Читать книгу Ученик мага - Тахир Шах - Страница 1

Поначалу мы даже не поняли, что это был дурной знак. День выдался теплый. С бездонно-голубого неба на покрытую росой лужайку лились потоки яркого солнечного света. Садовник впервые за то лето вытащил свою допотопную газонокосилку. Огромный тис тянул к солнцу ветви, и те отбрасывали на траву длинные тени. Белки скакали по араукарии и лесному буку. Кусты азалии наполняли утренний воздух тонким ароматом. И вдруг, ни с того ни с сего, с неба посыпались градины размером с каштан, мгновенно разрушив всю идиллию. Единственное на всем бездонном небе облачко сбросило на наши головы предательские снаряды. Длилась бомбардировка минуты три. Лишь только последние градины ударились о землю, как дверной звонок возвестил о приходе незваного гостя.

Хоть мы и жили в глухой английской провинции, нельзя сказать, что странные гости были редкостью в нашем доме. Дом будто магнитом притягивал чудаков. Никогда не знаешь заранее, кого принесет в следующий раз. Но человек, объявившийся на крыльце в тот день, даже по нашим меркам был крайне необычным.

Первым, что поражало в этом огромном пуштуне, была его необычайная волосатость. Лицо почти целиком скрывала густая курчавая борода, похожая на ком угольно-черной сахарной ваты. Она развевалась во все стороны. Его руки поросли густым жестким волосом, даже из ушей и из ноздрей крючковатого, напоминавшего птичий клюв носа торчали многочисленные жесткие волоски. В тех редких местах, где волосы не росли – на подушечках пальцев, ладонях и под глазами – морщинистую кожу покрывали чешуйки как на морде броненосца. Его антрацитовые глаза говорили о безупречной честности, а глубокие морщины на лбу свидетельствовали о бурном прошлом.

Похожий на огромного медведя человек пригладил густейшую бороду ярко-красной пластмассовой расческой и отряхнул пыль со своего видавшего виды шальвар-камиза цвета хаки – такие костюмы из рубахи и мешковатых брюк любят носить жители Гиндукуша. Он поправил завязанный узлом на кабульский манер тюрбан, венчавший голову подобно короне, и скромно потупился, едва створки входной поползли внутрь. Узнав Хафиза Джана, сына Мохаммеда ибн Макбула, мой отец обнял его.

Багаж пуштуна – один-единственный запечатанный ящик из-под чая с нанесенными по трафарету черными буквами «ASSAM» – был со всем почтением внесен в дом. Ящик оказался тяжелым, будто средних размеров слоненок, и от него нестерпимо воняло тухлой рыбой.

Хотя Хафиз Джан и не предупреждал о своем приезде, ему было оказано всяческое гостеприимство. Подали чай и легкие закуски, произошел обмен любезностями. На гостя пролился поток благословений и подарков. По восточной традиции отец со всеми подробностями изложил родословную нашего дорогого гостя.

Его предки сражались бок о бок с моим предком, афганским полководцем и государственным деятелем Джаном Фишаном Ханом (этот псевдоним в переводе означает «Тот, кто приводит души в трепет»). И не было у него сторонников более отважных и достойных доверия, чем предки Хафиза Джана. Они сопровождали полководца во всех походах. Многие из них пали в боях, сражаясь плечом к плечу с моими родичами. И когда в 1842 году их предводитель во главе огромной армии отправился из Афганистана в Индию, они последовали за ним. После внезапной кончины, настигшей Джана Фишана Хана в захолустном индийском городке под названием Бурхана, они принесли клятву вечно охранять покой мавзолея своего командира.

Прошло более века, и Хафиз Джан с гордостью принял передаваемую в их роду по наследству должность хранителя могилы моего пра-пра-пра-прадеда.

– Усыпальница Джана Фишана, – произнес он на безупречном английском, – это усыпальница усыпальниц, и по своей величественности она достойна того, кто в ней погребен. Она будет стоять десять тысяч лет и даже больше!

Далее последовала длинная речь, в которой пуштун восхвалял память Джана Фишана. Такие славословия, в которых снова и снова повторяются всем известные факты, уместны скорее в конце пышного афганского пиршества, нежели во время скромного чаепития.

