Читать книгу Король русалочьего моря - T. K. Лоурелл - Страница 3

1939

Еще до того, как на двери бесследно истлели сияющие милориевые росчерки символа Академии Трамонтана, шагнувшая в проем Исабель решила, что это самое неожиданное место из всех, что ей когда-либо доводилось видеть.

Можно было бы сказать, что она не знала, чего ждать, но это было бы неправдой. Те в ее семье, кто был готов рассказывать об Академии, не вдавались в подробные описания архитектурных тонкостей, но она так часто себе представляла это место, стараясь вообразить во всех деталях, что порой ей казалось, что она тут уже была.

И потом, все было логично. Раз Академия скрывалась в горном ущелье в Пиренеях, это должен был быть замок – да, огромный замок, грозный и могучий часовой, с толстыми стенами и узкими бойницами. Такими были самые древние из замков ее рода, построенные в годы давних войн, и она, начитавшаяся рыцарских романов – других романов в ее доме не водилось – невольно воображала Трамонтану их сверстницей.

Поэтому атриум, куда вела распахнувшаяся перед ними дверь, ее разочаровал.

Это был просторный зал под каменными сводами, но этим сходство с ее предвкушениями заканчивалось. Своды были высокими, окна – стрельчатыми и огромными, и через стекло светлых витражей было видно буйство красок ранней осени; багряные и золотые деревья казались тоже нарисованной частью этих витражей. И все это было причудливо изукрашено со всем прихотливым искусством готики; из каменных лилий выглядывали озорные саламандры, в капителях колонн резвились сильфы, а на кресте, оказавшемся прямо перед носом Исабель, сидела, свесив хвост, ундина. Лилии и кресты повторялись в узорах всюду, и всюду же были самые разные твари, и все они, казалось, смеялись над Исабель и ее надеждами.

Она невольно поджала губы.

На этом отличия зала от ее ожиданий не заканчивались. Окажись она здесь сама, не зная, что к чему, она бы решила, что зал этот – от какого-нибудь давно брошенного дворца: часть стен оплетал плющ, а посередине зал пересекал крохотный ручей, извиваясь между плитками, больше напоминавшими мостовую, чем нормальный пол. Исабель едва не споткнулась о древесный корень и окончательно перестала что-то одобрять и понимать.

Между окнами, в каменных проемах – тут плющ все-таки догадались расчистить – то и дело вспыхивали ненеизвестные ей пока символы и гербы, распахивались двери, на мгновения приоткрывая то беспечально согретые теплом и солнцем дворцы юга, то уже готовившиеся к долгому снежному игу города севера. Через эти порталы в атриум входили все новые и новые люди, и только это и доказывало Исабель, что они не заблудились, а оказались именно там, где должны были быть. Нет, конечно, ее дед бы не заблудился – одна эта мысль была абсурдной – но и то, что приемный покой Академии, где только лучшие из лучших, рожденных с даром ее народа, могли надеяться учиться, будет выглядеть вот так… фривольно, было тоже на грани абсурда, а то, пожалуй, и за ней.

Новоприбывшие оглядывались, одни – словно зачарованные волшебством, которое видели впервые, другие – улыбаясь атриуму, как старому другу. Затем оглядывались более прицельно – искали родных и знакомых, обнимались, кланялись, расцеловывались – то по-дружески, то склоняясь, формально или с фамильярным кокетством, над дамскими запястьями. Всюду царил негромкий гул разговоров, обмена новостями и сплетнями, и в этот гул вплеталось, будто нежные голоса флейт в сумбурный оркестр, пение невидимых птиц.

Даже на редких приемах в доме деда Исабель не видела столько людей сразу и никогда – такого количества своих сверстников. Учитывая, что они прибыли не первыми, но далеко не последними, а люди все продолжали прибывать, соискателей, стремящихся пройти Испытание и стать учениками Академии Трамонтана, в этом году будет много. Взрослые не спешили одергивать удивленных и завороженных подростков, прибывших в это место впервые,  и лишь следили, чтобы дети оставались рядом и не проявляли дурных манер.

