Читать книгу Горит Сибирь, горят и люди - Т. Юрэй - Страница 2

1

Глянь, отраженье тонет в пруду. Вот-вот закупорит облака в чёрную воду. Лунный луч лезет за пух, чтобы осветить морщины на пруду в тихом дуновении. Тина плывет по волнам. Камыши легко шуршат и трутся. По пруду пробегает силуэт, чтоб потом нырнуть во мрак деревни.

Там темно. Руку протянешь – не увидишь. Именно в такую глубокую ночь тысячи стволов теряют ветки на хрупких кистях. Колышась, деревья тревожно шебуршат ими, чтобы доказать – они существуют и поныне. Поэтому, когда теряешь из виду обе ноги, чем-то всё равно немощно перебираешь. Ничего не получается – ты зябнешь, дрожишь. Не иначе как само тело понимает: холод возьмёт всё, чем так легкомысленно пренебрегаешь.

Трепещешь, но бредёшь. Ведь дорога одна на всех в Сибири. Ей не нужен ни свет, ни тепло. По крутым кочкам не пройдет ни газ, ни водопровод. Только снизойдёт очищающий огонь. А пока разорись на кучке дров. Или прибери валежник. Благо им беззаботно заправлен лес, паче пороховой бочки. Но не попадись, нечистый, иначе вор! Этот дар на стражу закона.

Зато уголь всегда на дороге. Наверное, чтоб больнее и чаще падали, растирая ноги. Так проще запнутся о каменный уголь, легко яма подхватит в черный карман, а подошва прошаркает и огрызнётся. В деревнях ночью такой балаган!

Как же темно. Блуждаешь с трепетом, цепенеешь. Не узнаешь ни камней, ни кустов. И мерещиться – кто-то пасёт. Он преследует, беззвучно крадется. Но, слепо моргая, щурясь, видима глазу лишь бескрайняя темень. И вот, как только заметишь вдали приглушенный свет, проликовав, замрёт сердце, чтоб потом каждый нейрон пустил кровь, чтоб живым дойти к свету.

Парой фонари закутываются пылью, когда небо заливается углём. Что этот просвет над головой даёт? Фонарь у гаража темнит. Тощий столб растёт не к месту. И сам плафон что-то тускло жужжит. Не веришь не одному повороту.

Гнетущий холод. Дрожащие губы. Обмёрзшие голые ноги и руки. Белый вздох вьётся в тусклом огне. Под фонарём почерневший протез. На его гнилых зубах увидеть бы доски. А что за забором? Этой ночь кто-то густо закрасил крыши, оставив чёрные шляпы. Забор обрамлён этой тьмой. Требует света, а он словно иссох. С плафона подачки редкие, вот забор и подгрызает объедки. Дичает и нищенствует. Но не лает. Кусает голым гвоздём, держась за одну ржавую шляпку. В ответ колено зияет.

И тихо. Кузнечик едва свистит в траве, балагурит. Сверчки роняют зелёный огонек, а высокий столб освещает гниющий теремок, пока мотылёк трепыхается у фонаря, шурша крыльями. В брошенном саду было мирно, пока в ночи не проверещал смычок. Страшась, кузнечик замкнул крылья. Захудалый плафон поморгал нестабильно, пропал трусливый мотылёк. Трепеща, ветки погнал оживлённый ветерок. За ним сверчки разбрелись и укрылись в траве (чьи листья увяли и растворились во тьме). Чтобы пропасть в небытие.

А мелодия грохочет, шествует по ночи и, приближаясь, трубит громче. Уже визжит, разрывая струны. Сердце трепещет, колотит перепонки.

– Он рядом, – горло истощенно ритм срывает.

Губы тихо шипят, оголяя зубы. У порога чьи-то звуки капризно скулят и стонут на подъёме. Наконец, гостья на пороге, ничуть не ожидая, что чужой дом убогий. У крыльца скрипят ветхие ступеньки. И дверь трещит, когда хлопают петли. И пол не приветлив.

