Читать книгу Свободное лето. Стихи и проза - Тамара Анатольевна Сальникова - Страница 9

Я больше не подмастерье

У видных персон в долгу,

Не служка, не винт в системе,

Кричащий себе «зер гут».

Я больше не подмастерье,

Не тот, чей девиз «Allez!»,

Не дёрганый неврастеник,

Сидящий в своём шале,

Я – дивная часть мистерий,

Заваренных манных каш.

Но всё-таки я не с теми,

Кто в слове убил кураж.

Я больше не подмастерье,

Я сам – дежавю-атлет!

Батут цирковой подстелен

Летящим на свист «Allez!»…

Вокруг возникают степи,

Я слышим на сотни миль.

Я видим, но я не с теми,

Кто ставит в чаду мистерий

Мне, бывшему подмастерью,

На славу и честь лимит.

Но я не повесил клюва,

Скачу напролом в пролом Б

ойцовского псевдоклуба

Походкой нежизнелюба,

Завидный талант проклюнув,

Здоровый нахмурив лоб.

И самый чумной оракул

Меня не своротит вбок.

Я буду простым отаку,

Ведущим с собой в атаку

На ваш скоростной лубок

Поэзии мирный блок.

Безумный ритм: карьера, дом, заботы.

За годом год так жизнь твоя идёт.

На миг остановись и вспомни – кто ты,

Прислушайся, о чём душа поёт.

И пусть слова её совсем банальны,

И незатейливый мотив простой.

Она напомнит юности желанья,

Что ты просил у рыбки золотой.

Ночь. Луна – это глаз пропойцы,

Пятирублёвой монетой выпученный.

Всё меняет свои пропорции,

Мечется ветер, как с клетки выпущенный.

Снова, как в детстве, важнее души обложка:

Будто карга, сутулится

Проблема проблем – одиночество.

И приходит на ум из Хагивары про синюю кошку,

Из Тюи про пуговицу,

Из Дадзая про общество.

Сколько об эту пору колдуньями

Наведено проклятий и порч?

Сколько на свете стихов надуманных

Начинается со слова «ночь»?

Зрачки выжигают костры семафоров:

Я не хочу быть большим и знатным!

Я всего лишь хочу быть кисетом махорки

Солдата с гранатой в окопах затхлых.

Я всего лишь кустарный несчастный поэт,

Что не может заклеить свой рот на скотч,

Что пёрышка весом продавливает паркет

Не стоящего реплики слова «ночь».

Я почти обречённый забытым быть,

Слегка косивший под Маяковского,

Я – носитель побоев бейсбольных бит,

Неизменный любитель всего японского.

Мой стих – не за что помнить и уважать бы,

Если бы не одно вопиющее «но»:

Я в мир сумасшедших опытный провожатый,

Не раз выносивший свой мусор в окно.

Зал ожидания подливкой мясною занят,

Провинциальной эстетики целый двор.

Чем больше часов проводится на вокзале —

Тем больше досада, запал, задор.

Чем больше ты смотришь в толпы творожную массу,

Тем больше берёт какой-то раскисший тошняк.

Секунды, минуты в огонь добавляют масла:

Чуть-чуть посидеть бы – и в обморок точно – шмяк!

…Если забыть о том, от чего тревожно,

И не глядеть на улицу,

И если забыть, какая судьба мне прочится,

То приходит на ум из Хагивары про синюю кошку,

Из Тюи про пуговицу,

Да из Дадзая про счастье и общество.

Вблизи заброшенного замка деревья, камни, да овраги.

Возможно, это лихорадка, возможно, путы летаргии.

Как будто мир добра и счастья исчез в сгущающемся

мраке,

Забрав с собой мою надежду на воплощения благие.

Минуя сумрачный пустырь, возникший вместо старой

пашни,

Я ощущаю неизбежность и аромат душистой хвои.

Передо мною вырастают полуразрушенные башни.

Как привлекает этот омут, в котором живо неживое.

И проявляется терраса с викторианской балюстрадой.

А задымлённый полумесяц роняет свет на монументы

И повреждённые скульптуры за металлической оградой.

Повиновавшись странной тяге, я захожу в апартаменты.

На стенах стёршиеся фрески: лесные эльфы и русалки.

Фонарь отбрасывает в залу едва заметное мерцанье.

Резная скатерть паутины свисает с каждой ветхой балки.

Я слышу голос ниоткуда, из головы, из подсознанья.

Испуг смешался с любопытством и ощущением покоя.

Возможно, мнительность, возможно, обычный признак

пароксизма.

Но кто-то трепетно коснулся плеча прозрачною рукою.

И сердце словно воспарило на чёрных крыльях

драматизма,

На белых крыльях Мельпомены, дающей творческую

силу.

Донёсся звук виолончели и надрывающейся скрипки.

Я различаю чёткий образ, чья кожа цветом, как белила,

Чей взгляд приветливо печален, а губы замерли в

улыбке.

