Читать книгу Этюд на холме - Сьюзен Хилл - Страница 8

Кэт Дирбон стояла у окна своей приемной и смотрела сквозь полоски жалюзи на стоянку стационара. Дождь струился по стеклу. Было почти девять часов, но до конца так и не рассвело.

Было утро понедельника – все часы приема на сегодня были расписаны, также ее ждали две встречи с торговыми представителями фармакологических компаний, дневной визит в пренатальный центр, а еще она должна была отвести Ханну к дантисту после школы… и она считай что и не начинала готовиться к Рождеству. Но все это не очень сильно ее беспокоило на фоне того, что сегодня был прием у Карин Маккафферти.

Кэт резко отпустила шторки жалюзи, и они стукнулись друг о друга. «Я не смогу это сделать», – думала она про себя, а эта мысль посещала ее настолько редко, что одно ее появление беспокоило ее.

Карин Маккафферти было сорок четыре, и она стала другом семьи после того, как мать Кэт, доктор Мэриэл Серрэйлер, пригласила ее, чтобы привести в порядок сад в Галлам-хаус.

Сейчас она так и стояла у нее перед глазами – высокая, с непокорной копной рыжих волос, с длинным овальным лицом и нежной кожей кремового цвета. Ее лицо было простым, но почему-то очень запоминающимся. Карин отказалась от серьезной карьеры в банковской сфере, чтобы стать ландшафтным дизайнером и выращивать цветы, и эта перемена очень повлияла на нее, как она сама всегда говорила. Ее новая карьера расцветала вместе с ее морозоустойчивыми растениями. Дорогие журналы по садоводству время от времени публиковали фото с ее работами, а один ее сад даже показали по телевизору.

Карин была замечательной собеседницей, она интересовалась еще множеством вещей помимо садоводства. Они с ее мужем Майком Маккафферти – глуповатым, по мнению Кэт, – были женаты уже двадцать два года. Детей не было. «Мы испробовали все прямые и обходные пути, но так и не достигли цели; ЭКО тогда еще совсем редко давал положительный результат, а я хотела только собственного ребенка – усыновить бы я не смогла».

Сэм Дирбон обожал Карин, хотя Ханна быстро уставала от нее: «Она слишком любит командовать».

– Что правда, то правда, – отвечала она, когда ей об этом говорили.

Карин Маккафферти. Рентгеновский снимок и заключение онколога Бевхэмской центральной лежали у Кэт на столе.

– Ты не должна позволять пациентам становиться друзьями, – сказал ей Крис накануне вечером. Вероятно, он был прав, но отстраненность – это не то, в чем Кэт была сильна. Она принимала проблемы и трудности пациентов близко к сердцу, так же как и их радости, и не хотела меняться. Но иногда это приводило к тяжелым разговорам, типа того, который предстоял ей с Карин.

Телефон на ее столе зазвонил.

– Прошло уже почти пятнадцать минут… – Это была Джин с ресепшен.

– Прошу прощения, прошу прощения… приглашай.

Она отодвинула результаты Карин на край стола. Помимо этого в ее внимании нуждались еще четырнадцать человек. С улыбкой она посмотрела на первого из них, входившего в ее дверь.

Айрис Чатер постарела после смерти своего мужа. Но Кэт понимала, глядя сейчас на скорбную фигуру, входящую в кабинет, что этот процесс обратим. В данный момент шок и стресс от потери, слезы, недостаток сна и непривычное одиночество иссушили ее, вытянули из нее все жизненные соки. Но она была не настолько стара, чтобы время и отдых были неспособны восстановить ее силы. Она вздохнула и села на стул. Ее глаза были пустыми, обращенными внутрь себя, – у нее был взгляд человека, недавно пережившего утрату.

– Как вы держитесь?

– Я справляюсь, доктор, я не так плоха. И я знаю, что Гарри сейчас хорошо, там. Я правда это знаю. – Ее грустные глаза наполнились слезами.