Гостья притихла за дверью. Но даже мышкой укрывшись за нею, кожа беспощадно сжимает поры, ёжится, дубеет. Пока локоны в губы лезут, их сплетает снующий по телу трепет. Всё естество понимает, отчего музыка так свирепствует, будто метит под ритм сердца.

И вот слышит – дико верещит калитка. Её петли рвутся. Музыка притихла, будто сама хочет подслушать, куда он идет. И он идет. Клацает подошвой. В груди замер вздох, чтоб ощутить, если ли ещё там рокот, чтобы услышать монотонный стук.

Стук. Дверь грохочет.

– Моё имя Джейсон, и я иду убивать каждого из вас, – шествует голос, искорёженный под бой фанеры. – Кто-нибудь есть дома?

Веранда щёлкнула. Чутьё торкнуло. Голос подсказывал, что в доме, за дверью, запертую грудную клетку колотит бойкий кулак. Джейсон вскинул топор с зеркально заточенной кромкой. Лунный луч вспорол черный пух и уронил на лезвие тусклую соломку. Дом обуял ступор. Топор клюнул в гнилую дверь и начал ломиться внутрь.

– Есть. Я это чувствую. Я это чувствую своим запахом, – произносит грозно. Вдруг осекся и удивленно процедил. – Что блядь? Каким ещё запахом?

– Чё? – ляпнула жертва и заржала.

Маньяк отвлекся, сдёрнул шею со щёлочки на избитой двери, воззрился в хмурь. За окном, во мраке, её лицо темнело. Но одно легкое движение, хохот губ, сразу выдало угольную кожу. Как только морщина дрогнет, её сразу видно. Вот она! Идеальная жертва ночной мимикрии и сажи.

– Же-енщина, – довольно процедил маньяк, таращась на жертву. – Обожаю женщин.

Он вскинул кисть и поймал бронзовый блик.

– Ты мне фак показываешь? – гаркнула деваха.

Нож разбил стекло. Хрустальный звон рассыпался по подоконнику. Жирный кусок испустил предсмертный лязг. Жертва визгнула и скрылась под сенью дома. Маньяк спохватился за рукоять и продолжил долбить по двери.

Серая стружка плевалась в него. Древесина верещала и скрипела. Постепенно дверь превращалась в труху, оголяя внутренности дома. Он вновь замахнулся, услышал, как, рухнув, тело смяло траву, глянул на окно, затем сунул голову в дыру. Джейсон опоздал и в доме никого не застал. Он обежал теремок и наткнулся на раскрытое окно. Вдали, перепрыгнув железный забор, жертва мчалась по огороду и таяла в темени. Ночь проглотила её, словно белую пилюлю.

Пнув кучку, земля низвергла клочья. Песчинки разлетелись, как брызги, ныряя в шейку кроссовки. Деваха подпрыгнула над забором, зацепилась ногой за железную проволоку и свалилась на дорогу, посыпанную углём. Визг. Потерпевшая чуть пробороздила ногой, как тут же прошипела – импульс пронзил нерв острой иглой. Она приподнялась с тихим стоном, хватаясь пальцами за ржавую решетку. Ладонь вобрала всю медную пыль.

Нерв вскрыла боль. Колени расшаркались. Кровь в царапинах вдохнула воздух и покрылась чёрной крошкой. Кроссовки шуршат, исшаркивая об уголь подошву. Хрипло роняя вздох, бредя, жертва спотыкается и падает на забор. Рука прошаркала по гнилой древесине. В ладонь впилась заноза. Деваха стонет и шипит, пока встает на ноги, перебирая изодранными руками.

Вдруг вдыхает холодный воздух и трепещет – по воздуху доносятся мелодии.

Музыка вновь верещит, бессовестно стукачит. Некому больше известить, что где-то во тьме, словно призрак, по деревеньки леветирует маньяк. За забором новый дом показывает шляпу. Её козырёк над верандой обольщает. Жертва облизнула губы и уловила на языке привкус угля, сплюнула, поклянчила вдоль деревянного ограждения. У калитки раскрыт рот. В доме горит свет за окном. Хочется на помощь воззвать. Дать бы голосу свободу. Но мелодия приглушалась, вбив в сердце тяжёлый кол.

