Читать книгу Чистые сердцем - Сьюзен Хилл - Страница 10

Его постель была убрана, на ней лежал только голый матрас, простыни и одеяла были свалены в кучу у двери. На стенах остались бледные следы, там, где висели его постеры, календарь и фотографии. Его сумка лежала у его ног, уложенная и застегнутая на молнию. Готов.

Он был готов.

Он был готов с шести.

Только готов он не был – вот что понял Энди. Он паниковал. Его желудок уже дважды сделал кульбит у него в пузе, и ему пришлось быстро бежать в сортир.

Он вспомнил те дни и ночи, которые провел, представляя себе это утро, планируя его, фантазируя о нем, считая до него часы. И вот оно пришло, а он до усрачки напуган.

Теперь он понимал, почему многие из них просто шли и швыряли кирпич в витрину магазина или вырывали сумочки у женщин из рук. Они были готовы на все, чтобы снова оказаться в безопасности, – как дети, которые хотят оказаться «в домике» во время догонялок на детской площадке.

Совсем другое дело, когда тебя кто-то ждет, – дети, готовые броситься тебе на шею, жена, истосковавшаяся по тебе: ты не позволишь себе снова оказаться на пороге этого места.

Он встряхнулся, встал и сделал тридцать отжиманий. Он был подтянутым; работа в огороде и постоянные игры в баскетбол и футбол этому способствовали. Пропотев, он лег обратно на тонкий матрас. Хорошо, – сказал он себе, – ты в форме, и у тебя снаружи есть будущее.

Ага, надейся.

Он перевернулся на бок и снова заснул.

Все улицы были залиты водой, буря была настолько сильной, что он едва мог устоять на платформе. Он вернулся обратно в душный буфет. Сообщили, что поезд опоздает на сорок пять минут. На маршруте произошло затопление.

Люди вокруг обсуждали эту новость. Он взял себе еще одну кружку чая и пончик.

Час назад он вышел из ворот тюрьмы со своей сумкой – он и еще двое других, но он сразу же отделился от них; их, в конце концов, снаружи кто-то ждал. Семьи. Он не ожидал каких-то церемоний и все-таки был шокирован тем, насколько быстро все произошло. Вещи, которые они хранили для него, разложили на стойке, перебрали и отдали под роспись; ему вернули его деньги и проездной, а потом провели вдоль ограждений и проводили за ворота. Последний раз он услышал звон ключей.

И тут – дождь, хлещущий тебе в лицо, и ветер, сбивающий тебя с ног.

– Там машину перевернуло на Симпсон-стрит.

– На восьмерых уже упали деревья, я слышал.

– Быть не может, в этом чертовом городе восьми деревьев и не насчитаешь!

– Дети не пошли в школу, слишком опасно.

– У церкви Святого Николая сорвало часть крыши.

Энди сидел, сжав кружку у себя в руках. У него было ощущение, что все вокруг нереально. Люди разговаривали, вставали, садились, входили и выходили через двери буфета, и никто не обращал на него никакого внимания. Никто не знал, откуда он только что вышел.

А что, если бы знали?

Не то, что он был на свободе, сам по себе, что он мог купить себе чашку чая и пончик, подождать поезд – вовсе не это беспокоило его. А то, что никто не смотрел в его сторону, никто не обращал на него ни малейшего внимания. За ним постоянно следили четыре с половиной года, а сейчас он стал невидимым.

Ветер так сильно ударил в двери, что распахнул их настежь и опрокинул на пол несколько пустых стульев. Ребенок в красной куртке завизжал.