– Его высочество принц Мохаммед Джан Фишан Хан, сын сейида Кутубуддина Хана из Пахмана, – начал Хафиз Джан глубоким бархатистым голосом, – был праведным, великодушным и благородным, а еще он был лучшим наездником всех времен и народов. Известный также под именем Шах-Саз, «Дарующий троны», он был непревзойденным стратегом, дипломатом, философом и великомудрым правителем. Даже и по сей день, – продолжал Хафиз Джан, все более воодушевляясь, – звуки легендарного имени Джана Фишана Хана, того, кто приводит души в трепет, заставляют содрогнуться потомков его врагов!

Тут Хафиз Джан умолк, будто по приказу, взял моего отца за руку и повел в сад. Лицо его омрачало беспокойство. Вернулись они минут через двадцать. Поначалу отец молчал. Хафиз Джан тоже проявлял сдержанность.

– Наш брат Хафиз Джан, – заговорил отец в нерешительности, – пересек несколько континентов, чтобы приехать к нам. Он оставил могилу нашего предка и спешно направился сюда. Причиной для такого путешествия стал тревожный сон.

Отец в задумчивости хмурил брови, пересказывая сон Хафиза Джана. Сон был длинный и запутанный. Рассказ строился вокруг одного страшного происшествия, с которым было связано великое множество других событий, и это сбивало с толку. Сон касался моего будущего.

Там, во сне, я оступился и упал в замаскированный колодец, где меня ждала внезапная и бесславная смерть. Хафиз Джан преодолел моря и горы, чтобы уберечь меня от опасности, о которой предостерегал сон. Поднявшись во весь рост, пуштун рубанул рукой воздух.

– Можете быть уверены, – гаркнул он, – я не уеду отсюда, пока опасность не минует!

Внезапный приезд отважного и благородного пуштуна, который клянется защищать одиннадцатилетнего мальчика, на первый взгляд может показаться нелепым. Однако в истории нашей семьи был один случай, который заставил нас отнестись ко сну нашего гостя со всей серьезностью.

Дело было во время отступления англичан из Кабула. В опочивальню Джана Фишана Хана прокрался какой-то повстанец и достал кинжал, чтобы убить полководца. Но тут из-за ширмы тихонько вышел один из самых доверенных людей Джана Фишана Хана и перерезал незваному гостю горло. Со временем этот случай превратился в легенду, став нашим любимым семейным преданием. Спаситель Джана Фишана Хана, чьим потомком был Хафиз Джан, узнал о готовящемся покушении из вещего сна.

Отказавшись от дальнейшего угощения, Хафиз Джан с решительном видом вышел из гостиной. Втащив свой ящик наверх через четыре лестничных пролета, он поставил его возле двери моей комнаты под самой крышей, извлек оттуда тюфяк и расстелил перед дверью.

– Не волнуйся, – прошептал он, укладываясь на свою походную кровать, – если сюда проникнет злоумышленник, я схвачу его за ноги и разорву пополам!

Мне приходилось то и дело напоминать Хафизу Джану, что он явился защищать меня вовсе не от коварного убийцы, и вряд ли замаскированный колодец обнаружится под самой крышей дома. Пуштун в ответ набирал в легкие побольше воздуха и, потрясая кулаками, говорил:

– Никогда не следует недооценивать дьявольское коварство шайтана!

Впереди было целое лето, и мы с Хафизом Джаном проводили вместе довольно много времени. Я учил его скороговоркам, он рассказывал мне о многочисленных выдающихся деяниях Джана Фишана Хана. Свою речь Хафиз Джан обильно уснащал пуштунскими поговорками, не были исключением и эти его рассказы.

«Умный враг, – говорил он, поглаживая свою бороду, будто пушистого домашнего зверька, – гораздо лучше глупого друга». Или: «Некто выучил язык птиц, но забыл свой собственный». А еще вот – любимая поговорка Джана Фишана Хана: «Hits shay haghase nu dai che khkari… ничто не является тем, чем кажется».