– Это тяжело. Конечно, это тяжело. – Кэт пододвинула к ней коробку с салфетками.

– Я все еще слышу его по ночам… Я просыпаюсь и все еще слышу его дыхание. Я чувствую его рядом с собой, в комнате. Полагаю, для вас это звучит как бред сумасшедшего.

– Нет, это звучит нормально. Я бы начала беспокоиться, если бы вы сказали, что этого не происходит.

– Значит, я не схожу с ума?

– Определенно нет.

Этот вопрос они всегда либо задавали прямо, либо оставляли висеть в воздухе непроговоренным, чтобы доктор сам его озвучил и сам же на него ответил. Айрис Чатер расслабилась, и на ее лицо вернулся слабый румянец.

– Не считая того, что вы скучаете по Гарри, как ваше собственное здоровье?

– На самом деле я просто устала. И много есть я тоже не могу. То хочется, то нет.

Она поерзала на стуле, подняла с пола свою сумку, а потом поставила ее на место. Кэт ждала.

– Гарри потерял аппетит.

– Я знаю. Он потерял его, потому что у него был рак, и он очень долго с ним боролся. А ваш вы потеряли, потому что вы переживаете. Не стоит об этом беспокоиться. Вы сказали, что вам то хочется есть, то нет, так что просто ешьте, когда вам угодно. Ешьте что вам нравится… Аппетит вернется в норму, когда ваш организм будет к этому готов.

– Понимаю.

– Вам тревожно оставаться ночью совсем одной в доме?

– О нет, доктор Дирбон. Он всегда здесь, со мной, понимаете… Гарри всегда рядом.

Как и многие другие пожилые пациенты Кэт, Айрис Чатер не была больна, ей просто нужны были слова поддержки и внимательный собеседник. Тем не менее Кэт чувствовала, что она что-то ей недоговаривает, обходя все ее ненавязчивые вопросы. Она подождала еще немного, но больше ничего сказано не было.

– Что же, заходите повидаться со мной еще через месяц. Я хочу знать, как вы справляетесь, и если вдруг в течение этого времени вам хоть что-нибудь понадобится…

Айрис Чатер медленно поднялась, собралась и уже пошла в сторону двери, как в самый последний момент повернулась.

– Есть что-то еще, на так ли? – мягко спросила Кэт.

Глаза женщины снова наполнились слезами.

– Если бы я только могла знать, доктор. Если бы я только могла быть уверена, что с ним все хорошо. Есть какой-нибудь способ узнать это наверняка?

– А вы не уверены? В своем собственном сердце? Ну что вы… Гарри был хорошим человеком.

– Был, был же? Он правда им был.

И все же она не уходила.

– Я вот думаю…

Она взглянула на Кэт, а потом быстро отвела взгляд. Что же это было, все никак не могла взять в толк Кэт, что же она хотела у нее спросить, в чем хотела удостовериться?

– Я тоже стала так странно дышать.

С Айрис Чатер все было в полном порядке. Она просто боялась… боялась умереть так же, как умер ее муж, и она была очень чувствительна после его смерти. Кэт провела быстрый осмотр. У нее не было никаких симптомов, не было болей в груди или проблем с дыханием, и ее легкие были чистыми.

– Я не хочу выписывать вам снотворное или транквилизаторы. Я искренне полагаю, что они вам не нужны.

– О нет, я ничего такого и не хотела, доктор.

– Но вам надо успокоиться.

– Вот этого я как раз и не могу, понимаете?

– Вы когда-нибудь слушали такие записи для релаксации… с успокаивающей музыкой и дыхательными упражнениями?

– Как во всяких восточных религиях?

– Нет, они работают на самом элементарном уровне – просто помогают расслабиться. Боюсь, что я не могу прописать их, но они продаются во всяких магазинах для здорового образа жизни. Они недорогие. Почему бы вам не сходить и не выбрать что-нибудь… не спросить, что они порекомендуют? Если вы купите одну такую запись и попробуете слушать ее хотя бы по пятнадцать минут в день, чтобы расслабиться, я думаю, вам это действительно поможет. Но вы потеряли мужа, с которым прожили пятьдесят лет, миссис Чатер. То, через что вы сейчас проходите, – это нормально. Вы не будете чувствовать себя как прежде еще некоторое время, вы должны это понять.