Он вспомнил свою мать. Она приходила навестить его всего полдюжины раз, прокрадываясь в комнату для свиданий с опущенной головой и глазами, прикованными к полу от стыда, а после этого она в основном лежала по больницам и была слишком больна, чтобы приходить. Он не воспринимал эту помятую женщину как свою мать, он думал о другой – той, к которой он прибежал, когда друзья Мо Томпсона прищемили ему пальцы дверью ради забавы, и той, которая как-то нашла его, когда они отвели его в Верри к одному из сараев и заперли его в темноте, не преминув предварительно сообщить ему, что скребущиеся звуки на крыше издают именно крысы. То была его мать – женщина с мощными руками и красными кулаками, готовыми выбить всю дурь из его обидчиков, и с голосом, который было слышно за несколько улиц, как сирену. С годами она будто усохла. На ее пальто были серые пятна, а в складках ее шеи собиралась грязь. Когда она нагибалась к нему через стол в комнате для посетителей, от нее пахло.

Женщина за стойкой буфета пыталась подоткнуть под дверь сложенную газету, но ветер вырывал ее у нее из рук, и вскоре вода начала хлестать из-под двери на коричневый линолеум.

Трое мужчин подошли, чтобы помочь ей. Она взяла швабру и ведро и попыталась загнать потоки дождевой воды обратно.

Ребенок одновременно орал и жевал шоколадку, пока ветер гремел оконными стеклами.

Энди хотел вернуться. Здесь было небезопасно, земля как будто бы уходила у него из-под ног, и тот факт, что никто здесь не знает его имени, пугал его.

Где-то снаружи ветер сорвал часть жестяной кровли, и она с грохотом упала на асфальт.

«Мам», – пробормотал про себя Энди, и именно с женщиной с мощными руками и красными кулаками он сейчас разговаривал. Мам.

Невнятное эхо зазвучало из динамиков, возможно, сообщая о прибытии его поезда, возможно, о конце света.

Сразу после этого погас свет, и на несколько секунд все замерли, замолчали, даже ребенок.

Погода застала их врасплох. Прогнозы сообщали о сильном дожде и порывистом ветре, но не о жутком урагане, способном вызвать такие разрушения и привнести столько хаоса в обычное утро понедельника. Электричество в буфете так и не заработало, а поезда начали ходить только после полудня.

– И что мне, черт побери, теперь делать?

У женщины с ребенком был еще младенец в коляске и два чемодана. Экстренный переход на другую платформу означал, что ей нужно пересечь стальной мост. Она была вся в слезах, ее дети устали, а дождь продолжал лить как из ведра.

– Пойдем, милая, – услышал Энди собственные слова. Он взял чемоданы и после того, как перенес их по мосту, вернулся за коляской. Дальняя платформа была забита настолько, что это казалось опасным. Потоки дождя выплескивались из водосточных труб и лились под ноги.

– Возьмите на руки свою малышку, а я открою дверь и закину вещи на ваше место, не суетитесь.

– За что мне это? – раз за разом вопрошала у него женщина. – Я не знаю, за что мне это.

– Кто-нибудь другой обязательно вам бы помог.

– Но сейчас же никому нельзя доверять, люди пошли странные. Но вам доверяю.

Энди посмотрел на нее. Она говорила искренне. Позже, как он тогда подумал, он еще осознает всю глубину иронии.

– Куда вы сами едете?

– Лаффертон. Ну, рядом с Бевхэмом.

– Да это же другой конец страны!

– Да.

– Едете домой?

Он не ответил. Он не знал.

– Чем вы занимаетесь?

Он открыл рот. Дождь стекал по его шее за ворот рубашки.

– Выращиваю овощи.

Но в поезд уже начали забиваться люди. Она хлопотала над своими детьми и не слышала его.

Энди боком остановил дверь, когда она уже закрывалась перед ним, и как только фиксаторы замков встали на место, он зашел внутрь вагона, протолкнулся к нужному сиденью, закинул на полку чемоданы и вернулся, чтобы взять детей.

– Вы святой, вы это знаете, что бы я без вас делала? Я бы никогда со всем этим не справилась, вы заслуживаете чертовой медали.

Прошел еще час, прежде чем он сел на поезд сам. К этому времени электричество уже вернули и ветер утих, хотя дождь продолжал накрапывать.

Свободных мест не было, как и вагона-ресторана. Он сидел на своей сумке в проходе, прижавшись к парню с дребезжащим плеером.

