Читать книгу «Лав – из» (сборник) - Таня Малярчук - Страница 3

1

Осень – пора старых фотографий.

Антонина Васильевна разложила у себя на коленях, укрытых пледом, два толстых альбома с фотокарточками.

Жучка – задрипанная собачка Антонины Васильевны – скулит под дверью. Жучка просится на улицу, но Антонина Васильевна в печали.

– Жучка, – говорит Антонина Васильевна, – потерпи хоть раз в жизни. Я смотрю фотографии. Я хочу поплакать!

Жучка продолжает скулить.

«Ну ладно, – думает Антонина Васильевна, – в конце концов, я не помню, когда выводила ее на улицу. Проклятая старушечья память. Вчера? Или позавчера? Вчера у меня болела поясница – вряд ли я в таком состоянии выходила с ней во двор».

– Хорошо, – говорит Антонина Васильевна Жучке. – Идем. Твоя взяла.

Антонина Васильевна поднимается с кресла, а Жучка радостно вымахивает третью своего хвоста, пострадавшего когда-то в дверях лифта.

– Вот сволочи! – восклицает Антонина Васильевна, дотронувшись до батареи в гостиной. – Ноябрь уже, а отопление и не думают включать!

Надевает свое потрепанное, когда-то страшно модное бордовое демисезонное пальто «джерси». Оглаживает воротник из стриженого песца. Надевает черные сапоги, и на правом, как обычно, расходится молния.

Нужно купить новые, думает Антонина Васильевна, а то скоро не в чем будет выгуливать Жучку. Рядом с метро «Минская» недавно открылся магазин «Обувь по 50 гривен». Антонина Васильевна видела на витрине надпись, обвешанную разноцветными воздушными шариками: «Мы уже открылись». Нужно будет зайти. Раз уже открылись, то нужно зайти.

В коридоре Антонина Васильевна замирает и прислушивается.

Быть этого не может! Неужели снова?! Сколько можно?! Люди окончательно совесть потеряли!

– Сейчас я им покажу! – решительно говорит Антонина Васильевна. – Жучка! За мной!

Она выходит из квартиры и спускается на лифте со второго этажа на первый. Жучка сбегает по ступенькам.

Здесь, на первом этаже, музыка слышна громче. Антонина Васильевна идет на звук.

Может, я стала подслеповатой, но со слухом у меня все в порядке, думает она. Ну ни стыда ни совести у людей!

Дверь шестой квартиры приоткрыта. Антонина Васильевна смело входит. Жучка семенит следом.

Сейчас я им устрою дискотеку, думает Антонина Васильевна. Сейчас они у меня запоют.

Квартира оказалась нежилой. Никакой мебели, никаких вещей. Коридорчик и одна комната с зеркалами во всю стену. Антонина Васильевна даже растерялась. Собственное отражение в зеркале ей не нравится.

Какая же я стала старая и сгорбленная, думает она.

На подоконнике массивный магнитофон, включенный на полную громкость. Антонина Васильевна недовольно морщится, а Жучка начинает подгавкивать, подпевать по-собачьи.

– Замолкни, Жучка, и без тебя тошно!

Антонина Васильевна оглядывается в поисках жертвы.

И вдруг видит перед собой странное существо мужского пола в атласе и блестках.

– Господи, что здесь происходит? – бормочет Антонина Васильевна себе под нос.

Фавн вытаращивается на гостью, смотрит так несколько секунд, а потом, как-то странно и ненормально вышагивая, проплывает к магнитофону и приглушает звук.

Гомик, думает Антонина Васильевна, или того хуже – трансвестит. Куда я попала? Вот придушат меня сейчас здесь, и никто не спохватится.

– Что вам нужно? – спрашивает существо в атласе и блестках.

Антонина Васильевна замечает, что это довольно молодой парень, смуглый, с зачесанной и сдобренной гелем шевелюрой и с намазанным гримом лицом. Синяя распахнутая на груди атласная сорочка с рюшами, черные широкие штаны с лампасами, лакированные туфли на каблуках.

– Молодой человек, вы чего вырядились, как клоун? – гневно вопрошает Антонина Васильевна.