Остальная часть приемов была посвящена проблемам в диапазоне от больного горла и периодических болей до детских ушных инфекций и артрита.

Без двадцати двенадцать Джин принесла ей чашку кофе.

– Миссис Маккафферти только что подошла.

Последние загруженные работой часы Кэт удавалось отодвигать мысли об этом куда-то на периферию своего сознания.

– Дай мне пару минут.

Джин сочувственно улыбнулась ей, выходя из кабинета.

Как часто, думала Кэт полчаса спустя, пациенты помогали ей во время тяжелой консультации? Когда ее саму успокаивали люди, которым только что сообщили, что их болезнь неизлечима? Даже когда ей приходилось говорить родителям, что их ребенок скоро умрет, только чтобы услышать их заверения, что понимают, что она, доктор, сделала все, что в ее силах, и что она расстроена не меньше, чем они сами.

И сейчас Карин Маккафферти была спокойна, держала себя в руках – и сочувствовала ей.

– Это и для тебя паршиво… может быть, даже хуже, учитывая то, что ты знаешь пациента так хорошо, как меня, – это были первые слова, с которыми она обняла Кэт. – Но со мной все нормально. И мне очень понравилась доктор Монк.

Три недели прошло с тех пор, как Карин первый раз пришла в больницу по поводу уплотнения в груди, и Кэт тогда сразу заподозрила, что опухоль злокачественная, но была шокирована, увидев рентгеновские снимки, на которых было заметно еще и серьезное поражение лимфоузлов. Биопсия выявила особенно агрессивный вид рака.

И теперь Карин пришла после первой консультации с местным онкологом, доктором Джилл Монк, отчет которой Кэт уже видела.

– Ты представить не можешь, насколько мне жаль.

– Нет, могу… и смотри, что ты уже для меня сделала: добыла мне назначение на рентген и устроила встречу с врачом в мгновение ока, а я знаю, какую важную роль это может сыграть.

Карин выглядела веселой – слишком веселой, как подумалось Кэт.

– Ты только узнала, – произнесла она осторожно, – и нужно время, чтобы осознать, что происходит.

– О, я все прекрасно осознала, не волнуйся.

– Извини, я не хотела, чтобы это звучало покровительственно.

– Это так и не звучит. Люди склонны к тому, чтобы впадать в отчаяние… спрашивать: «Почему я?» Но почему не я, Кэт? Это случайность. После встречи с доктором Монк я вернулась домой, опрокинула огромный стакан виски и выплакала себе все глаза. Но на этом все. Так что давай поговорим теперь о том, что будет дальше.

Кэт взглянула на отчет онколога. Это было невеселое чтение.

– Операцию желательно сделать как можно скорее, и она должна тебе об этом сказать в ближайшее время… и в данном случае она не хочет особенно… осторожничать.

– Полная мастэктомия плюс гланды, да, она говорила.

– Потом, разумеется, химиотерапия, и, возможно, радиография – в зависимости от того, что она решит после операции. Есть еще вероятность, что понадобится двойная мастэктомия, ты знаешь об этом?

Карин молчала.

– Бевхэмская центральная больница имеет передовой опыт в онкологии, так что я не советую тебе идти в частную клинику… хотя если ты захочешь отдельную палату со всеми удобствами, то, конечно, заплати за нее. Я бы… если мне хватит духу, я бы взялась за это сама.

Кэт понимала, что мямлит. Карин действовала ей на нервы. Она сидела прямо, явно вполне уверенно себя чувствуя, и большую часть времени не сводила с Кэт глаз. Ее непослушные рыжие волосы были убраны назад в темную сетку с бархатной отделкой так, что крупное лицо было открыто: длинный нос, высокие скулы и лоб – это было интересное, умное лицо женщины, которая полностью довольна собой.