Исабель ровно на полшага позади деда – крохотная разница, подобающая случаю. Глава семьи был крайне требователен в подобных вещах, и она постоянно сверялась с внутренним списком того, как должно: дистанция, интонации, выражение.  Дон Фернандо остановился, и девушка украдкой скользнула взглядом по его лицу.

Здесь, среди множества людей, большинства из которых не коснулась еще седина, дон Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, казался глубоким стариком. Его смуглое, остроскулое лицо, будто вырезанное из темного дерева, иссекали морщины: у сурово поджатых губ, между сведенными бровями они были особенно резки. Аккуратная эспаньолка и коротко стриженные волосы уже наполовину обратились в старческое серебро, но порывистость хищной птицы, в мгновение переходящей от покоя к броску, и зоркость черных глаз, полускрытых под пергаментно-тонкими веками, как и неизменная военная выправка, сделали бы честь и юноше.

Она должна была быть такой же безупречной, чтобы каждый, глядя на них, видел, что никто из рода не уронит достоинства и чести, и уж точно не будет пялить глаза по сторонам и позволять лицу выдавать все чувства. Но она…

Исабель глянула на свои руки – так и есть, напряжение дало себя знать: пальцы нервно сжаты, до белизны в костяшках. Стараясь расслабиться, она сделала тихий глубокий вдох, но тут же раздраженно нахмурилась, осознав свою ошибку – Ксандер, безмолвно стоявший у нее за спиной, конечно,  наверняка заметил: эти глаза цвета темного моря отмечали все. И особенно – все то, что касалось ее: так следят за бешеной собакой, или за ядовитой змеёй. Она было вспыхнула злостью, но тут же поймала эту злость за хвост, успокоила, прежде, чем к ладоням прилила первая волна гибельного жара.

Другие ее ровесники, отметила она с некоторым удовлетворением, были ошеломлены и взволнованы не менее ее, а держали себя в руках, пожалуй, и похуже: хоть послушно держались своих взрослых сопровождающих, отвешивая поклоны всем, кого те приветствовали, и то хорошо. Исабель снова посмотрела на полного достоинства деда, но успокоится это не помогло –  как бы она ни следила за осанкой, плечи то и дело поднимались в неуютном защитном жесте, опускался подбородок, а распущенные волосы, вместо того, чтобы, как в рыцарских романах, шелковой волной ложиться на спину, угрожали зацепиться за пышную отделку плаща какого-нибудь прохожего. Дон Фернандо, вопреки ее опасениям, не сделал ей ни одного замечания, так что она тешила  себя надеждой, что хоть и на ватных ногах, но шла она ровно и даже почти величаво. Следовавший рядом ней Ксандер непроницаемо молчал, а ей, решила она, не подобало при всех дарить его вниманием, которое можно было бы счесть благосклонным. Девушка не бросала ни взгляда в его сторону – только так, иногда, краем глаза видела его золотисто-русую голову.

– Дон Фернандо, какая неожиданная радость! А это ваша очаровательная внучка?

Дед ответил и на поклон, и на приветствие грузного, лысеющего человека, но сделал это сухо и даже холодно. В реверансе Исабель, конечно, ничего подобного быть не могло – этого человека она знала, он когда-то бывал у них в доме, хотя сейчас и делал вид, что не видел ее много лет и еле узнал. С маркграфом Одоакром Бабенбергом, властителем Восточной марки, она могла быть только сугубо почтительна, как бы ни противно было ей прикосновение его влажной, вялой ладони к ее щеке.

– Милое дитя! А вот мой Клаус.

Исабель ожидала увидеть копию маркграфа, но обманулась: может быть, когда-нибудь сын и станет похож на отца, но сейчас наследник Восточной марки был хрупким и тихим, и хотя по росту не уступал Ксандеру, казался рядом с ним несколько бесплотным. Глаза у него, когда он их поднял на Исабель, были огромные и испуганные.

– Вы, конечно, уже слышали новость, дон Фернандо, – доверительно наклонился толстый маркграф к ее деду, старательно не замечая стоящего рядом Ксандера. – Говорят, фон Ауэрштедт уже в Праге…

– Не сейчас, – отрезал дед, а когда Одоакр торопливо покивал, добавил, уже мягче: – Мы поговорим после, если вы не возражаете.