– А вам какое дело? Что вам вообще нужно?

– Требую большего уважения! – выдает Антонина Васильевна. – Не уважаете меня, так хоть старость уважьте!

– Я вас ничем не обидел.

– Ну да, не обидели! Разве? На вас смотреть-то стыдно!

– Я вас не просил на меня смотреть.

– Молодой человек! Вы не на безлюдном острове живете! Будете жить на острове, тогда, пожалуйста, ходите хоть в юбках, хоть голышом! А здесь, среди людей, прошу одеваться так, как это положено мужчинам!

Парень, очевидно, понял, что быстро все это уладить не удастся. Он полностью выключает магнитофон и подходит к Антонине Васильевне.

– Э-э-э… уважаемая, что вам от меня нужно?

– Антонина Васильевна. Меня зовут Антонина Васильевна.

– Антонина Васильевна, что…

– Антонiно́ Василiвно́! В украинском языке существует звательный падеж.

– Антонiно́ Василiвно́! Что вам от меня нужно?

Антонина Васильевна выпрямляется со всей гордостью, на которую только способна ее старость.

– Вы очень громко крутите свою музыку.

– Но я имею на это право!

– Конечно, имеете, но не забывайте, что и у других тоже есть права. И ваше право, молодой человек, кончается там, где начинается право другого!

– Сейчас день, уважаемая соседка. Или как правильнее сказать – соседко́?

– Не хамите мне. Я хочу, чтобы вы перестали крутить свою дурацкую музыку.

– Включать музыку можно до десяти часов вечера.

– Если она никому не мешает.

– А вам мешает?

– Мешает! И мне, и Жучке.

– Кто такая Жучка?

– Жучка – моя собачка. Музыка ее возбуждает, и Жучка начинает скулить. Представьте, что творится в моей квартире, когда вы так невинно крутите здесь свой магнитофон.

Парень замечает у ног Антонины Васильевны паршивого бесхвостого пса – смесь болонки, пуделя и благородной бездомности. Ему становится смешно.

– Не вижу ничего смешного, – говорит Антонина Васильевна. – Если вы и впредь будете включать музыку, я вызову милицию.

– Милицию?! Я что, совершил преступление?!

– Да. Вы мешаете мне, вы мешаете мне… жить!

Антонина Васильевна поворачивается, чтобы выйти вон.

– Жучка! За мной.

Но Жучка занята. Ее мочевой пузырь не выдержал испытания музыкой и временем.

* * *

– Скандальная старая баба!

Антонина Васильевна в проем двери, через цепочку, внимательно рассматривает своего соседа с первого этажа.

– О, вы сменили наряд? – произносит она. – Джинсы и футболка идут вам куда больше.

– Зачем вы вызвали милицию?!

– Я вас предупреждала. И вызову вновь, если потребуется.

Парень устало вздыхает.

– Может, мы с вами как-нибудь договоримся?

– Не думаю, что у нас получится.

– Я не могу без музыки.

– А я могу.

– Вы не понимаете.

– Послушайте, – говорит Антонина Васильевна, – меня не интересует, чем вы там, в вашем притоне, занимаетесь. Но впредь занимайтесь этим в тишине. Тишина полезна для таких молодых людей, как вы. В тишине есть над чем подумать. А вы, я вижу, думаете крайне редко.

Подбегает радостно лающая Жучка.

– Ваше подобие пса надуло мне на паркет, – устало говорит парень.

– Жучке, чтоб вы знали, больше лет, чем вам!

Антонина Васильевна с грохотом захлопывает дверь.

Минутку раздумывает, снова открывает. Парень стоит там, где стоял.

– Мне не то чтобы интересно, молодой человек, но так… просто… ради информации. Вот чем вы там занимаетесь?

– Танцую.

– Танцуете?

– Танцую.

Антонина Васильевна молча закрывает дверь и возвращается в комнату.

Вот зараза, думает она, мой темперамент доведет меня до могилы.

Только бы не проснуться… только б не проснуться… Тьфу!

Антонина Васильевна открывает глаза. И сразу видит двух ворон, которые сидят на проводах и смотрят на нее через окно.