Пауза взяла врасплох: не проверещать, не издать писка. Зато ноги готовы плясать. Жертва полетела к дому, нырнула за дверь и хлопнула ей. Упав, она обессиленно вздыхала, пока маньяк не вдолбил нос лезвия внутрь.

– Приставы! – проорал он. – Откройте!

От вида трухи жертву вбило в дрожь. Впопыхах, она завизжала:

– Давай договоримся!

Острый кончик топора, словно нос Пиноккио, рос на глазах. Жертва прячет пальцы в волосы, зарывает их под хвостик, откуда фонтаном вьются русые пряди. Она подпрыгивает и мельтешит под стук топора, визжит, как игрушечная электронная машинка. Когда дверь хрустнула, крепко схватив топор, деваха спохватилась за мольбу:

– Стой, стой, стой! Давай договоримся! Я отведу к своим друзьям. Я могу привлечь их к себе, а ты их убьешь.

Маньяк вырвал топор из разорванной древесины и по инерции попятился.

– Ты хочешь предать друзей? – переспросил он, подбрасывая гладкую рукоять у лезвия. Топор глухо похлопывал по ладони.

– Это деловое предложение! – прикрикнула она, из иссушенного рта шли кряхтения и скрежет.

– Выходи, – приказал маньяк, горланя, будто сквозь фильтровое искажение.

– Хорошо, я приведу их к себе? – уточнила взволнованно.

– Выйди из дома! – наорал маньяк.

– Хорошо, хорошо. Я иду к тебе, – бросила она, неуверенно коснувшись ручки двери.

– Прям сейчас же, трепло! – прогорланил он грозно.

Ручка скрипнула, будто кашлянула. Жертва отварила дверь, выглянула и насторожено поднесла чёрному небу угольные ладони.

– Вот, я выхожу. В знак нашего сотрудничества.

Топор висел в руке. Носом к полу. Губы жертвы прогнулись в улыбку. Маньяк закрыл луну, которая вырвалась из облаков. Через обшарпанную куртку пробирался свет. На лучах силуэт его рос. Маска на лице клюнула в жертву. Взгляд будто раскроила её образ топором. Тень пыталась прикрыть разодранные ноги, дорисовывая штанины под неприлично короткие шортики. Лямки торчали из розовой майки. Маньяк вгляделся на ямочку у бюста. Грудки пухли под поролоном и вываливались из облегающей майки. Губы уронили слюну. Маньяк лизнул её, задев хоккейную маску. На миг он представил, что под кончиком языка была вовсе не маска.

– Дипломатия, а ну-ка на колени! – заповеливал маньяк.

Жертва протупила, хлопнула накладными ресницами под толстым слоем туши, натянула на лоб брови, начерченные чёрным карандашом. Маньяк вцепился в топор и захрипел громче.

– Дипломания, на колени!

– Ща-ща-щас, – завопила она и упала на разодранные колени.

Деваха шикнула, громко сглотнула и нахмурила брови. Её нос застыл у паха, где синие рваные джинсы пропитали грязь и угольная пыль.

– Давай дипломатия, – подталкивал маньяк довольно. – Давай.

Она скривила губу. Смущала сама мысль, предположение тембра голоса и неприкрытость намека в куплетах.

– Ты мой миленький, хорошенький мой ко-о-ти-к, – пропела жертва у паха маньяка.

– Положу сосисочку тебе я в ро-о-ти-к, – добавил маньяк, припевая. – Да, дипломатия! Дипломатия с Джейсоном!

– Всё, всё. Теперь я иду? – воодушевлённо привстала жертва с колен.

– Показывать? – переспросил он, но также искажённо-повеливающе.

Когда маньяк спустился с веранды, дерево жалобно проверещало.

– Да, хорошо, ты-ты мой властелин!

Жертва не успела его задобрить. Джейсон вмиг телепортировался на новый шум, приговаривая:

– Я знаю, где они. Мне не нужно показывать.