– Кэт, я обдумала все… как ты понимаешь, в последнее время я только этим и занималась. Я обдумала все очень тщательно, серьезно и осознанно. И я говорила с Майком. И сейчас вот что я тебе скажу. Я не хочу всего этого. Нет, погоди, дай мне договорить до конца. Единственное предложение доктора Монк, которое я действительно рассматривала, это операция. Я знаю, что это самая радикальная мера, но, как ни странно, этот вариант до сих пор кажется мне приемлемым… И я хочу оставить его как запасной. Но о химио- и радиотерапии я и слышать не хочу.

– Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

– Я хочу пойти другим путем. Альтернативным, вспомогательным, называй его как хочешь. Более щадящим путем. Я думаю отправиться в Америку в клинику Герсона. Я абсолютно уверена, что это для меня наилучшее решение… умом, сердцем… все подсказывает мне это. Я не буду отравлять свое тело и уничтожать иммунную систему токсинами и не хочу получать огромные дозы радиации. Я насчет этого вполне уверена, но ты мой лечащий врач, и, конечно же, я выслушаю то, что ты мне скажешь. Я не дура.

Кэт поднялась и подошла к окну. Стоянка была почти пуста. Все еще лил дождь.

– Ты говорила что-нибудь из этого Джилл Монк?

– Нет. В тот момент я еще как следует это не обдумала. Кроме того, я не думаю, что она отнеслась бы с пониманием.

– Думаешь, я отнесусь?

– Кэт, каковы бы ни были последствия, это мое тело, моя болезнь, мое решение, и мне с этим жить. Или не жить, что более вероятно. Как бы то ни было, они не твои, так что не беспокойся.

– Черт возьми, естественно, я беспокоюсь! Мое образование, мои знания, мой опыт и инстинкты подсказывают мне, что беспокоиться стоит, потому что ты неправа. Абсолютно неправа.

– Ты умываешь руки?

– Послушай, Карин, ты моя пациентка, и это моя работа – дать тебе профессиональный совет и консультацию. Также моя работа – поддерживать тебя во всех твоих решениях, связанных с лечением, потому что, в конце концов, эти решения всегда принимает пациент. И ты мой хороший друг. И чем четче я буду уверена в том, что ты принимаешь неверное решение, тем более серьезной должны быть мои поддержка и помощь. Это ясно?

– Извини. Просто ты будешь мне нужна.

– Буду.

– Я просто не думала, что ты будешь настолько радикально против альтернативных методов.

– Я не против, в некоторых обстоятельствах даже совсем наоборот. Я посылаю пациентов к Нику Гайдну на сеансы остеопатии и к Эйдану Шарпу, который занимается акупунктурой. Он способен творить чудеса в довольно сложных случаях. Только что я послала скорбящую леди, которая не может спать и чувствует постоянную тревогу, за записями для релаксации… А ароматерапия с массажем – это вообще замечательная штука. Но ничего из этого не лечит от рака, Карин. Большее, что может сделать для тебя вспомогательная терапия, – это помочь пройти через настоящее лечение, может быть, улучшить твое общее состояние и в целом поднять настроение.

– Так почему бы мне просто не сходить на макияж и не сделать маникюр?

Карин встала. Кэт понимала, что расстроила ее и обернула против себя, и злилась. Она проводила Карин до дверей.

– Пообещай мне хотя бы, что как следует об этом поразмыслишь.

– Поразмыслю. Но я не передумаю.

– Не сжигай за собой мосты, не закрывай для себя никаких дверей. Разговор тут идет о твоей жизни.

– Именно.

Но потом Карин развернулась и снова тепло и искренне обняла Кэт, прежде чем спокойно и твердо выйти из медицинского кабинета.

– Ради всего святого, Кэт, ты не можешь вот так просто с этим смириться, – Крис Дирбон смотрел в глаза Кэт через кухонный стол, за которым они сидели и пили чай тем же вечером. Он только что вернулся с вызова.