Жучка лижет Антонине Васильевне ноги.

– И что я теперь буду делать, – вздыхает Антонина Васильевна. – Еще слишком рано.

Читать не хочется. Переключать каналы телевизора тоже. Не хочется смотреть в окно – там слякотно и мрачно. Ничего не хочется.

Антонина Васильевна вспоминает про старые фотографии. Можно было бы заняться ими.

– Ну и кого ты обманываешь? – говорит она самой себе. – Все эти фотографии ты знаешь наизусть.

Антонина Васильевна заставляет себя встать. Закутывается в плед. Берет с полки первую попавшуюся книжку и устраивается с ней в кресле. Наугад раскрывает.

«Я научилась просто, умно жить…»

В этой фразе звучит какая-то тоска, какое-то болезненное, горькое одиночество. Меня это не касается, думает Антонина Васильевна. Я не одинока. У меня много чего есть.

– Хочешь на улицу, Жучка?

Жучка всегда хочет на улицу. Она радостно вымахивает в разные стороны обрубком своего хвоста. Лижет Антонине Васильевне ноги.

Прекрати, Жучка! У меня немытые ноги!

* * *

Может, я и не сделала всего, что хотела, думает Антонина Васильевна, выискивая на базаре непастеризованную сметану. Но человек, как правило, хочет больше, чем может. И это нормально. Человек должен многого хотеть, чтобы сделать хоть что-то.

– Эта сметана пастеризованная или натуральная?

– А вам какая нужна?

– Натуральная.

– Вся сметана натуральная. Попробуйте. Не сметана, а сливки. Сейчас она жиденькая, потому что свежая. Но за ночь в холодильнике так загустеет, что ножом не разрежешь.

Я, например, никогда не красила волосы, но всегда этого хотела, думает Антонина Васильевна.

– А сметана ваша, домашняя? – спрашивает она у продавщицы.

– Моя! А как же! Чья же еще?!

– И у вас есть корова?

– Женщина! Ну откуда, по-вашему, у меня сметана, если бы не было коровы?

– И как вашу корову звать?

Продавцы за соседними прилавками, уже давно наблюдающие, как оказалось, за разговором Антонины Васильевны с молочницей, фыркают, давясь смехом. Однако сама молочница обескуражена.

– Звать? Никак. Просто корова. Она должна как-то называться?

– У меня, например, есть собачка, – говорит Антонина Васильевна. – Ее зовут Жучка.

– Ну, то собачка, а то корова.

– Не вижу разницы.

– Не видите?! Ваша собачка не дает молока!

– Ваша корова тоже, – говорит Антонина Васильевна, переходя к другому прилавку.

И еще, думает Антонина Васильевна, я никогда не была в Буэнос-Айресе, но я много где не была.

* * *

Антонина Васильевна осторожно нажимает на звонок квартиры этажом ниже. Дверь мгновенно открывается.

– Вы?!

– Я тоже рада встрече. Можно войти?

– Что вам нужно? Я не включаю музыку.

– Именно об этом я хочу поговорить.

Антонина Васильевна без приглашения входит в квартиру.

На танцоре синяя атласная сорочка с рюшами на груди и черные штаны с лампасами. На этот раз Антонине Васильевне нравится его наряд.

– Я не буду извиняться, – уверенно говорит Антонина Васильевна.

– Я и не надеялся.

– Для занятий танцами должны существовать другие места. Какие-нибудь Дома культуры.

Парень молчит.

– Но у меня к вам есть предложение, – Антонина Васильевна минутку раздумывает. – Я разрешу вам включать музыку, если…

– Если что?

– Если вы разрешите мне приходить и смотреть.

– Смотреть на что?

– Ну, как вы занимаетесь.

Они стоят друг против друга, как хищник и жертва. Но жертва сопротивляется. Если бы у Антонины Васильевны были усы, она бы сейчас загадочно в них усмехнулась.

– Это шантаж, – говорит парень.

– Это деловое предложение.

– Но здесь не на что смотреть, – жертва растерянно разводит руками. – Нет ничего интересного в том, чтобы смотреть, как я тренируюсь. И мне будет неловко.

