Читать книгу Тайное место - Тана Френч - Страница 4

Она сама меня разыскала. Обычно люди стараются держаться от нас подальше. Неразборчивое бормотание по номеру горячей линии, В 95-м я видел, как… никаких имен, и щелчок отбоя, если попросишь уточнить. Письмо, набранное на компьютере и отправленное из другого города, на конверте и бумаге никаких отпечатков. Если человек оказывается нам нужен, приходится долго его вычислять и выслеживать. Но она – она сама пришла, и именно ко мне.

Я ее не узнал. Я только что поднялся по лестнице и спешил в свой отдел. Майское утро, а по ощущениям – лето, солнце шпарит сквозь стекло, ярко освещая трещины на оштукатуренных стенах. Я мурлыкал на ходу песенку, подпевая мелодии, звучавшей в голове.

Конечно, я не мог ее не заметить. Она устроилась на обшарпанном кожаном диване в углу, нога на ногу, скрестив руки. Платиновая блондинка, волосы завязаны в длинный хвост; строгая школьная форма: юбка в сине-зеленую клетку, синий пиджак. Я подумал, что это просто чей-то ребенок, ждет, когда папа поведет ее к дантисту. Дочка старшего инспектора, например, – да кого угодно с большей, чем у меня, зарплатой. Дело не только в гербе на школьном блейзере. Изящно-небрежная расслабленная поза, надменно вздернутый подбородок, как будто это место – ее по праву, если ей вдруг взбредет в голову заняться канцелярской писаниной. Я прошел мимо – коротко кивнув на случай, если она и впрямь дочка начальника, – и направился в отдел.

А вот узнала ли меня она? Может, и нет. Прошло целых шесть лет, она была совсем ребенком, а во мне ничего примечательного, кроме рыжих волос. Забыла, должно быть. А может, и признала, но не подала виду по собственным причинам.

Она дождалась, пока секретарша объявила, указывая карандашом в сторону дивана:

– Детектив Моран, с вами хотят поговорить. Мисс Холли Мэкки.

Я резко развернулся, солнечный зайчик блеснул, ослепив на мгновение. Ну разумеется. Глаза-то должен был узнать. Большие, ярко-синие, и в придачу утонченные полукружия век: люди-кошки, бледная девушка с сережкой со старинной картины, тайна.

– Холли, – протянул я руку. – Привет. Давно не виделись.

Несколько секунд эти немигающие непроницаемые глаза пристально изучали меня, впитывая информацию. Потом она встала. Руку она все еще пожимала по-детски, торопливо выдергивая ладошку.

– Привет, Стивен.

Приятный голос. Ясный и спокойный, без этого мультяшного повизгивания. Выговор высший класс, но без понтового карикатурного аристократизма. Отец ей никогда бы не позволил таких выкрутасов. Сразу долой форменный блейзер и марш в муниципальную школу.

– Чем могу помочь?

Немного тише:

– Я вам кое-что принесла.

Тут я растерялся. Десять минут десятого, школьная форма – она прогуливает, это непременно обнаружат. И пришла она явно не с поздравительной открыткой, столько-то лет спустя.

– Да?

– Ну не здесь же.

Она выразительно покосилась на секретаршу: разговор будет конфиденциальный. Девочка-подросток, смотри в оба. Дочь детектива, будь вдвойне настороже. Но это Холли Мэкки – впутай кого-нибудь, кто ей не по душе, и пиши пропало.

– Давай поищем место, где можно поговорить спокойно.

Я работаю в отделе нераскрытых преступлений, висяков по-нашему. Когда мы беседуем со свидетелями, им кажется, что это не всерьез, не настоящее расследование убийства, без пистолетов и наручников, ничего такого, что врывается в их жизнь, как торнадо. Дело прошлое, размытое, полузабытое, расплывающееся по краям. А мы подыгрываем. Наша комната для допросов похожа на уютную приемную стоматолога: мягкие диваны, на окнах жалюзи, на стеклянном столике стопка зачитанных журналов. Отвратительный чай и кофе. Можно и не заметить видеокамеру в углу и одностороннее зеркало за шторкой, если не хочется их видеть, а им, конечно же, не хочется. Не волнуйтесь, сэр, всего несколько минут, и вы спокойно пойдете домой.