– Конечно, конечно… Мое почтение еще раз, дон Фернандо… сеньорита… Клаус!

Юный Бабенберг торопливо поклонился еще раз и умчался следом за отцом. Исабель задумчиво проводила его взглядом. Маркграф был суетлив и глуп, раз дед его презирал, но на его щляпе щегольское пышное перо было скреплено аграфом с гербом Академии. Значит он тоже был выпускником. А вот ее, Исабель, отец, хлипкий чужак из галльской земли, которого она никогда не знала – не был. Как и мать, донья Анхелика, которая не смогла пройти Лабиринт…

Она попробовала посчитать, сколько ее сверстников сейчас в этом зале, и сбилась довольно быстро, но решила, что никак не меньше сотни. Скольким полагалась удача и успешное прохождение Лабиринта, она не знала, но помнила, что очень, очень немногим. У ее деда было, помимо дочери, трое сыновей и один уже взрослый внук, все они имели честь тут учиться – и Исабель знала, что это было редкостным отличием для любой, даже самой знаменитой и древней семьи.

Как будет с ней? Будет ли она когда-нибудь так же, как некоторые здесь, с небрежной гордостью носить знак выпускника? Или уже этим вечером она вернется в родовое гнездо без права когда-либо еще испытать свои силы?

Дон Форнандо не путешествовал по залу, как другие. Выбрав себе удобную позицию, он стоял, прямой и строгий, как аскетичные святые на церковных порталах, зорко наблюдая за окружающими из-под чуть опущенных, будто в высокомерном утомлении, век. Исабель попробовала последовать его примеру, но должно быть, это требовало тренировки, потому что обзор ее стал невыносимо узким, так что девушка просто подняла подбородок и старалась не крутить головой. Она – внучка первого из грандов Иберии, и суетиться и выпучивать глаза ей не пристало.

Не вертеться было сложно, тем более, что прибывавшие были очень разные и любопытные. Из одной двери – заснеженные горы сверкнули словно засахаренными беломнежными навершиями – шагнула полноватая, статная женщина и такой же высокий под стать ей парень с полной головой светлых кудрей, похожих на баранью шерсть, и добродушным, улыбчивым лицом. Гельвеция? Авзония? Это ведь были не Пиренеи…

Нет, не авзоны, этих ни с кем не перепутаешь: их группа была самой большой. Люди в ней, упоенно жестикулируя, обменивалась певучими рассказами о том, кто кому в какой степени родич. Дети голосили наравне со взрослыми – кроме разве что одной, беспокойно рывшейся в каких-то записях и поминутно оглаживавшей широкую юбку. Неподалеку от нее стоял  широкоплечий, серьезный парень, зорко вглядываясь в каждого с легким прищуром, и казался по контрасту с девицей образцом спокойствия.

Галлов роднили не говор и не суета – легкая небрежность манер и стиля: Исабель даже залюбовалась на шарфик одной женщины, пока не одернула себя, уж очень он изящно был подвязан. А вот на другую залюбовался весь зал, во всяком случае, все мужчины. Тонкая, одетая по последнему слову безрассудной галльской моды, окутанная туманом таинственных духов и сама будто вся мерцающая, она лишь на мгновение приподняла тончайший шелк вуали с лица, чтобы поцеловать дочь, такую же точеную и золотоволосую, и в нее впились сразу все взгляды. Томно обозрев зал зелеными, как болотная вода, глазами, она улыбнулась и опустила вуаль.

Слишком яркие были эти глаза, и Исабель хмыкнула, наблюдая, как повсюду в зале перешептавшиеся женщины раздраженно одергивают мужчин. Надо совсем разум потерять, чтобы заглядеться на ундину. Другое дело, что разум есть не у всех.

