Читать книгу Роузуотер - Таде Томпсон - Страница 10

Я смотрю на Лайи, этого прекрасного юношу, и не могу придумать, что бы сказать. Обычно я вру, чтобы выкрутиться в таких ситуациях. В Роузуотере не так много людей, бывших тут с самого начала и знающих, каким я был тогда. Многие догадываются, что я непростой человек, но я стараюсь не высовываться, а в мире всегда есть множество большегрудых старлеток, которые быстро завладевают вниманием публики. Иногда я прихожу на футбольный матч или концерт, и кто-нибудь начинает на меня пялиться. Несколько раз со мной заговаривали, но так уверенно, как Лайи, – никогда.

Входит Аминат.

– Он тебе заливает про свои теории заговора?

Она целует меня, и Лайи делает вид, что его сейчас вырвет.

– Перестань. Я не хочу это видеть. – Он поворачивается ко мне. – Ты был в Роузуотере с самого начала.

Какого черта!

– Ты прав, был. Это я на видео.

Лайи улыбается.

– Я понял это, как только тебя увидел.

– Правда? Ты был молельщиком? – спрашивает Аминат.

Молельщиками в остальной Нигерии называют основателей Роузуотера. Поскольку большинство из них страдали от СПИДа или неизлечимого рака, слово приобрело нехороший оттенок.

– Ну, нет. Я был там по делу.

– Как это было? – спрашивает Лайи. – Я прочитал все, все мемуары, посты в блогах, письма и рассекреченные документы. Я слушал все передачи об этом. Я впервые встречаю человека, который был там лично.

– А я как же? – спрашивает Аминат.

– С самого начала. Я имею в виду, с самого начала. Ну, Кааро, как это было?

– Довольно фекально.

– В смысле? – спрашивает Лайи.

– В смысле говенно, – говорит Аминат.

– Да, я знаю, что это значит, но по-моему, он имеет в виду – буквально.

– Угадал. Пахло в основном дерьмом. Сначала животным, потому что рядом была ферма, но вскоре стало еще хуже. Канализации не было. Люди просто рыли неглубокие ямки, делали свое дело и закапывали. Иногда и ямками не заморачивались. Потом стало невозможно никуда ходить, потому что, ну, знаете, всякое случается. Тогда стали использовать берега Йеманжи. Там был обрыв, с которого можно было это делать, и течение все уносило. Поначалу. Из-за вспышек дизентерии и диареи в лагере пострадали дети. Мы собрались вместе, провели несколько городских советов. Это неудобно, когда поселение имеет форму кольца. Надо отправлять глашатаев вокруг Утопия-сити, а это занимает вечность. Мы дали взятку армейцам, чтобы те привезли экскаватор из инженерных войск, и устроили дренажную систему. Это немножко помогло, но прошла еще куча времени, прежде чем федеральное правительство направило к нам санинспекцию. Ароматы в Роузуотере были ужасные. У моей палатки долгое время валялась дохлая лошадь. Она раздулась, потом из нее полезли опарыши, потом она высохла и перестала вонять. И, конечно же, были еще тела реаниматов.

Аминат прищуривается.

– Значит, когда мы говорим «Роузуотер»…

– Ага, – отвечаю я, – мы имеем в виду совсем другое. Настоящее название города, кстати, «omi ododo», что значит «Цветочная вода». Там было мерзко.

– Тебе там нравится? – спрашивает Лайи.

Я замолкаю, потом говорю:

– К этому привыкаешь.

Какое-то время я брожу по участку. Внутри дома у меня странное ощущение – из-за цепи и еще потому, что я не чувствую ксеносферы. Лайи, похоже, думает, что я вышел покурить, и я его не разуверяю. Он так активно проявляет доброту, что мне нужно от нее отдохнуть. Я направляюсь по усыпанной гравием дорожке от задней части дома к восточной стене, под ногами хрустят камешки. Связи постепенно восстанавливаются. Сначала я чувствую садовника, сигнал четкий, как парламентский акт. Его зовут Бернард Окойе. Я вижу его сны. Во сне и в мыслях он видит себя молодым. Он любит женщину по имени Сесилия. В прошлом ему не удалось добиться ее руки. Он начал учиться, но его отец…

– Привет, Грифон.

Эти слова выталкивают меня из лагосского дня, и я оказываюсь в поле. Льет прохладный легкий дождик. Слоновая трава достает до пояса. Вокруг красно-коричневые холмы, поле лежит на дне долины. Никаких деревьев. Я оборачиваюсь и вижу Молару.

– Привет, – говорю я.

Она снова изменилась. У нее все еще крылья бабочки, синие, с черной каймой и пятнышками. Крылья трепещут, но у нее больше не тело насекомого. Теперь она женщина. Коренастая, крепкая, мускулистая женщина с подтянутым круглым животом и маленькими бугорками грудей. Лицо угловатое, острый подбородок, резко очерченные скулы, приплюснутый нос, большие глаза. Темная поросль лобковых волос.

Дождь больше не остужает. Мне жарко, я весь мокрый. Ее тело источает самые серьезные чувственные намерения. Думаю, она никогда не взлетит с такими крыльями – они не выдержат ее вес. Она отворачивается, становится на четвереньки и подставляет мне свой зад. Я подхожу к ней.

Пока мы сношаемся, поле вокруг нас заполняется бабочками самых разных цветов и размеров. Где-то я читал, что они не летают под дождем, и не помню, видел ли такое. Я держусь за плечи Молары, выдвинув когти и впиваясь в ее плоть. Я прихватываю изогнутым клювом ее шею для усиления трения. Течет кровь, но ее смывает дождем. Наше яростное соитие разрывает синюю паутинку крыльев Молары в лохмотья. Не сдержавшись, я раскрываю свои крылья и взмахиваю ими. Сплетенные вместе, мы поднимаемся в воздух в окружении бабочек.

По ее телу пробегает дрожь. Она боится. Сверкает молния, но гром теряется в моем оргазме. В момент оргазма из-за потоков дождя и ее пота я ослабляю хватку. Она падает, кувыркаясь в воздухе, бьет изодранными крыльями, словно это может помочь.

Я возвращаюсь в Лагос, в дом, где живет семья Аминат. В трусах у меня влажно. Бернард стоит в метре от меня, уставившись со странным выражением лица. Я смотрю вниз, но мокрого пятна на штанах не видно. Пока. Я иду в дом.

Приведя себя в порядок, вхожу в гостиную. Я бы уже вернулся домой, идея провести субботу вместе больше не будоражит, как поутру, когда мы с Аминат проснулись. Опять-таки, в доме ксеносфера заглушается. Не то состояние, которое хочется продлить.

Аминат сидит на полу у ног Лайи. Она натирает мазью ногу вокруг лодыжки, там, где она соприкасается с металлом браслета. В этом месте кожа на обеих ногах темнее и грубее. Увидев меня, Лайи улыбается. Аминат понимает, что я хочу уехать, и одними губами говорит: «Пять минут».