Читать книгу Разрушь меня - Тахира Мафи - Страница 6

Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая.

Ужас разрезал мои веки, и глаза открылись.

Я плаваю в холодном поту, мысли захлестывают волны незабытой боли. Глаза фокусируются на двух черных кружках, растворившихся в темноте. Я не знаю, сколько я спала. Я и не подозревала, что могу напугать сокамерника своими снами. Иногда я кричу во сне.

Адам смотрит на меня.

Тяжело дыша, сажусь прямее, плотнее заворачиваюсь в одеяла и только тут спохватываюсь, что украла его единственное средство согреться. Даже в голову не пришло, что он мерзнет не меньше меня. Зябко дрожу; Адам, впрочем, кажется неподвижным – мощный силуэт на фоне занавеса черноты. Я не знала, что сказать. Сказать было нечего.

– В этом заведеньице крики никогда не смолкают, что ли?

Крики – только начало.

– Нет, – отвечаю почти беззвучно. На щеках проступает легкая краска, но в темноте не заметно. Адам, должно быть, слышал мои крики.

Иногда мне хочется, чтобы не надо было спать. Иногда думаю, что если замереть и не шевелиться никогда-никогда, все изменится. Я замру, и боль замрет. Иногда не двигаюсь часами. Ни на дюйм.

Если время остановится, ничего дурного не произойдет.

– Тебе плохо? – В голосе Адама слышится озабоченность. Я смотрю на его сжатые кулаки, на глубокую поперечную морщину, пересекающую лоб, на напряженный подбородок. Человек, укравший у меня кровать и одеяло, сегодня обошелся без ничего. Задиристый и беззаботный считанные часы назад; внимательный и тихий сейчас. Мне становится не по себе: неужели он так быстро сломался? Что такого он слышал, пока я спала?

Жаль, что я не могу спасти его от страха.

Вдалеке что-то разбилось, и откуда-то донесся крик боли. Наши камеры глубоко утоплены в бетоне, стены толще, чем полы и потолки, звуки почти не вырываются. Если бы еще и вопли слушать, жизнь стала бы невыносимой. Каждую ночь здесь раздаются звуки, которых я не слышу. Каждую ночь я гадаю, не моя ли сегодня очередь.

– Ты не сумасшедшая.

Смотрю на него. Голова чуть наклонена, глаза сосредоточенны и ясны – в этом-то склепе, где мы заточены…

– Я думал, тут все психи, – продолжал он. – Думал, меня заперли с сумасшедшей.

Судорожно глотаю воздух.

– Забавно. Я тоже так подумала.

Одна.

Две.

Три секунды.

И он улыбается так широко, так весело и искренне, что мое тело словно сотрясает удар грома. Что-то колет в глазах, колени разом слабеют. Я не видела улыбки двести шестьдесят пять дней.

Адам поднимается на ноги.

Протягиваю ему его одеяло.

Он берет одеяло и туже заворачивает в него меня. Что-то сжимает грудь. Легкие словно проткнули чем-то острым и стянули вместе. Я решила не двигаться целую вечность.

– Что-то не так? – спрашивает он.

Родители перестали меня трогать, когда я начала ползать. Учителя сажали работать отдельно, чтобы я не причинила вреда другим детям. У меня никогда не было друзей. Я не знаю тепла материнских объятий, нежности отцовского поцелуя. Я не сумасшедшая.

– Нет, ничего.

Еще пять секунд.

– Можно мне сесть рядом?

Это было бы здорово.

– Нет. – Я снова смотрю в стену.

На щеках у него на секунду проступают желваки. Он проводит рукой по волосам. Я впервые спохватываюсь, что он без футболки. В камере так темно, что я вижу только контуры его фигуры, можно сказать, один силуэт: у луны лишь маленькое окошко, чтобы скупо осветить часть пола. Но мне видно, как с каждым движением у него напрягаются мышцы рук. Меня жжет неведомое пламя. Огненные языки лижут кожу, под ложечкой нестерпимый жар. Каждый дюйм его тела наполнен силой, каждый изгиб чуть светится в темноте. За семнадцать лет я не видела ничего подобного. За семнадцать лет я никогда не говорила с ровесником. Потому что я чудовище.

Плотно закрываю глаза – так, что веки будто срослись.

Скрипнула его кровать – пружины застонали, когда он сел. Разлепив глаза и глядя в пол, спрашиваю:

– Тебе, наверное, холодно?

– Нет, – шумно вздыхает он. – Вообще-то я горю.

Вскакиваю на ноги – одеяла падают на пол.

– Ты заболел? – Вглядываюсь в его лицо, ища признаки лихорадки и не осмеливаясь приблизиться ни на дюйм. – Голова кружится? Суставы ломит? – Я стараюсь вспомнить собственные симптомы. Тогда я слегла на неделю. Сил хватало только подползти к двери и по-собачьи, ртом съесть еду с подноса. Не знаю, как я выжила.

– Как тебя зовут?

Спрашивает уже в третий раз.

– Ты, наверное, заболел.

Больше я не могу заставить себя ничего сказать.

– Я не болен, просто жарко. Обычно я не сплю в одежде.

Под ложечкой стало щекотно и горячо. Меня буквально скрутило от необъяснимого унижения. Я не знаю, куда глаза девать.

Глубокий вздох.

– Вчера я вел себя как дерьмо. Я обошелся с тобой хуже некуда и хочу извиниться. Я был не прав.

Набираюсь смелости и встречаюсь с Адамом взглядом.

Его глаза очень красивого кобальтового оттенка – синие, как зрелый синяк, ясные, глубокие и решительные. Подбородок волевой, четко очерченный, лицо сосредоточенное, внимательное. Он думал о вчерашнем всю ночь.

– Ладно, проехали.

– Почему ты все-таки не говоришь своего имени? – Он подается вперед, и я замираю.

Но быстро начинаю оттаивать.

Я таю.

– Джульетта, – шепчу я. – Меня зовут Джульетта.

Его губы, смягчившись, складываются в улыбку, от которой у меня по спине пробегает томительная судорога. Он повторяет мое имя, словно самый звук его забавляет. Радует. И нравится.

За семнадцать лет никто не произносил моего имени так, как он.