Читать книгу Очерк богословия литургической музыки. Православный взгляд - Священник Николай Лосский - Страница 4

Введение

В каком смысле можно говорить о «богословии» литургической музыки? Несомненно, музыка – это искусство, а не часть богословской науки. Нам кажется необходимым прежде всего поразмышлять о значении терминов.

Начнем с музыки. Всякий признает, что она восходит к области искусства. Некоторые даже утверждали, что она представляет собой искусство по преимуществу. Так, например, Уолтер Пэтер (1839–1894), английский писатель и известный критик, представитель так называемого декадентского периода британской литературы 70–80-х годов XIX века, провозгласил, что музыка – это вершина искусства, поскольку, по его словам, «всякое искусство постоянно стремится к положению, которое занимает музыка[2]». Во всякой другой области искусства, по его мнению, возможно различение между материей и формой, тогда как в музыке оно преодолевается. Вследствие этого она представляет собой вершину «искусства ради искусства» – идеал в понимании всякого искусства.

Даже если мы не разделяем этой «декадентской» концепции искусства, мы не можем не учитывать специфического характера музыки. В отличие от других форм искусства – таких как литература (проза, поэзия и драма), скульптура, живопись… – музыка существует, пока она звучит, если можно так выразиться. Быть может, еще танец – единственный род искусства, о котором можно сказать то же самое. Прочее же – живопись, скульптура и литература – обладают основой постоянного характера, тогда как музыка лишь преходяща, даже если в наши дни она существует в нотных и аудио-записях.

Сегодня мало кто станет попросту отрицать, что можно говорить о богословии живописи или скульптуры. XX век заново открыл богословие иконы. После некоторого размышления сюда же можно добавить литературу, особенно поэзию. Если мы пойдем еще дальше, к тому же добавится и танец, не говоря уже об архитектуре. Музыка?

Наша цель – говорить не о музыке вообще или просто о музыке как таковой, но о музыке литургической, то есть музыке определенного рода и специфики. Речь идет об «утилитарном», в некотором смысле, подходе к музыке, преследующем конкретную цель, коей не является простое исследование эстетической эмоции (без стремления, тем не менее, свести к минимуму или исключить понятие красоты; к этому мы еще вернемся). Эта музыка, как указывает ее название, связана с литургией. Но как можно рассматривать литургию вне связи с богословским содержанием?

Разумеется, – и мы это увидим, – термин и понятие «богословие» не должны здесь восприниматься в смысле, который это слово приобретает в разговоре о «догматическом богословии» или также о «систематическом богословии» (выражение, представляющееся мне, скорее, неудачным!) в образовательном контексте. Рассуждение о «богословии» литургической музыки представляет собой попытку установить связь между литургией и музыкой. Для кого-то такой связи не существует: можно совершать богослужение и без музыки, как на «тихих мессах».

И на этот раз XX век также дал импульс для развития относительно новой дисциплины, которую сегодня называют «литургическим богословием[3]». В этой перспективе сама литургия является предметом, преподаваемым в рамках богословия, то есть не просто то, что говорят нам тексты (поэзия, гимнография) – что и так всегда присутствовало, – но сама структура богослужений, построение различных циклов (суточного, недельного, годового, неподвижного и подвижного).

Все это воспринимается как источник для богословского образования, так как главное богословское образование – это факт проживания богослужения – опыт, другими словами. Опыт же этот почти во всех религиозных традициях переживается посредством музыки, которая, вследствие этого, не является чем-то несущественным. Некоторым образом она настолько же связана с богословием, как и само богослужение.

Надо тут же уточнить, что я не выступаю ни в качестве историка музыки, ни в качестве музыковеда. В этих областях я полностью обязан заслугам специалистов, предоставивших мне результаты своих исследований. Что касается меня, то я говорю лишь как многолетний «практик» в области частной музыкальной традиции, в которой, благодаря своему крестному Максиму Ковалевскому, научившему меня всему, я всегда стремился к тому, чтобы музыка была прежде всего литургичной. Эта частная традиция, как мы увидим, – не только православная, но и, кроме того, славянского, русского происхождения. И говорю я именно о ней не по небрежению к другим традициям, вовсе нет, – но просто вследствие их незнания. Знание какой-либо музыкальной литургической традиции (византийской, григорианской или какой-то другой) предполагает наличие практики, поскольку речь идет, как мы увидим, об устной традиции. Я же был воспитан в практике славянского языка – в русском варианте его музыкального употребления.