К ее деду, заметила она не без удовольствия, подходили те, кто все-таки умел или старался вести себя прилично и разумно. Некоторых – главным образом иберийцев, таких же строгих, гордых и полных сознания своего величия, как и ее дед, и все же почтительно ему кланявшихся, – она знала, и их детей, и фламандских вассалов этих детей, конечно, тоже. Вот Алехандра де Мендоса, в шокирующе короткой юбке – едва на ладонь ниже колена, подумать только! – воспользовавшись невниманием своего отца, сделала быстрый намек на книксен и подмигнула Исабель, тряхнув отливающими рыжиной локонами. Ее фламандка, вечно тихая Катлина, еле заметно качнула головой в легком упреке, и Алехандра с покровительственной фамильярностью взяла ее под руку; хотя и правда, в этом доме всегда слишком распускали своих вассалов, да и детей, похоже, тоже. Исабель почувствовала, как губы вновь норовят поджаться, и заставила себя вернуться в бесстрастие, надеясь, что получилось.

А еще все фламандцы украдкой пожирали глазами Ксандера, безмолвно стоявшего у нее за плечом, но с этим ничего нельзя было поделать. Но что действительно раздражало, так это то, что в этом они были не одни. Она улавливала имя своего вассала в легком шепоте вокруг – на каком бы языке кто ни шептал, искажалось оно не сильно, – и это было бы даже лестно, если бы слишком многие смотрели на него с непонятным ей сочувствием.

Знали бы они знали фламандца лучше, сочувствие адресовалось бы ей, подумала она и тут же вздрогнула от неприятной этой мысли. Нет уж, лучше так. И правильно. Что еще, кроме жалости и презрения, можно испытывать к одному из этих? Разве заслуживают другого те, кто веками терпит рабство и приносит клятву верности давним врагам?

– Здравствуйте, друг мой.

Высокий широкоплечий человек, чья шея была закована в высокий расшитый воротник, а бледное лицо от виска до подбородка рассекал старый шрам, не просто раскланялся с ее дедом – они крепко пожали друг другу руки. Исабель опустилась в низком поклоне, узнав его сразу, как и любой в их народе бы узнал.

– Ваша внучка? – водянистые глаза Гийома де Шалэ, первого министра Галлии, прищурились, изучая Исабель, и она снова присела в поклоне. – Вы прелестны, сеньорита, желаю вам удачи. – И уже ее деду добавил: – Я с младшим, но мальчики уже куда-то исчезли, должно быть, посвящают Франсуа в неведомые мне тайны.

Дед ответил слабой улыбкой, а его собеседник посмотрел за плечо Исабель – и удивленно вскинул изломанную шрамом бровь. Впрочем, он не промедлил и мгновения, одаряя ее вассала таким же спокойным, вежливым кивком, как и саму Исабель.

– Принц Ксандер.

Ксандер ответил почтительным молчаливым поклоном, а дон Фернандо лишь чуть скривил уголок рта, но не стал комментировать этот обмен.

– Можно порадоваться тому, сколько сегодня здесь людей, – сказал он так, будто ничего и не произошло. – Молодая кровь не подводит.

– Да уж, – отозвался галльский министр. – Некоторых я давно не видел, а иных и не ожидал здесь увидеть.

– Например?

– Например, Нордгау. Я даже не знал, что у него есть дети. Вы когда-нибудь видели его жену? – Когда дон Фернандо чуть качнул головой, де Шалэ хохотнул. – Впрочем, не удивлюсь, если в его роду отпрыски вылупляются из яиц, как полагается змеям. Воля ваша, а я порадовался, что захватил с собой свою фляжку, и, поверьте, не выпущу ее из рук.

Дон Фернандо усмехнулся.

– Помилуйте, Гийом. Я понимаю, что Академия будит во всех воспоминания отрочества, но вам не кажется, что это уже злопамятность? И потом, если я правильно помню, Луису досталось больше, чем вам, а сейчас они прекрасно общаются. В конце концов, герцог Рейнский – умный человек.

Исабель при упоминании старшего из своих дядей, наследника рода, постаралась вся обратиться в слух, тем более, что ее память не хранила никаких рассказов, которые бы объяснили слова высокопоставленных собеседников. Человека же, о котором так нелестно упоминал министр, она в глаза не видела: где бы дядя Луис с ним не общался, в родовом гнезде тот не появлялся.