Лишь воздав должное памяти моих предков, Хафиз Джан соглашался поведать о своем захватывающем путешествии из северной Индии в нашу маленькую деревушку. Он плыл сначала на контейнеровозе, потом на грузовом судне, которое бралось доставить любой груз куда угодно. Он побывал в самых разных портах. Корабли принимали на борт семена люцерны, фестонные ножницы, соленые телячьи языки и шприцы для подкожных инъекций, а Хафиз Джан зарабатывал себе на проезд тем, что чистил картошку и развлекал команду.

Развлечения, как я вскоре понял, были излюбленным коньком пуштуна.

За те недели, что Хафиз Джан прожил у нас, он извлекал из недр своего бездонного ящика из-под чая самые разнообразные диковинки. И чем глубже его волосатые пальцы погружались в ящик, тем любопытнее оказывался улов. Мне оставалось только недоумевать: как это таможня Ее Величества в Саутгемптоне допустила ввоз в страну таких опасных вещей?

На самом дне ящика, под револьвером системы Уэбли-Скотт Мк VI, под парными наборами патронташей буйволовой кожи, ракетницей с шестью сигнальными зарядами и большой, видавшей виды жестянки с зеленым наркотическим порошком – насваром – гнездилась батарея огромных древних склянок из мутно-зеленого стекла. Склянки с пузырящейся жидкостью были плотно закупорены стеклянными пробками и запечатаны воском, и каждая была обернута соломой. Хафиз Джан иногда вынимал их по одной, будто драгоценные яйца из гнезда экзотической птицы, и рассматривал их на свет. На каждой из склянок был рельефный рисунок черепа и костей, а еще – ярлык, предупреждавший о яде.

Мышьяк, цианид и натрий; стрихнин, фосфористая и азотная кислоты: судя по названиям, владелец всего этого богатства был серийным отравителем. Коллекция ядов до того меня заворожила, что я даже не подумал поинтересоваться у нашего гостя: зачем ему все это? Я был уверен: Хафиз Джан приехал убить всех нас и освободить свой род от векового рабства и необходимости охранять могилу. С таким набором сделать это было проще простого.

Но у пуштуна обнаружилась неожиданная давняя страсть – из-за нее он и возил с собой все эти опасные реактивы. Хафиз Джан обожал показывать фокусы.

Если бы не доставшаяся в наследство должность хранителя усыпальницы, он, вне всякого сомнения, стал бы профессиональным фокусником. До кончины своего отца пять лет назад он осваивал искусство создавать иллюзии под руководством лучших мастеров Индии. Но и сейчас, когда ему выпала судьба хранителя усыпальницы, Хафиз Джан в свободное время усердно совершенствовался в этом искусстве.

Каждое утро после завтрака, вытерев лицо бородой, будто полотенцем, наш гость вел меня в мою комнату и плотно прикрывал дверь. Из ящика извлекался целый набор разных жидкостей и прочего реквизита. В целях безопасности Хафиз Джан всегда прятал свою пышную бороду под рубаху и только после этого принимался за работу в тишине моего чердачного убежища.

Каждый день являлось новое колдовство. Ловкость рук – обман при помощи едва заметного движения руки – составляла основу многих фокусов. Часто я засиживался до рассвета, тренируя основные движения под руководством Хафиза Джана. Благодаря ловкости рук я демонстрировал родителям новоприобретенные и, главное, безопасные навыки. Но моим фокусам было куда как далеко до тех потрясающих чудес, которые так легко можно было сотворить при помощи содержимого зеленых склянок из мутного стекла.

От Хафиза Джана не укрылся мой интерес к реактивам и сложным манипуляциям. В импровизированной лаборатории – моей комнате – мы готовили бутылки и банки к работе. Для начала нужно было расстелить на полу бумагу или картон, потом сверху насыпать перманганат калия. Несколько капель глицерина, и вверх устремлялись языки пламени. Потом наступала очередь «Кровавой битвы», как любил называть этот опыт Хафиз Джан. Он всегда говорил «опыт», а не «фокус» – ему казалось, это придает занятиям серьезность. Название «Кровавая битва» превращало старый фокус в высокое искусство.

