Читать книгу Тайная жизнь Софи - Сьюзен Льюис - Страница 4

Касе Домански нравилось жить в Англии. Здесь почти все пришлось ей по душе – от людей до местного колорита и изобилия в магазинах, где было все, что только можно пожелать, или забавных традиций, таких как левостороннее движение и крикет. Ей нравился даже местный климат, хотя такое количество дождей и пасмурных дней сначала огорчало ее; лето в ее стране было гораздо более долгим и жарким, чем здесь, если не считать нынешнего, которое было лучшим после ее приезда.

Кася была стройной миниатюрной женщиной ростом немного более полутора метров при весе чуть больше пятидесяти килограммов, с тонкими светлыми волосами, небесно-голубыми глазами и маленьким ртом, который, казалось, всегда был готов расцвести в улыбке. В следующий день рождения она собиралась отметить свое тридцатилетие, и теперь, когда у нее было так много друзей в Англии, она планировала устроить роскошную вечеринку.

Она знала, что не всем ее соотечественникам удалось так же хорошо устроиться в Англии, но ей тоже сначала пришлось нелегко. После приезда в Великобританию пять лет назад она со своими детьми, трехлетней Аней и годовалым Антоном, делила с сестрой маленькую квартиру в северной части района Темпл-Филдз, входившего в состав Кестерли. В этом месте часто происходили социальные беспорядки, а местные подростки, которые сбивались в шайки, либо продавали наркотики другим подросткам, либо сводили счеты с недружественными шайками. Кася, которая с самого начала хорошо говорила по-английски, часто сожалела, что понимает оскорбительные словечки, обращенные к ней. Ей было жутко, когда люди плевали ей вслед на улице за то, что она копалась в выброшенных вещах или бралась за мелкую работу для местных жителей. Правда заключалась в том, что она никогда не обращалась к правительству за подачками. Она приехала в страну с достаточным количеством денег, чтобы без особого беспокойства прожить первые несколько недель. За это время ее сестра Оленка, которая работала сиделкой в доме для престарелых «Гринсливз» в приморской части Кестерли, помогла ей получить там место, остававшееся вакантным в течение нескольких месяцев.

Эти первые два года были настолько ужасными, что Кася каждый день тосковала по своей матери и ее дому в южной Польше. В сущности, она вернулась бы на родину, но жить там было сложнее, чем в Англии. В ее стране не существовало законов, защищавших женщин и детей от мужской жестокости, в отличие от Соединенного Королевства, где беженцы находились под защитой государства, а в такой помощи Кася отчаянно нуждалась. Ее муж, отец ее детей, регулярно избивал их, так что в конце концов единственным способом спастись от него и его постоянного пьянства был отъезд за рубеж. Поскольку Оленка уже жила в Англии, было решено, что Кася должна присоединиться к ней, поэтому ее родители, которые вовсе не были обеспеченными людьми, потратили все свои сбережения, чтобы собрать ее в дорогу.

Кася уже давно расплатилась с ними и продолжала посылать деньги; в их семейном доме в горах теперь появился внутренний туалет вместо деревянной конуры на улице. Теперь ее мать могла оплачивать труд наемных работников при сборе урожая малины, которая росла на склоне холма, а ее отец купил подержанный трактор. Несмотря на эти приятные излишества, родители продолжали настаивать, чтобы Кася тратила свои деньги на детей. Им было трудно понять, что теперь она имела достаточно средств, чтобы они почти ни в чем не нуждались. Она даже могла покупать маленькие подарки для обитателей дома престарелых в дни именин, и они радовались этой польской традиции, с которой большинство из них раньше не встречалось.

Хотя они с Оленкой по-прежнему работали в доме престарелых, теперь они жили в гораздо более дружелюбном районе Уэйверли: Оленка – в просторной квартире над газетным киоском на Селдон-Райз, а Кася – в нарядном таунхаусе с эркерным окном и вьющейся глицинией на Патч-Илм-лейн, который они с Томашем арендовали у его работодателей.

Томаш. Одно его имя вызывало прилив счастья из глубины ее существа, а на лице тут же появлялась улыбка. Он был ее красивым, талантливым, щедрым и нежным спутником, настоящим великаном с мышцами, твердыми, как скалы Кестерли. А его глаза, когда она заглядывала в них, каждый раз заставляли ее таять. Они познакомились три года назад, когда он приехал в «Гринсливз» уладить какую-то проблему с водопроводом, и если это не было любовью с первого взгляда, то Кася вообще не знала, что это такое.

Вскоре она обнаружила, что весь мир любил Томаша; люди, как только узнавали Томаша поближе, тут же располагались к нему. От этого трудно было удержаться, потому что он всегда лучился добротой и юмором и не жалел времени, чтобы помогать другим. Как и Кася, он прожил в Англии два года; как и она, он до сих пор посылал деньги своей матери, которая осталась в Польше.

Вскоре после того, как они стали жить вместе, в карьере Томаша произошел необыкновенно удачный поворот. Пойнтеры, владевшие двумя самыми большими кемпингами для автофургонов в бухте Перримэна и несколькими другими деловыми предприятиями, назначили его ответственным за техобслуживание всех своих объектов. Более того, они гарантировали ему как минимум два выступления в неделю на пике сезона в развлекательном центре «Голубой океан». Поскольку Томаш любил петь не меньше, чем шутить и смеяться, он ухватился за эту возможность, и теперь, выучив все популярные английские песни, он часто становился самым желанным исполнителем в летние месяцы.

Сейчас, торопливо минуя ворота своего темно-коричневого дома с горшками фигурно подстриженных растений по обе стороны от крыльца и витражной панелью на входной двери, она шарила в сумочке в поисках ключей и одновременно разговаривала с Томашем по телефону.

– Так где ты сейчас? – спросила она, открыв дверь и наклонившись, чтобы забрать почту. Она обожала это место, с темно-красными коврами от одной стены до другой, с посудомоечной машиной на кухне, семейными фотографиями на стенах и ощущением полной безопасности.

– Только что вышел из «Голубого океана», – ответил он. – Кстати, сегодня там были полицейские, которые спрашивали о Софи Монро.

Кася нахмурилась.

– Ты имеешь в виду дочь Хейди и Гэвина? Что с ней случилось?

– Судя по всему, она пропала.

Кася резко остановилась.

– Пропала? – Перед ее мысленным взором промелькнули всевозможные ужасные образы.