– Все мы тут люди умные, – буркнул де Шалэ, – и поверьте, если бы речь шла только о детских шалостях, я бы не стал остерегаться. Общаться и мы общаемся, раскланиваемся и все такое, но сегодня нам предстоит сесть за один стол. Вы же будете в Пье-де-Пор?

Дон Фернандо помрачнел.

– Конечно. И до того, если у вас есть время, хотел бы заранее кое-что с вами обсудить.

– Да?

– Я бы хотел узнать ваше мнение… о Праге, – понизив голос, сказал дон Фернандо.

Де Шалэ перевел взгляд на него, явно окончательно забыв и про Исабель, и про Ксандера, и вообще про остальных вокруг.

– Простите, но вы знаете мое мнение. Это зверь, причем сорвавшийся с цепи, и ничего хорошего нам ждать уже не приходится.

Голос он понижать не стал – даже стал говорить на волос громче, словно бросая вызов кому-то невидимому, но вездесущему. Дед Исабель не вздрогнул, но чуть побледнел – точнее, скорее посерел лицом – и сдержанно ответил:

– С ним можно договориться.

Де Шалэ дернул плечом.

– Я знаю вашу позицию, зная вас – ее уважаю, и вы в своих действиях вольны, но и мы тоже, и вашему примеру следовать я не намерен.

– Есть те, кто скажет, что худой мир лучше доброй войны, – заметил дон Фернандо настолько бесстрастно, что даже Исабель, втайне гордившаяся тем, что могла угадать его чувства, не смогла понять, думает ли он так же. Смысл разговора от нее ускользнул давно, но показывать этого было нельзя. Она постаралась изобразить на лице понимание и даже глянула на Ксандера, как посмотрела бы в зеркало – но на нем вообще ничего не отражалось, ни одобрения, ни издевательства, ничего. Может быть, он что-то понимал?

– Речь не идет о мире вообще, мой почтенный друг, – немного резковато отозвался де Шалэ. – Опять же, при всем уважении к вам лично, я не вижу выгод в вашем положении – или, если на то пошло, Восточной марки. Теперь очередь Богемии и Моравии, и я уверен, что они тоже… Впрочем, – он вдруг улыбнулся, неожиданно обаятельной, несмотря на изувеченную шрамом губу, улыбкой, – сегодня день совсем иных забот.

– Действительно, – кивнул дед, вновь успокаиваясь. – Об остальном поговорим позже.

Вновь рукопожатие, благожелательные кивки – и де Шалэ удалился.

Издалека – слишком далеко, чтобы вдруг пробираться к ним, и слишком близко, чтобы не увидеть и не отметить, – им с безупречным изяществом и некоторой дружеской непринужденностью поклонился высокий, стройный мужчина, черноволосый, как южанин, и бледный, как истинный сын Севера. Стоявшая рядом с незнакомцем худенькая девочка, чья голова чудом не клонилась под тяжелым венцом светлых кос, присела в отточенном реверансе. Дед ответил на поклон как равному, и милостиво кивнул в ответ на реверанс.

Исабель почти уже решилась спросить кто этот незнакомец, но не успела: к ним подошла женщина, на плече которой красовался герб со львами Арагона и башнями Кастилии. Советник Кортесов – это Исабель знала, и притом высокопоставленный: во всяком случае, поприветствовали они с дедом друг друга сердечно, улыбнувшись при обмене поклонами.

– Как летит время, дон Фернандо, – заметила женщина после обязательных вопросов о здоровье и благополучии. – Подумать только, теперь уже донья Исабель…

– Дети растут быстро, донья Инес, – с легчайшим из вздохов согласился дед. – Кто это с вами?

Гостья чуть шагнула в сторону, открывая их взору доселе скрытую ее мантией фигурку. Новоявленная девочка – бесспорно иберийка – закусила бледные губы и мятежно сверкнула глазами из-под отросшей темной челки. Реверанс у нее получился несколько неуклюжий, несмотря на явные старание, и чиновница страдальчески свела темные брови.