Хафиз Джан мазал мне ногу раствором хлорного железа. Пока жидкость не высохла, он хватал украшенный гравировкой нож, тайком погружал его в раствор роданида натрия и прикладывал нож к обработанному участку кожи у меня на ноге с таким видом, будто собирался сделать глубокий надрез. Я изображал предсмертные судороги, а Хафиз Джан с наслаждением хохотал. Там, где лезвие соприкасалось с кожей, оставались ярко-красные полосы. Пуштун показывал, как вытереть красную жидкость, чтобы не осталось следов. «Фокусники по всему миру, – говорил он, – прибегают к этому опыту, демонстрируя свою способность заживлять раны».

Хафиз Джан обрушивал на меня потоки химической премудрости, и с родными я почти не виделся. Когда же мы встречались, они лишь успевали убедиться, что я жив-здоров и в колодец не провалился. Шли недели, и родителям показалось, что уроки волосатого пуштуна пагубно влияют на их сына, который вот-вот вступит в переходный возраст.

Если кто из родителей заставал Хафиза Джана на лестничной площадке, где он с упорством продолжал жить, и пытался с ним серьезно поговорить, тот отделывался лишь невнятными пуштунскими поговорками, глядя на них огромными честными глазами. Родители вновь преисполнялись доверия к гостю. А Хафиз Джан, будто по волшебству, извлекал откуда-то бутыль с хлористой ртутью и с широкой улыбкой фокусника приглашал меня продолжить занятия.

– Теперь тебе по силам зачаровать зрителей, – сказал Хафиз Джан как-то раз за завтраком. – Мы их пленим нашим волшебством.

– Их?

С широкой улыбкой пуштун указал на моих родителей, вышедших прогуляться по саду. Он, конечно же, забыл, что при сложившихся обстоятельствах лучше не показываться на публике. Я высказал свои опасения.

– Ладно тебе скромничать, – расхохотался Хафиз Джан, – я хочу похвастаться твоими успехами, мой юный ученик.

– Но…

– Мы устроим большое представление. Как насчет следующего воскресенья?

Дни напролет я тренировал ловкость рук и химические фокусы, доводя навыки до совершенства. Каждая свободная минута посвящалась изучению магии. Однажды мы пошли тренироваться на улицу. Я отвел своего учителя подальше через поле – в уединенную рощицу. Когда-то давно там стоял маленький домик. Сначала Хафиз Джан показал опыт с «горящей водой»: фокусник наливает воду в жестяную кружку и отпивает – мол, в ней простая вода. Затем из того же кувшина льет в другую кружку. Как только кружка наполняется, вода начинает гореть. На дно второй кружки кладется крупица калия размером с горошину и добавляются три столовых ложки эфира. Когда вода попадает в кружку, калий загорается и поджигает эфир, который растекается по поверхности воды.

– А теперь, – объявил Хафиз Джан, – я научу тебя фокусу с волшебным кольцом.

Он снял с мизинца на правой руке покрытое пятнами золотое кольцо с лазуритом.

– Но для начала мне нужны три гриба. Найдешь?

Я отправился на поиски грибов в густые заросли невысокого кустарника. В подлеске мне попались старая парусиновая туфля, моток ржавой проволоки и коричневая стеклянная бутылка из-под пива. Но никаких грибов. Я уже готов был вернуться, но угодил ногой в яму, споткнулся и поранил колено.

Пуштун услышал мой крик и примчался на помощь. Он перевязал мне ногу лоскутом, оторванным от тюрбана. Потом принялся осматривать палки и листья в яме: обо что это я поранился? Я наблюдал за ним. Когда мусор был расчищен, мы оба с изумлением уставились на землю. Оказывается, я набрел на заброшенный колодец.

Скважину давно засыпали, так что смертельной угрозы она не представляла, но все равно пуштун, довольный своей находкой, целых два дня заливал колодец цементом.

– Шайтан у себя в аду обойдется сегодня без ужина! – приговаривал он.

И вот, наконец, настал великий день нашего представления. В кухне поставили ряд стульев. Хафиз Джан расчесал бороду, подрезал волоски в носу. Реквизит и реактивы были сложены в ящик – своеобразную лабораторию иллюзиониста. Мои родители и сестры, а также садовник, экономка и секретарь расселись по местам. Зрители терпеливо ждали начала представления.