– Так говорят. Я еще не знаю подробностей, но полицейские спрашивали всех, видели ли они девочку с прошлого воскресенья.

– А ты видел ее?

– Не помню такого, но возле эстрады было полно людей, поэтому она вполне могла находиться там, а я просто не заметил ее.

Закрыв входную дверь, Кася пошла по коридору и на ходу захлопнула дверцу кладовки под лестницей.

– Последний раз ее видели в прошлое воскресенье? Восемь дней назад?

– Думаю, да. Глин считает, что она поссорилась с родителями и теперь наказывает их, спрятавшись где-то неподалеку.

Глин снимал квартиру вместе с Оленкой и работал шеф-поваром в парке «Голубой океан».

– Ужасно, если это правда, – пробормотала Кася. – Хотя это в любом случае ужасно. Должно быть, Хейди и Гэвин с ума сходят от беспокойства. Ты встречался с ними?

– Не сегодня. Ивен, заместитель управляющего, как обычно, занимался текущими делами.

Когда Кася вошла в узкую кухню, она бросила сумочку на стол и быстро просмотрела почту.

– Не знаю, может, стоит позвонить Хейди, – задумчиво произнесла она. – Я вряд ли как-то смогу ей помочь, но хочу, чтобы она знала, что я тоже беспокоюсь.

– Полагаю, все ее друзья уже позвонили, – ответил Томаш. – Но я зайду к ним попозже. Если увижу ее или Гэвина, то скажу им, что мы полностью в их распоряжении.

– Пожалуйста, сделай это. Когда ты вернешься домой?

– Наверное, около семи вечера. Дети уже придут?

Кася посмотрела на белую доску, висевшую на стене над маленьким столом, где они собирались за завтраком. Там были расписаны все главные занятия членов семьи на текущую неделю; из-за летних каникул надписей было не так много, как обычно.

– У Ани урок танцев в шесть часов, а Антон начинает занятия карате в семь вечера.

– Обещаю быть дома в семь. Ладно, теперь мне нужно отключиться; я как раз поворачиваю в парк «Морской вид».

– Ты не забудешь позвонить маме?

Он рассмеялся.

– Думаешь, я посмел бы забыть о ее дне рождения? Она была рада сказать мне, что я ужасный сын, и поблагодарить тебя за шоколад.

Зная о том, что благодарность досталась только Томашу, так как его мать была ревностной католичкой и не одобряла отношения своего единственного сына с замужней женщиной, Кася сказала:

– Я рада, что подарки пришлись кстати.

– Так и есть. Но теперь я и впрямь не могу больше говорить. Позвони, если что-нибудь понадобится, или до встречи дома.

Положив телефон, Кася налила себе холодного сока и бегом поднялась наверх, чтобы снять униформу сиделки перед душем. Оленка, чья смена начиналась с восьми вечера, присматривала за детьми, и поскольку она должна была привезти их домой как минимум через полчаса, Кася надеялась, что у нее останется время для проверки электронной почты до того, как начнется обычный домашний хаос. Однако, когда она вошла в свободную комнату, где Томаш поставил компьютер, то, к своему изумлению, обнаружила, что там ничего нет.

– Наш компьютер пропал, – сообщила она Томашу, когда дозвонилась до него.

– Что? – воскликнул он. Потом, словно осознав смысл услышанного, он рассмеялся. – Извини, я забыл тебе сказать. Я забрал его сегодня утром, чтобы перенести все данные на новый лэптоп. Решил, что настало время апгрейда.

Кася не могла возразить, потому что они обсуждали этот вопрос уже несколько недель, и спросила:

– Так когда он снова будет у нас дома?

– Надеюсь, сегодня. Я позвоню в «Карри» по дороге домой и заберу его, если все готово.

– Хорошо. Надеюсь, ты не возражаешь, если сегодня вечером я приготовлю зразы?

Он довольно вздохнул.

– Kochanie[3], я всегда за то, чтобы ты готовила зразы. Какую кашу ты к ним подашь?

Поскольку слово «каша» звучало очень похоже на ее собственное имя, Кася проворковала:

– Знаешь, это звучит непристойно!

– Я подожду с ответом, пока мы не останемся наедине, – со смехом ответил он.

Кася все еще продолжала улыбаться, когда приехала Оленка с детьми. После раздачи поцелуев, восторгов по поводу новой прически Ани, деланого испуга перед страшным динозавром Антона и нежных объятий с ее полуторагодовалым племянником Феликсом Кася открыла детям заднюю дверь, чтобы они могли строить замки в песочнице, которую Томаш соорудил рядом с игрушечным домиком.

Когда все немного успокоилось, она повернулась к сестре и спросила по-польски:

– Ты слышала о Софи Монро?

– Ты имеешь в виду ее исчезновение? – спросила Оленка, оторвавшись от заварки чая. При росте пять футов четыре дюйма Оленка была заметно более высокой, дородной и смуглой, чем Кася, а поскольку она была на три года старше и на два года дольше прожила в Британии, то считала себя более опытной в местных делах и обычаях. – Думаю, Глин права: она где-то прячется и хочет напугать родителей.

– Это довольно жестоко, ну будем надеяться, что больше за этим ничего не стоит, – со вздохом сказала Кася.

Нарезав лимон, Оленка положила по кусочку в каждую кружку и протянула одну из них сестре.

– Мне очень жаль Хейди, – заметила она. – Вот уж кто не заслуживает наездов от этой девчонки.

Поскольку Кася очень мало знала о семье Монро, она лишь грустно покачала головой.

– Судя по тому, что я слышала, она набрасывалась чуть ли не на всех парней, которые приезжали в кемпинг, – продолжала Оленка. – Ей было все равно, работали ли они там или просто приезжали отдыхать… Очевидно, некоторые гости жаловались на ее поведение. А как бы ты поступила, если бы она стала приставать к твоему мужу или сыну?

Кася признавала, что ей бы это сильно не понравилось.

– Она еще очень молода и, возможно, не понимает и половины того, что делает. Мы тоже многого не понимали в ее возрасте.

Оленка предостерегающе взглянула на нее.

– Нет, не понимали, – настаивала Кася. – Да, мы жили в совершенно другом мире по сравнению с Софи, но ты помнишь то время, когда у нас заиграли гормоны и нам вдруг захотелось мужского внимания?

– Может быть, это правда, но мы ничего уж такого не делали, если только ты не позволяла себе лишнего.