– А вы не обращайте на меня внимания. Я буду тихонько сидеть в углу и молчать. Я буду нема как рыба.

– Зачем вам это?

Антонина Васильевна фальшиво, по-стариковски, вздыхает:

– Поймите меня правильно. Я уже пять лет на пенсии. Мне так скучно.

– Ходите в театры.

– Молодой человек! Не учите меня жить! Если бы я хотела ходить в театры, то ходила бы. Кстати, как вас зовут?

– Виктор.

– Ну и как, Виктор, вы принимаете мое предложение?

Виктор беспомощно чешет в затылке.

– Прямо напасть какая-то, – говорит он тихо.

– Поверьте, это не самое худшее, что с вами могло случиться.

– Ладно. Приходите. Но если будете мешать…

– Я не буду вам мешать. Обещаю.

Антонина Васильевна довольно потирает руки.

– Начнем, – по-хозяйски говорит она. – Я только схожу за Жучкой.

– Мы не договаривались насчет Жучки!!! Она гадит на паркет!

– Виктор, – менторским тоном говорит Антонина Васильевна, – учитесь принимать все происходящее в жизни с достоинством.

2

Он танцует – она сидит на табуретке в углу комнаты и наблюдает. Сложив руки на коленях. Задумчиво склонив голову.

Он время от времени ловит в зеркале ее взгляд. Сбивается и начинает сначала.

Жучка умиротворенно дремлет возле табуретки, иногда просыпаясь, чтобы издать долгий, пронзительный вой.

– У вас все блестящее. Даже туфли, – вдруг говорит Антонина Васильевна.

Виктор делает вид, что не слышит, но тем не менее, будто между прочим, бросает взгляд на свои туфли. Обыкновенные лакированные мужские туфли для танцев. Пожимает плечами и продолжает танцевать.

Синяя атласная сорочка намокает от пота на спине и в подмышках.

Проходит час – он танцует без перерыва. По нескольку раз повторяет одни и те же движения. Кружится. Делает махи ногами – то одной, то другой, то вверх, то в сторону. Вращает тазом.

– Вы вертите задницей похлеще, чем какая-нибудь… продажная женщина, – снова подает голос Антонина Васильевна.

– Вам не нравится?

Антонина Васильевна немного медлит с ответом:

– Ну, не знаю. Просто это выглядит неприлично.

– Танец – это всегда неприлично.

– Когда-то я танцевала в народном ансамбле. Там все было прилично. Я имею в виду – мы не вертели задницами.

Виктор ничего не отвечает. Антонина Васильевна смущенно потирает пальцы.

– Но я недолго танцевала. Руководительница ансамбля сказала, что я не подхожу. Сказала, что слишком толстая. Хотя сама она весила не менее ста килограммов.

Жучка сонно поднимает голову и скулит.

– Извините ее, – оправдывается Антонина Васильевна. – Жучка редко слушает музыку. Она больше любит читать.

* * *

Надя – закадычная подруга Антонины Васильевны – приходит два раза в месяц, чтобы выпить чаю и проверить, все ли в порядке. Антонина Васильевна физически чувствует, когда Надя собирается к ней прийти. Так гипертоники предчувствуют смену погоды.

– Надежда! Какая неожиданность! – восклицает Антонина Васильевна.

Надя стала Надеждой очень давно – во времена своей молодости она всегда напевала песню «Надежда – мой компас земной».

– Как поживаешь? – Надя быстрым шагом заходит в гостиную, усаживается в кресло возле окна и глубоко и шумно вздыхает. – Ну, рассказывай, – говорит.

Антонина Васильевна заранее знает весь сценарий. Она присаживается на тахту рядом с Надей.

– А что рассказывать? Все по-старому.

Надя только того и ждет.

– Умерли Артемов и Болеславский. Артемов от инфаркта, Болеславский от сахарного диабета.

Антонина Васильевна смутно припоминает Артемова и Болеславского.

– Заметь, – продолжает Надя, – умирают одни мужчины. Одни мужчины.

– По статистике так и положено, – поддерживает разговор Антонина Васильевна.