Стоило Хафизу Джану хлопнуть огромными, будто кимвалы, ладонями, как у меня в голове раздался набатный звон. По счастью, я успел подготовить весь реквизит в последнюю минуту. Во время представления пуштун собирался жечь загадочную шероховатую серую кору. Он сказал, что это кора индийского чайтан-дерева – чертова дерева, – и что на востоке заклинатели часто ее жгут, чтобы произвести на зрителей впечатление. Есть мнение, что именно галлюциногенному эффекту этой коры обязан своим существованием легендарный индийский фокус с веревкой.

Для начала Хафиз Джан показал несколько фокусов, основанных на ловкости рук – он доставал предметы прямо из воздуха. Из «зрительного зала» вызвали садовника. Когда пуштун пожал ему руку, у того исчезли часы, которые минутой позже были извлечены из кармана моей сестры. Я наблюдал за реакцией зрителей. Родители смотрели спокойно. Уже хорошо.

Следующим номером был горшок кипящего растительного масла – Хафиз Джан извлек его из печи и поставил передо мной. Не колеблясь ни секунды, я погрузил в горшок левую руку. Зрители затаили дыхание – купились на такую простую иллюзию. Перед тем, как ставить масло на огонь, в него добавляется лаймовый сок. Стоит его немного нагреть, он закипает, на поверхность поднимаются многочисленные пузыри, и создается впечатление, будто масло кипит.

Пока я оттирал руку от масла, Хафиз Джан достал из печи раскаленную кочергу и принялся ее облизывать. При соприкосновении металла с языком слышался характерный шипящий звук, сильно запахло паленой плотью. Перед тем, как показывать этот фокус Хафиз Джан прополоскал рот отваром ликвидамбра, который поглощает жар.

На родителей представление явно произвело сильное впечатление. Я гадал, насколько хватит их энтузиазма. Затем пришел черед «Кровавой битвы» и других безобидных иллюзий.

Следующий номер был по всем меркам испытанием суровым. Хафиз Джан извлек из воздуха самую обычную электрическую лампочку, обернул ее платком и раздавил правой ногой. Дал мне съесть банан, и сам тоже съел. Затем положил на язык осколок стекла и принялся жевать. Я тоже положил зазубренный кусок стекла в рот и стал чавкать.

Отец глазам своим не верил: сына научили с наслаждением есть стекло. Его изумление быстро переросло в гнев, но он вовремя взял себя в руки, боясь обидеть гостя. Мелкие осколки стекла благополучно застряли в банане и позднее с легкостью вышли из организма. Хафиз Джан учил меня брать только прозрачные лампочки – в матовых содержится ядовитый оксид ртути.

Представление шло своим чередом. И тут Хафиз Джан решил, что пора переходить к гвоздю программы. Решение было смелым. Пуштун зажег толстую восковую свечу и установил ее перед нашей импровизированной сценой так, чтобы фитиль приходился как раз на уровне глаз зрителей. Затем достал из-за пазухи горстку пыли, пробормотал заклинание и швырнул порошок в пламя свечи. Прикрывая глаза концом тюрбана, Хафиз Джан вздрогнул от удовольствия, когда золотистый огненный шар устремился в сторону моих родственников и домочадцев.

Однако иллюзионист не рассчитал силу возгорания. Он привык поджигать камфарный порошок на улице. Зрители ощупывали свои опаленные волосы, терли почерневшие лица, а я лихорадочно соображал, что сказать. Похоже, лучшим выходом было молчание.

На следующее утро Хафиз Джан поднялся с рассветом. Я слышал через дверь, как он беспокойно ходит на цыпочках. К семи утра он уже упаковал свои вещи в ящик. Отчасти опустошенные склянки он укутал в набитый конским волосом тюфяк. Они, будто прощаясь издавали булькающие звуки, пока ящик тащили вниз.

И снова створки входной двери открылись. Огромный пуштун поднял меня и невесело улыбнулся.

– Теперь, – проговорил он, – когда колодец – этот мерзкий туннель, ведущий в ад – надежно закрыт, мне пора. Я должен вернуться к мавзолею твоего предка, там мое место. Джан Фишан, – добавил он уже мягче, – будет ждать меня.

Пока Хафиз Джан, сын Мохаммеда ибн Макбула, собирался в обратный путь к маленькому городку на севере Индии, я дал себе клятву. Однажды – я еще не знал, когда именно, – я найду его и продолжу обучение чародейству.