– Конечно, ничего особенного я себе не позволяла. Я лишь говорю, что девочки ее возраста не всегда сознают последствия своих поступков. Но давай лучше поговорим о другом: вы с Глином не поужинаете с нами сегодня вечером? Будет много вкусного.

Оленка наблюдала, как Кася разворачивает стейки.

– Если готовить зразы, они всегда вкуснее на следующий день, – заметила она.

– Знаю, но я собираюсь приготовить их сегодня.

– Вижу, тебе достались лучшие куски.

– Хочешь отбить их? – предложила Кася, доставая молоток для мяса. – Это может улучшить твое настроение.

Оленка невольно улыбнулась.

– Ладно, если быть откровенной, я немного завидую тебе. Не то что я бы поменяла Глина на Томаша, хотя я бы не возражала… нет, нет, я не серьезно, просто ему так повезло с этой работой у Пойнтеров… Вы живете как короли.

Кася коротко усмехнулась.

– Таунхаус в Кестерли едва ли можно сравнить с Букингемским дворцом, и он даже не принадлежит нам. Как и ты, мы платим за аренду, а Томаш получает больше, чем Глин, потому что он работает не на одной работе. Кстати, тебе тоже следовало бы привлечь Глина к музыкальным выступлениям.

В глазах у Оленки заиграли огоньки.

– Могу обещать, что я не разрешу ему публично демонстрировать свои таланты, и да спасет нас господь от его пения.

Игриво подтолкнув сестру, Кася жестом предложила ей отбить мясо и потянулась к телефону.

– Привет, это я, – сказал Томаш. – Мне только что позвонили из «Карри»; судя по всему, компьютер будет готов только завтра, а на кухне в «Морском виде» отключилось электричество. Не имею понятия, сколько времени займет починка, но не думаю, что успею домой до семи вечера. Можно поговорить с Антоном?

Кася, привыкшая к его ненормированному рабочему графику, позвала сына.

– Есть новости о Софи Монро? – спросила она, пока ждали, когда мальчик вернется из сада.

– Не знаю. Я сейчас не в «Голубом океане», но Джимми Пойнтер только что позвонил. Он беспокоится, что если она вскоре не найдется, это может отразиться на бизнесе, особенно если дело получит огласку. Отдыхающие не любят, когда повсюду ходят полицейские.

Кася приподняла брови.

– Думаю, им гораздо меньше понравится, если окажется, что с девочкой что-то случилось и никто не потрудился ее отыскать. Ладно, поговори с Антоном. – Поцеловав сына во взъерошенные темные волосы, она передала ему трубку.

– Извини, Энди, это просто невозможно.

Инспектор сыскной полиции Теренс Голд качал головой с понятным для Энди сожалением, но ей по-прежнему было трудно примириться с его словами.

– Тебе не хуже меня известно, что у нас нет ресурсов для слепой охоты на четырнадцатилетнюю девчонку, которая забрала деньги, компьютер и мобильный телефон…

– …которым она не пользовалась с прошлой среды, – перебила Энди.

– Но она сообщила отцу, что находится среди друзей…

– …которых так и не назвала. Что, если кто-то заставлял ее посылать эти сообщения?

Теренс грозно нахмурился.

– А что, есть какие-то доказательства?

– Нет, но, честно говоря, мне кажется странным, что она прекратила любые контакты.

– Может быть, со своими родителями, но ты еще не говорила с ее лучшей подругой.

– Мы навели справки у мобильного оператора. Ее телефон вообще не использовался с прошлой среды.

– Значит, у нее предоплатный тариф. Тебе известно, какие дети нынче сообразительные.

– Она не выходила ни в одну социальную сеть. По крайней мере, до сих пор мы ничего не нашли, а ведь еще неделю назад она регулярно пользовалась «Фейсбуком».

Он в упор посмотрел на Энди.

– Она угрожала совершить самоубийство в одном из своих постов? Были какие-либо домогательства, угрозы, троллинг или попытки принуждения к сексу?

– Ничего из вышеперечисленного, но это не значит, что мы можем исключить все это.

– Тебе нужно поговорить с ее подругой. Как ее зовут?

– Эстелла Моррис, и Барри Бриттен уже говорил с ней по телефону. Она клянется, что не знает, где находится Софи.

Он недоверчиво приподнял брови.

– И ты веришь ей?

Энди жестко ответила на его взгляд, понимая, что это соображение имеет смысл.

– Позволь мне объяснить, почему это дело нужно отнести к категории высокого риска, – с нажимом произнесла она. – Вполне вероятно, что она ведет активную половую жизнь. В четырнадцать лет это делает ее…

– Энди, ты отлично знаешь, что это делает ее занудной прилипалой, как и половину других четырнадцатилетних девчонок.

– Но ее не было дома больше недели. Что, если она уехала с кем-то, кто останавливался в кемпинге, и теперь он где-то удерживает ее?

– Если у тебя нет доказательств, ничто не указывает на это.

– Пока не указывает.

– Когда будут улики, мы переоценим ситуацию, а до тех пор пусть этим занимается регулярная полиция. Ты должна вернуться к расследованию краж на Вермерс-роуд. В нашем списке жалобы из «Викс», «Дебенхэмс» и «Каррис»…

– Неужели кража электроинструментов более важна, чем пропажа девочки? – сердито воскликнула Энди.

Голд выставил подбородок, напомнив о том, что он не потерпит нарушения субординации даже от нее.

– Мы должны знать, как кому-то удается выносить товары из магазинов, оставаясь незамеченным, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Судя по всему, у нас под носом орудует какой-то преступный синдикат, и если это так, пора дать им понять, что мы этого не потерпим. Поэтому окажи мне услугу, займись в первую очередь кражами и оставь пропавшую девочку ребятам в синих мундирах.

Энди решила не уступать.

– Мне очень жаль, но я не могу этого сделать, – храбро заявила она.

Его лицо посуровело.

– Это не просьба.

– Я понимаю, но, сэр, тут есть признаки…

– Энди, ты вынуждаешь меня говорить вещи, от которых я предпочел бы воздержаться. – Игнорируя ее вызывающий взгляд, он продолжал: – Нам обоим известно, что ты не можешь ясно мыслить, когда речь идет о пропавших девочках.

Хотя на скулах Энди напряглись желваки, она все-таки промолчала.