– Ты думаешь, я должна попросить ее сменить лечащего врача?

– Нет, я имею в виду, что тебе нужно приложить больше усилий, чтобы убедить ее, что она пошла не по той дороге… это не вариант, и ты это знаешь… она не может позволить себе роскошь выбирать.

Крис был категорически против любых форм альтернативной медицины, за исключением остеопатии для собственной больной спины.

– Мне это не нравится, конечно, мне все это не нравится, но она была очень серьезно настроена, а ты знаешь Карин.

– Наверное, она еще не до конца все осознала.

– А я думаю, что осознала. Если мне нужно будет помогать ей, мне придется как-то изучить вопрос… Во всяком случае, оградить ее от совсем уж психопатов.

– Не думаю, что тебе стоит даже начинать подыгрывать ей. Ей нужна операция и химиотерапия. Что вообще на тебя нашло?

– Думаю, это просто Карин.

Крис поднялся и поставил чайник обратно на плиту.

– Просто сейчас это повсюду. Эти лунатики из Старли-Тор…

– Ой, это просто нью-эйджеры[5], у них в голове вообще ничего нет, кроме кристаллов и энергетических линий.

– А в чем разница? Дай Карин Маккафферти волю, и она начнет плясать вокруг Стоунхенджа на восходе.

Когда Крис уехал на очередной вызов, Кэт приняла ванну и улеглась в постель, водрузив на колени ноутбук. «Рак», – набрала она в «Гугле». «Терапия. Альтернативная. Вспомогательная. Герсон».

Полтора часа спустя, когда Крис вернулся домой после того, как отправил подростка с острым аппендицитом в больницу, она уже была глубоко погружена в исследовательскую статью, где обсуждался эффект постоянной программы медитации и визуализации для больных раком в Нью-Джерси.

Она исписала несколько страниц блокнота, который лежал на подушке рядом с ней. Она поняла, что как минимум одно она может сделать для Карин Маккафферти – принять ее всерьез.

Запись

Когда я здесь с тобой разговариваю, у меня такое ощущение, будто я в исповедальне. Я облегчаю себе душу, рассказывая все. Разница только в том, что я не прошу тебя простить меня. Все должно быть совсем наоборот.

Но мне станет легче, когда ты обо всем узнаешь. Некоторые секреты из прошлого стали слишком тяжелой ношей, чтобы нести ее одному, но на меня давит совсем не чувство вины, нет, это просто знание.

Сегодня я собираюсь раскрыть тебе секрет, груз которого я нес не в одиночестве. Я с самого начала разделил его с тетей Элси. Она унесла его в могилу, как она мне и сказала. Дядя Лен, конечно, знал, но ты помнишь, какой он был тихий, никогда ничего не говорил, пока она ему не скажет.

Это случилось в очередной раз, когда я оставался у них. Ты знала, как мне там нравилось, как я каждый раз спрашивал, когда снова смогу там побыть. Я хотел там жить. Мне нравилось бунгало, потому что это было бунгало, там не было лестниц. Я любил завтраки, которые она готовила мне каждое утро, и маленький стеллаж сбоку от телефона, рядом с которым я сидел на полу и читал «Ваше тело, здоровое и больное» Доктора Робертса. Я столько узнал из этой книги. Она помогла мне определить мою судьбу.

Я любил тихонько приоткрывать дверь своей спальни и слушать шепот разговоров в гостиной прямо по коридору и голоса из радиоприемника.

Так я впервые услышал об Артуре Нидхэме. Я слышал это имя по радио, а потом, как они говорили о нем, так что он стал загадочной фигурой из моих снов.

«Кто такой Артур Нидхэм?» – как-то спросил я посреди завтрака, доедая свой омлет.

Тетя Элси и дядя Лен посмотрели друг на друга. Я и теперь вижу этот взгляд. Он нахмурился, и меня послали чистить зубы. Но чуть попозже она сказала мне: «Ты довольно скоро все равно бы узнал, так что я расскажу тебе. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать».