Он никак не мог предупредить Мишель о том, когда он приедет, и сейчас это уже вряд ли имело значение. Поезд постоянно останавливался, иногда на пару минут, иногда на полчаса. Через какое-то время он так, сидя, и заснул. Когда он проснулся, снаружи уже было темно.

Он задумался, где сейчас та женщина с детьми.

Парень толкнул его локтем и передал банку «Лагера».

– Твое здоровье. Это откуда?

– Завалялось несколько в сумке.

Энди сделал большой глоток теплого газированного пива.

Четыре часа спустя он шел по бетонной дороге к дому своей сестры. Все еще шел дождь. На всей улице, с самого ее начала и до конца, стоял шум: шум телевизора, шум музыки, шум от детских криков и шум от ора взрослых. Оранжевый уличный фонарь осветил пластиковый трактор у него под ногами.

– Черт возьми, а ты припозднился.

Его сестра Мишель выглядела скорее на сорок, чем на тридцать, и в коридоре за ее спиной пахло жареной едой. Она навестила его в тюрьме дважды. Оба раза в самом начале, до того, как вышла замуж за Пета Тейта после развода со своим первым горемычным мужем и обзавелась еще парочкой детей.

– Что ты так долго?

Энди прошел за ней через весь дом на маленькую кухню, где запах жареного был еще сильнее. Горячее масло брызгало из сковороды с картошкой на обои под плитку. Он кинул на пол свою сумку.

– Ну, там была гроза. Буря, потоп – если ты вдруг не выглядывала сегодня из окна.

– Ага, ха-ха-ха, мне пришлось продираться сквозь нее, чтобы вот их отвести в школу, так-то. А что, из-за нее и поезда отменили?

– Типа того.

– Ты чаю хоть попил?

– Нет.

Его сестра вздохнула и подставила горлышко чайника под кран. В комнате по соседству из телевизора раздался оглушительный звук визжащих шин.

Энди сел за стол. У него болела голова, он был голоден, и ему хотелось пить. Чувствовал себя разбитым. Ему не хотелось находиться здесь. Он хотел быть дома. Но где дом? Его нет. Это место было ближе всего к этому понятию.

– Тебе придется спать на диване или наверху с Мэттом в его комнате.

– Мне все равно. Пусть будет диван.

– Ну, Пит захочет смотреть телевизор до ночи, у нас подключен «Скай», он смотрит спорт.

– О’кей, тогда комната Мэтта. Я уже сказал, мне все равно.

Он поднял глаза. Его сестра внимательно смотрела на него, поджигая сигарету. Ему она не предложила.

– Узнаешь меня заново.

– Выглядишь ты, как раньше, – наконец сказала она, скрывшись за облаком дыма. – Только, может быть, старше.

– Я и стал старше. Мне было девятнадцать. Сейчас мне почти двадцать пять.

– Черт возьми…

Она поставила перед ним кружку с чаем.

– Пит сказал, что ты можешь оставаться до тех пор, пока не найдешь чего-нибудь. Они куда-нибудь тебя пристроят, пока ты на испытательном сроке?

– Слушай, если ты хочешь, чтобы я допил свой чай и ушел, просто скажи, Мишель.

– Мне совершенно без разницы. Что ты собираешься делать целыми днями?

– Работать.

– Но ты никогда не работал.

– Буду работать.

– Кем? Что ты будешь делать?

– Я проходил обучение.

Жир от картошки с яростным шипением брызнул на стену. Она сняла сковородку с огня.

– Чему научился, вышиванию мешков для почты?

– Ты ничего не знаешь. Ты не навещала меня, чтобы узнать подробности.

– Я писала тебе, разве нет? Отправляла тебе всякие вещи, фотографии детей. Ты был, черт побери, через полстраны, да и у Пита не было особого желания.