Дед, впрочем, отреагировал на явление с явным – для Исабель – любопытством.

– Это та девочка, о которой вы мне писали? Вилланка?

Исабель не выдержала и уставилась на девчонку, жадно разглядывая каждую деталь – и одежду, в ткани которой было не угадать руки мастера, и странную обувь на явно не деревянной и не кожаной подошве, и алую пентаграмму на груди, которую девочка нервно поглаживала – амулет, должно быть. Девочка ответила ей взглядом исподлобья и снова опустила бедовые черные глаза.

Из-за Завесы! Исабель, конечно же, знала, что подобное случается время от времени, но слышать – это одно, а увидеть урожденную вилланку воочию – совсем другое. Даже молчаливый Ксандер, выверенно склонивший голову при появлении доньи Инес, с любопытством впился в вилланку взглядом.

– У нее и правда Дар, – заметил дед, разглядывая явленное ему существо с некоторым недоумением. – И должно быть, немалый, раз отправили с ней вас, и сюда.

Донья Инес чуть пожала плечами.

– Так и в кортесах рассудили, но по-моему, тут определенно не скажешь. Вы же понимаете, в минуту смертельной опасности любой, даже виллан, может вдруг проявить… способность. Это ничего не значит, если это просто спонтанность, случайность.

– Вы не проверяли? – в голосе дона Фернандо скользнуло легкое неодобрение.

– Это сложно проверить, и потом, первый случай был впечатляющим, согласитесь!

– Соглашусь, – кивнул дед.

Исабель глянула снова в сторону вилланки, которая ковыряла носком своего необычного ботинка камень в полу. Делала она это упорно, камень немного шатался, поэтому ей удалось выковырять немного земли. Вилланы есть вилланы, подумала Исабель – надо же, и тут надо развести грязь.

– И потом, у девочки как раз подходящий возраст, – услышала она голос доньи Инес, снова прислушавшись к разговору.

– И вы решили перенести ответственность и выбор на Лабиринт и Академию? Мысль не худшая, не подумайте, что я смеюсь, это может даже оказаться эффективным.

– Признаться, я не уверена, что она пройдет Испытание в любом случае, – сказала донья Инес доверительно. – Дети лучших родов не всегда проходит Лабиринт, что уж говорить о вилланах. Дар Даром, но планка Трамонтаны – высшая из всех, и…

– Это непредсказуемо, – осадил коллегу дед, впрочем, чуть улыбнувшись тут же, чтобы показать, что разделяет ее мнение, хоть и должен остеречь от поспешности. Донья Инес вспыхнула и поклонилась, признавая промах. – Впрочем, будем надеяться.

– Будем, – вздохнула советница. – Поговаривают, что чем меньше знаешь про Лабиринт, тем больше шансов его пройти. Впрочем, я в этом вовсе не уверена…

И тут ясно и звонко запели трубы, а в витражные окна ударили лучи солнца. Единственный простенок, через который пока никто не проходил – Исабель даже подумала, что там так и нет ничего, кроме камня и плюща, даже окон в этой части стены не было – вдруг треснул, подался, разошелся створом огромных ворот, украшенных тонкой резьбой. А из возникшего прохода навстречу притихшей толпе вышел человек.

– Добро пожаловать, дамы и господа. Я, Сидро д'Эстаон, волей судьбы ректор Академии Трамонтана, приветствую вас на ее пороге.

Ректор, как и атриум, выглядел вовсе не так, как ожидала Исабель. Главу Академии она представляла себе почему-то глубоким старцем, одетым во что-то неопределенное вроде рясы, почему-то – высоким, но обязательно полусогнутым немыслимым возрастом, и, конечно, с длинной седой бородой. Эдакий волшебник Мерлин, каким он был на гравюре в томе артуровских легенд, которым она, бывало, зачитывалась. Даже на гравюре можно было разобрать таинственную улыбку на его губах, и она могла представить себе, как можно сидеть у ног такого учителя, почтительно внимая его урокам.