– При чем здесь статистика, Антонина! Мужчины умирают по двум причинам. Во-первых, их заедают жены, как, например, Артемова. Па-думать только! Ведь был здоров! Спортом занимался! Вторая причина – алкоголь и неправильный образ жизни.

Надя прошивает взглядом комнату в поисках компромата. Надя все знает и везде успевает. Надя – секретарь Бога на земле.

– Может, чаю, Надежда?

– Давай. Только не забудь – две ложки сахара. Не понимаю, как можно пить чай без сахара.

Они переходят в кухню. Надя бесцеремонно заглядывает в холодильник и в мусорное ведро, а Антонина Васильевна делает вид, словно этого не замечает. Все идет по сценарию.

– А что у тебя нового? – спрашивает Антонина Васильевна, заливая кипятком заварку в чайнике.

– Да так, организовываю понемногу социальную жизнь.

– Социальную жизнь?

– Представь себе. Дискотека. В пятницу. Ты обязательно должна прийти.

Антонина Васильевна смеется.

– Надежда! Что ты придумала?! Какая дискотека?!

– Да ты мне еще благодарна будешь! – Надя обиженно надувает крошечные выцветшие губки. – Три месяца место выбивала! И вот – живая музыка, мужчин и женщин поровну, мужчин даже больше…

– Мужчины же все поумирали…

– Антонина, не ехидничай! Все знакомые просто в восторге. Даша Мечникова специально себе новый наряд купила. Бабы готовятся по полной программе. Завивки, омолаживающие маски для лица…

– Ты сдурела, Надежда.

– Тю на тебя! Чего это я сдурела?! Ты думаешь, если шестьдесят лет – так надо сложить на груди руки и дожидаться смерти?! А здесь – реальная возможность найти себе на старость мужичка.

Антонина Васильевна от волнения даже вскакивает со стула.

– Да на кой черт он мне сдался, у меня что, крыша поехала?! Всю жизнь сама обходилась.

– Не кричи, Антонина, – Надя складывает ладони, словно собираясь молиться. – Я вот что тебе скажу. В старости мужчина даже больше нужен, чем в молодости. В молодости чих-пых, сама туда-сюда – и хорошо. А к старости хочется, чтоб кто-нибудь рядом был. Не мне тебе это говорить. Сама знаешь. Непонятно только, чего выкобениваешься.

– Пей чай, Надежда, а то остынет.

Некоторое время они молча пьют чай. Две черные вороны сидят на проводах за окном. Антонине Васильевне хорошо видны их мордочки с клювами.

Вдруг Надя, как гусыня, вытягивает шею, к чему-то прислушиваясь.

– Антонина, – гневно вопрошает она. – Как ты это терпишь?! Музыка так гремит, что аж люстра трясется!

Антонина Васильевна осторожно ставит чашку на блюдце.

– Я бы на твоем месте вызвала милицию!

– Я вызывала, – спокойно отвечает Антонина Васильевна. – Не помогает.

– Боже, что за молодежь пошла! Слушай, хочешь, я пойду туда и такое им устрою, что больше никогда музыки не захочется!

– Не надо, Надежда, я сама с этим разберусь.

– Всегда ты была такая, – Надя снова складывает, как в молитве, руки. – Слишком интеллигентная, чтобы себя защитить.

Надя в последний раз оббегает квартиру, что-то фиксирует в своей маленькой голове, причмокивая, и отправляется дальше на поиски новых сплетен и смертей.

– Смотри, Антонина, если не придешь на мою дискотеку – по гроб жизни обижусь. Не забудь – в эту пятницу. Я тебе еще напомню по телефону. Не хочешь мужчин, так хоть старых знакомых увидишь. А то сидишь, как хорек в норе.

– Слава богу, – бормочет себе под нос Антонина Васильевна, когда за Надей закрывается дверь.

Но покой к ней вернется не скоро. До вечера Антонина Васильевна будет напевать: «Надежда – мой компас земной».

Антонина Васильевна сначала даже не поняла, что происходит.

Она хорошо выспалась, у нее ничего не болело, ей ничего не снилось. Встав с кровати, как обычно подошла к окну. Удостовериться в том, что мир еще на месте. И он был на месте, но весь белый.