Тон ее голоса в этот момент изменился, он шел будто бы откуда-то из глубины горла, хотя она не шептала. И я уловил в нем возбуждение. Она получала от этого удовольствие, несмотря на мрачное выражение лица.

Артур Нидхэм был мелким лавочником, который женился на вдове с небольшим состоянием и через год убил ее. Когда он обнаружил, что на самом деле она завещала все деньги не ему, как обещала, а своей единственной дочери, он убил и дочь.

Меня сразу же охватил интерес.

– Где Артур Нидхэм сейчас?

– В камере для приговоренных.

Я хотел знать, я хотел знать все. Искра ее возбуждения перекинулась на меня и зажгла что-то, что уже никогда не погаснет.

– Он мерзкий, злой человек, и я буду там, я буду смотреть, пока не буду уверена, что его наказали и что правосудие свершилось.

– А что будет?

– Его подвесят за шею, и он умрет. – Ее лицо тоже изменилось, ее глаза были слегка навыкате, а губы крепко сомкнулись в тонкую бескровную линию.

– Ты можешь пойти со мной, – сказала она.

Четыре дня спустя, когда она укладывала меня спать, она послушала, как я читаю молитвы, и сказала:

– Это будет завтра утром. Если ты все еще хочешь пойти.

– В тюрьму, где вешают?

– Ты можешь передумать, стыдиться тут нечего.

– Я пойду с тобой.

– Тебе будет полезно увидеть зло поверженным.

Я, конечно, ее не понял, но знал, что хочу быть там.

– Я разбужу тебя, – сказала она, – рано. А сейчас ты должен дать мне торжественное обещание.

– Я обещаю.

– Что ты никогда не обмолвишься ни словом, ни с одной живой душой по поводу того, что ходил со мной и куда и что ты видел. Твоя мать никогда мне не простит. Так что пообещай. Ни слова.

– Ни слова.

– Ни одной живой душе.

– Ни одной живой душе.

Я помню, что добавил:

– Аминь.

Моя тетя вышла из комнаты, и я лег на спину, думая, что точно не засну, так мне хотелось пойти в тюрьму, где вешают. И не хотелось. «Ни одной живой душе», – пообещал я.

Я сдержал свое обещание. Но сейчас теперь уже можно, так ведь? Я могу наконец рассказать тебе, и обещание не будет нарушено.

На улице была густая, как смола, темнота, когда тетя Элси разбудила меня раньше шести часов на следующее утро, но мне дали чашку сладкого горячего чая перед тем, как мне пришлось выбираться из постели, а потом – жареное яйцо в плотном сэндвиче с двумя хрустящими тостами.

Когда я закрываю глаза, я могу услышать запах того утра – тогда дым из всех труб сгустился у меня во рту, холодный из-за лютого мороза. Я все еще могу почувствовать руку тети Элси в своей, и ее жесткие кольца, утопленные в мягких пухлых пальцах.

Мы спустились по Помфри-стрит, а потом по Бельмонт-роуд к трамвайной остановке, и в это время улицы уже были заполнены женщинами, которые шли на фабрики, держась за руки, иногда по три или по четыре в ряд, все в косынках, и мужчинами в кепках, в основном на велосипедах. Дым от их сигарет смешивался с дымом из труб. Трамвай был забит и пах человеческим телом. Меня стиснуло между двух огромных женщин, и их грубые пальто терлись о мои щеки. Мы сделали пересадку, и когда мы оказались в другом трамвае, я сразу почувствовал это – что-то в нем было не так, люди сидели тихо и неподвижно, и их глаза мне показались очень большими. Мы все ехали в тюрьму. Меня качнуло в сторону каких-то женщин, и все на меня посмотрели.

– Странное место, чтобы брать туда ребенка, – сказал кто-то.

– Я не понимаю почему. Они должны сознавать, что в мире есть зло.

