Читать книгу Таити - Таня Родина - Страница 2

Слишком много спонтанного алкоголя. Слишком много дорогой, но уже такой неинтересной, абсолютной бессмысленной пищи. Накопилось слишком много любимой музыки, свободного времени, бессонных ночей и глупых чувств в сердце. Каждый день, с самого его начала, начинает быть похожим на предыдущий и не важно, проведешь ли ты его на этом континенте, на каком-то другом или в самолете между ними двумя. Менять декорации становится значительно проще, чем задумываться над тем, что скрывается за ними.

Сначала я хотел пить только по выходным. Хотя, наверное, правильно было бы сказать, что сначала я не хотел пить вообще. Помню, когда мне было 16 лет, наверное, самый глупый возраст в человеческой жизни, и в то самое глупое время я поставил себе невероятную, поражающую своими масштабами цель – выпить бутылку водки меньше, чем за час. Практически залпом. Один. Я выбрал особенный вечер, чтобы придти домой к другу и спокойно там напиться. Такое решение я принял за неделю до этого вечера и все последующие дни то радостно, то нервно обмусоливал эту мысль у себя в голове. Вот я стою и чищу зубы и думаю о том, что через 5 дней я напьюсь. А вот я сижу на уроке физики в школе и бессмысленно таращусь на школьную доску, где происходит какое-то необъяснимое действо, и размышляю о том, какова на вкус водка и что со мной будет после первого стакана. В первые 16 лет я не пробовал никакой алкоголь. Почему? Ну, а почему люди вообще начинают пить, просто так получается, складывается так. Вот и со мной получилось, а, точнее, до 16 лет не получалось, а потом вдруг получилось так, что на всю жизнь. Тогда моё сердце разбили, и я сразу же подумал, что нужно как-то выйти из этого дурацкого положения. Кино, музыка и книги наставили на вполне очевидный путь – добавить побольше алкоголя в кровь. Я всегда был крайне организован и любил планировать все заранее, даже когда мне было 16, и потому запланировал водку именно на вечер субботы, заранее удостоверившись, что родители ровесника-друга будут где-то далеко за пределами квартиры.

Самое начало лета, когда все кругом уже зеленое, но какое-то не определившееся: вроде бы и тепло, но по ночам идет навязчивый, холодящий открытую кожу, дождь. Вот я вышел из родительского дома, предварительно поев горячего супа, который приготовила мать. Тогда я чувствовал себя крайне уверенно. Решительная походка, чуть дрожащие руки. Шагая к другу домой, даже не закурил почему-то. Да и вообще в ту минуту я был абсолютно девственен и чист. Единственное, что, пожалуй, отличало меня от обычного человека – это глубоко поломанное сердце. Это сейчас мне уже кажется, что в то время я воспринял несколько неудачных романов с чрезвычайной долей драмы, но в тот момент, когда мне было 16, я был уверен, что в жизни не было человека несчастнее меня. Я хорошо учился, был отзывчив и вполне себе мил, много читал и даже иногда сам пописывал кривоватую прозу. Моя одежда, моя прическа, мои взгляды на жизнь – все в тот день, до того момента как я впервые попробовал водку, были удивительно нейтральными. Единственное, что меня отличало от остальных подростков – это кровоточащее сердце, неровные алые подтеки которого, как мне казалось, оставляли не слишком опрятные следы на свежевыглаженных рубашках. Да, в какой-то момент после неудачной влюблённости я поймал это чёткое ощущение, что вместо летнего юношеского пота из меня начала сочиться моя девственная кровь. Раздавленное сердце походило на зубчик чеснока, который, перед тем как его мелко порезать для свежего салата, моя мать каждый раз с невиданной силой прижимала к разделочной доске своим толстым кухонным ножом. Это натужное движение, нажатие ножа на беззащитную дольку чеснока, и то, как уже через несколько секунд этот чеснок каждый раз слабо хлюпал и разваливался на части, ужасно напоминало мне то, что случилось с моим сердцем месяцем раньше. Я честно пытался погрузиться во всё, что угодно, но только не в свои душевные самокопания, искал спасение в неочевидных романах, пытался отвлечься долгими прогулками по шипящему городу, начал было зазубривать, на мой взгляд, абсолютно бессмысленные пассажи из школьных учебников, часами оставался за пределами родительской квартиры, ища спасение в шумных прохожих, пробегающих машинах, шелестящих деревьях и торопящемся солнце, но все это не помогало скрыться от самого себя и моих бесчеловечных страданий. Однажды мне просто надоело. Надоело так бестолково есть, так бессмысленно разговаривать, так плохо спать и очень захотелось просто стереть из памяти события прошлого года, полностью очистить себя и свою отравленную кровяную систему от гадкого чувства разрыва, от этого щемящего чувства потери, от этого гадостного ощущения пустоты и тошноты внутри и снаружи. Перепробовав все, что только мог, я, наконец, понял, что если мне сейчас не поможет алкоголь, то, наверное, уже вообще ничего не поможет.