– Жучка, снег выпал, – тихо говорит Антонина Васильевна.

Жучка с радостным лаем вспрыгивает на подоконник.

– Теперь станет легче, – продолжает Антонина Васильевна. – Я люблю снег. Люблю зиму. Зимой все дети становятся детьми.

Антонине Васильевне ужасно хочется праздничных рождественских кушаний. Кутьи и вареников. И то и другое вместе. Одной ложкой кутью, другой – вареник. Антонина Васильевна сглатывает слюну. Она уже сто лет не ела этих вареников.

– Жучка, одевайся! Мы идем!

Антонина Васильевна настежь открывает шкаф с одеждой. Шкаф забит блузками, платьями и свитерами разных лет и фасонов.

Да, думает Антонина Васильевна, сегодня я надену все праздничное. Сегодня праздник.

– Виктор, я вас поздравляю, – торжественно произносит Антонина Васильевна.

– С чем? – лениво спрашивает Виктор.

– С первым снегом.

Антонина Васильевна нравится себе. Она стоит посреди зеркальной комнаты, разглядывая свой наряд со всех сторон.

– Я вас не узнаю, Антонина Васильевна, вы оделись как настоящий клоун! что за блузка?! что за юбка?! вы собрались в бордель?

Виктор наслаждается каждым своим словом. Око за око, думает он.

– А босоножки? На улице зима, а вы в босоножках. Антонина Васильевна, с вами все в порядке?

– Юноша, сегодня у меня очень хорошее настроение, и вам не удастся его испортить. Скорее наоборот.

– То есть вы МНЕ испортите настроение?

Антонина Васильевна пропускает его реплику мимо ушей.

– Мне пришла в голову гениальная идея, Виктор.

– Я уже ее боюсь!

– Ну зачем так сразу, – Антонина Васильевна присаживается на табуретку. – Вы мне нравитесь как раз за смелость.

Виктор выключает магнитофон.

– Понимаете, – начинает Антонина Васильевна, – меня всегда все боялись. Вы не спрашивали, а я не говорила – я почти сорок лет проработала в школе.

– Я должен был догадаться, – Виктор корчит важную гримасу. – Вы абсолютно неадекватны. Говорят, учителей со стажем не допускают свидетельствовать в судах. Слишком неуравновешенная психика.

– Молодой человек! Следите за своей речью!

Антонина Васильевна нервно ерзает на табуретке.

– Не стойте столбом. Присядьте, – говорит она.

Виктор опирается локтями на подоконник.

– В этой комнате одна табуретка, и вы ее заняли.

Он насмешливо улыбается, и Антонина Васильевна замечает, что ей это нравится.

– Я преподавала литературу.

– Я думал, математику. Математички – самые невыносимые. Ту, что учила меня, звали Мирослава Миколаивна, она любила бить детей указкой по пальцам.

– Я никогда не била своих учеников! – вспыхивает Антонина Васильевна и уже спокойнее добавляет: – Они и без того меня боялись.

– Я считаю, что это неправильно.

– Я тоже. Но ученики все равно боялись. Хотя я даже голос никогда не повышала. Я была добрым учителем.

– Могу себе представить.

У Антонины Васильевны горят щеки.

«Интересно, если б он мог увидеть меня такой, какой я была сорок лет тому назад, понравилась бы я ему?»

Антонина Васильевна встает с табуретки и отворачивается. Видит в зеркалах отражение его отражения. Оно с интересом за ней наблюдает.

– Антонина Васильевна, вы так прямо держите спину, что многие из бальников вам бы позавидовали.

– Моя покойная бабушка тыкала меня кулачками в спину, если я сутулилась. До сих пор чувствую эти ее кулачки.

Антонина Васильевна глубоко вздыхает.

– Я подумала… и решила. Буду преподавать вам литературу.

Виктор удивленно округляет глаза.

– Сомневаюсь, что вы со своими танцами прочитали более десяти книжек. Да, не более десяти…

– Антонина Васильевна, но…

– Это не займет много времени. Несколько часов в неделю. Вы не представляете себе, как много интересного я могу рассказать. Литература – это мировоззрение. Без литературы вы никто. Вошь дрожащая.