Мы кружим в тихом менуэте под потолочным

барельефом.

Вокруг танцующие пары в одеждах времени барокко.

Их грациозные манеры подобны нимфам или эльфам,

Изображённым на обоях когда-то мрачного чертога.

Похоже, путы летаргии почти утратили весомость.

Так хорошо и вдохновенно ещё ни разу не бывало.

Но с первым заревом рассвета всё растворилось, канув в

пропасть.

Едва ли кто-нибудь поверит в реальность призрачного

бала.

Едва ли кто-нибудь увидит красу заброшенного сада,

Его высокие беседки, совсем рассыпанные ныне.

Нетленны разве что ворота, да часть старинного фасада.

И я плутаю у развалин, как будто около святыни.

Среди колонн, держащих небо, и беломраморных

фонтанов

Росли кустарники жасмина, алела жимолость в куртинах

И птицы пели на зелёных ветвях раскидистых каштанов,

А сердце словно воскресало, забыв о прожитых

кручинах,

Забыв о горестных недугах, рождённых чуждостью

культуры.

Ах, как же хочется вернуться в чудесный мир своей

эпохи.

Среди разросшейся крапивы стоят разбитые скульптуры,

Сквозь щели стен весенний ветер роняет редкостные

вздохи.

Камин, оставшийся роскошным, почти исчез под слоем

сажи.

Среди безликого разгрома ещё заметна позолота.

А по сырому бездорожью давно не ездят экипажи.

Бассейн, где плавали кувшинки, похож на вязкое болото.

Крыльцо покрыто ковролином плюща, обвившегося

всюду.

Но лишь теперь, осознавая, что я хочу без промедлений

Бежать от собственных иллюзий по неизвестному

маршруту,

Я не могу покинуть склепа давно минувших поколений.

Человек человеку – дом,

Самый нужный, уютный самый.

С пирогами и молоком,

И цветами в оконной раме,

С разговорами до утра,

С откровениями и признаниями,

Где совместная есть мечта

И забота, и понимание.

Человек человеку – свет:

Приглушённый и яркий-яркий,

На вопросы на все ответ

И разгадка на все загадки.

Тёплый свитер в прохладный день,

От тоски – свежий ветер с моря

И от жаркого солнца тень,

И поддержка в беде и горе.

Человек человеку – мир:

Бесконечный и необъятный,

Тёмной ночью – ориентир,

Собеседник вполне приятный;

Шоколад и бокал с вином,

И подарок судьбою свыше.

Человек человеку – дом,

Мир и свет, и всё то, чем дышим.

А может быть, я из другого века,

Где люди верят в силу доброты,

И где душа, и сердце Человека,

И помыслы его всегда чисты?

Возможно, я оттуда, где нет боли,

Где понимают смысл слова «честь»,

Где не играют никакие роли,

И принимают всех, какими есть.

Быть может, я совсем с другой планеты,

Где небо голубое, нет войны,

Где души ценят больше, чем монеты,

И людям снятся лишь цветные сны;

Где у детей всегда есть папа с мамой,

И тёплый дом, и дружная семья,

Нет слёз и лжи, измены и обмана,

Не предают родные и друзья…

…Мне этот мир безумный не понятен,

Кругом борьба, куда ни посмотри.

Пусть говорят: на солнце много пятен,

Но пятна эти сверху, не внутри.

Очистить свою душу очень просто,

И каждый смог бы, если б захотел.

Взять измениться никогда не поздно,

И наверстать всё то, что не успел!

Я так хочу, чтоб жизнь была светлее,

Сияли счастьем сердце и глаза,

И люди стали чуточку добрее

И научились верить в чудеса!

Слёзы – смертельный яд,

Едкий, как первый дым.

Твой город тебе не рад.

Стал близкий друг чужим.

Всё понимай, как есть.

Впитывай и вдыхай.

Даже дурную весть

С радостью принимай.

Жить из последних сил

И на глазах у всех.

Те, кто тебя любил,

Били больнее всех.

Меньшая из проблем —

Встать и пойти вперёд.

И не вернуться к тем,

Кто тебя больше не ждёт.

Слёзы – смертельный яд,

Слабость больной души.

Твой город тебе не рад.

Другу ты стал чужим…

Словом сильным и словом твёрдым

Ковыряй глубину души.

В ней все клавиши в ноль истёрты.

Верь, живи, умирай, греши.

В ней все тайны давно изведаны

И застираны, как бельё.

Словом ласковым да приветливым

Пожалей и спаси её.

Словом честным и словом праведным

Доберись до мозга костей.

Расскажи, если сможешь, правильно,

А не можешь – тогда не смей.

Отчего люди стали алчные,

Изменяют самим себе.

Если знаешь, то не умалчивай.

Расскажи о нашей судьбе.

Я старалась, клялась, ругалась.

И я думала, знаю суть.