Люди в трамвае начали занимать ту или иную сторону в этом споре, но тетя стиснула мою руку, словно мясорубка – кость, и не говорила ни слова. Мне стало плохо или, может быть, страшно. Я не знал, что может произойти.

Трамвай остановился, и все вышли. Я оглянулся на него – на эту тускло светящуюся «гусеницу». Но все же, на что я обратил наибольшее внимание, что я запомнил ярче всего, это были звуки… шаги всех этих людей по черной улице к огромной темной громадине с отвесными стенами и башенками, словно у крепости.

– Тюрьма, – сказала тетя Элси низким, хриплым голосом.

Шаги – раз-два, раз-два, раз-два. Небо над тюрьмой начинало становиться серым, по мере того как приближался рассвет. В туманном воздухе чувствовалась сырость, хотя дождя не было.

Раз-два. Раз-два. Раз-два.

Никто не разговаривал.

Мы присоединились к толпе, которая уже стояла здесь, в десяти шагах от высоких железных ворот.

– Тут есть часы. Так мы узнаем.

Я посмотрел наверх, хотя и не понял ее, и увидел спины людей, темные пальто, шарфы, фетровые шляпы.

– Давай-ка мы тебя приподнимем, а то ты ничегошеньки не увидишь.

И меня подняли на мясистое плечо незнакомца. Грубая ткань его куртки терлась о мое бедро, но теперь я мог видеть поверх голов, в свете медленно поднимающегося тусклого солнца, и железные ворота, и башню, и часы цвета кости с черными стрелками. Пока я смотрел, вторая стрелка пододвинулась на пункт ближе к восьми часам, и позади меня и везде вокруг раздался легкий гул, словно нахлынула морская волна, но потом откатилась обратно.

Мне было страшно. Я все еще не мог и предположить, что будет дальше, но я был уверен, что они выведут Артура Нидхэма на тюремную башню и повесят его там, прямо перед всеми. Я не мог понять, как целая толпа сможет зайти внутрь самой тюрьмы, чтобы наблюдать, как я наблюдал в смотровую трубу представление на пирсе. Я не знал, хочу ли я увидеть повешение или нет. Камера для приговоренных, вот что занимало мои мысли. Я хотел увидеть ее, быть там вместе с Артуром Нидхэмом.

Часы снова продвинулись вперед. Потом, где-то позади нас, кто-то начал петь, и постепенно толпа это подхватила, пока не стали петь все, только тихо. Гулкая низкая вибрация гимна заставила меня содрогнуться.

Они пропели еще один куплет, а потом довольно внезапно остановились, как будто где-то стоял дирижер, который подал сигнал. А после этого воцарилась такая тишина, с какой я раньше не сталкивался.

Стрелки часов встали на восьми. Мужчина, на чьих плечах я сидел, крепко сжал мои ноги. Я вглядывался и вглядывался в башню. Было похоже, что все в толпе перестали дышать, и серое небо слегка светилось за темной тюрьмой.

Ничего не произошло. Никто не взошел на башню. Я прищурился на тот случай, если просто не разглядел все как следует, но там все так же ничего не было, совершенно ничего, и достаточно долго, и все же странная и пугающая тишина продолжала висеть в воздухе.

А потом я увидел мужчину в форме, который шел по тюремному двору к воротам и держал белый листок бумаги в руке. В передних рядах послышался шум, и шепот распространился по толпе, как пожар. Человек вышел из маленьких воротец внутри больших и прикрепил лист бумаги к доске. Шум возрастал. Люди что-то говорили друг другу и передавали это все дальше и дальше, а потом мужчина резко снял меня со своих плеч, так что я почувствовал, что мне нехорошо.

– Скажи спасибо, – сказала тетя Элси.

Я не знал, за что мне надо его благодарить. Я ничего не видел. Ничего не случилось. Так я и сказал тете.

– Мерзкого, злого человека повесили, и он умер, и ты был здесь, ты был свидетелем, ты видел, как свершается правосудие. Никогда не забывай этого.