Читать книгу Прости, но я скучаю - Сьюзи Кроуз - Страница 6

Маккензи

«Пиратская пицца», как и следовало из названия, была «тематической» пиццерией, оформленной на пиратский лад. Владел ею Рэндалл Хэйрс, немолодой шотландец, который захотел стать пиратом, только когда вырос. Очень немногие имели в жизни лишь одну мечту, и совсем мало тех, у кого эта мечта сбылась, но Рэндалл Хэйрс жил в своей мечте: он был пиратом – или, по крайней мере, каждый день мог одеваться и говорить, как пират. Собственно, подходить ближе к своей мечте он и не собирался. Судя по качеству еды в «Пиратской пицце», он открыл заведение ради антуража и возможности ежедневно и прилюдно носить повязку на глазу, а вовсе не из любви к кулинарному искусству. Пил он тоже как пират, с утра и до самого закрытия – это для него было еще одним плюсом владения «Пиратской пиццей». Он разгуливал по своему ресторану, как Джонни Депп, распевая «Йо-хо-хо и бутылка рома». Клиенты не могли определить, было ли это притворством. Может быть, Рэндалл вообще больше ничего не умел. Словом, это было из тех зрелищ, которые кажутся забавными только в первый раз, а потом, особенно если подумать, попросту удручают.

Ресторан находился на втором этаже дома 1305 по Гамильтон-стрит и делил помещение с кафе «Вспышка» – собственно, это было никакое не кафе, а магазин аляповатых сувениров. Первый этаж был занят обувным магазином «Обувь Регги», и трудно сказать, какой запах преобладал в здании: потных ног, пиццы или духов, которыми обильно поливалась хозяйка «Вспышки». Все это смешалось в солоновато-приторно-цветочный коктейль, приправленный соусом для пиццы.

Маккензи начала работать в «Пиратской пицце» через два дня после приезда в Реджайну. Ее родители не хотели, чтобы она уезжала в город. Они, похоже, сочли, что, если ей придется сражаться с финансовыми трудностями, она быстро вернется домой. Первым человеком, с которым она познакомилась в университете, был Грант, и тогда это показалось ей подарком судьбы. Грант был умным, дружелюбным и готовым помочь: в первый день он проводил ее в аудиторию, а когда она намекнула, что ищет работу, сказал ей, что в «Пиратской пицце», где он работал уже три месяца, есть вакансии.

Тогда она еще не знала, что в «Пиратской пицце» сотрудники требуются всегда и срочно, и поначалу ее это удивило. Собеседование при приеме на работу было драматичным, истеричным и смешным. Оно больше походило на театральную сценку, чем на собеседование в учреждении общественного питания. Ей выдали униформу, атрибутами которой были чучело попугая на плече и сабля из папье-маше. Вначале Маккензи сочла Рэндалла просто уморительным; она с энтузиазмом улыбалась клиентам и говорила: «Пиастры, кэп, пиастры!», как требовали торопливо выданные ей инструкции. Но всего месяц спустя, наблюдая, как Рэндалл Хэйрс раскачивается и мечется по кухне, как будто он на палубе корабля, а не в служебном помещении, где кипит работа, Маккензи переставала рычать по-пиратски всякий раз, когда думала, что Рэндалл ее не видит (ему было наплевать на нарушение санитарных правил, но он терпеть не мог, когда сотрудники выходили из образа).

В день, когда пришло письмо, Маккензи решила сказаться больной. Все мелкие нелепости «Пиратской пиццы» – декор, униформа, жаргон – и в обычные-то дни раздражали. А сегодня она едва ли сможет их вынести.

После того как они прочитали письмо, она вернулась в свой подвал. Дверь на лестницу Маккензи заперла на засов, как всегда, подергав ручку, чтобы убедиться, что она закрыта надежно. Под ручку двери в квартиру она подсунула стул. Потом обошла по периметру все свои владения, проверяя окна, шкафы, углы, заглядывая под кровать, под стол и за диван.