Водку я купил заранее. Попросил знакомого дедушку из нашего подъезда купить мне бутылку, доверившись его экспертизе. Взял с собой из дома четыре яблока. Не знаю, зачем я вдруг решил взять с собой еще и яблоки, но мне почему-то казалось, что это может быть неплохой идеей.

– А эта точно нормальная?

– Ну конечно нормальная.

– Ну, бери тогда, – шепчу я на ухо старшему товарищу перед прилавком.

Продавщица недовольно посматривает в нашу сторону, но сказать ей, видимо, нечего. В этом магазине вообще не так часто встретишь покупателей, так что костлявая женщина за кассой просто не могла позволить себе начать воротить нос от нас, двух подозрительных людей с такой же подозрительной разницей в возрасте, покупающих водку и достаточно громко при этом советующихся. Прощаясь с дедом, я быстро, наверное, даже слишком быстро пожал ему руку, забрал пакет внутри которого была водка, и был таков.

Жёлтый свет от садящегося июньского солнца облепил всё вокруг. В эту минуту мой город, где я жил и родился, казался мне намного более красивым, чем был на самом деле. Я даже успел удивиться. Последние месяцы я перестал замечать то, что происходило вокруг меня. Красота природы, картин в галереях и даже лицо бывшей возлюбленной, совсем перестали меня интересовать. Любое проявление красоты вокруг вызывало тошнотворные схватки где-то в районе груди. Я уже успел научить себя новой привычке – лишний раз не смотреть по сторонам, чтобы вдруг ненароком не увидеть что-нибудь красивое, но в этот вечер, когда я был абсолютно уверен, что спасение было столь удивительно близко, я почувствовал себя почти освобожденным и, подняв голову, замерев на несколько секунд, начал удивлённо оборачиваться по сторонам – в мире стало гораздо больше красок, чем месяц назад. Всё расцвело и зазеленело, не став ждать, пока я опомнюсь от своей личной трагедии.

Не знаю, то ли я нёс водку в пакете, то ли она сама вела меня домой к другу. И я не спеша шёл через разросшийся парк, упиваясь последними, как надеялся, минутами этого тошнотворного горя, с которым жил последние недели. Зная, что скоро этот беспросветный ад закончится, я мог себе это позволить. Шелест пакета, мои мягкие волосы, которые то и дело разлетались во все стороны, жёсткий ворот наглаженной рубашки, тяжесть в ногах и лёгкость между бровями – я был готов влить в свой организм литр, или сколько там было, этой живительной по рассказам многих жидкости, чтобы раз и навсегда закрыть, перечеркнуть, забыть всё то, что со мной случилось раньше. Само собой я надеялся, что моё сердце правильно воспримет этот жест и склеет себя само, без моего дальнейшего участия.

– Молодой человек! У вас рубашка испачкалась.

Голос, мысль-молния в голове, ответ. Будучи абсолютно уверенным, что виной произошедшему стало моё кровоточащее сердце, я сразу же опустил голову к левой стороне своего тела. Я не ожидал увидеть на своей рубашке ничего, кроме бордово-алого подтёка, но к моему удивлению с выглаженного полотна рубашки на меня смотрела ярко-зелёная клякса. Брови нахмурились, рука сама собой потянулась к пятну.

– Ничего страшного, – буркнул я, не глядя в сторону чуть визгливого голоса девушки.

