Читать книгу Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы - Талгат Галиуллин - Страница 12

Пристально вглядываясь в свою память, вижу лопоухое улыбающееся лицо с крупными редкими зубами. Это Гаяз, сын известного лесника Ибрая, Гаяз Ибраев. Вот он здоровается со мной за руку:

– Не забыл меня, дружок, спасибо, я ведь тебе, хотя и дальний, но родственник, я ведь зять знаменитого кузнеца Яруллы, муж Гайши. Вот так-то вот. Всё было в моей жизни: пил, буянил, и тюремную дверь довелось открывать. Ты, шурин, говорят, писателем заделался. Ну ладно, ничего не поделаешь, лесник из тебя не получился бы, в лесу ты тут же заблудишься, машины чинить не умеешь, к плотницкому делу тоже не приспособлен. Так что пиши давай, пиши. И про меня там где-нибудь вставь, пусть внуки порадуются.

Я пытаюсь побыстрее распрощаться, пока этот старик ещё больше не опозорил меня. В памяти всплывает эпизод, участником которого был Гаяз-ага.

Колёсный трактор, проходя по мельничному мосту, пошатнулся и свалился в глубокое болото. Передняя часть кабины полностью провалилась, тракторист успел выпрыгнуть, а груда железа быстро поглотилась жижей, даже крыши не видно. Торчит только часть трактора, зацепившаяся за крепкий берег. Тракторист бегает вдоль берега взад-вперёд, не зная, что предпринять.

Между тем к месту происшествия набежало полно любопытных, женщин, мальчишек. Среди мужчин проглядывается и Гаяз. Он то и дело прикуривает, экономя спички, одну папиросу от другой, громко излагая собственное мнение о происходящем.

– Судьба этого трактора решена. Он там и останется. Это факт.

Тем временем кто-то пригнал другой трактор с более крупными колёсами. Пострадавший тракторист, утопая в грязи, прицепил к спасателю свой трактор железной цепью. Парни, пытающиеся спасти трактор, начинают его тянуть, но трактор «тыр-пыр» и ни с места, только грязь из-под колёс разлетается. Как назло, начинает моросить нудный осенний дождь, лишая всякой надежды на спасение.

Наконец, сотрясая всю землю вокруг, с грохотом приползает гусеничный трактор. Бедолага водитель снова соединяет свой трактор со спасательным ещё более толстой железной цепью, и начинается новый этап «спасательных» работ. Трактор-спасатель, собрав всю свою мощь, начинает приплясывать на месте, тянуть груз. Все наблюдают за происходящим в полной тишине, затаив дыхание. Провалившийся трактор, будто давая понять, что ничего не имеет против своего спасения, начинает немного шевелиться. «Спасатель» делает ещё один мощный рывок… и тут толстая железная цепь с треском обрывается.

Гаяз торжествует:

– Дык, я же вам уж сколько твержу: трактор останется там. Судьба его решена.

Но «спасатели», уже чуть было не достигшие цели, сдаваться не собираются. Делают новый буксир уже из тройной цепи, и большой трактор, пыхтя, кряхтя и издавая невероятные звуки, вновь начинает тянуть груз. Наконец, из жижи показывается крыша, затем кабина, затем он весь сам начинает медленно ползти по берегу. И вот плотно облепленный грязью «страдалец» стоит на твёрдой сухой земле. Всё. Инцидент исчерпан. Дальнейшее интереса не представляет. Народ начинает расходиться.

«Да, Гаяз оказался в неудобном положении», – подумали, наверно, вы, и конечно, ошиблись. Повергнуть его невозможно. Он как кот. Как его не кидай, всё равно приземлится на лапы. Так что он и тут выкрутился:

– Хы, я же вам сразы сказал. Советы не дураки, чтобы такой прекрасный, работающий трактор в болоте утопить. У Советской власти такая могучая сила, что угодно вытянет. Она и фашистам бока пообломала, – произнёс он своё заключительное слово и, в очередной раз прикурив от своего же чинарика, с победоносным видом удалился вслед за толпой.

Перешагнувший за шестой десяток Гаяз-ага уже начал сдавать, ныть, плохо видеть. Во всяком случае, он сам о себе говорил именно это.

– Да, брат, только дожил до хорошей жизни и ослеп. Ничего не вижу.

Как-то иду я по самой широкой улице нашей деревни. Слышу, с другой стороны меня кто-то кличет. Это Гаяз-ага, приложив ладонь козырьком ко лбу:

– Эй, как дела, сын Исламии-апа, почему старших не приветствуешь? Совсем загордился.

Раздосадованный его критикой, перехожу к нему на другую сторону улицы, протягиваю руку. Он подаёт руку не сразу, медлит, дескать обиделся, но потом крепко жмёт мою руку своей широкой ладонью, давая почувствовать былую необузданную силу. И вдруг озадачивает:

– Ты чей будешь-то?

– Так, я сын Исламии, живу в Казани, вот приехал своих проведать. Ты же меня, узнав, позвал, Гаяз-абый, – говорю я.

– Это я так, приблизительно, только сердцем почувствовал, что ты сын Исламии-апа и Набиуллы-эзи. Так это так и есть, что ли?

Не то он шутит, не то смеётся надо мной, понять трудно. Не зря сказано кем-то из великих: «Вся жизнь – театр, а люди в нём актёры».

– Уши не слышат, глаза не видят, совсем старый я стал, – начинает он сетовать, – только горло пока в порядке. Посмотри-ка, дружок, вон там возле магазина машина стоит, а из неё выходит человек в чёрном костюме, в белой рубашке. Не Нагимы ли это сын?

– Не знаю, Гаяз-абый, отсюда трудно узнать.

– Да, да, конечно. Я-то не то чтобы узнать, я-то с этого расстояния вообще ничего не вижу.

Я спешу распрощаться, пока этот странный абзый не выдумал ещё что-нибудь, и перехожу на другую сторону улицы.

1998