И вот маньяк пробежался по углю, мульчируя куски до чёрной пыли. Вдали он услышал голоса, где каждое слово подменяло удары в груди. Он прошелестел ботинками по траве, обогнув деревья, раздражённо фыркнул и включил перк. Пролетев над землей и прудом, Джейсон срезал путь. Перк истощен. Теперь маньяк, как буйвол, вновь топает по траве и вбивает пыль в землю. Срезав две тропинки, Джейсон набрёл на черные камни и напрямик понёсся к небольшой группе.

– Ребят, маньяка не видели? – пробасил он глухим тоном.

Жертвы усекли, откуда идёт мелодия.

– Маньяк, он там! Маньяк сюда идет! – трезвонили голоса.

– Не-не-не, ребята, вам показалось, – проязвил маньяк хитрым голоском.

Вдруг споткнулся и прокричал:

– Твою мать, гребанные камни!

Куски угля отлетели, будто в страхе убежали от острого ботинка. Маньяк слышит топот. По рефлексу поднимает голову. Вся группа бежит к нему. Толпа взревела и налегла с мачете, гаечным ключом и битой. Мачете рубанул руку, но увяз в мышцах. Топор Джейсона пал на тропинку. Ключ прогнулся о спину.

– Сука! Вы кого пиздите! – гневно вскрикнул маньяк.

Один налётчик замахнулся битой и врезал ею по жертве с ключом. Раздался медвежий вопль.

– Ты не меня бей, дебил! – провопил ответ, на паузе потерпевший сипел. – Его бей!

– Ой, мля. Сори, – произнес с битой и хохотнул.

– Какие вы дебилы! – вскрикнул маньяк. Его искаженный голос гулко заржал по всему лесу.

– Вы что! Аккуратней, братаны, – прикрикнул с мачете.

– Друг друга не бейте, идиоты! – добавил кто-то у жигуля.

Жертва вновь замахнулась битой. Дерево хрустнуло и разломалось вдребезги. С маньяка слетела маска. Оцепенев, бугай столбом свалился на траву.

– О боже, какой он страшный, – признался один.

– Господи, ну и страшный же, – произнес второй.

– Сука, какой страшный, реально, – подтвердил третий.

Ключи прошелестели. В стороне у дома кряхтит смешок.

– Каждый посчитал своим долгом сказать, какой он страшный.

Рыча, маньяк встает. Налетчики встрепенулись и дали дёру. Чёрные изодранные губы сморщились, когда Джейсон пробрюзжал и притянул к себе топор, шаркая им по дороге. У проржавевшего жигуля некто в наглую копошится в двигателе. Как только рукоять легла в ладонь, маньяк включил перк и пролетел к машине.

Музыка стихла, жертва вскрикнула. Маньяк махнул топором и пробороздил лезвием по спине.

– На падла, – вскрикнул он.

В ответ жертва визгнула. Из раны хлюпнула кровь. И тут, внезапно, будто запоздало осознав, маньяк выпучил глаза.

– Ты что? А ну положил акум!

– Да-да-да-да-да, – вторила жертва, убегая.

Аккумулятор висел в руке, спина горбатилась, пуская по кофте алые капли крови. С губ слетали вздохи и стоны.

– Ты на него ещё не заработал, брось! – вскрикнул маньяк, гоняясь за жертвой с топором, рассекая им, как дровосек.

Из дома машут. Ключи обручены с пальцем и звонко шелестят.

– Беги, беги, Жека! – кричит в окне, сквозь смех. – Маньяк, сука, жадный. Аккумуляторы считает.

Гнилые губы скривились:

– Я на чинуша похож?

А механик всё бежит, задыхаясь. Кровь стекает по руке и капает на аккумулятор. Маньяк с победоносным смехом преследует его, грузно топая по траве.

– Я тебя убью, – кричит он вслед.

– Я знаю, отстань от меня.

– Я убил, – начал маньяк.

– Отвали! – перебила жертва.

– Я убил твою собаку! – в этот момент добавил.

Жертва усмехнулась и парировала:

– Конченый маньяк, я всегда это знал!

По пути они подловили компанию.