Туда я и привел Холли. Другая на ее месте вертела бы головой всю дорогу, но для Холли тут не было ничего нового. Она шла по коридору, как по своей квартире.

А я наблюдал за ней. Она, конечно, потрясающе повзрослела. Среднего роста или чуть ниже. Стройная, очень стройная, но выглядит естественно, никакой голодной истощенности. Формы уже обозначены. Не ослепительная красавица – во всяком случае, пока еще нет, – но и ничего уродливого, никаких брекетов, прыщей и прочего, а благодаря глазам она не казалась еще одним клоном образцовой блондинки, на нее хотелось оборачиваться.

Ухажер ударил? Лапал, изнасиловал? И Холли предпочла прийти ко мне, а не к незнакомцу из отдела сексуальных преступлений?

Кое-что принесла. Улику?

Она прикрыла за собой дверь комнаты для допросов, огляделась.

Я небрежным движением включил камеру.

– Садись.

Холли осталась на месте. Провела пальцем по зеленым потертостям дивана.

– Эта комната симпатичнее, чем те, что были раньше.

– Как вообще поживаешь?

Она продолжала изучать комнату, на меня не смотрела.

– Нормально.

– Хочешь чаю? Или кофе?

Качнула головой.

Я ждал.

– А вы возмужали, – сказала Холли. – Раньше были похожи на студента.

– А ты была маленькой девочкой, которая ходила на допросы с куклой. Клара ее звали, верно? – Это вынудило ее таки повернуться ко мне. – В смысле, мы оба повзрослели, я об этом.

Она впервые улыбнулась. Намек на улыбку, в точности как я запомнил. В этом было что-то очень трогательное и тогда, давно, всякий раз меня цепляло. И вот опять.

– Рада вас видеть, – сказала она.

Когда Холли было девять-десять лет, она стала свидетельницей в деле об убийстве. Дело вел не я, но именно я с ней беседовал. Я зафиксировал ее показания, подготовил ее к появлению на суде. Она не хотела туда идти, но все-таки согласилась. А может, ее папочка-детектив заставил. Кто ее знает. Даже когда ей было девять, я не питал иллюзий, что могу ее понять.

– Я тоже.

Короткий решительный вздох, так что плечи приподнялись, кивок – самой себе, словно что-то щелкнуло. Она уронила на пол школьный рюкзак. Подцепила пальцем лацкан форменного блейзера, демонстрируя мне вышитую на нем эмблему.

– Я теперь учусь в Килде. – Сказав это, она уставилась на меня, наблюдая за реакцией.

Я только кивнул, но сразу почувствовал себя неотесанным нахалом. Школа Святой Килды, о таких заведениях типы вроде меня и слышать-то не должны. Я и не знал бы о ней никогда, если бы не труп одного парнишки.

Средняя школа для девочек, частная, зеленый пригород. Монашки. Год назад две монахини вышли на рассвете прогуляться и в роще на дальнем конце школьной территории обнаружили лежащего юношу. Сначала они приняли его за спящего – вероятно, пьяного. В гневе ринулись к нему, дабы напомнить о семи смертных грехах, очистить от скверны и заодно выяснить, на чьи добродетели он посягнул. И прогремел грозный глас целомудрия: Молодой человек! А он не шелохнулся.

Кристофер Харпер, шестнадцати лет, из школы для мальчиков через одну улицу и две чрезвычайно высокие стены отсюда. Той ночью кто-то проломил ему голову.

Людей было задействовано – можно жилой квартал построить, сверхурочных выплачено столько, что можно все закладные оплатить, а уж бумаг по этому делу хватило бы, чтобы запрудить реку. Подозрительный сторож, случайный работяга – исключено. Одноклассник, с которым они как-то подрались, – исключено. Угрожающего вида местные мигранты, привлекавшиеся за мелкие правонарушения, – исключено.

И все. Больше никаких идей. Ни единого подозреваемого и ни малейшего представления, почему Кристофер вообще оказался на территории Святой Килды. А потом все сошло на нет – все меньше времени, все меньше людей. Никто не заявил бы этого прямо, все-таки жертвой был подросток, но на практике дело закрыли. К настоящему моменту все документы хранятся в архивах отдела убийств. Рано или поздно до начальства дойдут какие-нибудь скандальные намеки из прессы, дело откопают и подбросят нам, в бар “Последний шанс”.

Холли пригладила лацкан.