– Ты позволяешь личным переживаниям из прошлого влиять на твой здравый смысл, – более мягким тоном продолжил он. – Но независимо от того, как ты это воспринимаешь, Энди, возвращение той девочки не вернет твою сестру.

Сердце Энди ёкнуло. Разумеется, он был прав, но это дело все равно не давало ей покоя.

– Кражи, – тихо произнес он. – Организуй какие-нибудь аресты. Покажи нам, сельским мужланам, из чего сделаны столичные девушки.

Хотя Энди понимала, что это была самоуничижительная шутка ради того, чтобы разрядить напряженную атмосферу, она так и не смогла улыбнуться, когда покинула кабинет начальника и вернулась за свой рабочий стол.

– У меня такое впечатление, что дело не выгорело, – заметил Лео Джонсон, оторвав взгляд от своего компьютера. Он был эффектным молодым человеком с копной непокорных рыжих волос и телосложением борца, настоящим энтузиастом своей работы, которая могла быть такой же увлекательной, как и неприятной. Как бы то ни было, он определенно был настоящим детективом, с которым она предпочитала работать, как и с Джеммой Пейн, не так давно приступившей к исполнению своих обязанностей. С другой стороны, она должна была признать, что ей выпала честь быть частью всей команды уголовного розыска Кестерли. Они страховали друг друга так, как не было принято в столичной полиции, оказывали добровольное содействие в расследовании трудных дел и стояли рядом каждый раз, когда пресловутое дерьмо попадало в вентилятор.

Опустившись на стул, Энди тяжело вздохнула.

– Что бы там ни было, я поддерживаю твои догадки, – сказал Лео.

Она застонала от досады и уронила голову на руки. Поскольку рабочий день уже заканчивался, большинство столов в главном офисе пустовало. Остались лишь двое других детективов, разглядывавших карту, разложенную между ними, и ассистент, который с кем-то говорил по телефону.

Энди повернулась к Лео.

– Ты знаешь о моей сестре? – прямо спросила она.

Его пальцы замерли на клавиатуре. Разумеется, он знал. Скорее всего, это было первой сплетней, обсуждавшейся с тех пор, как в уголовном отделе Кестерли стало известно о переводе Энди Лоуренс из Лондона и о ее назначении на должность сержанта. Он знал ее имя еще и потому, что семья ее отца была родом из Кестерли, хотя он сам служил старшим суперинтендантом[4] сыскной полиции в Лондоне в то время, когда исчезла Пенни. В те ужасные дни поисков, молитв и постоянного ожидания худшего исхода еще не было компьютеров и электронной почты, но истории о том, чем все закончилось для ее отца, распространились в полицейской среде с такой же скоростью, как любой компьютерный вирус.

Теперь они были подобны мрачному наследию, эхо которого не затихало с годами.

– Есть новости от социальных служб? – спросила Энди, вернувшись к делу Софи Монро.

– Пока ждем, – ответил Лео.

Это ее не удивило, поскольку социальные службы отличались медлительностью. Энди резко встала из-за стола.

– Хорошо, тогда поговори с ребятами из ОРЖД, – сказала она, имея в виду отдел расследований жестокого обращения с детьми. – Выясни, были ли у них какие-то более ранние контакты с семьей Монро. А я пойду домой.

Она подхватила сумочку и телефон и вышла из офиса.

– Я уже в пути, – сообщила она матери по голосовой почте, когда вывела свой автомобиль с закрытой автостоянки к окаймленному деревьями зеленому прямоугольнику, где находилась штаб-квартира полиции Кестерли. Пожалуй, небольшая выпивка у Мелвиллов будет именно тем, что ей необходимо сегодня вечером. Еще лучше была бы бутылка вина, распитая с Грэмом, а еще лучше – целая ночь, проведенная вместе с ним, но этого не случится до среды, и то в самом лучшем случае.

Она действительно собирается это сделать? До сих пор она не спала ни с кем, кроме Мартина.

Замедлив ход за туристическим автопоездом на набережной Кестерли, Энди поймала себя на мысли о том, что бы посоветовал ее отец, если бы она могла обсудить с ним дело Софи Монро. В определенном смысле она была рада, что не может этого сделать, потому что слишком хорошо понимала, как сильно бы эта тема расстроила его. Дело Софи оказало точно такое же воздействие и на нее, всколыхнув воспоминания о далеком прошлом, хотя она не впервые участвовала в поиске людей, пропавших без вести, с тех пор, как начала работать в полиции. Энди была уверена, что может совладать с собой, хотя это был первый случай исчезновения четырнадцатилетней девочки, с которым ей пришлось столкнуться.

Пенни было всего лишь тринадцать лет, когда она впервые ушла из дома, никому не сказав ни слова. Тогда они жили в Чизвике, где поселились с тех пор, как родилась Энди, хотя и в другом доме. Они переехали в одноквартирный дом с четырьмя спальнями недалеко от Хай-стрит через год после того, как ее отец был назначен заместителем начальника полиции, и примерно за год до начала всех проблем. Теперь к Энди пришло запоздалое понимание, что ее сестра страдала депрессией с тех пор, как у нее появились первые признаки полового созревания. Беда заключалась в том, что, поскольку члены семьи постоянно были заняты, – ее отец – на работе, мать – в своем небольшом агентстве по торговле недвижимостью, а Энди (которая была на два года старше) – учебой, парнями, молодежными тусовками и девическими увлечениями, – изменения в поведении Пенни сначала остались незамеченными и неизменно сводились к «этапу взросления, через который она проходит».

Ее воспоминания о Пенни в те последние месяцы были омрачены тем, как она кричала на сестру за привычку входить в комнату без стука или за ее постоянные жалобы и причитания.

«Что значит – ты некрасивая? – резко спрашивала она. – Если у тебя есть несколько черных точек на лице, это еще не делает тебя уродиной. Если думаешь, что это навсегда, иди и надоедай кому-нибудь еще».

Пенни возвращалась в свою комнату, но потом возвращалась и говорила что-нибудь вроде «я хочу быть такой же умной, как ты, но никогда не смогу поступить в университет», или «мама с папой больше любят тебя, я это вижу», или «у меня совсем нет друзей, и я никому не нравлюсь». А Энди отвечала «прекрати жалеть себя и постарайся повзрослеть» или «у меня нет времени на твои сопли, так что двигай отсюда».