– Бегите, маньяк, – кричит им и сгибается под аккумулятор. Скоро он повалиться и покатиться с ним, как колобок.

Все ретировались и разлетелись, как мошкара.

– Шевелите жопой! – ядрёно подгонял их маньяк. – Пора вспомнить ваши годы на физкультуре!

С аккумулятором, пыхтя, вскрикнул:

– Я, блядь, уже всю физкультуру отбегал! Да я в жизни столько не бегал!

Механик споткнулся об уголь и прошаркал ногами. Маньяк тут же схватил его за волосы. Аккумулятор проскрипел, рухнув на землю. Топор свалился: куда ни попадя, куда не глядя. Жертва вскрикнула, замахала руками, начала рыпаться. Маньяк стал в предвкушении ржать.

Он обхватил голову жертвы, пропустил три пинка, лишь шикнув на них в смехе. Сдавливая руки, маньяк слышит, как жертва трепыхается и кряхтит. Отчего-то невольная улыбка выползла на больные очернённые губы. Сейчас гнев и воля уходят в руки. Те руки, которые некогда добывали, высекали и творили. Сейчас они зарабатывают.

Мозг подпитывает тело. Нейромедиатор клокочет, одаряя охотника тем, чем если ощущению поддаться, то назовётся «неописуемым». Нужен только скрип, нужно семя, которое направляет программу по телу, вытворяя именно то, что заложено природой.

Кровь начинает течь из глаз, изо рта. Кожа ощущает струйку, глаз косится на нос – вид капли вбивает в ужас. Скрипт доводит сигнал до колыбели, откуда импульс натирает кожу льдом, трясет губы и руки. Ноги барахтаются, пинают маньяка, немеют, трясутся. Мысль о грядущем выглядывает из чёрного ящика и выпускает блестящие фосфорные глаза. Зловещий свет касается и пробуждает ужас, ведь ожидание смерти не приносит такого ощутимого страха, как момент беспомощности перед ней.

Шмякнул хруст. Шествует победоносный хохот. Тело в руках обвисло, глаза вытаращились вкось. Маньяк отпустил тело. Оно рухнуло на траву, как хворост.

– Хрустяшка, – процедил Джейсон, посмеиваясь.

Хохот перебил металлический треск. Маньяк раздавил аккумулятор и распинал обломки. Нелесная догадка взяла врасплох. Теперь маньяк рычит, что-то бубнит и втаптывает детали, как раздраженная обезьяна. Не долго. Даже в гневе Джейсон знает, как глупо не жалеть время. А оно уходит быстро. Маньяк преклонился и нервно забродил по траве, шелестя её длинным стеблям.

– Сука, где топор? – возмущается он, водя по воздуху маской, словно тряпкой, собирая всю пыль.

Вдруг игровой инстинкт обнаружил, как среди деревьев крадётся тело. Взволнованное биение, дрожащее дыхание, неуклюжий хруст веток буквально дразнили его. Маньяк нащупал стальную рукоять за спиной, удовлетворенно прошипел, растягивая почерневшие губы, как резиновый кнут, затем включил перк, воспарил и облетел жертву.

– Масленок, иди сюда, я тебя срублю, – прошуршал он голосом, махая метательным ножом, как заточкой с холодной и голой рукоятью, затем Джейсон громко вскричал, причмокивая, – ням-ням-ням.

Жертва нырнула. Лезвие срубило клочок прядей и стукнуло по дереву. Маньяк сорвал кусок майки, но быстро наступил на ногу жертвы и цапнул её за горло.

– Нет, стой, – пыхтит и рыпается деваха.

– А-а, дипломатия. Я тебя помню, – хрипло процедил маньяк и цыкнул на порванную майку. – Позже потанцуем.

Он швырнул жертву. Пока тело вошкается на траве, издает всхлипы и кашель, маньяк вырывает топор из высоких острых стеблей. Его лезвие вновь крадёт блик луны. Трава жалобно прогнулась. На миг Джейсону показалось, что её стебли хотели вручить топор в более нежные руки.