– Вы ведь знаете про Криса Харпера, да?

– Да, – кивнул я. – Ты тогда уже училась в Святой Килде?

– Ага. Я там с первого года. А сейчас уже на четвертом.

И опять замолчала, вынуждая меня делать очередной шаг. Один неверный вопрос – и она уйдет, разочарованная во мне: слишком старый, очередной бесполезный взрослый, который не в состоянии ничего понять. Я осторожно прощупал почву:

– Ты живешь в пансионе?

– Да, последние два года. Но только с понедельника по пятницу. На выходные уезжаю домой.

В какой же день это произошло, не помню.

– Ты была в школе в ту ночь, когда это случилось?

– В ночь, когда убили Криса.

Короткая вспышка раздражения. Папина дочка: не выносит, когда ходят вокруг да около, – во всяком случае, когда это делают другие.

– В ночь, когда убили Криса, – согласился я. – Ты была там?

– Там я, естественно, не была. Но в школе – да.

– Ты что-то видела? Или слышала?

Вновь раздраженно, на этот раз куда более выразительно:

– Меня об этом уже спрашивали. Следователи. Они допросили нас, не знаю, тысячу раз, не меньше.

– Но с тех пор ты могла что-то припомнить, – примирительно сказал я. – Или передумать насчет того, о чем следует промолчать.

– Я не дура. И в курсе про все ваши штуки. Забыли? – Она уже готова была развернуться к двери.

Сменим тактику.

– Ты была знакома с Крисом?

Холли успокоилась.

– Постольку-поскольку. Наши школы сотрудничают, поневоле познакомишься. Мы не дружили, ничего такого, просто наши компании зависали вместе пару раз.

– Что он был за человек?

Пожимает плечами:

– Парень как парень.

– Он тебе нравился?

Вновь движение плечами:

– Нормальный.

Дело в том, что я немного знаю папочку Холли. Фрэнк Мэкки работает под прикрытием. Столкнешься с ним нос к носу – он увильнет; зайдешь сбоку – ринется в лоб. Я сказал:

– Ты пришла, потому что хотела мне что-то сообщить. Я не намерен играть в угадайку, в которой все равно не смогу победить. Если ты не уверена, что готова говорить, уходи и возвращайся, когда надумаешь. Если все же готова, выкладывай.

Холли явно понравился такой подход. Она едва не улыбнулась в ответ, но просто кивнула.

– Есть такая доска, – сказала она. – У нас в школе. Доска объявлений. На верхнем этаже, напротив художественной мастерской. Ее называют Тайное Место. Если у тебя есть тайна, ну, там, ненавидишь своих родителей, например, или тебе нравится какой-нибудь парень, можешь написать про это на бумажке и прикрепить туда.

Спрашивать зачем, видимо, бессмысленно. Девочки-подростки – понять невозможно. У меня есть сестры. Я давно отучился задавать лишние вопросы.

– Вчера вечером мы с девчонками занимались в мастерской – работали над проектом. Я забыла там наверху свой телефон, но вспомнила про него только после отбоя, поэтому вчера за ним не вернулась. И пошла туда сегодня с утра пораньше, еще до завтрака.

Слишком гладко излагает – не моргнув глазом, ни тени нерешительности. Будь это другая девчонка, я бы сразу сказал, что все это чушь собачья. Но Холли существо опытное, да к тому же у нее такой папаша – с него станется снимать показания всякий раз, стоит ей опоздать вечером домой.

– Я глянула на доску, – продолжала Холли. Наклонилась к своему рюкзаку, открыла. – Просто по пути к мастерской.

Вот оно: рука замерла над зеленой папкой. Она помедлила, не глядя на меня. Волосы, связанные в хвост, упали, скрывая профиль. Занервничала наконец-то. Не такие уж мы холодные и невозмутимые, оказывается. Потом она выпрямилась и вновь встретилась со мной взглядом, лицо опять непроницаемое. Вытянула руку, вручая мне зеленую папку. И отдернула, едва я коснулся ее, так стремительно, что я едва не выронил.

– Вот это было на доске.

На папке надпись: “Холли Мэкки, 4Л, Обществоведение”. Внутри – прозрачный пластиковый конверт. В нем – канцелярская кнопка, свалившаяся в самый угол, и фотография.