В первую очередь в этом очерке нас интересует христианское богослужение и именно богослужение Церкви, которую принято обозначать термином (как мне кажется, неудачным) Церкви неразделенной[4]. Это не мешает равным образом видеть элементы собственно литургической музыки и в лоне других традиций, в частности иудейской, мусульманской, африканской, восточной (индуистской, буддистской и т. д.) традиций.

В этом тексте подробно будет обсуждаться проблема богослужения, его роль в жизни Церкви и верных ее чад. Особенно речь пойдет о связи между богослужением и богословием. И именно в свете этих размышлений мы рассмотрим роль и место музыки в литургической жизни, из чего станет очевидной (по крайней мере, я надеюсь на это) специфичность этой музыки, ее композиции и исполнения. So help me God! Да поможет мне Бог!

Глава I
Музыка и Седьмой Вселенский Собор

Может показаться странным разговор о музыке в связи со Вселенским Собором, о котором все знают, что он занимался проблемой икон и иконопочитания. Действительно, неоспоримо, что этот Собор главным образом обсуждал проблемы, поднятые нападками на иконы и их уничтожением, то есть иконоборческим кризисом, и определение (орос) этого Собора касается, в основном, этого вопроса.

Прежде чем вспомнить те наиболее важные моменты решений, которые имеют отношение к нашему вопросу, наверное, будет полезным обратить внимание на тот факт, что Церковь, которая в ходе истории была наиболее верна Священному Преданию, имеет тенденцию как можно меньше высказываться, тяготея к некоторому умалчиванию. Таким способом выражается уважение к таинственному, «созерцательному» характеру христианской веры. Вселенский Собор был собран и выносил суждения, будучи, в некотором смысле, принужден к этому крайними обстоятельствами, когда под угрозой оказалась сама сердцевина христианской веры, заключавшаяся в природе спасения, преподаваемого верным в таинстве Крещения и евхаристической жизни.

Учитывая, что Церковь созывает соборы, только когда возникает опасность удаления верных от исповедания или принятия полноты Откровения, приходится осознать, что икона составляет часть этой полноты и что без нее христианская вера оказалась бы поврежденной или, по крайней мере, ущербной. Следовательно, прежде, чем утверждать, как это некоторые делают в ходе курса истории христианства, что значение Седьмого Вселенского Собора скорее второстепенно или что он вообще был бесполезен, очень важно уделить внимание тому, что говорится в тексте определения (ороса) Собора и, таким образом, стремиться понять, в чем икона соприкасается с полнотой христианской веры. К тому же внимательное исследование текста позволит (по крайней мере, можно на это надеяться) увидеть, что то, что говорится об иконе, распространяется на самом деле и на другие формы искусства, используемые в богослужении[5].

Вот несколько основных фрагментов текста ороса Седьмого Вселенского Собора[6]:

«Святый великий и вселенский, Божиею милостию и по повелению благочестивых и христолюбивых государей наших, Константина и матери его Ирины, созванный в славной митрополии никейской […] в святой церкви Божией, называемой Софийскою, следуя преданию Кафолической Церкви, определил следующее:

Христос Бог наш, даровавый нам свет познания и избавивший нас от мрака безумной приверженности идолам, обручивши Себе Кафолическую Церковь, не имеющую скверны или порока (см. Еф. 5, 27), обещал ей охранять ее и подтвердил это обещание ученикам Своим, говоря: Аз есмь с вами во вся дни до скончания века (Мф. 28, 20). Это обетование Он даровал не только им, но и нам, по их слову уверовавшим во Имя Его (см. Ин. 17, 20). И вот некоторые, оставив без внимания этот дар, как бы по возбуждению коварного врага, отпали от истиннаго учения; возстав против предания Кафолической Церкви, они погрешили в понимании истины. […] Следуя людям нечестивым и руководясь своими помыслами, они оклеветали украшенную Христом Богом святую Церковь Его и не положили различия между святым и позорным (Иез. 22, 26); так что икону Господа и святых Его сочли за одно с истуканами сатанинских идолов. Поэтому Господь Бог, не терпящий зрети, чтобы покорные ему были заражаемы такою язвою, по Своей благости, ревностию и повелением благочестивейших государей наших Константина и Ирины, отовсюду созвал сюда нас, представителей священства, да утвердится общим определением божественное предание Кафолической Церкви. Итак, мы исследовали и рассмотрели дело весьма тщательно и, следуя истине, ничего не убавляем, но сохраняем все, что есть в Церкви лучшего, и следуем святым шести Вселенским Соборам. [Здесь цитируется Никео-Цареградский Символ веры и подтверждаются анафематствования еретиков; Пресвятая Дева исповедуется Богородицею], – так как Она родила по плоти Единого от Святой Троицы, Христа Бога нашего […] Мы исповедуем два естества в воплотившемся ради нас от непорочной Богородицы и Приснодевы Марии, признавая Его и совершенным Богом и совершенным человеком, как провозгласил это Собор, бывший в Халкидоне […] Кратко сказать: сохраняем все церковные предания, утвержденные письменно или неписьменно. Одно из них заповедует делать живописные иконные изображения, так как это согласно с историею евангельской проповеди, служит подтверждением того, что Бог Слово истинно, а не призрачно вочеловечился, и служит на пользу нам, потому что такие вещи, которые взаимно друг друга объясняют, без сомнения и доказывают взаимно друг друга [= Евангелие и иконы].

Ил. 1

Симон Ушаков, Гурий Никитин и ученики. Седьмой Вселенский Собор. 1673 г. Москва, Смоленский собор Новодевичьего монастыря.

На таком основании мы, шествующие царским путем и следующие божественному учению святых отцов наших и преданию Кафолической Церкви, – ибо знаем, что в ней обитает Дух Святый, – со всяким тщанием и осмотрительностию определяем, чтобы святые и честные иконы предлагались (для поклонения) точно так же, как и изображение Честного и Животворящего Креста, будут ли они сделаны из красок или (мозаических) плиточек или из какого-либо другого вещества, только бы сделаны были приличным образом, и будут ли находиться в святых церквах Божиих на священных сосудах и одеждах, на стенах и на дощечках, или в домах и при дорогах, а равно будут ли это иконы Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, или непорочной Владычицы нашей Святой Богородицы, или честных ангелов и всех святых и праведных мужей. Чем чаще при помощи икон они делаются предметом нашего созерцания, тем более взирающие на эти иконы возбуждаются к воспоминанию о самых первообразах, приобретают более любви к ним и получают более побуждений воздавать им лобызание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует одному только Божественному Естеству. Они возбуждаются приносить иконам фимиам в честь их и освящать их, подобно тому как делают это и в честь изображения Честного и Животворящего Креста, святых ангелов и других священных приношений и как, по благочестивому стремлению, делалось это обыкновенно и в древности; потому что “честь, воздаваемая иконе, относится к ее первообразу” (Свт. Василий Великий «Слово о Святом Духе») и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней.

2

Pater W. The Renaissance. Studies in art and poetry. London, New York, 1888. P. 140.

3

См. основной труд того, кто практически изобрел «литургическое богословие»: Шмеман А., прот. Введение в литургическое богословие. Париж, 1961.

4

Это выражение «неудачно», потому что обычно оно используется для обозначения Церкви до разделения, происшедшего во II-м тысячелетии между католиками (а значит, и с будущими протестантами) и православными, в их общей совокупности. Но исторически это неправильно, так как при этом забывается или «игнорируется» первый великий исторический раскол с так называемыми «восточными» православными, после Халкидонского собора. Впрочем, даже в апостольские времена бывали напряжения, конфликты и расколы. Это равным образом неточно и с точки зрения богословия, так как, хотя христиане и разделены. Но все те, кто употребляет Никео-Константинопольский Символ веры, исповедуют, что Церковь «едина», т. е. «нераздельна».

5

О богословии иконы см. классический труд: Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. Переславль, 1997. Нужно прочесть также великолепную работу кардинала Кристофа Шёнборна: Шёнборн X. Икона Христа. Богословские основы. Милан, Москва, 1999. Интересно также сказано об иконе и Седьмом Вселенском соборе в «Катехизисе Католической Церкви», п. 1159–1162 (см.: Катехизис Католической Церкви, Москва, 2001. С. 284–285).

6

Цитируется по: Деяния Вселенских Соборов. Т. 7. Казань, 1909. С. 283–285.