Энди до сих пор передергивало от стыда каждый раз, когда она вспоминала, с какой жестокостью и нетерпимостью обращалась со своей сестрой, и боль от этого со временем становилась лишь сильнее. Она никогда не перестанет мучиться мыслями о слезах, которые Пенни проливала в одиночестве, когда никто не хотел выслушать ее. Должно быть, ее хрупкое сердце разбилось на тысячу осколков под бременем желания оказаться понятой. Энди была готова отдать все за один шанс возместить эту потерю, за возможность сказать Пенни, какой красивой, умной, любимой и популярной она была. Ей хотелось сделать Пенни центром своего мира, но судьба, бог или что-то еще так и не позволили это осуществить.

Первый раз Пенни ушла на всю ночь, заставив родителей лихорадочно обзванивать всех ее друзей и даже отправиться на поиски перед рассветом. Она объявилась на следующее утро и сказала, что была у Мии, недавно поступившей в школу, с которой ей хотелось лучше познакомиться. Во второй раз, несколько недель спустя, суматоха была не такой сильной, и впоследствии членам семьи не понадобилось много времени, чтобы вернуться к своей лихорадочной деятельности. В конце концов они перестали беспокоиться, когда Пенни уходила из дома во время очередного «приступа хандры». Они предполагали, что она находится у Мэнди, у Келли или у Мии, а поскольку она неизменно возвращалась домой через день или два дня, никто даже не трудился проверить, где она была.

Потом однажды она не вернулась. Она отсутствовала все выходные, и только потом Энди с родителями стали звонить знакомым, обыскивать улицы, местные лавки, приюты и больницы, но так и не нашли никаких следов исчезнувшей девочки. Тогда к делу привлекли полицейских, обыскавших соседние сады и расспросивших всех, кого только было можно, но никто не смог пролить свет на участь Пенни.

Даже сейчас Энди не могла думать о том времени, не испытывая приступов панического ужаса, однако все же научилась быстро подавлять свои эмоции и двигаться дальше. Она понимала, что она не сможет объективно оценивать ситуацию, если девочку не найдут в ближайшее время.

Хуже, гораздо хуже, чем неизвестность, было письмо, полученное от Пенни почти через две недели, со штампом местного почтового отделения. Энди знала, что за всю свою жизнь она не прочитает ничего, что могло бы причинить ей такую боль.

Дорогие мама и папа,

наверное, мне следовало бы извиниться за свой уход, но, может быть, вы уже не слишком беспокоитесь о том, что меня больше нет рядом, поэтому я лучше извинюсь за то, что всегда была сплошным разочарованием для вас. Я знаю, что папа хотел сына, когда я родилась, поэтому я с самого начала была для него досадным недоразумением. Я не виню его за то, что он всегда больше любил Энди, потому что она гораздо красивее меня и любит спорт так же, как и он. Она действительно умнее меня, поэтому справедливо, что он так гордится ею. Я знаю, что не должна это говорить, но иногда я ненавижу ее за то, что она во всем гораздо лучше меня. Никто не замечает меня, когда она находится в комнате. Я как будто становлюсь невидимой и знаю, что она хочет, чтобы я ушла. Именно это я и собираюсь сделать.

Не знаю, что еще сказать, кроме очередных извинений. Надеюсь, вы все будете гораздо счастливее без меня. Пожалуйста, передайте Энди, что она может забрать любые мои вещи, которые ей понравятся, хотя не думаю, что она вообще что-то захочет взять.

Ваша дочь Пенни.

Ужас, горе и потрясение, охватившее членов семьи, превосходила лишь отчаянная потребность найти девочку. Было организовано настоящее полицейское расследование; друзья, соседи и даже незнакомые люди из разных мест присоединились к поискам. Все эти события комментировались в новостях в течение нескольких недель, но Пенни так и не нашли.

Энди помнила, как ее мать все это время сидела на успокаивающих средствах, а сама она боялась умереть от страха перед тем, что могло случиться с ее сестрой. Вопрос, который она постоянно задавала себе вместе со всеми остальными, но никогда не произносила вслух, был таким: Неужели Пенни покончила с собой? Или она до сих пор где-то ждет и надеется на то, что мы убедим ее, что она любима?

Тело так и не нашли, и больше никаких известий от девочки не приходило.

Для ее отца это исчезновение стало началом конца. Неизвестность и ощущение собственной беспомощности постепенно разрушали его личность. То, что Пенни не верила в его любовь, хотя он любил ее больше собственной жизни, оказалось невозможно вытерпеть. Он клялся, что в семье у него не было любимчиков, но как он мог сказать об этом Пенни, если она уже не вернется?

Вскоре стало ясно, что отцу все труднее концентрировать внимание. Чувство отчаяния, стыда и вины было настолько ошеломительным, что он едва мог нормально разговаривать с кем-либо дома или на работе. Он продолжал искать пропавшую дочь в своем сердце и повсюду вокруг. Везде, куда бы они ни направлялись, его взгляд обыскивал лица, аллеи и дверные проемы в отчаянной попытке увидеть знакомый облик. Через год он превратился в пустую оболочку того мужчины, которого все знали раньше. Хотя он выполнял ритуалы повседневной жизни дома и на работе, было понятно, что ему с трудом удается поддерживать надлежащую форму. Но тяжелее всего была утрата близости с Энди. Отцу казалось, что Пенни может следить за ним и готова снова обвинить его в том, что он больше любит свою старшую дочь. Поэтому атмосфера добродушной шутливости, которая всегда существовала между ним и старшей дочерью, сменилась молчанием. Они больше не потешались над темами вечерних новостей, он перестал спрашивать, как продвигается учеба Энди, и почти никогда не смеялся.

Прошло два года после кошмарного письма от Пенни, когда коттедж, расположенный рядом с домом его родителей в Кестерли, был выставлен на продажу. Обсудив положение дел с Энди и Морин, отец досрочно вышел в отставку и переехал вместе с семьей в юго-западную Англию. Хотя Энди знала, что родители разделяют ее страх перед тем, что Пенни никого не найдет на месте после возвращения, она была рада уехать из дома, где, казалось, навеки поселился призрак ее младшей сестры.

Однако жизнь в Кестерли не стала для нее более легкой. В некоторых отношениях было даже хуже, поскольку каждый поворот, любой вид или запах, доносившийся с дуновением морского бриза, как будто хранил память о Пенни. Энди видела, как она прыгала от восторга, когда находила краба в лужице морской воды на скале, громко смеялась, катаясь на ослике по песчаным дюнам, или выныривала из воды, хватая ртом воздух, когда училась кататься на доске для серфинга. Родителям было легче; они не проводили там свой летний отпуск, поэтому для них это было чем-то вроде новой жизни.

