всеми украшениями, яствами и людьми. Столичному гостю пришлось гасить пожар, а затем расследовать инцидент. Если бы не колдун, вряд ли Кэрдана сумели бы уличить – так тонко и хитро он организовал поджог. Ниточки вели к двум братьям, детям другого соседа-лорда.

Иртана бурно описывала в дневнике, как малолетние мерзавцы оболгали и подставили ее ненаглядное дитятко. Но у Эдеры не было сомнений, кто кого оболгал и подставил. Маг проинформировал хозяина, что преступником является его сын. Эйдас принес извинения, предложил щедрую компенсацию ущерба. Гости-погорельцы уехали с тугими мешками золота, а казна Кедари изрядно опустела.

А столичный маг выразил желание пообщаться с юным поджигателем. Хитроумие и тонкость, с которыми была организована выходка, заинтересовали его. Иртана долго нервничала, измеряя шагами коридор возле кабинета, где гость беседовал с ее сыном. Они провели вместе два часа. А когда вышли, гость сообщил взволнованной хозяйке, что ее сын обладает недюжинными магическими способностями.

Хозяину он предложил свои услуги в качестве учителя талантливого подростка. Сначала Эйдас пришел в ужас. Кэрдан без магических навыков переворачивал вверх тормашками все поместье. Отцу было страшно представить, что натворит его сын, научившись магии.

С помощью Иртаны гость сумел убедить лорда Кедара. Решение было принято. Маг остался в Кедари учить наследника. А через несколько недель последовал новый сюрприз. В случайном инциденте учитель Кэрдана обнаружил, что у хозяина поместья тоже имеются магические способности. Иртана написала об этом не сразу, а несколько дней спустя. И поводом для записи стало не само открытие способностей у ее мужа, а его решение заниматься с учителем сына.

Возмущению супруги не было предела. «Он бредит! В его возрасте, с его статусом учиться магии! Кэр – ребенок, ребенку пристало учиться. Но не взрослому лорду, которому надо уже готовиться к кущам Создателевым, а не магией заниматься!» К кущам Создателевым надо было готовиться в тридцать два года. Эдере было интересно, готовилась ли к ним сама Иртана, будучи лишь на несколько лет младше мужа.

Эйдас сумел настоять на том, чтобы заниматься вместе с сыном. Эдера подозревала, что несчастный муж и отец, чужой в собственной семье, просто хотел отвлечься от семейных неурядиц и восстановить порушенную самооценку.

А может быть, он хотел сблизиться с сыном за счет общего занятия. Если так, то план потерпел поражение. Кэрдан всячески унижал отца в процессе занятий, демонстрировал собственное превосходство, возмущался, что вынужден отставать в учебе из-за «этого тупицы и бездаря». В итоге он добился того, что Эйдас стал заниматься с магом отдельно, в гораздо меньших объемах, чем сын.

Его спасло лишь то, что магу был интересен редкий феномен латентных способностей, раскрывшихся во взрослом возрасте. Ведь Эйдас служил при дворе, а значит, общался с королевскими магами. Никто не обнаружил его способностей, а они оказались не столь малы.

Иртану дико раздражало, что муж настойчиво обучался магии. Она видела в этом желание сравняться с сыном, заведомо превосходившим его, как способностями, так и местом в материнском сердце. Эдере была омерзительна эта женщина. Своим баловством и опекой она позволила Кэрдану вырасти настоящим чудовищем. Она пресекала любые попытки отца наказать сына надлежащим образом. Она не дала возможности привить ему общечеловеческую этику, внушить, что такое хорошо и плохо.

Девушка продолжила чтение. Похоже, учеба подействовала на Кэрдана благотворно. Буйные проказы уменьшились: Иртана стала куда реже жаловаться на «облыжные наветы злобной черни».  Количество желающих оболгать ненаглядного сыночка значительно уменьшилось.

Шесть лет спустя маг сообщил, что способности Кэрдана превышают его собственные, и он далее не способен обучать его. Он рекомендовал отдать юношу в обучение к магу-отшельнику. И даже обещал самолично выбрать такового и привести к нему парня. Подходящим магом он счел отшельницу по имени Фаэлон, обитавшую относительно недалеко, в атрейской части Гевазийского Хребта.

Реакция Иртаны была предсказуемой. Забрать ее ненаглядного сыночка, отдать какой-то волшебнице за тридевять земель, чтобы она растлила Иртанино золотце. «Все знают, маги спят с учениками противоположного пола, а некоторые – и своего! Как можно отправлять Кэра к какой-то старухе-магичке, которая растлит его?! Будь он проклят, этот Глисар!» Столичного мага, первого учителя Кэрдана, звали Глисаром.