Жертва уносит ноги. Джейсон притаился под ветвями тополя. Теперь он всматривается. Вслушивается. У машины трутся шорохи. Он включает перк на полет. Кто-то бросает машину, разинув капот, и вбегает в двухэтажный дом.

– Жадный, значит, – шепчет маньяк.

Он топает по лестнице. В ответ скрипят ступеньки. Удар, два, три. Топор ломает дверь и её петли. Теперь он рыщет по дому: разламывает дверцы шкафа, переворачивает столы, опрокидывает стулья, рубит кровати, а те со скрипом срываются и падают, делясь на две половинки.

– Я знаю, где ты, – горланит маньяк. – От меня не скроешься.

– Бля-дь, – пищит жертва на чердаке. – Хоре клепать клише, мудила.

Он вытаскивает из кармана рацию и в шёпоте вещает:

– Маньяк по дому шарится. Он не понимает, где мы. Я у входа. Пойдем, на улицу выйдем.

– Ага, давай. Тащи жопу на улицу. Жду у двери, – отвечает в кустах.

Маньяк ведётся:

– Давайте, выходите, пацаны. Покурим.

Выбегает. Жертва в кустах цыкает и прижимается к листьям.

– Так, где вы? Идите сюда! – неугомонно зовёт маньяк, бегая по улице. – Стелс маньяк ждёт вас!

Он проходит мимо куста. Жертва тихо пищит, едва сдерживая смех. Маньяк что-то слышит, оборачивается, вглядывается.

– Ты что прятаться вздумал? – рявкает он вдруг.

Жертва выпрыгивает из кустов и мчится прочь, балаболя:

– Постой, сук…, э-мм, уважаемый, постой! Давай договоримся! Я известный видеоблогер, могу сделать тебе охренное предложение!

– Ну, так иди сюда. Нужно разбавить контент, – предложил маньяк, преследуя. – Стой-ка, не ты ли меня битой пиздел?

Пыхтя, блогер проскреб ногами по веранде и застыл у раскрытого окна, на секунду глянул за спину, ахнул и прыгнул в окно. Маньяк махнул лезвием по воздуху.

– Ха, съел, мудила! – фыркнул блогер и встал на ноги.

Когда он увидел в окне маньяка и вскинутый нож, глаза выпрыгнули из орбит. Вмиг лезвие легло ему промеж яблок. Мозг не успел урвать ни мысли, ни скрипта. Только по маньяку прошелся горн, триумфующий о чьём-то закате. Но трубил он недолго. В окне дома дровосек заметил новую добычу.

– Ты понимаешь, что я могу убить тебя прямо сейчас? – намекнул Джейсон.

Жертва побрела по лестнице на второй этаж. Разодранные колени лениво сгибаются. Губы на них шипят.

– Я знаю. Ты всё можешь, властелин, – отозвалась она.

Маньяк включил перк, обогнул дом, влетел через разбитую дверь и пролеветировал по лестнице. Жертва встрепенулась, когда Дженсон возник перед ней.

– 20 минут до рассвета. Ты не заговоришь мне зубы. Я те-бя у-бью!

Маньяк схватил её за горло, приподнял так, чтоб вздыхая, воздух падал из черных губ прямо в голый пупок.

– Я верно тебе служил, задумайся, – прокряхтела жертва, задыхаясь.

Глаза увидели улыбку маньяка. Горло начало нещадно отрыгивать воздух.

– Он обманывает нас. Он решил нас обмануть, – глумливо повторял маньяк. – Не-ет. Не пройдет!

– Ты нигде не найдешь такого верного слугу, – уже истощено хрипела жертва, дергая ногами.

– Нет! Я тебя убью! – вскрикнул маньяк и засмеялся.

Гогот проносится по дому. Жертва стонет и бьет маньяка. Горло съеживается и сжимается, пока не проваливается в ладони.

Водитель хлопнул капотом и оцепенел, сжав заячьи уши.

– Тсы-ы, – произносит напарник в трепете, затем нервно посмеивается.

– Тащи бенз, – отвечает заяц.