Несмотря ни на что, Пенни незримо присутствовала в Кестерли. Она была трагическим провалом в их семейной жизни; пустотой, которую нельзя было ничем заполнить; ямой, которую им всегда приходилось обходить, чтобы остановиться перед следующей.

Пенни, Пенни, Пенни. Этот крик безмолвно поднимался из самых глубин их бытия.

Энди завершила шестилетнее высшее образование в Кестерли, но, как только обучение закончилось, она вернулась в Лондон и начала подготовку к службе в полиции. Она понимала, что даже мысль о том, будто это поможет найти Пенни, была настоящим безумием, но сама незавершенность во всем, что касалось ее отношений с сестрой, тогда занимала центральное место в ее жизни. Более того, она ощущала жгучую потребность в восстановлении связи с отцом, которой ей так отчаянно не хватало. Возможно, ее работа в сыскной полиции снова пробудит в нем интерес к жизни.

В некотором смысле это действительно подействовало. Во всяком случае, он перестал сразу же передавать трубку матери каждый раз, когда Энди звонила домой, а во время ее визитов неизменно сидел рядом и молча слушал, как она рассказывала Морин о служебных ситуациях, в которые она попадала, или о серьезных делах, которые она помогала расследовать. Самый большой прорыв наступил после того, как ее направили на стажировку в отдел уголовного розыска во время второго года службы. Отец спрашивал о том и о сем и иногда даже давал советы, хотя очень скоро угрызения совести снова заставляли его замыкаться в себе, как будто он чувствовал обвиняющий взгляд Пенни.

Несмотря на внутренние муки, отец казался гордым, когда Энди прошла курс сыскной работы в Хендоне и была официально включена в группу уголовного розыска. «Только не позволяй продвигать себя из полиции в местную политику, – предупредил он. – Это произошло со мной, и я всегда сожалел об этом».

«Все говорят, что ты был одним из лучших детективов», – искренне призналась дочь.

Хотя отец с сомнением приподнял бровь, но был доволен этим нехитрым комплиментом, и когда Энди освоилась в новой роли детектива, то заметила, что он постепенно приучил себя к радостям полицейской карьеры через ее работу. Он по-прежнему интересовался ее успехами, пока она приближалась к своему тридцатилетию, одобряя или не одобряя новые методы и процедуры, подшучивая над сплетнями о бывших коллегах или ломая голову над сложностями текущих расследований. Он не всегда был на связи, но когда Энди звонила ему, он как будто получал глоток свежего воздуха, и новая кровь начинала струиться по его уставшим жилам.

Энди никогда не беспокоила его новостями о пропавших без вести. Она вела такие дела самостоятельно и каждый раз надеялась и молилась о том, чтобы одно из них каким-то образом привело ее к Пенни.

Но этого так и не произошло.

Величайшей радостью для отца и матери стало рождение ее детей. Старшего, Люка, она родила еще во время службы в патрульной полиции, а Алайна появилась на свет через два года. Ее родители просто обожали их и были абсолютно счастливы, когда дети приезжали на летние каникулы точно так же, как она сама, Пенни и Фрэнк в детстве приезжали на лето к дедушке и бабушке.

Именно отец предложил Энди сдать экзамен на сержантский чин немногим более двух лет назад. Хотя она прошла экзаменационную комиссию (он в шутку решил приписать себе эту честь), в то время в лондонской полиции не нашлось свободных должностей, а поскольку тогда она не хотела уезжать из столицы, у нее не было иного выбора, кроме как продолжать работать в должности обычного детектива.

Энди все еще работала детективом восемь месяцев спустя, когда Мартин, отец ее детей и ее неизменный партнер в течение почти двадцати лет после окончания колледжа, решил, что с него достаточно, и ушел от нее.

Через три месяца отец перенес обширный инфаркт и вскоре скончался.

Он умер, так и не узнав, что произошло с Пенни.

Эта истина всегда была невыносимой для Энди.

Через год после его кончины Энди по-прежнему продолжала ужасно страдать в прямом смысле этого слова. Трудно сказать, кого ей больше не хватало, отца или Мартина, хотя она втайне считала, что это был все-таки Мартин, принимая во внимание ту роль, которую он играл в ее жизни и в жизни ее детей. По правде говоря, он до сих пор сохранял эту роль, во всяком случае, для детей, так как они часто встречались с ним, а во время больших семейных праздников постороннему наблюдателю могло показаться, будто они все еще оставались одной семьей. Энди не имела представления, понимал ли он, насколько мучительными для нее были такие моменты, так как сама ничего не говорила ему, а он никогда не спрашивал. Они просто совершали необходимые действия, как старые друзья, некогда жившие вместе, а когда наступало время прощания, они обнимались и обещали друг другу вскоре позвонить. Разумеется, так и происходило, потому что всегда нужно было что-то обсудить насчет детей, но не более того. Энди не хотелось слушать, как он снова и снова вспоминает причины своего ухода; она уже слышала все это в свое время и не нуждалась в дальнейших напоминаниях. За прошедшие годы, занимаясь домашними делами и заботясь о детях, он основал чрезвычайно успешную компанию по обеспечению безопасности в Интернете, и когда правительство США связалось с ним и предложило выгодный контракт в Багдаде, он без колебаний согласился. Он сказал, что наконец-то пришло его время, поэтому отказ будет глупостью. Он уедет на три месяца, в крайнем случае на четыре, и, возможно, им стоит воспользоваться этим временем, чтобы испытать свои отношения на прочность. Эта реплика стала для Энди еще большим потрясением, чем информация о предложении работы в Багдаде. Энди не понимала, зачем нужно «испытание разлукой», поскольку искренне считала, что до сих пор они были счастливы вместе.

Мартин клялся, что у него больше никого нет, но она ему не слишком-то верила. Она лишь знала, что без помощи своего двоюродного брата Фрэнка и его жены Джейн ни за что не сможет управиться с детьми и работой одновременно, пока Мартин будет в отъезде. После возвращения Мартина стало немного легче, хотя он не вернулся домой, а снял квартиру на соседней улице, так что постоянно находился в контакте с детьми.