Виктор молчит.

– Даже для того, чтобы танцевать, нужно знать литературу. Вы не сможете без литературы хорошо танцевать. Танцы – это не язык тела, как вы полагаете, это… язык души.

О боже, что я говорю, думает Антонина Васильевна.

– Мне не нужны уроки литературы.

Антонина Васильевна смотрит на него и понимает, что это правда. Он не шутит. Ему не нужны уроки литературы. Он говорит серьезно и окончательно.

Антонина Васильевна вздрагивает как от удара. Чувствует, как кровь приливает к ногам, как крохотные кулачки теребят спину, и голос бабушки звучит откуда-то изнутри ее самой: «Ты, враг лютый, у тебя только гульки-гулянки в голове».

Дуреха, думает Антонина Васильевна, какая же я дуреха!

Она молча бросается вон из комнаты, а Жучка, оскалив зубы, трижды лает на Виктора и семенит за хозяйкой.

– Ты пришла! Молодец! Я знала, что ты придешь!

Надя обнимает Антонину Васильевну. От Нади несет едким запахом малины – духами за десять гривен.

– Как тебе наша дискотека? Супер, правда?

Антонина Васильевна разглядывает с десяток бабех разной степени сохранности, с палочками и без, ярко подкрашенных, нарядных, похожих на чудовищных кукол. Деды – их пятеро – стоят столбами рядом – смущаясь и стараясь спрятаться друг за друга. Еще двое – музыканты. Сидят на миниатюрных стульчиках и играют на потрепанных баянах.

– И музыка живая. Все как положено, – произнося это, Надя еще более цветет и пахнет.

Музыканты заводят какой-то ностальгический вальс. Две бабуськи, вряд ли знакомые между собой, без единого слова, без малейших эмоций на лице, берут друг друга под руки и, словно деревянные, тут же, оставаясь на месте, перетаптываются, имитируя танец.

– Я и не думала, что дискотека – как ты, Надежда, это называешь – происходит в переходе между станциями метро, – говорит Антонина Васильевна.

Надя заранее запаслась контраргументами.

– Дорогуша, – громко уверяет она, – этот переход на «Театральной» – самое подходящее место для нашей дискотеки! Посмотри – словно настоящий бальный зал. Всюду мрамор, пол что надо, колонны. А какая акустика – ты только послушай!

Венский вальс в разгаре. Другие бабы, беря пример с самых смелых, тоже разобрались попарно и танцуют. Деды нервно курят сгрудившись сбоку.

– К тому же, – продолжает Надя, – в этом переходе никогда не бывает людно.

– Слава богу, – бормочет Антонина Васильевна.

Одинокие пассажиры метро, проходя мимо, на мгновение останавливаются, зачарованно наблюдая за действом в переходе.

– Они смотрят на нас как на зоопарк, – бросает Антонина Васильевна.

– Да они завидуют, Антонина! Погляди, как бабы разгулялись. Ниче-ниче! Сейчас и мужички пойдут в оборот.

Сгорбленный дедок с улыбочкой на лице выныривает перед Антониной Васильевной.

– Потанцуем, гражданочка?

– Я не танцую, – сурово отрезает Антонина Васильевна.

– Отказывать оч-чень некультурно. – Дедок, с плотоядной улыбочкой во весь свой опавший рот, настойчиво тянет Антонину Васильевну за локоть.

Надя заговорщицки ей подмигивает.

– Вы не понимаете, что вам говорят? – Антонина Васильевна перекрикивает вальс. – Я не танцую.

– Но почему? Я вам не нравлюсь?

– У меня молния на правом сапоге разошлась!

Кавалер сразу оставляет Антонину Васильевну в покое и возвращается к скучающему мужскому сообществу.

– Ты же учительница, Антонина, – шипит Надя.

Она покраснела как рак и готова придушить Антонину Васильевну собственными руками.

– Ты позоришь меня как организатора.

– Но я же сказала правду, Надежда, глянь, – Антонина Васильевна наклоняется и демонстрирует Наде заржавевшую молнию на правом сапоге.