Ключ шелестит по замку. Водитель открывает дверь со скрипом, затем поспешно запрыгивает в машину, ударившись о край дверцы. С баллона струится топливо, наполняя старенький жигуль. Ключ спрятал зубья в зажигании. Теперь скребёт ими по оси, а рука ворочается, будто ножом рыхлит землю, с хрустом срывая корни. Машина верещит, упирается.

Водитель вскрикнул. Перед лобовым стеклом явился маньяк.

– Люблю нюхать бенз. Не поделитесь? – процедил он и попёрся к заливающему с баллоном.

Рука цапает канистру. Заправщик вздрогнул и пролил струйку пахучей ацетоновой жидкости. Невольно напряг ноздри. Под майкой щиплет, пах жалит. Закупоренный пылью нос горит, где угольный порох осел с лопату. Жора впервые пожалел, что променял гаечный ключ на пару литров. Абсурдный инвентарь!

Маньяк поставил подсечку топором и крикнул:

– Хоре горючкой брезгать, Газпром чёртов!

Баллон глухо прозвенел, бензин булькнул, когда свалился на траву. Бивни маньяка окоченели. Чудилось, что на нос наступил шок. Джейсон нагнулся над протёкшей жидкостью и прошипел, принюхиваясь.

– 92? Разбавлял гнида?

– Не-не-не, – взвыла жертва, ползая по траве. С ноги стекали капли крови. – Бензин качественный, сам пробовал!

Маньяк замахнулся. На спине раздался хруст. Ярый крик взметнулся в воздух, когда из раны подпрыгнули капли крови. Маньяк ржет, машет топором и кричит:

– И ты нас обманываешь! И ты сдохнешь, гнида!

И снова ржёт. Машина затарахтела, но пустила клочья дыма и завелась. Кто-то выбежал из зарослей.

– Иль-я, – протянул он в крике, – подожди, брат!

Маньяк вскинул окровавленный топор на плечо. Пошатнулся.

– Ребят, ребят, возьмите меня.

В салоне скрипнула дверь. Мачете лязгнул у коробки передач.

– Пошёл нафиг! – вскрикнул пассажир, когда маньяк поволок его за ногу.

Водитель нажал на педаль, прокрутил руль, сжал в ладони и дернул переключатель скорости. Прыть поддала газу. Водитель воодушевленно завёлся. Но пассажир чуть не съехал с кресла, когда он резко сбавил ход. Колодки проскрипели, и жигуль причалил к перекрестку. Глаза забегали по двум путям. Маньяк телепортировался перед машиной и поёрзал по сторонам.

– Илья, подожди, а куда ехать та?

Водитель потряс головой в растерянности.

– Ребят, вам подсказать дорогу? – предложил им маньяк.

Вдруг он свернул вправо, проговаривая.

– Ребят, э-э-э, короче, смотрите, сейчас поворачиваете направо, потом едите прямо, а потом…

Машина поехала.

– Спасибо, брат, всё поняли, – сказал пассажир, когда водитель свернул в другую сторону, пфыкнул через губу и заржал.

– Да, не-ет! Не туда, – кричал издали маньяк.

Пассажир гогочет.

– Твою ж.. налево, – выговорив, смеётся водитель.

Закрутив петлю, он снова доезжает до перекрёстка.

– Вот туда, туда, – кричит им маньяк, пробегая по дороге.

В ответ в машине ржут и катятся по подсказке.

– 100 метров едешь, короче, – опять выкрикивает он вдали.

Голос стих, исчез. Жертвы едут на машине и ржут.

– Сейчас опять не туда поверну, – пищит водитель, смеясь сквозь слезы.

Перед ними телепортируется маньяк, оббегает перипетию.

– И на перекрестке направо, – говорит он и показывает. – Вот туда.

Водитель послушно поворачивает и гулко ржет. Пассажир задыхается от смеха.

– И до конца, – опять кричит маньяк вслед. – Едим, едим.

– Отлично! Спасибо, спасибо, братан, – кричит ему из окна.

Впереди за воротами они видят густой туман.

– Ой, как смешно, – говорит Илья, обессиленно вздыхая.