Я сразу же понял, что это была зелёнка. Днём ранее я положил её в нагрудный карман рубашки, выходя из аптеки, где её и приобрел, чтобы замочить случайно порезанный палец. Свой палец я этой зелёнкой так и не намочил, зато успешно провернул этот трюк с рубашкой. Идти в таком виде не то, что к другу, а вообще по городу, как-то не очень хотелось. Теперь, вместо совершенно обычного, невероятно средне статического и ничем непримечательного молодого человека, каждый прохожий мог лицезреть странноватого подростка с зелёным пламенем на рубашке, которое с каждой секундой разгоралось всё ярче. Сообразив, что пришло время распрощаться с бутыльком зелёнки раз и навсегда, я с неохотой засунул пальцы в карман и рывком отшвырнул содержимое в сторону. Теперь зелёными стали и пальцы. Но, конечно же, недавно порезанного пальца это не коснулось. Наверняка, вид мой в эту минуту был настолько сконфуженный, что чуть визгливый голос снова осторожно вторгся в моё сознание.

– У меня есть салфетка.

Я, наконец, направил голову в сторону салфетки и увидел перед собой её обладательницу, девушку, которая сидела на скамейке с книгой, раскрытой на голых коленях. Девушка не то, чтобы улыбалась, но что-то в ней давало мне понять, что, на самом деле, она улыбается. То ли это был мягкий разрез глаз, то ли лёгкое движение ресниц, а, может, складки на юбке или нежная линия голеней. Нет, она мне не сильно понравилась. Но всё-таки я решил подойти и взять обещанную салфетку.

– Даже не знаю, как это вообще получилось, – пространно начал я.

– Так бывает, – девушка потянулась пальцами в нутро слишком большой сумки, лежащей рядом, и проворно достала салфетку,

– Но это не страшно.

Вместо того, чтобы просто дать салфетку, она осторожно встала, поднесла салфетку к пятну и аккуратно промокнула его шершавой поверхностью белой салфетки. Зеленое сразу же напало на белое и в неравной битве, белое потерпело поражение. Прикосновение её руки чувствовалось чрезвычайно остро. Влажная материя рубашки, тонкая материя салфетки и даже моя кожа, легко пропускали тепло её рук куда-то глубоко, внутри сразу же стало горячо и влажно. Я оторопел от неожиданного и столь приятного физического контакта и просто продолжал смотреть на неё, вывалив свои глаза.

Она же просто занималась своим делом. За первой салфеткой последовала вторая. После этого – третья. Пятно на рубашке, конечно же, никуда не исчезло, но ощущение влажности на теле ушло. Я начал забывать о своём мокром, разбитом сердце, и просто таращился на незнакомку перед собой, которая вдруг стала чуть красивее, чем пять минут назад.

– Ты торопишься? – спросила она.

– Нет.

Конечно же, прежняя договорённость с другом по поводу совместного времяпрепровождения этим вечером, как и нефритовое пятно в половину моей рубашки, волновали меня в данную минуту меньше всего. Единственное, что соединяло меня с реальностью – это наивно цветной пакет с яблоками и водкой в руке. Я решил начать с яблок.

– Хочешь яблоко? – спросил я, протянув красное яблоко своими зелёными пальцами.

– Спасибо, – ответила она и положила его рядом с собой.

В момент этой легкой паузы я вдруг понял, что мы почему-то ведём себя друг с другом чрезвычайно серьёзно. Терять мне было совершенно нечего, поэтому я достал бутылку и непринужденно анонсировал:

– Мне нужно это выпить.

Она удивленно посмотрела на меня и на бутылку, но, стараясь выглядеть также непринужденно, ответила:

– Я могу помочь.

Вечер принимал совершенно неожиданный оборот. Я лёгким движением открыл бутылку, взял во вторую руку яблоко и отведал и того, и другого понемногу. Самое первое впечатление в жизни от водки оказалось самым сильным. Жидкость была гадковатой, но от неё моментально становилось тепло во рту, а яблоко было сочным и сладким. Смешав одно с другим, я вопросительно посмотрел на мою новую подругу, не зная, что именно ей стоит предложить для начала. Девушка достала новое яблоко и сделала глоток из бутылки, выпивая значительно больше меня. Я промолчал. Вообще, говорить не сильно хотелось, а, тем более, о таких банальностях, как её имя, моё имя, погода сегодня, погода завтра, школа, любимый урок, любимый цвет, любимая книга, любимый напиток… Я сделал ещё один глоток из бутылки, стараясь не отставать. Водка залилась глубоко в голову, минуя желудок. В голове стало непривычно ватно. Я посмотрел на незнакомку, на эту вполне себе очаровательную незнакомку, и, наконец, улыбнулся.