Удостоверившись, что она в безопасности, Маккензи сварила кофе и уселась за стол. Мод настояла на том, чтобы оставить письмо у себя, чем привела в ярость Сунну (Маккензи пока не поняла, была ли Сунна злобной по характеру или просто злилась на Мод). Тогда Маккензи было все равно, у кого останется письмо, но теперь, вернувшись в покой своего личного пространства, она пожалела, что оно не у нее. Она думала, что несколько оборванных строк останутся у нее в памяти, но они уже расплывались и распадались, как фрагменты сна. Ей хотелось перечитать его – вдруг там окажется что-то знакомое, что подскажет ей, кто его написал. В том, что письмо предназначалось ей, она не сомневалась, но вот кто его написал, вызывало все больше вопросов.

Мысленно она видела два лица, двух людей, которые могли бы написать такое письмо. Но, пытаясь представить, как кто-то из них произносит эти слова, она слышала только голос Сунны – высокий, резкий и раздраженный.

– «…Прощения, что не увиделись», – прошептала Маккензи. – Нет, не так… «прощения – так хотелось повидаться». Она попыталась услышать голос сестры, а потом Джареда. Но слышала теперь только себя. Если бы письмо было у Маккензи, она бы лучше поняла, что имелось в виду. Действительно ли отправитель просит прощения или просто извиняется, что не застал ее и не стал ждать?

Она побрела в гостиную, сжимая кружку обеими руками. Над головой раздался какой-то звук, – наверное, Сунна, а может быть, просто дерево трещит от холода, но Маккензи подпрыгнула так, что горячий кофе выплеснулся на руки. Сам звук она едва заметила, как будто ее нервные окончания были отключены, а тело тратило всю свою энергию на страх. Маккензи поставила чашку на кофейный столик и вытерла руки о футболку. Она спрашивала себя, перестанет ли когда-нибудь бояться.

В окна забарабанил дождь, раздался негромкий, но мощный раскат грома, как будто где-то далеко столкнулись автомобили. Свет мигнул, и потолок над Маккензи снова затрещал. Это помогло ей принять решение. Если отключится электричество, пусть она лучше будет на работе. Раздражение лучше страха, а ей и при включенном свете было достаточно страшно.

Она переоделась в униформу и сделала себе бутерброд; Маккензи вдруг захотелось поскорее покинуть беспокойный старый дом. Доедая последний кусок, она услышала вверху на лестничной площадке шаркающий звук и замерла, перестав жевать. В дверь постучали, и Маккензи сглотнула; скользнувший ей в глотку хлеб показался пересохшим, как кусок дерева.

– Кто там? – прохрипела она.

– Это я. Сунна.

– Входите, – сказала Маккензи, чувствуя облегчение и смущение. Кто это еще мог быть? Почему ее тело до сих пор реагирует на все, как на чрезвычайную ситуацию? Она встала, стряхнула крошки с рюшей пиратской рубахи и скорчила рожу, представив, что Сунна войдет и застанет ее в этом наряде.

– Не могу. Заперто.

– Верно. – Маккензи отодвинула стул, открыла одну дверь, подбежала к другой, запертой на верхней площадке лестницы, отодвинула засов и стала возиться с замком. Унизительно, когда кто-то ждет и наблюдает все это, как будто она выставляет напоказ свою паранойю. Наконец она открыла и эту дверь, Сунна оглядела ее со смешанным выражением недовольства и веселья.

– Что ты там делала? Двигала мебель?

– Нет. – Маккензи покраснела.

– Ты… переодевалась в пирата?

– Ага. – Она переступила с ноги на ногу, и ее огромные черные сапоги заскрипели. Рэндаллу не хватало средств, чтобы заказывать для новых сотрудников новые костюмы; свой она унаследовала от парня на несколько размеров крупнее.

– Раньше ты не ходила в пиратском костюме.

– Нет, конечно.

Сунна наморщила лоб.

– Слушай, я вышла проверить почту и случайно захлопнула дверь в квартиру. Хозяин уже едет, но можно я подожду у тебя? Он может ехать целую вечность, а прихожая не отапливается, и здесь жутко холодно. В этом городе вообще холодище. В это время года здесь холоднее, чем в Торонто зимой. – В голосе Сунны звучали обвиняющие нотки, как будто погодой в городе заведовала Маккензи.