В кои-то веки от Иртаниной воли ничего не зависело. Решение принял сам «сладкий Кэр». Он заявил, что отправится к Фаэлон и продолжит у нее обучение. Материнское сердце было разбито. Но повлиять на сына Иртана не смогла. Он жаждал учиться, даже если ради этого предстояло покинуть надежное маменькино крыло. Иртана лишь сумела настоять, что сама отправится проводить сына к отшельнице.

Следующий год был заполнен излияниями материнской тоски вперемешку с восторгами от успехов сына. Иртана приводила длинные цитаты из писем Фаэлон, где волшебница не скрывала своего удовлетворения талантом, усердием, дисциплинированностью и – послушанием!!! – нового ученика. По ее словам, Кэрдан был едва ли не идеальным. Ни одной жалобы на хулиганские выходки.

Эдера могла бы подумать, что Иртана преувеличивает, но она приводила слова волшебницы в кавычках. У девушки не было оснований сомневаться, что Иртана переписывала их дословно. Если бы Фелион жаловалась на Кэрдана, то мать наверняка возмущалась бы ее лживыми наветами. Да и обучение быстро закончилось бы.

Нет, восторги Фелион имели одно очевидное объяснение. Лишенный всеохватного материнского покровительства, Кэрдан начал вести себя так прилежно, что даже мудрая волшебница купилась на его фальшивое поведение. Он вовсе не хотел вылететь с начала обучения. Он всячески старался произвести положительное впечатление на новую учительницу.

Судя по всему, с магом Глисаром у него тоже были хорошие отношения. В самом начале обучения от Иртаны последовала пара жалоб на гнусные наветы мага в адрес Кэрдана. А затем – ни слова. Эдера истолковала отсутствие «наветов» так, что маг сумел приструнить ученика-хулигана, и тот не распространял свои выходки на учителя. Наветы «жалкой черни» и «завистливых соседей» продолжались. Но на отношениях с Глисаром это никак не сказывалось.

Итак, сладкий Кэр оставил матушку и учился у Фелион, притворяясь пай-мальчиком. Опасения Иртаны сбылись, и волшебница уложила ученика в свою постель – Иртана не знала об этом и ничего не писала в дневнике по сему поводу, но у Эдеры была информация из первых рук: признание самой Фелион. Каково же приходилось матери в разлуке с ненаглядным сыночком, оставшейся с постылым супругом?

Упреки в адрес Эйдаса возросли. Если раньше он появлялся на страницах только как жестокий тиран и глупец, верящий лживым наветам, то теперь у Иртаны нашлись новые поводы для недовольства и раздражения. Откровенное сожительство с одной из служанок, чрезмерная поглощенность занятиями магией – Глисар остался в поместье и продолжил обучать Эйдаса, – пренебрежение хозяйственными делами.

Под нерадивым управлением Эйдаса поместье стало убыточным. Тогда Иртана взяла дела в свои руки. Появилось много записей о ее новой деятельности в качестве полновластной хозяйки Кедари. Она оказалась на удивление успешна. Счета поместья  вышли из минуса, мал-помалу прибыль начала возрастать. Записи стали более четкими, сдержанными и позитивными. Кажется, после отъезда сына леди Иртана научилась получать удовольствие от жизни и сумела реализовать себя.

В 1427, на третий год отъезда Кэрдана из Кедари, изменился тон ее записей об Эйдасе. Супруг стал намного чаще упоминаться на страницах дневника, и жена отзывалась о нем уважительно. Как будто через двадцать пять лет брака Иртана вдруг разглядела достоинства мужа. Она признала его любовницу. Ненависть к сопернице исчезла. Хозяйка начала называть ее по имени и писать в таком же расположенном тоне, как о муже.

Один абзац сильно заинтриговал Эдеру и показался ей непонятным. «Как я могла винить его… Ведь я сама дала ему ложную надежду и побудила жениться на мне. Заманивала любовью, которой не могла дать. Я использовала его, чтобы остаться на Ремидее, чтобы перебраться ближе к Ларгусу… Чего я от него ожидала? Конечно, он имел право искать любви, которой не мог получить от меня…» Эдера истолковала этот абзац так, что Иртана любила другого человека, когда выходила замуж за Эйдаса. Но при чем здесь Ларгус?.. Что означало – «использовала его, чтобы остаться на Ремидее»?

Кэрдан регулярно гостил в родовом гнезде, радуя матушку визитами. Радуя ли?.. С прибытием сына Иртана возвращалась к прежнему тону, почти ушедшему за годы разлуки с ним – экзальтированному, полному болезненного надрыва. Даже почерк менялся: глубже нажим, резче очертания букв, наклон разбросанный, хаотичный.

