Читать книгу Ангел. Бесы. Рассказы - Тамерлан Тадтаев - Страница 9

Летом я решительно не хотел оставаться в Душанбе. До начала учебного года оставалось целых два месяца, так не лучше ли провести каникулы на родине с друзьями детства, ужасно соскучился по ним, особенно по Бесе. Недавно получил от него письмо, ношу его в кармане и, когда бывает хреново, перечитываю:

«Здорово, брат! Не пишешь, не звонишь, пропал, словно дерьмо мамонта. Совсем забыл Цхинвал. А я в прошлом году с теткой в Батуми махнул. Представь: на пляже море классных телок, и на каждой бикини. И они гудят вокруг словно пчелы, так и норовят усесться на тебя и ужалить в сердце. Но рядом с теткой познакомиться с кем-то было не вариант. Она же совсем не дружит с головой, я боялся смотреть по сторонам, хотя мне уже семнадцать. Тетка плевалась и твердила, что девки нынче совсем потеряли стыд, оголились, прямо как шлюхи, а сама выставила свою старую обвисшую задницу напоказ. Чтоб еще раз с ней поехать на море, да никогда в жизни!

Короче, в дом, где мы снимали комнату, приехали две телки из Москвы, и хозяин-армянин заселил их в самую лучшую комнату, так называемую «царскую палату». Вечером я вышел во дворик посидеть на лавочке, а ее уже заняли московские барышни, сидят и курят, и это было так красиво, что мне захотелось их нарисовать. Они подвинулись и стали расспрашивать меня, откуда я родом, чем занимаюсь. Я сказал им, что учусь в художественном училище в Цхинвале, где, собственно, и родился. Так и познакомились: девчонку помоложе и поблондинистей звали Юлей, а ее товаристую подружку Раечкой. Юля, услышав, что я художник, предложила после ужина сходить с ними на дискотеку. Я обрадовался и обещал ей станцевать настоящий брейк. Вечером втроем мы пошли на дискотеку, и на медляках я целовал и мял Юлю, и скажу тебе, старик, что тело у нее округлое и упругое, она шепнула мне, что занимается фигурным катанием. Раечка тоже не скучала, к ней подвалил какой-то местный тип в новых, еще не протертых «Вранглерах», они танцевали, сосались и потом куда-то пропали. А мы с Юлей двинули к пляжу, и там на мокром песке я порвал ей целку.

Старик, я не мог без Юли, с ума по ней сходил, я влюбился впервые по-настоящему. У меня был адрес, и зимой, под Новый год, я приехал в Москву. Юля офигела, когда увидела меня на пороге, но потом все-таки пригласила войти. А я с собой привез домашнего вина. Предки ее свалили в театр, ну мы не стали тратить время, выпили за встречу и сразу же занялись любовью. Потом явились родители Юли, и знаешь, у меня челюсть отвисла: Раечка оказалась не подружкой Юли, а ее родной матерью. В общем, Юля этим летом приедет в Цхинвал со своей «подружкой», так что ты гони сюда. Махнем куда-нибудь в горы и офигенно проведем время. Про Раечку скажу, что она прекрасная дама, хоть ей и за сорок. Ты в нее влюбишься, отвечаю за базар. Я серьезно, чтоб мне сдохнуть. Я-то знаю твой вкус, попа у Раечки необъятная, груди во, так что останешься доволен. Для информации: Раечка хоть и замужем, но трахается с кем захочет, они с супругом в свободных отношениях, врубаешься? То есть сама по себе. Да, привези денег, я после Москвы совсем обнищал. Беса».

А мне надоело драться с местными. Не знаю, почему они все время кидаются на меня, чем я отличаюсь от остальных? То ли волосы мои кудрявые раздражают этих подонков, то ли клевая одежда, в которой щеголяю на улице? Теперь, когда отец нашел офигенную работу – плетет в кооперативном цехе проволочную сетку для оград – и привозит домой баблосы пачками, я клянчу у него деньги на шмотки. Правда, раскошеливается он без особого энтузиазма, бывает, и зажимает, но это, конечно, зря.

– Знаешь что, зарабатывай-ка сам, – говорит он, растянувшись в трусах до колен на диване перед телевизором. – Ты уже не маленький, тебе уже восемнадцать…

– Ты серьезно не хочешь дать мне денег? – спрашиваю я с дрожью в голосе. – Я ведь не на шмотки прошу, а на поездку домой, на родину…

– Включи-ка лучше телевизор, утром потолкуем.