Его я узнал гораздо быстрее, чем саму Холли. Это лицо неделями не сходило с первых полос всех изданий и с телевизионных экранов, красовалось во всех полицейских сводках.

Снимок, правда, другой. Парня застигли в момент, когда он обернулся, глядя через плечо. Слегка размытый фон – желтые осенние листья. Весело смеется. Симпатичный. Блестящие каштановые волосы, зачесанные, как у поп-музыканта, но густые, изогнутые книзу брови, делали его похожим на забавного щенка. Кожа чистая, щеки румяные; всего несколько веснушек на скулах, и только. Подбородок, который вполне мог с годами стать мужественным, если бы ему дали время. Широкая улыбка, от которой разбегаются мелкие морщинки вокруг глаз и носа. Немножко нахальный, немножко милый. Юный и все прочее, что всплывает в сознании, когда вы слышите слово “юный”. Летняя влюбленность, герой для младшего брата, пушечное мясо.

А прямо на его голубой футболке, чуть ниже лица, наклеены буквы, вырезанные из книжки, – прилеплены c большими промежутками, как в записках о выкупе. Краешки аккуратные, вырезано тщательно.

Я знаю, кто его убил.

Холли молча смотрела на меня.

Я перевернул конверт. Обычная белая карточка, такую можно купить где угодно, чтобы напечатать свою фотографию, например. Никаких других подписей, ничего.

– Ты это трогала руками? – спросил я.

Выразительно закаченные к потолку глаза.

– Разумеется, нет. Я вернулась в мастерскую, нашла это, – она показала на конверт, – и деревянный ножик. Подцепила ножом кнопку, вытащила, а записку подхватила в конверт.

– Отличная работа. А что потом?

– Спрятала под блузку, а у себя в комнате сунула в папку. Потом сказалась больной и улеглась обратно в кровать. Пришла медсестра, я наплела ей чего-то, а потом смылась потихоньку из школы и явилась сюда.

– Почему?

Холли возмущенно вытаращила глаза:

– Потому что я думала, что вы, парни, захотите это узнать. Если вам пофиг, я просто выкину все это к черту и вернусь в школу, пока там не обнаружили, что я сбежала.

– Мне не пофиг. Я просто в восторге, что ты это обнаружила. Мне лишь интересно, почему ты не отнесла карточку учителям или своему отцу.

Короткий взгляд на стенные часы (заодно заметила видеокамеру):

– Черт. Вот и напомнили. На перемене медсестра опять припрется проверить, как я, и если не найдет меня на месте, они там все просто взбесятся. Не могли бы вы позвонить в школу, сказать, что вы мой отец и я сейчас с вами? Типа, мой дедушка помирает, и вы позвонили мне сообщить, а я мгновенно сорвалась, никому ничего не сказав, потому что не хотела, чтобы меня направили к школьному психологу поговорить о моих чувствах.

Все предусмотрела, однако.

– Хорошо, я позвоню в школу. Но не собираюсь представляться твоим отцом. (Гневное фырканье Холли.) Я просто сообщу, что ты кое-что передала нам, и поступила очень правильно. Это защитит тебя от лишних расспросов, верно?

– Ну ладно. Но вы хотя бы можете сказать, что мне запрещено обсуждать это с кем бы то ни было? Чтобы они не приматывались?

– Без проблем. – Крис Харпер весело и обаятельно смеется надо мной, в развороте его плеч достаточно энергии, чтобы поднять на ноги пол-Дублина. Я сунул его обратно в папку, закрыл. – Ты кому-нибудь уже рассказала? Может, своей лучшей подружке? Все нормально, даже если так, мне просто нужно знать.

Тень скользнула по тонким скулам Холли, она вдруг стала как-то старше и сложнее, что ли. В голосе тоже появились иные интонации.

– Нет, я никому ничего не говорила.

– О’кей. Сейчас я позвоню в школу, а потом запротоколирую твое заявление. Хочешь, чтобы присутствовал кто-нибудь из твоих родителей?

Она мгновенно пришла в себя.

– О боже, нет. Что, кто-то обязательно должен тут сидеть? Вы не можете просто так взять и записать?

– Сколько тебе лет?

Она прикинула, не соврать ли. Но отказалась от этой идеи.

– Шестнадцать.

– Нам нужен твой законный представитель, взрослый. Чтобы я тебя не напугал и не смущал.

– Вы меня не смущаете.