– И вы все время стояли здесь? – Маккензи забыла о своем смущении из-за стула и пиратского костюма. – Ох, извините, я же не знала. Нужно было зайти раньше.

– Нужно было. А то я, похоже, пропустила пиратскую вечеринку.

Маккензи всегда боялась показаться невежливой. Она сдалась.

– Это для работы, – сказала она.

– Ты работаешь… на пиратском судне?

– В «Пиратской пицце».

– А, знаю, видела вывеску. На Гамильтон-стрит, верно?

– Ага.

– Ну, а я работаю совсем рядом, в «Огненном фитнесе». Я инструктор.

Маккензи отступила назад и сделала приглашающий знак.

– Извините, заходите, пожалуйста. Хотите кофе?

– Хочу. Спасибо. – Стоя на нижней ступеньке, Сунна огладывала кухню Маккензи. – А у тебя здесь мило. Светло для подвального помещения.

– Мне очень нравится. Гораздо лучше, чем дома у родителей. Вот, пожалуйста. – Маккензи поставила перед Сунной наполовину наполненную кружку. – Извините, все, что осталось в кофейнике. А больше я сварить не могу, придется бежать в магазин за зернами.

– Спасибо, все замечательно. – К дому подкатил автомобиль, колеса прохлюпали по луже. В плите что-то щелкнуло и загудело. Конечно, Мод – вредная тетка, но уж неловкого молчания она бы не допустила. Сунна отхлебнула кофе, рассеянно глядя на два причудливых мака, нарисованных чернилами прямо над сгибом руки Маккензи. – Мне нравится твоя татушка.

– Спасибо. – Маккензи забеспокоилась – вдруг Сунна попросит объяснить, что означают эти цветы. Она бессознательно потрогала их.

– Хотела бы я знать, – сказала Сунна, – кто это?

– В смысле? – осторожно спросила Маккензи.

– Ты сказала, что знаешь, кто мог написать письмо. И, похоже, тебе не безразлично.

– Ну, не знаю. Кто угодно мог. – Маккензи, как будто защищая, прикрыла цветы ладонью. Сунна задала именно тот вопрос, которого ждала Маккензи, только сформулировала его по-другому.

– Твой бывший? – не отставала Сунна, не обращая внимания на смущение Маккензи.

– Возможно. – Она представила себе, как Джаред пишет письмо. Подъезжает к дому на своем старом синем пикапе с бабушкиным ожерельем, свисающим с зеркала заднего вида. Подходит к дому и опускает конверт в почтовый ящик, думая о Маккензи, но пока еще не решаясь встретиться с ней лицом к лицу.

«Жду прощения – так хотелось повидаться…»

А может быть, он приехал как раз, чтобы встретиться, но она оказалась в университете, а он присел на крыльцо и нацарапал записку.

«Прошу прощения, так хотелось повидаться…»

– А может, подружки. Или кто-нибудь еще. – Маккензи засмеялась, как будто и не задумывалась об этом. – Думаю, у каждого есть целый список людей, которые могли бы написать такое письмо, да? Тех, от кого ждешь, что они явятся и все объяснят. И другой список – тех, перед которыми мы сами должны извиниться. – Она слабо улыбнулась и сделала вид, что пьет из своей пустой кружки.

Сунна слегка приподняла брови, но остальные черты лица остались совершенно неподвижными. Интересно, подумала Маккензи, она делает себе ботокс? Как правильно – делает ботокс? Использует ботокс? Или «ей сделали ботокс»? В свои девятнадцать Маккензи была слишком молода, чтобы разбираться в жаргоне стареющих бедолаг.

– Но ты же надеешься, что это кто-то один? Во всяком случае, раньше ты так сказала.

Маккензи поморщилась.

– Послушай, Сунна, я уже опаздываю на работу. Защелкни, пожалуйста, дверь, когда приедет Ларри. – Она встала и нависла над Сунной. В этой рубашке с рюшами, с треуголкой – да-да, треуголкой! – на голове, Маккензи вовсе не была настроена на разговор по душам. Она сгорбилась, будто пытаясь уменьшиться в размерах. – Но, знаешь, я с радостью продолжу разговор, если ты завтра придешь в «Бумажный стаканчик». – «По крайней мере, я буду лучше к нему готова».