Д'Эстаон был прямой противоположностью ее детским мечтам. Он был невысок, худощав, гладко выбрит, с безупречно прямой спиной, и одет строго, но со светской элегантностью. В руках он держал изящную резную трость, хотя вовсе не хромал; остановившись, он поставил ее перед собой и сложил на ней руки – на правой полыхнул недобрым огнем крупный камень. Говорил он спокойно и учтиво, но не улыбался, а глаза его – бесцветные и прозрачные, как талая вода – окинули слушателей таким жестким и цепким взглядом, что многое поежились. Подростки замерли, а большинство взрослых – включая самых знатных и титулованных – подобрались, встав едва не навытяжку. Стало очень тихо, умолкли не только люди, но и ветер, ручей и птицы, только откуда-то раздавалось тихое жужжание, похожее на пчелиное.

Ректор погладил трость, и жужжание чуть притихло.

– Я счастлив видеть здесь всех вас, – продолжил он на безупречной, звучной латыни, даже, пожалуй, слишком звучной и резкой на иберийский слух Исабель. – Всегда отрадно видеть, что наша кровь не оскудевает талантами. Каждый из вас, соискатели, не только наделен Даром – правом, силой и долгом творить, менять мир, повелевать стихиями и служить благу земли и всего живого. В вас горит свет особенно яркий, даже среди нашего избранного, хранящего память и веру народа. Но стать учеником Академии – честь, которую заслуживают только лучшие из лучших, и через несколько часов мы узнаем, кто из наших юных гостей достоин ее.

Он чуть повел плечом, и за его спиной вспыхнули факелы, освещая вход, из которого дохнуло мягкой, немного влажной прохладой. Исабель вдруг осознала, что эта лишенная окон стена была не просто так – ей атриум врастал прямо в гору. А еще факелы осветили другое – нависшую прямо над проемом вырезанную из камня грозную мантикору. Барельеф был искусен – казалось, орлиный взмах могучих крыльев вот-вот снимет зверя в полет, чудился скрежет грозных когтей, впившихся в камень, и сурово и бесстрастно было лицо, обрамленное львиной гривой.

Это выражение удивительно роднило мантикору с ректором.

За плечом Исабель уловила еле слышный вздох Ксандера, и в этом вздохе было удивление. Он был в этом не один: хотя каменный зверь был огромен, до сих пор на него никто не обратил внимание, как будто он был задернут завесой, а пламя факелов эту завесу вдруг испепелило.

– Вы войдете в эти двери и будете испытаны, – продолжил д'Эстаон. – Ваша задача проста. Каждому из вас будет дан амулет. В центре Лабиринта находится  комната, где лежат двадцать два редких камня. Ребис – камень могущества, древний символ учеников Академии Трамонтана. Вы должны достичь сердца Лабиринта, если сможете, и обменять данный вам здесь амулет на один из таких камней. Те, кому это удастся, выйдут из Лабиринта учениками Академии. Путь будет труден, и тем, кто сочтет его непреодолимым, достаточно разбить свой амулет, и помощь придет – но Академия будет для них закрыта с того мгновения навсегда. – Он чуть улыбнулся. – Как, впрочем, и для тех, кто опоздает стать одним из двадцать двух.

Он сделал паузу, вновь обводя их пронизывающим, проницательным взглядом.

– Испытание каждому положено свое, – наконец снова заговорил он. – Известно одно, но доподлинно: вам понадобится вся ваша воля, сила духа, крепость разума и, да, та искра в вашей душе, что делает каждого из вас магом. Никаких других правил нет. Если вы пройдете, я встречу вас по ту сторону Лабиринта. Если нет – возможно, больше мы не увидимся.

Он перехватил трость поудобнее – снова сверкнул перстень, усилилось жужжание, —повернулся в сторону ворот, и замер, будто вспомнив об упущении.

– Вы можете входить когда угодно, – добавил он через плечо. – Как только соберетесь с духом. Но помните об условиях. У каждого из вас есть цель, и на пути к ней вы одни. Конечно, – он  усмехнулся, – вы можете попробовать помогать друг другу… или мешать. Но вряд ли у вас будет на то много возможностей.