Еще бы, черт побери.

– Да, я знаю. Но такие уж у нас правила. Ты побудь пока здесь, налей себе чашечку чаю, если пожелаешь. Я вернусь через пару минут.

Холли плюхнулась на диван. Почти свернулась в клубок: ноги затолкала под себя, руки скрестила. Перебросила хвостик вперед и начала его нервно покусывать. В комнате жарища, как обычно, но ей словно зябко. И даже вслед мне не глянула.

В отделе сексуальных преступлений, двумя этажами ниже, есть дежурный социальный работник. Я вызвал ее, записал показания Холли. Потом, уже в коридоре, спросил эту тетку, не отвезет ли она Холли обратно в Святую Килду, – Холли в благодарность метнула в меня уничтожающий взгляд.

– Так твое школьное начальство убедится, что ты и в самом деле сотрудничаешь с полицией, – пояснил я. – Что это не твой парень им звонил. Меньше мороки.

Она скривила такую физиономию, что любому ясно: слукавить мне не удалось.

Она не спрашивала, что будет дальше, как мы поступим с новой информацией. Понимала, какие у нас правила. Бросила на прощанье:

– До скорого.

– Спасибо, что пришла. Ты действительно правильно поступила.

Холли промолчала. Только улыбнулась уголком рта, отчасти саркастично, отчасти нет.

Я смотрел, как они удаляются по коридору. Холли шествовала с идеально прямой спиной, а социальная тетка семенила рядом, тщетно пытаясь затеять разговор, как вдруг меня осенило: она же так и не ответила на вопрос. Ловко вильнула в сторону, как заправский роллер, и продолжила в своем направлении.

– Холли.

Она обернулась, поправляя лямку рюкзака. Насторожилась.

– Я тебя уже спрашивал. Почему ты принесла это мне?

Холли изучала меня. Такой взгляд выбивает из равновесия. Знаете, когда кажется, что портрет следит за тобой.

– Тогда, давно, – сказала она, – весь тот год все словно по минному полю крались. Будто стоит им произнести одно неверное слово, я тут же психану, случится нервный срыв и меня увезут в смирительной рубашке и с пеной изо рта. Даже папа – он притворялся, что абсолютно спокоен, но я же видела, что он весь на нервах, постоянно. Это было просто… ну, ааааррррр! (Рычащий звук чистой ярости, пальцы судорожно растопырены.) Вы были единственным, кто не вел себя так, будто я в любой момент могу спятить от страха. Вы были просто, типа, ну, о’кей, это отстой, да, но подумаешь, с людьми случаются истории и похуже, и ничего, все как-то справляются, никто пока не помер от этого. Так что давай побыстрее покончим с этим делом.

Крайне важно продемонстрировать отзывчивость и участие юному свидетелю. У нас на эту тему проводят семинары и тренинги, даже презентации в Power Point, если повезет. А я просто помню, каково это – быть пацаном. Большинство людей обычно забывают. Легкий намек на сочувствие – чуднó. Чуть больше сочувствия – великолепно. Еще больше – и ты уже мечтаешь, как бы вмазать кому-нибудь в кадык.

– Быть свидетелем и вправду противно. Для кого угодно. Но у тебя это получилось лучше многих.

На этот раз в улыбке ни тени сарказма. Нечто иное, много всего, но не сарказм.

– Вы можете объяснить в школе, что я вовсе не напугана? – спросила Холли у социального работника, которая торопливо изображала дополнительное сочувствие, чтобы скрыть недоумение. – Вот прямо нисколечко?

И ушла.

Кое-что важное обо мне: у меня есть планы.

Первое, что я сделал, распрощавшись с Холли и социальной теткой, – отыскал в системе файл с делом Харпера.

Главный следователь: Антуанетта Конвей.

Казалось бы, ну женщина в отделе убийств, что тут скандального. Да вообще ничего особенного, если так подумать. Но большинство ветеранов у нас принадлежит к старой школе – как, впрочем, и большинство молодежи. Равенство – тоненький налет на вековых принципах, поскреби ногтем, и мгновенно сойдет. Ходят сплетни, что Конвей заполучила это местечко, перепихнувшись кое с кем, другие поговаривают, что просто попала в струю. Она и впрямь особенная, не какая-нибудь одутловатая ирландская курносая деревенщина, нет, – смуглая кожа, точеные скулы и нос, иссиня-черные блестящие волосы. Какая досада, что она не в инвалидном кресле, сплетничал народ, а то бы уже стала комиссаром.