Пит Тейт. Он был рядовым в армии, когда Мишель вышла за него, но его уволили со службы, когда он упал со стены во время прохождения полосы препятствий и повредил спину. Теперь он сидел в подсобке и пялился в экраны камер наблюдения в местном торговом центре с двух часов дня до полуночи. Энди знал только это из коротких записок, которые Мишель удосуживалась написать ему несколько раз в год.

– Они предоставят мне жилье. Квартиру или что-то в этом духе.

– Ты хочешь фасоль или томаты?

Мишель начала раскрывать пачку солонины.

– Неважно.

Печеная фасоль. Солонина. Жареная картошка. Консервированные томаты. Тюремная еда. Он поднялся и налил себе еще чая. Ему вспомнилась женщина с кучей детей и багажом. Забавно. Ты встречаешь людей. Говоришь с ними. Они уходят. Ты никогда их больше не встретишь. Все эти мужчины в тюрьмах. Ты никогда их больше не встретишь.

– Дети смотрят телевизор?

– Они уже давно в постели. Сейчас половина десятого. Я не из тех, кто позволяет им шататься допоздна.

Она поставила перед ним тарелку с едой.

Значит, телевизор показывал автомобильную погоню самому себе.

– Я не ел с половины седьмого.

– Тогда хочешь еще хлеба с маслом?

Энди кивнул, набив полный рот фасоли и картошки.

Мишель села напротив него.

– Я не хочу, чтобы мои дети выросли такими же, как все остальные тут, и я не хочу, чтобы они наслушались всякой ерунды от тебя.

Ерунда. Ерунда осталась где-то далеко позади, в другой жизни. Он даже и не думал ни о чем таком. Он не был девятнадцатилетним оболтусом вот уже почти шесть лет, причем ни в каком смысле.

– Не наслушаются.

– Всегда можешь пойти работать охранником. Пит мог бы замолвить словечко, только я не знаю, что они будут спрашивать.

– А они будут спрашивать.

– Ты должен чем-то заниматься.

– Я об этом и говорил.

– Но чем именно? Ты так и не сказал.

В телевизоре выли полицейские сирены.

– Ты никогда его не выключаешь?

– Что?

– Ты даже не замечаешь, что он включен, да?

– Я, черт возьми, только присела, была на ногах целый день. К тому же Пит захочет его посмотреть, когда придет.

– Это будет через три часа.

– Заткнись, а! Кто ты такой, чтобы говорить мне, как вести дом и жить свою жизнь, ты только что вышел после пяти чертовых лет тюрьмы, тебе офигеть как повезло, что Пит не сказал – нет, извини, без вариантов, он, на хрен, здесь не останется. Он сказал, что ты можешь остаться.

– Как мило с его стороны.

– Слушай…

– Овощеводство.

– Что?

– Я обучался этому. У них был большой огород, и мы снабжали овощами всю округу, магазины, гостиницы, школы. Целое предприятие.

– Это что, типа копать и сажать картошку? Это вроде как тяжелая работа. У тебя и практики такой особой не было.

– Ну, теперь есть.

– И они дадут тебе работу, на которой ты будешь копать?

– Там нужно далеко не только копать.

– А ты умеешь подстригать живые изгороди? У нас там перед домом нужно немного подрезать, и, если хочешь подолбить бетон на заднем дворе, я могу раздобыть каких-нибудь цветов.

– Нет, не хочу.

– Они дали тебе денег, когда ты вышел оттуда?

– Я их заработал. Они хранят их, чтобы потом отдать тебе.

– Ну, если ты будешь столько есть…

Энди развернулся на стуле и снял со спинки свою куртку. Он достал пластиковый кошелек со всеми причитающимися ему деньгами, который ему выдали этим утром, и швырнул его на стол.

– Возьми, сколько хочешь, – сказал он, глядя на Мишель, – я и не ожидал, что дождусь от сестры чего-то за просто так.

Заглушая голоса двух ожесточенно спорящих мужчин в телевизоре, в комнате наверху закричал ребенок. Энди попытался вспомнить, как его зовут или хотя бы племянник у него или племянница, но так и не смог.