Зачем тянуть до утра, думаю я и вдруг изо всех сил бью кулаком по кривой толстой стене из глины. Кожа на костяшках рвется к чертям, она, кстати, не заживает у меня второй год, и я ору в исступлении:

– Зачем ты привез меня сюда?! Кто тебя просил об этом, мать твою?!

Сейчас я могу материться при родителях курить, бухать – одним словом, вести себя, как взрослый. Притащил бы домой свою девушку, но эта дрянь не хочет за меня замуж. Она таджичка и может выйти только за мусульманина. Ну ничего, придет и мне повестка из военкомата. О, тогда я запишусь добровольцем в Афганистан и буду биться как тигр, и в конце концов какой-нибудь грязный обкуренный дух всадит в меня пулю. И все командование соберется у моего остывающего на горячем песке тела, а вокруг в чалмах и халатах валяются духи, которых я порешил из своего автомата. И самый главный, ну там генерал какой-нибудь, снимет с себя Звезду Героя и собственноручно привинтит к моей пробитой пулей груди. Потом меня поднимут на носилках, как Гамлета, датского принца, и понесут к вертушке. Ну а деньги на поездку предки пусть потратят на мои поминки.

Отец поднимается с дивана, я спиной чувствую, что он напуган, как будто в первый раз видит меня таким. Мама говорит, что он сделал меня пьяным, потому, мол, я такой психованный. Наивная женщина, со мной все в порядке, просто ужасно хочу поехать на родину, а для этого нужны деньги. Вот и приходится изображать из себя психа, чтоб получить от предков триста рублей.

Отец не знает, как меня успокоить, и начинает мямлить, что хотел как лучше, то да се, мол, на родине плохо с продуктами, а здесь, в Душанбе, всего навалом, и это правда…

В Цхинвале мы пухли от голода, ничего нельзя было купить, даже если у тебя водились деньги. Консервы и те исчезли с прилавков. За молоком и мацони я шел засветло и торчал в очереди часами. Бывало, мне не доставалось, и я возвращался домой злой с пустыми бутылками. Однажды сосед наш, хромой Чиро, заколол козу и стал жарить шашлык. От запаха мяса у меня поехала крыша, я выл и метался по комнате, закапав пол слюной и слезами. Мать следила за мной со страхом, прижимая к груди младшего брата, должно быть, боялась, что я зарежу его и съем, хотя ни о чем таком я не помышлял. Но, видно, во взгляде обезумевшего от голода подростка сверкали и людоедские искры. В общем, кончилось тем, что бедная моя матушка с братишкой пошла к хромому Чиро просить продать нам немного мяса. Тот, конечно, вошел в положение, денег, спасибо, не взял, и передал ей через ограду шмат козлятины. Мама вернулась домой, ликуя, и хотела наварить мясного бульона, чтобы хватило надолго, но я на нее так взглянул, что она сразу же зажарила подачку на сковородке, которую я потом вычистил хлебом, как наждачной бумагой, и она заблестела, как новая.

– Ты понимаешь, что здесь, в Душанбе, для меня все чужое, враждебное, просто другая планета! – продолжаю орать я на отца. – Вам с мамой легко, вы пожилые, вас пальцем никто не тронет, а меня каждый норовит унизить, обидеть, побить или снять кроссовки!

После такого представления папаша, по идее, должен открыть тайничок с деньгами, но меня уже не остановить, с кулака течет кровь. И если мать не на дежурстве в больнице Кара-Боло, где, по ее словам, раненые солдаты из Афганистана откидываются пачками, она, как опытная медсестра, попытается сделать мне перевязку. Обычно я не даюсь и продолжаю долбить стену. А сейчас мне пришла мысль вскрыть себе вены кнопочным ножом, стыренным у зятя, но маму позвали к умирающему соседу, она колет ему промедол, и, пока вернется, я истеку кровью.

Жесть, сколько всего со мной произошло тут, в Душанбе, столько довелось испытать! Во-первых, мне пришлось бросить заниматься дзюдо. А ведь я отличный борец. На родине в личных и командных первенствах я всегда занимал первые места, и мне прочили великое будущее. Впрочем, не знаю, хотя при моем усердии – забросил школу и тренировался дважды в день – я стал бы минимум чемпионом Европы. Но родителям было плевать на мою спортивную карьеру, они взяли и привезли меня сюда, как будто я животное какое. Я немного повыл, сбросил в весе, потом смирился и стал искать секцию дзюдо.