Я был знаком, назовем это так, с Конвей задолго до того, как она прославилась. В колледже она была двумя годами младше меня. Высокая девчонка, волосы собраны в тугой хвост. Сложена как бегунья – длинные конечности, длинные мышцы. Подбородок всегда чуть приподнят, плечи отведены назад. Первую неделю вокруг Конвей крутилось много парней – норовили услужить, помочь, познакомиться, быть обаятельными и дружелюбными, и вроде чистая случайность, что другим девчонкам, с рядовой внешностью, почему-то не досталось такого же внимания. Неизвестно, как она их отшила, но уже через неделю парни перестали к ней подкатывать. И принялись поливать ее дерьмом.

Училась двумя годами младше. Перешла из патрульных в следователи годом позже меня. Попала в отдел убийств в то же время, когда меня перевели в Нераскрытые Дела.

Висяки – это в целом неплохо. Просто оструительно хорошо для такого парня, как я: настоящий дублинский пролетарий, первый из всей семьи сдал выпускные школьные экзамены, получил полноценное среднее образование, а не пошел в техническое училище. К двадцати шести отучился, в двадцать восемь ушел из отдела общих расследований и стал инспектором в полиции нравов – папаша Холли замолвил за меня словечко. В отдел нераскрытых преступлений я попал на той неделе, когда мне исполнилось тридцать, надеясь, что на этот раз, напротив, обошлось без протекции, но, боюсь, ошибался. Сейчас мне тридцать два. Пора двигаться дальше.

Нераскрытые Дела – это хорошо. Но Убийства – лучше.

Тут отец Холли мне не помощник, даже если бы я попросил. Босс убойного отдела терпеть его не может. От меня он тоже не в восторге.

Взять тот случай, где Холли была свидетелем. Произвел тогда арест я. Я зачитал права, я застегнул наручники, я подписал отчет об аресте. Но в то время я был просто мелкой сошкой на подхвате: обязан передать выше по инстанции любую стоящую информацию, которая мне попалась, а потом вернуться в дежурку и как пай-мальчик печатать никчемные показания. Но я все-таки арестовал его сам. Я это заслужил.

Вот еще одна важная моя черта: понимаю, когда выпал мой шанс.

Тот арест, вкупе с поддержкой Фрэнка Мэкки, позволил мне выбраться из общего отдела. Тот арест дал мне шанс попасть в Нераскрытые. И именно тот арест закрыл для меня путь в отдел убийств.

Одновременно со щелчком наручников я услышал щелчок закрывшейся двери. Вы имеете право хранить молчание, и я понимал, что попал в черный список тех, кому в обозримом будущем не светит в Убийства. Но если бы я отдал тот арест другому, я бы точно оказался в тупиковом списке навечно приговоренных пялиться в стену дежурного отделения, печатая показания людей, которые ничего не видели и не слышали. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и может быть использовано в качестве доказательства. Щелк.

Видишь шанс – и цепляешься за него. Я был уверен, что рано или поздно засов отодвинется.

Прошло семь лет, и эта уверенность уже начинала колебаться.

Отдел убийств – это конюшня чистопородных скакунов. Это шик и глянец, легкое поигрывание рельефных мышц, от которого замирает дыхание. Отдел убийств – это тавро на твоем плече, как татуировка элитного армейского подразделения, как гладиаторский знак, это признание на всю жизнь: один из нас, избранных.

Я хочу в Убийства.

Можно было бы переслать карточку и показания Холли прямиком Антуанетте Конвей, с соответствующей сопроводительной запиской, – и все, конец истории. А еще лучше было бы позвонить ей в ту же секунду, как Холли вытащила из папки карточку, и передать Конвей обеих.

Ну уж нет. Это мой шанс – мой единственный шанс.

Второе имя из дела Харпера: Томас Костелло. Старая рабочая лошадка из Убийств. Двести лет в строю, два месяца в отставке. Как только в Убийствах открывается вакансия, я сразу же узнаю. Антуанетта Конвей пока не выбрала нового напарника. Все еще работает в одиночку.