Оказалось, что ошибалась.

Расскажи мне о нас, чуть-чуть.

Почему все вокруг безумные,

Недовольные и скупые.

Недалёкие, неразумные

И душою своей нагие.

Словом твёрдым и словом сильным

Все сомнения сокруши.

Если есть, что сказать – насилуй

Дно своей и моей души.

Звенит, шуршит… Забыта тишина.

Взлететь смогла б, но тянет вновь ко дну

Неспетых слов мятежная волна,

И я тону. Я верю, но тону.

Как ни старайся, крыльям не взлететь,

Не петь губам под слоем снов, воды.

Лишь слово греет: сохраняет честь,

Хоть и сидит, закрытое, внутри.

Но будет час, минута или век,

Когда невыносимым станет жар.

Вскипит вода, растает сон и снег.

Тогда и улетают в небеса.

Неясных мыслей в голове трезвон

Уляжется вдруг в чёткие штрихи.

Бежишь от слов… Но вечен их огонь,

И вместе с ним внутри горят стихи.

Солнце в зените, синь бесконечна….

Малая Родина в сердце навечно!

Снятся ночами леса белоствольные,

Степи ковыльные – дикие, вольные,

Горы седые, цветами одетые

Или морские прибои заветные!

Вот бы упасть в твои травы дурманные,

Счастье поймать мне с пушинкой обманное

И надышаться, наполниться силою,

Силой могучею, непобедимою!

Хмелем цветастого жаркого лета,

Дивной красою, что осень одета,

Скрипом и хрустом крещенских морозов

И удивительным цветом мимозы!

Малая Родина, матерь Россия —

В этом твоя бесконечная сила!

Степи и горы, леса наши, реки —

Малая Родина в сердце навеки!!!

Ничего не растёт, не привиться растениям здесь, —

Благоденствия земли утратили скрытые токи.

Фарисейство, гордыня, тщеславие, похоть и спесь —

На руинах прекрасного града гнездятся пороки!

Не поют соловьи, не разносятся трели цикад.

Никакого зверья среди россыпи камня не видно.

Уничтоженный град невозможно отстроить назад.

Средоточие веры – он вычурным был и завИдным!

Недалёкие предки, чьи души погрязли во тьме,

Не приЯли сакрального дара Господня. Решили,

Что не должен быть град Поднебесный на грешной

земле,

И взорвали обители света, сады осквернили…

А теперь их потомки живут, не имея надежд;

Не приемля добра, опасаются смелых мечтаний.

Гордецов деревеньки сменяют посёлки невежд.

Единицы избрали дорогу бесцельных скитаний.

Из последних и мы, и под небом открытым живём.

Не по нраву ютиться в корявых лачугах-сараях.

Ночь застала в пути, и сегодня с тобою вдвоём

Мы дождёмся утра на руинах погибшего рая..

Ночь ворожит, огонь бросает искры,

И звёзды градом катятся с небес.

Над горизонтом кружевом повисли

Верхушки гор, объявших тёмный лес.

Трещат сверчки, и слышно совок гомон

Да над рекою трели соловья.

И словно в паутины сна закован

Волшебный мир, рождённый для меня.

А завтра Солнце озарит дорогу,

Там сто путей – ты выберешь один.

И гонишь прочь примкнувшую тревогу,

Судьбы своей нелепый господин.

Пусть время будет чувствовать движение

И помогать в пространстве протекать.

В единых нитях тонкого сплетения

Дороги и пути все открывать!

Сны в отражениях соединятся,

Реальности нетленные творя.

В земных простых желаньях воплотятся,

Мечты, произрастая из тебя…

Парит душа, скользя в лучах,

Ярилы свет в себя вбирая.

В сознании рождает, выжигая страх,

Познанья путь… Явь выправляя!

За славу дней живых богов

Сыны и внуки отвечают!

Неся в себе память родОв,

Суд совести превыше всех законов привечая!

Сиротеет земля!

Извилистые улочки,

Райончики, квартальчики.

Косые переулочки,

Дома, полуподвальчики.

Средь них высотки новые

И дворики просторные.

Хранящие истории

Старинные знакомые!

Зелёные аллеечки

Вдоль линии дорог.

Цветущие газончики,

Уютный уголок.

Любимый город,

Милый дом.

Таким вот в сердце

Сохраню тебя своём!

И где бы ни был,

Буду помнить я!

Край моей юности шальной,

Души родные берега!

К ладони деревянная щека,

И ставни от росы, как нос щенячий.

С щеколдой долго возится рука,

Но всё никак не справится с задачей,

Впервые, от крыльца до чердака,

Дом тишиной в чужие плечи плачет.

Доской прогнившей корчится сарай,

Возле дверей чернеет днищем блюдце.

Так птицы, улетая в чуждый край,

Домой однажды могут не вернуться,

Так зверь в леса уходит умирать,

А руки об щеколду бьются, бьются…