Сосед Хабиб подсказал, куда идти, и даже написал адрес на клочке обоев. Кстати, жена его, Елена, приставала ко мне, ввалилась к нам бухая, сказала, что поссорилась с мужем, и поцеловала меня, укусив при этом губу. Больно было и в то же время приятно, я сжал ее упругий зад своими цепкими пальцами дзюдоиста. На ней были пестрые атласные шаровары, в каких обычно щеголяют чернобровые таджички, и мне захотелось стянуть их с Елены и завалить ее на топчан под навесом, благо никого не было дома. Но тут явилась сестра Хабиба, Фатьма, точь-в-точь в таких же соблазнительных штанах, только она была черная, а Елена – яркая блондинка. Фатьма схватила невестку за руку и потащила куколку к калитке, и та, уходя, шепнула: приходи в общий туалет улицы, буду тебя там ждать.

Я закрыл за ними дверь, забрался на сколоченный отцом топчан под навесом и стал размышлять. Подрочив, я решил не ходить в общественный сортир – грязно, дерьма внутри по самые брови, еще провалишься к чертям в позорную яму, да и неохота уже. Я взглянул на свою липкую ладонь убедиться, что на ней нет растительности. На родине в зал, где я занимался дзюдо, приходил чемпион, на которого все смотрели как на бога, и однажды после тренировки он собрал нас, мелкоту нетитулованную, и сказал: знаете, как узнать онаниста? Среди нас, спортсменов, считалось, что мастурбировать плохо, лучше уж трахнуться с трипперной телкой. Нет, говорим, и наперебой стараемся выказать свое презрение ушлепкам, тратящим свое семя так позорно и попусту.

– Эй, потише, – говорит чемпион. Мы смолкаем и благоговейно смотрим ему в рот. – Вы, я как погляжу, серьезно хотите чего-то достичь, и это хорошо, но я вам вот что скажу: у того, кто дрочит, на ладонях вырастают волосы.

И каждый из нас украдкой взглянул на свои руки. Он заметил это, от его орлиного взгляда ничего не скроешь, и засмеялся:

– Ну что, попались, онанисты?

Уличенные в позорнейшем деянии, мы опустили головы, но один из наших не растерялся и спросил чемпиона:

– Ну а у тебя почему волосы на ладонях? Я давно хотел спросить.

Чемпион испуганно посмотрел на свои руки, и зал с высоченным потолком наполнился смехом. Но он не разозлился, с чувством юмора у него все в порядке, он вообще красавчик, кидает соперников на иппон, реже на ваза-ари.

Бред собачий, я про волосы на руке, но после мастурбации внимательно осматриваю правую и решаю, что лучше тратить энергию на тренировках и соревнованиях. А когда выиграю чемпионат мира, вот тогда уже ни в чем себе отказывать не буду. Впрочем, до этого далеко, и тонны пота надо пролить, прежде чем достичь своей цели. И эта мысль подняла меня с топчана и погнала в город.

Записка, которую черкнул Хабиб на клочке обоев, привела меня к небольшому уютному залу, где вместо ковра был настоящий татами. Я дико обрадовался, потому что на родине схватки проводились на обычном борцовском ковре, потертом и залатанном, а он не очень-то соответствует занятиям дзюдо. У нас ведь все очень тонко, чуть ли не шахматная игра, черт подери. Каждый шаг твой должен быть продуман, выходишь на поединок и стараешься внушить противнику, что ты тряпка, размазня, чуть ли не спишь на ходу, хотя внутри весь собран, напружинен, приемы отточены до автоматизма, обманные движения тоже. И вот судья говорит «хаджиме», и если борются технари, то любо-дорого смотреть на схватку. Хуже, когда рубятся быки – так мы, профессионалы, зовем физически сильных и неповоротливых ребят, – подохнуть можно от тоски, глядя на них, им бы на вольную борьбу податься или штангу.

Тренера в этом симпатичном с зеркалами на стенах зале все звали моалимом, я поговорил с ним, и он, узнав, откуда я, заулыбался.

– Осетины – прекрасные борцы, – сказал он и предложил мне сделать разминку вместе с командой.

– Но у меня нет с собой формы, – сказал я печально моалиму.

– А где она?

– Мое кимоно родители запихнули в контейнер вместе с остальными вещами, не знаю, когда прибудет.

– Ничего страшного, в раздевалке есть новое, переоденься, если есть желание.

– О да, спасибо, моалим, как Вас по отчеству?

– Зови меня «моалим», по-нашему это «учитель».