Я пошел к боссу. Он сразу просек, к чему я клоню, и ему понравилась идея – мы таким образом оказывались причастны к громкому расследованию. И прикинул, как это может сказаться на бюджете следующего года. Я ему, конечно, нравился, но не настолько, чтобы тосковать по мне. И он не видел проблемы в том, чтобы направить меня в отдел убийств, дабы вручить Конвей лично поздравительную открыточку. Обратно можешь не спешить, посоветовал босс. Если в Убийствах пожелают, чтобы ты у них остался, пускай оставляют.

Понятно, что Конвей я ни к чему. Но она все равно меня получит.

Конвей проводила допрос. Я сел за пустой стол в отделе, потрепался с парнями. Буквально парой слов перекинулся, в Убийствах народ занятой. Входишь туда – и сразу сердце частит. Телефоны звонят, компьютеры щелкают, люди снуют туда-сюда – неторопливо, но очень деловито. Но кое у кого все же нашлась минутка хоть по плечу меня хлопнуть, спросить, что да как. Ищешь Конвей? То-то она целую неделю никому не отрывала яйца – видно, кто-то у нее все же завелся. Правда, не подумал бы, что она по части мужиков. Ты нас всех спас, парень. Прививки сделал? БДСМ-костюмчик надел?

Они тут все чуть старше меня, одеты стильненько. Я усмехался, но все же старался помалкивать.

– Странно, что она связалась с рыжим.

– Ну, у меня хотя бы есть волосы. Никому не нужен лысый хрен вроде тебя.

– У меня дома есть роскошная цыпочка, которая считает иначе.

– Вчера ночью она так не думала.

Помалкивал, короче, более-менее.

Антуанетта Конвей вошла, держа в руках стопку бумаг, захлопнула дверь локтем. Ринулась к своему столу.

Все та же стремительная походка, не отставай или проваливай. Высокая, как я, шесть футов, причем это намеренно: несколько дюймов роста за счет каблуков, наступит – хана вашему пальцу. Черный брючный костюм, недешевый, что там – шикарный, точно по фигуре; ни малейшей попытки скрыть форму длинных ног, изгибы бедер. Всего лишь проходя по отделу, она полудюжиной разных способов словно говорила: только попробуй вякнуть.

– Он признался, Конвей?

– Нет.

– Ц-ц. Теряешь хватку.

– Он не подозреваемый, дебил.

– И это тебя останавливает? Хороший удар в пах, и дело в шляпе – признание.

Не совсем обычная дружеская перепалка. Напряжение в воздухе, опасные уколы, почти на грани. Не могу сказать, в ней было дело, или просто день такой выдался, или у них в отделе всегда такая обстановка. В Убийствах всё по-другому. Ритм быстрее и безжалостнее, канат тоньше и натянут выше. Один неверный шаг – и тебе конец.

Конвей рухнула в кресло, тут же потянулась к компьютеру.

– Здесь твой дружок, Конвей.

Ноль внимания.

– Что, и миловаться не будете, он даже поцелуйчика не заслужил?

– Что за дерьмо ты несешь, придурок?

Шутник ткнул пальцем в меня:

– Он весь твой.

Конвей наконец меня заметила. Ледяной взгляд, темные глаза, пухлые губы плотно сжаты. Никакого макияжа.

– Ну?

– Стивен Моран. Нераскрытые Преступления. – Я протянул ей конверт с доказательством. Слава богу, что я не один из тех, кто приматывался к ней на курсах. – Вот это попало ко мне сегодня.

Она прочла надпись на фото, не меняя выражения лица. Обстоятельно рассмотрела карточку с обеих сторон, прочла показания.

– Ах, эта, – сказала, добравшись до имени Холли.

– Вы ее знаете?

– Допрашивала ее в прошлом году. Пару раз. Натерпелась по полной. Наглая маленькая стерва. Они все там такие, в этой школе, но она – из худших. С ней говорить как зубы драть.

– Вы считаете, ей что-то известно?

Проницательный взгляд, приподняла лист с показаниями:

– Как ты этого добился?

– Холли Мэкки была свидетелем по делу, с которым я работал в 2007-м. Мы с ней тогда поладили. Даже больше, чем я надеялся, судя по всему.

Конвей приподняла бровь. Она слышала про то дело. Что означало, слышала и обо мне.

– О’кей, – без всякой интонации, – спасибо.

Она развернулась в своем кресле, потыкала в кнопки телефона. Прижала трубку подбородком, откинулась на спинку кресла, перечитывая показания.