– Не юродствуй! Ты что, совсем уже психическая?

– А что я такого сказала?

– Ну знаешь, Антонина!..

Надя разворачивается и идет к отфутболенному Антониной Васильевной дедку.

– Можно пригласить вас на танец, Константин Константинович?

– Ка-нешно, гражданочка!

– Вы, Константин Константинович, не обращайте внимания на мою подругу. Она немного не в себе. Литераторша, знаете ли. Это у них профессиональное.

Антонина Васильевна выходит из подземного перехода на улицу и идет вдоль Пушкинской в сторону парка Шевченко. Падает мокрый снег. Голенище правого сапога хлюпает по асфальту. Песец на воротнике демисезонного пальто «джерси» намок и из стриженого стал лысым.

Какая я сегодня жалкая, думает Антонина Васильевна. Аж приятно.

Голые и черные ветви деревьев почему-то напоминают Антонине Васильевне железнодорожные рельсы.

Она заходит в безлюдный парк и замедляет шаги.

В парке нужно ходить так, словно у тебя пульс – двадцать ударов в год, думает она.

Возле памятника Шевченко Антонина Васильевна садится на мокрую, присыпанную снегом скамейку.

Я похожа на бездомную алкоголичку, думает Антонина Васильевна. Ну так что? Пусть.

Антонина Васильевна вспоминает алкоголичку, которую недавно показывали по телевизору. Та – месяц как вышла из тюрьмы. Волосы еще не успели отрасти. Такая подпухшая и черная. Она сидела на лавочке в каком-то парке, возможно даже в парке Шевченко, и говорила журналисту: «У меня нема паспорта. Потеряла. И нема денег, чтоб сделать новый паспорт. Никто меня не щитает за человека. А в конституции записано, шо каждый человек – личнасть. Я – личнасть. Сделайте для меня шо-нибудь».

На скамейку к Антонине Васильевне подсаживается мужчина лет сорока, одетый словно рыбак в ненастье. Под мышкой у него коробка с шахматами.

– Шахматы? – говорит Антонина Васильевна. – Сыграем?

Мужчина презрительно окидывает взглядом Антонину Васильевну.

– Я играю на деньги.

– Согласна. Ставлю свои сапоги… то есть пятьдесят гривен.

Мужчина еще раз окидывает взглядом Антонину Васильевну, но на этот раз – с подозрением.

– Тебя подослали?

– Нет, я учительница.

Мужчина колеблется.

– Покажи деньги. Чтоб я видел, что они вообще у тебя есть.

Антонина Васильевна вынимает из кармана пятьдесят гривен.

– Пойдем под навес. Здесь фигуры намокнут.

Они идут в скверик рядом с общественным туалетом.

Мужчина молниеносно расставляет на доске фигуры.

– Ты играть-то умеешь? – спрашивает он Антонину Васильевну.

Та не отвечает и делает первый ход белыми.

Через двадцать минут противник Антонины Васильевны удивленно вскрикивает:

– А ты, дамочка, на выигрыш играешь!

– Я всегда выигрываю. Через два хода мат, – спокойно говорит Антонина Васильевна. – Давай пятьдесят гривен.

3

– Виктор?

– Вы уже неделю не приходите. Я испугался. Что случилось?

– Не переживайте. Я пока не собираюсь умирать.

Виктор топчется на коврике у двери Антонины Васильевны. Когда-то этот коврик был ее ночной рубашкой.

– А хотите чаю с печеньем?

Виктор входит в коридор и вежливо разувается.

В этой квартире за сорок лет не было ни одного мужчины, кроме сантехников, думает Антонина Васильевна.

– Вы по мне соскучились? – спрашивает Антонина Васильевна и улыбается. Ей вдруг становится хорошо и спокойно.

– Я привык с вами спорить, – Виктор тоже улыбается. В его глазах появляется обычный насмешливый огонек.

– Что ж, давайте поспорим.

– Давайте.

Антонина Васильевна наскоро застилает постель, одновременно сдвигая ногой стопку книжек на полу в угол.

– Садитесь в кресло возле окна. Оно специально для гостей.