Машина въезжает в туман. Среди белого занавеса гогочут и звучат голоса:

– Маньяк показывает дорогу, – говорит один.

Ему поддакивает второй и усмехается.

– Такого ещё никто не видел, – дополнил третий.

2

Моргая, ресницы, как веер, прогоняют пыль и сухой ветер. Сейчас они вытесняют туман, пока глаз кутает пелена. Вдруг моргнув, белый пар пропал без вести. Так обычно щелкаешь пальцами, чтобы оживить умный переключатель.

Глаз моргал очень быстро, пока не прошел шок. Дневные лучи бы легче смывали рябь, если бы погружения не заменили саму реальность. Ильюха хмыкнул, когда Вадим скривил лицо, скребя на шеи чип. Корпус устройства ныряет в пряди, оседает и прячется в волосах, пока владелец усердно чешет их ногтем.

– Что скребёшься, детектив? Яму роешь, – гаркнул Илья так воодушевленно, что Вадим приветствует каждое слово.

Но не долго. Краешком глаза он зацепил мордашку друга. Пока на худом рыле проступают морщины, длинный продолговатый нос узиться в однополосный мост. И чудиться, скоро тело рассосет все кости и хрящ. Исхудавшие кожа едва прячет скулы, на веках она прозрачная, как полиэтиленовый пакет. Близкопосаженные глаза набиты черными синяками. Взгляд всегда печален, даже когда друг улыбается или кричит, нахмурив брови. Но только сейчас, пока Илья ухмылкой рвёт подсушенные губы, как никогда прежде, он напоминает мученика из фашистского концлагеря.

Ноготки детектива хрустят по затылку. Волосы скрипят, с них осыпаются редкие крошки, будто пальцы вышаркивают налёт.

– Нефть ищу, братан! – фыркнул Вадим и прокряхтел.

На бородке «бальбо» съежились волоски, словно хруст по импульсу перебрался к новым пастбищам.

– А если серьезно, то он, сука, дико бьёт по нервам в последнее время. Знаешь, бывал у тебя когда-то нервный тик? Так вот, ощущение, будто вместо ног или глаз, импульс теребит мой чип! Его будто кусает током. Гадкое ощущение, ай-чтоб тебя!

Детектив вздрогнул, как обычно дергаются, когда скрипят мелом по доске. Данила свистнул Сёме и начал саркастично лыбиться. И так тонкие губы вовсе исчезли под ласточкой. Зрачки стали бледнее серого, буквально блекли на свету. Парой глаза не отличишь от нарисованных, неживых, отчего легко путаешь Данила с искусственником.

– Властелин, ты чего? – спросил он и задрал величественный нос.

Опять Даня забывает, что природа и так вознесла его горб на пьедестал.

– Их отпустил, а мне, значит, садо-мазу устроил? – возразил громко и возгласил показательно, затем неумышленно пригладил волосы.

Длинные по подбородок пряди всегда оголяют лоб. Он не любит носатых челок. Чурается их. Когда гости рассаживались в позу лотоса, детектив присмотрел фото на тумбочке. Улыбкой сверкала кудряшка Сью (старого Госта), а юный Даня крутился у юбки. Его волосы с детства вьются в рогалики, а крючковатая чёлка выделяет горбатый нос. Неужели поэтому, у зеркала, Даня всегда расчесывает пряди с носа к макушке, часами корпеет, чешет в разные стороны, словно у него есть хитрая схема для каждой волосинки.

Игроки провели любопытство по цепочке. Оглядев всех, Семён помялся и почесал чёлку. Утиный нос расправил рыжие вилы. Пряди ровно укорочены лезвием. Майки всегда болтаются, как балахон. Тощая шея посоревновалась бы со шлангом. Лицо размякло, веснушки почти выцвели, словно растёрты наждачкой. Иногда приходит мысль, что Семён специально мажется известкой. Но рекордная бледность невзрачна перед одной единственной приметой. Не так отталкивает, как губы. Они часто тянуться так далеко, что ты начинаешь верить в безумство и сумасшествие своего мозга, который способен представить такую диспропорцию на лице.