Хамка, моя матушка именно так назвала бы Конвей. Эта ваша Антуанетта – и косой взгляд исподлобья – немножко хамовата. Как бы не о ней лично или не только о ней, в целом о ее происхождении, и все такое. Акцент, взгляд, манеры. Дублин, кварталы бедноты; всего несколько минут ходьбы от тех мест, где я вырос, но в то же время – многие и многие мили. Мрачные многоэтажки. Граффити “под ИРА” и лужи мочи. Мусор. Отбросы общества. Люди, которые в жизни не сдали ни одного экзамена, но до буковки знали все лазейки в схемах начисления социальной помощи и с точностью до тысячных подсчитывали суммы своих пособий. Люди, которые не одобрили бы выбор профессии Конвей.

Некоторым нравится хамство. Им кажется, это круто, это и есть реальная жизнь, а если надо, от него легко избавиться и освоить приличные манеры и культурное произношение. Но хамство не выглядит так уж обаятельно, если вы выросли рядом с ним и вся ваша семья барахталась из последних сил, лишь бы только удержаться на поверхности. Я люблю деликатность, людей спокойных и мягких, мягких как бархат.

Я напомнил себе: вовсе не обязательно становиться лучшим другом Конвей. Достаточно быть просто полезным, полезным настолько, чтобы попасть в поле ее начальственного радара, и действовать дальше.

– Софи. Это Антуанетта. – Оказывается, когда она говорит с кем-то, ей приятным, голос меняется, становится мягче, в углах рта появляется на-многое-готова улыбочка, она почти кокетничает. Сразу становится моложе, к такой девчонке можно и подкатиться в баре, если набраться смелости.

– Да, хорошо. А у тебя? Слушай… У меня тут для тебя фото… Нет, дело Харпера. Меня интересуют отпечатки, но не могла бы ты заодно проверить и саму фотографию, а? На что снимали, когда, где, на чем распечатана. Все, что сумеешь выяснить. – Она поднесла конверт поближе к глазам. – И на ней наклеены слова. Вырезанные откуда-то, как в письмах про выкуп. Попробуй выяснить, откуда их вырезали, ладно? Да, знаю. Но сотвори для меня чудо. Пока, увидимся.

И повесила трубку. Вытащила из кармана смартфон, сфотографировала карточку: лицевая сторона, оборотная, поближе, подальше, детали. Отошла к принтеру в углу, распечатала. Вернулась за стол и недоуменно уставилась на меня.

Я не смутился.

– Ты все еще здесь?

– Я хотел бы работать с вами вместе над этим делом, – ответил я.

Усмешка.

– Не сомневаюсь. – Она уселась обратно в кресло, вытащила из ящика стола еще один конверт.

– Вы же сами сказали, что вам не удалось ничего добиться от Холли Мэкки и ее одноклассниц. Но мне она доверяет, даже симпатизирует, настолько, что принесла мне это. И если она согласилась со мной поговорить, наверняка убедит и своих подружек со мной побеседовать.

Конвей поразмыслила, чуть вращаясь в своем кресле из стороны в сторону.

– Ну что вы теряете? – настаивал я.

Может, акцент сыграл свою роль. Большинство копов родом из маленьких городков, из деревень; никто не любит хитроумных дублинцев, которые считают себя центром вселенной, когда всем известно, что на самом деле пуп земли – их родной Баллигленжопинг. А может, ей нравилось то, что она обо мне слышала. Как бы то ни было, она написала на конверте имя, сунула внутрь карточку. Сказала:

– Я отправляюсь в школу посмотреть на эту их доску, побеседовать кое с кем. Можешь поехать со мной, если хочешь. Если окажешься полезен, потолкуем, что делать дальше. Если нет – можешь проваливать обратно в свои Нераскрытые Преступления.

У меня хватило ума не завопить “Ура!”, поэтому я произнес лишь:

– Звучит неплохо.

– Тебе не нужно позвонить мамочке и сказать, что не вернешься домой?

– Мой босс в курсе. Нет проблем.

– Отлично, – констатировала Конвей. Решительно отодвинула стул. – Введу тебя в курс дела по дороге. За рулем буду я.

Кто-то тихонько многозначительно присвистнул нам вслед. Сдавленные смешки. Конвей даже не обернулась.