С возвращением сына Иртана превращалась из сдержанной уверенной хозяйки обратно в истеричную квохчущую наседку, готовую отгонять от своего детеныша всех мыслимых и немыслимых врагов. Снова появлялось раздражение Эйдасом, его любовницей, прислугой и соседями. Душевное равновесие, которое Иртане удалось обрести в последние годы, улетучивалось в периоды возвращения сына.

Кэрдан, приезжая в поместье, не упускал возможности оторваться за месяцы учебы и строгой дисциплины у Фелион. В каждый приезд поступала жалоба от поместной девушки, совращенной или изнасилованной; несколько жалоб от соседей или арендаторов на драку сына лендлорда с ними или их сыновьями, погромы или поджоги. Пару раз Кэрдан привозил из Арейната компанию отморозков, с которыми они буянили в округе.

На шестой год обучения сына у Фелион Иртана начала откровенно возмущаться его друзьями и поддерживать Эйдаса в стремлении отвадить сомнительную компанию от Кедари. Но Кэрдан игнорировал волю родителей и делал по-своему. Иртана наконец перестала покрывать проделки сына, осуждала их и встала на сторону мужа.

Кажется, тогда Кэрдан изменил стратегию. Он начал приезжать в поместье чаще, гостить дольше и быть с матерью ласковым и послушным сыном. Иртана поверила, что он исправляется и снова становится хорошим мальчиком. Ее сладким Кэром. Недовольство Эйдасом вернулось, вновь появились выплески раздражения в его сторону, начали обнаруживаться поводы для возмущений и придирок к нему. И так продолжалось во время визита Кэрдана и некоторое время после. А затем опять устанавливался мир, муж и жена начинали жить в относительном спокойствии. Но визиты сына становились все чаще.

По дневниковым записям Эдера реконструировала намерения и поведение Кэрдана такими, какими мать не могла их оценить. В какой-то момент Кэрдан заметил, что мать начинает отделяться от него и жить собственной жизнью. Что она больше не сосредоточена вокруг его существования. Что он утрачивает сыновнюю власть над ней. А самое главное, что она сближается с его отцом. Больше не защищает его и не восстает против мужа в попытках отстоять сына.

Этого Кэрдан допустить не мог. И он пожертвовал грубыми и жестокими забавами с крестьянскими девицами, драками и погромами соседей ради более уточненной игры. Он стал использовать более изощренную тактику, настраивая Иртану против мужа, возвращая семью в то состояние, в котором она пребывала все его детство и юность. Он начал возвращать себе былую власть.

А чтобы эффект манипуляций не выветрился за время его отсутствия, чтобы система не восстановила естественного равновесия, он стал возвращаться чаще.  Но с определенного момента его усилия пропадали втуне.

В 1431 году записи Иртаны о его приездах стали совсем лаконичными и безэмоциональными. Упоминания его поступков, далеких от детских проказ, обрели беспристрастность. «Кэр и его друзья подожгли зернохранилище Тигаров. Хвала Создателю, Эйдас подоспел вовремя и потушил пожар магией. Иначе Кедари разорилось бы. Мы с Эйдасом приказали ему покинуть поместье. Пусть гуляет в Арейнате или возвращается к Фаэлон. Пора прекращать эти выходки».

Эдера сжала кулачки и сделала жест торжества, выкрикнув шепотом: «Да! Так ему!» Неужели родители наконец объединились, чтобы поставить на место великовозрастного пакостника?!

Начиная с 1431 года, параллельно отстранению Иртаны от сына и сближению с мужем, увеличился объем записей на ларено. Абзацев на ремидейском стало совсем мало, и они терялись в огромном объеме весталейского текста. Тогда Эдера  вернулась к ранним дневникам и попыталась изучить записи на ларено. Она решила проверить, насколько успешными были ее самостоятельные языковые штудии в монастыре. Сумеет ли она раскрыть тайну весталейских записей леди Иртаны.

Непроглядная безлунная ночь объяла Кедари. Завтра предстоял очередной напряженный день страды. Но дневники «свекрови» так захватили Эдеру, что она забыла про сон и отдых. Ее познаний не хватало, чтобы разобрать записи Иртаны. Та владела ларено значительно лучше Эдеры. Но девушка смогла опознать начертания некоторых имен собственных.

Одно из них было – Ларгус. Еще одно, которое Эдера с легкостью опознала – Святая Устина. Нередко повторялись несколько женских имен, одно из которых – чаще других. Эрамия. Имя ассоциировалось у Эдеры с хрониками Обители Святой Устины. Феноменальная память феи услужливо подсказала, что так звали настоятельницу монастыря, управлявшую им два десятилетия в конце прошлого века. Ровно то время, когда леди Иртана была в возрасте воспитанниц Святой Устины.