Сунна фыркнула.

– Да-а… Ну, не знаю. Не могу сказать, что мне это так интересно.

– Кто написал письмо? Неинтересно?

– Ничуть. Вот неинтересно, и все тут. – Сунна заерзала на стуле и принялась тереть что-то на блузке. Сверху раздался громкий стук, и обе посмотрели на потолок. Сунна закатила глаза и пробормотала что-то о Мод.

– Ну, если придешь за компанию, я буду там по-любому. Посидишь со мной, просто выпьем кофе.

– О-о, – протянула Сунна. Вид у нее был удивленный, а потом стал виноватым, как будто до нее только сейчас дошло, что она ведет себя невежливо. – Да, неплохо было бы сходить с кем-нибудь выпить кофе. Я еще никого здесь толком не знаю и даже не могу вспомнить, когда в последний раз пила с кем-нибудь кофе. Да и дома почти у всех подруг были дети, и они только об этом и могли говорить. Воспитание. Подгузники. Няньки…

– У меня детей нет, – сказала Маккензи, взяла с полки попугая на липучке и запихнула его в сумочку. – Только этот дурацкий попугай, дурацкая рубашка и дурацкие сапоги. А о них я говорить не собираюсь.

– Ладно. – Сунна снова заерзала на стуле. – Ну, то есть Мод-то наверняка придет. Вот. А я, наверное, нет.

– Все ясно. Но, если все же надумаешь, я там буду. Посидим вместе. И обещаю, на мне не будет этих шмоток.

– Хорошо, – сказала Сунна. Она снова выглядела смущенной, и Маккензи стало ее жаль. Как будто Сунна ничего не могла с собой поделать. – Да, если бы и были, ничего страшного. Ты смотришься… смотришься стильно. – Она сделала большой глоток кофе и усмехнулась. – Для пирата.

– Ну, спасибо, – улыбнулась Маккензи.

•

Когда Маккензи открыла верхнюю дверь, на площадке уже стоял Ларри, подняв руку, как будто собирался постучать. При виде Маккензи волнение на его лице сменилось разочарованием. Но она все равно улыбнулась ему, достаточно быстро сообразив, что к чему. Подобные возбужденные взгляды обычно предназначались не ей, зато Сунна наверняка на них насмотрелась.

– Привет, Ларри.

– Привет, – сказал он, пытаясь незаметно заглянуть ей за плечо.

– Как дела? – спросила Маккензи: он так и не посторонился, чтобы дать ей пройти. Она не умела просить людей пропустить ее, а он, похоже, не умел улавливать намеки, так что они могли застрять здесь надолго.

– Отлично, – сказал Ларри. – Да. Хорошо. Его голова на длинной жирафьей шее качнулась вперед.

– Хорошо, – сказала Маккензи.

Ларри прокашлялся.

– Собрались куда-то? На маскарад?

– Нет, на работу.

– Ах, ну да. Конечно.

Он, казалось, смутился от того, что упомянул маскарад, а Маккензи слишком устала, чтобы объяснять.

Ларри посмотрел на ее большие черные сапоги. Потом сдвинулся с места, и она, решив, что он наконец ее пропустит, сделала шаг вперед. Но она ошиблась – теперь они просто оказались ближе друг к другу.

– Когда-то «Доски» одевались пиратами, – сказал он, как будто сам себе.

Маккензи постаралась скрыть смущение. Она кивнула, надеясь, что он подумает, будто она его поняла, и пропустит ее. Как бы не так.

Он усмехнулся, как будто она попросила его объяснить, о чем речь.

– Местная группа. Называлась «Доски». Они все носили пиратские сапоги, совсем как у вас. – Он осекся, как будто сообразил, что ляпнул глупость. – Ну, не скажу, что ваши уж совсем пиратские, – начал он.

– Именно такие, – сказала она.

– Круто. – Он кивнул. Все кивает, кивает и кивает. – Да, «Доски». Я ходил на все их концерты. Где они, там и я.

Маккензи опаздывала. Она с тоской заглядывала ему за плечо.

– Да? А что за музыка?