Частица ее существа жаждала его возвращения в семью, и иногда она почти умоляла его сделать это, но гордость останавливала ее. В конце концов, ему стоило лишь попросить, но он не делал этого как раз потому, что был абсолютно доволен текущим положением вещей. Он даже не возражал, когда она подала заявление об устройстве на работу сержантом уголовного розыска в Кестерли, приняв решение, что ей больше не стоит оставлять свою мать в одиночестве.

Поэтому теперь она жила в коттедже своего деда, который представлял собой часть большого имения, созданного ее родителями, объединившими оба участка после смерти своих предков. Люк был студентом того колледжа, где раньше учились они с Мартином, а Алайна училась в средней школе Кестерли. Поскольку родители Мартина жили в Вестлейфе на южной стороне города, а его сестра, шурин и их дочь жили в Мулгроуве, одном из соседних поселков, в окрестностях было множество родных, и Люку с Алайной понадобилось совсем немного времени, чтобы обзавестись огромным количеством новых друзей. В этом отношении они были очень похожи на своего отца – доброжелательные, открытые, общительные и готовые стать душой любой компании.

Дети бесконечно радовали ее, но иногда было особенно тяжело видеть, насколько они похожи на мужа.

Слава богу, теперь с этим покончено. Она наконец двинулась дальше и чувствовала себя гораздо лучше.

От набережной минут за двадцать можно было добраться до северного мыса, где миниатюрная бухта Борн-Холлоу образовывала неправильной формы овал из зубчатых скал, зеленых пастбищ с двумя десятками домов, пабом и маленьким магазином с кафе в самом центре. Это был живописный уголок, часто переполненный туристами и любителями пеших экскурсий, со многими из которых ее мать останавливалась поболтать, пока ухаживала за цветочными клумбами среди зелени. В ясный день, такой как сейчас, можно было забраться на «Плевок моряка», каменный монумент над бухтой, и обозреть равнину Южного Уэльса в одном направлении и пустоши Эксмура в другом.

Энди остановилась у «Бриар-Лодж», как родители назвали свой большой дом в Кестерли, и едва успела выйти из автомобиля, когда в ее рации зазвучал голос Лео.

– В ОРЖД нет записей о Софи Монро, – сообщил он. – И я только что получил уведомление от социальных служб. Судя по всему, она никак не пересекалась с ними.

– Ясно, – ответила Энди, на мгновение задумавшись об услышанном. С одной стороны, это указывало на то, что девушка не подвергалась физическому насилию дома или в школе. Однако многие правонарушения такого рода оставались незамеченными и не учитывались в первичной статистике. – Запроси сходную информацию о прошлом обоих родителей и об истории кемпинга на тот случай, если раньше там происходило что-то такое, что может иметь отношение к делу.

– Уже работаю.

– Хорошо. Насколько я понимаю, ты до сих пор сидишь в офисе.

– Да.

– Голд еще не ушел?

– Нет.

– Лучше не сердить его, так что посмотри, можно ли раскопать что-нибудь об этих кражах. А я распоряжусь, чтобы двое других детективов отправились на Вермерс-роуд завтра утром и собрали заявления у потерпевших. Я хочу освободить тебя, чтобы ты отправился со мной.

– Ура! Куда же мы поедем?

– Скорее всего, в «Голубой океан» вместе с Барри и другими патрульными.

– Судя по описанию, это похоже на поп-группу шестидесятых годов.

– Проведи эту проверку, а потом вытаскивай оттуда свою задницу и постарайся немного пожить нормальной жизнью, – с улыбкой добавила Энди.

– И что мне делать, если у меня получится заполучить нормальную жизнь?

– Это твоя проблема. – Она отключила рацию и вышла из автомобиля как раз вовремя, чтобы помахать молодой паре, недавно переехавшей в один из коттеджей рядом с магазином.

– Привет всем, я дома! – крикнула она, поднимаясь по увитому розами парадному крыльцу. Ответа не последовало, и Энди прошла через прихожую, отделанную деревянными панелями, украшенную живописными видами залива Кестерли (в основном кисти ее отца), и открыла дверь кухни, где увидела мать, стоявшую у окна с таким встревоженным видом, что на Энди обрушилась паника, как удар в грудь.

– Что случилось? – спросила она. – Где дети?

– Они наверху, – поспешно ответила Морин Лоуренс; черты ее привлекательного лица выдавали большую тревогу за состояние дочери, нежели ее собственное расстройство. – Прости, я не хотела напугать тебя. Это…

– Это Мартин? – перебила Энди, внезапно ощутившая тошноту.

– Нет-нет. Это его отец.

– Дуг? – Энди уже чувствовала, как паника отступает.

Ее мать кивнула.

– Только что звонила Кэрол. Сегодня утром у него случился инсульт…

Энди замерла на месте.

– Пожалуйста, не рассказывай, – прошептала она. Встретившись взглядом с матерью и увидев в ее глазах ответ, который не хотела слышать, она поднесла руку ко лбу. – Он не выжил, да?

Морин обняла ее за плечи и привлекла дочь к себе, но сама она дрожала всем телом.

– Ш-шш, все будет в порядке, – тихо прошептала Энди, хотя ей самой было непонятно, почему она это сказала, если было ясно, что все плохо. – Дети уже знают?

– Да. Они очень расстроены. Я обещала отвезти их к Кэрол, когда ты приедешь домой.

– Разумеется. – Энди обернулась в прихожую, услышав шаги детей, спускавшихся по лестнице.

– Ох, мама, – всхлипнула Алайна, пробежавшая мимо брата, чтобы первой успеть к Энди. – Это ужасно. Бедная бабушка Кэрол, ей будет так не хватать его!

Крепко обняв малышку, Энди протянула Люку другую руку. Теперь он был выше ее ростом, со спортивной фигурой; он становился настолько похожим на отца в своей внешности и манерах, что иногда у нее перехватывало дыхание. Единственной чертой сходства с матерью были густые и кудрявые темные волосы.

– С тобой все в порядке? – тихо спросила она, когда он обвил руками ее и Алайну.

Люк кивнул, но она догадалась, что он плакал.

– Папа уже в пути, – сказала Алайна, подняв голову. Она представила себе Мартина, с такими же поразительными ярко-голубыми глазами, темными ресницами и чарующей улыбкой. У нее даже были такие же спутанные светлые волосы, и они доходили до середины спины, в то время как волосы ее отца редко доходили до воротничка рубашки.

– Вы говорили с ним? – спросила Энди.