И шагнул во тьму под лапами каменной мантикоры – но прежде чем тени успели поглотить его, обратился в дым и туман, и исчез.

Правое запястье Исабель вдруг будто охватило холодными пальцами – она увидела хрупкий на вид браслет, из неведомого ей прозрачного мерцающего камня. Судя по тому, что по всему залу все, кому на вид можно было дать ее четырнадцать лет, столь же изумленно изучали свои руки, это и был амулет, который следовало разбить в случае собственного малодушия.

Исабель упрямо сжала губы в тонкую линию. В её семье уважали отважных и храбрых людей, и она сделает все, чтобы не подвести деда и дядей. Как бы то ни было, она справится. Пройдет. Станет еще одним из тех, кем гордится ее род.

Толпа тем временем заволновалась. Министр де Шалэ вдруг чуть не с рыданием прижал к груди младшего из сыновей, пока старшие столпились вокруг, с показной бодростью хлопая брата по спине. Где-то рядом взвизгнула от предвкушения Алехандра и рванулась было к открывшемуся входу в гору, но ее удержала мать, приглаживая ее непокорные кудри и торопливо шепча ей последние наставления. Давешняя гельвецианка же, наоборот, со стоической строгостью протянула руку своему высокому сыну, а когда он склонился над ней – торжественно перекрестила его затылок.

Что бы сделала ее мать, вдруг подумала Исабель. Плакала бы от волнения, советовала бы, прихорашивала бы, утешала, ободряла?

– Исабель, тебе пора.

Наверное, хорошо, что матери с ней нет, подумала она, до боли стискивая трясущиеся пальцы.

Она почтительно склонила голову и ощутила почти невесомое прикосновение сухих губ на лбу. Ей показалось, что губы эти дрогнули, что дед медлил отпустить ее – хотя скорее замедлилось бы само время, чем он.

– Иди, дитя мое.

Она привычно послушалась бесстрастного приказа, пошла к проему под лапами мантикоры, с прямой до боли спиной, ступая как могла твердо и уверенно. Впереди нее в этот проем уже входили – кто-то так же гордо, кто-то с показным безразличием, кто-то – быстро, словно и в самом деле с кем-то соревнуясь в беге, кто-то – наоборот, замедляя шаг, словно ожидая, что сейчас его окликнут, и никуда идти не придется. Один даже прижался к краю и заглянул внутрь, прежде чем прокрасться туда едва не на цыпочках. Все боятся, подумала она с некоторым облегчением.

Рядом с ее плечом еле слышно вздохнул Ксандер, и она не выдержала – бросила на него взгляд. Фламандец был спокоен на первый взгляд.  Или нет, он как будто ожидал чего-то предсказуемого, невольно касаясь хрупного браслета, охватывающего его руку.  Конечно же, внезапно ясно поняла она, чувствуя резкий прилив жаркой ярости, он знает, что не пройдет! Нет, еще хуже – он решил, что не пройдет. Он разобьет амулет, едва шагнув за порог Лабиринта, и благополучно вернется домой, к отцу и матери, выбрав свободу от нее, а не обучение в Академии. Ему-то что – его никто никогда не упрекнет, что он не прошел, ему не нужно поддерживать славу семьи, ему вообще ничего не нужно, кроме тех клочков свободы, которые только и может урвать прирожденный раб!

Пальцами, едва не искрившимися от бившегося в ней гневного огня, она вцепилась ему в руку, куда там той мантикоре на скале.

– Даже не надейся, – прошипела она фламандцу в ухо. – Я, Исабель Альварес де Толедо, силой крови Альба приказываю тебе, Ксандер ван Страатен, пройти Лабиринт и стать учеником Академии!

Удар сердца, другой. Он молчал, стиснув зубы, а под ее пальцами уже начала дымиться его рубашка. Еще удар. Что будет, если он сейчас упадет, на глазах у всех, отказавшись?

– Слушаюсь, сеньора, – выдохнул он, и в глазах его плескалась темная ненависть.

А потом, стряхнув ее руку со своей, первым шагнул во мрак Лабиринта.