Меня зовут Катя. У меня не оставалось выбора, я назвал своё имя. Катя задумчиво посмотрела на мою рубашку и поприветствовала меня новым глотком водки. Я честно ещё не знал, как нужно правильно пить алкоголь. Какие выдерживать паузы? Принято ли говорить о чём-то особенном, выпивая? Нужно ли есть, запивать или можно отбросить как одно, так и другое? Галантно ли это – пить прямо из бутылки или лучше это делать из особого бокала, стопки, стакана? Но, на самом деле, все эти вопросы не имели сейчас никакого значения. Катя откусила яблоко и начала говорить сама:

– Я должна была встретиться здесь кое с кем, но он не пришел. Опоздал на 40 минут. Домой идти не хочется. Уж лучше так, – чуть устало сказала она, легко указав головой на бутылку.

– Я тоже шёл к другу, – язык после водки стал слишком шёроховатым и большим и как-то неохотно шевелился, – Но пока не дошёл.

Мне вдруг захотелось искрометно шутить, но ни одна шутка так сразу не клеилась. Хотел было вспомнить анекдот, но и его не оказалось в памяти. Так мы и сидели несколько минут, молча попивая водку, уютно укутанную в пакет, и иногда откусывая яблоки. Зелёнка на рубашке обсохла, оставив после себя тёмное пятно, которое, вероятно, меня уже не покинет.

Мы сидели словно в театре. То ли после алкоголя, то ли это моё разбушевавшееся воображение, но мне вдруг начало казаться, что все прохожие, машины вдалеке, проплывающие вечерние облака и даже мелкие мошки и мушки, словно все были частью какого-то неведанного действа, а мы с Катей были только зрителями. Словно весь этот мир воссоздали только для нас, на те пару часов, что идёт представление, и как только оно закончится и мы выйдем из зала, все эти декорации разберут; актеры разойдутся по домам, облака руками отклеят с неба и положат в подсобку, деревья возьмут в обнимку сильные мужские руки и матерясь оттащат в кладовку. После этой мысли я громко, наверное, слишком громко вдохнул и выдохнул, Катя вопросительно посмотрела на меня и сказала невпопад:

– Мне нужно идти.

– Куда? – бесцеремонно спросил я.

– Домой.

– Зачем? – я посмотрел на бутылку водки, мы выпили только треть, но смелости во мне явно прибавилось.

– Родители ждут.

– А меня не ждут. Я им сказал, что остаюсь у друга с ночёвкой.

– Значит, друг ждёт?

– Может, и ждёт.

После нового глотка водки, я зачем-то положил ей руку на коленку. Ладно, если бы она была в брюках или в чём-то таком, но я положил ей руку на голую коленку. Тепло её кожи мгновенно обожгло меня до кости, я хотел было отдернуть ладонь и спрятать её куда подальше и примерно навсегда, но мой затуманенный разум дал мне понять, что так будет только хуже. С невозмутимым видом мы продолжили сидеть с моей рукой на её коленке. Катя смотрела на мою руку. Я смотрел куда-то вдаль. Через несколько секунд я почувствовал странный скачок в горле, и поспешно закусил его яблоком и запил водкой. Показалось, что стало легче.

Ещё через несколько минут, когда сидеть просто так стало решительно невозможно, я посмотрел ей прямо в глаза. Катя была не такой красивой, как та, в которую я был до смерти влюблён уже в прошлом. Единственное, что мне нравилось в её лице – это абсолютная симметрия. Я с детства увлекался черчением и геометрией и именно в её лице сейчас нашел неизученное правило, нерешённую задачку, недоказанную теорему. Идеальные окружности зрачков вступали в диалог с полукругами бровей, тонкая линия носа разбивала аккуратные губы на ровные доли, траектория каждой ресницы была отточена и идеальна и стремилась ввысь. Вот таких вот взаимодействий было в её лице невиданное количество и я только начинал свой путь. Я становился ближе к разгадке с каждым глотком. Наверное, мой столь продолжительный взгляд показался Кате странным или же, наоборот, заинтересовал, она блеснула мокрыми зрачками и задумчиво сказала:

– Что-то я уже пьяная. Домой сейчас лучше не идти.