– Панк-рок, – ответил он. Он тоже заглядывал ей за плечо. Вид у него был крайне огорченный. – Тогда у нас была отличная сцена. Нас было не так много, и, – он снова прокашлялся, – никто из знаменитостей сюда никогда не приезжал, но местные парни были что надо. Играли в основном в подвалах и гаражах, а еще в метро. Это было лучше всего. Тут когда-то был немецкий ресторан, назывался «Шницель-хаус», его владельцам даже не нравилась панк-музыка, а сами ребята нравились, поэтому они пускали панков играть у себя…

Он говорил быстро, а лицо у него стало мечтательным, как будто он рассказывал ей о другой стране, о месте, где он когда-то жил, но куда так и не смог вернуться. С потерянным видом он пригладил волосы, и Маккензи стало его жаль.

Он замолчал, и это было даже более неловко, чем его исполненные ностальгии речи. Ища, за что уцепиться, она заговорила первой:

– Вы часто ходите на концерты в «Обмене»[4]? – В начале недели Грант задал ей тот же самый вопрос, и она быстро сменила тему, чтобы не признаваться, что с наступлением темноты она вообще никуда, кроме работы, не ходит, а концерты видела исключительно на YouTube.

– О! – Глаза Ларри загорелись. – Вообще-то… нет. Я не был на концертах… много лет… То есть… но, может быть, мне стоит?..

Как будто он спрашивал у нее разрешения. Как будто она сейчас скажет, что он не сможет пойти на шоу, даже если захочет.

– Конечно, стоит, Ларри. На сайте все есть, цены на билеты, расписание концертов и все такое… Так что… – Они глубоко вздохнули в унисон. Она улыбнулась. – Но вы же приехали, чтобы впустить Сунну?

– Ох! Да, – сказал он, внезапно снова занервничав. – А она… она?..

– Да, – сказала Маккензи. – Она внизу, в моей квартире. Можете просто отпереть ее дверь, а я скажу ей, что она открыта.

Лицо Ларри вытянулось.

– О-о, – сказал он. – Не хочу вас задерживать! Я могу… я могу спуститься и… – Он замолчал, ясно осознав, что предлагает войти в квартиру Маккензи в ее отсутствие и что это звучит довольно странно. – Нет, – продолжал он почти про себя. – И правда так лучше. Если вы уходите… Я просто открою ее дверь и уеду… – Он указал на свой фургон. С таким же успехом он мог явиться в смокинге, с цветами и каким-нибудь романтическим заявлением, написанным в небе дымом из маленького самолета.

Наконец им удалось сдвинуться с места синхронно: каждый сделал шаг вправо. Он отпер дверь Сунны, и Маккензи решила немного подождать, прежде чем позвонить вниз, чтобы Сунна поднялась – это было похоже на небольшую услугу, о которой Сунна никогда не узнает. Ларри казался достаточно безобидным, но все же…

Маккензи смотрела, как Ларри идет по тротуару, при каждом шаге тяжелая цепочка от кошелька хлопала его по ляжке, и тут кое-что пришло ей в голову. Сердце у нее екнуло.

– Постойте, Ларри, я хочу спросить…

Он обернулся.

– Сегодня днем в почтовом ящике оказалось письмо; оно было порядком испорчено, и мы не знаем, от кого оно, но до меня только сейчас дошло, что оно, вероятно, для вас – оно у Мод.

Ларри покачал головой.

– Вряд ли это мне. У меня, – он смущенно опустил глаза, – не так много друзей. А те, что есть, не стали бы искать меня здесь, тем более по почте. Я никогда здесь не жил. Может быть, это письмо моей тетке? Но она умерла, так что не беспокойтесь. Или оно показалось важным?

Маккензи покачала головой.

– Нет, просто кто-то извиняется, что с кем-то не встретился. – Она чувствовала себя опустошенной. Чем больше возможных получателей было у письма, тем меньше вероятности, что оно предназначалось ей – а это и так было маловероятно.

Вполне логично, что письмо скорее адресовано умершей тетке Ларри, чем кому-то из нынешних обитателей дома. Но, если и вправду на что-то надеешься и если эта надежда занимает столько места в твоей грудной клетке, что трудно есть или дышать, нужно включать логику, чтобы освободить для нее еще немного места. Это вопрос выживания.