– Еще нет, – ответил Люк и повернулся обнять бабушку в своей обычной манере никого не оставлять обойденным вниманием. – Думаю, он позвонит, когда приземлится в Хитроу.

– Вы знаете, откуда он прилетает?

– Кажется, с Кипра. Там он был вчера, по пути из Бейрута.

Ну конечно. Бейрут, Дамаск или Каир, – он везде, куда клиенты посылают его для установки непревзойденной системы безопасности.

– Я приготовлю чай, – сказала Морин, повернувшись к чайнику. – Наверное, у тебя был трудный день…

– Все замечательно, – перебила Энди, достала новый лифчик Алайны из сумочки и вручила его дочери. Теперь ничто на свете не заставило бы ее рассказать матери о Софи Монро. Если повезет, то Софи найдется до того, как дело будет предано огласке, и Морин не придется жить с напоминанием о том, каково ей было после исчезновения ее собственной дочери.

Той дочери, о которой ее мать по-прежнему думала каждый день, видела ее в автобусах, переходящей через улицу или играющей с детьми в парке, потому что она сама когда-то тоже делала это; той дочери, которая, во исполнение их тайных молитв, однажды могла чудесным образом вернуться, войти в дверь и снова наполнить их жизнь смыслом.

– Ты звонила Мелвиллам? – спросила Энди.

Морин кивнула.

– Да, они были очень милы. Они знали Дуга.

Большинство жителей Кестерли знали его, поскольку он когда-то был здешним мэром и долго состоял в городском совете. По профессии он был строителем и основателем компании, пользовавшейся такой же известностью и уважением, как и он сам. Около десяти лет назад он даже восстановил местный кинотеатр, который, ко всеобщей радости и удивлению, недавно стал приносить прибыль.

– Ты поедешь к бабушке Кэрол вместе с нами? – спросила Алайна, продолжавшая обнимать свою мать.

– Ну конечно, – ответила Энди. Она поддерживала тесную связь с родителями Мартина, поэтому определенно хотела быть рядом с Кэрол в такую минуту. – Но сначала мне лучше подняться наверх и принять душ. Мама, лучше ты отвези детей, а я последую за вами, как только буду готова.

– А как же чай? – возразила Морин.

Ощущая потребность в чем-то более крепком, Энди сказала:

– Я в порядке.

– Мне подождать тебя? – спросила Алайна, подняв свое милое лицо к матери. Взяв его в ладони, Энди заглянула ей в глаза. Она обожала своих детей, которые никогда, ни на секунду не сомневались в том, что их любят. Это относилось и к матери, и к отцу… может быть, в особенности к отцу. Когда он был рядом, то каждый день встречался с ними, а когда находился в отъезде, то регулярно звонил, посылал эсэмэс и электронные письма, обменивался мгновенными сообщениями в социальных сетях или через разные мессенджеры в зависимости от того, что было проще или интереснее для него в данный момент. Он знал о том, что произошло с Пенни, считавшей, что отец не уделяет ей должного внимания, и, несмотря на угасшую любовь к Энди, вовсе не хотел, чтобы кто-то из его детей усомнился в отцовской любви.

У Энди голова шла кругом.

Дуг был мертв.

Мартин летел домой.

Четырнадцатилетняя девочка пропала без вести.

Казалось, будто мир покачнулся на своей оси, заставив прошлое столкнуться с настоящим, что вызывало у нее странное ощущение тошноты и отстраненности от самой себя.

– Мама? – окликнула Алайна.

Энди с трудом вспомнила ее вопрос.

– Нет, все в порядке, – сказала она. – Бабушка Кэрол будет рада видеть тебя, а мне перед уходом нужно сделать несколько звонков.

Когда они уехали, Энди налила себе водки и одним глотком осушила бокал. Потом она взяла телефон и вышла на улицу. Поскольку Мартин находился в полете, не было ничего удивительного в том, что звонок был переадресован на голосовую почту, но она чувствовала себя обязанной хотя бы оставить сообщение.

– Привет, это я, – тихо сказала она. – Я только что узнала о твоем отце и хочу сказать, что мне очень жаль. Дети уже едут к твоей матери. Они будут ждать тебя.

Завершив звонок, она постояла, глядя в сад с аккуратно подстриженными розами с одной стороны, всевозможными овощами с другой стороны и бельевой веревкой посередине. Отсюда открывался вид в противоположную от моря сторону, но соленый воздух и крики чаек не оставляли сомнений в его близости.

Энди ощущала горе Мартина как частицу собственного горя, хотя его чувство, несомненно, было более глубоким и острым. Он любил своего отца, и ему еще предстояло осознать последствия этой утраты. Но сейчас для него важнее всего было находиться рядом с матерью и детьми.

Кто еще будет ждать его?

Решив пока не думать об этом, она задумалась. Исчезновение девочки – вот что было самым главным, и Дуг первым признал бы это… впрочем, как и Мартин.

Взяв свою сумочку, она достала полоску с четырьмя фотографиями Софи и внимательно изучила их, словно пытаясь проникнуть взглядом под макияж и гримасы и увидеть настоящее обличье девушки, ее суть. Она скрывалась где-то глубоко, и Энди не сомневалась, что она плачет и боится, спрятавшись под своей маской, потерявшаяся в мире, который стал слишком сложным для нее.

Спасибо, я поняла, что ты хочешь, чтобы я покончила с собой.

Энди не могла заставить себя поверить, что Софи говорила всерьез, особенно после того, как она забрала свой компьютер, телефон и кое-какую одежду. В случае самоубийства это не имело бы никакого смысла.

Значит, кто-то помог ей убежать?

Это казалось наиболее вероятным.

Куда они увезли ее?

Где она сейчас?

Почему она не пользуется своим телефоном и компьютером?

Может быть, кто-то причиняет ей боль?

Слышит ли кто-то, как она плачет?

Для кого она что-то значила на самом деле? Как часто родители уделяли ей внимание? Как отчаянно она тосковала по матери? Энди не знала ответов на эти вопросы, но понимала, что не собирается ограничивать поиски, ссылаясь на нехватку полицейских ресурсов. Софи Монро нуждалась в тех, кто будет заботиться о ней, выслушает ее и поставит ее на первое место. Она уже стояла на первом месте у Энди и останется там до тех пор, пока ее не найдут.

Пожалуйста, ну, пожалуйста, господи, пусть этот день наступит как можно скорее.