– А пойдем к моему другу в гости.

– Ну, пойдем.

Я был уверен, что она не согласится, поэтому после того, как она сказала «да», я удивленно вздёрнул свои юношеские, отчаянные брови и сосредоточенно, из последних сил, посмотрел на неё и спросил что-то глупое:

– Не боишься?

– А вот и не боюсь.

Она сделала ещё один глоток, как бы показательно смелый, и я увидел, что за последние полчаса мы выпили половину бутылки. До этого самого момента, я был уверен, что всё не так уж плохо. Ну, и вообще, если бы я захотел сосредоточиться (ну вот если бы я очень захотел), я бы смог вполне сойти и за трезвого. В этом я был почему-то страшно уверен. Однако все изменилось, когда я встал на ноги. Тёплый летний асфальт тут же загулял под ногами, кроны деревьев без всякого предупреждения вдруг стали набрасываться откуда-то сверху, скамейка вообще оказалась на другом континенте. Я покачнулся, но устоял. Рядом со мной уже стояла Катя. Выглядела она немного увереннее. Во всяком случае, она держалась на ногах и не падала. В голове был туман или что это было? Катя не стала ждать помощи и самостоятельно собрала наши вещи со скамейки. Её руки осторожно взяли пакет с водкой и оставшимися яблоками, моя рука сама по себе беспомощно взяла её локоть или плечо, что-то тёплое и мягкое.

Улицы были смазанными и неровными, я помню, как выпалил адрес друга (и как я его вообще тогда вспомнил?), как мы переходили шумную дорогу. Катя отважно тащила меня на зелёный. Вот мы уже в троллейбусе и я швыряюсь в кондуктора мелочью, слышу голос Кати рядом, но не понимаю, что она говорит. Мы поспешно ретируемся, я ору что-то этой медленно удаляющейся гусенице, Катя не отпускает мою руку, я хочу удостовериться, что мою руку держит именно она, заглядываю ей в лицо и вижу всё тот же геометрически идеальный порядок, но уже через секунду черты лица куда-то разбегаются – отваливается нос, перемешиваются между собой ресницы и губы, волосы сметают за собой остатки лица, оставляя после себя идеально ровную поверхность… Меня стошнило куда-то в зеленый куст. После нескольких минут этого спонтанного действа, я тяжело поднял голову и огляделся. Удивительно, но Катя всё еще была рядом. Черты её лица сложились обратно в прежнюю светлую картинку. Я почувствовал, что неплохо было бы умыться, но вдруг понял, что почему-то стою уже наполовину мокрый. Помотал головой из стороны в сторону, огляделся, посмотрел на зелёное пятно на рубашке, которое никуда не делось, и только сейчас понял, что уже давно идет дождь. Точно, дождь. Мне сразу стало понятно, почему у Кати волосы уже были мокрыми и почему кроме тошноты я чувствовал прохладный озноб и мокрую кожу на шее. Нелепо помыв руки в ближайшей луже, я быстро взял её ладонь и потащил домой к другу. Показалось, что выплеснув лишнее, я стал заметно более трезвым. Дома рядом обрели свои очертания, движения ног, словно по команде, выровнялись. Во рту всё ещё был неприятный привкус тошноты, поэтому я то и дело доставал изо рта язык и обмакивал его в капающий с неба дождь. Я снова чувствовал треугольную руку Кати и в один момент решительно нарушил молчание, которое, как мне казалось, длилось слишком долго:

– Почти пришли.

Катя не ответила, но я точно знал, что сказал это достаточно громко. Прошмыгивающие мимо нас люди, как всегда торопящиеся в свои подъезды, не обращали на нас никакого внимания. Все они бежали куда-то под своими тёмными зонтами, а у нас с Катей в руках был только один пакет, который мы негласно использовали по прямому назначению – прятали водку с яблоками.

Ещё через пару минут нашего лавирования между лужами и чьими-то зонтами, я наконец увидел тот самый, нужный нам дом, одним лихим прыжком позвонил в домофон, выпалил своё имя, раздался щелчок, мы внутри, лифт и моё всё ещё пьяное отражение в зеркале и непривычно хорошо освещённое лицо Кати, нужная нам дверь и торчащая из неё голова моего друга. Кажется, мы и правда на месте.