Я впервые кувыркался на татами, восхитительное ощущение – жестко и пружинисто, разогрел мышцы, и после отработки моалим устроил схватки. Я боролся с каким-то Фахреддином, оказавшимся со мной в одной весовой категории. Мне уже успели шепнуть, что он очень сильный дзюдоист – порвал всех на чемпионате республики и через пару недель поедет в Москву на всесоюзный турнир. Моалим, судивший поединок, ребром ладони рассек воздух: хаджиме! Я вышел к центру татами с таким видом, будто меня только что разбудили и меньше всего хочу бороться. Я поклонился Фахреддину, он мне, мы сошлись в схватке, и должен сказать, что более слабого противника я в жизни не видел. Как же он стал чемпионом республики? Или он не в форме? Может, здесь все такие слабые? Но парень был здоров, злился, как черт, и пытался кинуть меня через бедро с захватом за пояс, но как-то очень неумело. Я уже и поддавался ему, но он даже коку не смог у меня выиграть – мешок, одним словом.

После схватки Фахреддин забился в угол и плакал, зато моалим был в восторге от моего умения кидать на иппон. Он прискакал в раздевалку, где я снимал кимоно, и сказал, что я могу оставить форму себе.

– Спасибо, моалим, но у меня уже есть настоящее, венгерское, правда, получу его нескоро.

– Лишнее не помешает, Тамерлан, – улыбнулся он. – Хорошее у тебя имя, царское, ты завоеватель, и я вижу в тебе чемпиона.

Я снова поблагодарил моалима и скромно опустил голову, хотя в душе ликовал.

– Слушай меня внимательно, Тамерлан, если ты останешься в моей команде, я назначу тебе зарплату восемьдесят рублей в месяц. Мало? Еще добавлю двадцатку, не перебивай, будешь ездить на все соревнования, которые в стране и за рубежом. Кстати, через две недели в Москве состоится всесоюзный турнир, и вместо Фахреддина махнешь туда ты.

Домой я прилетел на чемпионских крыльях и весь оставшийся вечер отжимался у топчана, на котором после валялся, мечтая о поездке в Москву. У меня на родине был соперник, который хоть и проигрывал мне в отборе на чемпионаты, но все равно ездил на соревнования, потому что был любимчиком тренера. Но, говоря по чести, я просто ревновал его к мастеру, ведь внимание учителя дорогого стоит. И вот теперь мы встретимся в Москве с этим фаворитом, и я порву его к чертям, докажу тренеру, что я лучший, и после такого триумфа попрошу забрать меня обратно на родину. Уж я постараюсь произвести впечатление, зрители будут визжать от восторга.

Я продолжал тренироваться, Фахреддина я использовал вместо манекена, и он летал по всему залу, жалости к нему я уже не питал и вытирал им татами. Моалиму, наверное, тоже было приятно, что у него появился такой талантливый ученик, как я, и через пару дней он должен был выдать мне деньги на билет в Москву. Последняя тренировка перед вылетом в столицу была в пятницу, и я шел быстрым шагом, чтобы не опоздать. На углу я заметил толпу парней в тюбетейках, они о чем-то говорили, но, увидев меня, притихли. В груди застучало, пот выступил на лбу и начал стекать в глазные впадины, я оглянулся, соображая, в какую сторону бежать. Парни в тюбетейках все равно погнались бы за мной и, конечно, отстали бы, потому что я был в прекрасной физической форме, и это-то было обиднее всего. Я чувствовал, что моей блестящей спортивной карьере пришел конец, впрочем, это лучше, чем оказаться под ногами этих ублюдков. Один на один они не дерутся, я убедился в этом на второй же день после нашего прибытия в Душанбе.

Отец повел меня и братишку в парк прогуляться, купил нам мороженое, и мы, усевшись на лавочке в тени чинары, наслаждались эскимо на палочке. Вдруг послышались гиканье, свист, как будто шла охота на зверя, только вместо дичи я увидел бегущего в нашу сторону парня. За ним гналась толпа местных в тюбетейках. На другой стороне дороги стояли милиционеры, жрали мороженое и делали вид, будто ничего не происходит, хотя парень ломанулся в их сторону. Поняв, что от блюстителей порядка помощи не будет, он хотел юркнуть в кусты за нашей скамейкой, но оттуда выскочили еще несколько ребят в тюбетейках и чапанах. Один из них поставил подножку беглецу, и тот растянулся перед нами, сразу вскочил, но тут подоспела основная толпа преследователей и смяла его.